Прыжок в ночи. Глава 1. Прыжок в ночи. Воспоминания перед сном (Людмила Евсюкова)

© Людмила Евсюкова, 2018

ISBN 978-5-4490-5361-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Прыжок в ночи. Воспоминания перед сном

В очередной раз, повернувшись с боку на бок, Екатерина Андреевна окончательно поняла, что сегодня ей не суждено заснуть. Она села на край кровати, тяжело вздохнула. Затем, поднялась на ноги, подошла к окну, за которым беспрестанно по подоконнику стучал дождь. От порывов ветра он отлетал в сторону от окна, поливая своими живительными струями дорожку под окнами и цветы, в большом количестве благоухающие возле дома. От приоткрытого окна веяло прохладой летней июньской ночи. Каждый раз при наступлении этих июньских дней у женщины наступала бессонница. И от этого болело сердце.

В комнате от дождевой сырости становилось слишком прохладно. Женщина зябко повела плечами, очнувшись от внезапно нахлынувших воспоминаний. Холод вдруг пронизал ее насквозь, до мозга костей. Она раздраженно потрясла головой: к чему снова ворошить прошлое? Давно пора бы успокоиться, забыть старые раны. Но они не хотели излечиваться, хотя прошло уже более десятка лет.

Страдалица выглянула в окно. Было темно. Падал свет от фонаря на столбе. Вид из окна перестал быть привычным. Она снова ощущала боль и отчаяние, испытанные ею много лет назад. Так и хочется сказать» в прошлой жизни», когда они с мужем вернулись с Севера после страшных событий, произошедших с ними там.

Долгое время они существовали здесь, словно в параллельном мире, не видя ни этой, давно знакомой улицы, ни резвящихся соседских малышей. Казалось, мир перестал для них существовать. Были лишь отчаяние и боль, саднящие и лишающие веры в будущее. Казалось, оно никогда не наступит. Они и не стремились к нему. Просто существовали, как сомнамбулы, потеряв смысл жизни. Сейчас все вспомнилось уже с меньшей остротой. Боль не утихла до конца и теперь. Она облачилась в другие очертания, часто напоминая о себе, неожиданно и властно. Спасибо дочери. Она поняла своих родителей. Не требовала объяснений, не навязывала им своего мнения. Лишь помогала возвращаться мелкими шажками в настоящую жизнь, состоящую не только из черных дней, но иногда радующую красочными, радостными событиями.

Пожилая женщина убрала с лица седую прядь, снова вглядываясь в темень наступившей ночи за окном. Потом подумала: вот так и старость подкрадывается к нам, медленно и незаметно, как наступает непроглядная ночь. Совсем не так давно они с мужем были совсем молодыми. Водили детишек за ручки в детский садик. И вот пришло время старости. Седина окрасила головы Кати и Максима, фигуры изменились до неузнаваемости. Но не это самое страшное. Страшнее всего, что они после создания детьми собственных семей, остались одни. У взрослых отпрысков теперь своя жизнь. А у пожилой четы не осталось ничего, кроме воспоминаний.

Дедушке и бабушке наследники перестали доверять внуков, считая их недостойными этого занятия. Складывалось впечатление, что их дети, Иван и Марина росли самостоятельно, учились сами, получали образование без них с мужем. И взрослели сами по себе, как сорняки в огороде.

Женщина оглянулась на дверь. Хорошо, что муж заснул. Она не хотела, чтобы он видел ее слабой и беспомощной, потому что почувствовала, как комок подступает к горлу, и беззвучные рыдания сотрясают тело. Она даже себе не могла бы сейчас объяснить причину этих горьких слез. Наверное, жгла обида за неверие собственных детей. Или страх снова подступал к ее сознанию. Она просто вытирала слезы и мокрые дорожки под носом и на щеках, размазывая их ладонью по лицу, как в детстве. Что поделаешь: жизнь течет, а привычки остаются.

Она плакала и одновременно озиралась на неприкрытую дверь: только бы никто не увидел ее слабости. Но дверь не закрывала. Лишь размазывала слезы. И не могла остановить их нескончаемый поток. А из самых глубин сознания вновь выплывал прежний страх, что она испытала, когда они с Максимом выпали из окна такой же темной и безмолвной ночью в таежном поселке на БАМе.

Эти страшные воспоминания, жалость к себе, боязнь перед будущим, страх за детей и внуков, отчаяние и тоска одиночества – все в минуты нынешней слабости смоталось в большущий клубок, и заставляло ее заново все переживать, мешая трезво оценивать.

Дождь хлестал в открытое окно. Грохотала и сверкала гроза. Женщина слегка прикрыла створки рамы. Ей совершенно не хотелось спать. И, придвинув ближе к прохладе, исходящей от окна, кресло, продолжила предаваться воспоминаниям вместо сна. Сейчас-то все в пределах нормы, а вот много лет назад…

Был июнь – первый месяц лета. Еще не наступила изнуряющая жара. Природа оживала и постепенно преображалась. Хотелось постоянно вдыхать ароматы просыпающейся природы. И любоваться свежестью и красотой цветов, трав и деревьев.

В те памятные дни в ее семье три дня творилось невообразимый сумбур. В пятницу Кате предстояло суточное дежурство во временно простаивающей котельной. Надо отметить, она сама напросилась на эту вахту, чтобы впоследствии присоединить отгулы к отпуску. Они с мужем собирались в скором времени провести лето с дочерью. До этого женщина отдежурила несколько совершенно спокойных вахт. И не особенно устала от них. Но предстоящее дежурство оказалось ужасным. И это при том, что с самого утра жизнь шла своим чередом, без каких-то происшествий, как каждый день в последнее время.

Наскоро позавтракав, муж ушел на работу в ту же самую котельную, где работала и девушка. Катя навела порядок в недавно полученной квартире, накормила больную мать и отправилась на огород, купленный всего месяц назад, но уже любовно засаженный саженцами. Чета все свое свободное время проводила там.

Каждый человек имеет хобби. Для кого-то самым интересным занятием является коллекционирование марок, редких экземпляров монет, для других кулинария или шитье. А Евсеевы любили проводить время на воздухе в окружении деревьев и любимых растений. Для девушки огород стал чуть ли не единственной радостью. Он преданно и благодарно отвечал ей на заботу и уход.

Катя любовно полила грядки и цветы, подпушила грунт возле всходов, с интересом оглядела зацветающие кусты помидоров в парнике. Они стояли ровными рядочками, плечо к плечу, как солдаты на плацу. Затем она собрала колорадских жуков с картошки и накормила собаку.

Смеркалось. Дежурная приняла ночную вахту в котельной. Она была рядом с огородами. Осмотрела ее внутри, закрыла все двери на этажах, обошла вокруг самого здания котельной. Помещение представляло собой серую кирпичную пятиэтажку с большим количеством дверей на каждом этаже и аварийной наружной металлической лестницей с двух сторон на все этажи. Оставались открытыми только ворота в гараж и входная дверь для сотрудников с вывеской» Посторонним вход воспрещен». Здесь жена

лестнице около входной двери стояла лавочка, на которую села дежурная в ожидании мужа.

Начинало темнеть. Вокруг было тихо и удивительно спокойно. На землю спускалась тьма, окутывая мраком все, что попадалось на ее пути. Уже не было видно жилого поселка, проглядывались лишь их очертания. Слышались звуки с железнодорожной станции.

От одиночества и долгого ожидания на душе появилось чувство тревоги, волнения и какого-то беспокойства. Девушка достала из кармана легкой рабочей куртки семечки и стала загрызать свои тревоги, не испытывая при этом ни малейшего удовольствия.

Когда пришел муж, оказалось, что он забыл покормить Катину мать. И девушка поспешила домой исправлять положение. Не оставлять же старую, больную женщину голодной.

Живя в отсутствие дочери в одиночестве на Ставрополье, мать в январе сослепу неправильно задвинула заслонку у отопительной печи и рассыпала возле нее уголь, когда добавляла его в топку. В результате угорела от угарного газа. Соседи нашли старую женщину лежащей на холодном полу. Она была в коме. Вызванные из районного центра врачи бились за ее жизнь, как только могли. Но и впоследствии они не могли твердо сказать, что все будет хорошо. Да и не было ничего нормального. Мать осталась жить, но разум ее помутился. Некоторое время она находилась между жизнью и смертью в состоянии реактивного ступора. Она лежала на кровати недвижимо, как мумия, и не реагировала даже на громкий стук и разговор. Катя, приехавшая к больной матери по телеграмме родственников, с трудом поднимала ту с постели, подтыкала под спину и бока подушки. Потом насильно кормила и поила ее. А затем стаскивала старушку на себе с кровати на стул, приспособленный под туалет. Один раз в день затаскивала ее в ванну, сажала на стул, одной рукой держа ее тело, а другой купала, обливая водой из кружки. Насухо вытерев ее и надев чистую одежду, дочь укладывала мать в постель. После обмывания стирала грязное белье и развешивала на веревке тут же в комнате над печкой. Была тогда зима и тепло сохранялось только в комнате, которую приходилось топить два раза: утром и вечером.

Максим в марте приехал за тещей и своей женой. В Ростове прямо на руках отнес старую женщину к поезду. Теперь уже больше года бедняга жила вместе с дочерью и зятем в маленьком таежном поселке. О своей болезни мать забыла, имея склероз третьей степени. И считала себя здоровой и непонятно, зачем вывезенной с Кавказа на Север.

Катя накормила свою больную мать, оделась в более теплую одежду и возвратилась к

мужу в котельную.

Он сидел на бетонных трубах вдали от здания. Ей показались странными блеск его глаз, накрепко сомкнутые губы и бледность лица. Теряясь в догадках, что могло так расстроить или испугать мужа, она поставила перед ним сумку с ужином и хотела пойти к зданию. Но Максим схватил ее за руку:

– Не ходи туда! Там…

Он замолчал, видимо решая, стоит ли жене говорить о чем-то секретном, только ему известном. Потом, наконец, решился. И продолжил:

– Там какой-то мужик издевается над женщиной. Она кричит: «Не бей меня, Володя!» А он ее затянул на пятый этаж и, по-моему, насилует. И снова бьет. Слышишь, как она кричит? Катя удивилась, как это ее муж видел и слышал, как кто-то издевается над женщиной, и не пришел ей на помощь. Раньше подобной трусости она за ним не наблюдала.

Она ничего не слышала. Да и как можно было услышать, если здание с полностью закрытыми дверями и окнами находилось метрах в десяти. Тогда Максим, строго-настрого приказав жене, не отходить от него ни на шаг, взял ее за руку. Еле слышно ступая, они прошли в котельную, где царила устрашающая тишина. И только капающая вода изредка нарушала эту тишину. Было ощущение, что семейная чета продвигается вглубь безлюдной пещеры, где изредка раздавался всплеск воды где-то снизу или сбоку.

Вокруг было как-то загадочно и немного страшно. Страшно, скорее, от того, что Катя не узнавала своего мужа, он раньше никогда не боялся, шел на защиту слабого. А тут казался слабым, возбужденным и взволнованным. Еще она злилась на себя, что ничего не слышит и не может облегчить состояние своего мужа. Она почему-то всегда злилась, если волновалась.

Максиму в эти минуты казалось, что она притворяется, будто ничего не слышит. И что она давно вынесла приговор его состоянию: крыша поехала. Катя этого и предположить не могла. Не то, что произнести вслух. Она просто молчала. Ведь для него ее неверие было сейчас смерти подобно. Он всегда ощущал себя эдаким гигантом с фантастически развитым слухом и недюжинной силой. И в эти минуты думал, что она ему не верит и сомневается в его способностях, раз ничего не говорит.

Он вел жену по лестнице, часто останавливаясь, прислушиваясь и сообщая о новых криках или звуках. Но Катя в один момент лишь услышала шаги на металлической лестнице. Кто-то поднимался по ней вверх или спускался вниз. Дети поселка безумно любили карабкаться по этим лестницам, как по горам, взад-вперед. И вполне возможно, что сейчас именно они ходили по лестнице, пытаясь найти лазейку в неработающую котельную. Детвора ведь любопытна. Нельзя отрицать появление там и взрослых, жаждущих уединиться от посторонних глаз, чтобы опустошить одну-две бутылки спиртного. И при этом остаться незамеченными.

В ту ночь Катя не могла дождаться окончания дежурства. Все двери и окна были закрыты, но мужу чудились голоса, дергание двери, слежка за каждым углом. Он вскакивал с раскладушки, хватал, что попадет под руку, готовясь к обороне. Он ожидал нападение то со стороны окна, то со стороны закрытой на крючок двери. Весь он был в холодном поту, руки тряслись, в глазах был жар. Его всего лихорадило. Его неприкрытый страх передавался Кате. Сначала она сомневалась в возможности стать чьей-то игрушкой. Она отвернулась от неподдающегося утешению мужа и задремала. Ни для кого не секрет, что сторожа ночью хоть немного отдыхают. Но, то и дело просыпаясь от шумных передвижений и разговоров ее мужа с невидимыми врагами, она вконец, была объята ужасом, сковавшим женское тело. У нее не было сил ни шевелиться, ни бояться, ни бороться. Любое движение онемевших от ужаса рук, ног или головы казались ей неестественными.

Ночь казалась бесконечной. От ужаса не представлялось даже возможности поверить, будто это бред, что вновь проснется солнце и начнется обычный день. Уже мало верилось в наступление спасительного дня. Но чуть забрезжил рассвет, как девушке снова захотелось жить, забыв все прежние страхи.

Перед сдачей смены ей надо было привести в порядок кабинет лаборатории, в котором они находились с мужем, но тот преградил ей дорогу:

– Нет! Сначала я все проверю! – Он вцепился в рукав ее рабочей спецовки так, будто кто-то тянул ее в пропасть. А он спасал, стараясь вытянуть из пропасти за эту вещь.

Взяв с жены обещание, что она никому не откроет двери, несмотря ни на что, он вышел из кабинета со словами:

– Никому, даже если меня убьют! Поняла?

Катя согласно кивнула головой.

Она любила мужа и старалась любыми путями сохранить в семье спокойные и ровные отношения. Иногда, даже не соглашаясь с его мнением, принимала его сторону, лишь бы избежать громких выяснений отношений.

Муж долго бродил по помещению, тщательно проверяя, там ли еще те, кто ему всю ночь стучал, кричал и угрожал, и кого он умолял сжалиться над внучатами и не мучить их. И именно в этот день должна была привезти детишек в гости невестка.

Абсурд полнейший. Катя следила за мужем через замочную скважину. Он проводил разведку, разворачиваясь то в одну, то в другую стороны, выставляя вперед взятую в кабинете палку для самообороны. Потом он стукнул три раза в дверь, как условились. И стал выводить Катю из котельной, снова вертясь, как волчок и делая выпады вперед или назад. Он заглядывал за все столбы и загородки на пути следования, отодвигал жену от ям или куч. Складывалось впечатление, что он играл в игру, исполняя роль частного охранника у важного лица.

Надо отдать должное, все это время он рисковал собой, прикрывая Катино хрупкое тело своим, не менее хрупким. Хотя он не представлялся Арнольдом, все-таки от его заботы Кате стало спокойнее.

В обед на поезде из соседнего поселка приехала невестка с детишками пяти и трех лет. Настеньке, умненькой и веселой малышке, через два дня должно было исполниться три годика. Бабушка все поселковые магазины обошла, выбирая младшенькой внучке самое необыкновенное платье и туфельки. В светло-голубом прозрачном капроновом платье и голубеньких туфельках девочка казалась принцессой из сказки. Она радовалась и веселилась перед зеркалом. Старший ее братик зачарованно смотрел на нее. А бабушка и мама краешком платочков вытирали не прошеные слезинки на глазах.

Днем Катя и Максим сходили с гостями на природу, ознакомились с окрестностями поселка. Дети порезвились возле речки. Путешественники брали с собой приготовленную бабушкой сумку. Пикник на природе всем пришелся по душе. Только дедушка, всегда обожающий внучат с их сердечным лепетом и не притворным чувством любви, мало в этот раз с ними общался. После возвращения с пикника он много курил на кухне, читал книгу и пил кофе. У его супруги складывалось впечатление, что он только делал вид, что читает. Взгляд его был опустошенным, и вся его поза за столом выражала полное его отчаяние и взвинченность. Он нередко вставал, с волнением выглядывал в окно или подходил к газовой печке и долго вслушивался в «полную тишину».

Это для окружающих была тишина. А он слышал звуки, приказы. Его мозг работал без перерыва. Движения его были вялы, лицо бледно, а руки такие ледяные, как будто он их недавно вынул из проруби. Катя как могла, скрывала состояние деда и свекра, старалась развлекать гостей так, чтобы у них не появилось потребности в Максиме. Развлекать развлекала, а на душе лежала боль за состояние мужа.

Спать легли все, кроме Максима. Наташа с детишками быстро заснула. Невестка всегда относилась к свекру с некоторым предубеждением, не воспринимала его всерьез. Все трое сопели носами на разные лады. Кто знает, кому из них что снилось. Можно только предположить, что малышке виделось, как все вокруг будут удивлены и очарованы ее красотой в воздушном наряде. Она улыбалась и шевелила бровями. Сашенька спал спокойно. Его доверху переполняло чувство радости, что рядом любимые бабушка и дедушка. Он их крепко любил и тосковал с тех пор, как они переехали жить в соседний поселок. Он обожал ходить с ними на их огород, совершать походы в лес за грибами или ягодами, рыбачить на речке. Ему хотелось всегда видеть и ощущать их рядом. А невестка спала и, возможно, снилось ей, что огромная птица несет ее с детьми на своих крыльях, парит в облаках, спасая от когтей коршуна, норовящего отнять у нее детишек, таких маленьких и беззащитных. Тут из леса выскакивает на коне всадник, целится из лука в коршуна и с первой попытки поражает его в самое сердце. И вдруг всадник оказывается ее мужем, а птица- свекровью. Конечно, могло сниться каждому из них и что-то другое. Но мы не Боги, чтобы угадывать чужие сны. Людям этого не дано.

Кате всю ночь не спалось. Она волновалась за мужа и терялась в догадках: то ли он болен, то ли у нее проблемы со слухом. Изредка она начинала дремать, потом вдруг резко просыпалась. Через некоторое время снова дремала. И снова просыпалась. Так продолжалось до самого утра.

Среди ночи, в очередной раз, очнувшись от дремоты, Катя вдруг поняла, что из кухни слышит разговор, отрывистый и взволнованный. За окном была темень и тишина. Лишь изредка сквозь окна доносились звуки от проезжающих мимо редких машин, гудки тепловоза или надрывный лай сторожевых собак.

В кухне горел яркий свет, освещая также коридор и часть комнаты, где находилась Катя с гостями. Прислушавшись, обеспокоенная женщина снова услышала голос мужа, взволнованный и какой-то безвольный. Он то обращался к кому-то, потом отвечал, как говорят, через» не хочу». Катя поднялась с кровати, на цыпочках, чтобы не разбудить спящую тройку, подошла к двери кухни и тихонько туда заглянула. Муж стоял лицом к стене возле газовой плиты «на вытяжку» и говорил:

– Нет! Я не стану делать этого. Мне чужого не надо.

После недолгой тишины снова послышался его голос:

– Никакой я не боевик! Мы из Грозного уехали за полтора года до начала военных действий. В Грозном после этого я не был. И никогда никого не обижал.

Он немного помолчал. Потом добавил:

– Спасибо за разрешение сесть.

И сел за стол. Навел себе очередную кружку кофе, залпом выпил ее содержимое. И уставился в книгу со странным названием «Мертвяк». Читал он ее или нет, догадаться было трудно. По крайней мере, он от нее не отрывал глаз минут пять. Потом опять послышался его голос:

– Какая вам разница, сколько я курю?! Я сам зарабатываю деньги, и сам покупаю за свои собственные деньги сигареты.

– Книгу дать в подарок не могу. Она не моя. Мне ее дал почитать сын. – В комнате опять наступила тишина. Через несколько минут странный монолог снова возобновился:

– Да, и пепельницу я тоже купил за собственные деньги… – Молчание. – Да, вы правы, когда еще жил в Грозном.

– Ну, зачем вы говорите такое? Вы ведь не знаете. Я никогда никого не убивал. И вообще считаю, что никто не имеет права применять силу по отношению к другому человеку. В самом крайнем случае можно только дать ответ на чужое насилие.

Снова в кухне воцарилась тишина.

– Никогда в жизни я не зарился на чужое. Все приобреталось за заработанные мной и моей женой деньги.

Опять наступила тишина. В гостиной зашевелился Сашенька. Катя поправила ему одеяло. И решила прилечь. На этот раз тишина сохранялась дольше. Женщина успела даже задремать. Спустя несколько минут шум опять возобновился. И снова затих. И так повторялось неоднократно. Ближе к утру, когда уже можно было не скрывать происходящего от спящих снохи и детей, потому что они уехали ночным поездом домой, измученная бессонной ночью, Катя вошла в кухню, плотно закрыла за собой дверь. И в упор спросила супруга:

– Максим, с кем это ты разговариваешь? Вокруг ведь ни единой души.

Он молчал. Тогда женщина завелась не на шутку:

– Это все твои дурацкие книги виноваты! Сколько тебе говорить: не читай на ночь всякие страшилки?! Они не для нашей психики!

Максим от неожиданности вздрогнул:

– Ты что, слепая? Посмотри, вся квартира нашпигована радиопередатчиками и видеоаппаратурой в виде дюбелей в стене.

Он потянул ее за рукав:

– Выгляни в окно: на гаражах тоже аппаратура. И все эти приборы за нами следят. Даже в туалете за тобой следят. Представь себе, они даже сказали, какие у тебя трусики сегодня. И что ты им, особенно самому главному, очень даже понравилась. Меньше рисуйся в туалете, а – то они итак загорелись желанием ублажить тебя.

У Кати округлились глаза и почему-то стали подкашиваться ноги. Но она не показала вида своему супругу, что не на шутку испугалась. Лишь махнула рукой:

– Ерунда все это! Никаких глазков я не вижу. Откуда может взяться здесь всякая там аппаратура, если мы сегодня весь день безвылазно сидим дома!?

– Она и раньше была. Просто нас они пока не трогали.

– Кто они? Скажи мне, Максим, кто они? – Не на шутку заводилась Катерина.

– Тебе что, непонятно? Это – вор в законе и его помощники! Все должны ему повиноваться.

Женщина вспылила:

– Ну и причем здесь мы? Ты – вор?

– Нет.

– И я тоже. Ну и где здесь логика? Почему мы должны подчиняться каким-то преступникам?

– Какая там логика? Кто-то, по-моему, Аделина, (кажется, я слышал именно ее голос), донесли вору в законе, что я боевик. Вот теперь он привез их всех сюда в поселок на воровской суд. Здесь и она, и Богатырев, и Ярмухаметов.

Он вдруг снова сжался в комок, стал вслушиваться в тишину:

– Вот! Вот! Слышишь? Она опять меня грязью обливает. Теперь вот кричит. Ее пытают. Или бьют. Максим побледнел и покрылся снова холодным потом. Казалось, еще чуть и он упадет в обморок.

– Теперь вот Богатырев… Он говорит, что она все врет, что я – не золото, но не боевик. Я убить не смогу. Но не по силе слабый, а просто характером незлобный.

Примерно то же самое говорят Ярмухаметов и еще какой-то мужик. Не могу угадать его голос. Ты не узнала, кто это?

Катя в недоумении уставилась на своего мужа. Сколько она ни вслушивалась, так ничего и не услышала.

– Вот! Опять ее пытают. Господи! Во, падла! Мало я ей добра сделал! Теперь скулит, чтобы ее не убивали, не оставляли двух детей сиротами.

Катя глубоко вздохнула и на выдохе прошипела:

– Максим, ради всего святого, иди спать! Давай я тебе накапаю валокордина. А-то я беспокоюсь за тебя.

– Опять ты мне не веришь! Опекаешь, как ребенка. Но, главное, не веришь. Ты же знаешь, я здоров, как бык, как машина. Техника не знает ни боли, ни устали, ни страха. Я тоже.

– Может, ты и чувствуешь в себе силу, но ты не машина. Всего лишь человек. Даже у них случаются поломки и сбои. Прошу тебя, выпей лекарство. – Она протянула ему мерный медицинский стаканчик, но муж окинул ее с ног до головы таким взглядом, что лекарство пришлось принять Катюше самой.

– Что ты мне голову морочишь? Ты не веришь ни одному моему слову, считаешь меня дураком? Но это не так! Это ты витаешь в облаках и не хочешь ничего замечать вокруг себя!

На столе перед Максимом лежало уже четыре пачки от выкуренных за ночь сигарет. Он снова закурил. Руки его дрожали, лицо было бледным и ледяной пот покрывал лоб. Докурив сигарету, мужчина снова уставился в книгу, давая своей жене понять, что разговор окончен, и он на нее обижен за недоверие.

Катя сходила в туалет, прячась и оглядываясь (чем черт не шутит?) и прилегла на край кровати. Но не спалось. Ею овладели странное волнение и чувство страха. Что за наваждение? Кому они, простые смертные, перешли дорогу?

От волнения ей показалось, что ее внутренний голос требует от нее, чтобы она поднялась с постели и выглянула в окно. В страхе и ужасе она, прячась за занавеской, стала вглядываться в очертания гаражей напротив окон ее квартиры. Из-за долгого вглядывания перед глазами стали мелькать какие-то тени и странные огоньки. Ужас опоясал женщину от кончиков пальцев до самых волос. Она вдруг подумала: «Господи, будет ли конец этой страшной ночи?!» Но темень простиралась везде, куда бы женщина ни бросила взгляд. От этого на душе становилось все тяжелее и безрадостней. Катя в своей жизни больше всего боялась темноты, скопления пьяных мужиков и шумных разборок. Она пошла на кухню.

Тут муж снова напряг все свое внимание и уставился в сторону газовой плиты:

– Они требуют, чтобы я выставил за дверь…

И он стал выставлять одну за другой ценные вещи, баулы и сумки. Причем, первой была выставлена Катина личная сумка, в которой лежали все сбережения семьи, их документы и профсоюзные деньги. Катя была председателем профсоюзной организации котельной в поселке, где они жили раньше. Лежащие в ее сумке средства она собрала с членов организации за полученную ими в счет будущей зарплаты картошку. Катя ждала приезда представителей организации, чтобы отдать им собранные деньги. Продажа картошки в долг членам профсоюза позволила приобрести ее и целый месяц ею питаться с семьями. А деньги за нее они отдали только недавно из заработной платы.

Скоро в подъезде стояли ковры и дорожки, фотоаппараты и все новые вещи, что хозяева приготовили, собираясь вскоре уезжать с БАМа домой на Ставрополье. Все, что требовали от него бандиты, Катин муж послушно выносил в подъезд и ставил вдоль стены. Потом быстро замыкал дверь на ключ.

Через некоторое время Катя увидела, как муж покрылся испариной и осел по стене на пол. По его словам, ему сообщили, что Наталья с детишками в их руках. Они их бьют и на виду у его только что вышедших из дома внуков насилуют их мать. Катя не могла понять, где грань между действительным положением дел, а где выдумка. И чем могли не угодить головорезам ее невестка и чистые голубки, ее маленькие внучата.

Муж пояснил, что делают это из-за того, что вышли из квартиры ночью без разрешения пахана. Затем Максим сообщил супруге, что вор в законе сообщил ему, будто группа бандитов отправлена им в соседний поселок для расправы с их сыном Иваном.

Тут муж опять побелел. Он снова услышал из мнимого радиопередатчика неизвестный голос, оповещающий его о приговоре, вынесенном братвой для них с Катей, и сообщение о немедленном его исполнении.

Максиму и его жене бандиты постановили выбить зубы пепельницей, что стоит на столе, полная окурков. Это, чтобы они не кусались, когда их начнут всей группой насиловать во все отверстия. Затем им отрежут языки, выколют глаза и все в этом роде.

Катя ничего не слышала. Но видела реакцию мужа на все сообщения, его рыдания и безвольное подчинение неизвестной силе. Ей становилось все страшнее и страшнее. То ли за себя, то ли за окружение, то ли за мужа.

В течение долгого времени она сидела в углу с неподвижными глазами, мертвой хваткой обхватив свои колени, слушая удары беспокойного сердца и всеми силами борясь с охватившим ее отчаянием и леденящим душу ужасом.

– Боже милостивый, – шептала она про себя, – если моя жизнь в твоей воле, и я могу умереть этой ночью, избавь меня от мучений, помоги мне набраться смелости и самой прекратить бессмысленную жизнь. Не дай грязным душам и рукам измываться над моим телом и душой! Образумь моего мужа, помоги ему, ибо он сам не ведает, что с ним происходит. Помоги моим детям, особенно дочери, неустроенной в жизни. Молю тебя, Господи, не оставь мою молитву без внимания. Слава тебе, Господи, слава!

Потом Максиму голос вдруг сказал, чтобы приготовился к единоборству с братками. Муж Кати снял рубашку, оставшись в одних спортивных брюках. И начал тренировку. Он высоко задирал ноги, как бы ударяя невидимого противника, махал руками, скакал и падал, периодически отвечая на только им слышимые вопросы и реплики. Потом, по словам Максима, пахан почему-то отменил обещанный бой.

Вдруг, слегка успокоенный отменой боя, муж заявил, что ясно слышал, как властный голос отдал приказ своим молодчикам врываться в квартиру. При этом приказал: – Бабку не трогать, она и сама сдохнет. А с ними хорошенько позабавьтесь.

Максим снова побледнел. И, подойдя к жене, обнял ее ледяными руками как в последний раз в жизни, прося при этом впервые в жизни прощение за свои прежние деяния. Он умолял не таить зла на него в последние минуты жизни. Говорил, что всегда любил только ее и боялся потерять.

Все это казалось Кате каким-то розыгрышем. Скорее, злым спектаклем или сном, который должен вот-вот закончиться.

Она чувствовала себя марионеткой со скованной волей, ничего не слыша и не видя, что было подвластно слуху и глазам мужа, веря и не веря ему. Но, слава Богу, он дал ей сил и ума понять, что в любом случае спасение утопающего в его собственных руках. Она теперь уже боялась не только за мужа, но и его самого. Содрогаясь от страха, она вдруг заплакала, решив, что само небо отвернулось от нее. Минута слабости была недолгой. В эту тяжкую ночь и день после нее сознание ее достигло предела. И вдруг ему на смену в ней проснулась решимость, холодная и бесстрашная.

Молодая женщина почувствовала готовность к борьбе за жизнь, счастье, за детей. Безумный гнев разбушевался в ней, став целительным бальзамом. Он разогрел кровь, наполнил душу силой. Катя устыдилась своей слабости. Привела в порядок свой внешний вид: ничто в ней не должно выдавать затравленную жертву. Она понимала: любое проявление слабости сейчас могло выглядеть как признание поражения.

Она быстро выглянула за дверь, схватила свою сумку, вынула оттуда деньги и документы матери, написала две записки: для работников вокзала и для подруги больной женщины. Подумала: мир не без добрых людей. Разбудила свою мать, стараясь при этом объяснить абсурдность создавшейся ситуации. Но трудно объяснить другому человеку то, во что сам до конца не веришь. Женщина ничего из слов дочери не поняла. Времени было мало. Катя вручила матери в руки пакет с деньгами и документами. И выставила ее за дверь, умоляя поторопиться и бежать с запиской и деньгами на вокзал, чтобы не пострадать от рук бандитов.

Была теплая июньская полночь. Стояла звенящая в ушах тишина. Ни души в подъезде не оказалось.

Катя и сама решила предпринять попытку побега. Открывая окно, она обернулась в сторону мужа, стоящего посреди комнаты с безвольно опущенными руками и крикнула ему:

– Прыгай со мной! Ведь всего третий этаж! Может, останемся живыми?! Как без нас станет жить наша дочь? Она ждет нас, надеется на помощь! – Женщине никак не хотелось погибать от бандитских рук, или от чьих-то еще, при этом ощущая себя безропотной жертвой. Лучше попытаться спастись или погибнуть, но в свободном полете.

Но в ответ услышала снова какие-то неестественные, киношные слова Максима:

– Нет, – говорил он, – я останусь здесь. И встречу смерть, стоя.

Катя подумала, что его упрямство похоже на упрямство козла перед смертью, но промолчала. Он опять обнял жену, вздохнул, и снова руки повисли вдоль его тела. Катя не узнавала гордого и волевого мужа. Он казался униженным и уничтоженным. Ее всегда раздражала слабость. Особенно в мужчинах.

Катя спешно подставила стул к окну. Забралась на подоконник. Выглянула в окно. Подумала:

– Господи! Спаси и сохрани! Как высоко и страшно!

Она визуально выбрала место для приземления между бетонными плитами и трубами, валяющимися под окнами дома. Сначала подальше от выбранного места бросила сумку с документами и деньгами. Послышался шлепок от удара о землю полной бумаг сумки.

Оглянулась на мужа. И сорвалась с места. Приземляясь, только и почувствовала, что упала почему-то не на носки ног, как следовало, а на пятки. Пронзила резкая боль в подошве.

Когда жена упала на плиты и вскрикнула, Максимом овладел ужас. Наступила устрашающая тишина. Он только сейчас осознал, что в этот миг он, может, потерял и жену, и детей, и смысл всей своей жизни. Даже возможность спастись от врагов. Он почувствовал такой ужас, какого до этой минуты никогда не чувствовал. И понял, что должен, просто обязан бороться за жизнь, как его маленькая, щупленькая, но несгибаемая жена. В мозгу сработало:

– Она не должна умереть! Я этого не допущу, столько еще мною недосказано. Столько еще у нас дел впереди! – Он вдруг ясно ощутил всеми фибрами души, что она – его жизнь, его настоящее и будущее. Бог не может отнять ее у него. И он, с такими мыслями в голове, кинулся, сломя голову, вслед за своей, вдруг смолкшей Катюшей.

Очнулась женщина, лежа на бетонной плите на правом боку. Пошевелилась. Левая рука не подчинилась ее воле, позвоночник и правая нога с трудом позволили ей приподняться, чтобы присесть на то место, что было совсем бесчувственным.

Катя попыталась понять, где она. Стояла кромешная ночь. Вокруг возвышались какие-то здания. И зловещая тишина. Лишь в одном окне горел свет, и были настежь растворены створки окна.

Что-то стало воскресать в памяти женщины. При этом все возрастало волнение в душе. Катя огляделась вокруг внимательнее. Чуть вдали от себя заметила силуэт лежащего человека. Затем услышала его стон. Подползла к стонущему. Узнала в нем своего мужа. И ужаснулась:

– Почему он здесь? Что с ним?

Возле его головы нащупала липкую жидкость. Осенило:

– Кровь! – И подумала: раз стонет, значит, жив!

Хотела оттащить его от злополучного места. С трудом поднялась на ноги. Наклониться над ним не смогла, не позволил травмированный позвоночник. Он не хотел сгибаться.

А в воспаленном мозгу одна мысль:

– Скорей надо бежать отсюда! Если обнаружат бандиты, убьют.

У страха, говорят, глаза велики. Катя сняла с себя легкий пиджачок, опустилась на колени, пытаясь уложить на снятую вещь бесчувственное тело мужчины, чтобы хоть куда-то оттащить с глаз долой, подальше от светящегося окна, от ужаса воспоминаний и страшных предчувствий.

Но где взять силу травмированной женщине, чтобы сладить с недвижимым мужчиной?! Бессильная Катя стала ползать вокруг стонущего тела мужа. Она шептала ему на ухо:

– Максим, родной, вставай! Нам нельзя тут оставаться! Надо бежать!

А он только стонал в ответ.

Тогда женщина снова поднялась, превозмогая боль, на ноги. Попросила прощения у мужчины, что она вынуждена временно бросить его, чтобы пойти за помощью. И пошла на цыпочках в сторону котельной, волоча свою дамскую сумку почему-то по земле, спотыкаясь на каждом шагу и как-то извиваясь всем телом. Одна рука, опухшая и

бесчувственная, висела вдоль тела, ноги подгибались, пятки от нестерпимой боли не позволяли стать на всю подошву, а позвоночник ныл и извивался, как ивовая ветка на ветру. Казалось, она передвигалась только благодаря своей воле и толкающему вперед чувству страха.

С трудом пройдя с полсотни метров, женщина зашла с торцевой стороны барака, где жили знакомые, и, уронив сумку на землю, прислонилась спиной к стене. Потом тихо постучала в темное окно:

– Володя! Выгляни, пожалуйста! – У нее ныла спина и ноги дрожали от усталости.

Таня и Володя одновременно показались в окне:

– Катя?! Что случилось? Заходи!

Таня тут же открыла дверь. Но Катя, напуганная до потери пульса и не желающая навлечь беду еще и на друзей, побоялась даже выйти из тени дома, чтобы остаться незамеченной. Она, стуча зубами, попыталась изложить женщине, открывшей дверь, и ее мужу абсурдную суть происшествия, но хозяева поняли лишь то, что Евсеевых пытались убить и что Максим остался лежать на земле перед домом. Катю, наотрез отказавшуюся войти в дом, Таня поместила в бане. Володя быстро оделся и отправился за помощью к начальнику цеха и в больницу. Странное дело, от страха Катя забыла даже о

существовании больницы.

Было где-то четыре часа ночи, когда ночную гостью, отлежавшуюся на деревянных полатях в бане у знакомых, привели под руки в больницу. На левую руку ей наложили холодную глину в виде гипса, потом травмированную женщину уложили на стульях в одном из кабинетов. А в соседней комнате стонал на носилках Максим. Вокруг него суетились врачи со шприцами и капельницами.

Утром к перрону вокзала железнодорожники подогнали матриссу. Ей дали зеленый свет на три часа поездки до самой Тынды – столицы БАМа. Травмированная Катя лежала на сиденье. Рядом примостилась одна из врачей. Носилки с мужем Катюши стояли в проходе на полу. Врачи поддерживали его тело и капельницу, которая капала живительное лекарство в его вену, поддерживая в нем жизнь.

Перед отправкой матриссы привели и растерянную Катину мать. У нее не было с собой пакета с деньгами и документами, что дала ей с собой дочка. Лежащая на сиденье Катя попросила тех, кто привел ее мать к матриссе, поискать пакет. Его нашли в подъезде возле чужой двери. Мать ничего не поняла из Катиного объяснения, когда та выпроводила старую женщину из квартиры. И всю ночь бегала по поселку возле домов и звала на помощь. В момент Катиного прыжка из окна в дверь Евсеевых громко постучали. Катя тогда решила, что муж сказал правду, и это начался штурм двери бандитами. Поэтому поспешила прыгнуть вниз. Об этом же подумал мгновением позже Максим, прыгая вслед за женой, спасаясь от смерти и бесчестия.

Лишь в матриссе на следующие сутки стало ясно, что в дверь стучала Катина мать и поспешившая ей на помощь женщина. Испуганную старушку высадили на соседней станции, где ее встретил сын пострадавших.

Так и увезли людей, выпавших с третьего этажа, в больницу. Окно и двери квартиры остались открытыми. А в подъезде продолжали стоять все самые ценные вещи, выставленные Максимом.

Больше семья в поселке не жила. Лишь раз появились они там, когда грузили контейнер после выздоровления.

Вещи травмированной пары занесли в квартиру потом знакомые. И двери с окном закрыли они же.

В Тынде пострадавших отвезли в хирургическое отделение районной больницы. Катя, хоть и с трудом, но передвигалась самостоятельно. А вот бессознательного Максима, всего замотанного в бинты, перетаскивали из кабинета в кабинет, как куль с сахаром. Он кричал и стонал, но в себя не приходил и глаз не открывал. Бригада из трех медиков ворошила его и осматривала.

– Травма головы, говорите? – спросила у врача медсестра, приступая к внутривенному вливанию.

– Да, – отвечал врач, не поднимая головы от записей. – И очень серьезная. Кроме того, выбиты руки и ноги, – добавил он.

В приемном отделении царила атмосфера безудержной активности: туда-сюда сновали толпы людей в белых халатах. Они делали свою работу, двигаясь каждый в свою сторону по своим делам без суеты и толкотни.

Врач округлил глаза:

– Странно! В сопроводительном документе написано: белая горячка, а спиртным совсем не пахнет. Но кто у нас спрашивает? Никто? Значит, мы обязаны верить сопроводиловкам, – решил врач, измеряя давление, проверяя пульс и прислушиваясь к дыханию больного.

Мужчина находился в шоковом состоянии. Лицо и тело его были бледными и безжизненными. Для медиков он – просто тело пострадавшего с места происшествия, очередной случай в их практике. Его на носилках переносили то на рентген, показавший вывих обеих ног, ушиб позвоночника, гематомы в черепе. Потом к врачу. Затем в процедурный кабинет. В конце концов, он был сгружен с носилок в палату на втором этаже.

Катя упрашивала врача не оставлять ее в стационаре, так как квартира оставалась без присмотра, голодными были собака и кот.

Врач усмехнулся:

– Вы даже ровно стоять не можете, изгибаетесь, как молодая ветка от ветра, А все думаете о других. Не сдохнут ваши животные. Кто-нибудь покормит. И за квартирой присмотрят. Вы бы лучше о себе подумали, – он немного помолчал и потом сказал, – полежите пока на кушетке. Я с вашим мужем управлюсь. Тогда займусь вами.

Через некоторое время травматолог принялся оформлять на лечение сердобольную страдалицу, которую после отлеживания на кушетке смогли поднять только с помощью двух санитаров. Боль пронзала ее позвоночник каждый раз, как она пыталась пошевелиться.

– Что-то я не понял, Екатерина Андреевна! Вы в секте Оом Сенрике не состоите? Что заставило вас обоих выпрыгнуть с третьего этажа? Ведь не желание же покончить свою жизнь самоубийством?

– Нет, конечно! Нигде мы не состоим. Мы просто выпали из окна. Я, когда его мыла, Муж, когда пытался поймать меня за ноги, – Катя прятала глаза. Она не умела лгать.

И сейчас сказала ему первое, что хоть как-то могло пройти за правду. Лишь бы не примешивать в это дело милицию. А что она могла сказать нормальному человеку, если сама не могла понять сути происходящего?!

Ей совсем не хотелось сейчас связываться с милицией, которой врачи сразу бы сообщили о том абсурде, что произошел в их с Максимом семье.

Сломанную руку девушки заключили в гипс, на подошву одной ноги поставили шину. И на каталке отвезли на второй этаж в палату со специальной хирургической плоской кроватью.

Стоны мужа разносились по всему зданию больницы. Они бередили душу Кати, которая была помещена в дальнюю палату на этаже с хирургической плоской кроватью для лечения травмы позвоночника, ушибов ног, поясницы, позвоночника и перелома руки. Была бы ее воля и силы, она побежала, полетела бы к нему на помощь. Но у нее не осталось их передвигать даже саму себя. Ею овладевали осталось их передвигать даже саму себя. Ею овладевали странные мысли. Иногда сквозь боль и страх проскальзывало чувство жалости к себе. Она, как могла, боролась с этим чувством, считая его проявлением слабости. Женщине было неприятно даже думать о том, что судьба обошлась с ней слишком сурово.

Потом стоны мужа почему-то прекратились. Наступила безмолвная тишина. Она временами просто пугала Катю. Как же так? Что с мужем?

Врачи старались избегать на эту тему разговоров. Стоило ей начать спрашивать у них о состоянии здоровья Максима, они наклоняли голову вниз и быстро удалялись из палаты. Зачем расстраивать пациентку в таком плачевном состоянии?

Тем временем мужу стало хуже, он перестал дышать. Никто не ожидал от него такого конфуза. Поэтому время для его реанимации было упущено. И находился теперь Максим в морге.

Он очнулся, приоткрыл один глаз, скосил его влево: вокруг стояло множество кушеток, какие он видел в своем рабочем поселке в процедурном кабинете. На них лежали совершенно голые люди. Много недвижимых людей. И он в таком же виде.

Тело Максима покрылось испариной только от мысли: я что, умер? Неужели это морг?

Он стал вглядываться в лица несчастных соседей, ища свою любимую женщину. И все же надеясь на чудо, что ее здесь нет. Слева Катюши не увидел. Чуть скосил вправо другой глаз. И там женщина отсутствовала. Вздохнул облегченно: значит, жива.

Когда смог поднять вверх оба глаза, тело омертвело от ужаса: над его головой склонилась какая-то старуха, страшная и злая. Казалось, она своим взглядом просверливала его насквозь. Он чувствовал при этом холод и полную недвижимость.

Мужчина хотел закричать, – не было голоса, силился скрыться от старухи, – не шевельнулся ни один мускул.

От напряжения его тела, видимо, лопнула крайняя гнилая доска у кушетки. Раздался громкий стук от падения этой доски. А следом послышался звук глухой от падающего на цементный пол тела мужчины.

От удара несчастный застонал, потом снова потерял сознание.

Врача в морге в это время не оказалось. В соседней комнате ожидал его появления горем убитый посетитель, который приехал за телом своего умершего отца.

Он испуганно заглянул в соседнее помещение, обычно безмолвное и холодное. Увидел на полу тело стонущего мужчины и выбежал на улицу с криком:

– О, ужас! Помогите, Ради Христа! Мертвец ожил!

Его колотило от перенесенного страха. Забегали медики. Одна из медсестер поднесла к его носу нашатырь. Упавший в обморок спаситель пришел в себя. То же самое проделали с вернувшимся с того света Максимом. Когда тот очнулся, он почувствовал всем нутром какое-то раскачивание. И понял: его несут на носилках. Значит, он жив.

Хотя травмы мешали Кате передвигаться, она не могла не слышать своего сердца: они с мужем видели смерть, но живы и почти не изуродованы. Травмы пройдут. Жизнь наладится. Она не столько боялась смерти, как остаться калекой, расстаться с детьми, которых считала смыслом своей жизни. После встречи со смертью как нельзя лучше начинаешь понимать, что жизнь такая тонкая, просто ажурная материя. Стоит что-то в ней сделать не так, и она прервется. А ты еще не все в ней сделал так, как надо или как хотелось.

Екатерина Андреевна снова подошла к окну, и выглянула в него. Что ей хотелось увидеть там сквозь сырую темноту ночи, освещаемую лишь уличным фонарем да время от времени зигзагами молний, вспыхивавших в черном небе?

Дождь продолжался. В комнате стало совсем холодно. От этого пронизывающего холода, дождя и какой-то окутывающей серости захотелось спрятаться в тепло. Тогда женщина закрыла совсем створки окна. И сразу почувствовала уют и слабость в ногах. Она подвинула кресло ближе к лампе. И задумалась. Усталость и тяжелые воспоминания лишили ее ночного сна. Но и бодрствование не было спокойным. Женщина не ощущала чувства удовлетворения или отдыха. Хотелось вот так молча сидеть в кресле, укутавшись в одеяло, вглядываться, молча, в холодную, безмолвную ночь за окном, слушать стрекот кузнечиков, ощущая при этом умиротворение и возврат в детство или молодость.

Женщина подумала: как же они далеко! Большая часть жизни уже позади. Даже страшно задумываться над тем, что с каждым днем все ближе становится день, когда придется распрощаться со всем, что так дорого сердцу. Человеческая жизнь так устроена, что приходится что-то вычеркивать из памяти, а что-то беречь и хранить, чтобы продолжать жить, а не существовать.

Не все в жизни Катерины Андреевны было прекрасно и безмятежно, если не наоборот. Поэтому волновало ее и продолжало держать в своих объятиях, как в тисках. Она много стала думать и вспоминать былые эпизоды, давая им оценку, чего раньше не делала. Может, на это занятие не хватало времени. Может, пришло время произвести анализ жизни, ее переоценку. Скорее всего, она просто старела. Ведь раньше она никогда не задумывалась о скоротечности жизни и о том, что когда-нибудь все закончится. Без нее так же будут расти сады, благоухать цветы, и день будет сменяться ночью. Все будет по – прежнему. Но для нее все краски мира погаснут, превратившись в безоглядную, тяжелую тьму.

От этой мысли Катерина Андреевна вздрогнула. Внутри появился неприятный холодок. Ну, вот, только немного успокоилась от неприятных воспоминаний десятилетней давности, и снова заставила себя ощутить леденящий душу страх! «Надо думать только о хорошем. Неотвратимое придет само, без приглашения» – заставляла она себя в очередной раз. И вдруг придумала отвлечение от страшных дум и воспоминаний.

Она потянулась рукой к нижнему ящику шкафа, стоящего рядом с нею. Затем открыла его, достала из него несколько фотоальбомов. Снимки всегда приносили ей положительные эмоции. Женщина в последнее время часто рассматривала их.

Тоска по ушедшей молодости, о пролетевших годах жизни не давала покоя.

Дети стали взрослыми и разъехалась, кто куда. Дочка вышла замуж. Живет и работает с семьей в большом городе. Сын тоже далеко, мыкается по свету в поисках счастья. А где оно, это счастье, никто не знает. Даже она, хотя прожила немало лет, и избороздила вместе с мужем огромное количество километров, местностей и полустанков.

И только теперь поняла, что счастье там, где есть здоровье, мир и лад в семье, когда у всех есть, что поесть и на кого опереться в трудную минуту. Счастье там, где в тебе нуждаются, и ты можешь помочь.

Десять лет назад, после получения травм от злополучного прыжка из окна ей казалось, что она вечность находилась на лечении в хирургическом отделении. С нею вместе в шестиместной палате коротали время еще пять женщин-страдалиц.

У Кати была поломана рука, ушиблены ноги и в трех местах поврежден позвоночник. У двух других женщин из ближайшего от Тынды бамовского поселка врачи лечили травмы, полученные прямо на праздновании выпускного вечера детей на лоно природы. Какой-то загулявшийся родитель опрокинул на женщин котелок с кипящей водой. Теперь их тело покрывали сплошь и рядом волдыри, они страдали от боли и подсознательного ощущения вины, что теперь их девочки вместо подготовки к поступлению в институты вынуждены проведывать своих невезучих мам.

На кровати напротив нашей потерпевшей лежала молчаливая женщина с травмами, полученными от родного мужа в подарок, когда тот не рассчитал сил собственных кулаков, а жена не вовремя ему об этом напомнила.

Шестая кровать некоторое время пустовала. Ночью, когда многие из обитательниц палаты, спали, чего не скажешь о Кате, каждое движение которой приносило хозяйке боль, в палату вошла молодая женщина, прикрывая лицо большим платком. Видя, что женщины лежат недвижимо, девушка решила: все спят. И осмелилась оторвать платок от лица.

Через прищуренные глаза Катя увидела страшную картину. Лицо девушки представляло собой сплошной синяк, оно было перекошено, челюсть отвисала, рот слегка приоткрыт. А в глазах страх и отчаяние. Слезы катились по щекам, омывая кровяные ссадины. Зрелище, сказать прямо, не для слабонервных.

Катя понимала, что, находясь в таком состоянии, никому бы не хотелось чьего-то вмешательства. Поэтому она зажмурила глаза сильнее, стараясь заставить себя заснуть. Утро вечера мудренее. Захочет рассказать свою историю, расскажет сама. Но сон, как назло, не шел. Зато глаза стали мокрыми. И еще долго слышалось шмыганье носом то с одной стороны в палате, то с другой. Наутро, когда проснулись все женщины, новенькая снова прикрывала лицо носовым платком. Она молчала. Только безмолвно подчинялась медсестрам и врачам во время осмотров и манипуляций. Лишь к вечеру, когда милиционеры и медики оставили ее в покое, она открылась Кате, что с нею произошло этой ночью. Соседка по палате приглянулась девушке больше других, она прониклась к ней жалостью и доверием, особенно, когда увидела во время уколов, что Катин зад представлял собой не менее животрепещущий вид, чем ее собственное лицо.

Этой ночью столица БАМа справляла юбилейную дату. Везде на улицах и в парках слышалась музыка, и народные гуляния не кончались до утра. Сожитель новенькой, которую звали Ниной, напился до потери пульса, приревновал ее к собственному брату и избил у всех на виду, крича, что она не на того напала, и он не допустит, чтобы его женщина разговаривала с другими мужчинами в его присутствии. Просто средневековый домострой какой-то.

Обиднее всего то, что Катина жизнь и жизнь этой Нины оказались похожими, как близнецы. Поэтому Катерине хотелось оградить молодую девушку от деспотичного сожителя, который на глазах всех женщин в палате валялся у девушки в ногах, прося забрать заявление в милиции, обещая оплатить предстоящие операции и лечение. Но стоило Нине выполнить его просьбу, он пропал на долгое время. А потом вообще заявил,

что она должна знать, что у него нет денег. А значит, и лекарства для нее покупать нет возможности. Вот такими слабыми и беспомощными оказываются иногда наши мужчины, которых почему-то считают сильным полом.

Во время нахождения семейной пары в стенах больницы их раза три посещал следователь. Он то и дело выспрашивал, что и как произошло с ними, обещая разобраться в причинах. И найти виновников такой атаки на их психику, которая привела мужа и жену к травмам. Хотя они и не верили в выполнение данных обещаний, предоставили правоохранительным органам и кассету с издевательствами, и посвятили в свои соображения.

Для раздумий у Кати, пока она лежала в больнице, было немало времени. Жизнь вокруг кипела. И мир, как ей казалось, совсем не перевернулся вверх ногами. Просто для нее и соседок по палате она перестала быть красочной и зовущей. Он слегка потускнел и померк. Травмированная девушка чувствовала себя непричастной к происходящему за окном. Она не чувствовала радости жизни, не могла с надеждой смотреть вперед. Что-то в ней надломилось. И душа ныла не меньше, чем тело при движениях. Казалось, в ее душе наступила сразу после лета зима, и сковала льдом все ее бывшие мечты, надежды, все ее существо, до последних косточек пронизав холодом ее тело. Тоска и тревога стали ее постоянными попутчиками. Она с трудом прикрывала глаза. И повсюду ей чудился мрак. Лишь страшные воспоминания и размышления одолевали ее, бушевали, словно бурный поток, натыкались одна на другую. Снова рвались вперед, требуя выхода на свободу. Катя чувствовала это клокотание внутри. Ей казалось, на нее надвигается водная стихия, способная стереть ее с лица земли, если она не примет правильное решение или не подчинится этому водному потоку. Она все прекрасно понимала. Но не ощущала в себе сил и даже желания, способных противостоять потоку. Она была уничтожена. Лежала в изнеможении, чувствуя себя униженной и оскорбленной. И только одна мысль пронизывала ее мозг, непроизнесенная вслух молитва слабо брезжила в ее сознании: «Господи, спаси и сохрани!» Надо было бы выговорить эти слова вслух, но не было сил даже на это. Казалось, вся она и ее жизненная энергия были парализованы. Ничто ей не повиновалось. Она лишь ощущала горькое сознание неправильно прожитой жизни, потерю здоровья и разбитое собственное «Я». Ее поверженная вера и истерзанная любовь хлестали ей по щекам плетьми, отчего щеки горели.

Страшные минуты, часы и дни, полные отчаяния и одиночества, невозможно описать словами. Эту боль надо прочувствовать на собственной шкуре, тогда лишь можно понять все стоны нынешнего состояния ее души. Она ни на минуту не переставала казнить себя за неумение осмыслить недавние события, теряясь в догадках: что же, собственно это было: «белая горячка у мужа», как сказали врачи, или действительно атака на их психику с помощью психотропных средств, как говорил Максим?

Она сейчас, казалось, ненавидела всех и вся. Особенно себя, слабую и маломощную. Надо было что-то делать, требовать, кричать. А она только слепо повиновалась Максиму и молила Бога о спасении для нее и для мужа.

И какое вообще ей дело до него? Разве не он довел ее до решения бросить его чуть ранее произошедших событий, бежать от него, что было сил, чтобы никогда его больше не видеть, не слышать и не ощущать рядом с собой?!

Но лишь она начинала думать о Максиме как о виновнике событий, мозг снова восставал в ее сознании. И ей ничего не оставалось, как согласиться с доводами мужа о психологической атаке на их мозг.

В нашей стране многие убеждены, что находятся под чьим-то пристальным вниманием. Катя как-то читала в газете статью Савельевой Е. о том, что в восьмидесятые годы в КГБ была создана секретная группа из людей с даром внушения. Они с помощью своего дара вытягивали признания из подозреваемых во время допросов. Потом появился детектор лжи, высвечивающий на дисплее правдивость каждого слова. Затем появились системы «Линда» и «Симона». С их помощью, если кто-то из экспериментаторов с «значком» на костюме проходил мимо человека, разговаривающего на улице по телефону-автомату, аппаратура цеплялась за этот разговор. И тогда его можно было прослушивать в любом конце города.

Рассказывали, в Ростове было громкое дело, когда ведущий ученый заявил в прессе, что бывали случаи, когда под видом медицинских аппаратов, производились попытки внедрить легально малогабаритные средства. Они негативно действовали на человека в диапазоне от 10 до 150 герц. А при частотах от 10 до 20 герц действовали губительно на все живое, если прибор включить по схеме генератор-усилитель- излучатель. При этом разрушались мозг, сердце, органы пищеварения. А при большей мощности возникают сильные боли, слепота, возможен смертельный исход. Любого, кто сообщал в органы власти о подобных вещах, признавали сумасшедшими. И помещали в психбольницы.

Если человека облучать излучением, то слова, сказанные где-то в микрофон, прозвучат в голове выбранного для эксперимента человека.

Есть также приборы для борьбы с насекомыми от воздействия на их нервную систему.

При изменении диапазона частот эти приборы такое же воздействие оказывают и на человека. Именно такой прибор Катя видела в магазине. Под запрещением находились и другие методы устрашения людей, которыми длительное время кто-то пугал Евсеевых.

Недели за две до страшных июньских событий, произошедших с нашей семейной парой, женщина нашла в почтовом ящике подброшенную кем-то видеокассету. От просмотра этой кассеты у супругов долго сохранялось нервное потрясение и внутренний холодок от предчувствия чего-то страшного. Возможно, эта вещь была последним предупреждением им с супругом за какие-то их действия. Правда, за какие именно, она не знала. Но думала, ее муж был в курсе, за что им могли угрожать.

Это была запись издевательских пыток над людьми. Сначала несколько иностранцев с узкими глазами и пожилой мужчина в халате пытали прикрученного к столу голого мужчину с кляпом во рту: ему ножницами по металлу откусывали пальцы на ногах, прикладывая тряпку с каким-то раствором. Мужчина бился в судорогах, мычал. А пожилой садист только указания дает, требует, чтобы мужчина все время был в сознании. Потом второй деспот подошел с напильником, начал пальцы на руках обтачивать, будто карандаши, – сначала ногти сточил, потом за оголенные кости принялся. Мужик сознание теряет, – ему для возвращения в сознание вкалывают какой- то препарат. И снова продолжаются пытки. А в конце мужчина в халате, расковырял у испытуемого шилом один из зубов, провод электрический с током в него сунул. Там у них на столике что-то типа реостата стояло. Мучители начали ток с перерывами подавать. Подопытный человек с каждой подачей изгибался, затылок в кровь размозжил об стол. А когда садистам надоело с ним возиться, они дали напряжение по максимуму. Мужчина за несколько секунд расколотил себе голову до обломков костей. И они полетели в разные стороны.

Другой фильм был не лучше. Там опять был голый мужчина, у которого руки и ноги большими гвоздями прибиты. На левой стороне вместо руки культя торчит, перевязанная какой-то тряпкой после откусывания пальцев обыкновенными плоскогубцами.

Но не одних мужчин мучили на подброшенной в Катин ящик кассете.

В конце супруги увидели фильм с кадрами красивой женщины. Супруги решили: по всей видимости, это проститутка. Ее втолкнули в комнату с тремя уже ожидающими мужиками. Сердце обмерло, сейчас, наверное, втроем насиловать будут?! А у нее вид испуганного ребенка. Но насиловать красотку не стали. Сразу поволокли к больничной кушетке, пристегнули ремнями, пододвинули откуда-то сбоку столик с инструментами. И началось! Уж лучше бы изнасиловали, но оставили жить. А- то взяли электрический чайник, он у них рядом кипел, и стали на ее бедра лить. Кожа прямо на глазах пузырями вздувалась. Один мужик стал щипцами полосками сдирать кожу с женщины, как опостылевшие обои со стен. Другой ей скальпелем губы срезал. И она стала похожа на монстра. А третий садист зубы ей плоскогубцами выломал…

Страх Божий! Потом ей кожу на голове подрезали, и скальп стянули. Она сначала орала, хрипела, но садистов это только подзадоривало. А потом она уже и не кричала, а лишь сипела на одной ноте.

Весь этот ужас в течение не менее часа показывался со всех сторон, чтобы ничего не осталось незамеченным.

Катя с мужем потом долго не могли прийти в себя, успокоиться и заснуть, лишь горстями глотали таблетки, не приносящие им никакого успокоения.

Тут в палату вошла медсестра со шприцом и нарушила мысленный ход Кати. Ничего не поделаешь, пришло время процедур. Делая инъекцию, медсестра поморщилась в очередной раз от страшного вида Катиного ушибленного тела, представляющую собой сплошной синяк на весь таз и верхнюю часть ног.

Прошло несколько дней со дня злополучного происшествия и помещения семейной пары в хирургическое отделение. Травмированная женщина научилась подниматься с постели. И она, держась за спинки кроватей и стены, еле передвигая ноги и качаясь от странного головокружения и нежелания позвоночника находиться в вертикальном положении, двинулась в сторону палаты Максима. Бедняга точно не знала, где именно она, но снова оттуда слышала стоны любимого мужчины. И сердцем чуяла, где он.

Был тихий час. Медсестры спустились на второй этаж в столовую. Коридор был пуст. Это позволило Кате беспрепятственно, вслушиваясь в только ей слышимые звуки, добраться до палаты мужа.

Бывают в жизни моменты, когда начинаешь понимать, что есть люди, которым еще труднее, чем тебе. И женщина убедилась в этом, когда вошла в палату мужа.

Он был в палате один, весь от ног до головы забинтованный в бинты. Из бинтов выглядывало только лицо. Одеяло прикрывало среднюю часть тела до самого подбородка. Катя доковыляла до кровати. Она встала на колени перед нею. Не в силах склониться над больным, как все нормальные люди из-за травмы позвоночника, она от волнения не могла вымолвить ни одного слова. Лишь взяла слабую руку покалеченного мужа и прижала ее к своей мокрой от слез щеке.

– Милая моя! – тихо, еле внятно прошептал потрясенный ее приходом Максим, -ненаглядная моя девочка… – он проглотил подошедший к горлу от волнения ком.

И продолжил:

– Ты жива! А я так боялся, услышав внизу твой храп после падения, что больше не увижу тебя, не прижму к своей груди!.. Неужели это ты? Скажи, что не снишься мне! Скажи, что это явь!

Он был взволнован, речь казалась невнятной, но влюбленная женщина поняла все по его реакции и по губам. По его измученному, исхудалому лицу катились крупные слезы. И он совсем не стеснялся их, даже не пытался стереть их ручейки с щек. Для Катюши эти слезы были даже больше, чем признанием в любви. Они означали и радость, и счастье, и переживание о ней. А она-то думала, что не нужна ему, что он разлюбил ее.

Замирая от нежности и благодарности, она прильнула к мужу, обхватив его худые, костлявые плечи и прижалась дрожащими губами к его щеке. Нежно поцеловав, прошептала:

– Да, родной! Как видишь, я такая же живая, как и ты! Бог опять сжалился над нами.

Она смолкла на миг, смахнув слезы с глаз и поперхнувшись подступившим к горлу комком от волнения.

Супруг же, обхватив кистями рук, лицо Кати, осыпал его поцелуями, шепча бессмысленные слова нежности. Дрожащими руками он гладил ее бархатистые щеки, упругие, округлые плечи, словно желал заново познать это всегда желанное и чуть не потерянное тело.

Проведя курс лечения нашим героям, врачи стали готовить семейную пару к выписке. Но Евсеевы выздоравливающими себя не чувствовали. Они оставались слабыми и немощными, как старики: хромали от болей в травмированных конечностях и позвоночнике, еле передвигали ноги из-за слабости, покачивались от постоянного кружения в голове, поддерживая друг друга по мере сил.

Максим, кроме того, из-за травмы головы путал слова, говорил их, коверкая, медленно и невнятно. Одна жена могла разобрать его речь в те дни. Даже врачи просили ее иногда, как «переводчика», растолковать им, что сказал ее муж.

Страшно и больно было видеть совсем недавно полного сил мужчину слабым и безвольным. Но жизнь такова: не всегда только пряники, иногда бывает кнут.

Как за малышом, ухаживала за мужем Катя. Она при ходьбе держала его за руку своей здоровой рукой, что была без гипса, купала ею же и кормила его из ложечки. Хромая, она ходила в аптеку за лекарствами, исполняла просьбы и капризы, не жалуясь на судьбу, не плача и не ссылаясь на собственную боль, хромоту или слабость. Она считала: мужу тяжелее, чем ей.

Даже врачи не были уверены, что Максим снова станет нормальным мужчиной.

Женщина сама себя не узнавала. Иной раз ей казалось, что земля уходит из-под ног, что Всевышний отвернулся от ее семьи, не знала, как жить дальше.

Но, видя мучения Максима, она понимала, что его жизнь, здоровье и будущее в ее руках. И тогда находила в себе силы не только двигаться, но и спешить ему на помощь тому, ведь он в ней нуждался.

Она понимала: создавшаяся ситуация была очередным испытанием их семейного дуэта. Известно с давних пор: кто предаст или бросит в беде друга, в будущем это же получит взамен в самый неподходящий момент. Ни один человек не знает, на что он способен, пока не попадет в ситуацию, в которой сможет испытать себя.

И с каждым таким испытанием он становится мудрее, сильнее и закаленней.

Выписанные из больницы, наши пострадавшие решили возвращаться домой, в село. Они понимали, что их нынешнее состояние не позволит выполнять работу на должном уровне, а трудиться абы как они не привыкли. Север не любит людей, слабых духовно и немощных, какими они были в те дни. Катя не могла длительное время находиться в вертикальном положении. В противном случае начинал ныть и извиваться позвоночник. Требовалось срочное принятие лежачего положения на несколько минут. Ходила она на носочках, прихрамывая и переваливаясь с боку на бок, как уточка с подбитой лапкой.

Максим путал слова и в голове его, казалось, все дрожало и колыхалось, как холодец или желе, если их покачать в тарелке. У обоих супругов болели ноги и позвоночник, отзываясь на любое изменение погоды или каждый бугорок под ногами.

И вряд ли нашлось бы предприятие, желающее иметь в числе своих работников подобных работников.

Муж и жена стали неразлучными, как Чип и Дейл. Что не в силах был сделать один, то другой доделывал или помогал сделать. Уволиться с работы не представило им труда. Труднее было получить заработанные деньги. Пришлось несколько раз обивать пороги бюрократов прежде, чем те решили вопрос с выплатой расчетных денег положительно. За дни обивания этих порогов в родной организации, семейная чета пыталась взять положенные им страховые выплаты на лечение в агентстве. Они работали на производстве, где страховой случай наступал в любом случае: будь то производственная травма или бытовая. Но в организации их водили за нос. Когда, наконец, наступила пора встретиться с лицами, обязанными произвести выплаты, те вдруг куда-то исчезали. Потом исчезли в неизвестном направлении заключенные с организацией договора.

И пострадавшим дали понять, что нет договоров, нет и права на оплату лечения. При этом заявили, что на поиски утерянных документов потребуется время. И немалое.

Нашим героям это надоело. Они не стали больше унижаться и клянчить положенное у черствых людей, скорее всего, строящих свое сомнительное благосостояние на беде таких же бедолаг, как они. Им обоим не хотелось сейчас чего—то добиваться, ждать, просить, бороться. Было лишь желание скорее убраться из тех мест. Чем дальше, тем лучше. И хотелось иметь возможность ощущать рядом родное плечо, пусть и травмированное, как каждый из них, но испытанное и надежное.

Они отослали контейнер, купили билеты на поезд, следующий по маршруту» Тында – Кисловодск». И отправились в таежный поселок, где жил сын Иван с семьей, желая провести последний день в окружении детей и внучат.

Дедушка с бабушкой с маленькими внучатами в этот день исходили, насколько им позволили ноющие травмы, близлежащий лес и речку вдоль и поперек, собирая грибы и ягоды. А-то и просто бросали с ними камешки в воды бегущей мимо реки.

В дом сына и невестки они вернулись к ужину, уставшие, но счастливые и переполненные впечатлений. У внучат только и хватило сил на то, чтобы поесть. Потом они заснули крепким, безмятежным сном, изредка улыбаясь во сне.

Общество маленьких, любимых внучат, для старших Евсеевых были сейчас бальзамом на исстрадавшуюся душу. Они своей непосредственностью и слабостью дали пожилым людям чувство силы и уверенности, что хоть кто-то в них нуждается, любит их любыми, невзирая на их возраст и здоровье. Именно этого Кате и ее мужу в эти минуты так не хватало.

Ввиду близившейся разлуки, они относились к малышам с удвоенной нежностью. Они, бедняжки, еще не знали, что такое разлука и одиночество. И смотрели на любимых родственников с тоской и долей любопытства. Иногда даже с завистью: бабушка с дедушкой будут снова ехать в красивом вагоне. В таких же вагонах проезжают пассажиры то в одну сторону, то в другую мимо их станции. А они, ребятишки, с завистью смотрят им вслед. Правда, за это их ругают родители. А они все равно провожают глазами спешащие по своим делам составы.

Как можно не встретить поезд, из которого выходят люди с большими сумками?! Вот и их счастливые бабушка с дедушкой, будут ехать на поезде, спать на полках и смотреть в

окошки на мелькающие мимо дома, поля, заводы, деревья, вокзалы. Так же они с Настей ехали два года назад вместе с взрослыми на БАМ. Жалко, что их не берут с собой. Утешало лишь обещание их родителей: как выдастся возможность, летом поехать на поезде к родным. Не все в расплывчатом обещании мамы с папой было понятно детям. Иони еще и еще раз у них переспрашивали:

– Это правда? Мы летом поедем? Правда?

На что получали утвердительный ответ или согласный кивок головой.

Перед сном, прощаясь с бабушкой, Сашенька сказал:

– Я буду скучать по тебе. А приедем, и будем вроде как все вместе: ты, я, дедушка, Настя и мама с папой.

Говорил он несколько косноязычно. Другие могли не понять его лепет, но только не обожающая внука бабушка. Ей надо было собрать все силы, чтобы не выдать своего волнения и отчаяния от расставания с малышами. Она старалась казаться беззаботной и веселой. И плакала потихоньку от всех.

Пришло время прощаться. Надо отправляться на вокзал. Иначе можно опоздать на поезд.

Женщина вошла в комнату, где детишки спокойно и безмятежно сопели маленькими носиками, уткнувшись ими в одеяло. Падающий свет из окон противоположного дома освещал светлую головку маленького, совершенно утонувшего в белых простынях и теплом, пуховом одеяле Сашеньки. Его тонкие волосики разбросались по подушке, а темные ресницы бросали тень на круглые щечки. С сердцем, полным нежности, Катя погладила мальчика по мягким волосам, поцеловала его. Потом повернулась к девочке, спящей на раскладушке. Ее крошечное личико было копией ее, бабушкиного лица в детстве. И ручки, разложенные поверх одеяла, копией той же Кати. Женщина расцеловала эти маленькие ручки, спрятала их под одеяло, погладила малышку по головке. Снова поцеловала. И сердце заныло от боли, что долго не сможет увидеть своих маленьких крошек. Ей стало страшно даже думать об этом. Она не представляла своей жизни вдали от них. Если внучка, а это сразу было видно, в любой ситуации в жизни сможет за себя постоять, то, глядя в мечтательные и доверчивые глаза Сашеньки, невольно приходилось испытывать беспокойство за его благодушный нрав и неприспособленность к жизни.

Сын проводил своих родителей на вокзал, помог занести в вагон вещи. Стоянка поезда длилась не долго. Расцеловавшись, родные расстались.

Ваня махал рукой вслед отправившемуся поезду, а у его матери слезы градом катились из глаз. Отец делал вид, что совершенно спокоен. Но теребящаяся уже несколько минут в руках незажженная сигарета говорила о его беспокойстве. Они в последнее время никогда с сыном и его семьей не расставались. Что ждет их без родителей?!

Понятно, что молодым хочется самостоятельности. Она у них была с самой свадьбы. Но родители жили недалеко. И всегда могли поспешить на помощь в нужный момент.

Приведя себя в порядок после чувствительного расставания с родными, чета из тамбура последовала в свой купейный вагон, в котором им предстояло провести ближайшую неделю. Там уже распаковала свои вещи молодая семейная пара из Тынды. Соседи по купе ехали в Уфу в свой первый совместный отпуск к родителям. Они почти всю дорогу находились на верхней полке, где целовались, играли в карты, весело щебетали друг с другом, прямо, как птички в брачный период, и парень спрыгивал лишь на остановках, покупая все, что продавали вкусненького на всех полустанках и станциях.

За окном лили проливные дожди. Хотелось укутаться сильнее в одеяло, и не показывать из-под него ни рук, ни ног.

Проводники в их вагоне оказались какие-то недобросовестные. Они не топили печку, не грели кипяток. В вагоне становилось все холоднее. Катя от переохлаждения простыла, у нее поднялась температура.

Если сразу у наших путешественников в планы входило по приезду домой, сразу же отправиться в Ставрополь к дочери в общежитие, то теперь их планы резко поменялись. Из Ростова Максим и Катя автобусом доехали до родного села. Больная несколько дней провалялась в постели. И лишь после выздоровления смогла составить мужу компанию в поездке в город.

Мягко покачиваясь, иногда вздрагивая и подпрыгивая на соединениях рельсов железнодорожного пути, поезд увозил наших героев все дальше от бамовских поселков, но не мог унести от тяжелых мыслей и безысходности. Горел тусклый свет, в вагоне ощущалась какая-то надежность и защищенность. А за окном весь мир казался враждебным и настороженным. Говорят, у страха глаза велики. Не веря до конца в реальность недавних угроз, Катя все равно испытывала волнение и страх. Не говоря уже о воспаленном мозге мужа.

Отбывшая в южные края семейная пара прекрасно понимала, что от смерти никуда не денешься, разве только в могилу. Если понадобится, она их везде отыщет. Ни стены, ни броня, ни чья-то помощь – ничто от нее не защитит. Веря и не веря в угрозу, напуганные недавними событиями в бамовском поселке, Катя и Максим опасались всего. И чувство тревоги их не покидало. Врагу не пожелаешь такого состояния.

Максим и его жена прекрасно понимали, что в селе, даже южном, они не найдут спокойного и безмятежного прибежища для себя. Там не отдохнешь, лишь в заботах можно перестать обращать внимание на беспокоящие боли и страхи. Этого им сейчас и не хватало. За десятки лет они привыкли бороться с трудностями и неурядицами. Как никогда, теперь вырисовывалась истина: все в жизни можно пережить, если есть для чего жить, кого любить, о ком заботиться и кому верить. Главное, – не падать духом, не думать о плохом, а просто жить, верить и надеяться

Поезд подъехал к очередной остановке. В этот раз она оказалась большой узловой станцией. К вагону почти бегом приблизились продавцы мороженого, рыбы, вареного картофеля с солеными огурцами. По перрону важно разгуливали торговцы пивом. Весь товар стремительно раскупался. Это раньше по вагонам разносили комплексные обеды с первым и вторым блюдами. Даже чай теперь бывает не в каждом вагоне. В вагон стали подниматься новые пассажиры. А старые транзитники высыпали на перрон: кто подышать свежим воздухом, кто покурить, кто за покупками.

Сумерки быстро опутывали вагоны поезда. Локомотив дал гудок отправления поезда. Замерцали обнадеживающе огни вокзала. Вместе с прохладой свежего уличного воздуха к спешащим теперь в вагоны транзитным пассажирам вместо душного нетерпеливого ожидания окончания пути пришло чувство удовлетворения от поездки. Снова захотелось ехать и ехать, вперед, к новой счастливой жизни.

Наши путешественники с каждой минутой приближались к родным местам. Скоро Ростов-батюшка. А там и автобусом до села недалеко. Всего пять часов езды. Или даже меньше.

В любой стране есть два вполне реальных материальных образования – город и сельские поселения с утопическими представлениями о красоте и быте, непролазными дорогами к ним, с полупустыми прилавками магазинов и городов с бетонными покрытиями, окруженными всякого рода дизайнерскими благоустройствами и всяческими удобствами. Если о благоустроенной городской жизни знают все, большие и маленькие, то жизнь вдали от столицы отличается от городской в корне. Сытый ведь голодного не разумеет. Многие и не желают ничего знать о проблемах глубинки. Есть люди, которые считают жизнь на селе райской: там и воздух чистый, и природа, и возможность держать подсобное хозяйство.

А ведь за привычной фразой «иметь подсобное хозяйство» стоит каторжный крестьянский труд.

Вернувшиеся с работы сельские жители, будь то доярки, учителя или трактористы, до седьмого пота трудятся дополнительно еще и дома в огороде, на скотном дворе, ищут любую возможность для подработки, не говоря уже о ремонте разваливающегося дома и всяких там сарайчиков во дворе. Кроме прочего, надо успеть пообщаться с детьми, поинтересоваться их самочувствием и успехами в школе или детском саду, решить семейные проблемы.

Часто весь родительский воспитательный процесс на селе сводится лишь к тому, чтобы совместно с детьми избавлять огород от травы, наносить воды из соседнего колодца или колонки, прополоть картошку. Случается, надо день, а то и несколько отпасти около ста голов совместного стада, накосить травы на кормление скотины. Не говоря уже о каждодневной необходимости кормежки и пастьбы телят, козлят, птицы.

Порой больно смотреть, как совсем юные ребята и девчата тягают огромные ведра с водой или пойлом для скотины. Многие дети вместо детских игр занимаются под палящими лучами солнца работой в огороде. Зарплаты и пенсии у крестьян часто уходят на ремонт и поддержание в рабочем состоянии строений и техники. На себя любимого и на развлечения средств у сельских жителей почти не бывает.

Многие деревенские улицы производит гнетущее впечатление. Не имеющая никакого твердого покрытия, она чаще всего бывает разворочена и разбита так, что по ней трудно даже на тракторе или грузовике проехать. Не легче передвигаться по ней и в сухую погоду, когда сорняки безжалостно пытаются скрыть от людских глаз проезжую часть, в сушь, покрытую толстым слоем пыли.

Любой транспорт, передвигающийся по дороге, сопровождается пыльным шлейфом, от которого тяжело дышать. Эта пыль проникает в двери и окна близлежащих домов и саманных хат, забивается в любые щели, скрипит на зубах. Избавить от нее может только сильный дождь, которого все ждут с нетерпением. Но с надеждами на урожай и прохладу с ним приходят и проблемы в немалом количестве.

Если мерить мерками горожанина, то они кошмарные. Если горожанин откроет дверь балкона для проникновения влажного воздуха в жилище и переждет стихию в кресле возле телевизора, то сельчанину в часы непогоды надо заботиться о братьях наших меньших – домашней скотине.

Ведь не секрет, что после затяжных дождей вокруг жилища сразу за порогом дома начинается непролазное грязное месиво, по которому можно пройти только в резиновых сапогах или калошах.

А сделать в любое время года и в любую погоду нужно многое: накосить травы скотине, накормить и загнать в теплое, сухое место птицу. Иногда молодняк птицы приходится спасать от облепившей их грязи, занося в дом, обмывая их в тазике и просушивая под лампой. Иначе будет большой их падеж. Попавший под струи дождя индюшонок погибнет сразу же, если о нем не побеспокоятся хозяева вовремя. Такие они слабые и квелые до самого взрослого возраста.

На дорогах от больших тракторов и большегрузного транспорта бывает разворочена и разбита дорога. Вся в колеях, она становится похожей на железнодорожные пути. Идя по ней, сельчане рискуют сломать ноги или руки.

Беспорядочно разбросанные убогие хаты и дома, построенные чуть ли не в царское время, покосившиеся столбы, отсутствие уличного освещения – вот все богатство окраин села. Редко где встретится новый, добротный дом из кирпича. Всякие сараюшки во дворах строятся из гнилья, отходов от развалившихся хат и домов. При строительстве используются также полусгнившие жерди, скрепленные смесью глины с водой и соломой с добавлением навоза.

Это в городах ярко освещенные кирпичные коттеджи тянутся ввысь за высоченными заборами, которыми богатеи отгораживаются от бедноты и неравноправия, чтобы даже не созерцать нищеты вокруг. А в селе встречаются самые обычные низкие заборчики из того материала, что попадется под руку.

Зарплаты здесь нищенские. Ассортимент товаров в магазинах скудный, зато цены копейка в копейку, как городские. Сельчане страдают от безденежья и невнимания бюрократов. Их подвалы, вырытые и с любовью самостоятельно построенные, от избытка грунтовых вод, часто затоплены. Их нельзя использовать по назначению, на глинистой земле мало, что можно вырастить из-за нехватки влаги и дороговизны воды для полива.

Кроме дороговизны воды есть еще одно препятствие для выращивания овощей на подворье – запрещен полив с помощью шланга. И это при том, что в селе остаются жить в основном пожилые, слабые люди. А земельные участки большие. Вот и работают старые и молодые сельчане с раннего утра до поздней ночи на своих подворьях, лишь бы прокормить семью. Нередко в сорок лет они выглядят на все 60. И дело не только в почти рабском труде, но и в отсутствии какой – либо отдушины для души и отдыха.

В городе на каждом шагу фитнес – и всякие другие – клубы, кинотеатры, цирки и театры. Выбирай любое заведение для интересного досуга. В селе, растянутом на несколько километров, случается, один единственный клуб, в котором иногда бывают концерты самодеятельности или дискотека. Раньше хоть фильмы показывали. Теперь и этого нет.

А остальное время населением тратится на встречи за бутылкой пива или самогона. Уж чего-чего, а магазинов теперь в селе, как грибов в лесу. Да и сердобольные старушки, стараясь выжить, несмотря на мизерную пенсию, круглосуточно торгуют горячительной смесью. Они прекрасно понимают пагубность этой торговли. И не могут бросить доходное дело. На одну пенсию им не выжить в нынешнее трудное время.

Напившись горячительной смеси, мужчины часто устраивают дебоши в семье. Всякие неурядицы и неприятности вне дома обостряют их чувства настолько, что в состоянии подпития они вдруг начинают считать виновными во всех своих бедах своих жен и детей, которые не имеют возможности дать отпора пьяному мужику. А они вовсе не виноваты в их бедах.

Еще одной отрицательной чертой сельской жизни Катя считала наличие почти в каждом селе вездесущих старушек, которые в любое время за всеми наблюдали, все знали, сплетничали о соседях и дальних жителях на скамейках, грызя целыми днями семечки на скамейках. Затем, не разобравшись, лезли в любую семью с советами и различного рода поклепами. Катя надолго запомнила случай, когда одна из таких доброжелательных соседок доложила ее мужу, что она, «разнаряженная», поехала с соседом на мотоцикле в центр. В семье женщины случился скандал. А и всего-то: она опаздывала на собрание в школу. И прямо в старом халате после дойки спешила в центр. По дороге ее подобрал на мотоцикле родной брат ее мужа.

Такова была жизнь в селе, куда приехали около десятка лет назад Евсеевы. И где продолжали жить теперь.

О чем бы они с мужем ни мечтали, – подумала женщина, продолжая рассматривать фотографии, сидя в кресле перед окном, из-за которого слышалось, как капли дождя продолжают свой перестук по подоконнику, судьба почему-то снова и снова определяла им и только им уготованное место. Это, видно, закон природы: жить там, где тебе укажет судьба.

Отправились ведь они жить и работать на БАМ. И работу нашли, и жизнь их там, вроде бы, наладилась. Чего бы им не работать и не радоваться этому?! Так нет же. Сдружились они с Капелиной. Катя сомневалась в точности определения отношений с кладовщицей их котельной. У этой женщины из семьи были только сын-подросток, да еще отдельно проживали с семьями две дочери. И больше никого. Муж много лет назад бросил Васильевну с сыном. И построил счастливую семью с другой женщиной. Васильевна теперь им мстила и строила козни, хотя и безрезультатно. Она, кроме выполнения основной работы, занимала пост председателя профсоюза. По всей видимости, работники котельной были недовольны ее работой, потому что на очередных перевыборах ее попросили освободить этот пост в пользу Кати.

Муж Кати в это время работал мастером. А зять Капелиной до приезда Евсеевых был разжалован с поста начальника котельной за какую-то провинность в старшего машиниста котлов. Нынешний начальник – Дербун- изрядно выпивал, случались запои на несколько дней. Максим тянул всю административную работу котельной на своих плечах. И каждый раз, когда приезжал представитель головной организации в отопительное учреждение для инспекции, он сталкивался с дилеммой поисков места нахождения Дербуна.

Максима уговаривали занять пост начальника официально. Тот отнекивался, как только мог. Он не представлял, как он станет занимать эту должность, если жив – здоров сам начальник и есть бывший начальник, зять комендантши, некогда смещенный с этой должности, который всеми путями старается вернуть ее. Не мог Максим согласиться на подлость и стать шлагбаумом на чьем-то пути. Решение этого вопроса ожидалось в ближайшее время на высшем уровне.

О предстоящих изменениях в штатном расписании родного предприятия Капелина узнала от работников склада. И завертелось все, закружилось, обретая в ее сплетнях все новые и новые огранки просьб и заявлений со стороны, якобы, Максима на утверждение его кандидатуры в должности начальника котельной. Он и думать не думал об этом, а вокруг поползли слухи и сплетни. Женщина донесла до коллектива извращенные сведения, вроде не главный технолог головного предприятия неоднократно уговаривал Максима занять пост начальника, получая неизменный отказ на это предложение, а сам мастер уговаривал главного технолога посодействовать его повышению, забыв про стыд и совесть. Катя неоднократно была свидетелем отказа Максима от чужого места.

Максим спокойно отправился в Тынду на очередную сдачу месячного отчета. Вовремя там его обработал с учетом всех поправок начальства. Мастеров поместили на ночлег в вагончик недалеко от складов.

Завскладом по просьбе Капелиной вечером пригласила работниц склада и, соответственно, жильцов вагончика, на свой день рождения. Выпивка лилась рекой, веселье все более распалялось. Катин муж не был ярым трезвенником. Любил внимание к себе. А когда выпьет, веселился на всю катушку. Такая у него натура. На вечеринке были и песни, и пляски. А наутро, изрядно выпив, он проспал время сдачи отчета. Те же работницы склада донесли, куда надо, о его веселеньком праздновании, забыв при этом упомянуть, что они веселились вместе с ним. И напоили до потери памяти тоже они.

По договоренности с Капелиной они сделали все, чтобы помешать ему стать во главе котельной, к чему он и не стремился, отнекиваясь, как только мог. Именно после сдачи отчетов должно было прозвучать решение начальника об этом. Вместо этого встал вопрос не о повышении Максима в должности, а о его увольнении. А место начальника котельной, хоть и и.о, досталось зятю предприимчивой кладовщицы..

После происшедших событий Евсеевы собирались покинуть БАМ. Но главные специалисты заступились за исполнительного Максима. Начальник не стал его увольнять, предложил работу рядового машиниста котлов в соседнем поселке. Сколько Катя его не отговаривала, он все же согласился на перевод, чтобы очистить свое запятнанное имя.

Раньше Максима из Тынды вернулся оператор из Катиной смены и вкратце рассказал Кате о проблемах ее мужа. Чего только не передумала тогда Катя. И мужа винила в несерьезности и чрезвычайной доверчивости. И кладовщицу котельной крыла про себя последними словами. Она простым женским чутьем осознавала, вся эта возня против Максима происходит не без участия этой женщины. Жаль, что муж Кати всецело доверял этой коварной кладовщице, проводя в ее компании все свободное время, и делился с нею своими секретами. У людей такого склада не бывает настоящих друзей. Они дружат только с людьми, которые могут им когда-то пригодиться. Не зря она отработала не один десяток лет в торговле, где существует подобный круг друзей.

Катерина встречалась с такими людьми не раз и обжигалась на отношениях с ними неоднократно. Они и глазом не моргнут, подставив своего так называемого друга под статью. Лишь бы им было хорошо и спокойно.

Капелина порхала из кабинета начальника в свой склад, как чайка, то взмывая ввысь, то вдруг стремглав бросаясь вниз за добычей. С Катей она старалась не встречаться, зная ее прозорливость и отношение к себе, Но от опытного глаза молодой женщины не скрылось ни одно ее телодвижение.

Вообще, надо сказать, человеческие отношения во второй приезд Евсеевых на БАМ в поселках стали заметно отличаться от тех, что были в начале эксплуатации БАМа.

Тогда такой погони за деньгами не отмечалось. Был зов сердца, было желание улучшить жизнь на трассе, хотелось и заработать. Но без обмана кого-то, лишь бы самому стало лучше. Теперь никто не стремился к патриотизму, каждый думал о собственной наживе.

Вспоминается случай, произошедший незадолго до злополучного происшествия с Максимом.

В котельной шел ремонт. Помещение к ночи заваливалось отходами от производимых днем работ по ремонту установок. Начальник дал указание старшим в сменах обеспечить уборку помещения в рабочее время, обещая в конце работ всем оплатить за производимую работу. Катина смена трудилась, не покладая рук. Ведь за тяжелый труд была обещана достойная оплата. Они лопатами грузили на носилки щебень, кирпичи и пыль на трех этажах. И уносили их на улицу, ссыпая в кучу. Целые строительные материалы и металлоконструкции операторы штабелями укладывали в сторону от проходов. Потом все освобожденные помещения подметали и мыли из шланга. К утру котельная сверкала, как новенькая. И все ради получения обещанной суммы по окончании ремонта, как обещал начальник. И как им передала его обещание Катя.

Когда остались самые опасные работы, никто не хотел лезть в топку котла для очищения ее от накипи и шлака. Кто-то ссылался на высокий рост, кто-то на большие габариты у фигуры, а кто-то из-за боязни получить дозу облучения, которая могла быть превышена в топливном угле. Тогда в топку забрался Максим. Он был в те дни на больничном из-за сломанной ноги при ремонтных работах. Тогда Максим упал с лесов, зацепившись за расщелину в досках одной ногой. И весь ремонт котельной проходил при его непосредственном руководстве и участии.

По окончанию ремонтных работ в котельной Капелина и ее зять, ставший у руководства после отстранения Евсеева, убедили комиссию по распределению средств по оплате за ремонт, что не следует оплачивать труд Евсеевых и тех, кто в основное время работы расчищали завалы и выносили из здания. Они заявили, что все это делалось по собственной инициативе старших операторов смен. Начальник Дербун при оглашении приказа стоял, потупив взгляд. Он оказался слабовольным и корыстным. Основная сумма оказалась в их с новым мастером карманах. А виноватыми оказались старшие операторы смен, которые поверили обманувшему их начальнику. В том числе и Катя.

И вот теперь, возвратившись с БАМа, они обнаружили, что во время их отсутствия в их подворье хозяйничали и свои, и чужие. Растащили все, что под руку попалось, вплоть до ложек и вилок. Трубы и мясорубки, зерно и отруби, кастрюли и ведра, баллоны и банки, – все ушло к новым хозяевам. Даже спрятанные Максимом в коровнике новые доски, приготовленные для настила полов в хате, утащили по наводке Катиной свекрови свои же.

События, происходящие с нами, часто наталкивают нас на мысль, вроде не сами мы творцы своей судьбы. А кто-то с самого нашего появления на свет руководит нами. Вроде, все уже давно запланировано, нам остается только выбрать отправные точки. Иногда мы это делаем правильно, иногда не совсем. Никто не знает, что нас ждет впереди: хорошее или плохое. Как за нас решили на небесах, так и будет.

Возвращаясь в село на юге, Катя с мужем хотели поправить свое здоровье и успокоиться, набраться сил до осени, когда закончится их северный отпуск» с последующим увольнением». Но спокойной и безмятежной жизни у семейной пары не получилось.

В эти самые дни по их улице в селе протягивали газовые трубы. И настал момент, когда в дома жителей села стал поступать этот жизненно важный продукт. Отдав за инструктаж по использованию газовых приборов газовикам последние деньги, заработанные за два года адского труда на севере, наши герои вместо радости стали вдруг ощущать опустошение и горечь. У них не осталось ни копейки на жизнь. А без денег они, к тому же, потеряли путеводную нить: терялись в догадках, как жить дальше. Они ощущали себя рыбами, вынутыми из воды или, еще лучше, животными кошачьей породы, лишившимися обеих лап.

Хромых и тех, кто плохо ладит с головой, на работу никто не возьмет. Денег нет. Продуктов нет. Побираться и клянчить средства у родных и знакомых для выживания в создавшихся условиях они не были приучены. Гордость не позволяла им идти к кому-то на поклон, чтобы просто напросто выжить.

И началась тогда их бродячая жизнь. В поисках пищи семейная пара бродила по окраинам села и колхозным полям. Взгляд у них был всегда настороженным, как у всех людей, которые долго находятся голодными или чувствуют вблизи себя опасность. Нервы их казались натянутой тетивой. Только тронь, полетят в разные стороны стрелы. Ни о каком отдыхе и расслаблении не было и речи. Голодное брюхо к искусству и праздности глухо.

У Максима слышало одно ухо, а у его жены были проблемы с передвижением и зрением. Катя стала постоянно носить очки. И все же, когда им повезет, Катя краем уха услышит вдруг шорох в кустах или увидит силуэт бегущего зайца, толкает мужа в бок и показывает направление, а уж охотник добычу не упустит никогда. С одного выстрела добыча падала на землю. Тогда у них на столе несколько дней появлялись мясные супчики. Пусть они не жирные и не очень вкусные, но вполне съедобные.

Бродя по колхозным полям, они находили брошенные кочаны капусты, салата или овощи, слегка подпорченные или просто мелкие. Часто они набирали по оборышам целые мешки кукурузы, пшеницы и ячменя. Они были постоянно полуголодные. Желудок, казалось, прирос к животу. Когда семья в поисках пропитания весь день находилась в состоянии голода, у Кати от вида пищи начинались судорожные сокращения желудка. Тогда ей становилось понятно, почему волки воют при голоде. Самой хотелось взвыть от боли и отчаяния.

Как-то раз им попалась на пути брошенная корейцами-арендаторами грядка редиски. Многие из плодов были сухие и дряблые. Найдя сочную, но всю в грязи, редиску, Катя, лишь смахнув с нее сухую землю, чтобы заглушить очередную судорогу в желудке, за- бросила плод в рот. Грязная, обветренная, со слезами на глазах, она давилась горькой редиской. А желудок болел и сокращался еще сильнее.

Иногда Максим с Катей отправлялись на рыбалку с бреднем, приготовленным ими из старых овощных сеток и согнутой толстой проволоки. В него попадало много мелкой рыбы размером с кильку. Катя тогда солила ее или готовила что-то в виде рыбного супа.

За пищевой солью Максим на детском велосипеде ездил за восемнадцать километров от села на соляные озера, где пригоршнями нагребал ее в приготовленную тару. И потом на руле этого велосипеда тяжелую ношу доставлял домой. Назад он возвращался весь пропитанный соленым раствором, одежда была грязной и казалась накрахмаленной. Соль была крупной и похожей на звездочки. Вообще-то люди с давнего времени на эти соленые озера ездят для принятия ванн и поправки здоровья. А нашим героям в трудные времена они понадобились для простых человеческих нужд, для пропитания.

Так они жили целых полтора года. Запаривали пшеницу или ячмень, вместо хлеба ели вареную кукурузу, вместо сахара ночами варили сироп из сахарной свеклы. Они находили в поле брошенные клубни сахарной свеклы, приносили их домой. Затем мыли их, сушили, очищали от кожицы, топором рубили на мелкие части, распаривали на пару в течение 4—6 часов на слабом огне, следя, чтобы вода не выкипела. После этого в посуде оставалась темная сладкая жидкость с горьковатым привкусом. А более сладким этот сироп становился, когда пропаренную свеклу с темным сиропом прокручивали через мясорубку и помещали в холщовый мешок, под пресс, из которого впоследствии стекал более светлый, слащавый сироп. Его уже потом Катя с мужем добавляли в травяной чай из мяты, листов смородины, малины, солодки, душицы и цикория или кашу на воде. Небольшой привкус чувствовался и теперь. Но все же, лучше пить и есть с таким сиропом, считали они, чем не есть и не пить ничего.

Через год после возвращения бывшие северяне вырастили неплохой урожай овощей, еда стала вкусней. Сделали кое-какие заготовки на зиму. Жить стало немного легче. Кроме некоторых бытовых перемен к лучшему, немаловажное значение имело то, что их землячка и соседка по селу Лена Щеткина, работающая в одной из бригад в столовой, раз в неделю стала приносить Кате по одной буханке хлеба. Они делили эту буханку на несколько маленьких частей. Каким же необыкновенно сытным становился обед с кусочком хлеба.

Катя в эти дни вспоминала не раз вкусную пищу, что они ели до поездки на БАМ. Имея большое хозяйство, они с мужем тогда сильно уставали, не могли красиво одеть и обуть семью, но никогда не голодали. Даже собаки имели в рационе все, что им требовалось для существования. Кишки, нутряной жир и куски сала, заготовленные в те времена для собак, теперь для страдальцев были бы спасением.

Пока человек не попадет в подобные условия, он не узнает о себе всего. Страдания и беды даются людям небесами для испытания, понимания нами, на что мы способны. Бывают люди, которые при перемене их уклада жизни, когда все в жизни переворачивается с ног на голову, теряются, не борются с трудностями. Им легче расстаться с такой жизнью, чем побороть свой страх и слабость. Катя с мужем оказались сильнее ложившихся в их жизни неудач.

Катя не ожидала от себя такой прыти. Но она выдержала очередное испытание судьбы. А вот Максим, перенеся тяжелые невзгоды, вдруг стал по-черному увлекаться выпивкой. Ей хотелось тогда бросить все и бежать от обезумевшего от пьянки и потрясений мужа. Но она думала, что Максиму еще хуже, чем ей. И терпела. Он снова стал цепляться к любым ее поступкам. Его вдруг стало раздражать в ней все: как она ест, как ходит, как говорит. Что бы она ни сделала, ему казалось, сделано не так. Родившись однажды, зло росло, увеличивалось в размерах, периодически угрожающе нависая над семьей, гремя при этом, как гром, и сверкая молниями и вселяя в души несчастных Кати и Максима страх и неприкрытый ужас, какой испытываем они при грозе.

Травма головы и голод вернули назад его страхи и присоединили к прочему ревность. Он ночами плохо спал, вскакивал при любом шорохе. Однажды ночью ему показалось, что те, кто пугал его семью на БАМе, появился вдруг у соседей через дорогу в сарае. Ночью он дрожал всем телом, обливался ледяным потом, прощался с жизнью и собственной женой. Потом вдруг заявлял, будто Катя понравилась главарю. Стал давать ей советы, как вести себя с ним, стонал и плакал, что теряет ее навсегда. В соседней комнате в это время слышались стуки и шорохи. Кате тоже стало не по себе. А утром выяснилось, – это крысы прогрызли пол на кухне и ночью, сбросив крышку со сковороды, расправлялись с оставленной страдальцами на утро пищей.

Наутро к мужу пришел Васька, с которым тот до отъезда на БАМ работал трактористом в бригаде. За немалый промежуток времени с момента их возвращения в село Васька не появлялся ни разу. Что-то в его приглашении отправиться Максиму вместе с ним на сбор металлолома Кате показалось подозрительным. Но она отбросила свои сомнения: чего плохого в том, если муж заработает на хлеб. Весь день Максим не возвращался. Ночью он явился пьяный вдрызг. Все заработанные деньги мужчины пропили и проели.

Ночь тогда была тихой и темной. Глубокая тьма, какая бывает поздней осенью, стекала с холмов, окутывая мраком все, что попадалось на ее пути. В лапы тьмы попала, казалось, и Катина душа. Она ныла и страдала от придирок и воплей мужа в ту ночь. Хотелось выть от отчаяния. Они смогли побороть отчаяние и голод. Теперь новое испытание свалилось на их хрупкие плечи.

Мало было житейских проблем, появилась проблема сексуальная.

Наевшись и подкрепившись спиртным на деньги от сдачи металла, мужу вдруг резко захотелось секса. Люди бывают разные, отношение у них к жизни тоже разное. Одни стремятся к половому родству, другие к духовному. Голодной Кате казалось, что от нее прежней остались только огромные глаза с синими разводами под ними. И мечталось только выжить для будущего счастья. Сил на другое не было.

Разгневанный муж стал ее снова обвинять в мнимых изменах и прочих грехах. Он требовал особого к себе внимания и обвинял жену в холодности, в недостаточной ее любви к нему, кричал, что она вообще не способна на чувства. Он так придирался к ней периодически, все ее шаги и поступки фиксировал и анализировал. Если наносил побои, старался бить по голове. Там не видно следов его бойцовского искусства. Она подчинялась и терпела его выходки. Он унижал ее, как женщину, как хозяйку, как мать своих детей, заявляя, что она гроша ломаного не стоит на всех поприщах. Сокрушался, что женился на ней и терпит ее много лет, хотя она состоит полностью из комплексов неполноценности. И говорил, ей надо быть благодарной ему за все, им сотворенное для нее. А она, как дура, слушала ненормального супруга, почти не возражая. И даже начинала сомневаться в собственной правоте и непогрешимости. Все происходящее казалось ей страшным сном. Ее любимый муж не может так думать. Просто он расстроен. И не ведает, что творит. Вот протрезвеет и поймет, как он был не прав, обижая ее.

Она сама себе удивлялась: откуда бралось терпение постоянно выслушивать подобные высказывания, где была ее гордость и уважение к себе, когда она молча слушала этот бред?! Каждый раз муж накалял страсти примерно подобным образом, а потом переходил к рукопашной. Но так как в этот раз был сильно пьян, размахнувшись кулаком в ее сторону, он свалился на диван. И смог лишь своей ногой при падении на диван поставить ей синяк на бедре. Потом он с проклятиями и угрозами в сторону Кати полез под матрац за ружьем. Женщина выбежала на улицу. И по-над дворами заспешила на соседнюю улицу к сестрам обезумевшего мужа. Ей больше некуда было бежать. Там она рассказала, что вытворяет их брат. И утром, заняв у них денег на дорогу, бедняга отправилась к дочери в Ставрополь.

По дороге, глядя в окно автобуса, она размышляла:

– Как же теперь жить? Да и стоит ли? Душа устала от человеческой несправедливости, пошлости и зла. Понятно одно: человек может заблуждаться. Иногда очень долго: дни, недели, месяцы. А если это заблуждение длится годы или десятки лет… Надоело оправдываться. А ведь я ничего предосудительного не совершала. Даже не помышляла об этом. Слушать постоянный бред о мнимых изменах мне больно и просто унизительно. Я женщина высоких нравственных устоев, а не помойная яма собирать отбросы случайных сексуальных контактов. А из уст мужа слышатся надуманные обвинения в моем нравственном падении, о том, что погрязла в интригах и грязи. Каждый раз, ложась, думаю, что вся моя жизнь- это сон. Вот завтра проснусь и увижу, что явь на самом деле чиста и безоблачна. Но поутру снова убеждаюсь, что весь происходящий со мною бред- это явь.

Я всегда понимала, то мы с мужем разные по темпераменту люди. Он сильный и увлекающийся, а я спокойная и тихая, с некоторыми всплесками эмоций. Ну, такая уж уродилась. Для меня духовное единство выше физического.

Почему же мое отличие постоянно оборачивается против меня? Имя проклятого мнимого любовника постоянно витает в нашем доме. Ни одного часа не происходит без его упоминания в соседстве с моим. Это пошло и несправедливо. И просто выводит меня из себя. Фантазии мужа о моих якобы изменах дорисовываются с каждой минутой все полнее и разнообразнее. В них я – извращенка и дешёвка. Не знаю, может, Максиму нужно втоптать мое имя в грязь ради каких-то его планов?! Но понимание этого выше моих сил.

Катя вытерла струящиеся по лицу слезы.

– Мы приходим в этот мир, чтобы любить. Отдавая свою любовь, потом ее взамен получаем от других людей. А, разбрасываясь злом и ненавистью, как Максим, можно самим же захлебнуться в этом дерьме, превратив свою собственную жизнь в кошмар.

Она смотрела на мир за окном полными слез глазами. Ей было обидно и страшно оставаться за бортом жизни. Ничего ведь плохого она не делала. Почему так несправедлива к ней жизнь. Ей хотелось жить в тишине и спокойствии, видеть счастливыми своих детей и внуков, а приходится видеть только невзгоды и испытания.

Странные мы, все-таки, женщины: годами терпим унижения и обиды. Все время живем с надеждой, что все пройдет и наступит в семье мир и спокойствие.

После несчастного случая на БАМе она оправилась, смогла побороть житейские проблемы и голод, а вот обида на мужа снова вызвала душевную боль. Тот, кого она выходила от болезни, кого водила за ручку и кормила из ложечки не только не помнит добра, а и просто не уважает ее, как свою жену и мать своих детей. Зарубцевавшаяся совсем недавно рана опять открылась и кровоточила еще больше. Прислонившись головой к окну, женщина отдала себя слезам и монотонному гудению мотора автобуса. Покачиваясь в такт его движения, остаток дороги она провела в полудреме. И открывала глаза лишь для того, чтобы вытереть слезы и убедиться, что автобус еще в пути.

Через два часа автобус прибыл в Ставрополь. Когда он затормозил, женщина вдруг почувствовала, что не хочет покидать его пределов. Так и ехала бы до самого своего жизненного конца, чтобы не чувствовать боли, бед и зла вокруг себя. Очутившись за пределами автобуса, Катя безвольно побрела по его улицам. И думала лишь о том, что дети у них с мужем уже взрослые. Особой нужды в ней не испытывают. А муж, выходит, променял ее на стройный стан бутылки. И тоже совсем не нуждается в ее жертвенности и помощи. Она будто осталась одна среди снежных скал. В душе ее был холод и на улице тоже. Беглянку несколько смущало, что своим неожиданным приездом может расстроить Марину. Так не хотелось с кем-то делиться своим отвратительным настроением. Но у Кати не было другого пристанища.

Дочь училась в училище искусств и жила в общежитии. Приехавшая к дочери мать выглядела такой измученной и уставшей, в ее глазах было столько боли и тоски, что дежурные воспитатели на проходной общежития ее даже не остановили, лишь сочувственно кивнули ей в ответ на ее приветствие. Она поднялась на третий этаж и постучала в дверь. Дочь, открывшая дверь, поняла все без лишних объяснений. При виде морщин возле глаз своей любимой мамочки она почувствовала режущую боль в области сердца, и даже некое чувство вины. Она знала, что ее мама очень терпеливая и понимала, будь дома все хоть на йоту лучше, чем сложилось, она не приехала бы к ней в таком виде. Значит, наступил предел ее терпению.

Голод, тяжкий труд, страх и постоянное напряжение всех сил отняли у матери юность и нежность, забрали большую долю теплоты душевной. Душа ее затвердела и словно покрылась слоем коры, утолщавшимся с каждым месяцем, с каждым испытанием. И все – равно она оставалась доброй и чувствительной.

Раньше ее лицо выделялось из общей среды некой кокетливостью, жизнелюбием и задором. А это лицо мало напоминало прежнее. В нем было мало обаяния, которое отличало его от других лиц. На дочь смотрело мамино бледное с синими разводами под глазами, напряженное лицо, на котором виднелись темные брови над потухшими зелеными глазами. Внешним видом она сейчас напоминала затравленного зверя. Белый свет померк для нее.

Очень важно быть кому – то нужной, желанной и единственной. В противном случае мир меркнет, звезды тухнут. Было видно, она потеряла веру и желание жить даже для себя самой. Марина напоила маму чаем с лимоном и отправила в ванную. Она по себе знала: вода успокаивает. А теплая вода, к тому же, даст организму после бани сон, который лечит любую израненную душу. Мать, погрузившись в воду, закрыла глаза и положила голову на край ванны, заботливо прикрытый дочерью полотенцем, сложенным в несколько слоев. Вода слегка расслабила ее. Тепло воды проникало в каждую клеточку ее тела, передавало ей успокоительную благодать. Казалось, что на дно спасительной ванны оседали понемногу не только пыль и грязь, но и все страхи и неприятности, боль и переживания, так мешающие ей продолжать существование. Мысли перестали кружиться на одном месте, застывшая от обиды и боли кровь понесла энергию по сосудам. Катя даже почувствовала прилив сил и некоторое воодушевление. Она подумала, что не все так плохо. Просто надо в очередной раз найти выход из создавшейся ситуации. Проснувшись на следующий день, женщина вдруг поняла, что доброжелательная обстановка, хороший сон и еда сотворили чудо. Она ощутила себя совсем другой женщиной, полной сил и готовой к новым сражениям. Ей было приятно это осознавать.

Максим после ее отъезда, проснувшись утром и припомнив события прошедшего дня, снова напился до чертиков с недавно объявившимся дружком. Вечером, с трудом добравшись до кровати, он заснул. Но вскоре резко проснулся.

– Черт побери, – пробурчал он. – Сколько же времени я спал?

Получалось, что сон его длился три часа. Если, конечно, можно назвать сном то тяжелое состояние, в каком он эти три часа пребывал. Да и проснулся он не от ощущения, что выспался, а от преследовавшего его страха и охватившего ледяным панцирем все его тело холодного, липкого пота и дрожи во всем теле.

Он прошептал молитву:

– Господи! Спаси и сохрани.

Перекрестился. И стал искать на тумбочке рядом с креслом свои таблетки. Наконец он их нашел и проглотил, запивая водой, стоящей в стакане на стуле возле кровати. Скривился от их отвратительного вкуса. И еле сдержал желание выплюнуть их прямо на пол. Действие лекарства ему показалось каким-то замедленным. Время шло. Можно даже сказать: бежало. Но страх не собирался покидать его.

Ему чудилось, будто он один в огромном зале. И рядом нет ни одной доброй души. Слышался звон битого стекла. Казалось, это у соседей кто-то бьет окна. Потом вдруг начало мерещиться, вроде там уже ломают входные двери. И шум, казалось, приближался все ближе. Он поймал себя на мысли, что с ужасом ожидает, что именно сейчас невидимый враг начнет ломать двери в его комнате. А у него она закрыта всего лишь на простой крючок. А что для нападающих какой-то там крючок?! Стоит хорошо дернуть дверь, и он отскочит, как миленький. Вот-вот он услышит сначала единичные шаги, потом топот. А что будет потом, он боялся даже представить. Он снова спрятался под одеяло. Его колотило от страха и леденящего пота. Он сжался в комочек, как маленький котенок. И продолжал дрожать всем телом.

Наконец, страх стал отступать. И улетучился в разумных пределах с появлением рассвета за окном. Утренний свет стал пробиваться через плотно задернутые шторы. Максим с облегчением вздохнул. Страхи и холодный пот посещали его каждый раз в ночное время. Днем он чувствовал себя успокоенным. И всегда боялся наступления ночи.

Так продолжалось все пять дней отсутствия в доме жены. По утрам, просыпаясь, он быстро поправлял плотно задернутые шторы. И делал это особенно тщательно, так как считал, будто за ним следят те, кто хотят его извести. Они, даже за зашторенными окнами наблюдают за ним. Так считал он. И дрожал от страха. Хотя посторонних всегда старался убедить в своем самообладании и бесстрашии.

Катя клялась себе никогда не возвращаться в дом своего мучителя. Хотя всегда возвращалась, будучи излишне доброй, совестливой и мягкой. Ее многострадальное сердце почему-то любовь хранило крепче, чем злость или ненависть. И какая бы справедливая ни была обида, женщина не могла полностью перебороть любовь к циничному и бессердечному мужу.

Так случилось и в этот раз. Стоило родственникам мужа прислать на имя дочери прискорбную телеграмму о смерти Катиной свекрови, куда делись ее обиды и обещания самой себе о невозможности ее возвращения в злополучное село, где она никогда не чувствовала себя счастливой. Видно, клятвы, данные в бурю, забываются в тихую погоду. Не сказать, чтобы свекровь отличалась особым расположением к бедной своей невестке, в их взаимоотношениях случалось всякое. Но все зло тут же Катей забылось. И она снова помчалась туда, где, как ей казалось, нуждались в ее помощи и участии. Вместе с нею на похороны отправились Марина и ее друг Антон. В дороге автобус несколько раз ломался. И они чуть не опоздали на похороны. К похоронной процессии они смогли присоединиться уже после ее выхода со двора. Из огромной толпы раньше всех бросился в глаза женщины обросший и сильно похудевший Максим. Он еле передвигал ноги при движении процессии. Слабая женщина бросилась на помощь своему мужу, взяв его под руку, как ни в чем не бывало. Вроде, не было между ними разлада и горьких обид. В этом она вся: пыхтит, кипит, как паровоз. А потом, когда кончается топливо, становится кроткой и тихой, как всегда. Максим нуждался в ней. И она не смогла оставить его наедине с постигшей его бедой.

Говорят, смерть не за горами, а за плечами, что она приносит боль и горе. А в нашем случае она оказалась как бы связующим звеном в воссоединении двух гордых и независимых сердец. Они снова стали жить вместе, хотя муж через несколько дней снова продолжил вести себя с нею по-прежнему, когда льстил ей и расстилался перед нею, как кот, а когда, как гром среди ясного неба, метал искры в ее сторону.

Он обладал редкой способностью заставлять свою жену ощетиниваться при каждом его слове. Даже если эти слова были предназначены другим, а не ей.

Странное дело, почему-то всегда, когда муж чем-то недоволен, непременно виноватой оказывается жена. Это одна из неприятностей их раннего брака. Когда у него что-то не ладилось, в семье обязательно случался переполох или скандал. А уж если у него пошли в гору дела, он веселился, как ребенок, всех любил и готов был носить жену на руках. И считал только свою персону виновником этой поправки в делах.

Одиночество не для Максима, он не мог его выносить. С этим можно справиться лишь, когда ты в ладу с самим собой. А в нем все время шла борьба. Он злился и ревновал. Но не мог жить вдали от этой женщины. Он всегда хотел любить ее до изнеможения. До последней капли сил.

Неоднократно он незаслуженно оскорблял и обижал ее. А она, словно солнечный лучик снова и снова освещала его жизнь и грела душу. Мужчины не меньше женщин нуждаются в любви, нежности и сочувствии. Они могут любить и относиться к любимым по-разному, но в своих потребностях все, как один, одинаковы.

После примирения Максим, как мог, сдерживал свою ревность и упреки. Он по – прежнему был уверен, что невидимый мафиози, прибывший вслед за ним с БАМа, мечтает отнять у него любимую женщину. Об этом ему по ночам продолжали шептать на ухо странные голоса.

– А что? – про себя размышлял Максим в минуты бессонницы. – Она хоть и немолодая уже, но красавица, хоть куда. К тому же у нее стройная фигура, она умная и верная. Таких еще надо поискать.

С подобными размышлениями он начинал дремать. В иные ночи даже засыпал. Воспаленный и беспокойный его ум не давал ему передышки даже ночью, во время отдыха. Он всегда был напряжен, обдумывал свои проблемы, задачи и события.

Вдруг резкая боль прострелила его снизу доверху через все тело к области сердца. У него было ощущение, будто его пропустили через мясорубку. На душе стало так муторно и страшно, как в те июньские ночи, что провел он вместе с Катей после несчастного случая в стенах больницы. Максим заскрежетал зубами и застонал во сне. Перед глазами проносились вновь и вновь какие-то страшные лица незнакомых мужиков, которые нагло скалили зубы в подобие улыбок. Потом слышался душераздирающий крик женщины. После всех этих кошмаров вдруг промелькнуло Катино лицо.

– Катюша, – прошептал спящий Максим и снова провалился в черную пустоту с кошмарами. Воспаленный, не знающий отдыха мозг снова и снова подвергался атакам: истошные крики доносились откуда-то снизу, со всех сторон слышались какие-то команды, топот чьих-то ног, шепот, непонятно чей и о чем.

Максим снова застонал и резко сел на краю кровати. Он тер виски и глаза.

– Катя! – закричал он в безотчетном страхе. – Где ты?

У него так свело спину, что невозможно было распрямить ее.

Превозмогая страх и боль, он поднялся с кровати. И поспешил на поиски жены, представляя в уме все самое страшное и невообразимое.

Смеркалось. От строений на землю падали тени.

– Дверь открыта. Жены нет. О, ужас! – метался по двору в поисках Кати больной муж.

Он осмотрел на бегу все сараи и огород. Нигде ее не было. Даже в санузел во дворе заглянул, хотя тот был закрыт снаружи на крючок.

Максима попеременно то бросало в жар, то в холод. Лицо его побледнело, ноги стали подкашиваться, руки заледенели. Казалось, жизненные силы были на исходе.

И тут за домом возле забора он заметил ее одинокую фигуру. Она выглядывала на улицу. И, определенно, кого-то ждала. На шаги за спиной она оглянулась:

– Что случилось, Максим? Ты чего не спишь и почему такой бледный? Опять что-то страшное приснилось? – спросила она больного мужа, заботливо глядя в его испуганные, голубые глаза.

– Я боялся за тебя! Не уходи больше от меня, не предупредив, где тебя искать. Ладно?

– Ладно-то, ладно. Но ты ведь спал. Я и решила поглядеть, не приехали ли наши долгожданные дети с БАМа.

– Я сильно за тебя переживаю. Боялся, вдруг, кто обидит тебя, а меня нет рядом, чтобы заступиться. Если я не помогу тебе в трудную минуту, что я тогда буду делать, кем буду себя чувствовать?! – сказал Максим, не вдаваясь в подробности своих ночных страхов.

Она понимала, что помощи от него в любом случае не последует. Сейчас он сам нуждался в помощи и постоянной опеке.

– Да кому я нужна, – только и сказала женщина, – Я вот смотрю, не идут ли с автобуса сын с семьей. Автобус уже полчаса назад как прошел. Никого не видно. Значит, снова не приехали мои внучатки. Я уже так по ним соскучилась, просто сил нет.

– Кто к нам ночью приедет?! – тянул Максим свою жену за рукав, – Пошли скорей домой! Дома и стены защищают. А здесь мы беззащитны, как звери в темном лесу.

Жена обняла своего мужчину и повела в дом, где, как он выразился, даже стены защищают.

Она подумала:

– Из всех неприятностей для женщины самая страшная, когда ей приходится утешать своего мужчину, потерпевшего фиаско в каком-нибудь деле.

Интересная все-таки жизнь. Она чем-то напоминает реку, несущую свои воды мимо сел, городов и, значит, мимо нас. Русло у нее одно, а вода в любой момент обновленная. Наша жизнь проносится так же мимо нас, то одаряя нас счастьем и радостью, то заставляя болеть или страдать.

Они с мужем давно ждали приезда детей и внуков с БАМа. Они скучали по ним. Особенно их расстраивала долгая разлука с больным с самого рождения Сашенькой. Катя даже винила себя в рождении у детей такого малыша.

Их сын Иван и невестка Наташа поженились рано. Матери пришлось ездить по разным инстанциям для разрешения этого раннего брака. А до регистрации брака она договорилась в церкви обвенчать молодых, даже для себя неожиданно соврав батюшке, что их брак уже зарегистрирован в ЗАГСе. Он спросил:

– Их брак, конечно, уже зарегистрирован в Загсе?

Катя сначала не поняла или не расслышала смысла сказанных слов. Переспрашивать не стала, а лишь согласно кивнула головой.

Ее незнание о возможности венчания брака только после регистрации не оправдывает вранья перед Богом. Кто знает, может, именно из-за этого мальчик родился слабым и нездоровым. Ведь именно дети страдают от грехов родных и близких. Совесть мучила женщину. Саша долго не мог сидеть, до года не ползал. Ходить ребенок научился только в два года. И теперь в семь лет от роду он совсем плохо разговаривал.

Пожилые люди просили Ивана с Натальей привезти ребенка к ним. Во-первых, у них в отличие от родителей, много свободного времени. Во-вторых, пришло время Саше отправляться в коррекционную школу. И вообще, они считали своим долгом помочь сыну с невесткой в воспитании ребенка в таком направлении, чтобы он умел говорить, рассуждать, знать главные принципы жизни, чтобы в дальнейшем мог себя обеспечивать, и не был в будущей жизни никому обузой.

Он должен научиться жить самостоятельно среди людей.

По природе своей Саша был спокойным, добрым и очень медлительным. Здоровые дети считали его «тормозом» и не хотели с ним играть. Они обижали его и прогоняли. А мальчик, молча, страдал от этого, хотя горечь обиды и разочарования пробегала по его чистому и ясному ангельскому личику.

Живя в разлуке с малышом, дедушка с бабушкой ясно представляли степень его одиночества и обделенности от постоянной занятости родителей, и, казалось, еще больше любили и страдали от разлуки с ним, вспоминая каждый его жест, каждое его движение с трепетом и нежностью. Наконец, супруги получили весть о точной дате приезда сына с семьей.

И вот в ясный майский вечер на горизонте трассы показался Икарус из Ростова с долгожданными гостями. Сердце бабушки затрепетало внутри, словно пойманная в ладони бабочка, стоило ей только подумать, что приближается момент встречи с внучатами, которых она любила безгранично.

Настенька вобрала в себя все лучшее, что было во всех родных. Она росла здоровой, сообразительной и смышленой. Но она не нуждалась так в бабушке, как ее забота и участие требовались Саше. И пожилая женщина чувствовала эту потребность каждым миллиметром своей души.

Наконец, автобус остановился возле кучки встречающих людей. Из всех выходящих из автобуса Катя быстрее всех увидела Сашеньку. Остальным лишь кивок в знак приветствия и поцелуй в щечку, а мальчик тут же уютно поселился на руках у бабушки. И на любую ее ласку отвечал преданно-счастливым взглядом, сдобренным застенчивой улыбкой. Он прижимался к ее щеке и шептал на ухо:

– Баба моя, я так куцял! Я так тебя любу!

А по Катиным щекам текли ручейки счастья и радости.

До самого дома, а это примерно километра два от трассы, Катя не спускала с рук семилетнего ребенка, который, кроме всего прочего, еще и неважно ходил. И если бы не необходимость накрывать на стол, она бы ребенка не доверила никому и потом. Но даже занимаясь другими делами, она не выпускала внука из своего поля зрения.

За столом Катя заметила, что родители Саши не смотрят друг на друга, общаются друг с другом как-то отчужденно, без былой нежности. Катя по себе знала, путь истинных чувств никогда не бывает гладким. Сомнение, ревность, разочарование и недоверие – постоянные их спутники. Это чувство то возносит человека до небес, то больно ударяет о землю.

В дни пребывания в гостях у родителей Иван все больше пропадал на рыбалке, приходил поздно. Жену это совершенно не волновало. Она ходила по гостям, возвращала навеселе. А иногда с одеялом уходила в конец огорода загорать.

Как-то недалеко от загорающей невестки Катя доила корову. И услышала, что та, лежа на одеяле под деревьями, горько плакала.

Материнское сердце свекрови не выдержало. Она подошла к невестке:

– Наташа, что с тобой? Что-то случилось? Может, болит что?

Девушка сжалась вся в комок. И на все вопросы свекрови последовал короткий ответ:

– Ничего не случилось.

Она размазала по лицу слезы, отвернувшись от матери мужа, и свернула одеяло. Потом взяла его под мышку и отправилась в сторону хаты. Там в это время было тихо и прохладно. В комнате она легла на разобранный диван и сделала вид, что спит.

Катя понимала, если нет желания говорить, значит, еще не пришло время.

Вечером мать с отцом управились с хозяйственными делами. Они были озабочены отношениями в семье сына. И после работы сели на лавочку возле двора с внучатами на коленях, стали беседовать.

Отец сказал:

– Всеми фибрами души чувствую разлад в их семье. Так и витают электротоки, проходящие от одного до другого. Кажется, зажги спичку, и получится фейерверк.

– Ты прав, – отозвалась жена, – что ни день, они все больше отдаляются друг от друга. Одно видны их кислые лица, часто пылающие гневом, когда посмотрят друг на друга. А сегодня вообще я слышала, как Наталья под деревьями плакала. Но разговора между нами не получилось. Она тут же ушла в хату.

– Да… В семье всякое бывает. Может, просто поругались? – Предположил отец, отбрасывая окурок в сторону. – Кто знает?! Мы с тобой, когда ругались, про детей не забывали. Ну, ладно я там, то пьяный, то еще какой. А ты-то всегда возле детей была, как квочка. Этого у тебя не отнимешь, – обнял жену Максим. – А они с утра бросят Настеньку с Сашей, и глубокой ночью, как блудные коты, втихаря, являются, каждый сам по себе. Даже не поинтересуются, как прошел день у детей, здоровы ли они.

Катя со вздохом отозвалась:

– Ну, да! Я тоже заметила их полное безразличие к детям. Хорошо хоть Сашенька теперь останется у нас. Ему с нами нравится, поэтому он, кажется, не очень замечает их отсутствие и не страдает от этого, как Настенька. Она по многу раз на день спрашивает, когда вернутся родители и вздрагивает от любого шума или стука в прихожей.

Отец после некоторого раздумья изрек чуть слышно:

– Я вот думаю, если им и Настя в тягость, пусть и ее оставляют. Нашей любви на всех хватит.

Настя вопросительно посмотрела на деда, подняв брови, а Саша улыбнулся. Дед погладил обоих детей по головам и обратился к Саше:

– Так я говорю, внучек?

Тот удовлетворенно заерзал на бабушкиных коленях:

– Так!

И захлопал в ладоши.

– А что?! – Продолжил дед свое высказывание, – Зато, мать, будем спокойны: дети накормлены, напоены, все у них чистое. Да и любовью с заботой окружены в любое время. Не всегда у нас бывают деликатесы. Но, если что-то есть, не нам первым это достается, а детям. А уж что останется, – нам. Не то, что некоторые. Сама ведь знаешь.

Да, она знала. Когда Саше давали мясо, он не знал, что с ним делать. А вот косточки обгладывать умел. Не только именно эти родители детям дают косточки. Многие так делают из боязни, что те могут подавиться. Такое встречалось вокруг и около. Насколько хорошо они знали внуков, благо, ведь не один год в одном доме прожили, Настя тоже любила именно косточки, которые доставались ей с «барского стола».

Неприятно было плохо думать о собственных детях и обидно, что не научили их первым делом думать о детях, а лишь потом о себе. Но ничего не попишешь: что было, то было.

Иван с Натальей не задержались тогда у родителей надолго. Всего несколько дней. И пришла пора расставания.

Ко двору подъехала легковая машина марки Жигули шестой модели. Наскоро распрощавшись и прихватив с собой своего кума, видимо, по предварительной договоренности, они, даже не взглянув на оставляемого с бабушкой и дедушкой Сашу, юркнули внутрь шестерки. А ребенок накрепко прижался к бабушке и дрожал всем телом. Наверное, ему было обидно ощущать себя ненужным маме и папе.

Не знаю, черствость это или звериная выдержка, но оставить без внимания собственного ребенка, которого на протяжении долгого времени не увидишь и не услышишь, не каждый родитель смог бы вынести спокойно и безразлично.

Катерина представила себя в такой ситуации и поняла: она бы в день разлуки с ним изревелась вся. И оттаскивать ее от него пришлось, применив немалую силу.

Перед самым отправлением машины не выдержало Сашино сердечко. Он подбежал к двери, где сидела его мать, с трудом открыл дверь и изрек:

– Ну, вот! Я остаюсь с бабушкой. А вы подумайте!

Он тут же сильно хлопнул дверцей. Все онемели от его поступка. Казалось, не он поступил так, а его действиями руководил сам Пророк.

Что хотел ребенок сказать этим? Кому именно предназначались сказанные им слова, никто до конца так и не понял. Но сказано-сделано.

Машина уехала. Ребенок остался. Причем, остался в той одежде, в которой родители его привезли ближе к лету. Из одежды в пакете лежали только двое-трое шортиков, столько же рубашек, носочков и колготок. И еще легкая тряпочная штормовка. И больше ничего. В чем будет ходить ребенок зимой в школу, как жить? Эти вопросы, видимо, не волновали родителей. Их беспокоила только собственная жизнь. А у семилетнего ребенка, посчитали они, теперь своя жизнь. Просили бабушка с дедушкой привезти Сашу, они получили его. Пусть теперь сами о нем и заботятся. А в их жизнь доступ для всех теперь был закрыт.

За несколько месяцев ребенок получил от родителей всего два или три письма. А потом вообще два года от них не было ни слуха, ни духа. Вроде, ребенок перестал для них существовать. Его родители, казалось, жили по принципу: с глаз долой, – из сердца вон.

Они прекрасно знали: Катя с Максимом после проведения газа в хату остались без копейки в кошельке, голодали и перебивались, как могли. Значит, и их ребенок голодает вместе с ними. И за годы разлуки с ним, ни разу не поздравили своего сына с днем рождения или с Новым годом, не прислали ему ни одной конфетки или пачки печенья.

Катя ко всем праздникам готовила для него гостинцы, говоря, что это родители прислали. Не должен ребенок чувствовать свою ущербность или обделенность. Он не виноват в черствости родителей. Саша прижимал к себе открытку или обертку от конфет, засыпая. Он представлял, как мама и папа думают о нем, готовя посылку или подписывая открытку.

Короче, ребенку вместе с бабушкой и дедушкой пришлось испытать все тяжести жизни. Он ел то же самое, что его родные: запаренные ячмень или пшеницу, пил чай с самодельным сиропом из сахарной свеклы. И радовался, когда бабушка получила первую зарплату в пионерлагере. На всю зарплату она купила для него сахар, сладости, масло. Теперь в его кашу добавлялось масло, в чай насыпался сахар. А иногда его баловали сладостями. Сами родные продолжали питаться впроголодь, лишь бы не голодал их любимый внук.

Катя оформила опеку над внуком без выплаты какой-либо помощи от государства. Ведь его родителей никто не лишал родительских прав. Они были живы – здоровы, только занимались лишь своими проблемами и забыли о сыне. В их семье был полный разлад. Дело шло к разводу. Даже не шло, а бежало вприпрыжку.

Иваном в это время завладели горькие воспоминания о последних нескольких месяцах совместной жизни с некогда любимой Натальей. Взаимные обвинения, дни молчания, потом нескончаемые скандалы. Хуже всего, что они просто возненавидели друг друга, потеряли общие интересы в суете. У Натальи появились секреты и тайные встречи с мужчинами. То же самое происходило и с Иваном. Он стал напиваться для смелости, чтобы выяснить причины подобного положения в семье. В результате все снова заканчивалось скандалом. Редкие случаи близости в семье превратилась в сущий ад. Жена всегда была страстной женщиной. Даже страстнее его самого в постели.

А теперь она просто избегала его. Стоило ему притронуться к ней, она съеживалась вся, и как бы пряталась в свою скорлупу.

Перед глазами Ивана часто всплывала одна такая ночь: он пытался наскоро овладеть ею, она же вся сжалась, как от удара. А по щекам ее текли крупные слезы. Он был ей совершенно безразличен. А, вернее, ненавистен.

Он тогда быстро сполз с нее, не закончив начатого процесса. И ушел из дому. Скорее, даже убежал. Бежал далеко и долго. За много километров от дома. От холода и ненависти родной жены. Стояли тогда трескучие морозы. Дул пронизывающий ветер. Его полураздетого и обмороженного подобрал тогда водитель котельной, который свозил на свалку отработанный шлак. И Ивана надолго определили на больничную койку. Он был даже рад этому. Ему не хотелось видеть ненавистную женщину.

За время нахождения в больнице многое было им вспомнено и обдумано. Он размышлял: видимо я поступаю как-то не так, если в моей жизни все идет не так, как следует. Зачем рано женился? Зачем обзавелся сыном? Было бы лучше, наверное, если бы все это совершилось в свое время.

Гордыня и упрямство не такие уж хорошие черты характера. Хорошо, конечно, когда человек может постоять за себя. Но в окружении Ивана из – за них появлялись обязательно враги. Взять, например, его призыв в армию. Стоило ему прибыть в учебку, тут же появился зловредный старослужащий Ашот из Кабарды. Чем уж ему не приглянулась физиономия Ивана, никто не знал, но он постоянно унижал парня, заставлял выполнять работу за себя. Тот противился его тиранству, как только мог. Не в его это характере унижаться перед кем-то. Особенно Ашот распоясался, когда учебная программа закончилась. И новобранцев должны были распределить по частям.

Он несколько ночей подряд подкарауливал будущего служаку после отбоя возле туалета. Сначала он просто запугивал его, что убьет, прибьет, зарежет. А потом вдруг заявил:

– Да осточертел ты мне своим упрямством!

И стал избивать. Иван, ясное дело, давал отпор, чем еще больше распалял обидчика. Но Ашот был старше и сильнее. Кроме того, в драку ввязались такие же старослужащие, как обидчик. Они теперь коллективно стали заставлять Ивана голыми руками без щеток и тряпок чистить унитаз. И неповиновение новобранца привело к тому, что «деды» переглянулись:

– Ну что? Головомойку?

– Головомойку!

Двое держали молодого служаку, один окунал его голову в унитаз, а кто-то четвертый нажимал на слив. Волосы Ивана становились в воде похожими на веер. Они плавали в разные стороны, подчиняясь потокам воды. При этом четверка гоготала и топала ногами, как табун лошадей. Через некоторой время «деды» поднимали его голову из воды. Снова требовали от недавнего мальчишки еще чего-то. Но пацан уже ничего не слышал. Но и подчиняться извергам не собирался. Тогда те снова проделывали с его головой свой излюбленный трюк. Видимо, не он первый и не он последний обучался подчинению таким методом. Если бы во время третьего окунания в туалете не появился старшина, скорее всего родители не дождались своего первенца домой. Он уже ничего не видел и не слышал. Только давился грязной водой, наполнившей его легкие.

Такого позора парень больше не мог. Он весь день следил за проходной. Ближе к вечеру следующего дня, пристроившись к машине, направляющейся за хлебом, он сбежал из части, в чем был. На нем была только шинель. Даже шапку его отобрал Ашот, когда в очередной раз запугивал его. Он прятался в подъездах, под трубами отопления. Потом тайком пробрался в автобус на заднее сиденье. И добрался до города, в котором жили родственники. У него все лицо и руки были в болячках и нарывах. Он был в состоянии депрессии. И не мог в таком виде показаться на глаза родителям. Разве поймут они его страдающую душу? Родственники подлечили его. И купили ему билет до дома.

К отцу с матерью он не пошел. Три дня он прятался в пустой и холодной своей хате. Его жена сразу после его призыва в армию забрала двухмесячного сына и покинула село. Всю жизнь не получится скрываться от людей: есть – то хочется. Как только он покинул пределы спасительного жилья, его обнаружила родная мать.

После разговора с сыном родители поехали в военкомат. Там они договорились о переводе сына в ближайший город. Там оказался снова тот самый Ашот, из-за которого Ивану пришлось совсем недавно дезертировать.

Что делать? Иван снова бежит. Катя привозит его в часть, Но заходит к замполиту одна. Описывает ему письменно всю создавшуюся ситуацию. И они совместными усилиями решают: единственный выход ее сына, чтобы не попасть под суд за дезертирство по направлению врача санчасти лечь в психбольницу.

Катя поставила об этом сына в известность, Он был недалеко от воинской части внутри магазина. Тут же они вместе с медработником отправились в лечебное учреждедение, где пробыл несколько месяцев. Не буду описывать, каким способом у него получилось стать комиссованным из армии по здоровью. Но через некоторое время Иван совершенно официально мог жить спокойно в собственной хате с семьей.

Немало Катиных усилий понадобилось для этого. Кроме прочего, ее поступок осудил собственный муж. Он считал, любой проступок должен быть наказан. Иначе такое содействие может привести к вседозволенности. Катя же не могла оставить в беде сына, попавшего в такой жизненный переплет. Какая же она мать была бы после этого?

Жизнь понемногу налаживалась. Как-то летом Катя с Максимом устроились в колхозную котельную. И теперь по очереди отправлялись туда на работу. Но обанкротившийся колхоз не платил заработную плату. Она накапливалась на их личных счетах в бухгалтерии.

Старший брат Максима подарил три кролика: двух самок и самца. Голодающие супруги ходили тогда по полям и подбирали оставшиеся после колхозной уборки кукурузные початки для прокорма животных. Зато вскоре понадобились новые клетки для приплода. Крольчата подрастали. Скоро сами приносили крольчат. В семье улучшилось питание, появились деньги.

Мальчик любил помогать ухаживать за кроликами. Бабушка иногда выпускала их побегать по загороженному с все сторон крольчатнику. Он громко смеялся, бегая с ними взад-вперед.

Саша тогда уже ходил в школу, где учился и обедал. А после обеда Катя приходила за ним к столовой школы – интерната. Тогда кто-нибудь из старших кричал:

– Маленький! За тобой мама пришла.

Не все же знали, что она не мама, а всего лишь бабушка. Малыш несся к ней, обвивал ее руками и прижимаясь к ее груди. И счастливо заглядывал в ее глаза.

Шло время. Саша уже стал забывать своих родителей. Тем более, что учился в коррекционной школе, где было много брошенных или обделенных заботой и любовью детей разных возрастов. Они ему четко и ясно сказали, что не те родители, что родили, а те, кто любит и заботится о нем, не спит ночами, когда он болен. Те, кто желает ему счастья.

Саша стал иногда называть Катю мамой. Она поправляла его, но он забывал. И снова обращался к ней так, как считал нужным.

Как – то он назвал бабушку так при племяннице. Та написала письмо Наталье, которая тут же впервые за последние годы откликнулась. В письме она отчитывала свою свекровь, будто та заставляет Сашу забыть родную мать.

Катя плакала от обиды навзрыд. Она сама выросла при живых родителях обделенная любовью. Поэтому всем своим существом понимала боль маленького внука, оставленного на ее попечение. Родители привезли его так, вроде он – надоевшая вещь, которую можно легко и без сожаления отдать в чужие руки. В глазах Сашеньки женщина видела боль и тоску, когда он слушал чтение письма от мамы. Он крепко прижался головой к груди бабушки и вытирал ей слезы. А женщина думала при этом, что очень трудно чувствовать себя не нужным людям, которых любишь.

В интернате хорошо относились к родным Саши. Преподаватели понимали, бабушке и дедушке нелегко. Но они ни разу не слышали от них об этом. Саша под их опекой становился все радостнее и развитее. Раньше он еле ходил, а теперь научился бегать, только пятки сверкают. У него появилось много друзей, с которыми он охотно общался, а не продолжал сидеть в сторонке. Бабушка брала у учительницы Любови Михайловны задания на дом. И они с нею вместе добились того, что он при своем страшном диагнозе врачей, научился читать и писать. С математикой у ребенка складывалось все намного хуже. Он мог, выучив с бабушкой таблицу умножения, на следующий день получить пятерку в школе. А через день смотреть своими ясными голубыми глазками так, будто впервые слышит о ней.

Бабушка возила внука в Ставрополь по врачам, оформила ему инвалидность. Доктора признали его ребенком-инвалидом. И ежемесячно почтальон Валя стала приносить небольшую пенсию.

После получения неприятного письма от вдруг объявившейся мамы Саши Катя на следующий день пришла за внуком в задумчивости. К ней подошла Татьяна Викторовна, директор интерната. Она до этой должности исполняла работу психолога. Поэтому сразу определила, что женщина чем-то расстроена.

– Катерина Андреевна, в чем дело? – Обратилась она к Сашиной бабушке- Вы всегда такая жизнерадостная бываете! А сегодня вы, как в воду опущенная какая-то.

– Да вот, снова письмо, полученное от Сашиной мамы, перечитала. – Женщина вытащила из кармана сложенный вдвое конверт. – И переживаю. Как же так: мать на несколько лет выбросила из головы сына. Не отвечала на мои запросы и письма. А лишь узнала, что Саша стал называть меня мамой, объявилась и стала обвинять меня в том, чего я в жизни никогда и не думала делать.

Я никогда не требовала от мальчика особых к себе чувств, а, наоборот, из желания, чтобы Саша не думал, что его бросили, что забыли о нем, чтобы продолжал любить и помнить своих кровных родителей, за них пишу для него открытки и готовлю посылки. Он даже засыпает с ними тогда с улыбкой.

– Вот это вы зря делаете! Пусть это жестоко, но он должен видеть четко, кто его любит, а кому он в тягость. – Татьяна Викторовна улыбнулась. – Мы тут ума не приложим, как так получается, мы бьемся с проблемными детьми, кормим, поим, одеваем, обуваем их, даем им знания. А они все равно тянутся к своим непутевым мамам и папам, алкашам и пьяницам. А нашей заботы просто не замечают. А вы еще и подливаете масла в огонь, обманывая внука, что родителей волнует его судьба.

– Но ведь это какой стресс для него, если он станет ощущать пустоту возле себя! – Возразила бабушка.

– Он постоянно видит вашу заботу. И не нуждается в ихней. Поймите, если он стал звать вас мамой, значит, повзрослел. И понял, кто настоящая мама, а кто кукушка. Простите за такое сравнение. Но это так. Кстати, скажите, могу ли я прочитать это письмо? В нем нет ничего секретного?

Катя протянула собеседнице конверт с письмом:

– Да ради Бога. Какие уж там секреты?!

– Забудьте об этом письме, как о страшном сне. – Сказала директор интерната через некоторое время, протягивая назад письмо Катерине Андреевне. – Эта женщина просто неблагодарная дрянь. Ей бы в ноги поклониться вам за заботу о брошенном ею ребенке, а она еще смеет выговаривать вам за взрослое решение ее собственного сына и упрекать вас в надуманных обвинениях. Любому ребенку хочется чувствовать себя любимым просто за то, что он существует на этом свете. И Саша чувствует это от вас с вашим мужем. Мы ведь с ним беседовали на эту тему. И знаем все не понаслышке. Поэтому успокойтесь, и не посылайте больше от них никаких подарков. Пусть они живут своей жизнью. А Саша пусть растет счастливым и здоровым возле вас.

В комнате было холодно. И женщина зябко повела плечами, оттого очнулась от внезапно нахлынувших воспоминаний. Холод пронизывал ее насквозь. Она раздраженно потрясла головой, стараясь отбросить от себя неприятные слова и мысли. К чему ворошить прошлое, если из-за него даже сердце теперь казалось ледяным. Давно пора забыть прошлые обиды и неприятности. И долго еще старые раны будут давать о себе знать?! Она укуталась в плед, который стянула со спинки кровати.

И снова погрузилась в пучину воспоминаний, не дающих сегодня ей отдыхать.

Как-то Сашина учительница сказала беспокойной бабушке:

– Мы с педагогами школы не можем нарадоваться, что у Саши оказалась такая заботливая бабушка. Ты постоянно находишься рядом с ним, помогаешь осваивать обязательную школьную программу, читаешь ему множество сказок, учишь навыкам самообслуживания. Огромный вклад вносит в воспитание и дедушка. Мы считаем своим долгом обязательно помочь вам в борьбе за этого ребенка.

– А мы с Максимом довольны, что судьба помогла Саше попасть ему именно в ваш класс. Из несмышленыша он вдруг превратился в разумного ребенка, стал многое понимать и осмысливать. Не то, что с прежней учительницей. Когда он учился у нее в первом классе, я как-то сидела в ожидании окончания последнего урока возле двери класса. Был урок русского языка. Она рассказывала детям новую тему, тараторя, будто спешила на пожар. И часто употребляла при этом слово «аксиома». Скажу честно, я ничего не поняла из ее рассказа. И это при том, что имела отличную оценку по этому предмету в аттестате. Что же могли уяснить ребятишки коррекционной школы?

После злополучного письма от Сашиной матери опять больше года не было вестей.

Тут из школы позвонила Ольга Викторовна, психолог школы, которая была в курсе отношений Сашиной матери с ним самим и со свекрами, его воспитывающими:

– Катя, срочно приезжайте! За Сашей приехала мать. И пытается тайком от вас забрать егос собой. А он плачет и не хочет от вас никуда уезжать.

Сашина бабушка была тогда в центре села, в котельной. Она привезла мужу еду. И теперь, разговаривая по телефону, допивала чай, сидя с ним за столом в подсобке.

Бабушка с дедушкой, остановив котел, отправились на велосипедах в школу, расположенную на Беловодчине.

Мама Саши была в это время в его классе, приведенная туда Ольгой Викторовной, чтобы убедить ее в необходимости дать ребенку возможность продолжать учебу.

Катя с Максимом давно вошли в класс и стояли теперь позади Натальи и школьного психолога. Саша при их появлении в классе подскочил с места и подбежал к ним, обвив руками бабушку и приклонив голову к дедушке. Любовь Михайловна и Ольга Викторовна только улыбнулись. Этим поступком ребенок показал, кто ему ближе всего: мать, безразличная к нему или любящие его Катя с Максимом.

Наталья была очень удивлена, что ее сын, которого признали инвалидом, научился логически рассуждать и писать. А она —то думала, он ничего не понимает. Хотела просто забрать его из школы: чего зря время тратить.

А Ольга Викторовна говорила:

– Поймите, нельзя мальчика забирать из школы. Он только стал поддаваться обучению. И все это смогло наступить, благодаря совместным усилиям учительницы Любови Михайловны и Сашиной бабушки. Вы сможете отдавать все свое время его обучению? – посмотрела в глаза матери психолог.

– Нет, конечно. Я ведь работаю. Кроме того, у меня еще дочка растет.

Психолог при этом подумала: у родителей мальчика было много времени для привития ему навыков первичного обслуживания себя. Но он при поступлении в школу не мог держать ложку и вилку при еде, не имел навыков санитарной гигиены, одевания и обувания, не мог сходить по нужде в туалет на улице. А словарный запас был у ребенка на уровне 3 лет.

Неужели такое же воспитание получает и другой ее ребенок?

А вслух она произнесла:

– Так не портьте тогда жизнь ребенку, оставьте его здесь, у бабушки с дедушкой. Раньше бывало, посмотришь в его не по возрасту страдальческие глаза, сердце разрывалось от сострадания к нему. А теперь вы только гляньте, у него ведь живые, счастливые глазки. Бабушка и дедушка любят его, развивают и помогают становиться достойным членом общества.

Наталья скривилась:

– Но они ведь родители мужа, с которым мы в разводе. Я хотела забрать ребенка и забыть обо всех этих людях, как о страшном сне. – Отвернулась от детей в классе и собственного сына Наталья.

– Разве Саша от вашего развода перестал быть их любимым внуком? – Встрепенулась Ольга Викторовна. – Дай Бог всем таких бабушек и дедушек. И не будет на земле обделенных любовью и лаской детей! Скажите, ваша мать могла бы заняться воспитанием больного ребенка своей дочери?

– Нет, конечно. Она еще работает. И считает, что дети должны воспитываться родителями. Кроме прочего, она вышла замуж и живет теперь в доме избранника, который не приветствует даже нас, когда мы хотим проведать свою маму.

– А они могут. И делают это. Все наши педагоги толпились возле двери класса, когда узнали, что Саша научился читать. Катя проходит с ним дополнительно даже программу природоведения, и молитвы учит с ним. И после тяжкого и длительного труда учительницы и бабушки мы видим плоды его обучения.

Любовь Михайловна вспылила:

– Наташа, ты прости меня, но тебе о свекрах Богу молиться надо. А не забывать о них, как о страшном сне. Благодаря им, твой сын почувствовал вкус жизни, у него появилось желание развиваться дальше. Из погруженного в себя малыша с их помощью он вырос до жизнерадостного ребенка. Он прекрасно общается с множеством друзей из сверстников. Может поддержать беседу и со взрослыми. А что касается его физического преображения, то тут вообще отдельное спасибо дедушке Максиму следует сказать. Саша ведь при поступлении в школу еле ноги передвигал. Кто-то из учителей или воспитателей при ходьбе обязательно держал его за руку. От дедушкиных занятий с внуком ребенок преобразился: он не просто теперь ходит, а бегает. А недавно на школьных соревнованиях по борьбе победил самого задиристого драчуна! Как можно забыть таких заботливых людей? Им в ноги кланяться надо, а не забывать.

– Скажите, а как раньше было с его общением со сверстниками? – Спросила школьный психолог.

– Да не было никакого общения. Дети ведь видели, какой он и прогоняли его. – Вздохнула Наталья. – Настя оставалась тогда играть с детьми. А Саша со слезами возвращался домой. Или одиноко сидел в стороне.

– И что предпринимали вы в таких случаях?

– А что можно предпринять в таком случае? Не станет ведь он умнее, если мы станем за него заступаться. Мы просто говорили ему, чтобы не ходил туда, где его обижают. И больше играл дома.

Ну, в общем-то, все было понятно. Дети в семье росли, как полевые цветы. Сестричке надо было прививать уважение к старшему брату, терпеливо объяснить ей и всем другим детям, что заболеть может каждый из них. И все равно надо продолжать любить брата или друга и опекать, а не отрекаться от него всегда, когда от него отмахиваются другие. Родители должны любить своего ребенка, пусть даже больного, и бороться за него до последнего.

Когда мать, психолог и бабушка с дедушкой ушли из класса в кабинет директора учреждения, Любовь Михайловна сказала детям:

– Ребята, вы любите Сашу? Он хороший друг?

Дети хором ответили:

– Да. Он хорощий.

– Как вы думаете, с кем ему будет лучше? С мамой или с бабушкой? – поинтересовалась учительница.

Из-за парты поднялась одноклассница Саши Лиля:

– Мне кажется, с бабушкой. Он ведь к ней подбежал, а не к маме, которая даже не обняла его, когда пришла к нам в класс. – Она вздохнула. – Мне бы такую бабушку, я была бы очень счастлива.

Тем временем, завуч школы Валентина Ивановна при расставании с Наташей и Евсеевыми сказала:

– Я рада, Наташа, что ты поняла наше беспокойство за твоего сына. Мы все его любим, как и Евсеевы. Я читала в книге, что ребенок отставал в развитии, но родители возили его по врачам и массажам, записывали в разнообразные секции. И ведь добились, что он стал выдающимся спортсменом. Здесь, в селе, вряд ли получится великий спортсмен, но о здоровье и развитии ребенка Катя и Максим борются, как и те родители.

Наташа уехала, и снова долго не писала. Евсеевы не знали ничего о судьбах внучки Настеньки, невестки и своего старшего сына Ивана. Тогда Катя написала письмо в поселок, где они проживали, адресуя его бывшим своим соседям по дому.

Вскоре те ей ответили, что сын Иван и Наталья развелись почти сразу после возвращении из Преградного. Иван с тех пор запил по-черному, его уволили из котельной и потребовали освободить жилье. Наталья с дочкой сначала сняла жилье у знакомых, а потом загуляла с одним женатым мужчиной и уехала с ним в Тынду. А Ваня скитается от одного знакомого к другому без работы и денег.

Тогда родители выслали деньги сыну на дорогу для возвращения домой Они боялись, как бы не случилось с ним чего еще более страшного.

Приехал он не так скоро, как мечталось матери с отцом. Сначала он отправился в маленький бамовский городишко под названием Зейск. И предпринял попытку создать там семью с учительницей начальных классов, с которой познакомился в интернете и потом длительное время переписывался. И все, вроде, у них заладилось. Но когда на пороге квартиры появилась мать этой учительницы, она потребовала от дочери расставания с Иваном. Мужчина пожилой женщине показался слишком идеальным, чтобы быть разведенным с женой, с которой имел двоих детей. Значит, что-то с ним не так, и в его шкафу немало скелетов, с которыми он не желает делиться с ней и с дочерью. Главным козырем при своем материнском требовании дочернего повиновения она выставляла то, что мужчина не должен являться для знакомства прямо в дом девушки. Он должен, просто обязан, оберегать ее репутацию. Для начала он мог пожить в гостинице, попросить у нее руки дочери. А уж потом ходить по квартире избранницы в домашних тапочках.

Вернулся в отцовский дом Иван с мешком и сумкой. В мешке был музыкальный центр, а в сумке кое-какое белье, документы и письма от несостоявшейся супруги из Зейска.

Интересно получалось, вся жизнь сына состояла из постоянных поисков, проб и ошибок. Он правильно мыслил и рассуждал, а настоящую семью создать никак не мог. Кто в их с Натальей семье был прав, кто виноват, им самим решать. Хотя и обидно было, что жизнь бывает иногда так сурова.

После того, как Саша стал жить у бабушки с дедушкой и пошел в школу-интернат, Катя стала его учительницей, воспитательницей, няней и даже мамой в одном лице. Он рос слабым и очень быстро уставал. От усталости и солнечной жары у него поднималось черепное давление, поэтому часто наблюдалось кровотечение из носа. Дедушка с бабушкой постоянно держали в уличном душе воду, чтобы он в любой момент мог остудить голову и тело.

Много долгих дней и ночей провели они у кровати своего любимца, когда он болел.

Как-то зимой, управившись утром с делами по хозяйству, Катя вошла в комнату, где спал Сашенька. Она рассуждала: наверняка, внучок уже проснулся, пора ему умываться, одеваться и готовиться к завтраку.

Он лежал на кровати, раскинув руки и ноги в разные стороны. Бабушка наклонилась над ним, любовно поправила хохолок пушистых светлых волос. И только тогда заметила: щечки малыша были красными, глазки слезились, а дыхание казалось тяжелым и прерывистым. Он постанывал и бредил. А от тела исходил жар.

– О. Боже! – Взмолилась Катя.

У женщины давно не болели дети, и она испугалась. Она взяла внука на руки. И когда его стошнило, а тело пробила мелкая дрожь, Катю охватил ужас. Она положила его на кровать, и, приоткрыв дверь, позвала мужа. Ее трясло от страха за малыша. Ну, вот! Ей доверили ребенка, а она даже не заметила, как он заболел. Плохая она мать, плохая бабушка. Она была обязана видеть все, что творится с ребенком. Катя волновалась. У нее дрожали руки, когда она вытирала лицо ребенка водой, смешанной с уксусом Затем она стягивала с него мокрое белье, заменяя на сухое после протирания этим же составом всего его пышущего жаром тела.

– Максим, ну где же ты? Скорее, – шептала она при этом.

Паника, как паутина, стянула ее организм. Она не могла заставить себя собраться с мыслями, сосредоточиться, чтобы облегчить малышу состояние. Она лишь снова взяла его на руки. И прижала к своей груди. И стала молиться, чтобы Бог дал ей терпения и сил для помощи больному ребенку.

Прошла, как ей показалось, целая вечность, пока Максим, улыбаясь в неведении, вошел в комнату.

– Только не говори, что наш любимец запел райским голосочком или, что стал правильно говорить «р».

Голос его оборвался, лишь он увидел лица жены и внука у нее на руках. Подойдя к ним ближе, он потрогал лоб ребенка. И озабоченно посмотрел на супругу:

– Он весь горит! Ты померила температуру?

– Нет, я только протерла его тело водой с уксусом. И поменяла мокрую одежду на сухую.

Достав термометр из шкафа, Максим поспешно вставил его в подмышку внука.

И тут же воскликнул:

– О, нет! Тридцать девять и пять! Готовь шприцы, а я побежал в интернат звонить в скорую помощь.

Катя взяла разовый шприц и наполнила его новокаином, пенициллином и димедролом. Она всегда спасала семью с помощью этой литической смеси. После этой инъекции больному стало легче, он заснул, и теперь можно было спокойно ждать приезда врачей.

Врачи скорой помощи выполнили мероприятия по улучшению состояния больного ребенка, назначили необходимое лечение. Они обратили особое внимание на тяжелое дыхание Саши, и дали направление для обследования ребенка в районной поликлинике у отоларинголога. После обследования носоглотки ребенка и проведенных анализов врач посоветовала срочно сделать операцию по удалению гланд и лечение гайморита.

Катя испугалась:

– Извините, а нельзя ограничиться лечением без операции? Он еще такой маленький и беспомощный, – прижав к груди голову мальчика, женщина гладила его по светлой голове.

– Нет, вы подумайте, лечение поможет вам только на короткий срок. А что дальше? Через некоторое время все снова повторится. – Врач была категорична в своем решении.

Она приняла решение отправить ребенка в стационар на операцию. И тут же подала им направление в детское ЛОР-отделение краевой больницы.

– Не понимаю, почему вы так боитесь операции?! Вы ведь не на смерть повезете ребенка, а всего лишь сделаете попытку облегчить его страдания: вечные головные боли с частыми приступами черепного давления, высоченная температура при любой простуде, вечный насморк и затрудненное дыхание.

– Ладно, Рискнем. Я и не предполагала, что он так мучается.

Бабушка с внуком готовились к отъезду в краевой центр, когда за несколько дней до отъезда повалил снегопад. Снег сыпался с неба, как из рога изобилия. Ветер выл за окнами, кружа верхние слои белоснежной перины. Слой снега, казалось, был чуть ли не по пояс. По тропинкам над дворами уже никто не ходил, все продвигались по колеям на дороге, оставленным проезжающими по дороге большегрузными машинами. Или, выходя намного раньше, чем в другое время, пешеходам приходилось самостоятельно протаптывать совершенно заваленную снегом дорогу, если транспорт отсутствовал. В такую стихию страшно было даже выходить из дома, не то, что выводить ребенка на улицу.

Но назначенный день операции приближался. И чем ближе он становился, тем тяжелее становилось на душе бабушки Кати.

В назначенный день бабушка с девятилетним внуком и двумя сумками отправились по проезжей части проселочной дороги. Она с помощью левой руки тянула вперед за руку внука и в ней же держала сумку, что поменьше. А в правой руке у нее была большая сумка с маленькими колесиками внизу, которую она держала впереди себя, делая ею что- то типа туннеля, по которому они с Сашей уже легче один за другим могли передвигаться по снежному покрову. Таким образом, они долго продвигались в сторону трассы. Снег и ветер заставляли их отворачиваться в сторону, брови и ресницы казались снежными. Хорошо, хоть она лицо и нос внука завязала поверх теплой куртки шарфом.

На трассе пришлось ждать транспорта очень долго. Из-за стихии были отменены рейсы автобусов, только частные машины иногда потихоньку проскальзывали мимо, и те продвигались только в близлежащие населенные пункты. Саша замерз и начал плакать. Катя и прыгать его просила, и отворачивала от ветра и снега, укутав в свое пальто. Когда они так отвернулись в очередной раз, уже не имея надежды на то, что повезет, и кто-то пробьется сквозь снежные заносы. Катя стала молить Бога прийти на помощь безгрешному больному ребенку.

И тут за спиной Катя услышала шипящий звук остановки автобуса. Двухэтажная махина со ставропольскими торговыми сумочниками, следующая из Москвы, остановился возле замерзших пассажиров.

Саша в автобусе тут же подружился с его пассажирами, они его кормили и поили, желали ему удачной операции и быстрого выздоровления. Когда пришло время покидать теплый салон автобуса, Катя протянула деньги водителю. Тот отстранил ее руку:

– Не надо. Мне просто стало жалко ребенка, поэтому я остановил перед вами автобус. Дай Бог ему здоровья.

Через некоторый промежуток времени они с внуком поступили в ЛОР-отделение. Проходя по коридору, рука об руку с Катей, Саша увидел, как из операционной по коридору отделения на каталке везли маленького мальчика. Его лицо и окружающие его салфетки были в крови. Малыш испугался:

– Он что, умер?

От ужаса он сжался в комок и как-то сник.

А тут еще в палате, куда его положили, на кровати, что находилась напротив Сашиной, отходил от наркоза другой мальчик, который был чуть постарше Саши. Он громко кричал и вырывался. Две родительницы с трудом удерживали его на месте.

У Саши, казалось, вместо сердца появилась льдинка, и глаза от испуга рвались наружу. При этом учащенно билось сердце. Он еще крепче зажал бабушкину руку и с тех пор не расставался с нею ни на минуту.

В палату вошла врач:

– Меня зовут Наталья Анатольевна. Я ваш лечащий врач. Сашу будем оперировать завтра. Поэтому с утра постарайтесь ничего не есть и не пить.

Катя освободила свою руку от Сашиной ладошки:

– Сашенька, я сейчас вернусь. Подождешь меня?

Он кивнул утвердительно:

– Только быстрей. Ладно?

– Наталья Анатольевна! Можно вас на минутку, – догнала женщина лечащего врача. Простите за странную просьбу, но, если вас не затруднит, не могли бы вы при Саше не говорить больше слово» операция»? Он так сильно испугался при виде крови и мучений детей, что, боюсь, это может стать препятствием при его оперировании. Он – инвалид детства и находится на учете у психиатра.

Врач ответила:

– Ничего страшного. Так на предстоящую операцию реагирует любой ребенок. Даже не состоящий на учете у психиатра, – сказала она с некоторым раздражением.

Она и без того устала, а тут еще ей указывают, что говорить ей, а что нет.

– Да вы не обижайтесь, Наталья Анатольевна. Я просто беспокоюсь за то, чтобы не расстроилась психика Сашеньки, только-только начавшая восстанавливаться. И бабушка вкратце изложила историю своего внука.

Врач слушала сначала с легким раздражением, потом с пониманием, а потом с сочувствием. Ей стало жаль ребенка, перенесшего до 9 лет столько людского непонимания и черствости.

Бабушка говорила сумбурно и взволнованно, глаза ее сверкали:

– Надеюсь, вы понимаете, что ребенок не простой. Он особенный.

– В том, что ребенок не простой, я с вами согласна, сказала она, поворачиваясь, чтобы отправиться в ординаторскую. – А вот в том, что особенный… Любой из детей особенный. И это нормально. Но не надо для них создавать идеальных условий и потакать их капризам. У других родителей тоже есть обстоятельства, которые могут принести боль малышам: то ревность родителей, то разводы, то переезды. Всякое может случиться в семье. Вы – то, мамаша, живете рядом со своим ребенком, у вас все есть, вы его любите и заботитесь о нем.

Катя вздрогнула:

– Извините, но вы не поняли из моего рассказа ничего. Мы с мужем действительно любим мальчика, но рядом с ним нет родителей. Они уже давно живут вдали от него, а теперь вообще развелись. А мы с мужем всего —навсего бабушка и дедушка Саши.

Наталья Анатольевна пошла дальше по коридору. А Катя вернулась в палату к внуку, возле которого сидела девочка-соседка по палате. Они беседовали. Она ему рассказывала:

– Я знаю, тебе кажется, что это больно или страшно. Но это не совсем так, мой зайчик. Мы ведь любую боль можем стерпеть. Особенно эту. Так же?

Саша кивнул головой.

– И тогда, пересилив свой страх, становимся сильнее. После удаления гланд все больные перестают болеть и мучиться, – говорила она ему на ушко. Ты же видишь, я теперь живая и здоровая. А раньше много болела. И мне это мешало заниматься волейболом. Думаешь, я не боялась идти в операционный зал? Но я победила свой страх! А ты хочешь победить свой страх?

– Да, – пролепетал Саша тоненьким голосочком.

– Тогда не плачь, а завтра возьми бабушку за руку. И смело иди с нею в операционный зал. Только не забудь себе самому сказать, что ты уже большой и ничего не боишься. Тогда бабушка за тебя не будет сильно волноваться и пить таблетки. Мы с нею просто будем ждать тебя оттуда живого и здорового. И пусть это будет нашим с тобой секретом. У Саши засверкали глазки.

Девочка Алина лет пятнадцати от роду за несколько минут смогла поднять дух у ее внука. А Катя все пыталась убедить его в необходимости данной процедуры. Вроде, и говорила все так же, а до ребенка ее слова не доходили.

И все, видимо, потому, что сама сомневалась, и при приближении этого часа все сильнее. Она сомневалась в правильности данного согласия на операцию внука. Ведь живут же люди без таких операций. Живут и не умирают. И что еще будет после нее?

Утром во время обхода к кровати Саши подошла лечащий врач Наталья Анатольевна, улыбнулась доброй улыбкой и сказала малышу то, что специально для него придумала бессонной ночью:

– Здравствуй, Саша! Как дела?

– Хорошо, – еле слышным, дребезжащим голоском прошептал малыш, прижимаясь к Кате.

– Чего ты испугался? Думаешь, я тебя сегодня буду резать? И тебе будет больно? Не бойся, ты этого не увидишь. Мы просто дадим тебе дадим пахучую масочку, ты подышишь ею, а мы в это время посмотрим, как помочь тебе.

Глаза ребенка заискрились. Он уткнулся лбом в белый халат врача, обеими руками обняв ее за талию. И смог только слабо кивнуть головой в знак согласия.

Катя была благодарна Наталье Анатольевне за своевременную поддержку, так как она уже не в силах была бороться со страхом внука и собственными сомнениями. Ей казалось, еще немного и она сбежит с внуком и вещами, как слабовольная ученица, не выучившая урок.

Успокоенный врачом Саша, спокойно шел рядом с бабушкой к самому лучшему врачу на свете, как он выразился. Спокойно поднялся на лифте на шестой этаж. И лишь, заходя в операционную, испугался, что бабушке не разрешили войти вместе с ним.

Наталья Анатольевна сняла маску, обняла его и прошептала:

– Заходи, Сашенька! Бабушке сюда нельзя. Пока мы посмотрим твои горлышко и носик, бабушка подождет тебя в палате? Согласен?

– Ладно, – сказал мальчик и уже смелее шагнул вглубь комнаты.

Спустя сорок минут малыша уже везли по коридору на каталке. Бабушке эти минуты показались вечностью. Она ожидала их возле лифта. И теперь семенила рядом, осунувшаяся и похудевшая. Волнение ее не снималось ни одним из успокоительных средств. Все это время она в беспокойстве меряла шагами коридор, чувствуя себя опустошенной и виноватой в причиненной ребенку боли. Душа рвалась к малышу, и, кажется, все это время была с ним рядом. Ее любовь к внуку была настолько сильной, что без него немыслимой казалась сама жизнь.

Сашу врачи опустили на кровать и положили голову набок, подложив под щеку салфетку.

Отходил от наркоза он тяжело. Рядом с ним оставались бабушка и медсестра. Дышал он неравномерно, с какими-то остановками. Такое дыхание не понравилось медсестре. Она стала пощипывать его тело, подняв вверх его рубашку и громко говоря:

– Мне не нравится, как ты дышишь! Не смей так дышать! Приходи в себя!

Но он продолжал дышать с перерывами. И при этом синели его губы и все вокруг них. Он ее не слышал.

Медсестра стала щипать его сильнее, требуя от него пробуждения. Она стала щупать его пульс. И ничего никак не могла нащупать.

Соседка по палате побежала за Натальей Анатольевной.

А Катя стала на колени, и, сдерживая слезы, меняла одну за другой его салфетки, гладила по голове внучка и говорила:

– Господи, спаси и сохрани моего Сашеньку. Сашенька, миленький, бабушка с тобой рядом. Она тебя очень любит. Ты только дыши.

Все мамы, которые ухаживали за своими оперированными детьми, столпились возле кровати. Мама девочки, которую прооперировали вслед за Сашей, плакала. Видимо, сказалось волнение и за свою дочь, и за Сашу тоже.

По лицу и спине Кати катился ледяной пот. Страшные предчувствия закрадывались в ее измученный мозг. Она их гнала, а они снова проникали в душу.

И вот настал момент, когда все с облегчением вздохнули. Сашины пальчики, лежащие на ладони медсестры, слегка вздрогнули, дыхание полегчало, и синева вокруг рта стала проходить. А через некоторое время он скривил рот и громко заплакал. При этом он резко вскакивал с кровати с широко открытыми глазами. Он всех отталкивал, бился головой о спинку кровати. Катя пыталась удержать его голову и туловище, а мать Толи, Надежда, крепкая и крупная женщина, старалась удержать ноги. Обе женщины обливались потом и слезами, но сладить с малышом им не удавалось. Пришли на помощь другие мамаши. Зашел в палату анестезиолог и, видя такую реакцию, посоветовал, оставить после успокоения ребенка в том положении, какое он выберет сам. Долго еще бились матери с мечущимся ребенком, пока он немного стих. Потом дали ему возможность остаться лежать на спине, хотя прекрасно понимали, в его ситуации больше бы подошло положений на боку. Так лучше отходит кровь, и ребенок не захлебнется. Но он вырывался из их рук. И снова ложился на спину. Он решил все по-своему.

Мамаши собрали все салфетки, разбросанные по полу. Катя постирала их, когда Саша успокоился. И развесила по батареям. Хотела было отдохнуть, но Саше захотелось есть. Он стал просить все, что ни увидит у кого-то в руках: лимон ли это, апельсин или хлеб. Он и плакал, и толкался, и ругался, кричал, то бабушка его не любит, раз не хочет дать ему еду. На полдник давали молоко. Катя получила его и поставила на тумбочку. Врачи сказали весь следующий день давать ему только жидкую пищу.

Потом он потребовал судно. После его опорожнения бабушка понесла судно в туалет, попросив Алину маму присмотреть за внуком. Туалет находился метрах в шести от палаты. И она тут же вернулась в палату, где командовал внук. От беспокойства у нее волосы встали дыбом: Саша стоял возле тумбочки и допивал из стакана молоко, приготовленное для него на завтрашний день. И при этом надкусывал не первый раз кусок хлеба.

Она вскрикнула:

– Ты что делаешь, Саша? Тебе же нельзя!

Саша спокойно поставил пустой стакан на тумбочку. И лег на кровать, сложив руки на груди, как паинька. И тут же мгновенно заснул. А все, кто находились в больничной палате, еще долго смотрели на него с открытыми ртами и расширенными глазами.

Алина мама стала извиняться, что все произошло так быстро, что она даже не успела на это отреагировать.

– Не переживайте! Он все равно бы не заснул на голодный желудок.

Когда дети после операции пришли в себя и стали ходить, читать, играть, как и здоровые дети, у мамаш появилось время для бесед и просто разговоров на разные темы.

Мама Толи спросила Катю:

– Скажите, а что с вашим мальчиком? Почему он такой заторможенный?

– У него, как говорят врачи, раннее старение центральной нервной системы.

– Почему же рядом с ним не мама, а вы. Ведь никто иной, как мама должен быть рядом с ребенком в трудные моменты его жизни.

– Сашины мама с папой находятся далеко отсюда, на БАМе. Они, кстати, развелись. И Саша живет с нами.

– Чьи же вы родители? Мамины или папины?

– Папины.

– А, понятно. Мама- кукушка. Что-то часто стали появляться в нашем обществе кукушки. Нарожают детей и самоустраняются от их воспитания.

– Да она, собственно, не самоустранялась. Просто привезла ребенка по нашей просьбе, чтобы мы устроили его в специальный интернат для детей с больной психикой.

Кате совсем не хотелось сейчас рассказывать чужим людям об их семейных проблемах.

– Умные люди говорят, не та мать, что родила, а та, то вырастила, – поддакнула Толина мама.

Скоро малыш пошел на поправку и его выписали из больницы.

Через несколько дней Саша уже снова посещал занятия в школе. Катя поделилась с его учительницей советами по его адаптации. Учительница передала бабушке все волнение педагогов интерната и друзей внука о его здоровье. Потом сказала:

– Катя, думаю, ты и сама уже видишь, что Саша из несмышленого малыша превращается в думающего человека. Он многому научился, многое уже понимает. Это поможет ему осмыслить правильно, кто для него важнее всего. А когда поймет это, ему станет легче жить в дальнейшей жизни. Бывают ведь матери родные, а бывают просто настоящие. Вот ты у него настоящая.

Катя застенчиво опустила глаза.

Затем одновременно с Любовью Михайловной посмотрела в сторону подходящего к ним Саши.

– Знаешь, большинство родителей не заботятся с такой любовью и волнением о своих детях, как ты и твой муж о внуке. Так считает весь наш педагогический коллектив.

– Понимаете, Любовь Михайловна, мы с Максимом так любим Сашеньку, что не считаем заботу о нем чем-то особенным или трудным.

– Ну, не говори так. Это конечно, твое счастье, что ты постоянно с ним. Но еще и постоянный труд. Другим, случается, мешают домашние дела, работа, безденежье… Мы считаем, мальчику повезло, что вы с мужем занимаетесь его воспитанием. И с удовольствием помогаем вам в становлении его личности.

Слушая эти слова, Катя в какой-то мере соглашалась и ними. А иногда чувствовала свою вину перед сыном и невесткой, что ребенок был рядом с ней, и они не видели его роста и взросления. Родители – то от него не отказывались, хотя и жили за несколько тысяч километров от него, не писали писем, не поздравляли с днем рождения и никогда не присылали подарков. И все же, наверное, скучали по сыну.