Альтернативный фактор
– Таня, вставай, тетя Фира пришла, – позвала Фаина.
Фира пришла вслед за Кутельманом, он не успел выпить кофе, как она уже звонила в дверь. Раннее утро не самое лучшее время для создания и разрешения драматических ситуаций, но Фира не могла ждать. Как она вообще могла доверить Кутельману такое важное дело?! Эмка будет медлить, а решившись наконец, начнет мямлить, в общем, все будет не то и не так. Лучше она сама – и нельзя терять ни минуты. Лева сказал «с математикой покончено» сгоряча, и чем дольше он сидит у Виталика – мальчишки пьют вино, философствуют, – тем больше сгоряча превращается в решение, в игру вступают упрямство, самолюбие – «ни за что не перерешу» и прочие глупости. Нужно подсечь дурную траву на корню, остановить Леву немедленно, пока это еще может остаться нервным выкриком… Да, так и нужно к этому отнестись, это был нервный срыв, не более того. Она вела себя глупо, глупо принимать Левины слова всерьез, глупо поддаться самолюбивому желанию скрыть эту детскую историю от Фаины, глупо ждать – нужно действовать!
Таня в пижаме, не умывшись, не причесавшись, ринулась на кухню – тетя Фира пришла!
…Фира, непривычно некрасивая, отекшая, Фаина с торжественным лицом, Кутельман с выражением лица «я тут ни при чем» сидели за кухонным столом, втроем по одну сторону, Таня, в своей фланелевой пижаме в зайчиках, стояла перед ними, как подсудимая на суде присяжных, – бедный испуганный заяц, глаза, уши, дрожащий хвост.
– Эмка! – сказала Фаина, словно натягивая резинку рогатки.
– Э-э… да… что?..
– Хорошо, я сама. Таня, мы с папой как интеллигентные люди не вмешивались в ваши с Левой отношения. Но ты ведь понимала, что мы их не одобряем?.. Когда встречаются люди равного масштаба, отношения имеют будущее, но Лева и ты – это все равно что…
Кутельман торопливо кивнул «не одобряем, не одобряем», и они с Фаиной посмотрели на Фиру, как дети на воспитательницу – съели всю кашу и ждут похвалы.
В сущности, эта история была стара как мир: мама Ромео против Джульетты, мама Левы против Тани. И бесцеремонные усилия, предпринятые Фирой для Левиного спасения, и намерение попросить за сына недостойную его Таню – все это не так уж необычно. Но кое-что все же необычно: обе семьи – и Кутельманы! – были убеждены, что Таня его недостойна, ее собственные родители искренне считали, что ей досталось то прекрасное, что не могло принадлежать по праву, что Лева и Таня «все равно что…». Что? Гора и пылинка, великан и козявка, гений и тупица тряпочная? Не часто встретишь родителей, убежденных, что их ребенок недостоин любви.
– Тетя Фира нам рассказала. Из-за твоих «любишь-не-любишь» Лева так расстроился, что не поедет на олимпиаду. Нам с папой стыдно за тебя. Ты нас подвела, всю семью… Не стой с открытым ртом.
Кутельман, которому на этом процессе досталась роль адвоката, взглянул на Фаину с упреком.
– Не нужно ссориться, мы все и без того расстроены. Таня и сама понимает, что девичьи капризы не стоят Левиного будущего. Ну… э-э… Таня, ты должна убедить Леву, чтобы он поехал на олимпиаду… Уф-ф, все… Я сказал?.. Я сказал. Я все сказал, что вы хотели. Можно я пойду работать?.. Девочки, Фирка, Фаинка, отпустите меня… Мне нужно написать отзыв на диссертацию.
Только теперь Таня окончательно проснулась, проснулась и прошептала:
– Как не поедет?.. Я не хотела, честное слово, не хотела! Я не думала, что он… Я сказала ему… Ну, неважно, это наше личное…
– У Левы нет ничего личного, отдельного от меня, – вскинулась Фира. Это прозвучало чрезвычайно глупо, и Кутельман посмотрел на нее с мягким упреком, и Фаина кинула на нее жалеющий взгляд, как приласкала, и Таня протянула – «ну те-етя Фи-ира…».
Лет до трех Таня любила Фиру больше мамы: мама блеклая, а тетя Фира разноцветная, тетя Фира обнимала крепко, кричала «или ты все съешь, или я тебя убью!» – в Тане начинали бурлить счастливые пузырьки, смешинки скакать, – сердилась, опять обнимала. Считается, что это типичная еврейская мама, то орет страшно, то ласкает жарко, но как же Фаина – еврейка, из той же коммуналки? Она, как известно, типичная китайская мама. Уходя от Резников, китайская мама свою дочь от еврейской мамы отдирала: Таня, не смея кричать, вцеплялась в Фиру и молча висела, Фаина снимала ее с Фиры, как яблоко с яблони. Фира и с подросшей Таней обращалась так же: истово кормила-ласкала-орала, могла посадить к себе на колени, прижать, тут же рассердиться, спихнуть, накричать, она же ей как дочка, – и ничего не было слаще, чем быть Фириной как дочкой.
Поняв, что у Левы с Таней роман, Фира не перестала Таню кормить, она перестала на Таню смотреть. Не замечала ее так искренне, что, казалось, вот-вот спросит «а это кто?», а случайно споткнувшись об нее взглядом, начинала разглядывать, придирчиво, как чужую, как будто не рассмотрела ее еще в пеленках. Между Таней и Левой это называлось «она впала в детство», и действительно, Фира как будто стала маленькой, а они взрослыми. Таня очень старалась на тетю Фиру не обижаться, и это было бы легко, если бы Таня перестала ее любить, но она не перестала.
– Что ты ему сказала? Важно каждое слово. Скажи точно, что ты ему сказала, – голосом полкового командира требовала Фира.
– Но… тетя Фира! Как я могу сказать… Я никогда не смогу сказать…
– Она стесняется, ей неловко говорить… Фирка?.. – Не отпущенный работать Кутельман как будто переводил с Таниного языка на Фирин, но Фира сейчас не знала никаких слов, кроме «спасти Леву».
Фира без труда вытащила из Тани то, что та «никогда не сможет сказать». Надо заметить, Таня почти не сопротивлялась – ей было страшно. Если их с Левой отношения вдруг стали важным общесемейным делом, она должна рассказать, и они вместе решат, что делать.
– …Я сказала: ты для меня прочитанная книга, ты запрограммирован на победу, ты не способен на порыв… И еще: я тебя больше не люблю.
– И все?.. Господи боже ты мой, а я уж думала!..А почему это он не способен на порыв? А драка, помнишь драку?.. Ну, ладно, скажешь ему, что любишь, и все, – велела Фира, и Таня посмотрела на нее дикими глазами, тетя Фира так яростно ее не хотела, а теперь строго требовала отчета «эт-то что такое, почему не любишь?!», и как будто расхваливала Леву, просила ее за него… Ее за Леву?..
– Нет, – сказала Таня, и Фира удивленно на нее посмотрела – что нет, когда да?
Она размышляла: почему Лева сказал «она меня не любит из-за тебя», потому что унаследовал привычку Ильи, у которого она была всегда во всем виновата? Или считал, что она запрограммировала его на победу? Но воля к победе – прекрасно, правильно…
– Тетя Фира, не сердитесь, я все сделаю, я скажу, чтобы он ехал, чтобы он не бросал математику, но как я могу сказать «я тебя люблю»? Это обман.
– Да ты его любишь, любишь!.. Не может быть, что не любишь, кого же тогда любить?!
– Я его люблю, но не так, а как в детстве… Я не могу, это обман. Это невозможно… Я люблю другого человека.
Таня стояла перед самыми своими близкими людьми, вид у нее был самый комичный: правую руку она рефлекторно прижала к груди, а левой сжимала пижамные штаны, штаны сползали, она подтягивала их рукой, они опять сползали… Стояла перед родителями и Фирой, придерживая штаны с зайчиками, и твердила про себя «люблю, люблю, люблю…». Ей было семнадцать, и она не понимала, как можно сказать «люблю» без любви, и, как у всякого романтического подростка, у нее было трагическое мироощущение, в эту минуту она верила, что всю жизнь – всю жизнь – будет любить этого мальчика, бедного погибшего мальчика с его прекрасными стихами.
– Другого человека?! – Фаина взвилась, как будто Таня изловчилась и укусила ее через стол. – Ты член семьи, это – семья, это – Лева, а ты любишь другого человека?!..И кого это, интересно?! Как вообще психически здоровый человек может говорить, что любит того, кого нет! А как психически здоровый человек может вести себя, как ты вчера… Я даже рассказывать об этом не могу… Фирка, представь, я вчера вхожу к ней и знаешь что я вижу – она стоит перед зеркалом голая и в шляпе. Стоит голая, в чужой грязной шляпе, и мечтает о небесных кренделях…
Таня на секунду задумалась – может быть, она и правда сошла с ума? Вчера вечером она разделась и хотела надеть пижаму и вдруг заплакала – и надела его шляпу. Надела шляпу и замерла перед зеркалом, представляя, как будто он стоит за ней, как будто это кино и его просто не видно в кадре.
Когда Алена привела Таню домой, она висела у нее на руке, как тряпичная кукла, не могла ни плакать, ни говорить, и Алене пришлось объясняться с Фаиной. Аленин рассказ был чудесным образцом дипломатии и весь состоял из простодушного «случайно»: мы случайно слушали одного поэта, он случайно выпал из окна…
Внимание взрослых ненадолго переключилось на Таню – Лева хочет испортить свою жизнь из-за нее, а она из-за человека, которого нет в живых.
– Ты что, еще глупей, чем мы думали? – спросила Фаина и сама себе ответила: – Да, ты еще глупей, чем мы думали!.. Ах, он ушел в другой мир из-за непонимания… Твой поэт погиб не от непонимания, а от наркотиков и алкоголя! Я специально консультировалась, это характерный синдром наркотического опьянения!..
Бедный заяц с припухшими со сна глазами, бедная Таня, это была ее История Любви – поиск, обретение, потеря… Смерть от наркотиков превращала Поэта в наркомана, а любовь в медицинский случай. Таня резко согнулась, как будто Фаина выстрелила ей в лицо. Ей бы развернуться, выбежать, хлопнув дверью, но она никогда не была способна к резким движениям, ни в прямом, ни в переносном смысле. Кутельман поморщился – что за театр одного актера в его доме, и действительно получилось театрально, и Танина роль в этом спектакле была – Пьеро, его пинают, он плачет.
– Таня, для нас главное, чтобы Лева остался в математике. У него редкий уровень абстрактного мышления, он мог бы достичь успеха в самой трудной области – в топологии… Ты же понимаешь, кто Лева, а кто ты… Ты моя дочь, должна понимать… из этого следует… именно поэтому… что и требовалось доказать…
– …Нам с папой за тебя стыдно… ты подвела всех нас. Три взрослых человека тебя просят, а ты!..
– …Ты член семьи и должна соблюдать интересы семьи.
Таня не плакала, не раздумывала, не чувствовала ничего, она будто смотрела кино. Папа смотрит на свою дочь с удивлением, она кажется ему самодовольной и наглой… Для папы это очень важно – Левино великое будущее, великая математика, для нашей семьи это настоящая трагедия… Мама смотрит на свою дочь с ужасом, тетя Фира рассердится на маму, и что она будет делать без этой дружбы, которой столько же лет, сколько ей самой? Тетя Фира смотрит страстным взглядом так, что остается только одно – разбиться в лепешку и сделать все, что она велит…
…И вдруг как будто плотину снесло, Фира вскочила и пошатнулась, еще секунда, и она, казалось, упадет.
– Таня! Просто скажи, скажи Леве, что ты его любишь! Ему нужна олимпиада, он же не поступит в университет, он же еврей! Просто скажи, что любишь!.. Ты же хорошая девочка, послушная девочка, скажи, что любишь! Обмани его, обмани, а потом, когда Лева победит, потом – люби своего поэта!
Таня кивнула – конечно, хорошо, как вы хотите.
Таня кивнула, и так велика была сила семьи, что, привычно согласившись сделать все, что они хотят, она почувствовала облегчение – она хорошая девочка, послушная девочка, она обманет и будет любить Поэта потом, когда они разрешат, Поэту ведь все равно, его все равно нет…
– Ну, все, слава богу, разговор окончен, – сказала мама. – И пожалуйста, больше без этих романтических глупостей. Помни, что Лева – это Лева, у него блестящая судьба, а ты обычная, ничем не примечательная девочка. И между прочим, этому есть еще одно подтверждение – письмо из редакции «Юности».
– Мы не читаем твой дневник, не думай… Это произошло случайно, мама думала, что это какая-то моя официальная бумага, – заторопился Кутельман.
Письмо из редакции пришло, когда Таня уже перестала ждать, ходила после гибели Поэта как автомат. Как на автопилоте, после школы побрела на почту и, как на автопилоте, сделала несколько танцевальных движений на слова почтовой девушки «танцуй, тебе письмо!».
Ответ из редакции «Юности» был настоящая рецензия, на двух страницах. Некая Журавлева Т. С. отметила искренность, живой язык, удачные метафоры, название, которое «сразу притягивает взгляд», и юмор. Написала, что рассмешить читателя гораздо труднее, чем заставить плакать, а Тане удалось ее рассмешить. Она даже написала, в каких местах смеялась. Написала, что в рассказе хорошо раскрыта проблема юношеского одиночества. Напечатать рассказ в журнале нельзя – проблема юношеского одиночества раскрыта хорошо, но показана на примере крайне незначительной части населения. В стране большая часть людей не носит джинсы, и страдающая девочка, у которой нет джинсов, вызовет непонимание и раздражение. В конце было написано: «Вы способный человек, продолжайте работать». Таня повторила эти слова про себя сотни раз, сказала сама себе вслух с разным выражением, проиграла в уме множество разных диалогов, всерьез и не очень…
– Татьяна, вы способный человек…
– Ой, а я и не знала.
– Уверяю вас, что это так.
– Я не знала, но я всегда надеялась.
Она хотела рассказать родителям позже, потом, когда немного придет в себя и сможет радоваться вместе с ними. Папа всегда был к ней добр, но она знала, на сколько не оправдывает его ожиданий – на много, на целую себя, и чувствовала, как бы это сказать… чувствовала пределы его отношения к ней, и у нее была цель преодолеть эти пределы. Цель была достигнута, она сможет показать ему письмо из редакции, прочитать вслух «вы способный человек»…Как обидно, что родители уже знают, она хотела сама подарить папе этот подарок, хотела, чтобы это был сюрприз, семейный праздник!..
Фаина улыбнулась – все наконец-то стало хорошо. Таню ввели в ум, Фира не сердится, и, между прочим, можно впредь не играть в эту Фиркину игру, что у детей нет романа. Все хорошо!
– Танечка, я прочитала, потому что это не частная переписка, а официальный ответ, а ты еще несовершеннолетняя. Мы с папой молчали, не хотели тебя обижать, не хотели подчеркивать, что у тебя опять ничего не вышло.
– Фаина, все, она не будет больше писать, она не графоманка, – сказал Кутельман.
Ему всегда было трудно сказать своему аспиранту «не то, не получилось, не вышло», в его голосе звучали смущение, жалость, неловкость, и это был такой голос, Таня его узнала. Но это же ее Успех…
Глупо, но через годы, через целую жизнь, до сих пор она вздрагивает от стыда, что попыталась растолковать, объяснить.
– Вы не понимаете! Там написано, что я способный человек… Там написано «продолжайте работать»! Это не отказ, это разбор, она меня хвалит! Вы прочитайте еще раз, я способный человек…
Кутельман пихнул Фаину локтем – не надо, молчи.
– Эмма, оставь. Это нужно не мне, а ей… Танечка, всем пишут одинаково – «работайте дальше, вы способный человек». На самом деле это означает «не пишите больше». Это просто стандартная форма отказа. Твой рассказ не взяли – это и есть ответ. Не расстраивайся, инженеру не обязательно писать рассказы.
Таня бормотала:
– Нет, это не так… у меня удачные метафоры… и чувство юмора… вы не правы… Я сама про себя знаю… Человек может быть прав, только когда говорит о себе… Это Толстой сказал…
– Кто это сказал?.. – переспросила Фаина. – Толстой?..
– Козел! Козел, козел!.. – закричала Таня.
– Кто, Толстой? – рассеянно спросила Фира. Честно говоря, она немного отвлеклась от разговора и нетерпеливо ерзала, пытаясь сказать Тане, чтобы та уже шла одеваться – и к Виталику, за Левой.
Таня не знала, кого она имела в виду, кто козел. Козел было самое сильное слово, которое пришло ей в голову. Она всю жизнь хотела им нравиться. Как-то в детстве услышала, что мама говорит «у нее здоровое горло, она почти не болеет». Мама гордилась, что она не болеет, и она старалась не болеть. А теперь она хотела им не нравиться, вот и закричала «козел».
– Ты меня предала! – кричала Таня Фаине.
– Ненавижу твою скрипку и тебя ненавижу! – Фаине.
– Я сыграла все трели в «Покинутой Дидоне», а ты меня даже не похвалила! – Фаине.
– Стать инженером! Сама ты инженер! Я лучше умру прямо сейчас! – Фаине.
Таня кричала и чувствовала, как вместе со злостью из нее выходит страх.
И Кутельману:
– У тебя есть Лева, а у меня вообще нет отца! – И даже, кажется: – Подавись своим Левой!
И напоследок, перед тем как развернуться и хлопнуть дверью так, что на столе звякнули чашки:
– Я не буду любить, кого вы скажете!
Все молчали. Услышали, как хлопнула дверь Таниной комнаты, через пару минут еще раз, затем входная дверь.
– Она технически сыграла хорошо, а медленную часть сыграла скучно, я зевала, – дрожа губами, сказала Фаина.
– Нормальная мать не зевает, когда ее ребенок на сцене… – сказал Кутельман.
– Я плохая мать?! Между прочим, у нее и к тебе есть претензии…
Кутельман расстроился – конечно, за Фиру. Думал: Фира по силе своих чувств – герой античной трагедии, трагедии властного материнства, и, как у всякого героя, у нее есть «роковой изъян», в греческой трагедии «гамартия». Трагический изъян характера, источник терзаний слишком активного человека из-за попытки преступить пределы предначертанного человеку, попытки повлиять на судьбу из-за угла… А Таня?.. Что Таня, она одумается, попросит прощения. Для одной ночи и одного утра слишком много было эмоций, и он с наслаждением предвкушал, что сейчас сядет за работу, как измотанные усталостью люди думают: «сейчас наконец-то лягу, засну и буду спать три дня и три ночи».
Ну, а Фирины мысли совершенно очевидны – как же теперь с Левой?! Ей было крайне унизительно просить Таню, такую незначимую в семье, за своего блестящего сына, но она просила. Ее альтернативный фактор – что будет, если она не добьется своего, – был самый сильный: Лева перечеркнет свою жизнь. Таня казалась ей бессердечной эгоисткой с придуманной любовью – ну скажи ты мальчику «люблю», пусть уже он поедет и победит и не ломает из-за тебя свою жизнь…
Фира – герой, а Кутельманы – греческий хор.
Потом, когда все свершилось, Гриша Перельман уехал на олимпиаду, а Лева не поехал, и Фире, и греческому хору стало легче – какая ни есть определенность лучше, чем воспаленное сознание, когда как на горках: то надеялись, Лева одумается, поедет, то отчаяние – нет, не поедет… У Кутельманов в этой истории был сильный альтернативный фактор – они боялись из-за глупой истории с детьми потерять Фирину дружбу. Бедная Таня с ее придуманной любовью к Поэту в этом клубке «любви и дружбы» – пешка. Но и у нее был свой альтернативный фактор – потеря достоинства. Что же, ей так и быть пешкой?
Остается вопрос – как такая история могла случиться в интеллигентной семье?
Но если подумать, это именно что очень интеллигентская история: заставить полюбить ради математики… Профессорская дочка и рокер, непризнанный гений с печатью смерти, и – все для детей, скрипка, математика – математика как самое прекрасное в мире… и заставить полюбить ради математики, почему нет?..
– Эмка, Фаинка, не ссорьтесь… Я пойду?.. Илюшка, наверное, проснулся, а меня нет… – сказала Фира.
Ну, а Илья, как обычно, все самое неприятное проспал.