Вступление
Слово в России всегда было весомым в условиях многовековой российской несвободы на другие формы проявления личности, оно было и музыкой, и делом, и тайной, и ложью. За слово превозносили, страдали и карали, причем последнее случалось чаще.
Был культ слова. Но не было свободы слова. Ее жадно добивались на протяжении трех веков русской журналистики. И она стала почти единственным обретением российского народа в конце XX века. Века, за время которого пролилось столько крови из-за смелого, острого, неосторожного или, наоборот, с вызовом сказанного слова.
Именно гласность дала возможность прорваться так долго сдерживаемому русским обществом негодованию, осуждению и самоосуждению, а значит очищению. Сравнивая недавнее состояние любопытства, жадности к новостям, взлет популярности журналистики с сегодняшним днем, где очевидно и чувство уныния, тревоги и растерянности, и падение, и как бы угасание интереса к публично сказанному слову, можно огорчиться и сильно обидеться на читателя и зрителя. Энергия отрицания и разрушения не может долго питать общество – это равносильно самоуничтожению. И после периода «бури и натиска» общество как всякая самоорганизующаяся система стремится к состоянию покоя и созидания. И, вероятно, качество СМИ в это время должно меняться. Ведь СМИ всегда и везде зависят от настроения общества и политического климата. Пафос разрушения, овладевший журналистикой в конце 1980-х годов, по сути дела был оборотной стороной советской журналистики с ее пафосом пропаганды и агитации. Судя по анализу настроений и высказываний журналистов1, эти качества сохранились в перестроечной прессе, только стала она не «за», а «против».
А что же теперь? Снова «за»? То состояние свободного полета, хочется верить, не сразу забудется. Но хотелось, чтобы российские журналисты не только помнили, что в России была такая свобода слова, которую не знали более нигде в мире, но и помнили свои ошибки, за которые сейчас приходится расплачиваться.