Против судьбы
Помнишь, без сомнения, что произошло со мною, когда недавно у вас весьма великая гора неверия, говоря евангельски, подвиглась в веру (Мф. 17, 20). Премудрый Евсевий в старости придумал достойное своих седин, если только надобно иным держаться той мысли, будто бы это есть намерение человеческое, а не некое Божественное содействие Того, Кто направляет человечество во благое. Тогда подлинно изумлялся я необычайности чуда: как бывший прежде в таком неверии величием веры во много крат превзошел меру неверия? И так как в продолжение нашей беседы зашла как-то речь, касающаяся вопросов о судьбе, получил я приказание твое, о честная и священная для меня глава, письменно в послании пересказать тебе разговор, бывший о сем предмете в великом Константиновом граде с одним из философов. Итак, улучив ненадолго досуг, в немногих словах, сколь возможно сокращая речь, изложу тебе в простом и безыскусном рассказе, всего более остерегаясь того, чтобы речь, простертая до обширности рассуждения, не переступила далеко меру послания.
Предложил я несколько слов о нашем благочестии одному мужу, обученному внешней философии[1], как можно было догадываться из того, что он говорил, и намеревался его убедить, чтобы от эллинства перешел он в согласие с нашим учением[2]. Но так как приводил он много доказательств того, что избрание чего-либо по своей воле не во власти желающих, и связывал человеческую жизнь какою-то неизбежностью, без которой не может ничего сделаться из бывающего с нами, и отражал мое учение следующими словами: если определено ему сделаться христианином, то сделается непременно, хотя бы и мы того не хотели; если же возбранено сие будет судьбой, то невозможно изобрести какой-либо способ, чтобы преодолеть судьбу, – то поскольку говорил он это, думал я, как и естественно было, что он избегает случая узнать что-либо о вере, будучи глубоко погружен в эллинство и сим способом желая отразить продолжение нашего слова. Но не переставал он держаться того же, утверждая, что все подчинено неизбежности судьбы, что она во главе сущего, ее поворотам покорствуют все существа, и долгота жизни, и разность в нравах, и избрание рода жизни, и устроение тел, и неравенство достоинств (так что те, кто начальствует, достигает начальства по судьбе, по той же причине иной пребывает в рабстве, а также богатеет и беднеет), и, опять, здоровое и немощное сложение тела, короткая жизнь и долговечность ту же имеют причину. Ибо и кто малое число дней наслаждается жизнью, и кто проводит ее долгое время – не по собственному усилию, но по той необходимости тот и другой получают то и другое; не иначе, как судьбою, даются в удел и произвольная, и непроизвольная смерть, и разнообразные виды смерти насильственной, причиняемой в несчастных случаях, или удавлением, или судебным приговором, или по злоумышлению. И сих еще более общие и многообъемлющие страдания, землетрясения, кораблекрушения, наводнения, бедствия от огня и все подобные виды зол представляя зависящими от оной причины, присовокуплял, что и в житейских занятиях нимало не властен рассудок избирающего. Но все, утверждал он, служат владычеству судьбы, когда кто философствует, или ораторствует, или возделывает землю, или мореходствует, избирает жизнь супружескую или безбрачную. И та же необходимость и для добродетели, и для порока, так что по неминуемому сему жребию один привязался к жизни более возвышенной, проводимой в нестяжательности и свободе, другой же раскапывает гробы, или на море разбойничает, или непотребствует, или изнеживает себя распутною жизнью. Перечисляя все сему подобное, думал он, что представил весомую причину не принимать нашего учения, показав, что не в нашей воле избирать, чего пожелаем, но должны ожидать сего от той самой неизбежности, которая если положит начало таковому стремлению, то и нехотя последуем учению, без этой же неизбежности невозможно сделаться этому и при сильном желании.
Когда проговорил он это и подобное тому, спросил я его, не Богом ли каким почитает он имеющего державу над всем и величаемого именем судьбы и чьею волею, по верованию его, устрояются дела каждого? Он же, осудив меня за великую глупость, выказанную в этом вопросе, сказал: «Не разумеешь ты, кажется мне, ничего небесного. Иначе знал бы ты силу судьбы и как эта сила неминуемо диктует цепь событий». Когда же [в ответ] на эту речь выразил я удивление и пожелал узнать нечто более ясное, именно, представляет ли он судьбу какою-либо силою свободною, самоправною, нераболепною, выражающею собой некую высшую власть, или под именем судьбы понимает нечто иное, [то он,] опять возвращаясь к прежнему слову, говорит: «Кто наблюдал движение небесных тел, зодиакальный круг, двенадцать в нем отделов, равно отстоящих друг от друга по очертаниям видимых созвездий, постиг силу каждой звезды, то есть какую силу имеет каждая [звезда] сама по себе от природы и какое действие оказывает собрание звезд при известном взаимном их соединении, когда свойство каждой из них входят в сочетание при приближении к другой[3] и отделяется удалением от другой; что, опять же, производят прохождение внизу нижней звезды и что затмение во время перехода и опять восстановление верхней, разнообразное расположение сходящихся и расходящихся звезд, описуемое треугольными или неправильными фигурами или составляющее какую-либо иную из известных в геометрии фигур, – кто уразумел сие и подобное сему, тот узнает, что означает слово “судьба”: судьбой именуют то, что неизбежно совершается при известном сочетании звезд в некоторой нерушимой связи».
Конец ознакомительного фрагмента.