Новгород
Перед нами лежала снежная равнина, кажется, скачи и скачи, но бывалые люди посоветовали ехать осторожно, уж очень норовистое озеро Ильмень, а еще лучше подождать, потому как назавтра непременно пурга будет. А уж если пурга, то и вовсе направление потерять можно и кружить, пока не погибнешь, на одном месте.
Гибнуть вовсе не хотелось, мы не настолько спешили, чтобы рисковать, а потому устроились на постоялом дворе и принялись отдыхать, то есть попросту бездельничать. Вятич честно признался, что я его жена, просто из необходимости одета в мужскую одежду, и нам отвели крохотную каморку под самой крышей.
Уже к вечеру и правда пошел снег. Меня всегда удивляло, что если посмотреть вверх на падающий снег, то он кажется серым, а сев, снежинка становится совсем белой.
К утру сугробами было укрыто все, снег спрятал и следы на льду тоже. Но теперь он не просто тихо падал с небес, ветер гнал его куда-то, забрасывал за шиворот, в рукава, швырял горстями в лицо и переметал, переметал, выравнивая, сглаживая все вокруг.
Какое же это мучение, когда тебе нечего делать! Дома я бы книгу почитала, телевизор посмотрела, куда-то сходила, кому-то позвонила, кто-то позвонил мне… Да нет, у меня и не было такого времени, чтобы я бездельничала, а тут одна маета.
Хотела отправиться на кухню помогать хозяйке, но выяснилось, что хозяйки нет, а есть суровый, раздражительный хозяин и несколько холопок, весьма неопрятных и дурно пахнущих. С ужасом подумав, что после такого приступа альтруизма с неделю не смогу вообще брать в рот пищу, я поспешила проветриться на улице.
Скорей бы уж метель прекратилась!
На постоялом дворе за столами с раннего утра до позднего вечера ели и пили, пили и ели. Там собралось уже немало народа, которому позарез нужно в Новгород, и народ этот весьма занятный, потому настоящим развлечением могли быть наблюдения за подвыпившими мужиками. Проблема одна – подвыпившими они оказывались исключительно с утра и в состоянии прямо-таки ломки с похмелья, а потому злые до озверения, и наблюдать за ними опасно. Да и неинтересно. В остальное время напивались до поросячьего визга. Странно, я всегда считала, что медами до крутого похмелья напиться невозможно, но Вятич хмуро объяснил:
– Да пьют что попало. В пиво вон дурман-корня добавляют, чтоб дурели.
Вот так, получалось, что и в древние времена Обществу потребителей работа нашлась бы. Только где оно, ау? Что в двадцать первом веке, что в тринадцатом торговцы ловчат, а управы на них никакой.
Я поняла, почему столы в общем зале, если можно так назвать большой сарай, изображавший из себя обеденное помещение, не просто дубовые, а безмерно прочные и тяжелые. Хозяин хорошо знал нравы мужиков, так же, как и я, маявшихся от безделья. Видно, непогода задерживала здесь многих и часто.
Столы на толстенных ножках со столешницами толщиной с мою ногу, лавки приколочены к полу, столбы, на которых держался потолок, тоже из целых деревьев. Я вдруг почему-то подумала, сколько же голов разбито об эту мебель.
Поболтавшись по дому, я все же выползла на улицу. Вятича нашла на берегу, тот разговаривал с каким-то купцом. Немного постояли, глядя в мутную серую пелену, за которой не то что самого озера, скоро и берегов не будет видно.
– Вятич, а почему это озеро считается опасным? Берега низкие, ни скал, ни подводных камней…
– Потому и опасное. Ильмень – озеро мелкое с низкими берегами, но проточное. В теплое время малейший ветерок поднимает нешуточные волны, которым просто негде останавливаться, плещутся от края до края. Местные говорят, что Озерный шутит. Хуже только Нево.
Да уж, про крутой нрав Нево, то есть Ладожского озера, мне можно не объяснять, единожды испытала на себе, два дня маялась после небольшого шторма.
– Скучно, скорей бы уж снег прекратился.
Я вдруг загадала: если завтра погода улучшится, значит, Озерному наши патриотические порывы по душе. А если нет? Если нет – он не прав.
Озерный положение осознал, с утра светило солнце. Выползавший из своих комнатух народ спешно опохмелялся и торопился отбыть. Постоялый двор стремительно пустел. Но я понимала, что уже к вечеру он снова будет полон тех, кто пересиживал непогоду по ту сторону озера и торопился в обратном направлении.
Мы тоже двинулись в путь. Отоспавшийся и отъевшийся Тишаня, кажется, заметно прибавил в габаритах, хотя куда уж больше. За три дня нормальной кормежки залоснилась и Звездочка. Вот что с людьми и животными сытость делает!
Но ни лошадь, ни хозяин не ленились, Тишаня по собственному почину вычистил наших коней и перегрузил большую часть поклажи на спину Звездочки, та ничего не проржала в ответ, видно, была согласна. Парень и его коняка честно отрабатывали достойную кормежку, ой, наверняка Тишаня приклеился к нам надолго, его теперь от Вятича не оторвешь и клещами и ни в какую дружину не переманишь.
Так и есть, парень поминутно заглядывал в лицо сотнику, словно интересуясь, не надо ли чего. Вятичу такое раболепное внимание надоело, и он рявкнул:
– Да перестань ты на меня таращиться, я же не девка!
Теперь Тишаня смотрел только искоса.
Сначала мы ехали в составе обоза, но потом поняли, что это слишком медленно, все же верхом можно быстрее, чем в санях, даже если запряжена птица-тройка, а здесь таких не заметно, все сани груженные с верхом. Когда стали обгонять, и Тишаня, и его кобыла смотрели на бедолаг-лошадей, тащивших эти горы товаров, с жалостью, кажется, даже Звездочка прониклась элитностью своего нынешнего положения.
Наконец вдали показались стены Новгорода. Я прикидывала: мы ехали от Ильменя, значит, справа Торговая сторона, слева – Софийская с детинцем. Интересно, как мы узнаем, где Анея с Лушкой?
Вятич хмыкнул:
– На Софийской. Анея с епископом Спиридоном в дружбе, она небось в епископских палатах.
Да, на тетку это похоже, где же жить «Ее Величеству» Анее Евсеевне, как не в царских хоромах? Я вспомнила Рязань и то, как тетке кланялись все, вплоть до князей, и согласно кивнула:
– Не иначе.
Вятич оказался прав, Анея с Лушкой жили пусть и в небольших хоромах, но на епископском дворе.
Я откровенно волновалась, ведь мы расстались два года назад в Козельске. Сколько всего произошло за это время!
На крыльцо метнулась рослая красивая девушка, вернее, молодая женщина, и застыла, вытаращив глаза:
– Нас… тя… Настя?! Настя!
Двор огласил откровенный визг, Лушка вмиг слетела с крыльца и вцепилась в меня.
– Лушка… какая ты стала… красавица.
Сестра махнула рукой:
– А, ерунда. А мы в Козельске когда были, я тебе там бересту оставила. Настя, столько рассказать надо, столько…
– Я знаю, читала бересту. Луша, Андрей погиб?
Глаза сестрицы остановились, улыбка стерлась с лица:
– Не только Андрей. Илларион с ним вместе, он нас догнал после Козельска. А еще мой сыночек тоже, всего денек и прожил.
– Ты моя бедненькая. – Я прижала Лушку к груди, и мы с ней попросту разревелись в два ручья.
От крыльца послышался голос тетки:
– Шли бы слезы лить в дом, застудитесь.
Я сообразила, что Лушка и впрямь раздета, укрыла ее распахнутым кафтаном и повела на крыльцо.
– Ну, здравствуй.
– Анея…
Как же я была рада видеть строгую тетку!
– Ишь, какая стала… И шрама нет…
Мы пошли в дом, обниматься там.
Немного погодя Тишаня сидел, тараща глаза, и слушал наши рассказы о событиях после Козельска. Кажется, больше всего в жизни он теперь жалел, что посмел даже подумать о том, чтобы ограбить столь заслуженную боевую подругу, как я, но этому же и был больше всего рад. Не вытерпев, он осторожно поинтересовался:
– А ты эта… Настя, и впрямь вот так мечом билась?
– Эта… и впрямь. Побывай в моей шкуре и не то делать научишься.
Одно осталось невыясненным: чем же закончился бой под Сырней и куда девались мы с Вятичем. Кажется, все поняла только Анея, они с Вятичем просто переглянулись, тот кивнул, и все. Но Лушке было все равно, она сидела, прижавшись ко мне, и только вздыхала.
– Вы вместе? – глаза Анеи перекинулись с меня на Вятича и обратно.
Я кивнула:
– Конечно, я без Вятича давно пропала бы.
Тетка рассмеялась, поднявшись с места, чтобы позвать слуг:
– Без него жила бы и жила себе спокойно…
– Ну нет! Я еще должна Батыя убить!
Тетка только знак сделала холопкам, те засуетились сами, а мне ответила с усмешкой:
– Батый в степи, а вы в Новгороде. Что еще удумали?
Вот проницательность, ничего от Анеи Евсеевны не скроешь. Вятич усмехнулся:
– Есть мысль одна…
– Ладно, потом поговорим.
На столе перед потрясенным Тишаней разворачивалась скатерть-самобранка, роль которой выполняли быстрые слуги. Он только успевал переводить взгляд с одного блюда на другое, не веря своим глазам. Мне стало смешно: так-то, дорогой, это тебе не постоялый двор на берегу Ильмень-озера, это застолье с дорогими гостями у боярыни Анеи Евсеевны. Тут было все: большущий поросенок, почти кабан, обложенный яблоками, рыбина, судя по морде – осетр, нарезанная тонкими пластами, видимо, дичина, и птица, и капустка, и грибочки, и каша, от блюда с которой шел пар, и пузатый сосуд, явно не с колодезной водицей…
Две бадейки с икрой… Я не удержалась:
– Икра черная… икра красная… икра заморская баклажанная…
Лушка тут же влезла:
– А что такое баклажан?
Меня понесло:
– Рыба такая. Икру мечет раз в три года, потому икра дорогая.
Вятич только головой покачал, стараясь сдержать улыбку.
– А ты пробовала?
– А как же! Каждый день по банке.
– По чему?
Вот блин, она же понятия не имеет про то, что такое банка.
– Ну, по вот такой бадейке.
– Вкусная?
– Кто?
– Икра вкусная?
Я поморщилась:
– Да так себе.
Лушка со мной категорически не согласилась:
– Ежели такая редкая, значит, вкусная. Ты просто не распробовала.
Под насмешливым взглядом Вятича я была вынуждена согласиться:
– Наверное.
– А где водится эта рыба баклажан?
Не знаю с чего я вдруг ляпнула:
– В Швеции.
Сказала и забыла, а вот Лушка нет. В ее памяти отложилось, что в Швеции водится такая странная рыба – баклажан, которая мечет икру всего раз в три года и, следовательно, является дорогой и малодоступной.
Теперь Тишаня и вовсе не знал, как себя вести, никогда в жизни не едал за таким столом. Вятич прикрикнул на нашего «защитника»:
– А ну садись и ешь, как все! С нами, значит, с нами. Других разносолов не будет, ешь эти.
– Дык… какие ж еще разносолы? – Глаза бедолаги разбегались от выставленного на стол.
– Тишаня, у Анеи Евсеевны всегда так, она у нас боярыня щедрая.
Лучше бы я про боярыню не говорила, потому что парень, кажется, вознамерился и вовсе бухнуться на колени. Остановили только два бешеных взгляда – Вятича и самой Анеи.
– Это что вы за детинушку робкого десятка привезли с собой? Меня, бабу, испугался.
– Да не робкого он, Анея, просто с боярами за столом небось никогда не сиживал. Да, Тишаня?
Тот быстро закивал своей большущей головой.
– Ты привыкай, теперь здесь жить будем, если Анея Евсеевна не погонит. А ты с нами.
Анея усмехнулась:
– А вы Батыя за собой не тащите?
– Нет, мы теперь кое-кем другим займемся. Садись, Тишаня, и ешь, не заставляй меня сердиться.
Конечно, парень привыкал с трудом, но было видно, что такая жизнь ему очень нравится. Не разбаловался бы.
Позже вечером, отправившись посмотреть, как там моя собственная лошадка, я нечаянно услышала, как Тишаня рассказывал Звездочке, что у него нынче не жизнь, а сказка, в которую и поверить трудно. А еще обещал:
– Ежели надо, дак я за них и впрямь жизнь свою отдам или кому горло перегрызу.
Очень хотелось сказать, что не кому, а лучше сразу Батыю, но, не желая выдавать себя, я осторожно скользнула прочь, потому ответа Звездочки не слышала. Наверняка кобыла была с хозяином согласна, потому как раньше овса попросту не видела, в лучшем случае сено, а теперь вон как раздалась на вольных кормах.
Моего спокойствия хватило на два дня. Ровно столько мы с Лушкой рассказывали друг дружке о произошедших за два года событиях. Дольше душа не вынесла, и так бездельничала столько времени, уже руки чесались с кем-нибудь повоевать. Я принялась сначала намекать, а потом и просто требовать от Вятича встретиться с князем Александром.
– Ты всерьез считаешь, что без нас со шведами не справятся?
– Конечно!
Как он может сомневаться, иначе для чего мы здесь?
– Откуда такая уверенность?
– Невский даже не знает пока, что они приплывут.
– Кто не знает?
Я сообразила, что поскольку битвы еще не было, то и прозвища у Невского тоже нет.
– Князь Александр.
– Ярославич. Учись называть князя, как все зовут. Александр Ярославич. А теперь задачка для второго класса: если новгородские купцы уже второй год видят сборы шведов, датчан, норвежцев и еще много кого, слышат разговоры о крестовом походе на язычников и помогающих им русских, то как могут не знать об этом в Новгороде?
Почему-то стало просто обидно, героизма и спасения Руси снова не получалось. В Рязани я чуть не на площади орала, что вот-вот придет Батый, а они не слушали и оказались почти не готовы. Неужели и здесь так же?
– Если знает, значит, готов?
– В какой-то степени да, у него дружина и ополчение тренированы хорошо, лучше козельских. Но если скандинавы соберутся все вместе, то даже такой дружине будет не устоять, слишком неравны силы. Надо другое придумать, загородить невский фарватер, что ли?
И снова: «Думай, Чапай, думай!» А пока не придумали, к Невскому нечего и ходить.
Самого князя мы увидели на Софийской площади, видно, зачем-то приезжал к епископу, а может, и в собор. Высокий, стройный, голубоглазый…
Какой же он красивый! И молодой. Совсем мальчишка, у которого недавно небось голос ломаться закончил. Теперь басовитый, богатырский.
Я глазела на Невского не хуже, чем когда-то на князя Романа Ингваревича, с той только разницей, что в Романа тогда влюбилась, а теперь у меня был Вятич и другого не нужно. А князя Александра невольно сравнивала с его киношными образами.
Черкасов в старом фильме, по сути, был похож, только староват, а те мальцы, что играли в постсоветских подделках, просто мелюзга по сравнению с настоящим князем. Вот черт его знает, не в одежде дело, не в людях вокруг, но почему-то сразу видно, что это князь, молодой, неопытный, горячий, но князь. И так хотелось ему помочь, что даже зубы заболели.
Вятич удивленно покосился на меня:
– Ты чего?
– Его в обиду дать нельзя!
– А кто собирается-то?
– Я Биргеру башку снесу раньше, чем он к Неве приплывет.
– О, еще одна жертва Настиной ненависти. Бедный Биргер, живет себе и не подозревает.
– Посмейся, посмейся. Если бы вы меня не остановили, Батый был бы давным-давно придушен.
– Ну, встал бы на его место Гуюк, а он куда жестче и хуже.
У меня даже дыхание перехватило от возмущения:
– А Батый, значит, лапочка, белый и пушистый?!
– Тихо-тихо.
Такие разговоры посреди улицы вести опасно, на нас стали поглядывать, это совсем ни к чему. Я благоразумно замолчала, правда ненадолго. То ли Настя (то есть я) все же похожа на Лушку характером, то ли я просто много набралась у сестрицы за время общения, но я тоже не могла молча переваривать какие-то вопросы.
– Вятич, но время-то идет. Может, просто предупредить князя, что летом приплывут шведы, чтобы уже готовился, а? И нам самим надо что-то придумать. Я хорошо помню, что даже в самые теплые годы Ладожское озеро подо льдом почти до конца марта, мы однажды в апреле дрожали от холода, когда по Неве из Ладоги лед шел. А корабли плавать начнут и того позже. Сколько нам времени останется? Пока доберемся до Швеции, пока поймем что к чему…
– Я и сам об этом думал, но как иначе? Нам придется добираться через Висбю. Но в одном ты права, надо на всякий случай осторожно предупредить князя Александра. Только вот как это сделать, вокруг него и вообще в Новгороде трется столько странного люда…
И все-таки мы нашли способ пообщаться с будущим Невским. Вернее, нашла Анея. Выслушав наши страдания по поводу невозможности нормально, без любопытных ушей поговорить с князем, она лишь коротко кивнула, чуть приоделась и отправилась к своему приятелю архиепископу Новгородскому Спиридону. О чем говорила, нам не рассказала, но объявила, чтобы были готовы назавтра поговорить.
– С кем, с епископом или с князем?
– Зачем тебе епископ? С князем, конечно.
– Что ты ему сказала?
– Что есть люди, которым стоит доверять и которых стоит послушать. Не обманите ожиданий.
– Ты только молчи, – наставлял Вятич, – я сам скажу все, что нужно.
– Не доверяешь?
– Нет, просто ты у нас девушка увлекающаяся.
Пришлось согласиться, есть такое.
Вятич действительно говорил сам. Он спокойно объяснил, что, вообще-то, мы из Козельска, того, который уничтожил Батый. Князь вздохнул:
– Да он много что уничтожил.
Из этого заявления я поняла, что не одна я понятия не имела, где находился, например, Вщиж, князь Александр, кажется, и Козельск плохо себе представлял. Ошиблась, оказалось, что даже бывал, и не единожды.
Вятич стал говорить о том, что крестовый поход на Русь может начаться совсем скоро.
– Да знаю, который год собираются.
– А в этом году придут. В середине лета в Неву, потом на Псков.
– Откуда знаешь?
Вятич уклончиво объяснил, что знаний много и получены они праведным путем. Внимательно приглядевшись к сотнику, князь, видно, что-то для себя понял, потому что махнул рукой:
– А, какая разница. Говори.
Объяснения про летний морской ледунг шведов, датчан, норвежцев и остальных слушал внимательно, покусывая небольшие пока усики. Голубые глаза чуть прищурились, видно, Вятич задевал больные струны.
– Уже который год торговать не дают, не все, конечно, но многие. И чем мы им помешали? Если морской поход объявили, значит, на Ладогу пойдут, а если всей армадой, то Ладогу не удержать. Возьмут Ладогу, Новгород будет отрезан от моря. И биться нашими ладьями против них тоже никак. У нас больше торговые, а у них боевые. Нет у нас столько ладей, чтоб против всех сканов биться!
Кулак князя грохнул по столешнице так, что звякнула стоявшая на ней посуда.
– Куда ни кинь – всюду клин. Ополчение на ладьях только переправляться куда-то может, к морскому бою не приучено, и быстро не выучишь. Выходить против них в море – заведомо людей губить. И в Ладоге ждать нельзя. Новгородцы биться на земле приучены, а тут против такой силищи в море… Если все сразу пойдут, как их папа зовет, то не сдюжим.
Моя душа не вынесла таких княжьих страданий, было до смерти жаль юного Невского:
– Да поссорить их надо!
– Кого?
– Шведов, норвежцев, датчан… Биргера с кем там, с Улафом Фаси… Чтобы действовали врозь и вообще не все в поход пошли.
Я смотрела не на князя, ошарашенного таким предложением, а на Вятича. Тот даже глаза сузил, видимо прикидывая возможность такого развития событий.
– Как же их можно поссорить, если они там, а мы здесь? – усмехнулся Невский.
– А это уж наше дело, князь. Готовь дружину к пешему бою и оставь дозор по берегу, чтобы загодя предупредили о подходе. Настасья права, мы чуть помозгуем и снова к тебе придем. Только пока никому говорить не стоит, в Новгороде лишних ушей ох как много.
– Твоя правда, даже в ложнице иной раз боишься что-то сказать, так и подслушивают.
– Ничего, справимся… и не только со шведами!
Князя я, может, таким бодреньким заявлением и обнадежила, а вот со стороны Вятича вызвала бешеный взгляд. Чего он, я же не собиралась заранее рассказывать ни о Невской битве, ни о Ледовом побоище. Я почти обиделась.
Так и есть, стоило остаться одним, Вятич принялся выговаривать, что не умею держать язык за зубами.
В хоромах Анеи разговор пошел немного другой.
– Как ты мыслишь поссорить шведов и датчан?
– Вотрусь в доверие к Биргеру или вообще королю, другого не дано…
– И ты думаешь, я отпущу тебя туда одну? Нет, опасно, это не по ордынским тылам мотаться.
– Конечно, – с места поднялась Анея, – поедем все втроем.
– Чего?! – Лушка не просто возмутилась, у нее даже дыхание перехватило.
Анея спокойно кивнула:
– Ты третья.
– А… тогда ладно.
– Мало мне одной Насти, чтоб вас троих охранять! Все дома останетесь.
И тут я увидела такое, чему не сразу поверила. Анея просто скрутила кукиш и сунула его Вятичу под нос:
– Сами поплывем! То, что три бабы сделают, и сотне мужиков не сделать.
Мы сплотились и стояли плечом к плечу, словно готовые умереть друг за дружку. Наверное, так и было, но никто нападать не собирался. Несколько мгновений Вятич ошалело глядел на нас, а потом вдруг захохотал:
– Ну, Биргер, берегись!
– А что, мы ему покажем кузькину мать!
Лушка тут же принялась выдумывать, каким образом мы будем эту самую мать показывать. Бедный Биргер, если ему икалось от Лушкиных фантазий, то не завидую, потому как быть просто вздернутым на суку, причем обязательно за ноги, оказалось самым легким наказанием за одно только намерение плыть в сторону Руси.
– А давайте его в лесу раздетым к сосне привяжем и оставим на ночь, чтобы комары сожрали? А давайте вниз головой в кадушку? А давайте…
– Стоп! Биргер не Тишаня, как телок за нами в лес не пойдет и в кадушку головой добровольно не полезет. А давай без давай?
Лушка чуть похлопала на Вятича глазами и покорно согласилась. Ох, что-то мне не слишком верилось в послушание сестрицы… Вятичу, видимо, тоже. Он усмехнулся:
– Луша, и не выдумывай, наделаешь глупостей, не расхлебаем. Иначе оставим здесь.
– Нет!
Лушка с надеждой смотрела на мать, как-никак мы только что были солидарны против Вятича, но на сей раз Анея оказалась на стороне сотника. Да и я тоже. Бедолага со вздохом согласилась:
– Ладно, придумывайте сами…
– А мы здесь и придумывать не станем, там будет видно, как с ним бороться.
В словах Анеи был резон, но Вятич почему-то не согласился:
– Чего вы к Биргеру привязались? Одна жизни себе не мыслила, пока Батыя не убьет, теперь вы…
– А чего это ты в прошедшем времени говоришь? Я не забыла, что должна его уничтожить. И кто, спрашивается, виноват, что мне не дали Батыя придушить?
– Ладно, ладно, воительница. Надо же посмотреть, мы даже не знаем наверняка, был Биргер в походе или нет.
– Как это?! Ты что, не веришь, что его князь Александр копьем ранил? У него же действительно правая бровь рассечена!
– Бровь, Настя, можно рассечь и о дверной косяк, спьяну стукнувшись. Поживем – увидим.
Я не успокоилась:
– Таких совпадений не бывает.
– Бывает все, тебе ли об этом не знать. Сейчас надо думать, как нам вообще в Сигтуну попасть.
– А что тут такого? Весной поплывем, и все.
– Объясняю политическую ситуацию. Если ты думаешь, что нас встретят с букетами цветов и красной ковровой дорожкой, то ошибаешься.
Тут я увидела, как смотрит Лушка. Ее глаза буквально впились в лицо Вятича, понятно, мы были для сестрицы динозаврами или инопланетянами, не знаю, кем больше. Сотник чуть смутился:
– Папа римский… ну, это их самый главный поп…
– Как Илларион?
Чуть подумав, Вятич махнул рукой:
– Можно и так. Папа римский Григорий запретил торговать с Новгородом под угрозой отлучения от церкви. Конечно, не все подчинились, но новгородцев теперь в Сигтуне и вообще в Скандинавии не приветствуют. Появление такой компании, как наша, может вызвать большие подозрения.
– Скажем, что поссорились с князем и вынуждены были бежать.
Мы вытаращили глаза на тетку, ну надо же, как работает голова у Анеи! Пожалуй, политические беженцы приветствовались и в тринадцатом веке тоже.
– Ладно, там видно будет.
Но Вятич задумал еще одно дело. Он снова встретился с князем, и они куда-то уехали. Я забеспокоилась, Анея коротко объяснила:
– Отправились куда-то на берег реки к порогам. Видно, что-то замыслили.
Я промолчала, хотя уже поняла, что именно замыслил Вятич – показать будущему Невскому будущее место его битвы. Можно ли такое делать, но если Вятич делает, значит, можно.
Сотник вернулся через три дня, мои мысли подтвердил:
– Показал берег Ижоры, пусть подумает пока. Наше дело теперь быстро добраться и быстро крестоносцам все разладить. Тех, кто все же приплывет, Александр здесь добьет. Знаешь, мы с Пельгусием разговаривали. Толковый мужик, обещал крепко морской дозор держать. Думаю, справится.
Да уж, интересно встречаться с людьми, о которых знаешь по летописям и учебникам истории.
Мне только показалось, что зима будет тянуться долго, рядом с Лушкой время полетело очень быстро. Новгород зимой был оживленным не меньше, чем летом. Как только ударили морозы, горожане залили несколько горок, вернее, сделали снеговые желоба – ледяницы, ведущие прямо на лед Волхова. Там с утра до вечера стоял немолчный гвалт, визг, крики, потому что катались все от мала до велика, кто на чем – у кого-то бывали и санки, кто-то просто садился на рогожку, а некоторые за неимением оных или попросту от нежелания что-то тащить с собой, съезжали на собственных задах.
Разворотливые умельцы неподалеку продавали ледянки – нарочно сплетенные из лозы короба, у которых дно снаружи было промазано и проморожено, чтобы легче скользило. Изнутри их выстилали сеном и старым тряпьем, чтобы задам было приятней. Ежели днище протиралось, его просто меняли и ездили снова.
За время крещенских морозов горки прихватились так, что любо глядеть. А уж когда наступила Масленица… Мы с Лушкой усидеть дома, конечно, не могли, да и Анея с Вятичем тоже. Тишаня оказался еще и умельцем, он соорудил нам с сестрицей отменные санки, и радости было!..
Тишаня таскал наши санки на гору, съезжал следом на простой рогожке, чтобы не портить полученный от Анеи тулупчик, а потом снова поднимался, цепляя еще и нас самих. Мы веселились, точно две девчонки, хотя по всем позициям были уже взрослыми, ведь Лушка даже вдова, пусть и пятнадцати лет, а я так вообще семнадцатилетняя женка. Но ни я, ни Лушка не осознавали себя таковыми. Как можно удержаться, если парни цепляли ледянки между собой в огромный поезд, а потом эта здоровенная гусеница катилась вниз с диким визгом и криками, в конце концов, конечно, все переворачивалось, образовывалась куча-мала, из которой удавалось выбираться с трудом. Были и разбитые носы, и синяки с шишками, нас, правда, миновали сии радости, как-то обходилось, зато восторга… Умели на Руси-матушке веселиться.
Взрослые солидные люди наблюдали за молодежной вакханалией с усмешкой, но было видно, что и им хочется также лететь с горы вниз, крича от восторга, только положение не позволяет.
Однажды мы приметили и князя с княгиней. Молодая пара стояла, с завистью поглядывая на развеселый санный поезд, но Александра видно была в тяжести, не рискнула садиться в сани, князь без жены этого делать не стал.
Княгиня Александра стояла в окружении ближних боярынь, одетых из-за мороза во множество одежек и очень похожих на баб для чайников, с красными носами и щеками, неповоротливых и важных. Бедная, если вокруг нее все время вот такие тетки, как же скучно жить! Мы с Лушкой решили, что куда лучше, как мы – и не бедствуем, и свободны.
Особенно веселились на Масленой неделе. Ни тогда, ни через тысячу лет после крещения не удалось выкорчевать этот языческий, по сути, обряд проводов зимы. И в неверующей Москве, и в Новгороде тринадцатого века с одинаковым удовольствием пекли блины, потчевали ими друг дружку и готовились прощаться с Зимой-Зимерзлой.
Лушка примчалась откуда-то как угорелая, блестя глазами. Если бы не этот блеск, можно испугаться, а так ясно, что случилось что-то очень приятное.
– Пошли!
– Куда?
– Там крепость снежную строят!
На берег, куда к стенам детинца и впрямь начали свозить глыбы снега, старательно выпиленные подальше у озера, мы отправились все вместе. Лушка гарцевала, как боевой конь при звуках битвы, ей не терпелось тоже схватиться за постромки саней, на которых возили заготовки для будущей крепости.
Мне было интересно смотреть на Тишаню, тот тоже весь извелся от желания помочь. Вятич толкнул его в бок локтем:
– Ну, чего стоим, пойдем помогать.
– Ага!
– А мы?! – взвыли мы с Лушкой в два голоса.
– А что вы? Кто вам мешает?
Забыв о своем статусе – одна замужней дамы, вторая вдовы, – мы ринулись в общую кучу. Вообще, здесь никто ни о чем не думал, работали все, не чинясь родовитостью или богатством, а то и возрастом. Шутки, часто забористые и далеко не всегда приличные, смех, радость от общего дела, пусть и потешного, морозец, солнце… ну что еще нужно для счастья?
На берегу строительная артель распоряжалась укладкой свозимых глыб, кого-то распекала, кого-то хвалила, стены росли быстро, все же и работников тоже нашлось немало. Конечно, отличился Тишаня, не всякому удавалось тащить такие сани, какие вытягивал несостоявшийся разбойник. Его силушку быстро оценили, а потому заранее старались переманить Тишаню и будущие защитники крепости, и будущие нападающие.
Мы с Лушкой тоже лопатами вырубали снег, грузили на санки и тянули к берегу. Я залюбовалась сестрицей: раскрасневшиеся от мороза и физических усилий щеки, блестящие голубые глаза, черные росчерки бровей… Лушка была дивно хороша!
– Давай, помогу! – к моим санкам сунулся какой-то парень, явно пытавшийся заигрывать.
– Да я справлюсь.
– Давай, давай, вверх вытяну, а дальше легко пойдут.
Вытянуть санки со снегом по довольно крутому склону оврага и впрямь было нелегко, его склоны уже утоптало множество ног, было скользко, при попытке упереться ноги разъезжались, и мы с хохотом валились друг на дружку.
Через некоторое время я просто забыла о помощнике, настолько увлекла постройка крепости. Но он не забыл, все крутился рядом, то подталкивая мои сани, то помогая грузить блоки на них… Неизвестно, чем бы все кончилось, видно, пришлось бы вежливо, но твердо отказывать настойчивому ухажеру в помощи, но на берегу рядом оказался Вятич. Они с Тишаней уже поднимали блоки наверх, старательно выравнивая, чтобы стена не рухнула раньше времени, завалив собственных защитников.
– Принимай!
Вятич, хохоча, слетел вниз и сгреб меня в охапку. Это никого не удивляло, в общей толчее таких сцен бывало немало, многие пользовались возможностью помиловаться открыто. Потом мы вместе втаскивали эту глыбу вверх, а внизу меня встретил тот самый помощник:
– Твой, что ли?
– Муж, – кивнула я.
– А…
Парень напрочь потерял ко мне интерес, ухаживать за женой да еще и такого мужика, как Вятич, опасно для здоровья. А то, что мне по-прежнему тяжело вытаскивать из оврага снежные глыбы, его уже не беспокоило: есть муж, пусть он и помогает.
Но глыб было достаточно, городок получился отменный. На стыки между снеговыми кирпичами поплескали водой, чтобы за ночь схватились, но не оледенели совсем, и, весело галдя, разошлись по домам до утра. Завтра последний день Масленицы, завтра городок штурмовать и чучело Зимы-Зимерзлы жечь.
Анея стояла наверху, издали наблюдая за строительством. Я ничуть не сомневалась, что ей очень хотелось быть вместе со всеми, но положение обязывало находиться над. Мы же были совершенно мокрые и от пота, и от снега, попавшего за шиворот и в рукава, платки сбились, волосы подрастрепались. Но на такие мелочи никто не обращал внимания.
Оказалось, что Вятича выбрали тысяцким для завтрашнего штурма. Ему следовало нарядиться в нечто невообразимое, хотя наряжаться так не запрещалось и остальным. В поисках старых тулупов были перерыты все закоулки подворья, вытащено все мыслимое и немыслимое рванье.
Лушка маялась от желания вырядиться и самой. Мы с ней нашли старый плащ, порвали на лоскуты еще какую-то рубаху, валявшуюся в чулане, нашили на плащ полоски, потом Тишаня помог нам соорудить из небольшой корзины подобие шлема у крестоносцев с прорезями для глаз, по бокам которого тоже прикрепили полоски ткани, рассчитывая, что станут развеваться на ветру. Вообще-то выходило довольно жутко, не зная я, что за всем этим скрывается моя красавица-сестрица, приняла бы за нечисть.
Сама наряжаться я не стала, но Лушке обещала помочь. Мы решили не надевать этот костюм сразу, а обрядить сестрицу потом, уже когда начнется штурм городка, потому как оказались в команде защитников. Лушка потирала руки от предвкушения испуга нападающих. От Вятича все старательно скрывали – «чтоб не испугался раньше времени», как объяснила Луша.
Стягиваться на берег Волхова народ начал загодя, с самого утра, хотя штурм назначили на полдень. И верно, надо было заготовить побольше снежков, чтобы потом не тратить время на это.
Руки замерзли, погреть их дыханием и продолжать… Перед нами росла гора снежков, а на меня вдруг накатило такое… Вспомнилась другая стена и другой штурм – в Рязани, когда надежды выжить не было никакой. Мне стало настолько не по себе, что даже со стороны заметили.
– Ты что, Настя, худо?
– Ничего, просто Рязань вспомнила.
Лушка нашлась быстро:
– А ты лучше Козельск вспоминай! Как мы их по-татарски ругали. Как ты там орала-то?
Я была благодарна сестрице, ведь если бы основательно накатили воспоминания о Рязани или Сырне, то небо стало с овчинку. Лушка права, лучше думать о Козельске, но с первым апреля поздравлять не стоило, зато индейский клич я своим показала. Понравилось, а уж когда мы обрядили Лушку в черный плащ, увешанный рваными лоскутами, а на голову надели корзину с рогами, ахнули многие.
Лушку старательно прятали до самого штурма, чтобы разведка соперников не углядела раньше времени.
И вот дали знак, что все готово, по ту сторону тоже запаслись большим количеством снежков и теперь выкрикивали обещания взять нашу крепость раньше, чем петух курицу успеет потоптать. Я уже не дивилась попросту недопустимым в приличном обществе шуточкам, видно, бывали минуты, когда такое становилось нормальным. Защитники не обиделись, с не менее ядреными шуточками приглашая готовых к штурму испробовать крепость стен, а заодно и защитников.
И вот сигнал к началу. Полетели первые снежки в обе стороны, раздался крик воеводы нападавших, потом нашего, и все остальное потонуло в диком оре сотен голосов. Орали и те, кто пытался приблизиться к стенам, и те, кто их защищал, и зрители, облепившие берега. Множество спугнутых птиц добавили гвалта.
Наступил миг Лушкиного триумфа. Появление вот этакого черт-те чего на стене заставило наступавших даже замолчать, Лушка воспользовалась моментом и замахала руками, точно крыльями. Нашитые полоски ткани развевались на ветру, добавляя ужаса в ее облик.
Но нападавшие быстро опомнились, и в сестрицу полетел град снежков, пришлось быстро прятаться, мало того, в один из приделанных к корзине рогов попал снежок, сам рог сбил, а корзину развернул так, что сестрице не было ничего видно. Лушка сбросила корзину вниз на нападавших и тут же получила по лбу следующим снежком. Погрозив штурмующим кулаком, она скрылась за стеной, вызвав гомерический хохот по обе стороны.
Конечно, мы понимали, что должны сдать крепость, ведь она символизировала собой Зиму, а разрушение – победу весны над вьюгами и холодами, но сдаваться сразу неприлично, и мы отбивали атаку за атакой. Но постепенно снежки закончились, а нападавшие становились все настырней. Вот уже в одном месте они преодолели стену, потом в другом…
Снежный городок пал и был разрушен под вопли довольной толпы. Разнеся то, что только вчера старательно строили (вот еще одна загадка русской натуры – сначала с воодушевлением возводить, а потом с не меньшим разрушать собственное творение), народ разойтись просто так не мог, слишком еще бушевала внутри потребность либо намять бока, либо быть побитым самому, а скорее, и то и другое.
Выход находился всегда один – стенка на стенку.
Вытряхнув снег из-за шиворота и сапог, перемотав онучи и перепоясав тулупы, люд тут же на берегу подкрепился пирогами со сбитнем и был готов биться дальше.
Стенки собирались на льду Волхова. Можно бы и на мосту, но слишком много народа собралось, всем не поместиться, посадник все переживал, что снова ограждение сломают, да и сами доски сгоряча порушить могут, а потому решению выйти на крепкий лед только порадовался.
Зато на мосту расположились наблюдатели из тех, что побогаче. Зрелище интереснейшее. Вот бы киношникам там побывать! Никаких темных, мрачных тканей, все настолько яркое, что в глазах рябило. Шубы крыты бархатом всех мыслимых и немыслимых цветов и оттенков. Кто сказал, что у них не было ярких красителей? Видно, все, что дошло до наших дней, просто со временем выцвело.
У женщин на головах собольи шапочки и поверх них богатые цветастые шали с бахромой по краям. Дочери на выданье в белых расшитых полушубках и таких же цветастых шалях. На ногах яркие ладные сапожки, на руках вышитые рукавицы, лица раскраснелись на морозце, глаза блестят… Как тут не влюбиться какому-нибудь доброму (или не очень) молодцу?
Сами молодцы, вернее, те, кто постарше (молодежь ушла биться, негоже стоять, надо показать себя в деле), тоже нарядны донельзя. Сапоги у всех красные с позолоченными или серебряными застежками, кафтаны или плащи один другого ярче, шапки лихо заломлены на затылке…
К нам с Лушкой подскочили холопки с нарядными шубейками и сапожками, видно, Анея предусмотрительно распорядилась. Пришлось переодеваться, зато теперь и мы были достойны внимания…
Лушка рвалась поучаствовать и в стенке, но уж туда я ее не пустила. У сестрицы и так, кроме синяка на лбу, обнаружился второй под глазом. Пришлось уходить в ряды наблюдателей к Анее. Вятич с Тишаней, конечно, среди дерущихся. Они вообще показали свою удаль, одними из первых ворвавшись на стены снежного городка, а потому теперь были попросту раздираемы противоположными сторонами с требованием биться именно за них.
Торговая сторона шла на Софийскую, потому Вятичу и Тишане полагалось быть в рядах софийских, но сотник решил по справедливости:
– Я в одну сторону, ты в другую.
Тишане, похоже, все равно, лишь показать удаль молодецкую.
Я заметила, как Вятич что-то внушал парню, видно, вдалбливал правила стенки, чтобы ненароком никого не покалечил своей силищей.
Мы отошли к Анее, стоявшей рядом с епископом и большой группой бояр, рядом находился и князь со своей молодой княгиней. Александр Ярославич кивнул мне, как старой знакомой, что вызвало неподдельный интерес со стороны окружающих. А уж когда мы пробрались к Анее с епископом Спиридоном и тот благословил нас, ласково смеясь, здороваться стали и все остальные, причем так, словно мы были лучшими подругами каждой боярыне и давними знакомыми боярам.
Посадник посмеялся над Лушкой, прикладывающей к лицу снежок:
– Сие ранение зачтется, как боевое.
Я с ужасом ожидала, что сестрица что-нибудь ляпнет о моем боевом прошлом, но та только глазами стрельнула, промолчав.
Окружающие боярыни и боярышни придирчиво оглядывали нас, словно мы были им хоть в чем-то соперницами. Конечно, не были, но такова уж женская натура: если рядом оказывается женщина, но не подруга, обязательно надо оценить, хорошо, если доброжелательно. Судя по тому, что следом окидывался беглым взглядом и собственный наряд, и наряд подруги или сестры, Анея постаралась на славу, выглядели мы вполне прилично, вызывая зависть у соседок.
Но нам было наплевать, тем более с моста гаркнул во все горло какой-то священник:
– Люд православный, позабавимся-ка, благословясь! Помните об уговоре биться честно и без увечий.
Я всегда считала, что Масленица и вот такие игрища вызывают у церковников аллергию в лучшем случае, но в Новгороде, видно, так привыкли, что менять ничего даже в угоду новой вере не стали. Разумно, лучше пусть между собой воюют при штурме снежного городка или вот так – стенка на стенку, но без оружия, чем силушку друг против дружки применяют с кровопролитием. Хотя я подозревала, что и второе тоже бывает, слишком уж шумным показалось мне вече, прошедшее два дня назад. Орали так, что и снега на деревьях не осталось. Вятич потом объяснил, что это вовсе не шумно и вопросы решали почти мирно и без споров. А что же бывает, когда со спорами? Ой-ой…
От размышлений меня отвлек ор, который поднялся, когда стенка все же пошла на стенку. Бой начался с единым выдохом в полное горло: «Га!» Я почти с ужасом представила, каково это, когда сотни здоровенных мужиков сталкиваются на кулаках друг против дружки. Мой взгляд выцепил Тишаню, его было заметно даже среди немаленьких новгородцев. Наш приятель размахивал кулаками направо-налево, и явно нашлось немало пострадавших от его ручищ. Его, пожалуй, утихомирить можно только сообща.
Так и есть, Тишаню вознамерились вывести из боя сразу несколько человек, так, видимо, не полагалось, но уж очень мощен был боец. А дальше следовало то, что обычно описывают сказки или легенды. Когда навалившихся стало слишком много, чтобы он мог свободно размахивать кулаками, Тишаня просто распрямился, и несколько человек полетели в стороны, отброшенные его ручищами. Я услышала, как рассмеялся, показывая на нашего богатыря, князь:
– Ты посмотри, вот силач!
Да уж, Тишаня и в своей деревне был не хилым, а на хороших харчах вырос словно на дрожжах (может, так и было, он еще молодой совсем).
Епископ усмехнулся:
– Это вон Анеи Евсеевны холоп.
– Он не холоп, – возразила Анея, – он вольный. Приехал с Вятичем и Настей.
– Где взяли-то такого? – это уже ко мне.
– Он нас ограбить на лесной дороге пытался.
– Чего?! – уставилась на меня Анея, явно не ожидавшая столь неприличного поведения от Тишани.
– Да они в первый раз, видно, на разбой вышли, а тут мы ехали. А грабил-то как! Почти попросил отдать деньги, но стоило за оружие взяться, дал стрекача.
– Неужто труслив?
– Нет, но разбойник из него не получился, совести слишком много.
Похоже, Анея успокоилась, снова с усмешкой наблюдая, как расправляется с нападающими на него новгородцами Тишаня.
Сшибка шла во всю мощь, уже уползали первые пострадавшие, кто-то просто отплевывался, утирался снегом, кого-то пришлось уводить и даже уносить. Но жалоб не было и покалеченных тоже. Выбитые зубы и разбитые губы или брови в счет не шли, как без них в драке? Но немного погодя сшибка как-то сама по себе сошла на нет, и виновником стал Тишаня.
У противников, а может, и соратников богатыря появилась забава, они висли на Тишане гроздьями, а тот раскидывал приставших в разные стороны. Постепенно он оказался просто в круге любопытных, и интерес к выбиванию зубов друг у дружки народ потерял.
Видимо поняв, что парня просто надорвут, к Тишане пробрался Вятич:
– Ну, все, хватит.
Тот чуть смущенно пробасил:
– А чего они все сразу…
– Вот и я о том. Негоже всем против одного.
Здоровенный, не меньше самого Тишани, кузнец Никифор крякнул:
– Да мы не против, мы ж за него. – И неожиданно, видно даже для самого себя, предложил: – А давай один на один?
Теперь они сцепились вдвоем. Стенка была забыта, круг стал совсем плотным, нам и не видно, что там творилось, можно было только догадываться. Князь позвал к себе кого-то из дружинников, кивнул на собравшихся…
Крики, которые доносились из плотного кольца людей на льду реки, говорили, что схватка крепкая, соперники друг дружки стоили. Потом раздался единый вопль, свидетельствующий о победе одного из поединщиков, только вот кого?
Из толпы, работая локтями, выбрался дружинник, бросился к князю, крича на ходу:
– Этот новенький Никифора ка-ак поднял да ка-ак приложил наземь!
– Живой?
– Конечно, чего ему сделается?
– Анея Евсеевна, скажи, чтобы твой человек ко мне подошел.
Анея усмехнулась одними уголками губ:
– Он с нами.
– Да будет тебе, силен же детинушка просто так по земле ходить, пусть послужит Новгороду, – крякнул епископ. Анея в ответ притворно вздохнула:
– Я ему не указ, как сам решит.
Я подумала, что Тишаня решит, как Вятич скажет.
Тишаня действительно вопросительно смотрел на Вятича, сотник рассмеялся:
– Чего ты на меня глазеешь, князь тебя звал.
– А чего меня-то?
– А кто половину новгородцев по льду раскидал?
Тишаня явно перепугался, что за бой на льду Волхова придется отвечать.
– А чего я-то, все так бились. Ну, может, и приложил пару раз кого, нос набок свернул, так чего они под кулаки лезут? И все на одного… А Никифор тот сам предложил…
– Да не переживай, князь тебя не ругать за разбитые носы собирается, а к себе звать.
– Куда к себе?
Вот балда, кулаками махать горазд, а соображать быстро не получается.
– В дружину, небось.
– А как же вы?
Тут уже не выдержала я:
– Нет уж, в дружину мы с тобой не пойдем.
Тишаня явно расстроился.
– Но и тебя держать не станем. Иди к князю, раз звал, ты Новгороду нужнее.
Хотелось добавить, что мы сами скоро уплывем, но травить душу парню уже не стали.
Но это было на следующий день, а тогда мы еще и сжигали собранное из чего попало чучело Костромы, или, как ее еще назвали, Зимерзлы. И глядя на летевшие по ветру искры от большущего костра, и то, как горячее пламя пожирает страшную куклу, действительно верилось, что скоро уйдет зима надолго, что холода и метели сменятся теплом и зеленью. Человек должен верить в лучшее, иначе как жить?
Мы ждали тепла с особым нетерпением, ведь предстояло поторопиться в Сигтуну – портить жизнь зятю шведского короля Биргеру и ссорить его с остальными.
Александр Ярославич и правда взял Тишаню к себе в дружину, но тут возникла проблема, потому как ни одна кольчуга на богатыря попросту не лезла, пришлось спешно набирать новую. Тишаня ходил гордый и смущенный донельзя, его позвал князь, вокруг него суетилось столько людей…
Кольчугу нашему богатырю набирал все тот же Никифор, мало того, объявил, что такому бойцу сделает все бесплатно. Анея дала денег на остальное – оружие, новую сбрую для Звездочки (парень категорически отказался менять кобылу, хотя я подозревала, что Быстрый все же обрюхатил подругу), одежду для самого Тишани. Не стал менять парень и свое имя, хотя странновато было называть Тишаней громилу, который все прибавлял в росте и раздавался вширь. Даже князь посмеялся, мол, тебе не лошадь надо, а кого покрепче.
Видно, мы хорошо прогоняли зиму, потому что весна пришла ранняя, дружная, веселая. Как-то неожиданно звонко закапало с крыш, сосульки застывали за ночь прозрачными синеватыми столбиками, а днем весело роняли кристально чистые капли в просевший ноздреватый снег. Его уже вовсю размывали ручьи. Грязи пока не было, но мостовикам в Новгороде работы нашлось, они чистили канавки для стока воды, выбрасывая горы мусора, накопившегося за зиму, меняли дубовые плашки мостовых, вытоптанные горожанами и гостями Новгорода, чинили ступеньки и перила лестниц, ведущих к воде и мосту.
Торопились укрепить большой мост и мостники, потому как ледоход ожидался тоже дружный, как бы не снесло. Вообще-то сносило каждый год, сколько ни крепили, но у мостников все наготове, ежели снова ильменский лед поломает мост, то восстановят его быстро, город, расположившийся по обоим берегам Волхова, не должен быть разорванным даже в ледоход.
Сам ледоход начался, как обычно, ночью. Поднявшийся треск и грохот собрал на берега Волхова почти все население Новгорода. Казалось бы, ну что за радость смотреть, как река несет из одного озера в другое всякую дрянь, потерянную или выброшенную зимой и прикрытую снегом? Но приходили, часами мерзли на холодном ветру и смотрели.
Споров было великое множество.
– Во, глянь чего плывет!
– Где?
– Вон, вон! Никак мертвяк?
– Тьфу на тебя!
Самые осторожные глядели с берега да подальше, самые храбрые, вернее, глупые – с моста, словно демонстрируя свою удаль и безбашенность.
Вятич усмехнулся, кивая на мост:
– Глянь.
Как и следовало ожидать, там торчал Тишаня. Он теперь жил на Ярославовом дворище, постепенно привыкая к дружинному укладу. Сам князь был с основной частью дружины в Ракоме, так повелось издревле, но часть его дружины находилась в городе на дворище.
Чего Тишаню вынесло на мост, неизвестно, особой рассудительностью парень не отличался. Он стоял, перекинувшись через перила и что-то выглядывая внизу. Вдруг с берега донеслись крики, люди показывали друг дружке на льдину. Я пригляделась и ахнула: на льдине крутился человек, его несло, видно, из озера. С берега достать льдину невозможно, перепрыгнуть на другую тоже, льдины натыкались друг на дружку, вставали ребром, и человеку грозила гибель. Течение у Волхова не быстрое, льдины ползли и того медленней, но надежды у попавшего в беду не было никакой.
На берегу засуетились, видимо пытаясь срочно найти веревку, а секунды бежали, сокращая жизнь бедолаги. И тут Тишаня показал, что способен в случае необходимости соображать быстро. Он прикинул, в каком месте льдина достигнет моста, и принялся разваливать там перила. Мостники постарались на славу, дерево поддавалось мощным ударам с трудом. А льдина уже все ближе… И веревку принести даже бегом уже не успеют.
Наконец после особенно мощного удара ограждение рухнуло, Тишаня бросился ничком на мост и опустил руку вниз. Никто не успел и опомниться, как бедолага со льдины взлетел, подхваченный мощной лапищей Тишани, и оказался на мосту. Только тут все разглядели, что это женщина, правда, одетая в мужской тулуп. Несколько мгновений она лежала на мосту, приходя в себя, Тишаня поднялся и протянул ей руку:
– Вставай, не то замерзнешь.
Все произошло так быстро, не все сразу и сообразили, что наш герой умудрился вытащить женщину в последний момент, на берегах еще крутили головами, пытаясь понять, куда она девалась. И только те, кто был на мосту и видел происходившее воочию, принялись кричать и размахивать руками.
Тишаня во второй раз за последние месяцы стал героем Новгорода. Но у него нашелся и еще один повод для радости: вытащенная женщина оказалась молодой вдовой, причем весьма состоятельной, она позвала своего спасителя на благодарственный обед к себе в дом, где тот и остался насовсем.
Оказалось, что она решилась перейти Волхов довольно далеко от моста, уже понимая, что на Ильмене лед тронулся, но поскользнулась, упала и, видно, на время потеряла сознание. Когда очнулась, лед под ногами уже ходил ходуном и добраться до берега никакой возможности не было. Если бы не Тишаня, Илице не выжить. Как благородному спасителю Тишане самое время было жениться на спасенной им красавице, что он и сделал.
Анея хохотала:
– Мы все говорили, что тугодум, а он точно знал и кого грабить, и кого из реки вылавливать.
Получалось, что Тишаня действительно просто вылавливал свое счастье, неизвестно, что с ним было бы, не попытайся парень тогда остановить меня на лесной дороге, а теперь вот не стой он на мосту. Мостники претензий за разваленные перила к Тишане не предъявляли, хотя тот сам предложил починить.