В комнате
Он так и располагал к себе. Обольстительный, ненавязчивый, приветливый. С первых слов это чувствовалось. Максим немного расслабился. Именно такими качествами и должен, по его мнению, обладать психолог.
Максима он встретил не в деловом пиджаке, как на многих фотографиях. Классические джинсы, рубашка в крупную клетку, что делало его плечи огромными. Лёгкие чёрные ботинки на ногах. Такого же цвета носки виднеются на ногах. Из отвлекающего внимание только большие часы на левой руке. Максиму не удавалось определить, дорогие или нет. Такой фирмы он не встречал.
Сам клиент оделся тоже более чем обычно. Тёмные чиносы, кофта, полуботинки-полукроссовки. Этакий молодёжный стиль, скидывающий несколько лет тому, кто его применяет. Такой вид одежды предпочитают мужчины от двадцати пяти до тридцати пяти лет, чтобы казаться несколько моложе, чем есть. На руках Максим не любил ничего носить, так как часы и прочие украшения часто забывал там, где находился. Цепочки и прочие верёвки на шее также не переносил на дух. По крайней мере, на себе. На Антоне из-за рубашки он не мог разглядеть, мотается ли что-то на шее.
– Что привело вас ко мне? – взгляд Антона выдержан. Он привык не отводить глаз от клиента. Но смотрел ненавязчиво, с теплотой. Профессиональный взгляд.
– Вроде сказал, хочу разобраться, кто я, – повторил Максим.
– Я услышал, – мягко произнёс Антон. – Что не устраивает вас в себе? Какую неточность у себя находите?
Максим набрал в грудь побольше воздуха и выпалил:
– Я люблю парней.
Внутри Антон расслабился. Ничего сложного, посидит, поговорит и на второй сеанс не придёт. Такое часто бывало. В голову брать не стоит. Выговорится и уйдёт.
– Давно вы это поняли?
– Лет десять назад.
Максим помолчал.
– Не так выразился. Я люблю и парней, и девушек. Но парни заводят больше.
Очередной молодой человек, который не может определиться с ориентацией. С кем спать лучше? Точно на второй сеанс не придёт. И проблемы нет. Никакой. Скорее всего, его всё устраивает. Просто стало скучно. Или на третьем десятке пришло недопонимание собственной сущности. Кризис жанра, так называемый. Через неделю хандра пройдёт, жизнь наладится. Такие мысли посещали Антона Сергеевича.
Максим понял, что не может выразить своих чувств, ему трудно говорить. Но также он знал, ему нужна помощь. Так и до суицида можно дойти, если и дальше загонять себя в угол.
– Я не знаю, как выразить, что у меня внутри. Я сплю с девушками. Люблю с ними знакомиться, спать. Но парни привлекают меня больше.
– Вы не можете определиться с ориентацией?
– Нет, я не могу найти место в жизни. Мне некомфортно в своей шкуре. Порой я не осознаю, что делаю. Я могу признаться в этом только себе. Очень тяжело скрывать подобные чувства под кожей.
Это уже серьезнее, пронеслось в голове у Антона. Масштаб трагедии недооценил. Что-то здесь определённо не так.
Максим напрягся и стал будто бы меньше в размерах относительно кресла, в котором находился.
– Продолжайте.
– Вы сами понимаете, как относятся у нас к людям, которые предпочитают свой пол. Я чувствую себя изгоем. Хотя я нормальный человек.
Истерика гея? Крик души? Скорее, второе. На человека с нетрадиционной сексуальной ориентацией он вообще не похож, заключил Антон.
– Знаете, очень тяжело существовать, когда ты сам себя периодически ненавидишь, – слова из Максима потекли рекой. Он подтянул ноги к коленям. – Я всю жизнь скрываюсь. От себя, от людей, окружающих меня. Я один. Мне не с кем поговорить. Друзей так и не завёл.
– Почему?
– Из-за боязни быть непонятым. Я не могу никому открыться.
– Предлагаю на сеансах называть вещи своими именами, – предложил Антон. – Все слова, которые мы будем использовать, останутся только между нами, – взгляд зашкаливал степенью доверия. – Хорошо?
– Да.
– Почему вы боитесь открыться?
– Потому что не могу понять себя. Я не могу сказать, что я гей, но и не могу сказать, что люблю девушек. Иногда я себя боюсь.
– Вы вступаете в сексуальные контакты и с мужчинами, и с женщинами?
– Да.
– Кого предпочитаете больше?
– Не знаю! – внезапно разозлился Максим.
Ошибка, подумал Антон. Случай не такой простой, как кажется на первый взгляд.
– С кем проще общаться? – с другой стороны подошел психолог.
– Одинаково. Знакомлюсь и завожу разговор, выхожу на контакт и с парнями, и с девчонками, – внезапный порыв гнева отпустил Максима.
– Общаетесь чаще с парнями?
– Чаще я остаюсь наедине с собой.
Снова неудача, мысленно поморщился Антон. Депрессия? Страх одиночества?
– Максим, я пытаюсь помочь. За пределы этой комнаты не выйдет ни одно слово. Вы можете быть честным и открытым. Как специалист я храню ваши тайны. И потом, трепаться по жизни не люблю, – попытался приблизиться к клиенту Антон.
– Сложно говорить, сложно открываться. Неужели не понимаете? Вряд ли я первый в вашей практике.
– Не собираюсь сравнивать вас ни с одним клиентом. Как минимум, нелогично и невоспитанно. Для простоты общения предлагаю перейти на «ты», – сделал второй шаг психолог.
Попытка удалась.
– Согласен. На «ты» проще.
– Итак, что тебя тревожит?
– Я не знаю, кто я. Дай подобрать слова, – Максим отвернул голову к окну. – Я боюсь открыть себя миру, окружению, так как мир и окружение не примут меня. Точнее, не готовы принять.
– Почему ты так решил?
– Я знаю. С самого детства меня не принимали, ни ставили и в грош.
– Мы уже решили называть вещи свои именами, так?
– Да, – подтвердил Максим.
– Тебя не принимают из-за ориентации? Ты предпочитаешь мужчин?
– Не совсем.
– Поясни.
– Если мы говорим о постели, то у меня получается и с девушками. Парней я рассматриваю как объекты желания. Безумного, сильного. Понимаешь, без мужчин я не могу существовать.
– Дальнейшее общение позволит мне понять эти слова лучше.
– Ты меня не понимаешь.
– Максим, сложно понять человека, которого видишь только пятнадцать минут.
– Согласен.
– В чём заключается твоё одиночество?
– Я один, совсем один. Люди убегают от меня, как только я говорю о том, что спал с парнями. Нет, я не кричу об этом на каждом углу. Но когда тесно начинаешь общаться с человеком, то я предпочитаю раскрываться. Говорить о себе. Друзья также не могли понять меня. На лицах застывала гримаса отвращения, им хотелось ударить меня, но прикоснуться они брезговали. Нельзя прикасаться к парню, который пробовал на вкус член другого парня. Он автоматически становится покрытым невидимой проказой. Ведь так?
– Я так не считаю. Я толерантно отношусь к сексуальным меньшинствам.
– Меньшинствам? То есть геи и лесбиянки для вас недолюди?
Чёрт, про себя выругался Антон, проклятая политкорректность. Ещё одна ошибка.
– Я не это имел в виду.
– Не переживай. Я привык.
– Максим, я только хотел сказать…
– Не надо, Антон, – перебил Максим, – я не просил оправданий.
Один-ноль.
– Хорошо.
Плохо. Доверие, которого не было, теряется. Только-только начал контакт. Профессионал, блин! Ругал себя Антон.
– Знаю, – снова Максим смотрел в окно. – Ты думаешь, таких как я много. Очередной гомик, жалующийся на жизнь. Нас, гомиков, много. И все живут как-то. Находят друзей, партнёров. Подставляют задницу. Но я не гомик и не бисексуал. Я просто человек, который хочет жить и дышать полной грудью.
– Что тебе мешает наслаждаться жизнью?
– Ты серьёзно? Ты слушаешь меня?
– Да. И пытаюсь понять и достучаться до тебя.
– Мы живём стереотипами. Мы с такой лёгкостью ставим диагнозы другим, не замечая своих болезней. Мы всегда знаем, кто и как должен жить, только в собственном существовании разобраться не можем. И так легко мы готовы накинуться и перегрызть горло друг другу. Особенно если человек не соответствует стереотипам, заложенным в голове.
– Да, мы все живём стереотипами, которые сложились в нашей голове под влиянием тех или иных факторов.
– И не можем обойти их, не можем снять барьеры. Нам легче растоптать в пыль человека, который не укладывается в общую картину бытия. За то, что он не подходит под наши извилины.
– Таково современное общество.
– То есть не каждому найдётся в нём место? Кому-то придётся потесниться? Подвинуться? Уйти со сцены? Почему?
– Извечные вопросы бытия. Мы можем рассуждать о них долго. Они бесконечны. Все мы привязаны к каким-то рамкам. И человек выходит из зоны комфорта, когда попадает в ситуацию, несоответствующую его стереотипам. Тогда мы совершаем очень разные, подчас глупые и необдуманные поступки.
– Да, человек жалкое животное. Всего лишь звено эволюции. Зверь.
– Такая теория имеет право на жизнь, думаю.
Максим усмехнулся.
– Всё имеет право на жизнь.
– Когда ты понял, что парни – важная составляющая твоей жизни?
– Мы до этого дойдём.
– О чём ты хочешь рассказать сейчас?
– О себе.
– Я слушаю.
Максим распрямил колени и откинулся на кресле. Голова оказалась на спинке. Он закрыл глаза. Было видно, как трудно дается ему каждое слово. Пальцы лихорадочно теребили то низ джемпера, то сами себя, при этом сильно дрожа.
Антон не торопил клиента, давал время освоиться, собраться.
Прошло несколько долгих минут. Максим раскрыл глаза и глубоко вздохнул. Путь на Голгофу начался. Отступать некуда.
– Я рос закрытым, необщительным ребёнком. Точнее, мама запрещала общаться мне с ровесниками, находила их недостойными. Один – разбойник, другой – из неблагополучной семьи, третий – прочие недостатки. Для игр со мной не подходил никто. Только в школе мне удавалось говорить с одноклассниками, хоть когда-то открывать рот и пытаться социализироваться.
– Почему так?
– Отец рано ушёл из семьи, мать бросила все силы на моё воспитание. Сейчас я понимаю, она тронулась рассудком то ли на почве потери мужа, то ли от любви ко мне. Она мечтала воспитать благородного, воспитанного молодого человека, семьянина. Желательно, музыканта. Её влекла скрипка. Тонкие струны, как душа человека. Изящный инструмент. Она представляла, я выхожу во фраке на сцену и с первых звуков вызываю слёзы на глазах слушателей. Считала, кстати, что у скрипача должны быть кудри. Искренне пыталась мне их завить. Только на прямых, жёстких волосах ничего не получалось. Говорила, светлые волосы идеально подходят для инструмента. Кудрявая должна быть вся голова. Словно у пуделя. Как думаете, игре на каком инструменте я обучался несколько лет?
Антон понимающе кивнул.
– До сих пор удивляюсь, как мать смогла собрать деньги на скрипку?! Ненавидел прикладывать этот кусок дерева к шее! Слёзы текли ручьём при домашних заданиях. В музыкальной школе я понимал, полтора-два часа и я отправлюсь домой. Меня отпустят. Мать же беспощадно стояла над душой и пыталась вытрясти из меня чёртовы звуки! Унизительнее всего были бигуди. Она специально меня не стригла в надежде на то, что волосы отрастут и будут более послушными. Однако жёсткий мальчишеский волос не хотели виться, вызывая у неё приступы отчаяния.
– Что она делала?
– Садилась на край ванны и дико кричала. Кричала разное: что я вырасту моральным уродом, что закончу свой век в колонии для несовершеннолетних, что без музыки я вырасту необразованным, что скрипка делает из меня человека, что я буду таким же говнюком, как и отец. Всегда разная версия.
– Ты обижался на мать?
– Помню, что хотел убежать из комнаты, хотел спрятаться под одеяло. Сделаться невидимым. Обида? Нет, обиды не было. Я боялся разочаровать мать. Больше, наверное, плакал потому, что она меня не понимала и заставляла делать вещи, которые мне нравились. Скрипка неединственное развлечение в детстве.
Антон вопросительно поднял брови.
– Из игрушек покупались только книги. Мячи, пистолеты – недоступные мне развлечения. На футбольном поле ребята ругаются матом – мне туда нельзя. Игра в войнушку – пропаганда насилия. В казаки-разбойники – я могу сломать ноги. Запрещалось всё, что по её мнению могло причинить вред любимому сыну. До сих пор не могу читать! Дома ни одной книги!
В голосе Максима сквозила обида. К горлу подкатывался ком, но он сдерживался.
– Одежду могла выбирать только она. Несложно понять, что ходил я только в брюках и рубашках. Если брюки были классические, то рубашки выбирались пёстрыми, яркими. Когда я надевал белую рубашку, я радовался. За это не будут смеяться и разыгрывать одноклассники. Но жёлтая в красный цветочек вызывала улыбку и у учителей в том числе. Попугаем я заходил в класс, потупив глазки в пол. Лишь бы не видеть радостных глаз ровесников.
Максим тяжело вздохнул и посмотрел в глаза Антону.
– Думаешь, проблема дала корни в детстве?
– Пока я не вижу проблемы. Мы находимся в описательной части. К основному меню так и не подступали. Я прав?
– Да. То, что рассказываю – не суть. Такое детство у каждого второго, кто остаётся под присмотром матери.
– Суть – всё, что ты рассказываешь, – поправил Антон. – Ты её осуждаешь?
– Нет. Где-то на подкорке мозга я осознаю, она хотела как лучше. И другого пути не видела. Не знала, что есть другие методы. Она, думаю, боялась растить меня одного. Работала, готовила, воспитывала, как могла. За что мне её осуждать? Отчасти благодаря её я сейчас сижу на этом кресле.
– Ты хотел бы другую мать, если бы была возможность выбора?
Максим поморщился.
– Никогда не задумывался над такой бессмысленной идеей. Её воспитание я воспринимал как данное. Как то, отчего невозможно отвертеться. В любых семьях случаются перекосы и перегибы. В нашей их было несколько больше.
– У тебя были бабушка или дедушка?
– Да, бабушка. Жила неподалёку.
– Бабушка по матери или по отцу?
– По отцу.
– Вы с ней общались?
– Нам с ней пришлось общаться, когда я остался жить у неё.
– Что произошло с матерью?
– Она ушла от меня. Как отец ушёл от нас.
– Расскажи о произошедшем. Сколько лет тебе исполнилось?
– Лет тринадцать-четырнадцать. Я проснулся и обнаружил записку на столе. Там был указан адрес бабушки и пожелания удачи.
Антон невольно заёрзал в кресле.
– Да, я тоже долго не мог понять, что всё это правда, что она не разыграла меня, своего сына. Я долго смотрел на белый лист бумаги, на котором ровным почерком выведено было несколько строк. Мол, бабушка поможет.
– И ты отправился к бабушке?
– Не сразу. Когда закончилась еда в холодильнике, а закончилась она очень быстро. Мать не приготовила ни завтрака, ни обеда.
– Куда она ушла? Ты знаешь?
– На тот момент я подозревал, что она с кем-то встречается. Но не думал, что способна оставить меня одного. Когда я узнал о нём, точнее только начал понимать, я надеялся, что он заменит мне отца. У меня его никогда не было. Я хотел узнать, каково это жить полной семьей. Мама, папа, я. Мать не оставила и шанса. Она уничтожила последние ростки детства или юности, не знаю, как правильно назвать стадию моего возраста.
– Она уехала с этим незнакомцем?
– Не знаю, – пожал плечами Максим, – только предположение я высказываю. Как обстояли дела на самом деле, я не знаю и до сегодняшней минуты.
– Ты остался один. Когда отправился к бабушке? С каким настроем, помнишь?
– Я устал, – потупил взор Максим. – Сегодня больше не хочу говорить.
– У нас осталось время, – уверенно произнёс Антон.
– Нет, отложим до следующего раза.
– Хорошо, не настаиваю.
– Что ты можешь обо мне сказать?
– Боюсь, что после первой встречи предположения будут ошибочными. Я не хочу высказывать их.
– Когда следующий сеанс?
– Я провожу тебя к помощнице. Мы вместе выберем время.
Максим согласно кивнул.