Простые ответы на вечные вопросы. Аксиомы спасения ( Сборник, 2012)

Бог

Кто Ты, Бог? Я видел в церкви изображение седовласого старца на облаках, неужели Ты и вправду такой? Но скажу Тебе честно, старость Тебе не к лицу. Лучше быть всегда молодым, разве не так?

Нет, навряд ли Ты похож на старика! Если Ты и вправду создал весь этот мир, Ты не можешь быть дряхлым стариком! Или Ты просто так устал? А может, Ты вообще не похож на человека? Ведь, говорят, Ты его создал? По Твоему же образу, да? Но разве у Тебя есть глаза, уши, руки? Да, трудно о Тебе говорить…

А как Тебя можно увидеть? Или Ты вообще невидим? А как тогда узнать, что Ты на самом деле есть? Хотя, впрочем, душа уверена, что Кто-то все-таки есть, стоящий за этим миром, – тогда понятно, откуда все появилось и зачем… От кого-то я слышал, что весь мир – это и есть Ты. Но я не поверил: если все – это Бог, тогда и я тоже Бог, и трава, по которой иду, – Бог, и вот этот муравей, которого сейчас придавлю, – тоже Бог? Ерунда какая-то! Для меня ведь тогда нет никакой разницы – что есть Бог, что Его нет все одно и то же.

Нет, я считаю, что между Тобой и миром есть разница, такая же, как между художником и картиной: она всегда чем-то напоминает своего автора, но ведь картина и художник – не одно и то же! Да, если повнимательнее посмотреть на ту картину, которую Ты нам нарисовал, – о Тебе многое можно сказать! Похоже, Ты любишь, чтобы все было красиво, и мне это нравится! Вот смотрю на опавшие листья – какие же они живописные! Ведь они уже ни для чего не нужны, а все равно красивые! Похоже, красоту Ты любишь больше, чем функциональность!

Хотя Ты и дизайнер профессиональный – любая птица сконструирована Тобой куда лучше, чем самый современный истребитель! Очевидно, что Ты разумен, иначе как организовать такую сложную систему – целый мир! Только зачем Тебе этот мир нужен? Неужели Ты без него не можешь? Тогда без мира Ты окажешься слабым, ущербным каким-то – нет, похоже, Тебе мир нужен так же, как художнику краски, чтобы своей радостью поделиться с другими! Но тогда Ты должен быть добрым, раз все это сделал не для себя, а для нас.

Интересно, а вот я сейчас с Тобой разговариваю – Ты меня слышишь? Или Ты прячешься от меня? Если я не могу Тебя увидеть, может, Ты что-то хочешь мне сказать? Что Твою картину кто-то испортил? Что Ты хотел, чтобы он тоже научился рисовать, а он просто ошалел от множества красок и все перемешал? Но тогда Ты должен еще сказать и о том, как все исправить? А кто должен все исправлять? Мы ведь лишь мазки на Твоем полотне – как нам понять, где правильно они лежат, а где – перемешались? Это ведь только со стороны видно. Почему наш мир все больше рисуется грязными красками? Из-за того, что кто-то давно их перемешал и мы забыли, какие были чистые цвета? Ведь в мире есть зло, есть смерть – а что Ты сделал для того, чтобы их не было? Или Ты снова взял в руки кисть и сделал эталон, образец, да такой красивый, что, смотря на него, начинаешь понимать, каким должен быть настоящий, чистый цвет? Да, какой Ты все-таки… интересный!..

Протоиерей Павел Великанов

Троица

Когда входишь в зал древнерусской иконописи Третьяковской галереи, понимаешь, что оказался в каком-то ином мире. И дело вовсе не в том, что эти иконы не похожи на обычную живопись: здесь иной язык, обилие непонятных символов. Находясь у иконы, ощущаешь, что древний мастер старался передать своей кистью то, что невозможно порой выразить словом…

Перед иконой Святой Троицы письма Андрея Рублева можно стоять часами. Разве эта икона, с неземной гармонией цветов и линий, глубоким внутренним покоем ангельских ликов, не шедевр изобразительного искусства?.. Но почему именно этому изображению было суждено стать выразителем православного учения?

Очевидно, здесь дело не только в непревзойденном мастерстве кисти художника. Разве мало в мире шедевров? Иконописец удивительным образом смог прикоснуться к глубокой тайне – тайне Бога, Троичного в Лицах и Единого по Своей Божественной Сущности, тайне, которая так и остается для человеческого ума непостижимой…

Блаженный Августин в своей «Исповеди» писал, что он много размышлял о Святой Троице и не мог постичь этой тайны. Однажды он вышел на прогулку и пришел к берегу моря. И тут он увидел маленького мальчика, который вырыл ямку в песке и стал носить в нее пригоршнями морскую воду. Августин стал наблюдать за мальчиком и, наконец, спросил, что же тот делает. «Я вырыл ямку для моря и теперь ношу туда воду, чтобы перенести море в ямку». Блаженный Августин удивился наивности ребенка и воскликнул: «Как ты не понимаешь, что перелить море в ямку нельзя, ведь она не может вместить в себя море!» – «А как же ты хочешь вместить в своей голове океан Святой Троицы?»

Еще задолго до появления христианства человечество знало о Боге многое. Несмотря на всю пестроту религиозных идей, о Боге большинство верований говорили очень похоже. Он – Абсолют, Который бесконечно силен, властен, премудр, справедлив, невещественен; может быть, даже и добр. Но христианское благовестие сказало о Боге такое, чего не мог ожидать никто: Бог Один, но Он – не одинок! Он есть Троица: Отец, Сын и Святой Дух, при этом каждый из Божественных Лиц является во всей полноте Богом! Но не три бога в Троице – нет, отличия Лиц не разделяют одной и той же Божественной Сущности: здесь Три есть Одно, а Одно равняется Трем! Провозглашенная христианством истина Бога Троицы оказалась раскрытием еще одной неведомой дотоле истины – Бог есть Любовь! Святая Троица – это тайна Божественной любви; и эта Божественная любовь является одновременно и торжеством, и ликованием, и крестным состраданием со своим творением. Центр этой тайны по отношению к нам – распятая любовь. Бог – не одинокая единица, но единство; Бог – не просто личный, но – межличностный Бог: Он диалогичен; внутри Него совершается вневременный диалог бесконечной и неоскудевающей любви…

О чем же ведут беседу Три Божественных Лица, изображенные Рублевым в круге вечности? Протопоп Аввакум в начале своего «Жития» размышляет над этим Предвечным Советом. Отец говорит Сыну: «Создадим мир!» – и Сын отвечает: «Да, Отче!» «Но этот мир, – продолжает Отец, – отпадет от своего пути, и для того, чтобы его спасти, Тебе придется стать человеком и умереть». «Да будет так!» – говорит Сын…

Бога любой религии можно спросить: а как Ты любишь людей? Что они для Тебя значат? Ничтожные пылинки среди мириад миров? Мелочные, копошащиеся в земной грязи недоумки? Но только Бог Троица отвечает: «Цена вашей жизни – Моя смерть… Богу умереть невозможно – но для того Мой Сын и стал человеком, чтобы Его собственным человечеством испытать весь ужас и всю трагедию вашего греха – и преодолев, победить вашу смерть!..»

И если люди не могут верить в то, что Три Лица Святой Троицы составляют Одно Божественное Существо, то потому только, что они враждуют друг с другом и думают, будто всякий человек или вообще всякое живое существо противно другому, мешает ему. Но ведь случается порой, что враждебное чувство противоположности уходит, борьба людей отступает. Тогда их сердца наполняются любовью друг к другу, они радуются своей близости так, что им не тесно, а радостно вместе, как будто бы у них одна душа, одна жизнь, и как хотелось бы, чтобы так оставалось вечно!..

Икона Святой Троицы, написанная Андреем Рублевым, не есть только шедевр изобразительного искусства. Иконописец смог отразить в ней глубочайшую христианскую истину: Бог не только есть Вечная Любовь Трех Лиц. Эта любовь обращена к человеку, она зовет внутрь Предвечного Совета! Именно это выражено в композиции иконы, при которой смотрящий ощущает себя как бы внутри круга обращенных к нему Божественных Лиц. Ведь Бог, в Которого верят христиане, не есть Главный Надзиратель или тем более Великий Мститель. Он есть Распятая Любовь, которая смотрит в глаза – и ждет вашего ответа.

Протоиерей Павел Великанов

Душа

Каждый человек носит внутри себя один неизбежный вопрос: «Неужели я умру?» Против этого утверждения восстает все человеческое естество, жаждущее жизни; но здесь же, рядом – ясное понимание того, что первый шаг младенца есть первый шаг к его смерти…

Неизбежность смерти и невозможность приложить к своей личности этот страшный факт рождают серьезную проблему, которая разрешается религиозной верой в бессмертие души.

В древних языках – иврите, древнегреческом, латыни – слово «душа» происходит от глагола «дышать»: этим подчеркивается, что душа есть нечто тонкое, едва уловимое, однако именно невидимая душа оживляет физическое тело: пока дышит человек, он живет. В древних текстах нередко словом «душа» назывался человек: ведь душа и есть самое главное сокровище человека: какая польза человеку, если он приобретет весь мир, о душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою? – говорит Иисус Христос в Евангелии (Мф. 16, 26). В Библии слово «душа» – синоним внутреннего «я» человека, которое сохраняется и после смерти тела.

Вот как описывает природу души преподобный Иоанн Дамаскин: «Душа есть сущность живая, простая и бестелесная; невидимая, по своей природе, телесными очами; бессмертная, одаренная разумом и умом, не имеющая определенной фигуры… Что глаз в теле, то и ум в душе. Душа есть существо свободное, она доступна изменению со стороны воли».

Любое действие, любое сказанное слово налагает определенный отпечаток на душу. Ежедневно и ежеминутно совершая выбор между добрым и злым, душа с каждым годом все более определяется в своей направленности: из малых дел рождаются великие свершения, а даже малая ложь открывает широкие врата для потоков нечистоты. По единогласным свидетельствам тех, кто переживал состояние клинической смерти, в момент кончины вся жизнь проносится перед глазами, словно кинофильм: что это, как не зрение собственной души, на которой отпечаталось все, чем она жила?

Пословица «чужая душа – потемки» не так уж проста: у души действительно есть глубина, недоступная постороннему взору. Именно на этой потаенной глубине находится центр личности, сердцевина – сердце, но не физический, а духовный орган средоточия всей человеческой жизни. Именно это сердце задает определенный тон жизни: от озлобленного сердца исходят помышления лукавства, предательства, обиды; жестокое сердце все видит сквозь призму собственной злобы.

«– Что ты хнычешь? – спросил Кай. – Какая ты сейчас некрасивая! Фу! – закричал он вдруг. – Эту розу точит червь! Посмотри, а та совсем кривая! Какие гадкие розы! Ничуть не лучше ящиков, в которых они торчат!»

«Все доброе и прекрасное почти исчезало, но все ничтожное и отвратительное особенно бросалось в глаза и становилось еще безобразнее. Чудесные пейзажи казались вареным шпинатом, а лучшие из людей – уродами; чудилось, будто они стоят вверх ногами, без животов, а лица их так искажались, что их нельзя было узнать»…

Но стоило прикоснуться этой обмороженной душе к горящему любовью сердцу – и лед растаял, кривизна греха упала с глаз, и обновленной в покаянных слезах душе снова предстал мир Божий во всей своей красоте.

«Кай и Герда взялись за руки и вышли из дворца. Они говорили о бабушке и розах, что росли дома под самой крышей. И повсюду, где они шли, стихали буйные ветры, а солнышко выглядывало из-за туч… Кай и Герда вошли в город, в котором жила бабушка; потом они поднялись по лестнице и вошли в комнату, где все было по-старому: часы тикали: “тик-так”, а стрелки все так же двигались. Но проходя в дверь, они заметили, что выросли и стали взрослыми. Розы цвели на желобке и заглядывали в открытые окна. Бабушка сидела на солнышке и вслух читала Евангелие: “Если не будете, как дети, не войдете в Царствие Небесное!”

…Так сидели они, оба уже взрослые, но дети сердцем и душою, а на дворе стояло теплое, благодатное лето».

Ведь только дарованной Богом любовью – горячей, искренней, самоотверженной, как у Герды, – и можно сложить слово «вечность» – то самое слово, которое никогда не получится у Снежной Королевы…

Протоиерей Павел Великанов

Грех

С этих строк Бориса Пастернака и хочется начать наши размышления о грехе, одном из ключевых понятий религии и в то же время одном из наиболее сложных.

Что такое грех? Ошибка, порой жуткая по своим последствиям? Заблуждение? Дурной путь к доброй цели? Или, быть может, грех – это синоним вины, которая гложет душу и не дает покоя? А может, все гораздо проще: каждому времени и каждому народу свойственны свои грехи, точнее, поступки, которые считаются грехом, и поэтому само понятие греха – не более чем человеческая условность, которой можно пренебречь? Да и можно ли вообще найти какой-то однозначный критерий, по которому можно судить – что есть грех, а что – нет?

«Если Бога нет – все позволено». Если Бога нет, то нет и греха. Потому что относительность добра и зла становится абсолютной. Но откуда тогда у поэта, вполне далекого от благонравия, вдруг из глубины души вырывается:

Перед лицом смерти наши размышления об относительности греха становятся не просто нелепыми. Они оказываются подлыми. С.И. Фудель в своих воспоминаниях пишет: «Женщина умирала в больнице, в коридоре, и все никак не могла умереть, заживо разлагалась. Родных не было, никого не было. Наконец, ночью позвала одну няню, которая ее жалела, и велела слушать ее исповедь. Исповедь была страшная, за всю жизнь, а священника нельзя было позвать. Няня исповедь записала и утром отнесла в церковь, а к вечеру женщина умерла». Этот случай – свидетельство тому, что грех – не мысленная фикция или общественный предрассудок, а нечто, что может существенно влиять и на жизнь, и на саму смерть.

Мы говорили о том, что летопись истории человечества начинается с греха Адама и Евы. Этот грех заключался в противопоставлении своей воли воле Творца. С тех давних пор и по сей день есть только два вида людей – те, кто говорит Богу: «Да будет воля Твоя», и те, кому Бог говорит: «Да будет воля твоя». В итоге каждый получает то, что хочет на самом деле. По своей глубинной сути грех есть утверждение себя самого по отношению к Богу и другим людям. Настоящая любовь – это всегда память и забота о другом. Грех же, наоборот, есть «память о себе» и забвение других. Грех прародителей поселил в человеческих сердцах сладкий яд самолюбия, который занял место Бога. Источник человеческой жизни оказался отравленным в самом истоке, и последующие поколения лишь примешивали к нему собственную нечистоту. Муть греха настолько срослась с человеческой природой, что стала считаться естественной и неотъемлемой. Поэтому и потребовалось обновить источник особым, сверхъестественным образом. Этим источником стал второй Адам, Иисус Христос, Который Своим Рождением, Крестной смертью и Воскресением победил то, что прежде всегда приводило человека ко греху: страх страдания и страх смерти. Христос стал новым источником, приобщаясь Которому, верующие обретают силу не только противостоять греху, но и окончательно побеждать его в себе.

В повести-притче английского писателя Клайва Льюиса «Расторжение брака» есть такой эпизод. Ученик не может понять участи женщины, оказавшейся в аду. И он говорит своему учителю:

«– Мне кажется, ей не за что гибнуть. Она неплохая, просто глупая, говорливая, старая и привыкла ворчать. Ей бы заботы и покоя, она бы и стала лучше.

– Да, она была такой, как ты говоришь. Может, она и сейчас такая. Тогда она вылечится, не бойся. Тут все дело в том, сварливый ли она человек.

– А какой же еще?

– Ты не понял. Дело в том, сварливый она человек или одна сварливость. Если остался хоть кусочек человека, мы его оживим. Если осталась хоть одна искра под всем этим пеплом, мы раздуем ее в светлое пламя. Но если остался один пепел, дуть бесполезно, он только запорошит нам глаза.

– Как же может быть сварливость без человека? – Потому и трудно понять ад, что понимать почти нечего, в прямом смысле слова. Но и на Земле так бывает. Давай вспомним: сперва ты злишься, и знаешь об этом, и жалеешь. Потом, в один ужасный час, ты начинаешь упиваться злобой. Хорошо, если ты снова жалеешь. Но может прийти время, когда некому жалеть, некому даже упиваться. Сварливость идет сама собой, как заведенная…»[11] Именно в этом и состоит весь ужас греха: отрывая человека от Бога, источника жизни, грех становится как бы второй природой, на самом же деле – паразитом, высасывающим жизнь и взамен дающим только иллюзию счастья…

Как же устоять перед грехом? Есть ли способ избежать его коварных сетей, расстеленных повсюду? Ответом для нас пусть станут строки Владислава Ходасевича:

Протоиерей Павел Великанов

Жертва

Ученый мир в середине XX века с удивлением обнаружил, что айны – коренное население Сахалина и Курил – до сих пор практикуют обычай «медвежьего праздника», когда выращенного в неволе молодого медведя приносят в жертву. Перед тем как животное закалывал жрец, его всячески выводили из себя, дети и подростки кидали в животное камни и дротики. Чтобы зверь не причинил вреда, ему заранее спиливали зубы. Каково же было изумление ученых, когда на сводах пещер во Франции они обнаружили рисунки художника позднего палеолита, в точности повторявшего современный обряд айнов!

Ученые недоумевали: как обряд жертвоприношения остался неизменным на протяжении десятков тысячелетий при том что его смысл айны объяснить уже не могли? Что заставляло сохранять этот странный обряд? И какой смысл вкладывали в него древние люди?

Мы говорили о понятии греха – противопоставлении своей воли воле Божественной. Совершенный грех порождает чувство вины и страха. Стремление освободиться от тяжести греха и вновь обрести мир с самим собой и Богом должно было найти свое выражение. Но как можно исправить совершенную ошибку? Кто может стать посредником в примирении между человеком и Богом? Ведь за преступление полагается неизбежное наказание – смерть. Точнее, смерть является естественным результатом греха: отвернувшись от Бога, человек грехом разрывает питающую его пуповину. Иначе, не будь пресечения греха смертью, он бы, подобно неисцелимой болезни, распространялся бесконечно, заражая всех на своем пути. Но согрешивший боится смерти и умирать не хочет: он раскаивается, он готов сделать что угодно, лишь бы страшная коса смерти прошла мимо него… Чтобы не умереть согрешившему, вместо него должен умереть кто-то другой. В этом и заключается смысл жертвы. Причем смерть жертвы должна быть очистительной для грешника, снова восстанавливать разрушенную связь с Богом и давать силы преодолевать грех. Поэтому жертва должна быть чистой и непорочной: в жертву должно быть принесено самое дорогое, самое милое человеческому сердцу. Только таким образом можно было пробудить человека от гипнотического сна служения греху. Повелевая за грех приносить жертву, Бог тем самым говорит: «Ты – грешный человек, ты живешь нечисто передо Мной, творишь неправду; и потому, что ты творишь неправду, ты собственной рукой должен заколоть одну из твоих овец, причем ты должен выбрать непорочную овечку, самую чистую, самую прекрасную, ту, на которую ты любуешься, которая для тебя является радостью, как ребенок в собственном доме… – Но почему? Почему мне это делать? – Потому что неправда виновного ложится страданием на невинного; убей ее и поставь себе вопрос: ты сможешь снова поступить вероломно, нечисто, неправедно? Ты посмотри, кто платит за твой грех, ты посмотри, поставь себе вопрос: на кого ложится проклятие твоего греха?»…[12]

Сегодня нам может показаться странным такой подход. Но жизнь подтверждает его правоту. Мы видим, как и сегодня невинные дети расплачиваются за грехи своих родителей. Наглядный пример – это дети, рожденные алкоголиками или наркоманами и неспособные к нормальной и полноценной жизни. И сразу становится понятным существование глубокой и неразрушимой связи между всеми живыми существами.

Но могла ли проливаемая кровь животных действительно избавлять согрешивших людей от греха и смерти? Конечно же, нет: жертвы, приносившиеся в Ветхом Завете, были лишь прообразами Крестной Жертвы Агнца Божия, Который взял на себя грех всего мира (см. Ин. 1, 29). Именно здесь – исключительность христианства: если в остальных религиях человек жертвует собой ради Бога, то в христианстве Бог пожертвовал Собой ради человека. Сын Божий, «непорочный, чистый, безгрешный, должен был умереть, потому что Он захотел, вольной волей захотел стать нам своим, родным; Он уже не только Бог небесный, Он – человек на земле. Человек безгрешный, чистый, как овца была чистая, непорочная; и потому что вокруг Него… грех – этот грех ложится на Него проклятием и смертью. Христос рождается на смерть; уже Младенец вифлеемский, как новорожденное овча, рождается с тем, чтобы быть кровавой жертвой»[13].

На Кресте совершилось искупление человечества от рабства греху и власти смерти: вся злоба, вся тяжесть людских грехов так и не смогли принудить Иисуса Христа, Сына Божия, повторить Адамов грех непослушания. Чаша страданий Непорочного Агнца была выпита до дна…

Такую цену Бог заплатил за дарованное Им человеку право быть свободным. Такова цена преступления Адама – кровь Единородного Сына Божия, пролитая ради жизни всего мира. Такова цена права Бога ждать ответной любви от человека…

Протоиерей Павел Великанов

Спасение

Есть в человеке одна черта, которая принципиально отличает его от всего остального мира: только человеку дано знать, что он смертен. И только человеку становится от этого страшно:

Смерть и одиночество, эти два главных врага счастья, повсюду сопутствуют человеку. Конечно, люди изобрели достаточно способов избавляться от гнетущего присутствия этих назойливых спутников. Точнее, научились их просто не замечать. Но они от этого не исчезают…

Когда наш современник смотрит на египетские пирамиды, его изумляет не столько технический гений древнего человека, сколько бессмысленность этих творений рук человеческих. Бессмысленность, конечно, с нашей, сегодняшней, практической точки зрения. Не безумием ли было тратить колоссальные силы и средства на строительство культовых сооружений, в то время как сами люди нередко жили в нищете и убожестве? Зачем нужно было евреям, только что возвращенным из вавилонского плена, целых 40 лет заниматься восстановлением своего Храма? Подобных примеров не перечесть: но кому нужны были такие подвиги?

Человека религиозного от неверующего отличает то, что он не боится думать о смерти. И думать не только о смерти, но и о ее преодолении. Удержать смерть не во власти человека. Но есть религия, соединяющая с Тем, в Чьих руках и жизнь, и смерть. Ведь главной целью религии является спасение человека – спасение как победа над смертью. Спасение как избавление от внутреннего разлада. Спасение как достижение счастья и блаженства. Именно в надежде на спасение народы, не жалея сил, воздвигали каменные глыбы, строили пирамиды, возводили величественные храмы… Дыхание вечности становилось неисчерпаемым источником вдохновения, того загадочного для нас вдохновения, которое поднимало тонны камня на невероятную высоту…

На протяжении тысячелетий люди возводили храмы богам в надежде обрести личное бессмертие. Но кто мог дерзнуть помериться силами с самой смертью? Только Тот, Кто и есть Источник всякой жизни. Языческим богам, занятым, скорее, выяснением отношений друг с другом, это было не под силу. Сам Творец неба и земли создал такой Храм, который смог вместить в себя всю полноту Божества: в личности Иисуса Христа соединились нераздельно и человечество, и Божество. Избавление от смерти и греха, которого так ждало человечество, совершилось на Кресте. Смертью и воскресением Христовым людям была дарована вечная жизнь. «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?»[16], – восклицает Иоанн Златоуст. Христос стал Первенцем нового рода людей – людей, живущих верой в Воскресшего Сына Божия – и потому уже свободных от тирании греха и смерти. Бог становится Человеком, чтобы снова вернуть потерявшегося к Себе домой: из-за любви к человеку Бог Любви сделался распятой Любовью, дабы Своей смертью победить царство смерти – «смертию смерть поправ» – и даровать новую, святую жизнь заключенным в гробницах страстей и пороков.

Но каким образом спасение, совершенное Христом, распространяется на верующих в Него? Ведь спасение – не просто «прощение грехов», а перерождение всего человека от смертного к бессмертному! Поскольку Божественный замысел о человеке был исполнен во всей полноте только во Христе, соответственно мера близости ко Христу, мера уподобления Христу определяет и меру спасения человека. В основанной Христом Церкви, которая является Его Телом, постоянно пребывает Святой Дух. Именно действием этого Духа при усердном труде человека и совершается освобождение от уз греха и страстей, духовное возрастание в добродетелях.

Христианство говорит о спасении как состоянии, доступном еще прежде смерти: человек может вкусить Царства Божия еще здесь, на земле, когда его сердце чисто, он внутренним оком ощущает близость Бога – и поет! «Есть только одно истинное “счастье” на земле, – пишет Иван Ильин, – пение человеческого сердца. Сердце поет, когда оно любит; оно поет от любви, которая струится живым потоком из некой таинственной глубины и не иссякает; не иссякает и тогда, когда приходят страдания и муки, когда человека постигает несчастье, или когда близится смерть, или когда злое начало в мире празднует победу за победой… И если сердце все-таки поет, тогда человек владеет истинным “счастьем”, которое заслуживает иного, лучшего наименования. Тогда все остальное в жизни является не столь существенным: тогда солнце не заходит, тогда Божий луч не покидает душу, тогда Царство Божие вступает в земную жизнь, а земная жизнь оказывается освященной и преображенной. А это означает, что началась новая жизнь и что человек приобщился новому бытию»[17].

Протоиерей Павел Великанов

Святость

«…Взрослые очень любят цифры. Когда рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не спросят о самом главном. Никогда они не скажут: “А какой у него голос? В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек?” Они спрашивают: “Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько зарабатывает его отец?” И после этого воображают, что узнали человека… Уж такой народ эти взрослые. Не стоит на них сердиться. Дети должны быть очень снисходительны к взрослым»[18].

С этих слов Маленького Принца хочется начать наш разговор о святости. В мире всеохватывающего потребления, мире, который уже воспринимается не иначе как «гигантский супермаркет», человеку все равно чего-то не хватает. Не хватает даже тогда, когда, казалось бы, чего еще желать от жизни – и так все есть… При этом где-то в глубине души таится убеждение, что это нечто – не просто «недостающий штрих» к прекрасной картине, а некая загадочная соль, без которой жизнь пресна, безвкусна и просто сера, несмотря на множество истраченных красок… В поисках этой «животворящей соли» люди всегда стремились к тем, чьи глаза светились иным, небесным светом: к людям, которые являли миру собой образец святости.

Человек, живущий без святыни, словно скован параличом омертвевших душевных сил: он смотрит в мир и не видит в нем ничего божественного и святого. То, что он видит, это как мир без солнца: и в этой леденящей тьме мертвая машина продолжает стучаться в вечность… Лишь только память, эта докучливая спутница, терзает душу воспоминаниями детства, когда и солнце светило, и был, по словам Ахматовой:

«Детскость, – пишет отец Александр Ельчанинов, – утрачивается с возрастом и восстанавливается в святости». Жизнерадостность, беззлобие, простота и открытость – вот что объединяет детей и святых. Поэтому-то они так близки к Богу. Именно поэтому мы так трепетно относимся к детям – не потому, что они – наша «собственность», а потому, что в их глазах искрятся отблески Божественной святости – святости, еще не сильно помраченной собственными грехами и злом мира, святости, по которой не может не тосковать душа наша: «Ты создал нас для Себя, и мятется сердце наше, доколе не успокоится в Тебе»…

«Если любишь цветок, – тихо произнес Маленький Принц, – единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звезд, этого довольно: смотришь на небо и чувствуешь себя счастливым. И говоришь себе: “Где-то там живет мой цветок…”» Но святость – это не только «детскость». Кристальной чистоты души святые добивались тяжелым подвигом – подвигом борьбы со злом, с тиранией эгоизма и потребительского отношения к жизни. В этом противостоянии злу, в этом горниле искушений переплавлялись их души и сердца становились поистине золотыми, без примеси греховной житейской шелухи… Святые – это не просто «праведные», «добрые», «хорошие» люди: это только те, кто несет на себе зримый отпечаток Невидимого Бога, чьи глаза отражают лучи небесного света.

В русском языке есть замечательное слово – «инок». Инок – значит живущий иной, новойжизнью, в корне отличающейся от жизни греховной. Святость – это не-от-мирность: пока в человеке перемешано добро со злом, эгоизм с жертвенностью, правда с ложью, он не сможет воспламениться любовью к Богу. Ведь для хорошего костра дрова должны быть собраны – доколе они разбросаны повсюду, горения не будет. Святость живет именно таким, целостным горением человеческого сердца к Богу, которое начинается с появления в душе внутреннего центра, притягивающего к себе все стороны жизни. И этим центром является вера. Святость не принимает греха, так же как и ребенок не понимает грехов взрослых в силу своей чистоты.

Святость как причастность Богу – главный признак любого живущего по вере человека. Невозможно составить какой-то общий для всех «портрет» святости: ведь святые были такими разными… В том-то и тайна святости, что ее можно ощутить скорее сердцем, чем понять умом: ведь правду сказал Маленький Принц: «Самого главного глазами не увидишь»…

«Знаешь, отчего хороша пустыня? – сказал Маленький Принц. – Где-то в ней скрываются родники… Я был поражен, вдруг я понял, что означает таинственный свет, исходящий от песков… Да, – сказал я. – Будь то дом, звезды или пустыня – самое прекрасное в них то, чего не увидишь глазами. <…> Он уснул, я взял его на руки и пошел дальше. Я был взволнован. Мне казалось – я несу хрупкое сокровище. Мне казалось даже, что ничего более хрупкого нет на нашей Земле. При свете луны я смотрел на его бледный лоб, на сомкнутые ресницы, на золотые пряди волос, которые перебирал ветер, и говорил себе: все это лишь оболочка. Самое главное – то, чего не увидишь глазами…

Протоиерей Павел Великанов

Церковь

Знаменитый американский психолог XX века Эрих Фромм как-то написал: «Современное общество состоит из “атомов” —мельчайших, отделенных друг от друга частиц, удерживаемых вместе эгоистическими интересами и необходимостью использовать друг друга… Работодатель использует тех, кого он нанимает, торговец использует своих покупателей. Каждый служит товаром для всех остальных… В наши дни в человеческих отношениях незаметно особой любви или ненависти. В них, скорее, присутствует внешнее дружелюбие и более чем показная вежливость, однако за этой поверхностью скрываются холодность и безразличие»[20].

Вместе с неисчислимым множеством открытий и изобретений XX век принес и крайнюю отчужденность – не только между человеком и природой, но и между людьми. Однако проблема безразличия, то есть отсутствия любви в человеческих отношениях, совечна человечеству:

В предыдущих передачах мы говорили о том, что Христос не только победил ад. Он вложил в человечество закваску новой жизни – жизни, исполненной любви, жертвенности и святости. Я с вами во все дни до скончания века (Мф. 28, 20) – эти последние слова, сказанные Христом на земле, ощутимо подтвердились, когда на апостолов сошел Святой Дух. Так была основана Церковь, не какая-то «организация» или «общественная структура», но таинственное единство тех, кто живет так, как заповедал Христос: живет, выполняя Его волю, становясь членами Его Тела, Которое и есть Церковь. Само слово «Церковь» – по-гречески «экклисиа» – происходит от глагола «собирать, созывать»: поскольку она всех созывает и воедино собирает под своей Главой – Христом.

Становясь частью живого церковного организма, человек уходит от всепожирающей самовлюбленности: он на собственном опыте видит правоту слов Христа: блаженнее давать, нежели принимать (Деян. 20, 35).

Церковь не есть «самодовольный» и «безразличный» организм: нет, она обращена лицом к миру – лицом открытым, любящим, ищущим, по слову апостола, «не вашего, но вас». Церковь живет не «себя ради», но ради жизни мира: она и есть та самая соль мира, которая сохраняет мир от окончательного разложения.

«Церковь – это прекращение одиночества. Чтобы жить в Церкви, нужно идти к людям, надо стоять с ними в тесноте храма, надо пить Божественные Таины из одной чаши. А хочет ли человек прекращения своего одиночества? Эта сторона христианства некоторым людям кажется наиболее трудной. Не есть ли это, говорят они, отжившая форма религии? Разве Бог не видит, если я молюсь один? Бог, конечно, видит все, но Церковь начинается там, где, по слову Христову, двое или трое собраны во имя Его (Мф. 18, 20). Не там, где “один”, потому что любовь начинается только там, где “двое или трое”. Двое или трое – это первичная клетка любви, а Церковь начинается там, где преодолевается самость, обособленность, где начинается любовь»[22].

Именно поэтому еще у древних христиан была поговорка: «Кому Церковь – не мать, тому Бог – не Отец»: оставаясь вне Тела Христова, человек обрекает себя на ущербную, неполнокровную, а значит, опять-таки эгоистическую жизнь, даже будучи верующим в Бога.

В Церкви есть аспект славный – это живущие и по сей день среди нас святые, и есть аспект трагический – это те, кто носят имя христиан, а делами отрекаются от Него. Из-за таких «призраков Церкви» и хулится имя Божие теми, кто не различает святость Церкви от тех личностей, которые эту святость либо являют своей жизни, либо попирают. Всякий грех, совершаемый христианином, не есть грех Церкви, но есть грех против Церкви: грехом человек пережимает пуповину, связывающую его с материнским телом, и если он не прекращает греха, не кается, то неизбежно омертвеет и отпадет от живого и животворящего Древа жизни вечной.

…Незадолго до своей смерти Василий Васильевич Розанов записал в своем дневнике: «Все больше и больше думаю о Церкви. Чаще и чаще. Нужна она мне стала. Прежде любовался, восхищался, соображал. Оценивал пользу. Это совсем другое. Нужна мне – с этого начинается все.

До этого, в сущности, и не было ничего…

Как не целовать руку у Церкви, если она и безграмотному дала способ молитвы: зажгла лампадку старуха темная, старая и сказала: “Господи, помилуй” (слыхала в церкви, да и “сама собой” скажет) – и положила поклон в землю.

И “помолилася” и утешилась. Легче стало на душе у одинокой, старой.

Кто это придумает? Пифагор не “откроет”, Ньютон не “вычислит”.

Церковь сделала. Поняла. Сумела.

Церковь научила этому всех. Осанна Церкви – осанна как Христу – “благословенна Грядущая во имя Господне”».[23]

Протоиерей Павел Великанов

Царство Небесное

«Верить? Зачем? Чтобы в рай попасть? Это что, где-то там, на облачках, где сады всякие, цветы, еды полно и работать не надо? Знаете, есть такой анекдот: умер человек, попал в рай: а там святые с постными лицами ходят, птички, цветочки, одним словом – тоска зеленая. Смотрит – вдалеке высокий забор. Подходит ближе – музыка слышна. Забрался на забор, а там – дискотека, красивые девушки вино разносят, – он и прыг с забора: и прямо в огонь, на горячую сковородку, кричит: “Гдежекафе, кудаделось?” А черти его кочергой тычут и смеются: “Это не кафе, это у нас агитпункт такой!”».

…Мир XXI века уже живет иными картинами. Как пишет Эрих Фромм, «если бы современному человеку хватило смелости изложить свое представление о Царствии Небесном, то описанная им картина походила бы на самый большой универмаг в мире с выставленными новыми моделями вещей и техническими новинками, и тут же он сам “с мешком” денег, на которые он мог бы все это купить. И он бы слонялся, разинув рот, по этому раю образцов последнего слова техники и предметов потребления – при одном только условии, что там можно было бы покупать все новые и новые вещи, да, пожалуй, чтобы его ближние находились в чуть-чуть менее выгодном положении, чем он сам»…[24]

Но неужели Царство Небесное, к которому устремляются верующие, действительно не более чем «райский супермаркет?» Что же такое Царство Божие, о котором мы постоянно слышим в Евангелии?

Царство Небесное – там, где его Глава – Христос: оно именуется «небесным» совсем не потому, что располагается где-то там высоко, в стратосфере: небесное – значит неземное, царство не этого мира и греха, но мира иного, где правит Бог и царствует Его правда.

Христианство говорит о том, что это Царство начинается еще здесь, в земной жизни: более того, кто не ощутит этого Царства на земле – не найдет его и после смерти! Апостол Павел пишет: Ибо Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе (Рим. 14, 17). Такого светлого, озаренного Святым Духом состояния души многие христиане достигали еще при жизни и тем самым становились свидетелями Царства Небесного.

«Войди с радостью во внутреннюю свою клеть – и узришь клеть небесную… Лествица, ведущая в Царство, внутрь тебя, сокровенна в душе твоей. Беги от греха, погрузись в самого себя – и найдешь там ступени, возводящие к Небесам»[25]. Эти слова сказаны сирийским подвижником VII века преподобным Исааком, но по сути своей лишь раскрывают слова Христа: не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 20–21).

Царство Христово явным образом откроется лишь тогда, когда мир окончательно захлебнется грехом и восстанет против всего святого. И тогда Царство Божие явит себя миру во всей своей силе и славе. Но до тех пор оно сокровенно пребывает в чистых сердцах и в храмах Божиих.

Таинства Церкви, в которых Небеса сходят на землю, превращают храмы в островки Царства Небесного среди земной житейской суеты. Именно здесь чаще всего и происходит встреча с Царством Небесным, которое приходит к человеку так же, как пришел на землю Христос, – скромно, без громов и молний или пугающих чудес. Царство Небесного Отца только зовет к себе, но не пугает и не принуждает. Оно до времени скрывает свою славу, чтобы не допустить насилия чудом над правом свободной веры человека. Но стоит погрузиться в себя – и открывается вечность, сокрытая в сердце:

Стоит отойти от всепоглощающей суеты, немного помолчать, и тогда чистое око увидит вокруг множество отблесков этого Царства. Эти блики разбросаны повсюду – и через чистоту детских душ, и через гармонию природы нас зовет одно и то же Царство Света и Любви.

Но только в храме Бог дает человеку не просто созерцать – вкусить этого Царства, стать его причастником:

Протоиерей Павел Великанов

Шестой день

И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их… И был вечер, и было утро: день шестой (Быт. 1, 26–27, 31).

Любопытную вещь отмечают в этих стихах богословы: предыдущие пять дней творение мира происходило сразу: «и сказал Бог» – «и стало так». На шестой день формула библейского повествования изменилась, разделившись на замысел и его исполнение. О мгновении между двумя этапами часто говорят как о Троическом Совете. Именно его изобразил Андрей Рублев в иконе, ставшей впоследствии символом христианского искусства. И это неслучайно: действительно, сотворение человека стало трагической кульминацией истории мира.

Дело в том, что замысел о создании личности в некотором смысле противоречит факту Божественного всемогущества. Так герой из кинофильма «Поездка в Америку» сталкивается с одной весьма деликатной проблемой: он единственный сын африканского монарха, и ему пришло время жениться. Кандидатура невесты уже утверждена: это прелестная девушка, которую от рождения воспитывали как будущую принцессу, предназначенную во всем угождать мужу. При первом знакомстве принц не нашел в ней недостатков за исключением одного – на вопрос: «Какую музыку ты любишь» девушка отвечала: «Ту, которую любишь ты». Точно такой же ответ был дан и на остальные вопросы жениха. Озадаченный принц отменил свадьбу, сославшись на то, что ему нужна личность, а не кукла для удовлетворения чресел. Впрочем, проблема оказалась в нем самом: выяснилось, что любая девушка в его королевстве точно так же ведет себя перед всемогущим владыкой. Осознав это, принц решил избавиться от своего статуса и отправился на поиски невесты за пределы царства, туда, где он был уже самым заурядным африканцем, – в Америку.

Похожая «революция сверху» происходит в мироздании на шестой день творения. Создать человека по Образу Божию, то есть личностное бытие, возможно только одним способом – добровольно ограничив

Свое всемогущество. Тройственный Совет неизбежен, ведь предельно высока цена вопроса: в мире предстоит появиться частичке, над которой Сам Творец не властен. Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною (Откр. 3, 20). Бог замыслил сотворить такую дверь, у которой Он сам будет стоять лишь Гостем, не смеющим войти без приглашения.

Но дело не только в самоограничении абсолютной власти. Если в мире появляется иная воля, помимо благой воли Творца, возникает серьезная опасность вхождения в него зла, разрушения, смерти. И взгляд Всевышнего, для которого нет ничего скрытого, отчетливо видит последствия принятого решения: поруганное непослушанием Древо Познания, смерть Адама, братоубийство Каина… Видит Он и Голгофу, и римские гвозди, и Крест – самое мучительное орудие казни, которое изобретет человек.

Но роковое слово все-таки звучит: И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. Зачем? Зачем Богу, чуждому всяких страданий, творить человека, если заранее известно, что нужно будет ради него заразить Себя смертной человеческой природой и умереть под насмешливые крики толпы?

Египетские, вавилонские, греческие мифы рассказывают о появлении человека. И человек в них предстает как побочный продукт игр богов или как чернорабочий, созданный младшими богами для того, чтобы скинуть на него самую грязную и унизительную работу в мироздании. Библейский же Бог хочет сотворить человека. Подобно тому как заботливый отец готовит жилище к возвращению матери с малышом из роддома, Бог заранее творит мир ради человека и для человека, все предназначая ему.

Но желание – это проявление ущербности, неполноты, недостатка. Так, жажда свидетельствует о недостатке жидкости в организме, голод – питательных веществ и энергии. Как объяснить желание Бога, Который в качестве Абсолюта, Полноты не испытывает никакой нужды?

Пожалуй, и среди людей можно найти пример того, что по крайней мере один род желания возникает не от недостатка, а, наоборот, от преизбытка и полноты бытия. Вот человек, у которого сегодня родился сын. Спроси у него в тот момент, когда он узнал о своем новом качестве отца, чего ему недостает до счастья? Он непременно скажет: ничего. Или, вернее, ему недостает рядом друзей, знакомых, прохожих – всех этих встречных-поперечных, которых он созывает к себе на праздничный пир. Точно так же после победы российской сборной на Чемпионате мира по хоккею люди выходили из домов на улицу, желая поздравить первого встречного незнакомца.

Впрочем, кому-то может показаться, что Богу хорошо быть и поэтому Он милостиво разрешает человеку быть тоже. Так миллионер, отъезжая с выигрышем из казино, самодовольно глядит на нищего бродягу и протягивает ему мятую купюру: на, дескать, помни мою доброту. Но в том жесте, которым Господь вызывает человека из небытия, вряд ли можно найти что-то похожее на милостивый подарок богача бедному соседу.

В рублевской «Троице» изображены две жертвенные чаши: одна стоит на столе, который обступили Ангелы: в ней голова тельца – это символ ветхозаветной жертвы, совершавшейся в храме Соломона; вторая образуется краями одежд двух крайних Ангелов, так что внутри этой чаши оказывается средний Ангел в ало-голубых одеждах Христа. Он – Жертва Нового Завета. Таким образом, символика Тройственного

Совета становится ужасающе ясной: Бог творит человека уже распятыми руками. В том, чтобы поменяться одеждами с нищим нет больше милости. Это любовь. Она вызывает человека из небытия: в первый раз – в Эдеме, второй – на Голгофе.

Ответить на эту любовь и предстоит каждому из нас на седьмой день – день человеческой истории.

С.А. Мазаев