Глава 3
Лэндон
Отец как будто не замечал, что я бросил хоккей. А еще он не замечал, что я отдалился от друзей и замкнулся в себе. Он только каждый день присылал за мной в школу водителя, да и то потому, что я сам, выходя из машины в первое утро после похорон, спросил, как мне добраться домой.
Глаза отец прятал под солнечными очками, и я не видел той боли, которая обжигала его каждый раз, когда он сталкивался с тем, что мамы больше нет и кто-то другой должен делать те вещи, которые всегда делала она. Именно она забирала меня из школы, потому что оттуда до дома было двадцать пять минут езды на машине или на метро, куда мне до сих пор не разрешали спускаться одному, а потом еще и несколько кварталов пешком.
Я хотел предложить: «Мне уже тринадцать, я вполне смогу добраться сам», – но отец сказал:
– Я… пришлю за тобой шофера. Ты ведь освобождаешься в три?
– В половине четвертого, – поправил я, закидывая на плечо рюкзак и выходя из машины. Я почувствовал, как внутри меня закипает злоба, и с трудом ее подавил.
В то время года по утрам уже бывало прохладно, хотя еще и не настолько, чтобы изо рта валил пар. Дети, которых привезли пораньше, болтались у крыльца в ожидании первого звонка, а кто-то еще только вылезал из родительских машин. Ни те ни другие не торопились войти в здание. Как только я появился, все головы повернулись в мою сторону. Родители вместо того, чтобы поскорее отъехать, продолжали стоять у обочины. Их глаза были похожи на десятки маленьких лампочек.
– Лэндон? – Я обернулся на голос отца, смутно надеясь, что он позовет меня обратно в машину и отвезет домой или к себе на работу. Я бы обрадовался чему угодно, лишь бы не оставаться здесь. – У тебя есть ключи от дома? – Я кивнул. – За тобой приедут к половине четвертого. Я вернусь рано. Самое позднее в половине шестого. – На скулах у него проступили желваки. – Как только войдешь в дом, закройся на замок. И проверь окна.
Я еще раз кивнул и захлопнул дверцу. Отец бросил на меня взгляд через стекло, и у меня снова перехватило дыхание от безумной мысли, что он, может быть, все-таки разрешит мне не оставаться здесь. Но он поднял на прощание руку и уехал.
Про хоккей я ему ничего не сказал. Просто бросил занятия. Когда мне наконец позвонил тренер, я отказался вернуться в команду. Тот возразил, что тренировки, возможно, помогут мне отвлечься и что я могу не переживать, если потерял форму, – постепенно я все наверстаю. Ребята будут рады меня поддержать. Кто-то из них даже предложил нарисовать на наших шлемах или вышить на рукавах мамины инициалы. Я слушал молча. Ждал, когда же тренер поймет, что я не стану с ним спорить. Но и на тренировку не приду.
Не знаю, продолжал ли отец платить за хоккей, или ему перестали посылать счета. Мне было наплевать.
До того кошмарного дня (теперь все делилось для меня на «до» и «после») мне нравилась одна девочка. Ее звали Есения. С конца прошлого учебного года мы с ней не виделись, хотя и перебросились за лето несколькими эсэмэсками, а еще обменивались загадочными фразами в социальных сетях. Это было все равно что флиртовать друг с другом при помощи семафора. «Клевое фото! Супер! Особенно глаза» – так она написала, когда я выложил снимок, который мама сделала на пляже возле дедушкиного дома. Я стоял на закате у кромки моря.
По поводу этой фотографии я получил десяток комментариев, но Есения была единственной, чьи отзывы меня действительно интересовали. И это сообщение оказалось самым смелым из всего, что мы друг другу сказали.
За лето я вырос, чему ужасно обрадовался, потому что в седьмом классе мы с Есенией были примерно одинаковые, а девчонки придают таким вещам большое значение: хотят носить каблуки и при этом не быть выше кавалера. Я прибавил три дюйма и не собирался на этом останавливаться. Ведь у отца рост шесть футов с лишним – больше, чем у обоих моих дедов.
Есения была единственной дочерью посла Сальвадора – красивой смуглой девочкой с блестящими, коротко остриженными черными волосами. Во время обеда ее огромные карие глаза следили за мной с другого конца столовой. Семья Есении жила в особняке за Дюпон-Серкл[2]. После каникул я уговорил маму разрешить мне одному съездить туда на метро, но все не мог набраться храбрости, чтобы напроситься к Есении в гости.
На второй неделе занятий я наконец-то улучил момент, когда она была одна, без своих многочисленных подруг, – для тринадцатилетних девочек такие минуты довольно редки, – и на одном дыхании выпалил заготовленный текст:
– Привет! Сходим в субботу в кино?
Есения удивленно заморгала. Наверное, заметила мои три дюйма. Она была самой высокой девочкой в параллели, и некоторые мальчишки смотрели на нее снизу вверх.
– Со мной, – уточнил я, видя, что она не спешит с ответом.
– Э-э… – Есения переступила с ноги на ногу, зажав книги под мышкой. Сердце у меня забилось: «Черт! Черт! Черт!» Наконец она сказала: – Честно говоря, мне пока не разрешают гулять с мальчиками.
Хм! Теперь пришла моя очередь неловко переминаться:
– Ну тогда, может, мы… посмотрим какой-нибудь фильм у меня дома?
Подумав, она ответила:
– Ладно, конечно. Я тебе напишу.
Я почувствовал себя так, будто меня окунули в холодную воду, резко выдернули, а потом поцеловали, но только кивнул, изображая невозмутимость. Я пригласил девушку на свидание. Оказывается, не так-то это и сложно!
В конце коридора появились подружки Есении. Они стали звать ее, с любопытством поглядывая на меня. «Привет, Лэндон!» – крикнула одна из них.
Я с улыбкой ответил на приветствие и пошел в свой класс, держа руки в карманах. «Да! Да! Да! Да!» – беззвучно твердил я, как будто забросил шайбу, которая влетела в ворота, проскочив прямо под наколенником вратаря. До субботы оставалось всего пять дней.
Через двадцать четыре часа для меня наступило «после».
Лукас
– Сволочь!
Я стиснул зубы, чтобы не ответить: «Да не может быть! До тебя мне никто такого не говорил!» – и продолжил оформлять квитанцию на штраф. Слава богу, я ее уже почти заполнил.
Мне бывает жалко водителей, у которых время парковки заканчивается за секунду до того, как они возвращаются в машину. Мне бывает жаль их, когда они неправильно паркуются, потому что указатели расставлены непонятно. Но я никогда не жалею студентов, которые внаглую встают под табличкой: «Только для преподавателей!»
Поняв, что ее внешность и предсказуемое восклицание не работают (я не порвал квитанцию и даже не поднял глаз), девушка решила попробовать иначе:
– Ну пожалуйста! Меня не было всего минут десять! Честное слово!
Да, да, как бы не так!
Я протянул ей квитанцию. Она скрестила руки на груди и с вызовом уставилась на меня. Я пожал плечами, вложил бумажку в конверт и сунул его под «дворник».
Возвращаясь к двухместной машинке, на которой передвигался по стоянке, я услышал:
– Сын похотливой макаки!
Так-так! А вот это уже что-то новое. Неплохо, миз[3] Голубой Мини-Купер!
Боже мой! Пожалуй, деньги, которые я получал, не возмещали мне морального ущерба от подобных оскорблений. Само собой, я работал на парковке не ради престижа. И не ради удовольствия запихивать волосы под форменную полиэстеровую фуражку, в которой в жаркие дни (то есть большую часть года) я чувствовал себя так, будто на голове у меня пожар. Еще перед сменой мне приходилось вынимать лабрет из губы (к счастью, прокол уже несколько лет как зажил) и ставить вместо него бесцветный «гвоздик». Форма, которую я носил на дежурстве, представляла собой полную противоположность тому, что висело в моем платяном шкафу.
Благодаря такому моему «преображению» студенты (иногда даже те из них, с кем я бок о бок сидел в аудитории) не узнавали меня, когда я портил им настроение своими штрафами.
– Извините, молодой человек!
Так меня обычно подзывали бабушки студентов, но на сей раз я узнал голос профессора, которому прошлой весной сдавал термодинамику. Вот черт! Засовывая блокнот с бланками в карман, я взмолился, чтобы мистер Новенький Мерседес, которому я оставил квитанцию на штраф за то, что он занял сразу два парковочных места в заднем ряду, не оказался моим профессором. Я не ожидал от доктора Азиза такого разгильдяйства, но за рулем люди иногда ведут себя очень странно, превращаясь из солидных законопослушных граждан в отвязных придурков.
– Да, сэр? – откликнулся я, собравшись с духом.
– Не поможете мне завестись?
Он дышал так, будто только что на спринтерской скорости перебежал футбольное поле.
– Конечно, садитесь. Где ваша машина? – спросил я, проигнорировав девушку в «мини-купере», которая показала мне средний палец, проезжая мимо нас.
Доктор Азиз промолчал, но, судя по поднятым бровям, его озадачил жест, ставший для меня таким привычным. Профессор сел на пассажирское место и, поискав несуществующий ремень, взялся обеими руками за панель.
– Через два ряда отсюда, – указал он, – зеленый «таурус».
Я притормозил на повороте, чтобы доктор Азиз не слетел с кресла. Мне подумалось, что, будь я в своей обычной, менее уязвимой ипостаси, я не позволил бы показывать мне палец посреди стоянки. Но, патрулируя кампус в этой дурацкой форме, я превращался в ходячую мишень для оскорблений.
Когда машина профессора завелась, я отсоединил провода и захлопнул капот:
– Аккумулятор нужно зарядить или заменить. Эта коробка не дает полной зарядки.
Я знал, что мой преподаватель не нуждается в подобных советах, но сказал так, поскольку считал себя неузнаваемым. Оказалось, зря.
– Да, да, мистер Максфилд, не беспокойтесь, я догадываюсь, – рассмеялся он, все еще тяжело дыша. – А знаете? Хорошо, что я вас встретил. Сегодня утром я как раз вспоминал своих студентов прошлых лет. Собираюсь предложить нескольким вашим сокурсникам поучаствовать в исследовательском проекте, который запускают в этом семестре. Он будет посвящен разработке прочных мягких материалов, устойчивых к термодинамическому воздействию, для использования в фармакологии и тканевой инженерии.
Я знал об этом проекте. В прошлом месяце он обсуждался на заседании клуба «Тау-бета-пи», причем с таким энтузиазмом, на какой способны только инженеры-«ботаники».
– Вы ведь уже на четвертом курсе, верно?
Я был настолько ошарашен, что не смог ничего сказать и лишь кивнул.
– Хм… Нас интересуют в первую очередь младшекурсники, потому что они пробудут в университете дольше. – Доктор Азиз усмехнулся каким-то своим мыслям и, скривив губы, посмотрел на меня. – В любом случае, запускать проект должны очень сильные студенты, и если вам это интересно, то вы, вероятно, нам очень пригодитесь. Это будет отражено во вкладыше в диплом. Кроме того, мы получили грант и сможем платить тем, кто пройдет отбор, небольшую стипендию.
Ни фига себе! Я наконец-то вышел из ступора:
– Да, конечно, мне это очень интересно.
– Хорошо. Тогда напишите мне сегодня по электронной почте, и я пришлю бланк для официальной заявки. Правда, должен вас предупредить, что количество мест ограничено. А желающих будет, я думаю, немало. – Здесь профессор не ошибся: некоторые из моих однокурсников запросто толкнули бы меня под поезд, лишь бы их отобрали для участия в этом проекте. – Но я полагаю, – и доктор Азиз заговорщицки улыбнулся, – что вы будете одним из главных претендентов.
В день первой контрольной у Хеллера мне разрешили не присутствовать в аудитории. Я сдуру вышел на дежурство в чужую смену, вместо того чтобы подольше поспать, как делают нормальные студенты, у которых отменили первую пару. Я совершенно разучился распоряжаться свободным временем, и, если между учебой, работой и общественной деятельностью возникало «окно», я заполнял его опять же работой.
В семь утра неожиданно набежавшие тучи заслонили восходившее солнце, грянул гром, и на округу обрушился ливень. Хорошо, что не пришлось мокнуть на мотоцикле: Хеллер подбросил меня до кампуса на своей машине. Я помог ему донести до кабинета ящик с книгами и после того, как мы договорились о планах на день, вышел на улицу через боковую дверь.
Пока я был в здании, выглянуло солнце. Дождь на какое-то время перестал, хотя крупные капли еще срывались с деревьев и карнизов за шиворот студентам, которые семенили по лужам и перепрыгивали через ручейки. Низкие серые облака предвещали скорое и обильное продолжение дождя. В моем распоряжении было от силы пять минут, чтобы добраться сухим до полицейского отделения кампуса.
Я знал, что если дождь зарядит на весь день (а именно это обещали синоптики), то мне не придется патрулировать парковку: меня оставят в помещении отвечать на звонки и перебирать бумаги. У лейтенанта Фейрфакса был вечный завал с документами. Я почти не сомневался в том, что сам он к ним вообще не притрагивался и дожидался ненастных дней, чтобы спихнуть весь этот геморрой на меня. А мне, как ни странно, торчать в кабинете нравилось еще меньше, чем воевать с раздраженными студентами и преподавателями на стоянке.
И я весь день не увижу Джеки Уоллес.
Я постарался отогнать эту мысль, надел темные очки и придержал дверь для трех девиц, которые прошли мимо меня, ни на секунду не прервав своего разговора, как будто я был лакеем или роботом, специально поставленным для того, чтобы открывать им двери. Черт бы побрал эту униформу!
И тут я все-таки увидел Джеки: она шлепала по лужам галошами в ромашках. Я замер, как статуя, продолжая держать дверь, хотя девушка была еще далеко и меня не замечала. Она, похоже, вообще ничего вокруг себя не видела. Я знал, что она направлялась именно сюда, поскольку через минуту у нее начиналась контрольная по экономике. Кеннеди Мура поблизости видно не было.
Дергая плечом, чтобы поправить сползающий рюкзак, Джеки принялась воевать с зонтиком (такой же расцветки, как и галоши). Судя по тому, что она явилась на занятия с опозданием и без своего парня, чего раньше не случалось, да еще и явно нервничала, утро у нее не задалось. «Черт!» – пробормотала Джеки, встряхивая зонт, который никак не хотел закрываться.
Когда после сотого нажатия кнопки он наконец сложился, она подняла глаза и увидела, что я держал для нее дверь.
Волосы у Джеки были влажные, ресницы склеились – значит она попала под дождь, когда шла от общежития к машине или от парковки к корпусу. Я чуть не потерял сознание от близости ее мокрого ненакрашенного лица, от ее красивых глаз. Она пахла жимолостью. Я сразу узнал этот запах, потому что жимолость оплетала маленький домик на нашем заднем дворе, где мама устроила себе мастерскую. Летом, особенно при открытых окнах, трубчатые цветки наполняли комнату сладковатым ароматом. Мама готовилась к осенней выставке, а я сидел тут же за исцарапанным столом и рисовал героев компьютерных игр, или каких-нибудь жучков, или детали неработающего устройства, которое папа разрешил мне растерзать.
Когда Джеки увидела меня, ее хмурая гримаса, адресованная своенравному зонтику, сменилась удивленной улыбкой.
– Спасибо, – сказала она и шмыгнула в открытую дверь.
– Не за что, – ответил я, но она уже убежала.
На занятие по предмету, который я преподавал. К парню, который был ее недостоин.
Я очень, очень давно не позволял себе несбыточных грез.