Глава 2
– Меня от нее тошнит! – процедил Тарас сквозь зубы, с грохотом задвинув дверь купе.
– Потерпи, осталось совсем немного, – сказал Дима. – Больше ты ее не увидишь.
– Ты уверен? А обратная дорога? Спальный вагон на весь поезд один, так что шансы возвращаться домой в компании этой проводницы очень высокие. – Тарас лег на свою полку и положил руки под голову. – Вот скажи, за что мы заплатили?
– За комфорт.
– Вот я и хочу комфорта. А где он, этот комфорт? Радио не работает! И это в спальном вагоне фирменного поезда Харьков – Одесса! Я хочу знать, кто победил в конкурсе красоты. Хочу – и все! Имею право. Это же первый конкурс в СССР. А эта корова смотрит оловянными глазами и только руками разводит. Это нормально, да?! – Тарас поднял голову и посмотрел на Диму.
– Это ненормально.
Дима тоже хотел бы знать, кто победил в конкурсе, но эта мысль не была главной. Главной была свадьба. Зачем она нужна? Да еще на двести человек?! Он был против – остальные за. Его родители тоже были против, но сказали об этом только ему и взяли слово, что он их не выдаст. Он настаивал на том, что с его зарплатой в сто восемьдесят рублей не погуляешь, но родители Лены не слушали. А Лена сразу в крик: как это – без свадьбы? Все обидятся! Ага, обидятся! Это ей надо покрасоваться перед родственниками и подружками. Ладно, пусть делает что хочет. Может, он не прав, может, свадьба для Лены в самом деле важна. Кто их поймет, этих женщин… Он был уверен, что к двадцати пяти годам его опыт по женской части довольно богат, но в этот раз пребывал в недоумении.
Первый раз он влюбился в шесть лет. Во взрослую женщину, дедушкину секретаршу. Дедушка был директором проектного института, того самого, где сейчас работал папа, и Дима сейчас там же работал старшим инженером.
Так вот, еще крохой Дима часто ходил к дедушке на работу. Путь был близким, всего один квартал, и безопасным – пролегал он позади домов, где не было машин. Да и какие машины в то время? На весь двор машины были у дедушки и еще одного соседа, директора завода. Дима входил в приемную и с важным видом направлялся к огромной двери кабинета, обитой черным дерматином. Люба, дедушкина секретарша, здоровалась с ним как со взрослым, называла по имени-отчеству, и под удивленными взглядами посетителей он тянул на себя массивную латунную ручку. А однажды дедушка проводил совещание, и Люба предложила подождать, пока дедушка освободится. В шортиках и панамке, прижимая к груди игрушечную машинку, он забрался на диван и принялся изучать Любу.
У нее были ярко-рыжие волосы, уложенные в высокую прическу, лицо в веснушках, зеленые глаза, алые губы и очень красивые руки, такие, как у мамы, но только с накрашенными длинными ногтями. У мамы таких ногтей никогда не было. У ее подруг, врачей, тоже не было. Люба взглянула на него, и он почувствовал, что краснеет. От волнения он выронил машинку, и она закатилась под стол. Он спрыгнул с дивана, полез за ней – и вдруг увидел округлые колени Любы. «Нашел?» – спросила Люба, заглядывая под стол, а он уже забыл, зачем там оказался.
Дима вылез из-под стола, не зная, куда деваться от непонятной дрожи в теле. И почему-то ему было стыдно, будто он только что соврал, а его поймали на горячем. Лицо пылало, и от этого он еще сильнее злился на себя. Люба наклонилась, подняла машинку и протянула ему, а он боялся посмотреть ей в глаза. Что он понимал тогда? Он забрал машинку и заявил, что, когда вырастет, женится на Любе. Люба улыбнулась и сказала, что это не обязательно.
Потом он вырос. Были одноклассницы, однокурсницы. Было много девушек до того жаркого воскресного утра, когда в его жизнь вошла Лена.
Лена приехала с родителями к ним на дачу по случаю какого-то юбилея – кажется, окончания мединститута – и еще для того, чтобы попробовать новый сорт только что созревшей клубники. Но начался ливень, и до обеда хозяева и гости сидели на веранде. Лена скованно сидела рядом с мамой на краю дивана. Все в ее облике – робкие взгляды на Диму и сжатые кисти рук – давало понять, что она неравнодушна к нему. И Дима начал украдкой рассматривать ее. Она относилась к типу женщин, на которых он обращал внимание: шатенка, полноватая, черты лица настолько правильные, что с нее можно лепить какую-нибудь древнюю богиню. Дима не ощущал особого желания очаровывать ее, но все-таки предложил большой кусок пирога, испеченного мамой. А потом дождь закончился и все пошли в сад собирать клубнику. Вечером, уплетая клубнику со сметаной, Прокопчуки пригласили Хованских посетить их дом на Шатиловке, вернее, дом бабушки. В следующую субботу, даже если будет дождь.
Дождя не было.
Шатиловка – удивительный район в самом сердце Харькова. Съезжаешь с шумного проспекта – и на тебе: частный сектор, зеленый, тихий, воздух свежий, хоть ешь его. Еще поворот – и будто в помине нет города-миллионника.
Кирпичный дом Прокопчуков окружали высокие сосны, а перед ним красовалась клумба около трех метров в диаметре с роскошными розами. В ходе устроенной экскурсии Дима узнал, что когда-то на участке росли помидоры, огурцы и даже картофель. Но после смерти дедушки Ирина Андреевна все перекопала и засеяла газонной травой, привезенной коллегой из Германии. Конечно, не она перекопала – она не любила работу на земле и даже в преклонном возрасте с трудом отличала вишню от яблони, пока на них не появлялись плоды.
Еще в доме жила маленькая собачонка, она все время тявкала и бросалась на гостей. Она и на хозяев бросалась. Лена жаловалась, что она ее кусает не понарошку и чулки всем рвет. До собачонки тут жил боксер. Жил долго, шестнадцать лет, тут его и закопали, предварительно оттяпав голову – из головы потом сделали пепельницу. Пепельница эта стоит у бабушки на работе. Где именно закопан безголовый боксер, Лена не знала, потому что в тот момент сдавала зимнюю сессию. Первое время Лену коробило оттого, что большая собака лежит где-то здесь, под ногами, среди сосен и роз: это же не кладбище, и боксер не котенок. Но вскоре она привыкла. В большой гостиной висело фото этого боксера – красавец, вся грудь в медалях, – но Дима к собакам был равнодушен. Он никогда не жил в частном доме, и мама говорила, что держать в квартире собаку нельзя, что это антисанитария, вот и получилось, что у Димы никогда не было пса…
Клумба поражала ухоженностью – розами занимались Лена и Тамара Николаевна. Ирина Андреевна только нюхала и срезала.
– Вот это, – Лена показала на нежно-розовый цветок в центре клумбы, – одна из самых дорогих роз в мире, «Пьер де Ронсар», любимый цветок актера Луи де Фюнеса. Луковицу бабушке подарил зампредседателя КГБ.
– Одна из самых дорогих? Я бы в жизни тут не посадил, спереть могут.
– Вообще-то у нас не воруют, – с гордостью заявила Лена. – А вот это, – она указала на бордовый цветок бархатисто-черного оттенка, – любимая роза бабушки, «Блэк Баккара».
Дима слушал и потихоньку ревновал. Ему хотелось, чтобы с такой же страстью она говорила о нем, а не о розах. Он задействовал все свое обаяние, и Лена, будто под действием гипноза, умолкла и опустила глаза. Дима взял ее за руку, отвел в сторонку и поинтересовался, свободна ли она завтра вечером. Она бросила быстрый взгляд в сторону беседки, в которой сидели их семьи, и прошептала: «Да».
Через три недели она отдалась ему, и он принял этот подарок. Это действительно было подарком, потому что впервые он не добивался девушки, а позволял себя любить. В нем проснулось что-то новое, и он определил это как взрослость и, наверное, мудрость. Он не думал о Лене со страстью, он думал о ней как о матери своих будущих детей. О верной жене, которая вечером встретит на пороге дома, о хорошей хозяйке, которая вкусно готовит и заботится о чистоте и уюте, а он любил чистоту и порядок – мама приучила.
Лена даже в чем-то была похожа на его маму – не внешне, а в привычках. Она запасалась сахаром, солью, крупами, консервами, макаронами – всем, что могло долго храниться, не выбрасывала зачерствевший хлеб, а кормила птиц, бережно относилась к вещам, не была модницей, но одевалась дорого и добротно – ее родители потешались над такой привычкой дочери и, конечно, гордились, называя ее запасливой белочкой. Она не была транжирой, не была скупой – она была расчетливой, и это Диме тоже нравилось. Он ни с кем не делился своими мыслями, но после объявления дня свадьбы двоюродный брат Лены, Тарас, сказал, что Дима сделал правильный выбор. «Ленка надежна, как весь гражданский флот», – заключил он.
И это было чистой правдой. Диме нравилось, что для Прокопчуков, как и для его семьи, самое главное – благополучие, достаток и уверенность в будущем, настолько, насколько оно может зависеть от человека. Их родители смогли найти общий язык – общались как можно реже, – а вот бабушки не общались вообще, встретились на свадьбе – и все.
На первый взгляд, Ирина Андреевна была обычной старушкой, окруженной розами. Но только на первый. Дальше впечатление менялось, будто крутили калейдоскоп и с каждым поворотом выбрасывали пестрые стеклышки. Пока не остались только черные и серые. Папа Димы недолюбливал Ирину Андреевну, считал, что кагэбист – это диагноз. Он был прав: было в ней что-то холодное и недосказанное. Она много курила, выпуская дым прямо в лицо собеседнику, и смеялась, как Фантомас, если это кряхтенье можно было назвать смехом.
Одна комната в ее доме была завалена чуть ли не до потолка импортной одеждой, обувью, магнитофонами, видеокамерами. А какие шубы там висели! Лена говорила, что это конфискат, что его выдают в качестве премии за хорошую работу, что бабушка продает все это за бесценок и тратит на жизнь – зарплаты в КГБ просто смешные. Дима в такие сказки не верил, а вскоре его неверие подтвердилось: один сотрудник рассказал, что на Шатиловке живет старая кагэбистская сволочь (фамилии не назвал), которая продала ему видеокамеру с таким видом, будто совершила акт благотворительности. Через неделю он зашел в магазин, а там такая же камера за те же деньги, только с гарантией.
Еще Лена говорила, что бабушка вцепится в глотку любому, кто посягнет на благополучие семьи. «Твоя мама тоже вцепится», – подумал Дима: будущая теща была очень похожа на свою маму. И обе были похожи на боксеров. У обеих женщин нижние челюсти были тяжелые и широкие, так что легко можно было представить, как они впиваются в чью-нибудь глотку. Дима однажды видел в кино, как два боксера вцепились медведю в шею, и тот ничего не мог с ними поделать – они висели, как гирлянды. Медведь рычал, раскачивался, пытался их сбросить – все было бесполезно. Подошел охотник и выстрелил ему в голову.
Хорошо, что Лена похожа на папу.
Бабушки Димы, ныне покойные, тоже могли постоять за семью, но они носили яркие платья, обе пережили голод и ненавидели все мрачное, будь то мысли или одежда. Они обе курили, но дым в лицо не пускали. И еще обе вязали. О! Какие свитера, какие уютные носки, хранящие тепло бабушкиных рук, спасали Димины ноги в лютый мороз!
Незадолго до свадьбы стало ясно, что еще немного – и молодые разругаются вдрызг: нормальный мужчина не может вынести многодневное безумие вокруг одного-единственного дня, наполненного дурацкими ритуалами. Взять хотя бы свадебное платье – Лена и ее мама потратили уйму сил, чтобы достать ткань, кружева, фату… Тогда все это можно было только достать. Потом они месяц ходили к портнихе, что-то переделывали, докупали, доставали, и все это сопровождалось истериками и слезами Лены. О туфлях и говорить нечего – их привезли из Москвы, три пары. Подошли одни, остальные у Лены оторвали с руками.
А обряд похищения невесты? Его репетировали тайком от Димы! Дима умолял: не надо этого идиотизма, он уже наблюдал такое на свадьбе однокурсника, видел прыжки и ужимки крепких родственниц невесты, хмельных не столько от выпитого, сколько от усталости. А прятанье невесты за их могучими спинами и выколачивание денег из жениха? А чего стоило свидетелю питье водки из туфельки невесты под ржание выпивших гостей? У свидетеля было такое лицо, будто его сейчас вырвет, хоть он и был выпивши. Жениху совали в лицо сковороду, чтобы целовал! Из прекрасного ритуала соединения двух любящих сердец свадьба трансформировалась в обжорство, пьянство, танцы под музыкальную какофонию в ресторане, массовую драку с битьем посуды. Весь этот омерзительный спектакль утвердил в Диме мысль: у него свадьбы не будет. Расписались – и все! Посидели в кафе с родителями и свидетелями – и хватит.
Поэтому предложение Лены пару недель отдохнуть в санатории его обрадовало: наконец-то они отдохнут, наберутся моральных и физических сил, – день свадьбы выстоять-то надо! С прошлого отпуска осталось десять неиспользованных дней, он прихватит еще четыре выходных – вот вам на полноценную путевку. Путевки в санаторий обеспечивал будущий тесть, ответственный партработник. И вдруг – Лена не едет! А едет Тарас. Как, почему?
– Влюбленным разлука только на пользу, – проворковала Леночка.
Мол, ему нужно хорошо отдохнуть, чтобы с новыми силами ехать в свадебное путешествие в Болгарию, а она продолжит подготовку к свадьбе.
Дима думал две ночи и согласился. К тому же Тарас не был занудой, как большинство друзей Лены, дети номенклатурных работников. Заносчивые, самодовольные, они доводили Диму до бешенства, и он, бывало, конфликтовал. До драки. Но детки номенклатуры не дрались, они брызгали слюной и грозили всемогущим папиком или мамашей. Грозили не очень уверенно – время уже было не то, перестройка.
Дима с первой встречи нашел общий язык с Тарасом. Однажды он провожал Лену и, как обычно, они целовались в подъезде. И вдруг сверху крик:
– Ой! Сестричка! А ну, покажи-ка мне лучшего парня Харькова!
Дима задрал голову. Перегнувшись через перила, на них смотрел светловолосый упитанный блондин. Его пестрый и широкий, по последней моде, галстук качался туда-сюда, пугая Диму – парень вполне мог кувыркнуться через перила и камнем полететь вниз, на мозаичный кафельный пол.
– Тарас, прекрати! – крикнула Лена.
Но тому явно доставляло удовольствие дразнить ее. Он еще наклонился, и галстук еще больше закачался. Под громкий раскатистый смех Тараса Лена побежала наверх, схватила его за шиворот, сказала, что он дурак и что она пожалуется дяде. Тут подоспел Дима и протянул ему руку.
– Наконец-то мы познакомились! А то только и слышу: «Мой Димочка, мой Димочка!» – Тарас виртуозно увернулся от ладошки Лены, направленной на его пухлую щеку, и засмеялся: – Вот так она и тебя будет дрессировать!
Вагон дернулся и вернул Диму к реальности.
– Подъезжаем, – констатировал Тарас, глядя в окно.
Дима стащил с подушки наволочку.
– Ты что делаешь?! – воскликнул Тарас.
– Как что? Постель собираю…
– Ты ее стелил? Деревня, – Тарас незлобиво усмехнулся, – ты в спальном вагоне! Эта корова все сделает.
Дима сконфуженно потер лоб и сел.
Он же сразу, как только вошел, понял, что спальный вагон – другой. Не плацкартный и не купейный. Здесь все было другим. Здесь не пахло прелым бельем, не надо было отдирать полотенце от наволочки – все уже постелено! А то, что постелено, хрустит и благоухает. Уголок белоснежного пододеяльника кокетливо загнут, приглашая пассажира раздеться и лечь на две пышные подушки – это вместо одной, свалявшейся, на которых спят в купе и плацкартном. Тут же, на пододеяльнике, лежит аккуратно сложенный клетчатый шерстяной плед, а не кусачее одеяло, воняющее грязными носками, которое с апреля по октябрь, в так называемое теплое время, надо унизительно клянчить у проводницы. Окно открывается, а не запечатано на зиму, то бишь навеки. А на столе – Дима даже глаза протер – маленькая вазочка с тремя крошечными гвоздиками.
Но все это чепуха в сравнении с тем, что в вагоне действительно ничем не пахнет! Здесь почти не пахнет креозотом, а ведь им пропитаны шпалы. Не пахнет пылью и туалетом, но легкий запах угля от котла с кипятком был, и это приободряло, а то Дима не чувствовал себя в поезде. Но даже в такой санитарной обстановке он не умывался и не чистил зубы. В поездах он этого никогда не делает: мама еще в детстве объяснила, что водичка вытекает из краника, если его толкнуть вверх. А чем его толкают? Грязными руками, после туалета… Так что на кранике столько всякой грязи, что страшно представить. Дима с тех пор удивляется, увидев в руках попутчиков зубную щетку и пасту, – неужели они не понимают таких простых вещей?
В дверь постучали.
– Входите! – сказал Дима.
– Явилась, – недовольно хмыкнул Тарас, скрещивая руки на груди.
– Билеты нужны? – буркнула проводница.
– Нет, – ответил Дима.
Проводница исчезла. Поезд еще раз дернулся, лязгнул и остановился.
– Все, приехали. – Тарас снял обручальное кольцо и сунул в карман куртки. Потом встал и посмотрел на себя в зеркало. Хмурясь, пригладил редкие волосы и вздохнул: – Через пару лет я буду лысым, как папик.
– Квартира у моря… Квартира у моря… – доносилось с перрона.
Море было далеко.
– Сидим и ждем, – сказал Тарас, поправляя воротник рубашки, – за нами придут. Если тот же шофер, что встречал нас с Людкой в прошлом году… – Он досадливо мотнул головой. – Это ужас! Он всю дорогу рот не закрывал, у меня даже голова разболелась, а жене хоть бы что, слушает, хохочет… Она меня так никогда не слушает.
Раздался стук в дверь.
– Входите!
Дверь отъехала в сторону, и в проеме появился бравого вида мужик лет пятидесяти.
– Доброе утро, парни! – улыбаясь во весь рот, пробасил он. – Кто из вас Тарас Игоревич?
– Я.
– А вы, стало быть, Дмитрий Семенович?
Дима кивнул.
– Это все вещи? – Он протянул руки к двум сумкам, стоящим на полках.
– Все, – ответил Тарас.
– Поторопитесь, ребята, мне приказано доставить вас к завтраку.
Он схватил сумки и, немного косолапя, пошел к выходу.
– Это другой шофер, того, наверное, за болтовню выгнали, – сказал Тарас и вздохнул: – В стране грядут большие перемены, если шофер санатория так выглядит. Это печально…
Да, действительно, вид у шофера был непрезентабельный: воротник его когда-то белой рубашки был нещадно истрепан, брюки так давно не гладились, что не осталось даже намека на стрелки, а обут он был в стоптанные сандалии на босу ногу. Правда, от него пахло хорошим одеколоном, он был аккуратно пострижен, выбрит и сиял белозубой улыбкой. Пройдя вокзал насквозь, он свернул направо, остановился у белой «Волги», открыл багажник и поместил в него сумки.
– Включите радио! – властным тоном сказал Тарас, устроившись на переднем сиденье.
Вскоре они узнали, что в конкурсе красоты победила девушка, которая им обоим совсем не нравилась.
К их радости, шофер оказался молчаливым: они не выспались. Дима вообще в поездах спать не может – в отличие от Лены, тряска и лязг колес его не убаюкивают, Лене же стоит коснуться головой подушки – и можно из купе все выносить, включая ее. Однажды у нее вот так дубленку украли, в спальном вагоне, – в других она не ездила. Вызвали милицию, никого не выпускали из вагонов – и что? Ничего. Мама достала другую, еще лучше.
– Вот вы и на месте, – сказал шофер, въезжая в ворота санатория, открытые охранником. – Ваш корпус весной отремонтировали, новую мебель поставили.
Машина обогнула газон, на котором живописно были расставлены греческие амфоры и лежали два жирных кота, свернула влево, и в просвете неожиданно появилось море. Дима ахнул.
«Волга» остановилась у белого трехэтажного особняка с колоннами, вход в который охраняли два спящих каменных льва.
– Наш люкс с той стороны, с видом на море, – сказал Тарас.
Дверь со сверкающей латунной ручкой, точь-в-точь как на дедушкиной двери, открылась, и на крыльце появилась женщина лет сорока. Если бы не белый халат, по ее походке и осанке Дима решил бы, что она служит в армии. Стуча каблуками так, будто проверяет ступени на прочность, она направилась к ним:
– Доброе утро! Как доехали?
– Спасибо, Антонина Денисовна, – ответил Тарас, – хорошо доехали! А вы все так же очаровательны. Моя семья передавала вам большой привет.
– Спасибо. – Женщина провела ладонью по гладким коротким волосам, закрепленным невидимками на висках и за ушами, повернулась к Диме и утвердительно сказала: – А вы Дмитрий Семенович.
– Так точно! – вырвалось у Димы.
Женщина и бровью не повела.
– Я комендант первого корпуса Антонина Денисовна. Сейчас мы поднимемся в номер, а потом я отведу вас в столовую и вы позавтракаете.
– Я знаю, где столовая, – возразил Тарас, – сами доберемся.
– Нет, Тарас Игоревич, порядок есть порядок.
Машины уже и след простыл, а сумки стояли на дорожке.
– Прошу за мной. – Антонина Денисовна начала подниматься на крыльцо. Каблуками она уже не стучала, а поднималась на носочках. Это выглядело кокетливо.
Тарас и Дима, взяв сумки, последовали за ней. Тарас толкнул Диму локтем и поднял вверх большой палец. Тот не понял, что он имел в виду: ситуацию вообще или фигуру коменданта, и пожал плечами.
Вдруг входная дверь распахнулась и из нее выбежала девушка в пестром сарафане, с холщовой сумкой на плече и картонной папкой – в таких продают ватман формата А4. Девушка споткнулась, чудом сохранив равновесие, но папку из рук выронила. Папка раскрылась, и из нее веером посыпались рисунки. Тут же из двери выскочил коренастый мужчина. Увидев Антонину Денисовну, он остановился и, показывая на девушку, с возмущением воскликнул:
– Вот! Снова! На том же месте!
– Я запретила вам сюда приходить! – возмущенно закричала комендант.
– Вы не имеете права запрещать! – огрызнулась девушка. Она бросила на крыльцо пляжную сумку и принялась собирать рисунки. – На каком основании запрещен вход в первый корпус?!
– На том основании, что вы живете в четырнадцатом!
– И что? Не имею права заходить в другие корпуса? Я же не ночевать пришла, – ехидно добавила она.
– Этого еще не хватало! – процедила комендант сквозь зубы.
Дима поставил сумку и поднял два листка, упавшие к его ногам. На одном акварелью была нарисована женщина с рыжим котом на руках, очень похожим на тигренка. Она сидела на скамейке у сельского дома, над ее головой, в распахнутом окне, стояла трехлитровая банка с сиренью. Таких домов с маленькими окошками и скамейками под ними было полно в маминой деревне. На другом рисунке он увидел беседку с колоннами, увитыми розами. Дима протянул рисунки девушке. Она посмотрела на него и на мгновение испуганно отпрянула, а потом вырвала листы из его рук и сунула в папку. Схватила сумку и, спустившись с крыльца, зашагала прочь от корпуса.
– Не наш фасон, – прошептал Тарас, глядя ей вслед. – Мы выберем самое лучшее.
– Выберем? – удивился Дима. – По-моему, мы оба уже выбрали.
– Брось, здесь мы холостяки… Не тушуйся, если что, я Ленке ничего не скажу, и ты моей Людке ничего не говори. – Тарас заговорщически подмигнул и вошел в дверь. – Антонина Денисовна, – громко спросил он, – а что натворила эта… в сарафанчике?
– Ей, видите ли, понравился вид на море с чердака моего корпуса, – не оборачиваясь, ответила комендант. – А если бы ей понравился вид из моей спальни, я что, должна пустить ее туда? Художницу из себя корчит! Пусть рисует то, что видит из своего окна! Да и никакая она не художница. В моем корпусе всегда останавливается лучший московский портретист Михайлов – вот он художник, он все наше правительство рисует. А эта? Познакомиться ей надо с кем-то из моих жильцов, вот и вся ее забота!
Антонина Денисовна отперла дверь номера и вручила им по ключу.
– Устраивайтесь – и на завтрак. Я буду ждать внизу.
Трехкомнатный люкс превзошел все ожидания. В том смысле, что был на редкость безвкусным. Стены и потолок изобиловали узорчатой лепниной, почему-то окрашенной золотой краской: приклеившись крылышками к потолку, по углам и вокруг люстры висели пухлые амурчики. В пухлых золотых ручках они держали гипсовые золотые луки и целились в Диму золотыми стрелами. Добротный паркетный пол был покрыт пестрыми коврами и ковровыми дорожками, на окнах – тяжелые парчовые портьеры и гипюровые гардины. Массивное старинное зеркало в позолоченной раме, занимавшее полстены напротив кожаного дивана в кабинете, говорило о вкусах начальника хозчасти санатория или какого-нибудь партийца, который любил здесь останавливаться. Среди всего этого торчали углы полированной мебели из ДСП – новой, но с уже покосившимися дверцами. На огромном балконе стояли кресло-качалка, три стула и круглый деревянный стол, покрытый кружевной скатертью. В спальнях, расположенных по обе стороны от гостиной, интерьер был получше: мебель там была дубовая – и широкие кровати с резными изголовьями, и тумбочки, и трельяж, и шкафы.
– На кого рассчитан этот номер? – спросил Дима. – На две семьи?
– На мужа и жену, которые страшно надоели друг другу, – хмыкнул Тарас.
Никакого намека – ни цветовой гаммой, ни какими бы то ни было безделушками – на то, где женская спальня, а где мужская, не было – они были одинаковы во всем, даже в цвете покрывал. И в окнах тихонько жужжали кондиционеры! Обе ванные комнаты, расположенные за спальнями, были белыми, как больничный санпропускник, белыми были полотенца, халаты, тапочки и подушки на плетеных ротанговых креслах.
Пройдясь по номеру, Дима вернулся в гостиную. Тарас щелкнул выключателем, и хрустальная люстра ярко вспыхнула. Отразившись в зеркале, свет ударил в глаза и слился с солнечным.
– Выключи, – попросил Дима, склоняясь над телефоном. – У меня такое чувство, что мы с тобой – ответственные работники на пенсии.
– Мы с тобой наследники ответработников, – уточнил Тарас и вышел на балкон. Он сел в кресло-качалку и закинул ноги на перила. – Моя спальня правая, ладно?
– Ладно, – ответил Дима. – Привет, – сказал он, услышав в трубке голос мамы. – Мы уже на месте.
– Мальчик мой, будь осторожен! В воду сразу не входи, в июне она еще холодная. Если заболит горло…
– …я тебе позвоню, – засмеялся Дима. – Ты так говоришь, будто мне пять лет.
– Для меня ты навсегда останешься ребенком, – серьезно сказала мама. – Не пей воду из-под крана, можешь отравиться, и весь отдых пойдет насмарку. Если заболит желудок…
– …я сразу позвоню тебе! – отрапортовал Дима.
– Правильно, – мама вздохнула.
– Не волнуйся, все будет хорошо.
– Как я могу не волноваться? – воскликнула она. – Вот будут у тебя свои дети, тогда поговорим. Будь благоразумным. Звони каждый день.
– Хорошо. Привет папе.
– Ты звонил Лене?
– Нет еще.
– Не забудь позвонить. – В голосе мамы звучала гордость: все-таки ей он позвонил первой.
– Эй, передай привет Ларисе Алексеевне! – донеслось с балкона.
– Ма, Тарас передает тебе привет. Спасибо, я ему тоже передам.
Дима набрал рабочий номер Лены:
– Мы на месте, все очень красиво. Спасибо, милая.
– Я знала, что тебе понравится. Я уже соскучилась.
– Я тоже соскучился по тебе.
– Набирайся сил, дорогой, они тебе скоро понадобятся, – игриво сказала Лена.
– Конечно понадобятся… – в тон ей произнес Дима. – Я вечером еще позвоню.
– Тебе от всех привет, – сказал он Тарасу, выйдя на балкон.
– Спасибочки. – Тарас шумно втянул носом воздух и встал с кресла. – О море, узнаю тебя! Ты только посмотри, какой вид! – Он развел руками. – На всем побережье нет лучшего места, уж поверь мне. Везде равнина, а тут скала. Сказка! Наша партия знает, где хорошо!
Действительно, вид был то что надо. От корпуса до обрыва вела широкая дорожка длиной метров пятьдесят с кустами бордовых роз по обе стороны. Она заканчивалась у открытой римской беседки из белого мрамора. Когда-то на ней, видимо, был купол, но сейчас остался только металлический каркас. Беседку окружали кусты белых роз, а за ней, над обрывом, в обе стороны тянулись белые перила с пузатыми грушеподобными балясинами.
– Она рисовала эту беседку, – сказал Дима.
– Кто?
– Девушка в сарафане.
– Замечательно! Ну, ты готов?
– Я? Всегда готов.
– Тогда идем набивать желудки.
Дима отнес сумку в свою спальню, вымыл руки, ополоснул лицо, надел чистую рубашку и вышел вслед за Тарасом, напевавшим: «Без женщин жить нельзя на свете, нет!»
– Здесь лифты на пляж, – комендант показала на железобетонное кубическое сооружение без окон с крытой террасой наверху через лужайку от корпуса. – Лифты работают до десяти вечера, после десяти с пляжа можно подняться только по лестнице, выдолбленной в скале, вы увидите ее. – Комендант взглянула на Диму. – Но режим санатория требует, чтобы пациенты возвращались в номера до десяти часов. Конечно, могут быть исключения, но лучше этим не злоупотреблять. После завтрака я принесу санаторные книжки, в них указаны номера ваших лежаков на пляже: одиннадцатый и двенадцатый в первом ряду.
По дороге в столовую Антонина Денисовна рассказывала о природных богатствах санаторского парка, и Дима только успевал крутить головой. Тарас из вежливости тоже иногда посматривал по сторонам. На повороте из-за пихты вышли две девушки. Увидев их, Тарас приподнял узкие, по последней моде, солнечные очки и шепнул:
– Вот настоящее богатство санатория…
Поравнявшись с ними, одна девушка кокетливо улыбнулась, и он водрузил очки на место. Скорее всего, именно ее, платиновую блондинку, он назвал «богатством».
Послышался плеск воды, и они вышли к двухэтажному зданию с фонтаном перед входом.
– Здесь столовая, библиотека и клуб, – сказала дежурная и повела их вверх по лестнице.
Они вошли через стеклянные двери и поднялись на второй этаж. Слева, на шпонированной двери, висела табличка с надписью «Библиотека», а справа находилась столовая, это было ясно по запаху. Но дежурная прошла мимо входа в столовую дальше, в конец широкого коридора. А там толкнула массивную коричневую дверь.
Помещение с видом на море, в котором они оказались, напоминало не столовую, а зал ресторана: около трех десятков столиков на двоих и четверых были покрыты белыми скатертями. Вдоль стен – фикусы в кадках, аквариумы, на подоконниках – горшки с цветами, на каждом столике – вазочка с розочкой. Розочки были разного цвета.
– Ваши места, – Антонина Денисовна указала на два полукресла возле столика у окна, между фикусом и аквариумом, с бордовой розочкой. – Ваш официант.
Дима обернулся и увидел мужчину в белом пиджаке и черных брюках.
«С таким лицом надо в КГБ работать, а не салаты разносить», – подумал он и сел в полукресло.
Весь завтрак, всю дорогу до корпуса, да и пока раскладывал вещи, Дима не переставая думал о художнице и злился на себя. Да что с ним такое?! Он уже, считай, женат, его невеста в тысячу раз лучше – тут он почему-то остановился, – а эта девушка из себя ничегошеньки не представляет: самая обычная, в простеньком сарафане, без маникюра, без косметики. Он неожиданно для себя улыбнулся, подумав, что если поцеловать ее, то на губах не будет вкуса помады, а пудра не будет щекотать нос. Как только он переоделся в шорты и футболку, пришла Антонина Денисовна с санаторными книжками.
– Мы же не будем ходить на лечебные процедуры? – Вопрос Тараса прозвучал почти как утверждение.
– Делайте, как считаете нужным.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Комендант попрощалась и ушла.
– Массажем и жемчужными ваннами мы займемся на пенсии, – сказал Тарас. – Пойдем искупаемся, сейчас время процедур, так что до обеда на пляже никого не будет.
Они спустились на лифте, прошли по тоннелю и оказались на пляже из четырех карт метров по пятьдесят каждая, усыпанных мелкими камешками и разделенных бунами. Пляж был искусственным. Когда-то здесь был крутой обрыв, но скалу взорвали, образовавшуюся площадку разровняли, скрепили металлическими балками, залили бетоном и соорудили навес. А под ним поставили четыре ряда лежаков: двадцать пять в первом ряду и по пятьдесят в остальных. Первый ряд был привилегированным: мало того что на каждом топчане лежал шерстяной плед и поролоновый матрац в нейлоновом полосатом чехле – такой Дима видел только в зарубежных фильмах, так еще рядом с топчаном стоял небольшой деревянный столик.
Пляж действительно был пуст, только две кошки – видимо, тут кошачий рай – и одна собака мирно лежали в тени, прижавшись спинами к бетонной стене. Дима снял шорты и майку и по ступенькам спустился к морю.
– Это тебе не Фонтанка, – сказал Тарас, – даже в разгар дня тут плещется не более пяти человек.
– Почему?
– Да потому что сюда приезжают только старички. Им не до моря, они свою подагру в жемчужных ваннах греют.
Он разбежался и нырнул. Дима последовал за ним.
Вдоволь наплававшись, они устроились на лежаках. Дима не заметил, как задремал.
Разбудил его смех. Он открыл глаза и увидел двух девушек, тех самых, которых встретили по дороге в столовую.
– Девочки, мой друг проснулся! – воскликнул Тарас, и девушки уставились на Диму.
«Богатство» санатория, платиновая блондинка с длинными прямыми волосами, разделенными пробором пополам, была в красном бикини и с массой пестрых украшений: гирлянда ярко-красных крупных бус, три золотых кольца, пластмассовые красно-белые браслеты и золотые кольца-серьги длиной почти до плеч. Наверняка она считает себя эталоном красоты, но на самом деле ничего особенного: свои недостатки она пыталась скрыть тушью, тенями, помадой и румянами. Она сильно переборщила и на залитом солнцем пляже выглядела нелепо – нанесла на веки так много темных теней, что ее можно было прямо сейчас снимать в немом кино, не хватало только мундштука с тлеющей папироской. Она все время убирала пряди, спадавшие на лицо, и любовалась своими руками: то гладила, то массировала – выставляла напоказ. Руки были ухоженные, маникюр – свежий. Только колец многовато. Ноги тоже были ухоженными. На Диму она не смотрела, а скользила по его лицу быстрыми взглядами-мазками.
«Надо сказать ей, чтобы убрала пряди за уши и успокоилась», – подумал Дима и перевел взгляд на другую девушку.
Ее подруга, коренастая шатенка в закрытом купальнике, скромно стояла в метре от лежаков. Она явно была из тех, что сами себя стригут, шьют и вяжут для себя и считают, что внешность для женщины не главное, что маникюр и педикюр не обязательны. Они довольно умны, всегда чем-то заняты, куда-то спешат, в транспорте читают философскую литературу, на вопросы отвечают односложно и тяжело сходятся с людьми. Наверняка она понимала, что ее роль – оттенять блондинку. И что блондинка – единственный мостик между нею и парнями. Может, что-то и ей перепадет.
– Девочки, знакомьтесь, это Дмитрий Хованский, человек с большим сердцем и не менее большим будущим.
Дима кивнул:
– Дмитрий.
Блондинка взмахнула ресницами и убрала с лица прядь волос:
– Светлана.
В ее голосе звенел металл, будто говорил не человек, а робот. Однажды Дима прочел, что по голосу можно распознать, искренний ли человек перед вами. У искреннего голос идет из груди, тембр меняется и он ласкает слух переливчатостью и глубиной. А у неискреннего идет из головы, и создается впечатление, будто у него сдавило горло.
– А ты волосы за уши спрячь, чтоб не мешали, – посоветовал Дима и повернулся к другой девушке.
– Анна, – пропела шатенка.
Ее мягкий тембр был приятен для слуха.
– Очень приятно.
Он солгал – было не очень приятно. Вернее, было неприятно. Зачем они здесь? Он бросил на Тараса недовольный взгляд, но тот уже заливался соловьем. Тарас обожал, когда ему заглядывали в рот. И была причина – он знал не только много баек о харьковских и столичных знаменитостях, но и так рассказывал анекдоты, что народ покатывался со смеху. Аня слушала и улыбалась краешком рта, Света ахала и охала, при этом оставаясь напряженной.
– Расслабься, Светланка! – Тарас приобнял ее.
Она не убрала его руку и вопросительно посмотрела на Диму. Дима принялся изучать горизонт. Увы, довольно часто ему попадались женщины, похожие на Свету. Это не значило, что у них были такие же волосы и жесты, та же привычка отбрасывать пряди с лица, будто играя в прятки, и так же говорить. Напротив, внешне они могли быть полной противоположностью, но внутренне были близнецами, а Диму всегда интересовал внутренний мир женщины, – это у него было от отца. Внешность, конечно, тоже имела значение, но только в первые минуты, чтобы глаз выхватил девушку из толпы. А потом бывало по-разному, но еще никогда ему не везло так, как папе.
«Я просто обязан украсть телефонную будку, ту, что возле литерного дома напротив вокзала, вторая слева. В ней я первый раз увидел твою маму. Я вошел в будку рядом, хотел позвонить, но увидел твою маму и обо всем забыл. Кому звонить? Зачем? Я пялился на маму, как дурак. Она улыбнулась, и вдруг в ее глазах сверкнул яркий огонь. Такой яркий, что я зажмурился, а когда открыл глаза, твоя мама уже стояла в розовом свете. – Папа прокашлялся и покосился на маму. – Любимая, у меня был очень дурацкий вид? – Мама опустила глаза, улыбнулась и ничего не ответила. – Так я влюбился, на всю жизнь. Твоя мама удивительная женщина, живу и удивляюсь каждый день – за что мне так повезло? Дорогая, а ты не жалеешь, что выбрала меня? – Мама снова улыбнулась. – Вот, смотри, сынок, та самая улыбка!»
Дима радовался за родителей и мечтал утонуть в чьих-то глазах. Мечтал увидеть такую улыбку, чтобы забыть обо всем на свете.
Но пока не увидел. Возможно, вообще никогда не увидит.
Дима снова посмотрел на Свету. От этой получишь только неприятности, а Тарас уже влип – он только ей рассказывал анекдот, будто ни Ани, ни его рядом не было. Вот дурак! Со Светой вообще лучше не связываться, даже если станет совсем тоскливо. Она из тех, кто сначала бросает короткие призывные взгляды, а потом старается остаться с мужчиной наедине. Когда это случится, она предложит искупаться при луне, а после купания ляжет на камешки и томно изогнется. Когда мужчина начнет ее целовать, она будет сопротивляться и говорить: «Ах! Нет, нет». Мужчина встанет, возьмет свои джинсы, но она яростно вырвет их из его рук и отдастся тут же, на камнях.
Следующие дни будут похожи на американские горки: то она будет тащить его в номер, то после любовных утех закатит истерику, что он не любит ее, а только развлекается, что они скоро расстанутся и никогда больше не увидятся. В конце концов мужчина скажет, что это правда, что у них всего-навсего короткий курортный роман. Полдня она не будет его замечать, а потом пришлет Аню (Маню или Таню) с запиской. Вот здесь надо устоять и не идти на свидание. Потому что если пойдешь, то сразу начнется преследование с угрозами и обмороками. Как-то одна девушка пришла к Диме домой и сказала, что, если он не согласится прийти на свидание, она покончит с собой. Мама была дома и тихонько вызвала скорую. Скорая приехала быстро.
– Мы повезем вас в пятнадцатую, – сказал врач с грустным лицом.
– Куда?
– В психиатрическую… Вы же хотите покончить с собой, да?
Девушка решила, что это шутка, но мама в таких случаях шутить не любит, и девушку отвезли в психиатрическую клинику.
Больше она не приходила.
А вот Тарас любит подобные «развлечения» и с удовольствием пускается в них, говоря: «Даже если Люда снимет меня с женщины, я скажу, что это неправда. И она мне поверит, потому что очень хочет в это верить».
Дима думал об этом и смотрел на воду, как вдруг его внимание привлекла девичья фигура, залитая солнцем. Это была та самая девушка, в сарафане, с той же папкой под мышкой. Дима почувствовал, что краснеет. Боковым зрением он увидел, что Света посмотрела сначала на девушку, а потом на него.
– Явление великой художницы народу! – с насмешкой выдавила она. – Аня, сделай что-нибудь, чтобы она отстала.
Но девушка и не думала приставать к ним. Она помахала рукой и прошла вглубь пляжа на последний, четвертый ряд.
– Вы ее знаете? – спросил Тарас.
– Это Настенька, – ответила Света, подражая детскому голосу, – повариха в детском саду. А я имею счастье жить с ней в одном номере.
– А почему ты говоришь с такой иронией? – не унимался Тарас.
– Да потому, что у нее мозги не на месте, – пояснила Света, коротко взглянув на Диму.
– Ну что ты выдумываешь? – В голосе Ани звучал укор. – Она нормальная девчонка.
– А, ладно! – поморщившись, махнула рукой Светлана. – Нам что, больше говорить не о чем? Я ее знать не знала и, когда домой вернемся, общаться не намерена.
– А откуда же вы, красавицы? – поинтересовался Тарас, глядя на Свету.
– Из Сум.
– О, Сумы! – Тарас поднял вверх палец. – Я давно хотел узнать, почему Сумы – это Сумы, а не… ну, не знаю. Откуда такое название? Наверное, там все с сумками ходят, вот с такими большими, – он развел руки в стороны, – в поисках дефицита!
– Я с сумками не хожу, – отрезала Света.
– Вы почти угадали, – Аня растянула губы в вежливой улыбке, – существует легенда, что город построен на золото, найденное в трех сумках.
– Это как?
– Казаки нашли три сумки с золотом – их вроде бы потеряли курьеры Богдана Хмельницкого. Решили, что это Божье благословение, и построили на том месте крепость. На первом гербе нашего города изображены эти самые сумки.
– Очень познавательная история! – воскликнул Тарас.
– Я иду купаться. – Дима бросил на лежак темные очки и пошел в воду. Ему не хотелось слушать пустую болтовню. Ему хотелось к Насте. Его тянуло к ней. Он надеялся, что она пойдет купаться.
Направляясь к воде, он поигрывал мускулами и старался выглядеть красивее Аполлона Бельведерского. И еще он чувствовал что-то новое, непривычное и необъяснимое. У него сжалось в груди и пересохло во рту, он был как натянутая струна, вот-вот готовая лопнуть.
Настя расстелила полотенце на лежаке и сняла сарафан. Посмотрела на пляж и вспомнила слова нового заведующего: «Используй путевку на все сто. Ходи на все процедуры, плавай не менее пяти раз в день, и обязательно раненько утром, до завтрака. Ты должна быть здоровой, у тебя особая работа». Да… Работа у нее действительно особая – такого премерзкого заведующего с липким взглядом свинячьих глазок еще поискать! После встречи с ним хочется вымыться, будто он не смотрит, а ощупывает пухленькими ручками с толстенькими бабскими пальцами. Но вообще-то ей грех жаловаться на работу – радоваться надо, что общежитие дали, что надбавка к окладу есть, что на квартирный учет поставили. И на такой курорт отправили! У других девчонок этого и в помине нет. Настя собралась с духом и пошла к морю. Попробовала воду ногой – холодная! – и, все сильнее сжимая кулаки в надежде, что привыкнет, вошла в море.
Сколько раз, сидя под деревьями, они с друзьями говорили о море и удивлялись, что вода в нем соленая и что оно глубже и шире речки, на которую их водят купаться. Настолько шире, что другого берега не видно. Это невозможно было понять, как и то, что за высоким забором есть другая жизнь, в которую им придется когда-то войти, навсегда закрыв за собой двери детского дома. Иногда из той жизни к ним наведывались люди, они ходили по корпусам, смотрели на детей и уходили. Это могла быть санитарная или пожарная инспекция или социальные работники, проверяющие условия жизни, – детям было все равно, они бросались ко всем и просили забрать отсюда.
Насте было пять лет, когда она тоже попросила забрать ее. Она взяла тетю за рукав и рассказала обо всем, что лежало на сердце: что у нее есть мама, что мама ищет ее, что нужно только забрать ее отсюда, и мама сразу ее найдет. И еще она сказала, что ее мама самая добрая и красивая. Тетя обещала забрать ее завтра утром, и Настя всем сердцем поверила. Перед сном она разложила на кровати сиреневый шерстяной платок, положила на него старенького облезлого лисенка, вязаную шапочку, осенние ботинки, желтое в цветочек платье из ацетатного шелка, альбом и три карандаша: синий, красный и зеленый. Потом завязала платок узелком, сунула под одеяло и, одетая, легла в постель.
Она боялась раздеться, чтобы не заставить тетю ждать, а то вдруг у нее не будет времени. Она боялась уснуть, но незаметно закрыла глаза, и… Утром она получила нагоняй от воспитательницы за то, что легла спать в одежде. «Меня сегодня повезут к маме!» – с достоинством сказала Настя, и спальня погрузилась в мертвую тишину. А потом вдруг все дети заплакали. Прибежали другие воспитательницы, начали их успокаивать, но это не помогало. Дети должны были наплакаться, чтобы отлегло от сердца. Потом все вернется, но это будет не сегодня.
Так Настя узнала, что такое обман, и это было больно. До этого она верила, что детский дом – это временно, она даже не украшала рисунками стену у изголовья, как это делали другие дети. Она всегда чувствовала себя как на перроне – вот-вот придет поезд и заберет ее, поэтому она всегда должна быть причесана, одежда должна быть чистой, все должно быть под рукой: и лисенок, который с ней всегда, сколько она себя помнит, и альбом, в котором она уже понемножку писала каракули и рисовала, и ботинки, и шапочка. Она уже считала себя взрослой – ей иногда поручали присматривать за трехлетками, ей доверяли! А тут она, вполне взрослая, слепо доверилась взрослому человеку, да еще как доверилась! И она поклялась больше никогда не верить обещаниям тех, кто жил по ту сторону забора. Директор и все воспитатели тоже там жили.
Но один взрослый жил здесь, это был сторож дядя Рома. Он выходил за забор ненадолго и возвращался с тяжелой сумкой. Из этой сумки он доставал конфеты, коробки с кукурузными палочками, пряники и сушки. И угощал детей. Однажды Настя сидела на скамейке, наблюдая за воробьями, купавшимися в луже, и не заметила, как подошел дядя Рома.
– Привет, Настенька! – бодро сказал он.
Она подняла глаза и прищурилась – светило яркое солнце. Руки дяди Ромы были спрятаны за спину.
– Угадай, в какой руке?
Она улыбнулась – когда дядя Рома так делал, дети никогда не ошибались.
– В правой!
– Молодец, получай!
Она протянула руку, и дядя Рома вложил в нее крошечный деревянный домик.
– Нравится?
– Очень!
И это была правда – уж очень красивым был домик. Стены синие, окна золотистые, будто в них горит свет, и красная крыша.
С той поры Настя не расставалась с домиком, и в ее сердце родилась мечта: она вырастет, и у нее будет свой дом, большой, красивый и уютный. Она изобразила его на большом альбомном листе. Перед домом нарисовала скамейку, а на ней – маму с рыжим котом на руках. «Мой дом», – написала она под рисунком.
Что такое «мое», она прочувствовала однажды во время дежурства. В обязанности дежурных входила уборка раздевалки, спальни и чистка обуви. Дело было осенью, ботинки у всех одинаковые, да к тому же одинаково грязные. Настя смачивала тряпочку в тазу, мыла ботинки, потом другой тряпочкой вытирала насухо и ставила на газеты, расстеленные вдоль стены. Когда она взяла свои ботинки, в груди вдруг стало тепло. Она не вымыла их лучше других, но, пока она мыла, ей было как-то необычно хорошо… Закончив, она поставила ботинки на газету и улыбнулась. Потом поставила чуточку ровнее, смахнула невидимые пылинки и поклялась себе, что, когда вырастет, у нее будет много своего.
А пока она все это представляла и иногда видела во сне, а проснувшись, сразу зарисовывала и клала в папку, подаренную директрисой. Первые рисунки были неумелыми, но шло время, она училась. И однажды директриса сказала, что придет дядя и Настя должна показать ему свои рисунки. Дядя действительно пришел вместе с комиссией РОНО.
– Тебе надо учиться на художника, – сказал он. – Я запишу твою фамилию и что-нибудь придумаю.
Настя поверила. Время шло, но дядя так ничего и не придумал, и Настя корила себя за то, что забыла клятву номер один.
Не только люди из-за забора, но и Дед Мороз не исполнил ни одного ее желания. И вообще, Дед Мороз – это дядя Рома.
Но на своем первом новогоднем утреннике, почти в четыре годика, она ничего этого еще не понимала, потому что была совсем маленькая, и, сидя в самом конце актового зала, с нетерпением и испугом ждала, когда же назовут ее фамилию. В сотый раз шепча коротенькое стихотворение, она ерзала по скамеечке, кусала ногти, одергивала юбочку, вытягивала шею и вертела головой во все стороны. Она боялась забыть стихотворение, приготовленное для Деда Мороза, но пуще всего боялась, что Дед Мороз пропустит ее фамилию, а у нее как раз такое важное для него поручение. Сегодня она кое-что покажет ему и кое о чем попросит. Она сунула руку в кармашек и в который раз проверила, на месте ли рисунок. Рисунок был на месте. Малыш, сидевший на коленях у Деда Мороза, робел и запинался. Да, дети забывали стихотворения и писали в штанишки и на костюм Деда Мороза, но он был умный и стелил на колено клеенку, завернутую в кусок такой же ткани, из которой был сшит костюм. Покончив со стихами, красные, как его костюм, дети обнимали Деда Мороза и что-то шептали на ухо, отчего его глаза блестели и тоже становились красными.
– Палий Настя! – услышала она, вскочила, одернула юбочку, снова проверила, на месте ли рисунок, и направилась к елке. – Настенька, с Новым годом, пусть он принесет тебе счастье! – сказал Дед Мороз, посадив ее на колено, и вынул из мешка плоский синий пакет, перевязанный желтой атласной ленточкой.
Настя заглянула в пакет и ахнула – в нем лежали акварельные краски, кисточки, наборы карандашей и бежевая папка с какой-то надписью. Настя видела такую папку по телевизору, она уже знала, что в ней лежит много больших листов белой бумаги для рисования. Это же целое богатство!
Конец ознакомительного фрагмента.