День ненависти
Мое тело отяжелело. Воздух сгустился. Слова падают, будто камни.
Не могу подняться. Мне трудно дышать, говорить. Не отпускаю твою вялую руку, глажу ее. Жду, надеюсь, что ты проснешься.
Ты лежишь без движения. Без малейшего. Даже дрожь не пробегает по телу.
– Ему вкололи обезболивающее, – объясняет врач. – Все в норме. Не беспокойтесь.
Все в норме?
Вот и пятнадцать лет назад мне говорили: «Не беспокойтесь, мадам».
Меня душит черное, злое предчувствие. Ужасная боль! Будто зажали в тиски и льют в горло кипящий свинец.
И тогда внутри не было никакого движения. Ни малейшего. Даже дрожи не пробегало.
Окоченевшее тельце осталось в больничном морге. А нам еще два месяца приходили поздравления из центра финансовой поддержки материнства и рекламные образцы разнообразной продукции для малышей…
Прошло пятнадцать лет, и снова меня поглотила тьма.
Я снова мать мертвого ребенка. Жена безвольного пьяницы.
Молчи!
Никто не поймет, каково это.
Мне и тогда со всех сторон давали мудрые советы:
– Селеста, нельзя горевать бесконечно! Вы с Лино еще молоды, у вас будут дети, вот увидишь! Нужно жить, работать, общаться с людьми. Вредно сидеть взаперти. Слезами горю не поможешь.
Я крепко сжимаю твою руку, Мило, и молчу. Закусила губу, чтобы не закричать от боли. Не завопить от ярости.
Ты решил мне устроить сюрприз. Сел на велосипед и поехал собирать цветы. Для меня. Вчера днем бабушка заходила тебя повидать и шепнула мне это на ухо. Хотела сделать как лучше, само собой. Она всегда хочет как лучше, но получается как обычно.
Из-за меня, из-за проклятых цветов, твоя жизнь висит на волоске.
Из-за меня пятнадцать лет назад умер мой первенец.
Врачи говорили: «Вы тут ни при чем! Не мучайте себя понапрасну, мадам».
Врачи говорили: «По статистике такие необъяснимые случаи… Вам просто не повезло. Течение вашей беременности было абсолютно нормальным, без патологий. Вам не в чем себя упрекнуть!»
Даже роды протекали без осложнений: схватки, пауза, схватки – все как положено. Жизнь нас упорно обманывала. С особой жестокостью нанесла удар в последний момент, убив нашу радость. Лино, ликуя, держал видеокамеру и фотоаппарат. Сердце плода остановилось, когда прорезалась голова.
Ребенок не закричал.
Ребенка у нас больше не было.
Обе камеры выпали у отца из рук и разбились.
Он бросился на колени и зарыдал.
Моя утроба – гроб.
Теперь ты понимаешь, Мило, отчего два года спустя мы не стали снимать и фотографировать твое появленье на свет. Мы не верили своим ушам, хотя ясно услышали твой зычный крик. Мы не верили своему счастью.
– Селеста!
Два года мы медленно погружались в пучину безысходности и безумия. Лино почти разучился говорить. Но исправно ходил на работу. Он неизменно брал с собой фляжку с виски. Делал глоток, прежде чем войти в кабинет. Затяжное самоубийство. Дань памяти отцу-алкоголику. Круг замкнулся.
Как ни странно, это ничуть не отразилось на его работоспособности. Генеральный директор похвалил его за стойкость и назначил премию по итогам года.
– Мы соболезнуем вашей утрате и хотим хоть что-нибудь для вас сделать.
Лино отказался от подачки. «Засунь свою премию себе в задницу», – прошептал он чуть слышно.
Директор смущенно закивал, забормотал:
– Да-да, я прекрасно вас понимаю. Не стану настаивать, но позже мы еще вернемся к этой теме.
Ничего-то ты не понял, ничего! Да и как ты мог нас понять?!
Я тоже попыталась вернуться к своей бухгалтерской рутине. Все врачи, все друзья, психолог в больнице в один голос твердили, настаивали:
– Ты должна, Селеста, попробуй. Это тебя отвлечет, успокоит. Что тебе делать дома? Кружить по квартире без толку?
– Ладно, – ответила я.
Легче соглашаться, плыть по течению, избегать напрасных споров, не тратить попусту время. Сама думала: «Мне-то какая разница? На работе, дома, на Марсе мое сердце всегда и всюду будет кровоточить и болеть. Послушаюсь их, пойду».
Они суетились, беспокоились, заботились обо мне, старались сделать как лучше. Я на них не в обиде.
Готовилась, будто в первый раз в первый класс. Купила новый ежедневник, наточила карандаши, запасла сменные баллончики для авторучки. Одного только не приняла во внимание: сама я все это время отсутствовала. Руки по инерции что-то делали, а мысли ходили по кругу, вечному, неизменному.
Я нарочно пришла раньше всех, чтобы не слышать перешептываний по углам. Села за стол, включила компьютер, раскрыла папки. Хотела добросовестно и аккуратно выполнить свои обязанности. Но в глазах зарябило от чисел, колонки складывались в загадочный орнамент, ключ от шифра отсутствовал. Я с великим трудом составила ведомость заработной платы, кому-то повысила оклад, кому-то аннулировала вычеты. А потом зачем-то оформила заново начисление налогов…
В полдень отправилась в столовую обедать. Все взгляды обратились ко мне с глубоким сочувствием. Однако стоило мне приблизиться, люди отворачивались. Кому же охота есть рядом с той, что выносила мертвого ребенка!
Я села с самого краю, подальше от остальных.
И вдруг заметила на другом конце молодую беременную, месяце на восьмом, не меньше. Она прижимала руку подруги-коллеги к своему животу и смеялась-заливалась. Я задохнулась от возмущения. Поднялась и направилась к ней. Может, хохотушка наконец-то мне объяснит, отчего гнев божий поразил меня, а не ее, меня, а не любую другую?!
Анни, наш финансовый директор, вовремя меня удержала. Подошла неслышно, ласково обняла за плечи, принялась вполголоса успокаивать. Она явно опасалась скандала, дикой безумной выходки, что бросит тень на репутацию нашей фирмы.
Нет, я не собиралась буянить и мстить.
– Нам нужно поговорить, Селеста.
В ее кабинете на пробковой доске были развешены мои распечатанные ведомости. Каждый лист – на четырех кнопочках. Все ошибки подчеркнуты палаческим красным или флуоресцентным оранжевым.
– Вам не следовало возвращаться так рано ни в коем случае. Вы не готовы, и в сложившихся обстоятельствах это вполне естественно. Отдел кадров и не подумал со мной посоветоваться, а ведь я лицо заинтересованное! После такой утраты вам нужно, по крайней мере, два месяца отдыха. Не волнуйтесь, никаких неприятностей у вас не возникнет, хоть вы допустили ряд промахов и некоторые не преминули этим воспользоваться. Все это мелочи. Прошу лишь об одном: сегодня же постарайтесь оформить отпуск за свой счет. Так будет лучше и вам и нам, уж поверьте.
– Ладно, – ответила я.
Слушая Анни, я догадалась, что за мной следили, верней, шпионили с самого утра. Но я на нее не в обиде. И на других коллег тоже. Мне все равно, все едино. Я покорно сложила в сумку ежедневник, ручку, баллончики, карандаши и вернулась домой.
Когда я уходила, Анни еще раз меня окликнула. Напутствовала с искренним участием:
– У вас еще все впереди, Селеста, согласны? Главное, не поддавайтесь унынию! В этом секрет успеха.
– Ладно, Анни, согласна, не буду.
Поначалу мне дали две недели отпуска, а потом продлевали его и продлевали без конца. Однако я и дома продолжала считать. На тысячу новорожденных приходится девять и две десятых процента мертвых. Половина из них – жертвы абортов. Всего за год рождается восемьсот тысяч. Прикинем, сколько женщин, способных к деторождению, живет в нашем доме, на нашей улице, в нашем квартале, в нашем городе, в нашей стране. Заметим, глядя в окно, всех мамаш с колясками и с детьми постарше. Как часто они проходят мимо? Во что одевают своих детей? Кормят их грудью или из бутылочки? Что мы слышим чаще: детский смех или детский плач? Какова вероятность внутриутробной смерти плода на третьей неделе беременности, на пятой, девятой, двадцать первой, тридцать восьмой? Как может малыш умереть, едва родившись?
Я составляла сложные пропорции соотношения возраста матери и этапов развития эмбриона.
Мама навещала меня каждый день. Она садилась ко мне на постель, я клала голову ей на колени и плакала. Делилась с ней своими выкладками.
– Селеста, ты же знаешь: я в математике ни бум-бум. Твои расчеты для меня – китайская грамота, – лепетала она.
Я знала, что она просто щадит меня, не признается, что все это – полный бред. Я и сама понимала, что потихоньку схожу с ума.
– Ты права, мама, китайская грамота.
Она устроилась ассистенткой логопеда на полставки, после работы мчалась за покупками, прибегала к нам, готовила ужин и дожидалась возвращения Лино.
Она не говорила мне, как другие:
– Нужно жить дальше, чем-то заняться, почаще выходить из дома.
Не говорила:
– Нельзя себя запускать: нарядись, причешись, подкрасься.
Мама просто меня поддерживала, все терпела, все принимала.
На выходные из интерната возвращалась Маргерит. Мы втроем сидели на диване: мама – справа от меня, Марго – слева. А Лино – напротив нас в огромном кожаном кресле.
Время от времени муж отлучался. Мама возводила глаза к потолку и протяжно вздыхала, давая понять, что в курсе всем известной проблемы. Я делала вид, что не понимаю ее намеков. Слушала болтовню Маргерит. Мне казалось, что она многое приукрашивает, но, вероятно, я напрасно подозревала ее во лжи. Это в моем мрачном унылом мире не происходило ничего яркого, интересного.
Сестра каждый раз умоляла, чтобы ей позволили у нас переночевать. Маму ее назойливость выводила из терпения.
– Селеста, ну пожалуйста!
– Маргерит, хватит напрашиваться, ты всем здесь мешаешь! И так уже оставалась у Селесты в прошлые выходные и в позапрошлые. Имей совесть! Ты уже взрослая, в конце концов.
– Мама, я прошу не тебя, а Селесту. Можно еще разочек, сестренка, а?
Я помнила ее маленькой. С короткими толстыми косичками. Или растрепанной. Посреди ночи она прибегала, забивалась под одеяло, дрожа приникала ко мне. Мое оледеневшее сердце вдруг таяло.
– Ладно.
Знаешь, где спала Маргерит, Мило?
В твоей комнате. В детской. После несчастья Лино содрал со стен голубые обои, скатал большой ковер со звездами, разобрал кроватку с решетчатыми бортиками и вынес ее на помойку. Комната стала прежней: беленые стены, покрытый лаком паркет, зеркало над камином, дешевая репродукция в углу.
Поверишь ли, я и сейчас иногда со страхом заглядываю к тебе. А вдруг двенадцать счастливых лет мне приснились? Что, если ты не существуешь, просто мне пригрезился, потому что я окончательно спятила? Нет, слава богу, ты есть, ты лучезарно улыбаешься со всех фотографий, отражений моего веселого ненаглядного сыночка. Это твоя комната. Несомненно. Радостный кавардак.
Уже давно, с тех пор, как ты со мной, я в здравом уме и в твердой памяти. В черной ночи отчаяния нежданно вспыхнула звездочка. Зародилась жизнь, хотя наши судорожные объятия в то утро ничего не сулили.
Сначала я решила, что больна. Потом – что менопауза началась раньше времени. Но врач уверенно сказал:
– Вы уже на пятом месяце, мадам, поздравляю! И мужа от меня поздравьте.
Нам бы переехать, чтобы ты рос в совсем другой комнате, никак не связанной с мрачным прошлым. Но мы так боялись сглазить… Особенно я. Ведь вскрытие ничего не объяснило. Никакие исследования, пробы, анализы не помогли. Плацента в норме, пуповина тоже. Ни врожденных патологий, ни внешних повреждений.
Мать виновата, кто же еще?
Неужели теперь я вновь накликала беду?
Тогда я решила, что не подвергну тебя ни малейшей опасности. Спрячусь от злой судьбы, закроюсь на семь засовов. Ни за что не выйду из дома, из квартиры, из моей спальни. Даже из постели не вылезу. Гинеколог отнесся к моим причудам с пониманием.
– Лежите себе на здоровье, если вам так спокойней. Правда, риска нет ни малейшего. Несчастье не повторится!
Не повторится, как же! Беда пришла опять. Вы правы, доктор, она пришла не сразу. Вы правы, доктор, не та беда, другая. Однако снова мать виновата, кто же еще?
Ведь ты, Мило, хотел собрать для меня букет…
– Селеста! Я тебя зову-зову, а ты не слышишь…
Я вздрогнула.
Маргерит теребила меня за рукав. Вместо яркого красно-белого платья на ней были обычные джинсы и скромная синяя клетчатая рубашка. Такой красавице все к лицу.
– Мама велела прийти не раньше полудня. Она давно ушла, да? Прежде я ее встречала в холле, а сегодня – нет…
Они сменяли друг друга. Сестры думали, что бабушка и тетя приходят по очереди, чтобы мы никогда не оставались одни, без помощи. Восхищались: надо же, какая дружная семья! Семья, конечно, дружная, однако причина несколько иная. Мама, как всегда, не желала видеть младшую дочь. На этот раз – под благовидным предлогом: четкий график дежурств у постели больного.
Не понимаю, как можно постоянно третировать собственного ребенка? Когда Маргерит была маленькой, я пыталась усовестить маму. Мне было невыносимо стыдно. Меня она любила всей душой, а младшую с трудом терпела.
Мама в ответ отнекивалась, отмалчивалась, говорила, что проявляет любовь по-разному, только и всего. А если я не отставала, начинала кричать, что во всем виноват отец.
– Проклятый развод! На пепелище замка не выстроишь. Думаешь, мне легко? Никто, никто не понимает и не поймет… Не объяснишь. И стараться не стоит. Да что ты насела? Черт! Тоже мне, прокурор!
Голос у нее дрожал, пресекался. На глазах закипали слезы. Она отворачивалась.
– Селеста, пощади! Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Я не понимала сбивчивых объяснений и, в конце концов, оставила ее в покое. А сама решила: наверное, мама чувствует себя виноватой перед старшей неказистой заурядной дочкой за то, что через двенадцать лет родила младшую, красивую и талантливую. Вот и хочет восстановить справедливость. Прячет восхищение под маской неприязни, чтобы меня не обидеть. Зря мучает себя и Маргерит. Я нисколько не ревновала и не завидовала. Я всегда гордилась сестрой, с первого дня гордилась. И никакие мы с ней не соперницы, у нас ведь огромная разница в возрасте.
Маргерит подошла поближе к постели Мило.
– Ну как он сегодня?
– Без изменений, – брюзгливо отозвался Лино.
Я-то думала, он задремал. Скорей всего, вопрос Марго его разбудил.
Сестра осунулась, под глазами синяки. Тоже всю ночь не спала. Должно быть, не закрывала ставен, стояла столбом у окна, как я, глядела в слепоглухонемое небо и беззвучно просила о милости.
Или металась по комнате, бормоча заклинания, каким научилась в Амазонской низменности во время экспедиции.
Мама вообще не ложилась. Всю ночь пила на кухне травяной отвар. Утром я увидела, как она, уронив голову на грудь, посапывает над недопитой кружкой.
Лино после полуночи спустился в гостиную, а затем, спотыкаясь, побрел через сад к сараю с велосипедами. Я не спала и все слышала.
Прошло пятнадцать лет, и он вновь глушил боль испытанным средством. К моему величайшему ужасу, все повторялось. Мне казалось, что пьянство мужа предвещало самый мрачный исход.
– Выпьем кофе, – предложила Маргерит. – Пойдем со мной, Селеста.
– Иди-иди, – кивнул Лино, разлепив припухшие веки. – Тебе нужно взбодриться.
– А ты не хочешь с нами?
– Нет, я лучше останусь. Мало ли что…
– Ладно.
Муж вымученно улыбнулся. Неужели он на что-то надеялся? Неужели верил, что все обернется к лучшему?
Нет, мы оба застыли в мучительном тягостном ожидании того, что бездна вот-вот разверзнется и поглотит нас… В тот раз смерть медлила до последней секунды, обманула, застигла врасплох.
Я шла следом за Марго по коридорам. Обычно сестра летела стрелой, едва касаясь земли, легкая, невесомая. Но сейчас плелась нога за ногу. Сгорбилась, уставившись в пол. Руки безвольно повисли. Устала, измучилась, пала духом.
Мы спустились вниз, миновав два лестничных пролета. Кафе располагалось в соседнем здании. Серые стены, унылые увядшие растения в горшках.
Я посмотрела на людей, сидевших за столиками. Всего несколько белых халатов, остальные – родственники и друзья больных, угрюмые, молчаливые. Сосредоточенно пьют кофе и думают о своем. Каждый сам по себе.
– Селеста, я должна сказать тебе одну вещь, – начала Маргерит.
И осеклась, осознав, что я не способна слушать и отвечать.
Над нами неприятной отчетливой дробью выплевывали секунды прямоугольные часы. Неумолимые липкие сети времени не выпускали нас, затягивались, болезненно врезаясь в мозг.
– Селеста! – опять позвала Маргерит.
Не позвала, а истошно крикнула, так что все вокруг обернулись.
– Селеста! Возьми мобильный!
Телефон, вибрируя, полз по столу, тыкался в кошелек. На экране фотка Лино. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Я нажала на кнопку. Слов не разобрать. Голос мужа дрожал, заикался:
– Мило очнулся, Селеста! Очнулся, понимаешь?! Прибежала доктор Начева, они сейчас исследуют, тестируют его, поторопись! Беги сюда скорей!
Я мчалась что есть духу, не чуяла под собой ног. «Держись, Мило, держись, малыш, мама близко, мама тебя любит, мама тебе поможет, обнимет, поцелует, держись!» Налетела на санитара с больным на каталке.
– Простите, мсье, мне так жаль!
Ничего мне не жаль, я счастлива как никогда! Порадуйтесь со мной, мсье, мой сын очнулся! Был в коме, а теперь пришел в себя!
Лино ожидал в коридоре возле реанимационного отделения. Врачи попросили его выйти, пока проведут все нужные процедуры.
Мы обнялись крепко-крепко, делясь друг с другом внутренней силой перед новым испытанием. Муж ласково погладил меня по щеке, успокоил, предупредил:
– Только не плачь, Селеста! Ты у меня такая впечатлительная, ранимая… Но сейчас держи себя в руках. Мы не знаем, в каком он состоянии. Нужно его поддержать, подбодрить. Нельзя, чтобы он почувствовал, как нам страшно и тяжело. Не подавай виду, крепись, улыбайся. Ты справишься, я в тебя верю, я с тобой. Наш сын очнулся – это самое главное! Согласна?
Подоспела Маргерит. Она бережно несла мою недопитую чашку кофе.
– Согласна, милый. Это самое главное!
Пришлось ждать целый час, а то и больше. Лино, потеряв терпение, бродил взад-вперед и вздыхал. Я сохраняла спокойствие. «Наш сын очнулся, вернулся к нам, вернулся к жизни! Остальное неважно. Можно и подождать», – думала я.
В конце концов, выглянула доктор Начева и поманила нас за собой.
Мило сидел, опершись о подушки, как-то неестественно ровно. Смотрел прямо перед собой.
Кто может понять и описать наши чувства при виде него?
Слабый мерцающий огонек чуть теплился. Блуждающий взгляд сына остановился на мне. Я едва сдержалась, чтоб не броситься к нему, не задушить в объятиях, не покрыть его поцелуями с головы до ног. Однако побоялась навредить, сделать больно, нарушить процесс выздоровления. Я всего лишь взяла его за руку, осторожно, робко. Прежде рука Мило казалась мертвой, а теперь – о чудо! – легонько сжала мою в ответ, отозвалась, ожила! Я попыталась выразить свой восторг словами, но язык заплетался, мысли путались.
– Мило, сыночек, я так тебя люблю, так люблю, – залепетала я.
Его подбородок дрогнул, сухие губы болезненно скривились, приоткрылись, сложились в подобие прежней счастливой улыбки.
Меня охватила бурная радость. Я ощутила безграничную благодарность, величайшее облегчение. Победа, полная, безоговорочная победа над судьбой! «Нет, этого ребенка ты у меня не отнимешь! Не сможешь! Пускай он слабенький, растерянный, еле дышит, но зато он жив, жив, жив и может улыбаться!»
Мне захотелось сплясать, запеть, прокричать о своем торжестве. Пусть весь мир узнает! Тут я вспомнила о тех, кто лежал без сознания в соседних боксах, об их безутешной родне. Ради них нужно сдерживаться, не выпускать наружу фонтан веселья, не хвастаться нашей удивительной редкой удачей: на этот раз мы избежали ужасной трагедии, обманули смерть! Я с трудом овладела собой.
– Ну как? – шепотом спросил Лино у доктора Начевой. – Все в порядке? Он выкарабкался? Опасность миновала?
– Поговорим об этом не здесь. Пройдемте в мой кабинет.
Мы воспарили к солнцу, нежились в облаках, достигли седьмого неба, и вдруг нас сбросили на землю, заставили пресмыкаться в пыли, глотать прах.
Доктор Начева, как всегда, подробно и тактично объяснила нам ситуацию. Мило благополучно перенес отключение от аппаратов, дыхание восстановилось полностью, речь нарушена, но это неудивительно: повреждена трахея. Он отлично понял, что находится в больнице после операции. Катетер вынули, капельницы оставили. Нужно понемногу восстанавливать двигательную функцию: садиться, приподниматься.
– Ребенок реагирует нормально, это вселяет надежду на полное выздоровление. В целом состояние удовлетворительное.
Нежимся в облаках на седьмом небе.
– Однако следует набраться терпения. Посмотрим правде в глаза: предстоит долгий нелегкий путь, кропотливая утомительная работа.
Пресмыкаемся в пыли, глотаем прах.
– Мило пока что растерян и напуган. Заговорит через сутки или двое, не раньше. Будет с трудом подбирать слова. Встанет дней через десять. Заново научится ходить. Ему многое придется осваивать заново. Для полной реабилитации, физической и психической, мы направим его в специальное учреждение на три-четыре месяца. Некоторые навыки он утратил, процесс обучения начнется буквально с нуля. Первое время вам будет казаться, что он превратился в пятилетнего. Но, повторяю, в целом состояние удовлетворительное. Основные функции восстановятся полностью. Ручаюсь.
Конец ознакомительного фрагмента.