Глава 2
Алексей познакомился с Даниилом на вокзале в Новограде. До поезда, на котором их, как, собственно, и других новобранцев этого призыва должны были везти дальше, было еще добрых часа два, и будущие рекруты каждый по-своему убивали время: слонялись взад-вперед, то выходя на улицу покурить, то крутясь возле буфета, то в который раз, задрав кверху головы, изучая расписание поездов. Молодой лейтенант и два сержанта, сопровождавшие призывников из областного центра до места назначения, как-то не особо налегали на дисциплину, не держали молодых в куче, давая им определенную свободу, разве что предупредили, чтоб никто не покидал пределов вокзала да, не дай Бог, вздумал употреблять спиртное.
Даниил, в общем-то, и подошел к Алексею, курившему у входа в вокзал, именно с таким предложением.
– Слышь, я ж из этого города родом. Нет, ну, в смысле, я здесь живу. Даже и не думал, что через Новоград обратно ехать буду. Может, организуем чего-нибудь? Ты как? – по-свойски, словно они уже сто лет знакомы, сказал он, оглянулся по сторонам и слегка ударил обратной стороной ладони по подбородку.
Его сипловатый голос прозвучал тихо, даже загадочно, таинственно, словно потихоньку вырываясь откуда-то из бездны. Алексей, не ожидавший подобного предложения, только пожал плечами.
– Да опасно вроде, – ответил он. – Просили же. Не хотелось бы неприятностей в самом начале службы.
– Так мы ж еще не служивые, – засмеялся Даниил, но тему сменил. – Тебя, кстати, как зовут?
– Меня? Меня Алексей. Кобзарь.
– А меня Даня. А фамилия – Смык. Такая короткая, резкая, знаешь, фамилия, как удар кнута. Или в челюсть, – хохотнул он и снова, словно любуясь своей фамилией, повторил-хлестнул, – Смык. – Ну что ж, братан, будем считать, что познакомились.
Он крепко сжал протянутую Алексеем руку и снова тем же заговорщическим голосом продолжил:
– Когда приедем на место, нужно держаться вместе. Я с пацанами, которые уже отслужили, разговаривал – главное, первый год продержаться, потом попустит.
– В смысле? – не понял Алексей.
Даня удивленно посмотрел на него:
– Ну ты даешь! В смысле…, – передразнил он. – Смысл тут один – дедовщина.
– А! Ну это само собой, – выбрасывая сигарету в урну, так, больше для проформы, согласился Алексей.
Вопросы дедовщины, действительно, имевшей место в армии, до этого времени его абсолютно не касались, а потому и не особо тревожили. Вот как-то так. Да, армия. Да, служба. Да, Устав. Да, тяготы и лишения. И все такое прочее. Марш-броски, подтягивание на перекладине. Все, что угодно. Все волновало, а вот дедовщина как-то оказалась за бортом его мыслей о службе. Никто о ней в военкомате не вспоминал. Обо всем говорили – об Уставе, о долге, о трудностях и лишениях, вообще, в первую очередь – а вот о дедовщине сказать забыли. Вроде как и нет ее. А может, дедовщина и трудности и лишения из Устава – это и есть одно и то же. Кстати, надо подумать.
На улице было темно, и даже тусклый свет фонаря, висевшего над входом в здание вокзала, не позволял Алексею толком рассмотреть лицо своего нового знакомого. Что же касается остального, то, несмотря на свои метр семьдесят шесть, Леша отметил про себя, что собеседник несколько выше ростом, крупнее его и шире в плечах. Чуть ли не по локти рукава старенького клетчатого полупальто, придававшего Даниилу несколько бомжеватый вид (а зачем в армию одевать новое?), еще более органично подчеркивали его просто-таки богатырское телосложение.
Хоть заканчивался апрель, дни еще стояли холодные, а прошлой ночью вообще выпал снег. Чувствуя, что на улице долго не простоишь (Алексей прямо-таки закоченел во время перекура, особенно ноги), они вошли в здание вокзала и присели на свободную скамейку. Возможно, Даня уже и сам более серьезно оценил ситуацию, а может быть, за разговором просто забыл о том, с чего началось их знакомство, но предложения сбегать за «горючим» больше не последовало.
А вот тем для разговора оказалось предостаточно. И хотя – хочешь-не хочешь – грядущая служба в армии все настойчивее пыталась врываться в сознание и беседу ребят, она казалась такой далекой, непознанной, потусторонней, всего лишь построенной на рассказах старших товарищей, да слухах, да домыслах. А в этот вечер хотелось жить исключительно воспоминаниями о прошлом, которое было таким близким, нежным, согревающим душу. Разум, казалось, не хотел понимать, что все изменилось, что только вчера вечером они гуляли со своими друзьями, отрывались на танцах, целовались с подругами, провожали их домой. Это было так естественно, так закономерно, что их сегодняшнее положение воспринималось не более как сон, который с наступлением утра растает, и все вокруг останется прежним, привычным, в какой-то степени даже обыденным.
И тем не менее начавшийся в военкомате, а затем продолжившийся в дороге к месту назначения день был вполне реальным, правда, нес он ощущения, которые, скажем, можно сравнить с ощущениями гонщика, входящего в крутой вираж, за которым вроде бы тоже дорога, но уже совершенно новая, та, которую он еще не преодолевал и которая несет в себе определенную неизвестность. Потому призывники потихоньку и начинали кучковаться: так оно вроде веселее и надежнее.
Алексей и Даниил больше не отходили друг от друга: и тогда, когда прозвучала команда «Становись!», и когда они грузились в вагоны подошедшего к перрону поезда, и те несколько ночных часов, пока ехали к месту службы. Незнакомый человек, глядя на них, без сомнения отметил бы, что они вполне могли бы сойти за братьев: оба высокие, крепкие, круглолицые, с румяными щеками. А короткие прически вообще делали их похожими друг на друга.
Наверно, потому Даня и подошел к Алексею там, на новоградском вокзале, что почувствовал в нем нечто близкое, свое, пусть даже построенное на чисто внешних признаках. А за время, проведенное в дороге, в разговорах, их желание хоть как-то скрасить чувство одиночества, возможно, даже некоторой тревоги переросло в более искренние, можно сказать, товарищеские отношения.
Даниил оказался довольно коммуникабельным человеком, иногда даже излишне. Он практически не умолкал всю дорогу, только изредка давая собеседнику возможность как-то вклиниться в разговор. Чувствовалось, что ему просто необходимо выговориться, рассказать то, чего он не мог поведать более близким знакомым, прожившим рядом с ним не один год. Подчас его рассказ о себе состоял из таких деталей, которыми Алексей даже под страхом пыток не стал бы делиться с таким малознакомым человеком, каковым был для Дани в это время сам.
Свои восемнадцать лет Смык прожил вдвоем с матерью в однокомнатной малогабаритной квартирке, а отца узнал лишь после окончания школы, и то практически надавив на мать, заставив ее выложить ему все начистоту. Та поначалу сопротивлялась, отчасти из-за того, что для нее эта была отнюдь не приятная тема, а отчасти даже из-за боязни, что сын из мести или от обиды устроит разборки с «папашкой», как называл отца Даниил, однако вынуждена была сдаться и поведать ему обстоятельства его появления на свет.
Собственно, ничего особенного не случилось. Просто, однажды соблазнив Данькину мать, тогда еще девятнадцатилетнюю девушку, выросшую в одном доме с отцом-пьяницей и матерью, работавшей уборщицей на заводе, его не состоявшийся по закону отец умыл руки, то бишь лишь посмеялся ей в лицо, услышав о будущем ребенке. Его уверенность в своей безнаказанности строилась даже не на трех китах, а всего лишь на одном. Но каком! Сын районного прокурора, он показался простоватым и забитым родителям девушки, да и, собственно, ей самой настолько недоступным, что они даже не сделали какой-либо попытки поднять подобный вопрос в таких почтенных кругах. Лишь молча приняли не очень обрадовавшую их новость, ограничившись скандалом в границах одной семьи. В конце концов, сама виновата – насильно никто в кровать не клал. Не научили в людям разбираться, так получите, распишитесь. Об алиментах и помощи, соответственно, речи тоже не шло – никто из родственников новоиспеченного «папашки» даже в мыслях не допускал подобных отношений, не то чтобы их признавать. Единственным, что досталось родившемуся через девять месяцев Даниилу от его высокомерного и высокочтимого в определенных кругах отца, было отчество: Сергеевич.
Мать, поведав сыну историю его рождения и зная взрывной характер Даньки, опасалась не случайно. Однако сын, в отличие от матери, оказался рассудительным не по возрасту. Он не ринулся сразу же официально записываться или напрашиваться в сыновья и разбираться с отцом, к тому времени ставшим довольно значительной фигурой в городе, директором фарфорового завода, однако обиду затаил, а потому мысль о мести все чаще и настойчивее начинала сверлить его мозг.
Маму он, конечно же, успокоил: что было, то прошло. И даже заверил, что никогда и ни при каких обстоятельствах не пойдет с ним на сближение, тем более не попросит у отца помощи, хоть мать этого как раз и не требовала. Она, наоборот, втайне надеялась, что такой высокопоставленный человек когда-то поможет ее сыну выйти в люди, восполнить те пробелы в жизни, которые не смогла ему дать она. Надеялась, но промолчала. Не пришло время.
Ей было о чем волноваться. И надеяться на помощь несостоявшегося мужа тоже были все предлоги. В школьных науках Даниил себя проявить не сумел, да и, судя по его рассказу, не особенно стремился, лишенный особого контроля по стороны матери, вечно занятой на нескольких работах. Зато, имея прекрасные физические данные, Данька преуспел сначала на борцовском ковре (по примеру старших приятелей он начал посещать секцию вольной борьбы еще с пятого класса), а затем и в уличных потасовках. И как ни пытался тренер, по-свойски именуемый пацанами Петровичем, лепить из него не только сильного, но и благородного, порядочного человека, босяцкое начало и улица, нет-нет, да и брали верх в его отношениях и со сверстниками, и с взрослыми людьми. Уже к девятому классу вокруг него сплотилась команда таких же, как и сам он, бесшабашных пролетарских отпрысков, ставивших на уши и свой, и другие районы почти шестидесятитысячного города.
Его верные друзья-босяки и помогли Даньке провернуть первое серьезное, по его словам, дело в череде других, направленных против несостоявшегося отца. Если, конечно, не считать заурядное прокалывание ската в служебной машине директора фарфорового завода да уведенную из его двора овчарку, которую после ни сам директор, ни его семья уже больше не видели.
Август, месяц свободы и вольности, предшествовавший началу занятий в профтехучилище, в которое Даня подался после окончания школы, прекрасно совпал по срокам с отпуском его отца, укатившего с семьей на юг. Этого-то и было достаточно, чтобы непризнанный сын начал подготовку к грандиозному, по его мнению, предприятию и уверенно провернул задуманное.
– Короче, – констатировал Даниил, загадочно улыбаясь, – само собой, я там, внутри, не был, но могу себе только представить: приезжает семейка домой, все такие радостные, лыбу давят; заходят в большую комнату, а посреди стола, прямо на шикарной скатерти к-у-у-ча…
Последнюю фразу Даня произносил, тщательно выговаривая и растягивая каждое слово, как бы подводя свое повествование к неминуемой и интригующей развязке. Он толкнул Алексея рукой в плечо (мол, ну, держись!) и сделал длинную паузу, широко раскрыв рот и готовясь выплеснуть последнее слово, уже растворявшееся в лаве хохота, которая копилась, бурлила и рвалась из него наружу все то время, пока он вел свой незамысловатый рассказ.
– Мальчишество, – вдруг тихо, без особого энтузиазма, произнес Алексей, до этого слушавший Даньку не перебивая.
Всю дорогу в поезде он сидел, растянувшись на сиденье и чуть ли не с головой утонув в старой, потрескавшейся на рукавах и воротнике зимней куртке.
Даниил резко переменился в лице и покосился на Лешу:
– Не по-о-о-нял?
– Даня, да ты не суетись, – подхватил его под локоть Алексей. – Я просто хотел сказать, что твоя затея тебе могла очень дорого обойтись. Я не хочу там сказать, тюрьма-нетюрьма, но позора бы ты точно не избежал.
– Не по-о-о-о-нял! – уже без вопросительной интонации повторил Даниил, вплотную приблизив свое лицо к Лешкиному. – Ты что, защищаешь этого козла?
– Да причем тут, – хмыкнул Алексей. – Я вообще не об этом. Ну, в смысле, твое рождение… Хотя, согласись, это была лишь версия твоей матери…
– А я что, по-твоему, своей матери не должен верить?
– Да нет! Ну чего ты сразу на дыбы становишься. Просто, вдумайся… Правда, она вроде бы всегда одна, но в то же время у каждого человека она все-таки своя. Вот и получается, что правд как бы несколько…
– Во дает!
Данька слегка поостыл. Его явно заинтересовала философская сторона сказанных Алексеем слов, хотя уверенности в том, что он понял весь смысл произнесенного, не ощутил. Потому и потребовал всем своим видом продолжения начатого.
– Нет, ну, в смысле, каждая сторона, как правило, толкует правду по-своему. А почему ж между людьми споры бывают. Да еще такие, что не всякий суд рассудит, – фактически повторил уже сказанное ранее Кобзарь, чем явно разочаровал собеседника.
– Фи-ло-соф, – издевательски протянул Даниил и отвернулся.
Алексею вовсе не хотелось обидеть своего нового приятеля. Ему казалось, что, напротив, он и так крайне мягко попытался объяснить Даниилу самые, на его взгляд, простые вещи. Однако, видя такую реакцию собеседника, поспешил перед ним извиниться.
– Даня, ну, извини, – теперь Алексей более тщательно подбирал слова. – Я вообще не это хотел сказать. Вот послушай.
Даниил снова повернулся к Алексею.
– Вот скажи, – продолжал тот. – Вас там сколько в этой квартире было?
– Это частный дом, – пробухтел Даня.
– Ну хорошо, допустим, частный дом. Так сколько вас туда налезло?
– Да я там вообще внутри не был, я же говорил, – отходя, начал объяснять Даниил. – Одного шкета ночью в форточку пихнули, он там и наделал.
– Вот! – Алексей поднял вверх указательный палец. – Шкет в квартире, ну, короче, в доме был один. Хорошо. А во дворе под окнами следы еще десятка таких же, которые его в форточку пихали. Правильно я говорю?
– Ну, не десятка. Нас там трое было.
– Итого четверо. Теперь подобьем бабки. Мало того, что проникновение в кварти…, ну, в дом – уголовное преступление, за него срок светит, так шкет в квартире, конечно же, уйму пальчиков оставил…
– В смысле? – перебил Даня.
– В смысле отпечатков пальцев. Ведь прикасался же он к вещам в доме. Так?
– Так.
– Плюс следы обуви. Его и ваши под окнами. Так?
– Наверно. Да что ты мне всякую ерунду плетешь. Пальчики… Обувь…
– Нет, ты не спеши, ты послушай. Еще можно добавить ту самую кучу, из которой, знаешь, эксперты, ну, в общем, милиция сколько информации могла нагрести.
Даня хрипло засмеялся: «На то они и мусора!», но Кобзарь не обратил на его реплику абсолютно никакого внимания, сел поудобнее и продолжил:
– Да еще всякие прочие оставленные вами улики. Вот и получается, что вы из-за кучи говна могли если не реальный срок схлопотать, то по шапке точно получить. Из комсомола, скажем, вылететь.
Даниил засмеялся:
– Тоже мне наказание. Пусть выгоняют. Я в него еще и не вступал, между прочим.
– Как это?
На лице Лешки читалось искреннее удивление.
– Очень просто. Не вступал, и все.
Наступило молчание. Данька, прекратил смеяться и сейчас задумчиво сидел рядом. Наверно, оценивал сказанное новым приятелем. Было видно, что открывшиеся сведения явно подломили его уверенность в правильности выбранного способа отомстить отцу. Уж слишком глупой теперь казалась ему затея, которую еще пару минут назад он считал чуть ли не показательным выступлением, цыганочкой с выходом.
Лешка почувствовал это состояние Даниила, но, не желая закругляться, оценил его по-своему: назидательно продолжил тему визита к Данькиному отцу:
– Вот так-то, неуловимые мстители! О! Там, кстати, в смысле, в кино про неуловимых мстителей тоже Данька был. Интересно. А если серьезно, то я вообще не понимаю, как это вам удалось тогда выйти сухими из воды. Вы из дома папашки хоть ничего не выносили?
– Да ты что, на фига! Нужно мне его барахло! Пачкаться! – вдруг воскликнул ошарашенный Данька. – Просто отомстить хотелось, – добавил он, хотя в его голосе уже явно чувствовались сомнения, совместимо ли в данном случае слово «месть» с тем, что было устроено в доме его отца.
– Скажу тебе честно, дружище, – Алексей выпрямился и посмотрел Даниилу в глаза, – вот это-то вас как раз и спасло, что не пожадничали да из дому ничего не потянули. Так, мелкое хулиганство, не больше. А вот теперь я четко представляю ту картину, когда семейка твоего отца вернулась домой. Входят радостные, веселые, отдохнувшие (наконец-то до дому добрались!). Дети ж у них, конечно… А на столе куча дерьма. Настроение, само собой, сразу испортилось, только решили молча убрать и никому не говорить, чтоб не позориться. Да еще призадумались, кому ж это они дорогу перешли, что так подло нашкодил у них в доме. Батя твой, конечно, раз он человек в городе уважаемый, с начальником милиции на этот счет переговорил, хотя бучу попросил не поднимать. Тот согласился и обещал дать задание, чтоб подчиненные походили, порасспрашивали, поразнюхали и, если что узнают, доложили. На том и порешили, мол, из-за кучи дерьма шум подымать – себе же дороже. А твоя пацанва, думаю, рано или поздно обязательно где-то похвастается – это же событие как-никак для города. Одно радует, ты уже в армии, а оттуда тебя не раньше, чем через два года отпустят. В общем, сдается мне, примерно так.
Алексей в упор глядел на Даньку и всем своим нутром чувствовал, что произвел даже не впечатление, а просто фурор, потрясение в его голове, а потому последние слова произнес как-то уж больно самоуверенно, с видом человека, бросившего нищему пачку крупных купюр:
– А если б что посерьезней, не сомневаюсь, раскопали бы в два счета. И сейчас ехал бы ты, Даниил… Как это тебя? Ах, да, Сергеевич… не в армии служить, а давным-давно уже матрешки в местах не столь отдаленных мастерил.
В этом месте Лешка остановился – уж больно он разошелся в своих предположениях и фантазиях – замолчал и, как ни в чем не бывало, снова почти с головой съехал в свою широкую, распахнутую сверху куртку.
Снова воцарилось молчание. Алексей полулежал на сиденье, прикрыв глаза, в общем-то, вполне довольный собой. Даниил же был удивлен и потрясен до такой степени, что даже не уловил горделивого, если не сказать пренебрежительного тона в длинном монологе нового приятеля. Он даже никак не среагировал на подобное уничижение, просто сидел и обдумывал услышанное. Нет, его потрясла не столько легкость, с какою Алексей в пух и прах разбил досель казавшуюся ему остроумной затею под названием «месть отцу», хотя, в общем-то, получилось у него довольно складно. Потрясло его другое. То, что до разговора со своим новым приятелем он просто не задумывался над такими простыми, можно даже сказать, элементарными вещами.
В мозгу Даниила тут же начали всплывать различные истории из его бурной босяцкой юности, и многие из них, если верить Лешке, могли довольно круто и, главное, далеко не в лучшую сторону изменить всю его жизнь. От этих мыслей по спине и плечам его пробежал довольно неприятный холодок, от которого парень слегка поежился.
Он явно зауважал Алексея. В каком-то смысле, в данный момент Алексей просто взял над ним верх, чего до этого просто не случалось. Даня почувствовал себя перед новым приятелем не здоровяком, от встречи с которым бросало в дрожь многих его сверстников-земляков, а пацаном, мальчишкой, которого нужно крепко взять за руку, нашлепать по заднице и вести, время от времени напоминая, что делать можно, а чего нельзя.
– Слушай, а где ты всего этого нахватался? – как-то даже заискивающе через время спросил Данька.
Из воротника показалось лицо Алексея. Он усмехнулся, приподнялся выше на сидении и, подняв вверх указательный палец, как делал это несколько минут назад, произнес:
– Криминалистика – великая вещь!
Алексей лукавил. Процентов восемьдесят познаний восемнадцатилетнего парня в криминалистике исчерпывались сведениями, почерпнутыми из одной, но ужасно заинтересовавшей его книги – Юргена Торвальда «Сто лет криминалистики», после чего он уже не мог спокойно относиться к этой теме. И стоило ей лишь возникнуть к какой-нибудь газете, журнале, книге, Лешка жадно впивался глазами в строки, восхищаясь тем, как вообще всякое такое возможно. Но стоило ли говорить об этом Даниилу? Где, что прочитал? Какая разница. Может, Даньке и времени-то не захочется тратить на чтение. А так сохраняется интрига. Знаю, да и все. А откуда нахватался, не имеет значения.
Видя, что первая фраза не особо впечатлила Даню и он все так же внимательно и терпеливо ждет ответа, Алексей сел поудобнее и продолжил:
– Нет, ну ты подумай, это ж просто интересно. Допустим, кто-то совершает преступление, думает, что учел все детали: работал в перчаточках, все после себя будто бы стер, сдул. Спокойненько возвращается домой, а тут, не успел руки помыть – бац! – гости на пороге. Собирайте вещи, товарищ! Тот, мол, как, что, я вообще ко всему этому отношения не имею. А ему – извините, вот вещественные доказательства: эксперты обнаружили на месте преступления следы вашей обуви. Посмотрите, вот след на фотографии с места преступления. А вот след вашего ботинка. Тот: а что мало людей ходит в одинаковых ботинках? А ему: да, много. Но посмотрите: на протекторе вашего ботинка, вот в этом месте, оторван кусочек резины, и здесь, на фотографии следа, видите, точно такой же дефект.
– Не-е, ну ты мне вообще как пацану объясняешь, – перебил Даня Алексея. – Я что, детсадиковский.
– Да при чем тут, детсадиковский, – Лешка уже вошел в азарт: познания в криминалистике, которые он так бережно, иногда по щепоткам, складывал в архивах своей памяти, требовали выхода, словно невидимая пружина, стремящаяся развернуться в полную силу. – Думаешь, те люди, которые начинали все это, знали больше? Ни фига. Вот, например, как додумались до того, что узоры на пальцах рук (их, эти узоры, криминалисты называют папиллярными) у всех людей разные? Совсем по другому поводу. Все началось с Индии. Индия была ж колонией Англии, ты знаешь. Так вот один англичанин, который работал там, не помню в какой местности (не важно), должен был выдавать индийским солдатам зарплату. А они же все чумазые, на одно лицо, если глазами европейца смотреть, и накалывают его постоянно, в смысле обманывают: раз зарплату получат, припрячут, потом второй раз приходят и снова получают – разве всех запомнишь.
– Тоже мне, – хмыкнул Даня, – раздай под подпись, и вся проблема.
– А вот, понимаешь, проблема. Под подпись, говоришь? – азартно продолжил Леша. – Под подпись – это хорошо, только они-то все безграмотные. Это ж еще в начале девятнадцатого века было. Темнота, безграмотность. Короче, этот англичанин заметил, что у разных людей совершенно разные отпечатки пальцев. Вот и придумал – брать при получении денег у каждого индийца отпечаток пальца. И все! Как отрезало! Хотя, в общем-то, таким способом, например, китайцы, японцы давным-давно пользовались: при разных там сделках вместо подписи отпечаток пальца ставили, короче руку прикладывали. Вроде отсюда и выражение пошло – «руку приложить».
– Нет, вряд ли, – засомневался Даниил. – Я так думаю, что приложить руку – это в челюсть зацедить.
– Ну, не знаю, – не стал спорить Алексей. – Короче, от того англичанина и началось, что у преступников стали брать отпечатки пальцев. Тоже там, в Индии, сначала, а дальше уже постепенно, постепенно и по всему миру.
– Это ж такое надо, бляха-муха, – с глубокомысленным выражением лица произнес Даниил. – На земле живут миллионы, рассыпались кто куда, между ними моря, океаны, и, смотри, ни у каких двух нет одинакового узора на руке.
– Х-ха, – чувствовалось, что Алексею трудно остановиться, – чего только не придумывали: и кислотой папиллярные узоры выжигали, и лезвием срезали – ни фига: заживают и восстанавливаются. А один чудак в Америке, слышь, попался на горячем, его приводят в полицию, хотят взять отпечатки пальцев, а там пусто. Он, конечно, улыбается – что съели. Полицейские в шоке, не поймут, в чем дело.
– И чего? – Даня даже пригнулся, пытаясь заглянуть в глаза Алексея.
– Короче, потом они обследовали его с ног до головы и обнаружили, что по обеим сторонам в области грудной клетки ровно по пять шрамов. Ну, как раз столько кожи вырезано, чтоб ее на руки пересадить. Понял! Вот он, ну не он, а врач, хирург какой-то, кожу с грудной клетки, а там же узоров нет, на пальцы пересадил.
– Супер!
– А баллистика7, например! – не останавливался Лешка. – Вот ты знаешь, что все гильзы, выстрелянные из одного и того же пистолета, имеют абсолютно одинаковые признаки. Ну там, царапины одни и те же, вмятины от бойка. Допустим, совершено преступление в одном городе – стреляли в кого-то, а затем преступники переехали в другой и тоже совершили преступление – убили кого-то другого из того же оружия. Они думают: «А, в разных городах стреляли – никто не разберется». Не тут-то было. Если гильзы на месте преступления нашли, эксперты их сравнят и увидят, что стреляли из одного и того же оружия, а значит, возможно, одни и те же люди. В общем, зацепочка уже появилась. Туда-сюда, преступления объединили – и на убийцу вышли.
Алексей на секунду замолчал, соображая, чем бы еще удивить Даниила, а затем продолжил:
– С баллистикой вообще случай уникальный. Один английский полицейский расследовал убийство. Ну, пулю из трупа вытащили, ему дали в руки: она гладенькая, но снизу небольшой выступ. Он это сразу заметил, думает: «Прошвырнусь-ка я по своим «клиентам» (у них же тоже разные люди в «черных» списках были). Заходят к одному – обыск. И что ты думаешь, находят форму для литья пуль, а в той форме – впадинка. Примерили пулю к форме – точно, его рук дело.
– Признался?
– А куда денется?
– Классно!
– Конечно, классно, – подтвердил Алексей. – Эксперты – это классно! Представляешь, из какой-нибудь мелочи, ну, следа, нитки, пули, даже капли крови можно раскопать целое преступление, найти преступника, припереть его фактами к стенке. Не знаю, как ты, а я балдею. Вот отслужу, попробую на эксперта выучиться.
– Ага, и будешь моих корешей вылавливать, – полушутя-полусерьезно заключил Даниил.
– Да при чем тут, – в который раз повторил свою излюбленную фразу Леша. – А я, думаешь, такой себе тихоня. Мы с пацанами, знаешь, такие хохмы в школе отбрасывали, что только держись. Дело же не в этом. Просто нравится мне эта профессия, эта работа – и все.