Маленькая ночная серенада
Чуть ли не приятно такое спокойное нытье. Когда можно балдеть в безделье. Лодыжка набухла и болит в такт пульса. Завтра не смогу встать с кровати. А куда мне вставать? Все сделано. Так круто просто валяться в своей постельке и слушать музычку.
Абаканцы зафигачили нам уже на первой минуте. С угла. Провал! А Ленка как хлопала! Мелкая ухмыляющаяся ящерка!
Ну да, это ж мне одному адресовано. Другой ведь и не заметит, что девчонка аплодирует, как в джазе.
Весь оставшийся тайм нам ничего не удавалось. Мы уже просто бесились. Они давили. Я дважды неплохо выходил, но один раз Палыч промазал, в другой – я сам поздно лупанул, уже из-за кулис.
Зато пендель был мой. Как по маслу! В девятку.
Глянул на Ленку. Сидит такая, морда кирпичом. Ха-ха! Получила?
Так вот, первый тайм ничьей закончили. А второй…
Маленькая ночная серенада…
Не в такую ли ночь, как эта, маленький Моцарт ее писал?
Без разницы. Скорее – белым днем и в приподнятом расположении духа. Иначе ведь не звучало бы столь по-ночному.
Нога ноет и пульсирует. По телу растекается сладкая усталость. Блаженное ничегонеделание… Сегодня я честно заработал предаваться полному безделью.
Что эта баба там каркает?! Похоже, в притоне, дом четырнадцать, семейные неурядицы. На высоких тонах. Мимоходом по улице часто случается слышать, как спутники жизни враг врага крепкими словцами кроют. До меня, правда, обычно не доходит.
Ой-ой! Человек ли это ваще? Словно поросю хвост дверью прижали. Хоть окно закрывай.
А на улице так смачно пахнет…
Да… Вторая половина досталась мне. Юрка с Китом – совершенно мимо кассы. Всю ночь кутили. Кит взмыленный весь.
В прошлый раз аж взбесился на Ленку: ой, какой торс у того кента, ой, как дает!
«Ну так беги к нему!» говорю.
«Не поймать же», она лисит, «как тебя. Он определенно бегает быстрее.»
Сегодня уделал Кита по всем статьям. На седьмой минуте. Один через все поле. Вообще-то дурил. Надо было, типа, Палычу пасануть, а мне – до фени! И – банка! Прямо в лоб. В девятку. Я б даже сказал – в десятку.
Глянул. Ленка руками разводит. Пытается не улыбаться, но не выходит. Понравилось, однако!
Громче, Вольфганг, громче! Этот бардак уже невыносим!
Эй, это же не в бомжатнике… Небось, куда ближе! На улице.
О, вот это уже нехорошо. О боже, как орет! Баба…
Цыц, Амадей! Ау! Нога в жопу, как болит… Аж тошнит. Мог бы ходить, дотащился бы до улицы позырить. Ей-богу, кого-то натягивают.
Нет… Заткнулась… Молчок. Где это могло быть? Кажется, совсем рядом, метров сто…
Опять тишина… Да и хрен с ними! Собаки лают… Ну да, там же Андрюха живет. Если что, напустит своего черного волкодава.
А потом полило. Те, у кого с глазами не алё, уже не рубали, кто свой, кто чужой. Майки у всех в грязи… Видимо, абаканец меня с кем-то спутал – я уже не раз поваляться успел.
Вдруг оказываюсь метрах в двадцати от ворот, передо мной ни души, с обеих сторон защитники маячат, но куда ж им… Мог спокойно дохуярить до штрафного пятачка. Так нет же!
Замашки у меня обычно вылезают, когда остается пара минут и уже никак не просрать. На этот раз я взбесился преждевременно. Похоже, нельзя телку брать на матчи.
Вратарь гостей прыгает, как макака, где-то на середине штрафной площадки… А я – как залепил…
Бац – девятка! Верьте иль нет, тридевять в одном матче. Неплохой счет даже для баскета.
И тут вот я блеснул тупостью. Стал бегать, махать руками, орать… Сделал в воздухе тройной прыжок. Попытался сделать… Приземлился косовато… Вечно эта лодыжка! Вот не поверите: я не умею кататься на коньках, в натуре не умею. Ну не то, чтоб совсем, но… Хоккей – игра для буйволов. Я люблю изящно – без бронежилета. Некстати все это, короче – больно слабы щиколотки. Сколько я их не растягивал… И вот опять! Короче, дурак.
Конец уже досматривал рядом с Ленкой – на трибунах. A они же, распиздяи…
Да что за черт, как орёт! И похоже – прямо под окном.
А ну-ка помолчи, Амадей! Послушаем настоящую ночную серенаду.
Кричит. Женщина. Вопит, как недавно приконченная.
Захапываю одеяло и вываливаюсь из кровати. К окну. Не иначе: дурдом здесь же, внизу.
Постепенно разбираюсь. Трое. Бабец и двое мужиков. Один самец норовит во что бы ни стало навредить бабе. Ногой. Другой, такой хиловатый, вяло заслоняет ее и все время ноет: «Саня, да брось! Сань, оставь ее!» Но «санина» нога опять и опять огибает препятствие и долбает цель. И тогда пошло-поехало: «Не бе-е-е-е-ей!!!» И так много-много раз. Неимоверные децибелы.
Отрываюсь от окна. Что делать?
Стою и пялюсь. Как в заду негра. Со второго этажа всего-то и видно, что огонек «саниного» косяка и темные тени, обрисовывающие расположение сил.
Умолкли… Начинаются переговоры. Так я и подумал! Одна шайка. Семейное дело. Самка споткнулась о чужую постель. Иль тому хуже: непрошеный кобель в отсутствие хозяина завалился на «санино» ложе. А божок-то все видит…
«Не бе-е-е-е-ей!!!» – мои расчеты прерывает просто неописуемый вопль. Божок вновь принялся за работу. Ногой… Тень, по голосу отдающая женщиной, летит о забор, другая следует за ней со словами «нинад’, Сань’», третья же своим приближением к первой опять вызывает вопли.
Это продолжается уже минут десять! Даже в моем только кругослухе…
Почему здесь еще нет ментов?!
Подобные семейки меня не колышут. Пусть лупит свою бабу у себя на кухне, коль обоим в радость, но… Вот уже давно перевалило за час, и я не верю, чтобы хоть кто-нибудь на этой улице спал!
«Не бе-е-е-е-ей!!!»
Завалил на землю. Дряхлый заступник пытается поднять сударыню на ноги, но борцу за справедливость удается навесить еще пару пендалей. Слабовато, правда… Да ты бы, долботрах, по мячу попасть не смог бы! Не моя лодыжка, я б тебе показал, что это значит – попасть…
Огонек поворачивается ко мне. Вновь отрываюсь от окна…
Вокруг лают собаки… Да я же знаю вас всех – окружных собак. Во, это – лохматый старой куры Петуховой… Вот только не говори, стерва, что спишь! Когда в детстве случалось зафинделить мяч в твои одуваны, пулей выскакивала из логова! Да в любое время суток! Еще грозила натравить на меня своего тогдашнего людодава, когда я выковыривал мяч из твоих красо-зарослей. «Бандит!» – во как ты меня честила, пока я, в штаны наложив, прыгал обратно через забор! Авось, мяч забить в твой сад по-быстрому?
У кореша напротив окна темные. Вот незадачка… Уж как-нибудь мы перемигнулись бы… У пацана прямо под спальней гараж – монтировки да ломы… У меня внизу под лестницей – топорцо… Вышли б каждый со своей стороны…
А чо у меня руки трясутся? Я же могу спокойно дрыхнуть! Неужто в середине хата моя?! Самая же крайняя!
Перемирие. Потащились все дальше под собственную ругань. Летит красный огонек… Окурок… Ублюдок! В мой огород… Чтоб тебя переменным!
Бью кулак о стену. Пронзает острая боль. Да не кулак. Щиколотку…
Мой дом – последний. Дальше начинается забор новостройки, улица поворачивается и – бог с ними…
Бог…
Дурацкая повадка: соваться, куда не просят! Бред… Хотя бы вот недавно, когда те двое чмов в троллейбусе взялись одного старого придурка воспитывать. Голова седа, но пуста. Неправильно, мол, на ступеньки плевать! Сразу же шляпа старика на полу, один молодец берется ему шарф поправить покрепче, другой – сливку на носу накручивает. Мужику и деваться некуда – сограждан тьма, ни шагу не ступишь! И все в окна пялятся. И я – сижу возле самой двери, ноги затекли… Вижу – у хлопца с другой стороны прохода лицо зеленеет. Чую – свояк.
Как только остановка, как дверь открывается, я – вжик! – одного батыра за шкирку и вниз по ступенькам. Зеленомордый вскакивает, и мы второго тоже вышвыриваем – вдвоем. Первый уже рвется обратно, связанными веревкой палками крутя. Выкидываем его, тут другой тоже с палками… Дверь захлопывается: благо, водитель не зевака. Мы с чуваком, ни словом не обмолвившись, рассаживаемся обратно по своим местам. Ни одна кляча еще задом не накрыла.
В салоне царит тишина, вот только мой пульсик…
А этих двоих с цепами я встретил уже через полчаса после стычки. На этой же самой темной улице. А они только палками крутят, рьяно обсуждая, как было, как не было, как надо было… Втянул голову в шею, думал – не заметят. Но заметили. В самый последний момент.
Я бежал быстрее.
Опять! Ёптыть! Снова орет!
«Не бе-е-е-е-ей!»
Слыханный тезис. Бьет, значит любит!
Нет, так уж точно не заснуть. Пойду вниз сварить чаю.
O! Ну, пошло…
«Саня, прости-и-и! Сань, прос…»
Хреново звучит. Вот чесслово, хреново…
И неудивительно. Вон, эти темные, дремучие дома… Возлюбленный их боится. Почему? Не знаю. Дурак. А там дальше домов больше нет…
Кубарем лечу вниз по лестнице. Штаны… Куртка на плечи… На улице тепло, но голым я чувствую себя беззащитным. Вон, под лесенкой… Да, да – здесь! Топор… Ноги… Мгновенно завязываю бутсы. Без них я словно связан.
Фуфло. Маневр. Нет, с топором я точно чувствую себя уверенно. В детстве научился и об руку вертеть, и кидать на втык… Но не рубить же кого-нибудь! Нашли людосека… Не терплю хоккей. Просто прогнать, прогнать… Дабы отстали от той бляди! Тоже ведь людью считается…
Темная улица. Не могу поверить, что я на улице. Совсем один. Странно все-таки… Абсолютно один.
Крики режут слух. Совсем другие крики. Надорванные, утихающие, отчаянные… Без разницы, слышит кто или нет. Так человек кричит абсолютно один.
Ковыляю к пустому темному концу улицы. Высокий холодный забор новостройки. Одиноко…
Анна каренина уже лежит наповал… Вдоль. И тот, что пинает, – такой покрупнее. В общем – здоровенный. Тот, другой – держит его за локоть. За локоть!
Подхожу… Или все-таки не стóит? Пусть сами…
– Прекрати!
Мой голос. До чего ж неуверенный голос! Если б можно было повторить… Руки судорожно сжимают рукоять топора.
Внезапно наступает тишина. Пинки прекращаются, баба затыкается.
Они стоят против меня. Оба. Как лоси. Ничего не происходит.
Mне сейчас следует сказать: «Уважаемый сэр, отпустите, пожалуйста, леди!» Короче, матом покрыть: «Вали, за ногу, пока…»
– Вали… – я вяло начинаю сухим горлом и вдруг, испуганный собственной хилостью, отчаянно реву изо всей силы:
– Не понял?!
Почему я не двигаюсь? Чего я здесь упрашиваю?! Вдруг жалею о своей дурной выходке. Не бежать ли?
Как – бежать?! На меня ведь никто не нападал. Это я нападаю!
Прожонглировав штуковиной восьмерку об руку – пусть видят, что прибор меня слушается, – рисую круг длинному перед пятаком.
– Убью, падла!
Еще мах. Сила! Сила развязалась! Только не остановиться! Никого я не собираюсь рубить! Мне движение нужно. Я могу! Нервы сдают перед стартом. На старте всегда кажется, что противник сильнее. Как только бег пошел, ты чувствуешь свою силу.
– Убью, убью!!!
Большой отскакивает. Большой рвет когти. Прямо к забору. Я машу, он удирает. Ощущаю лихой восторг. На моей улице ты свою шлюху колотить не будешь!
Только не уняться! Движение, движение!!!
Большой упирается в забор. Зачем, дурак, зачем?! Чего не бежишь? Сгинь же!
Он прижался к забору. Я, как дурак, машу топором. Ну сколько можно? Секунды текут, руки устают… Не рубить же!
Вдруг немеет спина. Мурашки холодными ножками расползаются по коже. Где второй?!
Разворот, мах… Изо всей силы черчу дугу топором вокруг себя – в боковом отскоке, чтоб не остаться спиной к большому…
Лицо прямо за спиной… Поднятая рука… Последний момент! Другой был прямо за мною. Не будь он таким растяпой…
Бах!
Падающее тело…
Удар свиреп. Аж пальцы заболели. Топор укатывается по дорожному гравию.
Не осознаю больше своих рук. Едва умудряюсь не потерять из виду, что они делают. В решающие моменты полагаюсь на свои конечности гораздо больше, чем на голову.
Я – один против большого. Маленький, с голыми руками… Малый, да удалый.
– Убью гада! – слышу голос. Не мой.
Руки движутся, ноги мелькают, призрачно мерцает листва деревьев. Рука хватает из пыли рукоятку… Моя рука.
Двигаюсь я, движется большая тень. Спина упирается в забор стройки. Клетка, клетка! Я заперт! Кисти сжимают инструмент, локоть ударяется о доски, размах не удается… Зато нога свое дело знает. Острым носком – прямо по яйцам. Я свободен!
Кто орал?
Я?
Он?
Оба?
Боль ужасна. Проклятая щиколотка! Счас завалюсь! Зубы сжимаются и прихватывают заодно и щеку. Руки истерично машут топором.
На те, на те, на!
Обух топора ударяется о голову.
Бах.
Скорее типа плях.
Это был не обух.
Большой на ковре дергается. Нога вяло царапает влажный дорожный гравий. А лицо…
Охватывает болезненный покой. Обвожу взглядом вокруг. Меньший лежит на боку. Там же, где упал. Не дернулся даже. Под ухом сероватая земля кажется почерневшей. Или всего лишь видение? Короткое замыкание в раскаленных нервах?
Спасенная эвридика вскарабкивается на ноги. До меня доходит, что все действо пролетело за считанные секунды.
Я не чувствую себя рэмбо… Чувствую последним лохом.
Летний ночной бриз жалит, как в лютую стужу. Спину покрывает гусиная кожа…
Все. Хана! Хочу домой. К чертям все! Кричите, бейте, потрошите друг друга – делайте тут, нахуй, что припрет! У меня здесь рядом дом… Домой хочу! Расхлебывайте сами свое говно, оставьте меня в покое!!!
Лицо. Широкая морда, растрепанные, соломенно-желтые волосы с полувершковыми темными корнями… Помятая одежда… Содранный подбородок, кровавый рот, отвисший мешок навалился на глаз… А другой глаз – открыт. Глаз стреляет. Глаз зигзагами измеряет мое лицо, мой стан, мое…
Пялюсь в глаз женщины. Почему ты здесь?! Почему ты еще не далеко, далеко отсюда?! Чего тебе надо от меня?! Mне плохо…
Иди, женщина! Иди своей дорогой! Сгинь с моей улицы! Туда – во тьму. И не приходи никогда больше…
Чо пялишься?!
Мои черты впитываются в чужое сознание. Как барельеф в скалу. Как черничный сок в скатерть.
Она поворачивается. Молча делает шаг. Другой. Шаги мелькают, ускоряются, все быстрее и быстрее… Развевается рвань юбки…
Она не бежит во тьму. Нет, она ковыляет обратно! Назад по улице! Как ночная бабочка – к свету…
Впереди – тусклое окно моей спальни. Дальше – освещенный номер коттеджа Петуховых. Еще полсотни шагов, и она уже будет там. На свету. Дом за домом, один за другим, как зубы в челюсти.
Ноги мелькают швейной машинкой.
Ее.
И мои.
Только не домá!
Подожди! Не надо кричать… Беги, только не кричи!
Чужие ноги путаются. Тело неловко падает. Я помог. Мне желтая карточка.
Крик. Оглушительный крик. Счас распахнутся все окна!
Не ори!
Не ори!
Не ори!
Никогда!!!
Больше…
Мчусь во тьму. Земля ударяется в разбухшую ногу словно лезвие. Но я даже не хромаю – как русалочка.
Хочу домой. Хочу в свою постельку, обратно, к Амадею… Но пока что бегу прочь.
Вот бы дождь пролил…
Утром придет Ленка… Врача вызовет. Обязательно наложит шину… Может, связка порвана… Да я же с постели ступить не могу! Меня на руках с поля уносили!
Завтра это буду уже не я. Никогда больше не буду…
Уже сейчас не был…
Далеко за спиной грозно белеют немые очертания домов… Они на страже ночного покоя… Черные, слепые проемы окон… Они все видят.
А ну-ка прочь, прочь – в безразличную, одинокую тьму.