Проклятое золото храмовников. Глава 2. Любовь нечаянно нагрянет или Пророчества юрода (В. И. Елманов, 2017)

Глава 2. Любовь нечаянно нагрянет или Пророчества юрода

Настичь возок с украденной из-под самого носа потенциальной покупательницей удалось примерно через полтора-два часа. Трудно сказать, успели они пересечь к тому времени границу Литвы или оставались в ее пределах, да Петр и не забивал себе голову подобными тонкостями. Обогнав возок и перегородив дорогу, он красноречиво махнул рукой сидящему на козлах монаху, давая понять, что дальнейший путь перекрыт.

– Гуд монин, святой отец, – весело заорал он. – Все, приехали. А ведь я предупреждал, что не стоит бегать от российского опера – умрешь уставшим, и все. А теперь я попросю твое небесное сиятельство развернуть салазки, дабы возвернуться и в мирной обстановке обговорить за кое-какие мирские проблемы! – и прикрикнул на сидящего. – Ну ты чего? Нихт ферштейн?

Тот согласно кивнул, но разворачиваться не стал, вместо того выглянув назад. Убедившись, что в погоне за ними участвовало всего-то два всадника, он, не отрывая взгляда от Сангре, полез рукой куда-то вниз, под облучок. Если бы Петр вовремя не пригнулся, тяжелый болт, выпущенный из арбалета, непременно вошел бы в него, да и так просвистел в опасной близости.

– А теперь, дядя, — сквозь зубы процедил посерьезневший Петр, — как говаривал пушкинский Сильвио, выстрел за мной, – и он потянулся к своему ножу, но извлечь его не успел. Сидевший в возке второй монах словно дожидался его слов, моментально вынырнул наружу, расплывшись в очередной умиленной, но фальшивой улыбке. Бутрым верно описал его приметы, поскольку им действительно оказался знакомый друзьям по недавним переговорам фра Луис Эспиноса.

– Ба-а, – искренне возликовал Сангре, завидя его и краем глаза контролируя неудачливого стрелка, чтобы тот не начал перезаряжать свой арбалет. – И ты тут, фрак кургузый, зипун драный! И даже, как я погляжу, успел обзавестись не только своим собственным кэбом, но и личным кучером, он же секьюрити. Ну-ну, как я посмотрю, достаток некоторых представителей монашеских орденов растет прямо-таки на глазах обалдевших обывателей. Однако к делу. Считай, что ныне вдобавок к кучеру ты заполучил еще и своих личных констеблей, прибывших за тобой прямиком из Скотленд-ярда. Посему забудь за Лондон, ибо до резервации беглых русских олигархов тебе нынче не добраться, и Челси завтра сыграет с Манчестер Юнайтед без… – и взвыл, не договорив, ибо сидевший на козлах, воспользовавшись тем, что Петр отвлекся, бросил в него нож.

По счастью, чуть ли не в самый последний момент Сангре, уловив его резкое движение, успел уклониться, и сталь лишь пропорола ему левый рукав полушубка. Но в тот миг метко запущенная Уланом шестигранная звездочка сюрикэна впился ему прямо в горло и тот, захрипев, сполз с облучка, обливаясь кровью.

– Вот так, дядя, – назидательно буркнул Петр, обращаясь к Эспиносе, и поинтересовался: – Кстати, где твой главный пинжак? Или он от страха напрудил и стесняется высунуться? – Ответом послужило молчание, но оно не смутило Сангре. – Уланчик, ну-ка загляни, проверь, только осторожно – бо при виде тебя они решили, будто стали Пересветами и Ослябями. А ты мне, чувырло, пока поведай, кто из вас кончал слуг доньи Изабеллы: ты или этот гаврик? – небрежно кивнул он на застывшего на козлах покойника. – Ах да, – спохватился он. – Совсем забыл, что ты в русском языке ни в зуб ногой. Ну хорошо, Уланчик тебе сейчас пере… – он оглянулся на друга и осекся на полуслове.

Таким Сангре его не видел ни разу в жизни. Обычно невозмутимый, хладнокровный как удав («Недаром твое имя начинается на ту же букву», – любил шутить Петр), на сей раз Улан был прямой противоположностью самому себе. Красный, чуть ли не багровый, он застыл как столб, судорожно вцепившись в ручку открытой дверцы возка, словно опасаясь упасть, если отпустит ее.

– Что, еще один покойник? – нахмурился Сангре, направив к возку своего коня. – Да вроде бы нет, – пробормотал он, заглянув вовнутрь. – Жаль, напрудившего перца не видать, но зато мисс Хадсон в наличии, а это куда важнее. Честь имею, донья Изабелла, – небрежно кивнул он сидевшей в возке даме, толком даже не разглядев ее, но заметил еще одну, сидевшую чуть дальше, и моментально понял, что ошибся.

Дело было не в одежде, хотя, разумеется, у второй она выглядела гораздо богаче и дороже. Достаточно было увидеть ее лицо, и сразу становилось ясно, что именно она – донья Изабелла де…

Сангре наморщил лоб, старательно припоминая фамилию, которую не раз называл ему Бонифаций, но понял, что это бесполезно. Разве что Улан мог бы помочь с подсказкой. Он вновь перевел взгляд на друга, продолжавшего оцепенело таращиться на Изабеллу, укоризненно покачав головой, пробормотал вполголоса «Нашел время!» и, махнув рукой, повернулся к фра Луису, деловито распорядившись:

– Значит так, сидай сюда, смокинг хренов, – указал он на облучок. – И будешь править, куда я скажу, то бишь обратно в Берестье. Корешка своего не выбрасывай – он нам сгодится в процессе опознания. Мы сопровождаем по бокам, – и он, набрав в рот воздуха, рявкнул что есть мочи, пытаясь вывести друга из ступора. – Ула-ан!

Ага, помогло, очнулся. Петр удовлетворенно улыбнулся. Правда, взгляд друга оставался таким же растерянным и чуть ли не жалобным, ну да пес с ним, со взглядом.

– Едем, милый, едем! – поторопил его Сангре.

Он повернул коня, бросил случайный взгляд в сторону темневшего далеко впереди леса и похолодел, разглядев вынырнувших из него несколько десятков всадников.

– Это кто ж такие? – недоуменно протянул он. – Местные Робин Гуды что ли? А к нам чего? Дань за проезд через Шервудский лес? Так у нас перстень Ноттингемского шерифа имеется. Или…

И тут его осенило, что они могут находиться уже в волынских землях, где перстень Гедимина навряд ли имеет силу. А учитывая весьма неприязненные отношения обоих правителей с кунигасом Литвы, вплоть до военного союза с его прямыми врагами, беспристрастного отношения ожидать не следует. Скорее наоборот, особенно с учетом имеющегося покойника и соответствующих показанияй второго монаха. Словом, формальный повод зачислить их в разбойники имеется.

– Уланчик, гадом буду, если это не корешки монахов! – истошно заорал он.

– Кто? – рассеянно переспросил тот.

– Сподвижники, мать их ети! – рявкнул Сангре и, подметив, что они сорвались с места и устремились в их сторону, взмолился: – Уланчик! Ну я тебя как брата просю: хватит ловить гав, бо не время. Лучше посмотри ради интереса вон туда, – и он указал другу, наконец-то соизволившему повернуть голову в его сторону, на скачущих к ним во весь опор всадников.

При виде столь красноречивой угрозы Улан вышел из стопора, и, виновато улыбнувшись недавней пленнице, хриплым от волнения голосом принялся уверять ее, что она попала к друзьям. Отныне ничего страшного с нею не случится, а им самим можно смело доверять, поскольку они готовы для нее и за нее…

– Ну, с этим порядок, – пробормотал Петр и недоуменно уставился на монаха, продолжавшего стоять на месте. – А тебе что, дервиш-разбойник, особое приглашение надо? – возмутился он. – Я кому сказал?! А ну живо на козлы!

Фра Луис выдал несколько фраз.

– Говорит, они все равно нас догонят, – предупредил Улан, наконец-то, хотя и с явной неохотой захлопнувший дверцу возка и усевшийся в седло, – а потому лучше бы тебе отпустить его с миром. Тогда он обещает попросить этих воинов отпустить нас живыми.

– Ересь несёшь, раввин! – упрекнул монаха Петр. – За такое богохульство тебя надо бы вывести за околицу в чисто поле, поставить к стенке и из автомата. А кадилом контрольный по балде, чтоб на всю жизнь запомнил! Кстати, у меня от твоего халифа и грамотка на это разрешающая имеется. Чин чинарем куплена у твоего корефана Сильвестра за десяток гривен, таких же фальшивых, как твоя рожа и вообще вся ваша контора. А в ней так и написано – мол, грохни этого гада, бо за все уплачено и нечего грошам зазря пропадать. А посему выбирай – либо закидываешь свои копыта на облучок, либо ты их через секунду задерешь вверх и больше никогда ими не взбрыкнешь. Жаль выкуп за тебя пропадет, ну да хрен с ними, с флоринами. За такое удовольствие я и сам доплатить могу.

Улан послушно перевел. Фра Луис оживился, но остался стоять на месте.

– Он говорит, если тебе нужно золото, то с этим…

– На ко́злы, я сказал, – рявкнул Сангре, теряя терпение и вновь оглядываясь на скачущих к ним всадников, – а за золотишко в городе трендеть станешь! – и видя, что тот по-прежнему не слушается, взмолился. – Улан, где твой нож, а то он меня достал!

На сей раз монах, поняв по тону Петра, что терпение воина на исходе, покорился. Однако пока разворачивали коней в противоположную сторону, всадники оказались на расстоянии не далее километра. Наконец упряжка резво рванула и некоторое время, нахлестываемая сразу с трёх сторон – кнутом с облучка и плетями с боков – тройка лошадей, тащившая возок, удерживала дистанцию. Однако спустя пяток минут азартное гиканье за спинами друзей стало слышнее. Петр оглянулся. Так и есть – преследователи явно подсократили дистанцию.

По счастью, они успели въехать в лесок, дорога пошла изгибами, резко петляя. Но Сангре помнил, что дальше, сразу за лесом, их ждет прямая дорога вплоть до реки Мухавца, да и по ней до устья, двумя рукавами впадающего в Западный Буг, близ коего располагалось Берестье, катить и катить. Словом, не уйти им от погони, никак не уйти.

– Уланчик, – окликнул друга Сангре. – Расклад у нас хреновый, а потому играть его лучше кому-то одному! Ты гони к городу и приводи подмогу, а я останусь и попробую заговорить им зубы. В конце концов, если они потом потребуют за меня выкуп, расплатишься монахом.

Улан помотал головой:

– Вместе.

– Дурак! – заорал Петр. – Мне в таком темпе долго на лошади не усидеть, все равно свалюсь!

– Вместе, – непреклонно крикнул Улан.

Сангре прикусил губу, понимая, что все уговоры бесполезны – он бы и сам повел себя точно так же – и не зная, что предпринять. Однако мозг, гораздый на идеи, не подвел, всплыло в памяти недавнее поведение друга подле возка, и Петр, оживившись, заорал:

– Тогда не только нам, но и девкам хана. Этот преподобный гад их обратно уволокет. Но вначале ими погоня попользуется, причем хором! – и, глядя, как побледнел Улан, порадовался, что вовремя догадался, на какую мозоль надавить. – Только будешь возвращаться – обязательно прислушайся, чтоб картину не испортить и мое вранье не загубить. А сейчас давай, гони! – рявкнул он и резко осадил своего коня.

Времени оставалось в обрез, всего ничего, но исполнить промелькнувшую в голове во время скачки мысль о новом маскараде, наподобие устроенного в святилище Мильды, Сангре успел. Рассудив, что погоня – та же толпа, стало быть, очень восприимчива к впечатлениям, особенно к необычным, он, торопливо спешившись, с силой огрел коня плетью, дабы прогнать его вслед за каретой, а сам быстро разделся, сунув скинутые с себя полушубок, кафтан и шапку в ближайший сугроб. Оглядевшись, он обнаружил и вытащил из-под снега подходящую палку, которую можно использовать в качестве посоха. Оставалось последнее. Петр поморщился, но деваться было некуда. Усевшись на снег прямо посреди колеи, он начал… разуваться, еле слышно бормоча себе под нос:

– Дай мне, боже, храбрости. Дай мне, боже, смелости. И… рассол для трезвости. А остальное я и сам как-нибудь.

Стащив с себя второй сапог, он поднялся на ноги и понял, что опоздал – погоня приблизилась настолько, что незаметно избавиться от обуви не выйдет. Быстро поменяв порядок действий, он остался стоять в санной колее, держа сапоги в руках.

Подъехавшие всадники разом осадили коней, уставившись на загадочного чудака.

– Эй, ты зачем того? – недоуменно крикнул один из тех, что был впереди, указывая плетью на обувь.

Петр криво усмехнулся и небрежно забросил один сапог в лес.

– А выбросил на кой? – потребовал ответа другой всадник.

Сангре вместо ответа достал из-за пазухи крест, бережно поцеловал его и… в удивленной тишине с силой метнул в другую сторону второй сапог. Дождавшись, когда он зароется в снежном сугробе и взгляды вновь переместятся на него, Петр протянул к ним руки и завопил:

– Дети мои! Гегемоны неслыханной отваги и железной воли, безжалостные к себе и врагам феодализма! С глубокой верой в наилучшее и с огромной надеждой в предстоящем интересе явился я к вам. Ваши гордые сердца всадников Апокалипсиса, коим не присущ старческий маразм и чужда сентиментальность к страданиям…

Слова звучали громко и отчетливо, но никто их не понимал. В смысле каждое второе само по себе было ясно, а вот в сочетании с остальными – увы… Впрочем, Сангре тоже понятия не имел, что за ахинею он несет, зато хорошо знал иное: продержи он их пяток, а лучше десяток минут и Улан спасен. И он очень старался.

– Никак юрод, – донеслось до него осторожное перешептывание.

– А разве не он на коне недавно сидел? – осведомился какой-то скептик.

– Да не-е, те в полушубках, а ентот в одной рубахе. Да и нельзя им на лошадях-то, – авторитетно возразил бородач в первом ряду. – Уж я-то знаю, они повсюду пешком хаживают. Он, поди, тута, в лесу живет, а ныне услыхал нас и вышел.

– Такие окромя чумазого дырявого рубища ничего не носят, – продолжал сомневаться скептик, – а на ентом все чистое и не драное.

– Не иначе добрые люди приодели, – нашелся бородач.

– А чего разулся-то? Холодно.

– Это тебе холодно, а ему Христос ножки греет.

«Если бы грел, – тоскливо подумал Сангре. – А ведь придется и дальше в том же духе. А-а, была не была. Лучше остаться с обмороженными ногами, чем с отрезанной головой. Коль пошла такая пьянка, режем хрен на огурцы», – и он, не прерывая своей речи и ухитрившись даже обыграть предстоящее разоблачение, принялся стягивать с ног онучи.

– Исус[5], страдалец, завсегда босым ходил, потому и нам, грешным, негоже сим смердячим саваном стопы окутывать, – завопил он, запуская их вслед за сапогами.

– Видал, видал, чего творит-то, – зашептались всадники.

– Мороз-то нешутейный, а ему плевать.

– Точно, божий человек.

Увы, божьим человеком Петр не был и босиком отчаянно мерз, но нет худа без добра – голос его непроизвольно возвысился и он продолжил вещать дальше:

– Чада мои! Здесь, на этой, богом освященной земле, где не ступали копыта диких Гогов и Магогов, заклинаю вас…

Следующие минуты, казалось, тянулись бесконечно и впервые в жизни Сангре ощутил: еще немного и он начнет запинаться, а это никуда не годилось – хуже запинающегося проповедника только пьяный ваххабит. Увы, но Апокалипсис маме Гале он почти не читал – та не любила ужастиков, а все прочее из Библии, что ему запомнилось, включая мудрого Екклезиаста или поучительные притчи Иисуса Навина, не годились. Тут требовалось нечто грозное, суровое, держащее в напряжении, чтоб мороз по коже, озноб по спине, испарина на лбу.

Неожиданно в памяти всплыл киношный Хома Брут, читавший по панночке, и Петр, недолго думая, пустил в ход кусочки псалмов, на ходу компонуя их друг с другом и не побрезговав даже отчаянным финальным воплем философа:

– Образумьтесь, бессмысленные!

Правда, и эти резервы вскоре подошли к концу, но тут вдали со стороны Берестья ему послышался глухой топот копыт и возликовавшего от близости подмоги Петра мгновенно осенило, что еще можно сделать. Мысленно возблагодарив автора, он громче прежнего завопил:

К сожалению, хороший слух оказался не у одного Сангре. Бывшие преследователи стали встревожено переговариваться, поглядывая вперед, и требовалось срочно отвлечь их. Пришлось повысить голос, а к стихам добавить подпрыгивание и прочие ужимки.

– Эва яко складно у него все идет, – уловил он краем уха.

– Никак пророчество сказывает, – поддержал другой.

– Да тихо вы! И без того ничего непонятно, – угомонил их самый ближний к Петру из всадников – судя по нарядной одежде не иначе как атаман или минимум сотник.

Вдохновленный этими комментариями, Сангре, уже поняв, что делать дальше, лихорадочно отыскивал в памяти одно стихотворение за другим и выдавал наиболее подходящие строки. И даже когда долгожданные всадники вынырнули с противоположной стороны лесной дороги, он усилием воли сдержал себя, не метнулся к ним навстречу, но неспешно двинулся… совсем в иную, противоположную сторону, и, не замолкая ни на секунду продолжал декламировать, протянув руку к атаману.

По счастью, Улан не забыл предупреждения Петра, благо, громкий голос, звонко и отчетливо звучащий в зимнем лесу, был слышен далеко окрест, и времени понять, что за комедию разыгрывает друг, Улану вполне хватило. Он даже успел сообразить, как лучше подыграть ему, не забыв известить о том и князя Давыда, возглавлявшего сотню. Едва оказавшись на виду у недавних преследователей, Улан, якобы не обращая на них никакого внимания, радостно завопил:

– Ну слава тебе господи, наконец-то нашелся! – и с этими словами, размашисто перекрестившись, он торопливо спешился и устремился к Сангре, причитая на ходу:

– А мы-то тебя заискались совсем, Петрусь, а ты вон где. Негоже без предупреждения нас покидать. Сам обещал слово пророческое людям добрым поведать, и на тебе, ушел, и о своем последнем видении не поведал, – сделав вид, будто только сейчас заметил босые ноги «пророка», он сокрушенно всплеснул руками. – Ай-яй-яй, сызнова свои сапоги раскидал. И что с тобою, неслухом, делать, – и он, укоризненно покачав головой, пошел подбирать их.

Стоять и молчать не годилось, и Петр, устремив в его сторону посох, процитировал:

Подобрать Улан успел лишь один сапог, поскольку за вторым, торопливо спешившись, кинулся молодой паренек из числа бывших преследователей. Мало того, он не просто поднес его Петру, но и, смиренно склонившись на одно колено, попросил:

– Благослови, отче.

Чуть поколебавшись, брать сапог в руки Сангре не стал – не достойно святого человека, тем более пророка, пускай Улан примет, – но просьбу выполнил:

– И мандригалом тебя по логарифму, – неторопливо перекрестил он паренька. – Ступай и боле не греши, но в особенности помни седьмую заповедь господню, ибо зрю я, чадо, ох, зрю…, – и он, не договорив, строго погрозил смущенно потупившемуся ратнику.

– Во как! Наскрозь увидал гулену нашего[10], – раздалось приглушенное восклицание. – Точно пророк.

Словом, ни одна из враждующих сторон так и не взялась за оружие. Более того, предводитель недавней погони, держа руки открытыми и показывая, что в них ничего нет, даже подъехал к Давыду и обратился к нему с просьбой отпустить святого человека погостить у них. Князь смешался, не зная, что сказать, но выручил Улан. Повернувшись к просителю, он укоризненно заметил:

– Эх, милый, да разве угадаешь, в какую сторону он дальше захочет пойти. Не силком же к вам его везти. И благослови вас господь, люди добрые, что удержали его, а то бы нам его и не сыскать.

– Да мы чего, – засмущался предводитель. – Случай подсобил. Ехали себе… – он запнулся, но, опустив подробности, откуда, куда и зачем ехали, после короткой паузы продолжил: – Ан глядь, а он тута, посреди дороги, и разувается. Токмо непонятно чтой-то буровил…

– Седые пророчества всегда скрывает густой туман времени, – скорбно прокомментировал Улан, – ибо оно есть сердцебиение божье, и даже если заглянешь вовнутрь, как ты сможешь понятным языком истолковать увиденное?

– Во-во, – оживился атаман. – Как есть скрывает. Потому и хотим его сызнова послухать. Так ты бы, княже Давыд, уговорил его к нам наведаться, покамест у нас с вами замирье.

– Попрошу, не сомневайся, – включился в игру Давыд. Он покосился на Петра и воздел руки к небу. – Пред богом обет даю, что не далее как ныне и не единожды, но трижды о том ему скажу, а уж далее пущай сам решает.

– А сапожки-то давай обуем, святой отец, – промурлыкал Улан, с ужасом глядя на белые от холода ступни друга. – Чай, не май месяц на дворе. Простынешь, чего доброго, как мы без тебя будем? И епископ ругать нас станет, что не уберегли.

Он же самолично обувал Сангре, пока тот подводил своеобразный итог своим пророчествам, суровым тоном цитируя припомнившиеся ему строки из какого-то евангелия:

– И всякого, кто слушал слова мои и исполнит их, уподоблю мужу благоразумному, построившему дом свой на камне. А всякий, кто слышал их и не исполнил, уподобится человеку безрассудному, воздвигнувшему дом свой на песке.

Сказав это и напоследок размашисто перекрестив продолжавших стоять на месте волынцев, он пешком (а куда деваться, коль юродивые лошадей избегают) направился в сторону Берестья.

– Ну, ты, парень, и горазд на придумку, – уважительно заметил бредущему по санной колее Петру Давыд, когда они прошли метров триста. – А я то немчуру орденскую, кои тебе ворота своего замка открыли, за дурней, признаться, посчитал. Ан нет. Сдается, будь я на их месте, небось и сам бы их перед тобой распахнул, да как бы не быстрее.

На сей раз похвала, вопреки обыкновению, не вызвала у Сангре никаких эмоций – слишком он устал, выложившись до самого донышка, практически без остатка. Но молчать было не в его традициях и он нехотя откликнулся:

– И все-таки хорошо, что вы вовремя подоспели, – и он удивленно покрутил головой. – Да как быстро!

Улан в ответ иронично хмыкнул, покосившись на Давыда. Городненский князь смущенно замялся, но честно поведал, что он насторожился еще когда прибывший в замок слуга воеводы сообщил Олельке, что друзья собираются вернуться не раньше вечера. А уж когда прискакавший Яцко передал десятку литвинов распоряжение Сангре немедля следовать во Владимир-Волынский, Давыд окончательно решил, будто Петр с Уланом замыслили улизнуть. Гедимин же строго-настрого предупредил, чтоб он… ну-у, деликатно говоря, приглядывал за чужеземцами. Потому князь и встретил Улана с каретой не в Берестье, на полпути в город.

– Теперь сам зрю, что не того пужался, – виновато протянул Давыд. – Но получилось-то славно, верно?

– Это уж точно, – подтвердил Петр. Настроение у него поднималось вместе с температурой согревающихся после мороза ног. Лукавая улыбка вновь осветила лицо неунывающего одессита и он, повернувшись к Буланову, заметил: – Представляешь, дружище, вы так стремительно подскочили, что я даже не успел испортить свежий памперс, – и, оглянувшись на темнеющий лесок, оставшийся за плечами, посеръезнев, добавил: – Знаешь, Уланчик, за этот день я успел открыть для себя новую мудрость: быть смелым хорошо, но… очень страшно…