Глава 6. Письмо сыну в Америку
Иван Иванович Агафонов, ветеран колхозного строя, пенсионер, заслуженный картофелевод средней полосы России, с некоторым трудом подбирая нужные слова, сочинял письмо своему сыну Виктору, много лет назад перебравшемуся на ПМЖ в Соединённые Штаты Америки. Время было не слишком позднее и не слишком раннее – так, около десяти часов вечера, все основные новости уже были прослушаны, выводы сделаны, а беспрерывные сериалы, похожие друг на друга, как пулеметные ленты, Иван Иванович недолюбливал, справедливо считая их наркотой для сухих алкоголиков. Жена Ивана Ивановича, Мария Афанасьевна, тоже не спешила на боковую, но в отличие от мужа она уважала сериалы, в особенности на бытовые темы, и не отказывала себе в удовольствии окунуться в чужую жизнь и даже смахнуть при случае слезу со щеки. Для этого всякий раз в урочное время она уходила в соседнюю комнату, где стоял ещё один телевизор, и мягко плюхнувшись в протёртое кресло, включала ящик.
Жили старики в мире и согласии уже более полувека, три года назад справили золотую свадьбу и свято верили, что Бог даст дожить и до бриллиантовой. Жили небогато, как и всё крестьянство России, но на хлеб и молоко хватало. Да и много ли надо людям, которые безвыездно живут в деревне. По сравнению с городом – так, сущие копейки, смех один. Ни в театр пойти, ни в ресторане кутнуть. Да и возраст уже не тот. К тому же дети, сын Витюха и дочь Елена, хоть и жили кто где, но регулярно подкидывали им деньжат, не забывали родителей. Вроде и жаловаться не на что. И всё-таки обидно как-то: старики живут в деревне, а единокровные дети разбрелись по градам и весям, хотя были на то и свои, объективные, причины: дети у Агафоновых оказались незаурядные. Витюха со школьной скамьи такие способности проявлял к физике и математике, что учителя только диву давались и пророчили ему учёное будущее. И не ошиблись. По окончании школы Витюха на свой страх и риск рванул в Москву, сходу поступил в МГУ на факультет вычислительной математики и кибернетики, а по окончании университета, поработав пару лет в Институте математических исследований сложных систем, уехал на стажировку в Штаты. Да так там и застрял, вначале на пару лет, а потом окончательно. В Америке хваткие до всего, что сулит хорошую прибыль, бизнесмены охулки на руку не положат: если только у человека, будь он хоть из России, хоть из Африки, хоть из самой преисподней, на плечах голова, а не кочан капусты, быть ему на коне. Они его и приветят, как родного, обуют—оденут, денег посулят, жильём обеспечат, а главное, откроют такие перспективы карьерного роста, какие на родине тому и не снились. Короче, наобещают с три короба арестантов, лишь бы только удержать у себя нужного человечка, и слово своё сдержат. Вот и выбирай после этого между патриотизмом и научной карьерой. Проблема. Посему каждый и решает её на свой лад. Оно и справедливо, ибо свобода выбора есть главный залог того, что у нормального человека в этом случае всегда останется в душе тёплое чувство к родине, как бы ни сложилась его судьба на чужбине.
А с другой стороны… А с другой стороны, теперь уже родители остаются круглыми сиротами при живых детях. Ладно ли это? Вот и Елена тоже усвистела на поиски счастья в иные края. Хоть и не за границу, хоть и нашла себе дело в той же Москве, да велика ли разница для родителей. Им всё едино, где дети, если только не под крылом у отца с матерью. Чего бы ей-то уж не остаться в деревне. И женихи сватались, – ох, как подкатывали! – а она всё своё: хочу в город и весь сказ. И усвистела-таки. Хоть и не блистала девка способностями, как её брат, но и её умишком, а ещё больше смекалкой, природа не обделила. Помаялась, помаялась она в первопрестольной, а потом таки нашла свою жилу: учредила под своим именем турагентство – и дело пошло, даже за границей побывала, даже у брата в Штатах гостила. Не у всех оно получается, а у неё выгорело. Да что турагентство! Она и мужа себе в Москве отхватила, приличного мужика, и даже квартиру приобрела. Приглашала родителей на побывку. Те один раз приехали, погуляли по городу, кое-что посмотрели, кое-где побывали, да и вернулись к себе в деревню. И на том спасибо! Ну не лихая ли девка!? И ведь всё своими руками, точнее, мозгами. А говорят «деревенские»! Выходит, иные деревенские иным городским сопли утрут.
Такие вот дети выросли у стариков Агафоновых, да только радости старикам от этого маловато. Лучше б уж они у родителей под боком жили и деревенскими оставались. Однако как сложилось, так сложилось. Судьба – не палка: через коленку не переломишь. Не вернутся дети в село ни за какие коврижки. Да и зачем? Дурью маяться? А чем ещё? Не поисками же способа как из навоза рубли чеканить. Вроде бы старикам и радоваться надо, что так удачно сложилась судьба у наследников, а что-то не получается. Правда, время от времени Елена наведывалась в родительский дом, совсем уж не забывала, да что толку, только рану разбередит: приедет, побудет пару дней и снова улепетнёт в Москву. А ты оставайся. И почти такая же ситуация с сыном, если не хуже. Он тоже не забывал, благодаря кому вообще увидел свет божий, пару раз приглашал родителей в гости, но те так и не собрались: то ли испугались мороки, связанной с оформлением визы, то ли по причине глубокой старости, то ли по каким другим основаниям, но дело так и не сдвинулось с места, хотя колебания и были. А на нет и суда нет.
Вот на каком фоне старик Агафонов настроился писать письмо своему сыну в далёкую Америку, в неведомый ему городок Бостон. А кому же ещё? Не дочке же. Она хоть и побывала в Штатах, но как там устроена жизнь – всё равно понятия не имеет. А старика хотя и интересовали прежде всего дела в России, но и они были напрямую связаны с вездесущей Америкой.
И в заключение, прежде чем воспроизвести содержание этого письма, добавим от себя, что писал он его обстоятельно, время от времени надолго задумываясь и разговаривая с самим собой. Конечно, можно было бы закончить письмо и на другой день, но старик настроился начать и кончить его в один присест, даже если для этого придётся пожертвовать сном, и потому отвергал всякие домогательства Марии Афанасьевны, неоднократно предлагавшей ему отправиться на боковую, вполне справедливо полагая, что отоспаться можно будет и на другой день, не говоря уж про тот свет.
Итак, заглянем через плечо Ивана Ивановича и проследим за логикой его мыслей и чувств. Конечно, порядочный человек не стал бы предавать гласности чужие письма, но то, что недостойно делать в обыденной жизни, вполне допустимо в художественном произведении, а следовательно, мы, читатель, чисты перед тобой, своей незапятнанной совестью и даже самим Создателем.
Вот это письмо. Автор приводит его практически дословно, без купюр и существенных исправлений, а посему не отвечает за стилистические огрехи в тексте. Главным всё-таки остаётся содержание.
Итак, вперёд.
«Доброго тебе здравия, дорогой сынок Витюша!
Ох, давно я тебе не писал, почитай с января, после последнего новогоднего поздравления. А нынче уже август. Но и ты, поросёнок, хорош гусь: мог бы и сам чиркнуть родителям пару строк, так, промеж твоих дел. Мол, жив-здоров, дела идут, жизнь удалась. Да заодно и поинтересоваться нашим здоровьем: а вдруг, неровен час, мы с матерью уже принимаем воздушные ванны в тени райских кущ. А ты и знать не знаешь, ведать не ведаешь. Время-то вон как летит – узды на него нет. Кажись, вчера ещё был февраль, а уже осень на дворе. Да кабы ещё только на дворе, а то ведь осень жизни. И ведь как незаметно, собака, подкралась. День за днём, день за днём – и здрасьте вам: ещё накануне тебе было восемьдесят три, а сегодня уже восемьдесят четыре. А завтра стукнет все восемьдесят пять, оглянуться не успеешь. Я уж давно заприметил, что это минуты и часы тянутся, как резина, а годы – они, собаки, летят. Только успевай считать. Да, времена такие пошли, что, не в пример прошлым, есть что терять. Вроде и жалко, и умирать не хочется и хочется посмотреть, как оно дальше будет, да всё бестолку. Годы – не милостыня, Бог не подаст. Ну да будет размазывать сало по губам, мне ещё много чего тебе сказать надобно. С матерью, хоть она баба и хорошая, о жизни, а уж тем более о политике, особо не потреплешься, у ней один телевизор да домашнее хозяйство на уме, а ты у нас мужик башковитый. С тобой другой коленкор. Я вот сижу, пишу, а вроде как веду умную беседу. Даже вслух иногда проговариваю: мол, так и так, Ванюша, как ты мыслишь, прав я или не прав, а ты мне рассудительно отвечаешь. Даже твой голос слышу. Только не смейся, это у меня такая стариковская привычка появилась и никуда от неё, проклятой, не денешься.
Ты уж извини меня, что я опять пишу тебе по-старому – на бумаге, да только так я и не научился пользоваться этим самым, как его, ноутбуком, который ты мне прислал в подарок. Большое тебе спасибо, за то, что не забываешь родителя, но только поздно мне, старику, обучаться этим премудростям. Клавиш там слишком много. Тут бы со стиральной машиной научиться справляться, ведь нынче что ни хреновина – обязательно с какой-нибудь электроникой, кнопочки там разные, индикаторы, дисплеи, а то и пульты управления, как у телевизора. То ли дело раньше было: что ни возьми – три кнопки, две ручки – и вся премудрость. Даже наш старый советский картофелеуборочный комбайн – на что грозная машина была, – а и у ней вся система управления, без малого, две педали, два рычага да штурвал. Это я так, упрощённо говорю. Вот была техника! Сел и поехал. А нынче. Такое наворочают… Подойти страшно, не то что управлять. Тут уж без специальной подготовки делать нечего, враз запорешь. Только ты не думай, компьютер твой в целости и сохранности, мать его в простынку завернула и в сундук сунула. Может, тебе когда пригодится.
Да, чуть не забыл: нам ведь не так давно разом и водопровод и газ провели. Это у нас-то, где газа и водопровода спокон веков не было. Во как! Так что мы нынче живём, как городские! Хоть и на старости лет, а всё одно – праздник. Хоть остатние дни проживём по-людски. Теперь мы колодец, в котором покойный дед Мирон (ты его не знал, он ещё до тебя скончался), по недотёпству искупался по молодости, мы заровняли от греха подальше. Чтобы в него ещё какой-нибудь дуболом по пьянке не грохнулся. Так-то… К чему я это? Ах, да. Вот матери разом и загорелось купить стиральную машину. Не век же, мол, голыми руками мои порты стирать. А мне что, на здоровье, пусть покупает. Денег, благодаря тебе и Ленке, хватает, ну и купили. Помаялись маленько, прежде чем разобрались, как она фурычит, чтобы сходу не запороть, ну и пошло-поехало. Хоть мать твоя и баба, а раздраконила её по всем статьям. А там ведь тоже всякие дисплеи, кнопочки, программы и прочая муть. Я даже подивился. Нет, право, никак не ожидал от неё такой прыти на старости лет. Молодец баба у тебя мать! Стирает – не нарадуется. Теперь вот ещё и соседи, прознав про машину, зачастили, как в гости. Дай да дай постирать. Ну и даёт, как не дать. Деревня – не город. Даже ежели она и со всеми удобствами. Тут каждая рожа, как облачко на голубом небе, вся на виду. И каков ты человек ни для кого не секрет. Одного боюсь: как бы они её совсем не заездили и машину не запороли, сердце-то у неё, извини меня, шире спины! Да… Вот я и говорю… А чего говорю? Ну да ладно, есть у меня и другие новости.
Кстати, ты бы черканул пару строк Ленке, родная сестра как-никак. И чего вы друг другу не пишете? Вроде бы и не ссорились, не ругались. И в гостях она у тебя была. А спрашивает меня: как ты жив-здоров? Я ей, сколько знаю, рассказываю, да только не дело это. Мы с тобой хоть и не слишком часто, но всё-таки пишем друг другу. Вот и ты не поленись, черкани родной сестре пару строк. Авось рука не отсохнет. Пара строк, а человеку теплей на душе. Нет, правда, не поленись. Я тебя как отец прошу. Глядишь, связь и наладится, не чужие авось. Понимаю, у каждого из вас своя жизнь, и заняты оба по самую маковку, а всё одно негоже своих забывать. Родная кровь, как-никак. А хочешь, я её попрошу, чтобы она первой черканула? Могу и так. Попросить? Ладно, сделаю. Но и ты мои слова попомни. Ведь вы мне оба не сбоку-припёку.
А новостей у нас нынче в деревне полным полно. Раньше-то, бывало, один год от другого не отличишь, как рожи близняшек; лежат себе, красноморденькие, посапывают, а кто из них Ванька, кто Петька, даже мать с отцом не поймут. Так и эти годы, ну те, которые потом застоем назвали. Текли себе и текли, а ничего кроме громкого трёпа из ящика не случалось. Да ты и сам, небось, огрызки того времени ещё помнишь. Хоть колхоз наш был, правду сказать, ещё не самый пропащий, по тогдашним меркам даже середнячок, а всё едино жили как при царе Горохе: ни тебе нормальной дороги до райцентра, одни ухабы с матом, ни нормального магазина, кроме задрипанного сельмага, ни нормальных денег за труд – одни палочки да натура: либо сам жри, либо скотине скармливай, либо на рынке торгуй. Так ведь на рынок-то её ещё свезти надо, место застолбить, продать. И домой вернуться. Спекулянт, собака, на нас, простых крестьянах и тогда наживался, можно сказать, жирел, а нам, бедолагам, на семечки разве только и оставалось. Ну да спекулянт, или, как сегодня говорят, перекупщик, – он и сегодня спекулянт, это их хлеб – других надуть, а себе нажить… Так я о чём? А, о тех годах. Тяжкие были годы. Радости от них никакой не было. Возьми, к примеру, наш советский картофелеуборочный комбайн ККУ-2 «Дружба». Ты, небось, о таком и слыхом не слыхивал. А я на нём полжизни отпахал, всю задницу отбил до костей. Он же половину клубней в земле оставлял. А мне по барабану, хоть я и заслуженный считался. Это я сейчас тебе, как на духу, признаюсь. Не я же его варганил. И ничего в нём было не исправить. А как ломался, паскуда! Два гектара максимум отработает – и станет. Баста, вызывай механика. А он в райцентре сидит. Да ещё ведь и не сидит, а с каким-нибудь другим таким же железным недоноском на другом краю района валандается, доводит до ума, и когда освободится, про то нигде не написано. Ну и махнёшь рукой: ляд с ним, с урожаем, буду сидеть курить. И сидишь, куришь. А потом, глядишь, тебе медаль или орден ещё дают за ударный труд. А какой он, по совести, ударный труд. Просто лучше других пахал. Вернее, другие ещё хуже тебя пахали. А районному начальству пара орденоносцев от сохи вот как была нужна, больше, чем урожай, чтобы и им было чем перед страной и партией козырнуть. Показуха – она и есть показуха. Так и жили.
Теперь-то уже не те времена. Вроде как жизнь вывернули наизнанку. От колхоза одни уши остались, да и те уже давно не торчат, завяли. А когда всё начиналось, ну, ликвидация и всё такое, наш бывший председатель, Иван Ефремович, сильно затрепыхался. Как раз в то время вышел то ли указ, то ли закон, то ли распоряжение, шут его знает, о создании на земле акционерных обществ и наделении бывших колхозников земельными паями. Вроде как мы все стали не колхозниками, а этими самыми, акционерами. Всем дворам как бы землю выделили, гектара по три на нос, не меньше. Ну и себя этот хват тоже не обделил: такой кус отмежевал, что мы только ахнули. Как не подавился, собака! Да кто будет считаться, радуйся, что хотя бы тебя не обошли стороной. Неча другим завидовать, своё бы не потерять. Короче, обрадовались, как последние охламоны. Ну, думаем, теперича заживём! На своей-то земле! Горы своротим! А потом такое вдруг началось. Через какое-то время узнаём, что все мы члены земельного акционерного общества, а наши паи вроде как вклад в уставный капитал. Как мы туда попали, кто нас туда впихнул? А председатель говорит, что, мол, мы сами, причём добровольно захотели войти. Это мы-то добровольно?! Да кто нас спрашивал? Но дело сделано. И получили мы вместо земли бумаги под названием акции. И поступай с ними, как хочешь. Хочешь, можешь их продать вместе с паем. Хочешь – подотрись. Не хочешь – держи под подушкой. А наш председатель, тот ещё жучина, хоть и бывший первый коммунист, ходит гоголем. Скоро у него и городские кореша появились из каких-то московским богатеев, он с ними и гулял, и кумовался, и обнимался, короче, скурвился окончательно. А главное, стал потихоньку скупать у мужиков земельные паи. Своих-то денег у него кот наплакал, так ему его московские кореша стали подбрасывать. Вот он и рад стараться. Кое-что, видать, себе в карман положил. А наш мужик что? – он живых денег по тем временам уже столько лет не видал, что забыл, как они выглядят, для него и тыща – как для купца миллион. Уговорить – плёвое дело. Да и землю ему всё одно не поднять, гибнет, зарастает земля. А некоторые мужики так за одну бутылку палёной весь пай отдавали. Богом клянусь! Им сунут её, дадут закусить, ещё раз нальют, так они потом с пьяных глаз любую бумагу подмахнут. И подмахивали. А что подмахивали, потом и вспомнить не могут. Так и прощались с паями. И вроде всё по закону. Ну, были и такие, которые рогами упёрлись: не отдадим, мол, и баста, делай с нами что хочешь. Но и на них нашли укорот. Приехали откуда-ниоткуда крепкие ребятки, пару мужиков, которые больше других бузили, помяли, хоть и не до смерти, но изрядно, а остальных припугнули по-разному. Кому почки обещали отбить, кому хату спалить. Ну и пошли на попятную. В том числе и мы со старухой. А что делать? У этих сила: и деньги, и пудовые кулаки, и власть. Плетью-то обуха не перешибёшь. Да и когда нашего брата крестьянина не били и не разували. Я что-то такое время и не припомню. В России уж так издревле повелось: кто её кормит, с того три шкуры и дерут.
В то же время, ежели здраво рассудить, то на кой ляд нам со старухой эти гектары? Им настоящий хозяин нужен, с деньгами, машинами, агротехникой. В общем, оставили нам всем по двадцать пять соток с хозяйством, а всё остальное отошло Акционерному обществу «Голубые дали». А кто настоящий хозяин в нём, мы так толком и не знаем. Поговаривают, что какой-то московский олигарх, а какой – пойди разузнай. Их тоже там, как вшей на плешивом, ну, может, малость поменьше, но хватает. Короче, отмежевали закон в свою пользу.
Да, кстати, хочешь посмеяться? Нашего Ивана Ефремовича, как он своё чёрное дело сделал, так вскоре его же кореша его и турнули. Да так турнули, что любо-дорого посмотреть! Годика через полтора после всей этой катавасии прикатил из области прокурор, нашёл у него какую-то червоточину, вроде как он за взятки разбазаривал кому ни попадя государственные угодья, завёл дело и пошёл из него жилы тянуть. Короче, наш Каин завертелся, червяк на крючке, и был рад-радёшенек, когда его же дружки, с которыми он пьянствовал и лобызался, предложили за копейки продать его же собственную латифундию и сваливать подобру-поздорову, пока не загремел в компанию к уголовничкам. Тот так обрадовался предложению, что за неделю переоформил все документы и растаял сизым дымком вместе с женой. Дети-то его ещё раньше из деревни тю-тю в Воркутю, как школу окончили, удрали в город якобы поступать в институт, да так и пропали… Может, людьми стали, а может, и нет, кто знает. Короче, перекусили раку клешни, высосали, что повкуснее, а прочее выплюнули. И где он теперь – про то нам неведомо. Умер Максим, ну и… Сам знаешь, что дальше. Такого не жалко, мусор – не человек. А когда председательствовал в колхозе – кум королю! Не подступись! На партсобраниях себя в грудь кулаком бил, клялся, что через одну-две пятилетки мы у себя в колхозе полный коммунизм построим, и тогда каждый будет получать по потребностям, как и положено при коммунизме. А пока идёт это самое строительство, всем нам следует упорно трудиться во имя светлого будущего. Не пойму я, как это так происходит, что будущее у нас всегда светлое, а настоящее всегда тёмное? По каким таким потребностям, когда в сельмаге шаром покати? Ни мяса, ни сыра, ни колбасы, одни рыбные консервы типа кильки в томате, крупа да солёные огурцы. Посмотришь на полки – слёзы, а не ассортимент, ну и волей-неволей вспомянешь присказку, она тогда по стране гуляла: «Нет на свете краше птицы, чем свиная колбаса.» Каждому по потребностям… Вот и дали. Кто выдюжил в эти лихие годы, у того уже и потребностей не осталось. Самое время вводить коммунизм. Тем паче, что в магазине нынче всего навалом: и сыра, и колбасы, и всякой другой жратвы, и чего-чего только нет, даже французские коньяки стоят, едрёна вошь. И кто их только покупает за такие деньжищи! Я ж тебе говорю: жить стало веселее. Кстати, а у вас там тоже есть французские коньяки? Если нет, черкани, я денег не пожалею, вышлю тебе бутылку—другую.
Ну да хорош отвлекаться на всякие пустяки. А потому продолжаю. Ещё эдак примерно год спустя, после того как попёрли Ивана Ефремовича, прибыл к нам настоящий управляющий имением, то есть акционерным обществом «Голубые дали». Самый настоящий, со всеми там бумагами, доверенностью и так далее. Походил, посмотрел, а потом собрал мужиков и баб на собрание в клубе. Помнишь наш клуб? В нём ещё городские артисты выступали и партсобрания проводили. Не Кремлёвский дворец, но для села сойдёт, в самый раз. В то время он и отапливался, и крыша у него не текла. Это потом она провалилась, а стёкла мужики повытаскивали на личные нужды.
Вот в этом клубе и прошло наше организационное собрание. Мы, в чём пришли, сидим в зале, а управляющий маячит на сцене. Да и то по виду – чистый артист: молодой, лет, пожалуй, так тридцать пять – тридцать семь, бритый до синевы, на голове волосок к волоску, с проборчиком, белая глаженая рубашка, галстук, чищенные штиблеты, очки. Держится уверенно, с гонорком. Одним словом, хозяин.
Мужики пялятся на него, промеж собой рассуждают: что-то будет. Любопытно всё же.
Тимофей Алексеевич, ну дядя Тимоха, ну наш сосед, помнишь, небось, его, посмеивается: «Всё, мужики, – говорит, – пипец нам настал. Будем мы теперь батрачить на хозяина, как в царские времена».
А Светка Краснухина, вдова (её ты, может, и не упомнишь, но с дочкой её, Варькой, четыре года в одну школу ходил, в одном классе сидел) вразрез ему отвечает: «Ну и что? А в советские времена мы что, не батрачили? Ещё как батрачили! Почище, чем при царе».
Вспомнил? Правда, она теперь для всех не Светка, а Светлана Семёновна, на пары с дочкой в райцентре открыла мини-пекарню, изловчилась баба. Теперь вот снабжает районный центр всякой выпечкой. Ну и нас, сельчан, тоже не обижает. Правда, Варьке её уже тридцать шесть, а мужа как не было, так и нет. Не сватаются к ней мужики. Рожей не вышла. А жаль! Характер-то у неё золотой, добрая девка.
Только это, значит, Светка про советские времена упомянула, ка-ак Василий Иванович взовьётся! «Не марай советскую власть, – кричит, не так чтобы очень громко, но слышно на пять рядов вперёд и назад. – Она вас в люди вывела, образование дала, всё дала». А что «всё», чего-то я не пойму. Ну да не во мне дело. А Василий Иванович, мы его из-за имени-отчества Чапаем зовём, продолжает: « Вот из-за таких, как вы, её и не стало. Вам сколько ни дай, всё мало. При советской власти мы хоть на себя работали, а на хозяина – во! И сейчас не буду. Сдохну, а не пойду!»
Так ведь мы с ним и не спорим. Чего спорить? Себе дороже. Хочет сдохнуть – пусть подыхает. Хоть и не очень верится. Он ведь у нас в колхозные времена секретарём парторганизации был, да так им и остался. Только без самой организации. Как генерал без армии. Ну не принял мужик новую жизнь. Всяко бывает. Я её тоже не очень-то принял, вот только с какой стороны – покуда не разберусь.
А приезжий по сцене похаживает, спокойно так, терпеливо, ждёт, когда все усядутся и замолчат. Светлана Семёновна первой не выдержала, поднялась и своим хрипатым голосом рявкает:
– Мужики, заткнётесь вы, наконец, или нет! Дайте человеку слово!
Мы и заткнулись. А наш артист, как я его называю, повернулся к Светлане Семёновне и так вежливо, но громко говорит:
– Благодарю вас.
Она аж зарделась от гордости.
А он прошёлся по сцене ещё пару раз туда-обратно, дождался, когда окончательно мужики заткнутся, и на полном серьёзе повёл разговор.
– Добрый день, господа! – говорит. – Рад вас видеть в клубе акционерного общества «Синие дали».
Тут уж мы все зашлись, не знаем, как реагировать. Ну какие мы господа – деревенская голь! Чапай наш аж задохнулся, как лёгочный, но удержался, промолчал. А артист между тем продолжает.
– Прежде всего, позвольте представиться. Зовут меня Валентин Павлович Мамушкин, я назначен управляющим нашего акционерного общества со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями. Если кто-то сомневается в моих полномочиях, может после собрания подойти, и я покажу ему все правоустанавливающие документы, в том числе и доверенность от акционеров на управление акционерным обществом «Синие дали».
– Это что же, – не выдержал кто-то из мужиков, – мы уже больше не хозяева на своей земле?
– Именно так. Вы же сами добровольно уступили свои паи нашему акционерному обществу.
Тут уж весь зал не выдержал и пошёл шуметь, как лес в непогоду. А наш деревенский алкаш по кличке Чумной как вскочит, как завопит:
– Кто добровольно? Я? Цельных три гектара за две бутылки водки и закусь?
И машет кулаками, слюной брызжет, как из шпринцовки, ещё минута, кажись, и ринется на сцену квасить морду приезжему. Да руки коротки. У того по бокам в первом ряду пара таких амбалов сидели, видать, для охраны, – не подступись. Короче, выпустил Чумной пар и притих. Свои же и усадили. Известно, плетью обуха не перешибёшь. А артист как ни в чём не бывал ему спокойненько отвечает:
– Не знаю, я лично у вас ничего не покупал. Но если вы во столько оценили свой вклад, то это было исключительно ваше персональное решение.
– Ни фига себе «персональное», когда тебе руки, можно сказать, выкручивают! – опять взвивается Чумной. – За две-то бутылки водки!!!
И снова Светлана Семёновна тут как тут, гасит Чумного.
– Молчал бы уж, – насмехается, – тебе и одной бутылки много. Что бы ты делал с этой своей землёй, пропойца?
– Знаю что, – огрызается Чумной, но как бы скисая.
Тут из задних рядов, не разобрать кто, громко эдак подъёкивает:
– Ну да, продал бы другому обчеству за три бутылки.
Зал в хохот. Ему бы только поржать.
А Светка, Светлана Семёновна наша, стерва, с этим артистом, видать, о чём-то заранее стакнулась – деловая! – и давай ещё пуще тушить огонь.
– Поздно, – говорит, – мужики, шебуршиться, что было, то быльём поросло. Прошлого не вернуть. Лучше послушайте умного человека. Может он чего дельное скажет.
Тут уж и артист подсуетился.
– Правильно женщина говорит, прошлого не вернуть. Настали новые времена. Сегодня у нас в России, как во всём цивилизованном мире (Эвон куда завернул, собака!) появилась частная собственность на землю, в том числе и на земли сельскохозяйственного назначения. И с этим необходимо считаться. Соответственно, согласно законодательству и правоустанавливающим документам, которые я готов показать любому, кого это заинтересует, все сельхозугодия, за редким исключением, в границах вашего бывшего колхоза принадлежат названному акционерному обществу. Постарайтесь это запомнить и уяснить.
Мужики только обречённо вздохнули, чего уж спорить, ясно, профукали, а этот самый Мамушкин, закончил, как припечатал:
– Кстати, и не только земля, но и все строения на ней, за исключением ваших личных подворий, и даже этот развалившийся клуб и кое-что ещё. И надеюсь, больше мы к данному вопросу возвращаться не будем.
Про строения это он так, видать, для красного словца вставил, за такую рухлядь ещё приплачивать надо, кому она нужна. Короче, были потом ещё кое-какие разговоры, кто-то чего-то вякал. Но одно стало ясно: никуда мы не денемся. Как раньше народ батрачил на государство, так теперь будет батрачить на акционерное общество «Синие дали». Гори они синим пламенем! Судьба!
Под конец, правда, он подсластил пилюлю: пообещал отремонтировать клуб, похлопотать насчёт водопровода, газа и асфальтовой дороги в райцентр, а тем, кто будет работать в акционерном обществе, платить достойную зарплату, а не как в бывшем колхозе.
После собрания вышли мужики на улицу и давай базарить. Кто курит, кто по старой памяти матерится, кто других слушает, а сам помалкивает, кто кипятится, как чайник. Чапай наш вышел красный, как маковый цвет весной:
– Чтоб я, – опять гнёт своё, – батрачил на каких-то капиталистов! На этих мироедов! Во! – и показывает в локте руку. – Сдохну от голода, а не пойду на поклон. Всех бы их, гадов, на первом суку повесил.
Ну да с него взятки гладки. Кому он нужен такой! Он ведь и в колхозные времена только и умел, что руководить и всякие мероприятия устраивать, районному начальству пыль в глаза пускать, а в скотине и в земле разбирался не больше, чем конь в сухофруктах.
А дядя Тимоха ему в пику режет.
– Не злись, печёнка лопнет. Ты, – говорит, – на пары с председателем сколько лет колхозом руководил, а дорогу до райцентра так и не выбил. А этот обещает ещё и газ и водопровод провести.
Ту уж сцепились все разом, каждый своё орёт, а кто помоложе, кто ещё в город не умотал, подъелдыкивают да посмеиваются. Они ведь старого не помнят, или так, кое-что, у них уже и подход другой. Им всё одно, на кого пахать, лишь бы работа была и плату платили. Я вот всё говорю: мужики, мужики, но там и баб тоже порядком было, почитай даже больше, чем мужиков. Вот детишек, правда, до обидного маловато. Да кто ж в такие времена рожать станет. Их же поить-кормить надо. А на какие шиши?
Короче, не поверишь, но начались у нас новые времена. Я тебе раньше об этом как-то скудно писал, так, намёками, всё ждал, во что это выльется, а сегодня как прорвало. Ты не обессудь. Накипело, значит. Да и годы уходят, ежели сегодня не напишу, то завтра, может, вообще не придётся. Отправится твой батя в райские кущи, так и писать будет некому. Мать, дай Бог ей прожить ещё столько же, не охотница до писанины. А меня то ли бессонница мучит, то ли и правда поговорить больше не с кем. Понимаешь?
Так вот продолжаю. Поселился этот самый Валентин Павлович у нас на земле. Ну точно как заправский управляющий. Построил себе дом на три этажа, забором обнёс. По нашим меркам – не дом, а боярский терем. Ну да ладно, на чужой каравай… сам знаешь… Потом стал дорогу до райцентра прокладывать, не знаю, на чьи средства – общества или районные. Думаю, что на те и другие. Нам опять же без разницы. Главное, был бы тракт, а телега найдётся.
Ну и пошло-поехало. Клуб и правда отремонтировали, стал, как прежде, даже лучше, потом коровник поставили. Не то, что был раньше, – капитальный, с поилками-кормилками, со всякой техникой, лабораторией, ветеринарным надзором. Не всё разом, понятно, так шаг за шагом, не то чтобы слишком быстро, но и не медленно.
При таком раскладе сельчане нашего управляющего и впрямь зауважали: Валентин Павлович, да Валентин Павлович – исключительно по имени-отчеству, а не абы как. Сроду такого не было, чтобы начальнику какую-нибудь кличку не пришпандорить, а к этому – не пристаёт да и шабаш! Уж как некоторые ни тужились – а не выходит. Ну а когда в каждый дом и газ и водопровод провели, то и самые недовольные замолчали. Да я уж писал. Говорю, жизнь стала веселее. Тебе, должно быть, всё это смешно, нашёл, мол, чем удивить, у вас там, в Америке, такого добра на каждом шагу, а у нас – как заезжий цирк «Шапито». Но это, милый мой, только присказка, а сказочка моя впереди.
Не знаю, смотришь ты новости по нашему телевизору или нет, но в последнее время то у нас в стране происходит что-то совсем уж непонятное: что ни день, то сплошные трали-вали вокруг вашей Америки. И по телеку, и по радио, и шут знает где ещё. Ничего понять не могу. То ли я окончательно отупел, то ли другие стали такими умными. Я ведь тоже не вчера родился, понимаю, что у вас в Америке жизнь не в пример лучше нашей. И негров у вас не вешают. Так и у нас их тоже не вешают. Но не до такой же степени сатанеть.
Вот ты живёшь в Штатах, я – в России. Кажись, зачем тебе Россия, ежели ты живёшь в Штатах, и на кой ляд мне Америка, ежели я живу в России. У каждого своя дорога по жизни. Логично? Ты скажешь: «Логично». И я бы так сказал. А вот некоторые говорят: «Не-ет, не логично!» Это у нас говорят, не у вас. А что не логично? Нет, ты обязательно посмотри наши новости, там что ни день, то, как от домны, жаром пышет: какие-то разговоры, разговоры, или как нынче говорят «ток-шоу», на тему «Хотим жить как в Америке». А что это значит? Ваших негров у нас поселить или как? Так у нас и самих мигрантов всяких навалом. И не такие они уж белые. Да и не в них дело. Я серьёзно. Каждый божий день то одну сторону жизни в ваших Штатах рассусоливают, то другую. И всё сводят к одному: хотим, чтобы у нас было всё, как в Америке. Опять же: а что – всё? Какие-то комитеты образуются, всякие общества то ли дружбы, то ли презрения (есть и такие, которые непримиримые, но как раз их-то кот наплакал), ну прямо плешь своими разговорами переели. А один умник по телеку так и ляпнул: «Надо, мол, – говорит, – какого-нибудь Рокфуллера или Моргана, или Вандер… – тьфу, не помню, как его там дальше… В общем пригласить какого-никакого американца возглавить Россию. Ну вроде как на царство… Иначе, мол, ничего у нас не получится. Я как услыхал, так чуть со стула не свалился. Чего они там, совсем рехнулись? Я не про вас, я про наших разумников. Какого Рокфуллера? Неужто без него не проживём? Нет, ты не думай, я не против дружбы народов и всяких там связей, но и мозгами тоже наперёд шевелить надо. А не то натворим делов хуже прежнего.
Уже и у нас в деревне мужики и бабы на два лагеря поделились. Одни орут: «На кой ляд нам эта Америка! Без неё тысячу лет жили и ещё тысячу проживём». Так орут, будто их прямо сейчас туда за руки, за ноги тянут. Да кто их тянет-то? Базар один.
Зато другие обратную линию гнут: мол, даёшь нам Америку, прямо сейчас. Тимофей Алексеич, ну, дядя Тимоха, так тот совсем спятил. «Надо, – говорит – послать делегацию в Америку и уговорить её принять нас к себе на довольствие». Это как понимать? Чтобы мы стали ещё одним вашим штатом? Ну, дуболом! Но ясно же, что он не один такой, есть и другие. А если кто-то ещё так думает, ещё и ещё… Значит… Что значит? То-то и оно… Но что-то же значит.
Неужто правда без Америки у нас ничего толкового не получится, как люди промеж себя бают. Да не может такого быть! А как же наше акционерное общество? Ну, не моё оно, ладно, это я так, по старой привычке. Наш колхоз, наш колхоз! А какой он к дьяволу был наш! У себя молоко с фермы хозяин воровать не станет. А у колхоза воровали все, кому не лень. Так и с этим обществом. Какое оно моё. Хотя не в пример колхозу, слово держит. Так что я к нему без претензий. Оно и без вашей Америки уже сейчас широко шагает. Ну если не процветает, то уж точно не загибается. Вон уже и иностранная техника на поля пришла. И заработки какие-никакие пошли. Наликом платят. Выходит, облапошили в своё время мужиков, да им же и во благо. Ну да я сейчас не о том. Я о народе.
Вот я и хочу тебя спросить: какое у тебя мнение? Каким путём идти России: своим или пристегнуться к Америке? Как ты думаешь? Раньше мы все были за Россию, а теперь какой-то раскардаж пошёл. Кто за, кто против. Неужто у вас в Штатах всё так хорошо, что лучше некуда? Ни в жизнь не поверю. И стреляют у вас там, не меньше, чем у нас, и безработных хоть пруд пруди. Небось, даже больше, чем у нас. Хотя кто его знает. Правда – она всегда где-то посередине. Но и меня пойми: я здесь за долгие свои годы столько разных жизней прожил, столько дерьма нанюхался, столько пережил, сколько какому-нибудь среднему америкашке в кошмарном сне не приснится. И не я один. Всё наше поколение через это прошло. И всё равно русским человеком остался. А тут меня словно манят поменять родину. И как ещё манят! Прямо оглоушить хотят. Нормальный человек, ежели его не загнать в угол, даже умереть мечтает на родине, хотя, казалось бы, какая разница, где догнивать костям. А тут не о смерти речь идёт, о жизни. Так что ты, Витюша, уж не пожалей времени для отца, отпиши всё, как думаешь. Что-то потерял я опору, а без неё жизнь не в жизнь. Чем ваша Америка так хороша, что народ за неё цепляется, как репей за штанину? Может, это природа такая у русского человека – вечно считать, что хорошо там, где нас нет? А? А может, бред всё это, смута одна, и зря сбивают народ? Смущают почём зря, а зачем? Ради забавы это делать не станут, свою выгоду ищут. Только нынче смута нам ни к чему. Мы её за прошлые годы так нахлебались, что на три века вперёд отрыжка. Всё. На этом заканчиваю.
Очень жду от тебя письма. Хоть ты и учёный человек и по макушку в делах, но и отец у тебя один, а не два. А то ведь сойду в могилу в полном раздрае чувств, а это нехорошо.
Да, и большой привет от Марии Митрофановны, твоей матери. Она тебя целует и обнимает, а также надеется, что ты когда-нибудь приедешь на родину повидать обоих родителей, пока они живы. Она только о том и мечтает. А как тебя любит!
Твой отец Иван Агафонов».
Иван Иванович откинулся на спинку стула и посмотрел на часы. Стрелки показывали почти половину пятого утра. «Ничего себе разбежался, – подумал он, опуская тяжёлую ладонь на пачку исписанных листов, – мировой рекорд прямо. Ну да ладно, зато душу отвёл, так отвёл. Хоть полегчает малость.»
Пока он сочинял своё послание сыну, Мария Афанасьевна, в ночной рубашке, несколько раз заглядывала к нему, но он только отмахивался: не лезь. Поняв, что ей не удастся его уговорить, она молча принесла и поставила на стол стакан горячего сладкого чая и окончательно ушла спать. За бесконечные годы совместной жизни супруги научились хорошо понимать друг друга. Это было счастливое супружество. Одно из самых счастливых в России.