Глава 3. Родившийся в рубашке
Директор Перинатального центра «Анаитис» Леонид Сергеевич Ивлев сидел в своем кабинете и просматривал список заказанных лекарств, когда зазвонил мобильный телефон и на дисплее высветился Миша Воронцов.
– Доброе утро, Миш!
– Не очень-то оно доброе…, – не ответив на приветствие, проворчал озабоченный голос.
– Что случилось?
– У нас неприятности. Курт умер.
– Сердце?
– Да, сердце. И его остановил любимый выпускник Курта.
Бодрое утреннее настроение Ивлева резко испортилось. Он сразу почувствовал, что эта трагическая смерть давнего друга его семьи несет какие-то серьёзные неприятности лично для него.
– Когда это случилось?
– Сегодня утром.
– А когда похороны?
– Пока не знаю.
Ивлев замолчал, не зная, что ещё сказать.
– Я буду вести это дело, и мне понадобится твоя помощь, – продолжил Воронцов.
– Чем же я могу тебе помочь?
– Ты мне нужен, как специалист по психологии левшей.
– Вообще-то я гинеколог. А разве в вашем инкубаторе нет штатных психологов?
– Представь себе, больше нет. А ты левша, и Курт лично мне говорил, что из тебя мог бы выйти классный психолог.
– Ему просто было бы очень удобно работать со мной.
– Не надо так упрощать. Курт относился к тебе как к сыну и очень многое для тебя сделал.
– От меня нужны какие-то консультации?
– Не только – мне не нужен ты сам. На полный рабочий день. Я включу тебя в следственную группу, как приглашенного специалиста.
– Извини, Миша, но у меня есть своя работа. И её как всегда очень много.
– Тебе придётся на время всё оставить. Сейчас речь идёт не только о поимке очень опасного убийцы, но и о возмездии. Ведь Курт был когда-то влюблён в твою мать, и даже в какой-то степени заменял тебе отца.
– Не дави на личное, – смущённо отмахнулся Ивлев.
– В конце концов, убийство Курта ставит под угрозу и твою собственную безопасность.
– А при чём здесь моя безопасность?
– Объясню позже. Ты ещё не забыл тему своей диссертации?
– Разумеется. Но какое сейчас это имеет значение?
– Может никакое, а может и решающее. Никто не знает, что на уме у убийцы. Всё зависит от того рассказывал ли Курт своему лучшему ученику что-либо о тебе. И если рассказывал, то, что именно Ты до какого часа работаешь?
– До пяти.
– Я за тобой заеду, а ты до этого никуда из своего роддома не выходи. И запомни, официально Курт умер от сердечного приступа. Понял?
– Понял, не дурак. А когда…
Ивлев хотел ещё многое спросить, но Воронцов уже отключил свою трубку.
***
Тёплым июньским вечером одна тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года в родильном зале одной из московских больниц находились сразу три роженицы. Маргарита Ивлева поступила последней и на нее особого внимания не обращали, тем более, что она, закусив губы, терпела схватки молча, и воды ещё не отошли. Акушерка подбежала к ней только тогда, когда женщина, не в силах больше терпеть боль, отчаянно закричала, и уже появилась головка младенца, опутанная плотными серыми плёнками. Едва врач дотронулась до ребёнка, как он сам буквально вывалился ей в руки. Размотав истекающие влагой оболочки плодного пузыря, цепко спеленавшие крохотное тельце, акушерка положила новорожденного на правую руку и, слегка покачивая, трижды легонько шлепнула по попе. Однако младенец не издал ни звука и только вяло пошевелил повисшими в воздухе ножками, а потом начал синеть прямо на глазах. Испуганная женщина ещё несколько раз шлепнула новорожденного и, растерянно оглядевшись по сторонам, подняла голову вверх, словно взывая к чьей-то высшей помощи. Пожилая санитарка, только что принесшая в зал чистые пелёнки и полотенца, увидев бедственное положение ребёнка, решительно подошла к растерявшейся акушерке, взяла новорожденного за ножки, перевернула вниз головой и несколько раз интенсивно встряхнула. Младенец кашлянул, изо рта у него вывалился комок желтовато-серой слизи, и в родильном зале раздался писклявый детский крик.
– Слава тебе, господи, – облегчённо прошептала акушерка, укладывая ожившего новорожденного на стол.
А санитарка тем временем трижды перекрестила младенца, подобрала с кафельного пола разорванные оболочки околоплодного пузыря и быстро вышла из родильного зала.
Из роддома Маргариту Ивлеву забирала только её мама – Галина Михайловна. Отец ребёнка в это время находился в командировке.
– Вот, возьмите, может пригодиться, – пожилая санитарка, вынесшая младенца, завернутого в белый конверт с большим синим бантом, протянула новоиспечённой бабушке ещё какой-то небольшой свёрток.
– Что это? – удивлённо и немного встревоженно спросила Галина Михайловна.
– Рубашка, – улыбнулась санитарка.– Счастливым будет!
– Спасибо! – улыбнулась в ответ Галина Михайловна и, расчувствовавшись, протянула санитарке вслед за синей пятёркой ещё и зелёную трёшку.
Мальчика назвали Лёней в честь погибшего на войне дедушки по материнской линии. То, что он родился в рубашке, и при этом не задохнулся и не захлебнулся околоплодными водами, было, пожалуй, первой и самой большой удачей в его жизни. В ясли и детский сад Лёня не ходил. Отец ушёл из семьи, когда мальчику ещё не исполнилось и двух лет, и его воспитанием занималась вышедшая на пенсию бабушка – мамина мама. Бабушка жила отдельно – в большой коммунальной квартире в центре Москвы – и по будням ездила на метро и автобусе на квартиру дочери в один из новых спальных районов. Она появлялась у Лёни рано утром, когда мальчик ещё спал, а его мама только собиралась на работу, но по вечерам, когда Маргарита Ивлева возвращалась, никогда не оставалась ночевать, а всегда уезжала к себе домой.
Из раннего детства Лёня ярче всего запомнил ежедневные мучительные размышления о том, где находится право и где находится лево. В какой руке надо держать ложку, а в какой хлеб? в какой чашку, а в какой печенье? как надо правильно чистить зубы, рисовать и причёсываться?
– Ложку, вилку, чашку, карандаш, расчёску и зубную щётку держат в правой руке, – мягко, но настойчиво твердила бабушка.– А в левой руке держат хлеб, печенье, ластик и промокашку.
– А у меня всё наоборот, – упрямился в ответ маленький Лёня.– У меня левая рука – это правая, а правая – левая.
– Не говори глупостей. Давай, чтобы ты больше не путался, я повяжу тебе на правую руку ленточку.
– Не хочу.
– Мало ли, что ты не хочешь. Есть такое слово – надо!
И бабушка упорно обвязывала правое запястье внука широкой красной лентой, затягивая на ней вместо обычного узла пышный девичий бант. Через некоторое время Лёня этот бант развязывал и забрасывал ленточку куда-нибудь подальше: под диван или за шкаф. А следующим утром всё повторялось заново. В ванной бабушка перекладывала расчёску и зубную щетку из левой руки в правую, а за столом сама подавала внуку ложку, вилку и хлеб. Отец Лёни, изредка заезжавший проведать сына, на его леворукость никакого внимания не обращал, да и мать не была излишне дотошна в этом вопросе. Она просто периодически произносила одну и ту же избитую фразу-страшилку:
– Всё равно в школе тебя переучат, и тебе придётся, как все, писать правой рукой. А иначе ты будешь выглядеть белой вороной, и тебя будут дразнить левшой.
– Ну и пусть дразнят. Я не буду обижаться, – спокойно отвечал мальчик.
На самом деле Лёне вовсе не хотелось чтобы его дразнили, и, в конце концов, он уяснил одно простое правило – в окружающем его мире всё нужно делать той рукой, которой неудобно.
Курт Малер появился в жизни Лёни Ивлева, когда ему исполнилось пять лет. Сначала Курт приходил в гости к матери только по выходным, а потом стал появляться в квартире и по будням, изредка оставаясь ночевать. Мальчику сразу понравился этот высокий улыбчивый мужчина, неизменно одетый в строгий тёмно-синий костюм с белой рубашкой и неброским серым галстуком в черный горошек. Он просил не называть себя дядей, а просто Куртом, совершенно не порицал Лёнину леворукость и рассказывал много интересных вещей.
– Знаешь, я ведь тоже левша, но большинство людей – правши. И окружающий мир устроен под них. То, что удобно им, не всегда удобно нам. Например: двери, ножницы, наручные часы, пуговицы, инструменты. Эти и многие другие вещи построены, пришиты, прибиты, заточены под правую руку. И нам – левшам – поневоле приходится подстраиваться под праворукий мир.
Из всего перечисленного Лёня был хорошо знаком только с дверями и пуговицами. Он уже набил немало шишек на лбу, открывая двери на себя левой рукой. И застёгивать левой рукой пуговицы, особенно на брюках, было очень неудобно.
– И в школе тебя будут учить писать правой рукой. Так что придётся терпеть. Зато левая рука даёт преимущество в некоторых видах спорта. Например: в теннисе, боксе, фехтовании. Многие известные футболисты – левши. А ещё у левшей, прекрасно развито художественное воображение. Тебе мама читала сказки Пушкина и Андерсена?
Лёня утвердительно кивал головой.
– И Пушкин, и Андерсен, и Льюис Кэролл, написавший замечательную «Алису в стране чудес», и многие другие знаменитые писатели, музыканты и художники были левшами. Очень много левшей среди учёных, а знаешь почему?
– Курт, не мучай ребёнка своими научными теориями, – капризно прерывала разговор Лёнина мама.– Пойдем, лучше все вместе в парке погуляем.
Но Малер всё же оканчивал свой небольшой познавательный монолог.
– Левши достигают больших высот в науке и искусстве, потому у них преобладает объемное мышление, в то время как у правшей – последовательное. Левши подходят к решению задач комплексно, а правши разбивают их на отдельные части. Не понимаешь?
Этого пятилетний Лёня, конечно же, не понимал, и однажды Малер принёс собой две плетёные корзинки, вперемешку наполненные красными и белыми пластмассовыми шариками. Поставив корзинки в разные углы комнаты, он предложил:
– Давайте проверим, кто из вас быстрее отделит одни шарики от других, мама или сын?
Лёнина мама присела на корточки около своей корзинки и стала последовательно вынимать из неё шарики, откладывая красные в одну сторону, а белые в другую. Лёня же просто высыпал все шарики на пол, а потом стал сноровисто забрасывать обратно в корзинку только белые, оставляя красные на месте. Когда пятилетний мальчик справился со своим заданием, его мама ещё не разобрала и половины своей корзинки.
– Убедительная победа объёмного мышления над последовательным! – торжественно произнёс Малер, поднимая вверх левую руку Лёни.
Этот пример сильно повысил самооценку мальчика, и в школу он пошел с некоторым чувством превосходства над своими будущими одноклассниками. Школу для Лёни выбрали не ближайшую к дому, а специальную с языковым уклоном, находившуюся в центре города. Обычно он ездил туда с бабушкой на метро, но если Малер оставался ночевать у них дома, то мужчина утром отвозил мальчика на приезжавшей за ним машине. В одном классе с Лёней оказался и Миша Воронцов. Лёнина бабушка и Мишин дедушка были знакомы ещё с войны и часто сами себя называли боевыми товарищами. По выходным они нередко гуляли вместе с внуками в Сокольниках, Парке культуры и на ВДНХ. И Галина Михайловна Ивлева, и Андрей Иванович Воронцов хорошо знали Курта Малера, называли его своим крестником и говорили внукам, что в конце войны спасли этого четырнадцатилетнего немецкого подростка от неминуемой смерти. Правда, о подробностях этого спасения они умалчивали, ссылаясь на то, что такие ужасы детям рассказывать ещё рано. Оказавшись в одном классе, Лёня и Миша сразу же сели за одну парту, но просидели за ней недолго. Заметив Лёнину леворукость, учительница пересадила его и ещё одну девочку-левшу на первую парту перед собой, чтобы всегда видеть какой рукой они пишут. Чистописание давалось Лёне с большим трудом. Километры написанных правой рукой палочек и галочек ничуть не улучшали его почерк. Учительница говорила, что он пишет как курица лапой, а бабушка в шутку называла почерк внука медицинским и часто повторяла, что он должен продолжить семейную традицию. Сама Галина Михайловна была по образованию стоматолог, а Лёнина мама – врач-инфекционист. Поэтому Лёня недолго задумывался о выборе профессии, но всё же решающую роль в его выборе сыграли родильная рубашка и Медицинская энциклопедия.
С самого раннего детства бабушка, гладя внука по голове, любила повторять:
– Ты родился в рубашке, значит, будешь счастливым!
– А что это за рубашка, и где она? – любопытствовал мальчик.– Её можно посмотреть?
– Ты в неё уже не влезешь, – отшучивалась бабушка.
– Всё равно покажи!
– Подрастёшь – покажу!
И вот, когда Лёня уже учился во втором или третьем классе, после одного из таких диалогов бабушка достала из платяного шкафа голубую байковую пелёнку. В ней оказалось несколько серых засушенных лоскутов, похожих на какой-то очень древний музейный пергамент.
– Какая же это рубашка? – разочарованно протянул мальчик.
– Это родильная рубашка, но она порвалась, и это очень хорошо. А иначе бы ты не родился, – как-то чрезвычайно грустно ответила Галина Михайловна.
– Она совсем не похожа на рубашку, – серьёзно произнёс Лёня, потрогав шершавую и хрупкую материю.
– Да, в таких рубашках не ходят. В них рождаются… или умирают…
Галина Михайловна отёрла платочком увлажнившиеся глаза, завернула рубашку в голубую пелёнку и снова убрала её в платяной шкаф. Ни внук, ни бабушка к этой теме не возвращались к этой теме до тех пор, пока в восьмом классе Лёня, движимый подростковым любопытством и интересом к противоположному полу, не прочитал в Медицинской энциклопедии статью «Роды». Узнав, что рубашка – это не отделившийся плодный мешок, в котором по недосмотру акушера, новорожденный младенец может легко задохнуться или захлебнуться, он попросил бабушку снова показать его рубашку.
– Раньше родиться в рубашке было не просто удачей, а настоящим счастьем. В России рубашку сушили на печке, а потом хранили в сундуке с одеждой и как семейный талисман передавали по наследству. Её кусочки часто зашивали в настоящие детские рубашки в качестве оберегов. Некоторые повивальные бабки утаивали рубашки новорожденных для своих собственных детей и внуков. В Европе родильные рубашки очень часто становились предметом торга. Их особенно ценили в адвокаты и торговцы. Считалось, что они приносят удачу в судебных тяжбах и торговых делах. Купцы и банкиры перед началом какого-нибудь нового предприятия часто старались приобрести рубашку, как говорится, на удачу, – рассказывала Галина Михайловна, разыскивая в платяном шкафу старую голубую пеленку.– У нас в стране до войны статистика умерших от природовой асфиксии младенцев не велась, но задохнувшихся в неотделившихся мешках без сомнения было гораздо больше чем выживших. А с начала пятидесятых годов стала широко применяться амниотомия (искусственное вскрытие плодного пузыря). Благодаря этой несложной операции количество мертворождённых младенцев резко сократилось, а дети, родившиеся в рубашке, стали большой редкостью.
– А как же я?
– Акушеры – обычные люди и иногда проявляют невнимательность. Из-за того что плодный пузырь вовремя не разрывается и воды не отходят, они слишком поздно замечают, что роды уже давно начались. Обычно такое случается, если пузырь оказывается слишком плотным, а в родильном отделении не хватает персонала, и на одного врача приходится сразу несколько женщин.
Бабушка, наконец, нашла в шкафу выцветшую байковую пелёнку и положила её на стол.
– А вот и твоя рубашка!
Когда Галина Михайловна отвернулась к шкафу, чтобы поправить разворошённые вещи, Лёня украдкой отломил от серых хрупких лоскутков небольшой кусочек и тут же спрятал его в карман. Приближались выпускные экзамены за восьмой класс, и удача ему была очень нужна.
Но талисман не помог. И по письменной алгебре, и по устной геометрии Лёня Ивлев получил твёрдые тройки. Точные науки – математика и физика – у него вообще «не шли». Не спасали никакие самые сильные репетиторы. Слабо шла и литература. Её школьный курс был для Лёни безумно скучен и неинтересен. Если пьесы и стихи он ещё кое-как осиливал, то вместо «Войны и мира» с «Преступлением и наказанием» упрямо читал «Графа Монте-Кристо» и «Проклятых королей». В иностранных языках, английском и французском, а так же истории с географией Лёнины успехи всегда колебались где-то около четвёрки с минусом. Зато химия и биология давались ему без особых усилий. Так что к десятому классу, когда настала пора определяться с будущей профессией, стало ясно, что ни технические, ни гуманитарные ВУЗы юноше не светят, а вот медицинские – это то, что доктор прописал. Осталось выбрать факультет. Акушерство и гинекология привлекали Лёню с тех пор, как он прочел в Медицинской энциклопедии статью «Роды» и узнал, что означает выражение «родиться в рубашке», но его смущало то, что эта профессия какая-то совсем не мужская.
– Очень даже мужская – все знаменитые русские и советские гинекологи были мужчинами. И ты со своей светлой головой и везением сможешь со временем достичь высот этой благородной профессии, – пафосно уверяла Лёню его бабушка.– К тому же, я надеюсь, что в случае новой войны гинекологов в отличие от хирургов и стоматологов на фронт всё же не пошлют. Хотя им тоже не чужд скальпель, и кто знает, как всё может обернуться…
Сама бабушка до войны была зубным врачом. Но осенью сорок первого года какая-то светлая голова в наркомате Обороны решила, что в военное время стоматологи не самая востребованная профессия, зато, умея вырывать зубы, они смогут так же успешно вынимать из ран осколки и пули. Окончив трёхмесячные курсы переподготовки, Галина Михайловна оставила пятилетнюю дочь на попечение сестры и вслед за мужем, призванным ещё в конце лета, отправилась на фронт. Самым тяжёлым воспоминанием о войне для неё остались не кровь и смерть, а бесконечное желание спать. Спать где угодно и как угодно. В палатке, в землянке, в лесу, на улице. Стоя, сидя, лёжа, да хоть на голове. Без разницы, лишь бы спать. Но даже в последние дни войны, когда Галина Михайловна попала в тихий провинциальный городок Вайсдорф и решила, что здесь она, наконец, выспится за все четыре года, ей пришлось три дня, не смыкая глаз, откачивать отравленного неизвестным ядом немецкого паренька Курта Малера. Тогда она и познакомилась с майором военной контрразведки Виктором Воронцовым. Майор был вдов, – его жена умерла в блокадном Ленинграде, Галина Михайловна тоже была одинока, – её муж погиб на Курской дуге. Они очень быстро сошлись, но узаконивать свои отношения не стали. Им было как-то неудобно и перед своими погибшими супругами и перед детьми, оставшимися без родных матерей и отцов. У Воронцова был сын, вовремя эвакуированный из Ленинграда в Среднюю Азию, у Галины Михайловны – дочь, всю войну прожившая на иждивении её сестры. Из Вайсдорфа Воронцова отозвали в Москву в только что созданную спецшколу МГБ, а через несколько месяцев он перевёл туда начальником санитарной части и Галину Михайловну. Там она проработала до рождения Лёни. Став бабушкой, Галина Михайловна, уже давно заслужившая пенсию, тут же уволилась из спецшколы и посвятила оставшуюся жизнь воспитанию единственного внука. И теперь ей вовсе не хотелось, чтобы её любимый Лёня, в случае третьей мировой войны, хоть каким-то боком попал на фронт и испытал всё, что испытала она. В этом отношении профессия акушера-гинеколога казалась Галине Михайловне весьма привлекательной и безопасной. Ведь законы природы нельзя отменить, и женщины рожают при любых условиях: при войнах, катастрофах, эпидемиях и даже, наверное, при конце света. Так, что её Лёня всегда будет при деле и в тылу. О том, что подавляющее большинство акушеров – женщины, и это обстоятельство позволит в случае необходимости мобилизовать всех немногочисленных врачей-мужчин, Галина Михайловна старалась не думать.
Написав, а точнее списав, сочинение и письменную математику на четыре, и блестяще сдав на пятёрку химию и биологию, Лёня Ивлев осенью восемьдесят первого года стал первокурсником медицинского института имени Сеченова. Учёба давалась ему невероятно легко и, окончив с красным дипломом факультет акушерства и гинекологии, Леонид сразу же поступил в институтскую аспирантуру. Как ни странно, но тему для кандидатской диссертации ему ещё на четвёртом курсе предложил Курт Малер. Тема была крайне замысловатая и абсолютно неизученная – «Влияние кислородного голодания в первые минуты жизни на развитие у ребёнка врождённой леворукости». Прочитав название предполагаемой диссертации, научный руководитель Лёни – доктор медицинских наук Яков Осипович Ройбах – удивлённо вскинул кустистые брови:
– У вас что, по этой теме имеется какая-то статистика?
– Имеется, – уверенно ответил амбициозный аспирант.
– Ну что ж, дерзайте молодой человек. Но даже я со своим положением и опытом никогда не взялся бы за такую скользкую тему, – скептически покачал головой Ройбах.