Встреча на вокзале
Всего их было четверо: Славян, Влад, Ирокез и Марат. Они случайно повстречались на ночном вокзале в Бологом, коротая время до первой утренней электрички в сторону Москвы. Зал ожидания, заполненный возвращающимся после новогодних праздников из Питера в столицу на «перекладных» народом, в большинстве своем спал. К дремавшему на лавке Марату подсели двое: розовощекий очкарик в модном, не по сезону холодном плаще и широкоплечий небритый детина с серьгой в ухе. Они пили пиво «Афанасий» из бутылок, почти во весь голос обсуждая песню Леннона «Woman is the Nigger of the World»6.
– Да ты не понимаешь, о чем говоришь! – Горячился очкарик. – Леннон просто слишком любил Йоко, поэтому писал такие вещи. Он шел на компромисс с дорогим ему человеком. Леннон и андеграунд – синонимы! Какая там попса и конъюнктура!
– Самая нас-то-я-щая поп-са… – Тянул небритый. – Реверанс феминисткам. Весь американский период его творчества – сплошной сытый, респектабельный, хорошо просчитанный «протест» для игрушечных революционеров.
– Леннона выслать из Штатов хотели! Забыл? – Ерзая, толкал Марата локтем в бок розовощекий. – Скажешь, он погиб случайно?! Да?! От руки недоумка – одиночки?!
– Он исписался дотла – поэтому и умер. Пришла пора закрыть за собой дверь. – Отвечал небритый. – Смерть не дала ему превратиться в Энди Уорхола. В дешевого мазилу, в банального круто оплачиваемого ремесленника.
– Кто же тогда для тебя не ремесленник? – Вкрадчиво поинтересовался владелец холодного плаща. – Мик Джаггер, что ли?
– Все они ремесленники, – сказал, как отрезал, широкоплечий. – Их рваные джинсы стоят дороже номера для новобрачных в «Хилтоне». Помяни мое слово, скоро продюсеры найдут способ обходиться без леннонов и джаггеров. Похоронят таковых под могильной плитой электронщины. Музыка – товар, поэтому нужно при минимальных вложениях извлекать максимальную выгоду. Конвейеру не интересен ни социальный протест, ни сексуальная революция. Твой рок-н-ролл стал дряхлым стариком, не успев достичь подросткового возраста. От него нестерпимо воняет тленом. В отчаянье пропив свой последний ветеранский «Стратокастер», он униженно клянчит работу у успешных «фанерных» хозяев лучших гастрольных площадок и престижных хит-парадов.
– Не согласен! – Возмутился очкарик. – Ты передергиваешь! Зло передергиваешь и глумишься над настоящими исключительнейшими талантами!
– А я согласен. – Раздался голос с соседней лавочки. – Время художников прошло – сегодня время дизайнеров. Эпоха славы инженеров и слесарей, удачливо собирающих из доступного материала занятные разномасштабные безделушки. Черный квадрат переплюнул Веласкеса, уроды позднего Пикассо проложили дорогу Уорхоллу, скелет Эйфелевой башни, вознесясь над собором Парижской Богоматери, предвосхитил появление пеналообразных небоскребов. Технологии победили медлительную творческую непосредственность, мающуюся в поисках красоты и гармонии.
– Слушайте, философы, – делая ударение на предпоследнем слоге, не выдержал, наконец, Марат. – Нельзя ли потише? Спать мешаете. От ваших кислых диспутов у меня изжога начинается.
– На, приведи свой кислотно-щелочной баланс в норму.
Вместо прямого ответа тип с серьгой в ухе протянул Марату непочатую бутылку пива.
– Дома отоспимся. Вокзалы же располагают к общению и распитию. Меня Николаем зовут…
– Он не Николай, а Ирокез. – Хмыкнул розовощекий. – У него во внутреннем кармане куртки связка скальпов спрятана. Всегда ее с собой таскает. Это его самые приятные воспоминания.
– А ты хирург будущий, и шутки у тебя с вивисекторским уклоном.
Ирокез поставил под лавку пустую бутылку, открыл английским ключом от дверного замка еще одну, отпил из нее и, обращаясь к Марату, пояснил:
– Славян у нас – подающий надежды доктор Франкенштейн. Кровавый кутюрье. Пока, правда, практикующийся на покойниках. Они жалоб не пишут…
– Братья, – вновь послышалось с соседней лавки, – подайте промотавшемуся до потери исподнего биологу маленький глоточек освежающего нектара! Не позвольте угаснуть его пульсу… Судя по вашим речам, люди вы просвещенные и добрые – так не смажьте же столь хорошего от вас впечатления!
– Биологи должны пить исключительно муравьиный спирт. – Жестом подзывая к себе говорившего, ответил Ирокез. – Но тебе можно сделать поблажку: ты презираешь «Черный квадрат» и у тебя отсутствует нижнее белье. Ты страдаешь…
– Ужасно. – Согласился подошедший на зов среднего роста мальчиково одетый молодой человек. – Я горю изнутри адским пламенем трехдневного похмелья.
Он присосался к горлышку пивной бутылки, как присасывается к сосцу матери изголодавшийся младенец: самозабвенно сощурив глаза, урча и блаженно вздыхая. Стеклянный сосуд забурлил крупными пузырями, вспенился, его содержимое ухнуло в пищевод биолога плотной водопроводной струей, словно под напором невидимого поршня. Терпелец сразу расслабленно обмяк, отвел руку с зажатой в ней порожней тарой далеко в сторону и, приоткрыв один глаз, удовлетворенно крякнул.
– Присаживайся. – Потеснив на лавке Марата, подвинулся Славян. – Рассказывай. Биолог без трусов в наше время не редкость – вам трусы по оплате труда не полагаются. Но обычно ученые особи мужского пола, будучи полуголыми, греются дома или в коллективе себе подобных. Среди заспиртованных ящериц и сушеных тараканов.
– Влад Лозницкий милостыни никогда не просил и сейчас обратился к вам, как к единомышленникам, а не как к похмелтологам. – Устроившись между Славяном и Ирокезом, торжественно произнес молодой человек. – Меня увлекли ваши рассуждения об искусстве как таковом, без наносного слоя примитивного эстетствования. Вы отделяли мух от котлет бескомпромиссно, будто в день Страшного суда: стены музеев содрогнулись, Рафаэлевская Сикстинская Мадонна начала источать миро. Мог ли я, голый и босый, вылезая из подсобки лаборатории через окно на мороз, представить себе, чем обернется мое вынужденное поспешное отступление с поля любовной битвы? Только вчера командированный в Питер младший научный сотрудник не подозревал о вашем существовании. Он любил…
– …Чужих жен и коктейль, состоящий из «Советского шампанского» и формалина, – закончил за него Ирокез. – Соблазнять замужних дам – тоже своего рода искусство. Кинематограф. Монтаж плюс озвучивание. Есть у кого-нибудь, что пожевать?
Марат расстегнул молнию своей дорожной сумки и извлек наружу целлофановый пакет с бутербродами. Его содержимое мигом разошлось по рукам. На некоторое время воцарилось молчание.
– Настоящее искусство, – нарушая тишину, впервые включился в разговор Марат, – давно стало достоянием элиты. Уорхола вешают в гостиных либо безвкусные дураки, либо желающие подчеркнуть свой социальный статус богатенькие Буратино. В юго-восточной Азии половина храмов лишилась статуй и барельефов, а еще раньше были Египет, Мексика, Перу… Сокровища мировой культуры украшают европейские особняки, теша самолюбие их хозяев. В прошлом году мой учитель побывал в Китае. Знаете, что он мне заявил по приезде? «Европейская цивилизация обречена, – сказал он. – Ограбленный ею мир окреп и теперь готов к отмщению. Пришла пора платить за крестовые походы, конкисту и опиумные войны». Лично я с ним солидарен.
– Я тоже. – Вытирая руки носовым платком, отозвался Славян. – Старушка Европа одряхлела и выжила из ума. Ее гербом могла бы стать волосатая мужская грудь в гипюровом лифчике. Один дядюшка Сэм еще пытается раздувать щеки, размахивая тупым мечом и пообтрепавшейся декларацией независимости. Он печатает доллары и хороводится с Иудами. Вьетнам подзабылся, Саддам Хусейн сделался карманным мальчиком для битья… Невыразимая скука разлагает «цивилизованное» человечество. Оно понарошку играет со смертью, будоража нервы телевизионными сводками новостей, втайне надеясь жить вечно под защитой глянцевого супермена. А у того прорезиненные плавки напялены поверх лосин! Он же просто болван неотесанный!
– Правильно! – Воскликнул захмелевший от пива Влад. – Смерть – вот ключевое слово, определяющее нынешнее положение дел. Героев, воспевающих жизнь, упразднили. Они не лижут жопу торгашам и имеют по любому поводу свое мнение. Они и торгашей «имеют»! У нас, у русских, недаром говорят: «От трудов праведных не построишь палат каменных». Американец Хемингуэй застрелился, поняв, что время героев прошло…
– Русский, ты на себя в зеркало-то смотрел? – Толкнув Марата в бок локтем, словно призывая того в свидетели, хохотнул Славян. – У нас всегда говорят одно, а делают другое. Разглагольствуя о душе, взимают по таксе деньги за крещение младенца или за необходимые лекарства для тяжелобольного. Наши торгаши не уступают импортным. Пройдет немного времени, и по «ящику» будешь смотреть отечественные сериалы, не хуже бразильских – такие же бездарные и слюнявые. Появятся состряпанные под фирменную копирку русские Рембо, доны Корлеоне и даже Эммануэли. Мы вечно все заимствуем: крестимся, коммунизм строим, в грехах каемся… Америка у индейцев публично прощенья не просит, земли не возвращает. Ирокез в Афгане наши границы от караванов с опиумом защищал, а дома ему глаза открыли: война ошибкой была. Теперь афганский опиум в Москве купить проще пареной репы. Видишь у него серьгу в ухе? С мертвого «духа» перед дембелем снял. Раньше она рядом с медалью в коробочке картонной лежала. Лежала, лежала – и долежалась до употребления по прямому назначению. Чтобы помнить, что мир – калейдоскоп, и ты видишь ту картинку, которую тебе показывают. Крутанут трубочку – она изменится…
В вестибюле хлопнула дверь, в зал ожидания вошел милицейский патруль и неспешно двинулся с плановой инспекцией вдоль рядов лавок.
– Да, изменится… – Повторил уже задумчиво Славян. – Поэтому я, когда подзаработаю денег, поеду в Мексику. Посмотрю на пирамиды майя… Там, мне кажется, осталось нечто вечное и настоящее. Почти первобытное…
– Почему не в Египет? – удивился Влад. – В Египте тоже пирамиды. И дорога с проживанием и столом гораздо дешевле обойдутся.
– Не знаю… Просто мечта у меня такая: увидеть Паленке7 и умереть… Сам порой удивляюсь.
Потом они, стоя на перроне, и в электричке долго обсуждали шансы Славяна на поездку в Мексику, ее приблизительную стоимость, заказывали путешественнику сувениры, давали ему советы по поводу мексиканской кухни и женщин. До Москвы добрались незаметно быстро и уговорились еще как-нибудь встретиться в выходные на Арбате. Связь решили держать через жившего поблизости Влада.