Марина
Марат отвернулся от картины и, лавируя среди коробок, протиснулся к письменному столу. Чтобы в него залезть, пришлось ломать фомкой запертые замки, безжалостно уродуя полированный орех, превращая красивое изделие в волосистую щепу. Отсыревшую древесину повело, ящики выдвигались с трудом, у некоторых отрывались передние панели. Потревоженная плесень «дымила» спорами, отдавая в носоглотке мерзейшей горечью.
Поначалу ничего интересного на глаза Марату не попадалось. В столе лежали кипы клеенчатых чистых тетрадей, запас гелевых стержней для ручки, куски сургуча, стопки акварельной бумаги, гуашевые краски и разноцветные нитки. Наконец, под самым нижним выдвижным ящиком Марат нашел плотный, перетянутый скотчем целлофановый сверток.
Вспоров его ножом, он извлек на свет еще одну клеенчатую тетрадь и книжицу в коричневом твердом картонном переплете с постмодернистскими виньетками по периметру обложки. Тетрадь была наполовину исписана неразборчивым Славкиным почерком, каким медики любят заполнять истории болезней и бланки аптечных рецептов. В ней без труда угадывался дневник, перемежающийся некими архивными исследованиями. За картонным переплетом обнаружился выполненный пером манускрипт на английском языке. Первая запись датировалась июнем тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года.
«Оно! – Понял Марат, щелкнув пальцем по клеенке. – Точно – оно. Та самая проклятая тетрадь, из-за которой на нас устроили охоту! И вторая объединена с ней в свертке неспроста! Есть между ними близкородственные отношения! Прав был Настоятель: Славка завладел какой-то тайной, которая ему не принадлежала. Опасной тайной… Я сегодня заполучил в руки инкубатор драконьих яиц с прилагающимся блоком уничтожения владельца… Теперь хоть кое-что прояснится. А если мне повезет, я смогу систему обезвредить!»
Он в возбуждении заходил по комнате, бормоча под нос какие-то победоносные речевки собственного сочинения. Словно неожиданно ловко управившийся с экзаменом троечник или выигравший в лотерею крупную сумму отпетый неудачник. Настроение поднялось. Захотелось сделать нечто такое, что поспособствовало бы раскрепощению застоявшейся внутри сердечной мышцы энергии.
Не находя никакого объекта для приложения бурлящих эмоций, Марат подпрыгнул и ударил ногой в край книжной полки, отчего та сразу переломилась посередине. Ее боковины отвалились, скреплявшие древесно-стружечное сооружение шурупы застучали дробно по полу, книги, альбомы и журналы посыпались вниз. Вслед за полкой со стены рухнула висевшая над диваном картина, потом еще и еще одна… Зазвенел оборвавшийся с ковра двуручный меч. Затем и ковер лениво, как старый промокший пластырь, отлип от пузырящихся обоев и, сворачиваясь по ходу дела в неровный огромный кулек, сполз к столу, задвинув под него обитый зеленым гобеленом стул.
Окинув взором учиненный разгром, Марат испытал нечто, похожее на легкое сожаление, но тут же отринул это чувство прочь, ибо затхлый бункер принадлежал времени фатальных перемен в его жизни, проклятому лету, мрачной готике Славкиных таинственных подземных бдений. Он хранил закрытый здесь на годы воздух прошлого. Подвал, превращенный своим хозяином в кабинет, должен был прекратить свое существование. Пусть теперь плесень, микробы и сырость довершат начатое Маратом дело. Обслюнявят, разжуют и переварят убранство угрюмого склепа. Его мумии найдены – они в отличном состоянии и подлежат любому освидетельствованию на предмет их причастности к онежскому побоищу.
Покинув особняк, он, уже почти не таясь, будто бросая кому-то таким образом вызов, опять перелез через забор, отряхнул с одежды серые комки паутины и древесную колкую труху, проверил, хорошо ли лежит за пазухой сверток с добычей, и зашагал по грунтовой дороге к автобусной остановке на шоссе, что находилось километрах в трех от садоводческого товарищества.
Вскоре стук молотков, лай собак, и крики дачников смолкли за очередным поворотом извилистого, изрезанного колеями машин большака. Запахло мокрым лесом и холодной болотной водой. Откуда-то с земли стремительно сорвался дятел и, чуть не задев Марата по лицу своим крылом, взмыл на вершину старой ели. Хорошее настроение не улетучивалось. Солнышко палило, березовые стволы розово светились корой, редкие еще одуванчики на припеках казались хризантемами, гряды облаков клубились пенными барашками. На выходе из леса широкое поле по-доброму зеленело то ли молодой травой, то ли озимыми. Ветер гнал по нему мелкие волны, которые, сбегая с холма, гасли в низине у шоссе. За шоссе вновь начиналось поле, простиравшееся уже до горизонта.
На перекрестке Марат немного притормозил, пропуская груженый гравием самосвал. Из-под неплотно прикрытого заднего борта на дорогу сыпался мелкий щебень. Вид сероватых бледных камешков неожиданно навел путника на интересную мысль.
«Славян не мог заранее предугадать грозящую ему смертельную опасность. Он ни от кого не убегал и не скрывался. Какой дурак попрется на пустынный Онежский берег, провоцируя такой очевидный исход? – Осенило его. – Правильнее было бы предположить, что он чувствовал себя вполне спокойно и только на всякий случай таскал с собой чистую тетрадь, выдавая ее за другую. Ну так, ради перестраховки… Даже, может, играл в своеобразные казаки-разбойники. Настоятель же верно подметил, что племянник с некоторых пор полюбил создавать вокруг своей персоны ореол таинственности. Значит, бункер торопливо строил не ради сокрытия в нем тетради, а вовсе для иных целей. Для каких? Лабораторное оборудование подобрано не случайно. Экспериментатор в перспективе рассчитывал составить из него некий агрегат. И картины эти, мечи двуручные, ковры, камины… Вещи дорогостоящие… Подготавливался основательно, от друзей скрывался, будто затеял нечто жуткое и противоестественное, в духе Синей Бороды».
Конец ознакомительного фрагмента.