ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Не знаю, поверите ли вы мне, но в эту минуту больше всего на свете мне захотелось вернуться назад в камеру. До выхода из нее меня мучила неизвестность, и я искренне верила, что предпочту ей любую самую страшную определенность. Но эта определенность оказалась настолько чудовищной, что не шла ни в какое сравнение с моими ночными страданиями. Предъявленное мне обвинение переносило меня в какое-то новое непознанное пространство, жизнь в котором строится на принципах лжи и абсурда. И моя душа содрогнулась от первого с ней соприкосновения и попыталась вернуться вспять.
Надо сказать, что теперь это уже не кажется мне странным. За мою долгую жизнь я встречалась и с более удивительными проявлениями загадочной субстанции, что за неимением более точного слова мы по старинке называем душой. Я была знакома с человеком, который, однажды столкнувшись в своей жизни с неприемлемыми для его совести обстоятельствами, предпочел убежать от них в иную реальность. И не важно, что это произошло лишь в его сознании. В этой новой реальности он ощущал себя совершенно другой личностью, с иной судьбой, именем и национальностью. Может быть, психиатрия будущего когда-нибудь докажет, что большинство случаев шизофрении, амнезии и некоторых других психических расстройств – это всего лишь попытка устраниться из той реальности, что по той или иной причине перестала устраивать человека.
Я не считаю себя достаточно компетентным в области современной психиатрии, но мне кажется, мысль тетушки может оказаться небесполезной и для нынешних специалистов в этой области. Во всяком случае, мне она показалась весьма любопытной. Может быть потому, что самому ничто подобное мне в голову никогда не приходило.
Болезнь вышеназванного господина прошла в тот же миг, когда ему сообщили, что он стал жертвой чудовищной ошибки, и известные ему факты не имеют к нему никакого отношения.
У меня хватило сил остаться в этой реальности, но минувшая ночь показалась мне часами блаженства. Или, если хотите, блаженного неведения. Хотя на какое-то время моя душа, видимо, все-таки покинула ненавистный ей кабинет, поскольку окончательно вернулась я в эту реальность лишь тогда, когда увидела перед собой испуганное личико писаря-гнома.
Очевидно, он принял мое состояние за обморок и пытался влить в меня содержимое собственной металлической кружки.
Осознав это, я резким движением отстранила его руку. От неожиданности кружка вывалилась из его потных ручонок и с грохотом покатилась по каменному полу.
– Я вижу, вы пришли в себя, – констатировал Михаил Федорович. – В таком случае, попрошу вас ответить на следующие вопросы…
Он взял в руки листок бумаги, на котором эти самые вопросы были записаны им для памяти, и начал читать один за другим без всякого выражения и запинаясь. Попадаются изредка такие люди, которые до последнего класса гимназии испытывают затруднение при чтении. Одна моя знакомая, например, так и не смогла перейти тот невидимый рубеж, который отделяет беглое чтение от чтения по слогам. И до сих пор читает отвратительно, и, даже читая про себя, продолжает беззвучно шевелить губами. Примерно так, как это делал теперь господин следователь. Удивительно, как это при таких способностях, вернее, их полном отсутствии, ему удалось получить ту должность, что до него занимал мой Александр. Впрочем, само это сравнение кажется мне кощунственным по отношению к памяти моего мужа.
Уделив столько внимания технике его чтения, я пропустила смысл и содержание задаваемых мне вопросов. Сообразив это, я постаралась сосредоточиться.
– …которому передали крупную сумму в ассигнациях.
Следствие интересует, за что вы заплатили ему эту сумму.
Прослушав начало вопроса, я не сразу поняла его смысл.
«Кому это я заплатила крупную сумму?» – попыталась я вспомнить, но в это время уже звучал следующий вопрос:
– Выдавая себя за Наталью Павловну Синицыну, вы поселились в усадьбе ее отца и некоторое время проживали там под ее именем. Какие цели вы преследовали?
И сразу же следующий вопрос. Видимо, он решил поразить меня своей осведомленностью:
– В деревне Синицыно вы также передали старосте Алексею крупную сумму в ассигнациях и серебром. За какие услуги, интересно было бы знать…
И чем дольше он читал, тем лучше я понимала, что никогда не смогу ответить ни на один из его вопросов.
Откуда-то ему было известно практически о каждом шаге предпринятого мною расследования, и он монотонно перечислял их, включая те, что внешне выглядели, прямо скажем, довольно странно. Но чтобы объяснить хотя бы некоторые из этих экстравагантных с точки зрения непосвященного человека поступков, мне пришлось бы рассказать ему все. То есть все мои мысли, сомнения, которые заставили меня действовать тем или иным способом, хитрить, переодеваться и платить всякому, кто мог сообщить мне хоть какие-то нужные мне сведения. Я действовала на свой страх и риск и порой использовала, мягко говоря, нетрадиционные способы расследования, но только так и может что-то узнать частное лицо, не облеченное властью и не принадлежащее к официальным органам правопорядка, то есть частный детектив, к которым я с некоторых пор себя причисляла.
Обо всех моих мыслях и действиях не знала даже моя лучшая подруга Шурочка, хотя ей я могла доверять целиком и полностью, и она как никто другой понимала и чаще всего одобряла мои действия; и в дальнейшем я не скрывала от нее уже ничего. Но это мое первое дело было слишком личным, можно сказать, интимным, поскольку я расследовала причину гибели собственного любимого мужа. А рассказывать об этом человеку, который всерьез считал меня его убийцей, было бы просто глупо. Он не смог бы меня понять, если бы даже захотел. И не захотел бы, если бы мог, как выяснилось впоследствии.
«Ничего я ему не расскажу», – сказала я себе и вздохнула облегченно.
Алсуфьев удивленно вскинул на меня глаза. Моя реакция, видимо, удивила его.
– Вы что-то сказали? – спросил он меня.
На что я лишь молча махнула рукой и отвернулась к стене.
Так я и просидела весь час, пока он производил безуспешные попытки заставить меня говорить, переходя от уговоров к угрозам. Но так ничего и не добившись, приказал вернуть меня на прежнее место, то есть в ту самую камеру, которая еще пару часов назад вызывала у меня такой ужас, а теперь стала такой желанной. По дороге туда я совершенно укрепилась в принятом уже решении – раз и навсегда отказаться отвечать на любые его вопросы. И почувствовала такое облегчение, словно сбросила с плеч тяготивший и давно опостылевший груз. Можно даже сказать, что я совершенно успокоилась. Кому-то это может показаться странным, но попытаюсь объяснить. До этой минуты я собиралась воевать с этим неприятным человеком, доказывая ему свою невиновность, и необходимость этого унизительной процедуры повергала меня в отчаянье. Теперь же я поняла, что все эти попытки с самого начала были бы обречены на провал, даже если бы я переступила через собственную гордость и исповедалась ему, как на духу.
Через пару минут я была на месте и с наслаждением вытянулась на неструганых досках, не обращая внимания ни на запах, ни на ползущего по стене черного таракана. Да и что мне оставалось делать? Я уже поняла, что выбраться из этого места мне удастся не скоро.
Времени у меня было предостаточно, занять себя в этом положении было совершенно нечем, и я стала развлекаться следующим образом: день за днем вспоминала свои недавние приключения, старалась воспринимать их со стороны, то есть по возможности объективно. Временами эффект получался настолько неожиданным, что я от души смеялась, стараясь делать это по возможности тише. Мои надзиратели могли принять эти звуки за плач, или подумали бы, что я сошла с ума. Ни то, ни другое меня не устраивало.
Конец ознакомительного фрагмента.