Наталья Егорова
Умный дом
Звонок настиг Егора в самый разгар выяснения отношений с заведующей дома культуры. Номер был незнакомым, и Егор раздраженно выключил аппарат.
Стоило выйти на улицу под колючий дождь, телефон зазвонил снова.
– Да!
– Вы Егор? Маслов?
Женский голос медовой густоты и охряного оттенка.
– Да.
– Мне говорили, вы занимаетесь реставрацией картин.
Строго говоря, реставрацией он не занимался, если не считать спасенный пару лет назад натюрморт: хозяйка начиталась интернет-форумов и решила «обновить» картину посредством мыльной губки. Егор неделю возился, перетягивая набухший холст, а потом еще дописывал те места, где напрочь отслоилась краска. Получилось не так, чтобы безупречно, но если не приглядываться, не догадаешься.
Однако возражать медовому голосу было решительно невозможно.
– Ну… А что за картина?
– Я думаю, начало двадцатого века. Холст. И, по-моему, масло.
Немногословна и самоуверенна. Наверняка брюнетка в алом деловом костюме. Четырехкомнатная квартира и портрет бабушки в тяжелой раме. Или бабушкиной болонки.
– И что с ней?
Хорошо бы просто потемневший лак. С прорехами в холсте он, пожалуй, не справится.
– Мне кажется, там есть дописки. Я хотела бы восстановить исходный вариант.
Звучало заманчиво, уж с растворителем он как-нибудь справится. Да и любопытство высунуло нос: представилось, как из-под толстощекого небрежно выписанного лица появляется неизвестный шедевр Рафаэля.
Но совесть заставила уточнить:
– Лучше, наверное, в реставрационную мастерскую.
– Ее нельзя перевозить, – сказала она, как о тяжелобольном. Значит, все-таки прорехи. Или краска сыплется. – Я живу недалеко от Дубны, туда довольно неудобно добираться, но вы могли бы пожить у меня, пока будете работать. Естественно, на полном пансионе. Я в Москве, так что до места вас довезу сама.
Полный пансион у девушки с медовым голосом – это звучало заманчиво. С другой стороны, километров 130 от Москвы, а то и дальше. И наверняка полная глушь без мобильной связи – похоже на начало фильма ужасов. Егор хмыкнул.
Четырехкомнатная квартира плавно трансформировалась в деревянную развалюшку у дремучего леса.
– Исторической ценности портрет не имеет.
Еще одна иллюзия разбилась.
– Я могла бы заплатить вам… – озвученная сумма была выше любых притязаний. – Этого достаточно? Материалы, естественно, за мой счет.
Это было вовсе не естественно, но приятно. Интересно, как звучит ее голос, когда она улыбается?
– И все же, – он еще колебался, – есть опасность испортить…
– Я заплачу половину вперед.
И тогда он сделал самую большую глупость в своей жизни.
Он согласился.
Егор Маслов был художником-самоучкой, чего в глубине души страшно стеснялся. Заканчивал он заштатный технический вуз, где в первом же семестре на лекциях по черчению проникся красотой геометрических форм и оттенков черного. Лекал он не признавал, к линейкам относился скептически, но твердая рука и интуитивное понимание формы позволяло ему виртуозно выполнять самые сложные чертежи.
Особенное удовольствие доставляла ему работа с ненавистными студентам объемными проекциями, а тени и блики технического рисования приводили буквально в экстаз.
Собственно, на одном черчении он и вытягивал сессии. Масловские чертежи легко обменивались на лабораторки по программированию, на расчетно-графические по гидравлике и на шпаргалки по физике. Его дипломный проект, хоть и переписанный с прошлогоднего, сопровождался столь изысканными изометрическими чертежами в сложных разрезах, что Егор, к своему удивлению, получил на защите пятерку.
Парой лет позже, когда черчение перевели на компьютерную основу, судьба его оказалась бы плачевной. Маслов жил в мире объемных форм, который никак не пересекался с картинками на мониторе, так что работа на компьютере по сей день казалась ему сродни шаманским пляскам. Максимум, чему он научился, – это погуглить на смартфоне. Ну и в тетрис поиграть.
В трехмерный.
Безвольно осев в тихом КБ, Егор продолжал предаваться той же страсти, благо в магазинах появились книги по технике живописи. Динамичное масло и капризный акрил, строгая тушь и нежная пастель, а в особенности любимый грифель – медленно раскрывали перед ним свои секреты.
Но вот беда – интуитивное масловское чувство гармонии было чересчур строгим, слишком… чертежным. Его портретам недоставало выразительности, а пейзажам – экспрессии; они оставались старательными ученическими работами. А почти монохромная гамма отпугивала и тех, кто подбирает «пейзажики под обои».
Был у художника Маслова и еще один недостаток, губительный для кустаря: педантичная до занудства тщательность при вспомогательных операциях. Если эмульсионный грунт на картон предписывалось наносить в два-три слоя, и всякий раз ждать полного высыхания, для Егора это становилось законом, столь же абсолютным, как расположение теней и бликов на освещенных формах. Если лак следовало наносить через год после окончания картины, то этот год она проводила в кладовке лицом к стене.
Годы шли, картины накапливались, признание не торопилось.
Месяца два назад Егор отдал три пейзажа в местный дом культуры. Заправляла тамошней выставкой-продажей гюрза в сиропе Римма Николаевна, распоряжающаяся домкультурными финансами воистину железной рукой. Кроме комиссионного процента с продажи доморощенные художники платили ей абонентскую плату за амортизацию стен. Тем не менее, многие считали это хорошей возможностью заявить о себе.
В этом месяце ядовитая Римма сообщила о повышении платы, мотивируя это непопулярностью масловских работ. Придя в ДК, он обнаружил все три пейзажа в самом темном углу фойе, возле черной лестницы. Егор возмутился, гюрза с тухлой улыбкой сообщила, что пасторальный реализм нынче не в моде. Егор пригрозил забрать картины, что железную леди ничуть не испугало: «Вас таких много, это я одна!»
«Заявление о себе» грозило подорвать масловский бюджет. Именно в этот момент на него свалился непонятный заказ.
Все проблемы решились в полчаса, как по щучьему велению. Римма Николаевна получила оплату за три месяца вперед под обещание перевесить-таки масловские пейзажи к центральному фойе; начальство утвердило отпуск за собственный Егоров счет; родители предупреждены, кассета в автоответчике очищена.
Егор был свободен и готов к приключениям.
– Вы пешком? Подъезжайте к «Петровской-Разумовской», – велела девушка. – Зеленый «фиат-панда», номер 315.
Игрушечную машинку Егор увидел сразу на выходе из метро. И остановился на мгновение, разглядывая ждущую у капота хозяйку.
Волосы у нее тоже оказались медовыми. Гладко зачесанные, на затылке они скручивались в тугой бублик учительской прически. Правда, больше ничего чопорного в ней не было: безымянные джинсы, красная ветровка, кроссовки – все вполне демократично.
Егор невольно вздохнул, расставаясь с образом роковой брюнетки.
– Здравствуйте, я Маслов.
Взглянула внимательно и серьезно. Егору стало неловко за мятую рубашку и замызганный рюкзак.
– Меня зовут Ольга. Можно на «ты».
Не искаженный телефонным динамиком ее голос оказался еще вкуснее. Тембр, заставляющий вибрировать что-то под ложечкой.
– Вам нужно куда-нибудь заехать? За растворителем, например.
– Да нет, у меня все с собой. Если что, оттуда ведь можно вернуться?..
Жалкая попытка Красной Шапочки получить гарантии. Впрочем, с Ольгой он согласен даже на ужастик в стиле Роберта Родригеса.
– Да, конечно. Дубна рядом, да и от Москвы не так далеко.
Чудесные глаза: сине-зеленый кобальт с вкраплениями окиси хрома. Бледная, почти невидимая помада. Высокие скулы. Четкие черты лица.
Егор написал бы ее портрет тушью, хотя тушь слишком резка. Возможно, карандашом, но не угольным – уголь слишком мягок. Пара мазков охры и чуть-чуть сангины – подчеркнуть теплый оттенок волос. Темпера для глаз.
Черт возьми, она была почти идеальна!
И бесстрастна, как гипсовая статуя.
– Часа через три будем на месте.
– Мобильная связь там есть?
– В доме есть.
Что значит, в доме? Собственный ретранслятор, что ли? – мимолетно кольнуло Егора и тут же забылось.
В автомобильчике пахло свежо и чуть горьковато. За окнами потянулись однообразные равнины, скучные проплешины нерастаявшего снега чередовались с унылыми болотами. Мокрые поселки жались по краю шоссе. Из магнитофона звучал бесконечный свинг, а ветер горстями бросал в лобовое стекло мокрый снег.
Ольга вела машину с автоматизмом киборга.
Если бы это было кино, то кино про большую подставу, – подумал Егор и неожиданно задремал.
Ему снился желтый туман, дымные клубы которого подсвечивало закатное солнце. Его пальцы касались холодного камня, а в ушах стоял низкий гул, от которого ныли зубы. Егор повернул голову, увидел в тумане мраморное лицо статуи и без удивления узнал в нем Ольгины черты.
Он продирался сквозь неохотно расступающийся туман. И когда до статуи оставался всего лишь шаг, мраморные глаза распахнулись, сияя изумрудным светом. Холодные губы разлепились и произнесли:
– Мы почти дома.
Егор вздрогнул и очумело заморгал, пытаясь сообразить, где находится.
Автомобиль въезжал в коттеджный поселок. Кирпичные дома самой безумной архитектуры были натыканы столь густо, что хоть записками перебрасывайся из форточки в форточку. Готические стрельчатые окна соседствовали с застекленными футуристическими беседками, тяжелые восьмиугольные башни с модерновыми «ласточкиными гнездами» под остроконечными крышами, что-то вроде альпийского шале – с чем-то вроде средневековой крепости. Лишь материал радовал единообразием – красный кирпич и зеленый шифер.
Развалюшка у дремучего леса, кажется, превращалась в новорусский эклектический особнячок.
– Нам не сюда, – мгновенный призрак улыбки коснулся Ольгиных губ. Или ему показалось?
За кирпичным буйством открылась улица хорошо сохранившихся, но, несомненно, старых построек. Ольга лихо притормозила у двухэтажного бревенчатого домика, выкрашенного зеленой краской. Сквозь щели в дощатом заборе виднелась дорожка из розовых плиток, мокрые голые кусты и голая бетонная стенка гаража.
Ольга стремительно перебрала кнопки мобильника и произнесла в трубку:
– Я вернулась.
В ту же секунду ворота гаража бесшумно поехали вверх, одновременно сама собой распахнулась калитка.
– Иди пока к дому, я сейчас.
Егор выбрался из автомобиля и по-собачьи встряхнулся, разминая затекшие мышцы. Он заглянул за калитку – кто-то же ее открыл – но дорожка пустовала, только ветер побрякивал у дверей китайской висюлькой из алюминиевых трубочек.
Такая себе не слишком респектабельная дачка. Внутри наверняка пахнет старым сырым деревом, обои отстают от стен, а по углам прячется паутина.
А холст картины набух и подгнил.
– Открывай. У нас гость, – негромко сказала Ольга позади. Опять в мобильник; странный способ общаться. Кто у нее там в доме, ребенок, что ли?
Дверь бесшумно отворилась сама собой. Крохотная обшитая деревом терраса – два шага, еще одна дверь, распахнутая настежь… и Егор застыл на пороге.
Больше всего здесь было стали и светлого дерева. Хрупкая на вид лестница вела на второй этаж, налево пол поднимался на две ступеньки, и там за двойной аркой виднелись хирургически белые шкафы – видимо, кухня. Направо уходил короткий коридор, в неглубоких нишах прятались двери. Все очень стильно: узкие шкафчики, стены выкрашены бледно-желтым и чайным, несколько светлых пейзажей вполне в духе Маслова. Никаких стеклянных панелей, что приятно: в новомодных хромово-стеклянных интерьерах чувствуешь себя исключительно неуютно – как в аквариуме.
Раздалось негромкое жужжание, и на лестнице появился… громадный игрушечный робот в броне из белого пластика. С круглой головы смотрели непроницаемые стрекозиные глаза. В первую минуту Егор готов был поклясться, что это ребенок в роскошном карнавальном костюме, так естественны, человечны были его движения.
– Хозяин, здравствуй. Гость, здравствуй, – произнесло оно смешным мультяшным голосом и принялось шустро спускаться по лестнице: длинные ноги экономными движениями сгибались в коленях, маленькие ступни уверенно попадали на ступеньки. – Дом в порядке. Марвин умница.
Егор застыл в нелепой позе, так и не сделав шаг. И чуть не подпрыгнул, почувствовав легкий тычок в спину.
– Проходи-проходи, – сказала Ольга, и Егор почувствовал, что она улыбается. – Извини, не предупредила сразу. Это умный дом. А это Марвин – он робот.
– Мой папа увлекался электронными игрушками, – говорила Ольга, болтая ложечкой в чашке. Они сидели на кухне, напоминающей рубку космического корабля, Егор и половины здешних агрегатов не узнал.
На стене висели безумные часы в форме размытой кляксы, перевернутые почти вверх ногами, тройка была полупрозрачной, вместо девятки торчала хромовая игральная кость, а стрелки походили на сверкающие спицы.
Чаепитие со Шляпником и Мартовским зайцем.
– Роботов у нас шестеро, но Марвин самый умный.
– Марвин умница, – подтвердил восседающий на табуретке робот. Он ворочал круглой головой, словно внимательно прислушивался к разговору. Росту в нем было, как в семилетнем ребенке. Игрушечные ручки с четырьмя пальцами сложены на столе.
– По паспорту его зовут Бета-что-то-там. Но мне больше нравится Марвин, как у Адамса. Хотя он, конечно, совсем не параноик.
Маслов взял с тарелки третий бутерброд и под непроницаемым взглядом стрекозиных марвиновских глаз чуть не положил обратно. Если это и не была ксенофобия, то нечто очень близкое к ней.
– Что касается реставрации, – Ольга отставила чашку и переплела длинные пальцы. – Портрет, с которым ты будешь работать – дедушкин. Если присмотреться, кажется, что его писали два художника. Я решила посмотреть, что было нарисовано вначале.
В домашней обстановке Ольга не стала мягче, да и разговаривала все такими же рублеными фразами. Она скинула ветровку, под которой обнаружилась черная футболка с нарисованным во всю спину кукишем, но осталась в тех же джинсах. И босиком – тапочек в умном доме не предусматривалось.
– Я сейчас покажу тебе твою комнату и сам портрет. Как пользоваться домом, разберешься. Марвин тебе поможет. Марвин поможет?
– Марвин поможет, – подтвердил робот мультяшным голосом.
– Он говорит еще по-английски и по-японски, так что при желании можешь попрактиковаться, – усмехнулась Ольга. – Холодильник будет в твоем распоряжении. Я не особо люблю готовить, но если ты сильно привередлив, можешь заказать что-нибудь через Интернет.
– Да нет, я вполне…
– Ну и отлично. Марвин, в кабинет.
В коридоре деловито елозила черная таблетка, посверкивая огоньками и тычась в углы. Робот-пылесос, наверное. Марвин первым затопал по ступенькам, и Егор снова поразился изяществу его движений.
– Марвин, пригласи гостя.
– Гость, иди за мной.
Мягкий свет сопровождал их: лампы включались метрах в двух впереди и гасли за спиной. Егор устал удивляться.
– Здесь будет твоя мастерская.
Комната, похоже, служила кабинетом. Обстановка выдержана в сером тоне, но не стерильно-бледном и не густо-сумеречном, а в теплом и мягком. Места достаточно для танцевального зала. Два компьютера по углам, легкие книжные полки, а на подоконнике жужжит робособака, виляя хвостом, суставчатые ножки вывернуты под странным углом.
– Лапы не работают, а отвезти в ремонт не соберусь.
Маслов с усилием отвел глаза от жизнерадостной пластмассовой морды.
Посреди комнаты, на столе, вполне подходящем для тенниса, темный холст в подрамнике.
– А это дедушкин портрет.
Егор медленно приблизился.
Портрет изображал надменного старика в средневековом костюме. Картина была выполнена в той дотошной манере, которой Маслов в глубине души восхищался. Насыщенный цвет, превосходная проработка деталей, одно кружево на рукавах и золотое шитье чего стоят! Фон слегка затуманен, как у старых итальянских мастеров; кажется, там арка или колонна… и желтый подсвеченный солнцем туман.
Однако, присмотревшись к красочной поверхности, Егор понял, что Ольга имела в виду, когда говорила о разных художниках.
Изумительный тон лица, выразительные складки на лбу, породистый крупный нос (несомненно, доставшийся по наследству Ольге в более изящном женском варианте), надменная складка губ – и вдруг тусклые, безжизненные глаза. В правом углу рта небрежный шрам, а может быть, просто грязное пятно.
Буйно разметавшиеся седые кудри, роскошная фактура горгеры[5] и бархатного берета – а возле виска небрежная прядь совсем другого оттенка. На крупном ордене (что за орден такой, интересно?) закрашена центральная часть; одна рука четко прописанная, с выпуклыми венами и крупным сверкающим перстнем, на второй перчатка намечена резкими мазками, причем, судя по положению предплечья, кисть перерисована под другим углом. Такая же нашлепка скрывает набалдашник трости, да и в углах картины, где никаких особых деталей быть не должно, порезвился неведомый горе-художник.
Исходная техника гладкая, лессировочная[6], рука мастерская, а последователь грубо, жирными мазками закрашивал отдельные детали.
– Странно.
– Да, мне это тоже показалось странным.
– Если нижний слой покрыт лаком, – Егор присмотрелся, – а он вроде бы покрыт лаком, то, может быть, я смогу смыть дописки. Сначала попробую вот здесь внизу на трости, а если все пройдет хорошо, будем двигаться дальше.
– Сколько времени это займет?
Егор потер переносицу.
– Честно говоря, я не знаю. Надеюсь, неделя, может, две. Потом надо будет еще раз лаком для предохранения… Но знаете, может и вообще ничего не получиться, я предупреждал.
Ольга кивнула.
– Я помню. Ты попробуй.
Оставшись в выделенной ему комнате – удобной, но безликой, как гостиничный номер, Егор принялся перебирать события длинного дня.
Актив. Он в гостях у красивой и несомненно одинокой девушки. Впрочем, несомненно – это он фантазирует. Скажем так – возможно, одинокой. К тому же без жилищных проблем и навязчивых родственников. Но даже без далеко идущих планов, его ждет интересная работа и впечатляющая оплата.
Егор хлопнул в ладоши – свет послушно погас, остался лишь крохотный светлячок у дверей.
Пассив. До жилищной беспроблемности от Москвы чесать три часа, причем общественный транспорт сюда, кажется, не ходит. Картина странная, девушка… тоже странная, к тому же самоуверенная до стервозности, Егор таких побаивается.
А от роботов вообще не знаешь, чего ожидать.
Маслову смутно вспомнились какие-то ужастики про дома, пожирающие жильцов. Или это были растения? Он схватился за смартфон, но экран мерцал успокаивающе, и прием был отменный. Егор позвонил родителям, потрепался с приятелем по КБ и успокоенно зарылся в подушку. Но лишь проваливаясь в сон, понял, что так смущало его в Ольге.
Кажется, она была не самоуверенна.
Она была напугана.
Утро растворило вчерашние страхи в солнечных лучах. Проснувшись, Егор какое-то время бездумно валялся в постели, скользя взглядом по обстановке. Сегодня обнаружились детали, не замеченные с вечера, например, пульт в стене, как от музыкального центра. Егору понадобилось минут десять, чтобы разобраться в системе и выбрать какую-то незнакомую, но симпатичную инструменталку – помесь жизнерадостного рока и незамысловатого джаза.
Музыка пронизывала комнату, как будто динамики прятались в каждом углу. Определенно, в этих умных домах есть своя прелесть.
Маслов сунулся за дверь – сориентироваться насчет ванной. Музыка перетекла следом, расположившись в коридоре. Озадаченный, он прошел до самой лестницы, вернулся, заперся в обширной ванной комнате, будто срисованной с модного журнала, – звук послушно следовал за ним.
Стоя под душем, Егор размышлял, как будет работать система, если в доме пять человек и каждый захочет слушать свое, причем погромче.
В космической рубке кухни хозяйничал Марвин.
– Гость, здравствуй.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что робот нарезает колбасу. Пластиковые пальцы сжимают нехилый кухонный тесак, движения неторопливы, но хирургически точны.
Егор поежился.
– Гость, слушай, – предложил робот, не отрываясь от работы, и в кухне внезапно зазвучал голос Ольги, почти не искаженный записью.
– Привет, Егор. Я на работе. Дом в твоем распоряжении. Если что-то не поймешь, спроси у Марвина. Как у Яндекса. Да, забыла сказать, не выходи на улицу. Вечером покажешь, что с портретом. Пока.
Такой себе аудиовариант записки на холодильнике. Ценные указания получены: сиди-работай, из дома ни ногой. А почему, собственно, ни ногой?
– Почему я не могу выйти на улицу?
Робот молчал. Как у Яндекса, говорите? Попробуем иначе.
– Марвин, мне можно выйти из дома?
– Гость нельзя.
Исчерпывающе. В желудке зашевелился холодок. Что там было у Кинга про писателя, которого держали под замком? Забыл, чем дело кончилось, помер он или выбрался.
Егор задумался, пережевывая бутерброд. Марвин дорезал колбасу и переключился на сыр. Ломтики у него получались не хуже, чем у комбайна.
В конце концов, его кормят и в комнате не запирают, – решил Егор. – Еще не крайний случай.
И отправился работать.
Портрет уставился на него мутными глазами неопределенного цвета. Егор долго разглядывал поверхность, осторожно трогал кончиками пальцев. Говорят, хорошо сфотографировать в косом свете, все изъяны видны, но фотоаппарата нет, да и изъяны-то – вон они все.
Он выбрал самый нежный растворитель, развел с конопляным маслом. Легкий мазок тампоном, еще один – вроде бы получается. Слой лака поверх дописок совсем тонкий, словно картину именно что не дорисовывали, а прятали изначальную работу.
Егор увлекся. От резкого химического запаха слегка кружилась голова, из-под грубого шлепка проявлялись прежние цвета – насыщенные, яркие. Собственное дыхание казалось слишком громким, а периодически Егор вообще забывал дышать.
И только когда плечи заломило от многочасовой неподвижности, он отодвинулся от стола и увидел, что получилось.
Старик держал не трость. Меч.
– Тогда все становится логичным, – пояснял Егор. – Правая рука лежит на этом… перекрестье таком.
– На гарде, – тихо подсказала Ольга.
– Ну да, на гарде. Она, похоже, очень широкая, вот здесь виден край. Вообще интересный такой меч: рукоять длиннющая, гарда эта немереная… Прямо, Конан-варвар. Слушай, а ты уверена, что его рисовали в начале прошлого века?
Ольга задумчиво повела плечом.
– Папа говорил, портрет старый. Я всегда считала, что это дедушка, но может быть, прадед или даже какой-нибудь пра-пра-прадед.
– А может это быть, наоборот, недавняя работа?
– С чего ты это взял?
– Ну, знаешь, – Егор смутился. – Какой-то меч этот… как будто ненастоящий. Если бы я его на картинке в журнале увидел, решил бы, что фэнтези современное. Эльфы-гоблины там всякие, оружие вычурное.
Ольга окинула его суровым взглядом.
– Когда я была маленькой, портрет уже висел дома. А это еще в Советском Союзе было.
– Ну да, эльфов-гоблинов в Советском Союзе не было, – пробормотал Егор. – А кстати, почему это мне нельзя выходить из дома?
По ее лицу пробежала тень.
– Когда меня нет, включается система защиты. Параноидальная. Перепрограммировать сложно, так что выходи, когда я здесь. Только зачем тебе? Поселок еще пустой почти, из магазинов – одна палатка у остановки…
Сомнения Егора не развеялись, но он предпочел согласиться. В конце концов, телефон работает, Интернет доступен, а месить грязь по улицам недостроенного поселка и впрямь удовольствия немного. Да и Ольга ему вроде доверяет, иначе б не оставила целый день хозяйничать в доме, напичканном супертехникой, побоялась бы, что испортит.
О том, что испортить ему могли просто не позволить, Егор предпочел не думать.
В пятницу Маслов с изумлением понял, что гостит в умном доме уже неделю. Он почти привык к Марвину и даже не вздрагивал, когда тот с тихим жужжанием возникал за спиной. Он забавлялся с парализованным Псом и машинально приподнимал ноги, когда под стулом проползала таблетка уборщика. Нашел еще двух крохотных роботов: человечка с прозрачным тараканом, однако не впечатлился – игрушки и игрушки.
Но особенно его радовала музыка, гуляющая по всему дому следом за жильцом. Причем сам музыкальный центр Егор так и не отыскал, хотя пульты были встроены в каждую комнату. Еще на первом этаже обнаружился навороченный домашний кинотеатр и неплохая, хотя и слегка пуританская подборка фильмов.
Работала Ольга, похоже, коммивояжером: уезжала с утра, нагрузив багажник сумками, возвращалась иногда к полуночи совершенно разбитая, вливала в себя пол-литровую кружку чая и скрывалась в комнатах. Впрочем, в среду она осталась дома и приготовила роскошный по здешним меркам обед: суп из замороженных овощей с пельменями, а на второе – креветки из китайского ресторана. Жареный хитин хрустел на зубах, но Егору понравилось.
Работа над портретом продвигалась неспешно, но уверенно, хотя каждая новая деталь добавляла «дедуле» странностей.
Меч обладал хитрой формы лезвием и выступом, который Егор по неопытности посчитал кровостоком. Хищно растопырилась гарда, а набалдашником рукояти служил череп с глумливо выставленными клыками. Такой же череп, правда, без клыков, зато с горящими зелеными глазами, обнаружился на ордене; да и сам орден стал напоминать стилизованную паутину в рубиновой крошке.
Не прост был дедуля, ох, как не прост.
Егор оставил лицо напоследок и для разнообразия смыл левый нижний угол, где под темно-фиолетовым кобальтом обнаружилась надпись, сделанная округлыми печатными буквами:
Конец ознакомительного фрагмента.