V
Беда предупреждает о своем появлении. Она посылает вперед гонцов, нужно только уметь распознать их. Они ведь любят водить людей за нос и рядиться в чужие одежды. Меня им удалось перехитрить. Все началось с большого пальца на моей правой руке. Он исчез. В обед я поела лапши и прилегла вздремнуть на пару минут. А когда проснулась, его уже не было. То есть я видела его, но не ощущала. Я не могла им пошевелить, а когда ущипнула, не почувствовала боли. Через пару часов пропали указательный и безымянный пальцы. Вечером они вернулись. Я успела забыть об этом странном происшествии, когда вдруг на следующее утро за завтраком выронила чашку. Она выскользнула у меня из рук, а я следила за ее падением, не в силах ничего сделать. И пуговицы на моем пиджаке никак не хотели пролезать в петли. Потом перестали открываться банки с чаем и пряностями на кухне. Пальцы на обеих руках, столько лет служившие мне верой и правдой, вдруг превратились в бесчувственные обрубки. «Это смена сезонов, – решила я. – Это зима, слишком долгая, холодная и влажная, успела просочиться в мои кости. А потом весна принесла с собой усталость и истощение. Боль во всем теле. Весна, конечно, что же еще. Мне пятьдесят восемь лет. Не девочка, хотя и не старуха. Так или иначе, в моем возрасте не следует недооценивать влияние погоды».
Два дня спустя я не могла ни взять в руки миску с рисом, ни управиться с палочками для еды. Я чувствовала себя беспомощной, как ребенок, а всем говорила, что просто не хочу есть. Наконец закачалась земля под ногами. На ровной улице, что пролегла через нашу деревню, меня так и шатало из стороны в сторону. А на тропинке во дворе обнаружились вдруг такие рытвины и кочки, что я спотыкалась, как пьяная. Я стала медлительна. Я, которая прежде ни минуты не могла усидеть без дела, у которой все буквально горело в руках. Что бы я отныне ни делала, все давалось мне ценой невероятных усилий: каждое движение, каждый шаг, каждое слово.
Говорила я не иначе как задыхаясь, как будто только что преодолела не меньше сотни ступенек крутой лестницы. «И… сама не… понимаю… что… со мной. Проглатываю одни звуки, а другие тяну слишком долго. Ттты… лллюбишшшь… тофффу?» Я и сама стыдилась, когда слышала свой голос. Тело, мое тело, о котором я до сих пор не думала, потому что всегда могла на него рассчитывать, предало меня. А на следующий день взбесился Чоу-Чоу – большой черный кот, который вот уже десять лет как жил с нами. Он встал перед домом, выгнул дугой спину, а потом вдруг вскинул вверх задние лапы, будто пытаясь встать на передние. Или забыл, что он кот? Чоу-Чоу, милый, что с тобой стряслось? Что ты вытворяешь? Но он не реагировал на мой голос. Пал на землю ничком и забарахтал в воздухе лапами, как будто в него вселился злой дух. Я подумала, что у него приступ бешенства, и не рискнула его трогать. Минуту спустя он поднялся и принялся носиться по двору. Круг за кругом, как будто за ним гналась стая демонов. Потом вдруг резко развернулся, как заяц, и с размаха врезался в стену. Неужели мой Чоу-Чоу ослеп или потерял рассудок? Я не знала, что и думать. Вскоре он поднялся, шатаясь, как пьяный, повернулся вокруг своей оси и таким же точно образом со всего размаха ударился о забор. «Чоу-Чоу! – закричала я. – Немедленно прекрати!» Но на этом припадок не кончился. Бедняга продолжал носиться, время от времени налетая то на колодец, то на лестницу, то на поленницу, пока не упал посреди двора замертво. Вечером этот кошмарный спектакль повторился. А на следующее утро мы обнаружили в колодце труп кота. Он как будто нарочно заскочил туда, чтобы положить конец своим мучениям.
Спустя два дня у меня начались судороги. Я охватывала деревянную ложку всей пятерней и до боли стискивала пальцы, чтобы не уронить, но весь суп выливался, прежде чем я успевала донести ее до рта. Ты же все время был в городе или на поле, поэтому до сих пор мне удавалось скрывать от тебя то, о чем я здесь пишу. В кабинете врача мне почему-то полегчало. Пальцы снова слушались меня, пол опять стал ровным и не ходил ходуном под ногами. Вся моя болезнь вдруг превратилась в кошмарное воспоминание. «Добрый день, господин доктор. Как ваши дела? Меня привел к вам муж». Какое это счастье – снова слышать собственную речь! Я упивалась каждым звуком, словом, фразой. Доктор ничего не мог понять. Пульс ровный, давление в норме. Язык не обложен. Весна, что же еще? Но уже по дороге домой судороги вновь начались. Я дрожала и корчилась, совсем как Чоу-Чоу несколько дней тому назад, и тоже налетела бы на какую-нибудь стену, окажись таковая поблизости.
Беда посылает гонцов впереди себя. Теперь она явилась к нам собственной персоной.