Глава 11
Семь дней пролетели, как одно прекрасное мгновение. Каждый день Ричард виделся с Оливией, говорил с ней. Его приятно удивляли и самостоятельный взгляд на жизнь, и вкус к раздумьям у такой юной девушки. Оливия не избегала общения с ним, не дичилась, всегда была естественна и открыта. Не было в ней ни капельки жеманства, ни кокетливого притворства.
Слушая его рассказы о дальних путешествиях, девушка так широко раскрывала глаза, так забавно взмахивала руками, что Ричард от переполняющего сердечного умиления терял дар речи. Возмущаясь и ахая, хмурясь и улыбаясь вслед повествуемым событиям, Оливия постоянно обращалась к окружающим, призывая их разделить ее чувства. И вдруг – неожиданное замечание, короткое и точное, изобличающее проницательный и зрелый ум. Все в ней было неизъяснимо прелестно. С каждым днем любовь Ричарда к девушке становилась сильнее и уже ни для кого не оставалась секретом. Не остались незамеченными и перемены, происходящие с юной девой: в присутствии рыцаря ее изумрудные глаза сияли ярче звезд, голос становился нежнее, смягчались порывистые движения.
Когда, на третий день его пребывания, сэр Эдгар спросил свою дочь, нравится ли ей сэр Ричард, она, не кривя душой, ответила:
– Не знаю, люблю ли я его. Но мне с ним хорошо, почти так же, как с тобой.
– Согласилась бы ты стать его женой?
Оливия подумала совсем недолго и ответила:
– Да.
Сэр Эдгар быстро прошел в комнату гостя и, ничего не говоря, подвел его к дочери.
– Дочка, вот жених, которого я подобрал тебе.
Побледневший, не готовый к такому быстрому развитию событий, Ричард опустился на одно колено, осторожно взял за край длинный пояс платья Оливии и поцеловал его. Поднявшись, посмотрел ей прямо в глаза и решил: увижу в них сомнение, тотчас же уеду! Взгляд девушки был спокоен и светел. Ричард со всей ясностью осознал: «Мы связаны на всю оставшуюся жизнь, даже ее отказ теперь ничего не изменит». На душе стало радостно и тревожно.
Оливия видела, как на лице рыцаря, сменяя друг друга, появлялись отчаяние и надежда. Отыскивая ответные слова, заглянула в свое сердце, нежно усмехнулась и тихо сказала:
– Я буду вашей женой.
Ричарду почудилось, что Небо и Земля поменялись своими местами и во всем этом новом мире остались только он и его Оливия.
Домашние были удивлены скорым согласием девушки. Впрочем, мало кто знал ее истинный характер. Все принимали ее за беспечное, не обремененное заботами и хоть сколько-нибудь серьезными мыслями создание. Сама Оливия старалась поддерживать такое мнение: даже себе боялась признаться, что она не такая, как все. В ней будто уживается другой человек. На людях она была неизменно веселая и открытая, отзывалась на каждую шутку, с охотой принимала участие во всех выдумках и проказах. Но стоило ей остаться наедине с собой, все менялось – она чувствовала себя очень взрослой, одинокой и ни на кого не похожей. И еще: у нее была тайна – она сочиняла стихи.
Из-за них она нередко просыпалась среди ночи. В голове сами собой складывались и ложились на музыку строфы. Никому и никогда не рассказала бы она о своем сочинительстве, когда б не случай: сестра застала ее ночью с инструментом в руках. Но Виолетта поклялась, что никому об этом не расскажет, и, судя по всему, твердо держала свое слово.
Изредка, подчиняясь особому настроению, Оливия исполняла свои песни перед гостями. Разумеется, она выдавала их за песни странствующих трубадуров. Все охотно верили ей.
Но самая страшная тайна – ее сны. В них она часто видела своего избранника – не горячего и пылкого возлюбленного, а умного, всегда немного печального друга, способного понять ее самые сокровенные мысли. Он глядел на нее с ласковой усмешкой, иногда что-то говорил, но, что именно, ей никогда не удавалось вспомнить. Она просыпалась, храня в памяти взгляд его холодноватых голубых глаз, вздыхала и чего-то побаивалась.
Оливия узнала в Ричарде своего тайного друга не сразу. Помог случай. Друзья отца решили воспользоваться коротким пребыванием известного воина и попросили Ричарда поделиться опытом боевого искусства с молодыми людьми, своими сыновьями.
Оливия вместе с многочисленными гостями стояла на наскоро сколоченной трибуне и словно зачарованная смотрела на Ричарда: тот с ленивой грацией отбивался от града сыплющихся со всех сторон ударов. Лицо рыцаря оставалось совершенно бесстрастным, лишь в его глазах читалась умело запрятанная усмешка. Сердце девушки дрогнуло: она признала в Ричарде хозяина своих ночных грез.
Оливия не знала, что и подумать. Из какой неведомой дали, на счастье или на беду, пришел к ней он, единственный, предназначенный ей человек. Ей было все равно – молод он или стар, беден или богат.
«У нас будет все по-другому, не так, как у большинства знакомых людей. Я поведаю ему о своих снах, спою самые нежные, заветные песни, расскажу, как мне было одиноко без него. Он все поймет, все примет. Я сама буду предугадывать его желания, потому что стану неотъемлемой частью его. Все, что он хочет, отныне буду хотеть и я. Все, что ему дорого, будет мило и мне. Он – лучший во всем свете!» Несколько коротких минут, за которые промелькнули все эти мысли, решили судьбу Оливии.
Последние три дня они не отходили друг от друга. Им казалось, что никто и никогда не испытывал таких чувств, ни у кого на свете раньше не было таких волшебных мгновений. Влюбленные нашли уединенное местечко: прямо под окнами Оливии стояла простая деревянная скамейка, укрытая от посторонних глаз кустами цветущего шиповника. Там, сидя рука об руку, они вздыхали и предавались мечтам. От близости девушки и густого запаха шиповника, обильно покрытого бело-розовыми цветами, голова Ричарда шла кругом.
Весть о помолвке разлетелась в одночасье. Соседи с пониманием отнеслись к выбору сэра Эдгара. Они сразу прикинули, что их полку прибыло. В их местах, впрочем как и повсюду в Англии, было неспокойно. С появлением в их рядах такого отважного рыцаря позиция местных помещиков заметно укреплялась. «Судя по всему, на Ричарда можно положиться и в бою, и в делах,» – говорили они друг другу.
Только для бедного Тристана известие о помолвке показалось громом средь ясного неба. Он скрылся от всех в зарослях старого сада и плакал там, чувствуя себя самым несчастным человеком на земле.
– Нет, нельзя больше оставаться в отчем доме. Видеть каждый день Оливию без малейшей надежды на счастье с ней… Нет, это – выше моих сил, – говорил он себе вслух, нещадно обрывая ни в чем не повинные цветы с кустарника. – Надо приложить все усилия, чтобы в ближайшее время поступить на военную службу и покинуть Англию. Если отец не даст благословения – убегу.
Перед глазами молодого человека возникли радужные картины будущих ратных подвигов.
– Да, надо будет взять у матушки медальон с изумрудом. Стану носить его вместе с крестиком. Глубокий цвет камня всегда будет напоминать зелень глаз Оливии. А когда меня убьют, изумруд положат вместе со мной в землю. – Тристан ясно представил себе день своих похорон. – Оливия увидит на моей груди медальон и сразу все поймет, и тогда, может быть, полюбит на всю жизнь. – Тристан прерывисто вздохнул и поднял к небу омытые слезами глаза цвета темного янтаря – теперь у него появилась цель в жизни, он был почти счастлив.
Весть о том, что Ричард должен еще год провести в Палестине, не слишком огорчала Оливию. Ожидание было обычным делом женщин. С детства они привыкли годами ждать возвращения своих отцов и братьев из дальних походов. Девушка без страха думала о разлуке и даже ждала ее, чтобы скорее начать думать о своем возлюбленном.
Ричард дал своей невесте кольцо своей матери, а она вручила свой золотой медальон с вложенной туда прядью своих волос. Расставание было недолгим и не очень грустным, ведь им надо было продержаться друг без друга всего до следующей весны.
Ричард лишь один раз обернулся на провожающих, и у него тревожно сжалось сердце: такими незащищенными они показались ему.
– Да хранит вас Господь!
Он припустил коня: впереди почти целый день дороги.
Еще задолго до места сбора он почувствовал запах костров и услышал звуки походных труб. Это отвлекло его от печальных мыслей. Предстоял еще двухдневный переход до порта, а там корабль – и Палестина!