Принципы уголовного права и их реализация в правоприменительной деятельности. Глава III. П ринципы уголовного законодательства (В. В. Мальцев, 2004)

§ 1. Принцип равенства граждан перед законом

Принцип равенства граждан перед законом сформулирован следующим образом:

«Лица, совершившие преступления, равны перед законом и подлежат уголовной ответственности независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств» (ст. 4 УК РФ).

Раскрывая содержание этого принципа, И. Я. Козаченко пишет: «Возможно только одно основание уголовной ответственности – наличие в совершенном деянии признаков конкретного состава преступления. Ко всем лицам, совершившим одинаковое преступление, должен применяться один уголовный закон. Вместе с тем равенству всех перед уголовным законом должно предшествовать социальное равенство»247. Р. Р. Галиакбаров также полагает, что «принцип равенства перед законом при разрешении уголовных дел проявляется только в одном – все лица, совершившие преступления, одинаково подлежат уголовной ответственности. При этом реализация принципа равенства ответственности не исключает ее индивидуализации в процессе назначения наказания или при решении вопросов о пределах ответственности. Социальное положение человека, его пол, возраст и другие показатели могут повышать или понижать пределы ответственности»248.

А. Н. Игнатов, сделав акцент на равенстве в ответственности, считает, что «иммунитет депутатов, судей должен распространяться только на их служебную деятельность. Что же касается таких общеуголовных преступлений, как убийство, изнасилование и т. п., все граждане независимо от занимаемого положения должны привлекаться к ответственности на равных основаниях в соответствии с принципом равенства всех перед законом. Этот вопрос требует законодательного решения»249. «Перед уголовным законом ни у кого нет привилегий, – подчеркивает Н. А. Лопашенко. – Если имеется факт преступления, уголовная ответственность наступает вне зависимости от должности, партийной принадлежности, национальности и других характеристик виновного. Преступник и все граждане должны быть уверены в том, что расплата за содеянное рано или поздно наступит». «Принцип равенства граждан перед законом, – продолжает она далее, – отнюдь не означает нивелирования личной ответственности лица. В обязательном порядке учитываются характер и степень общественной опасности преступления и личность виновного, в том числе обстоятельства, смягчающие и отягчающие наказание, а также влияние назначаемого наказания на его исправление и на условия жизни его семьи (ст. 60 УК)»250.

Т. В. Кленова отмечает: «Принцип равенства граждан перед законом не абсолютен. Он прежде всего предполагает равенство оснований для уголовной ответственности и ее неотвратимость, а также общие пределы наказания лиц, совершивших преступления, независимо от их пола, расы, национальности, языка, происхождения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям. Вместе с тем процесс назначения наказания в основном подчинен иному специфическому для уголовного права принципу – индивидуализации уголовной ответственности, который как раз допускает при назначении наказаний учет половой, а в соответствующих случаях и социальной принадлежности лица»251.

Таким образом, при характеристике содержания принципа равенства граждан перед законом авторы приведенных высказываний делают акцент на одинаковых, единых, равных основаниях уголовной ответственности (И. Я. Козаченко, А. Н. Игнатов, Н. А. Лопашенко, Т. В. Кленова), порой даже называя этот принцип принципом «равенства ответственности» (Р. Р. Галиакбаров). Единые, одинаковые основания уголовной ответственности – важнейшая предпосылка равенства в ответственности, а значит, и равенства перед уголовным законом.

Между тем равенство граждан перед уголовным законом предполагает не только одинаковые основания уголовной ответственности, единую юридическую квалификацию одного вида общественно опасных деяний – это лишь внешние границы равенства, но и точную с учетом внутривидовых свойств деяния меру ответственности – это внутренние параметры равенства, его глубина, достигаемая при индивидуализации наказания. В самом деле, можно ли утверждать, что принцип равенства граждан перед законом соблюден в случаях, когда, допустим, за тождественные по общественной опасности хулиганские действия (ч. 2 ст. 213 УК), при прочих равных условиях, одно лицо приговаривается к двум, а другое – к семи годам лишения свободы. Нет, конечно, равенство закона нарушается в отношении одного или даже обоих осужденных. Суд проигнорировал внутривидовые свойства деяний, в результате чего он не смог установить одинаковых, реально существовавших оснований уголовной ответственности, что и привело к неравенству при применении закона.

Поэтому учет «характера и степени общественной опасности преступления», скорее, выступает не одним из проявлений «личной ответственности лица» (Н. А. Лопашенко), а представляет собой реализацию все того же равенства граждан перед законом на правоприменительном уровне. Отсюда не следует и противопоставлять принцип равенства «специфическому для уголовного права принципу – индивидуализации уголовной ответственности» (Т. В. Кленова), ибо в основании последнего все также находятся «характер и степень общественной опасности преступления», без точного учета которых «справедливое наказание» попросту недостижимо (ч. 1, 3 ст. 60 УК).

Безусловно, что «перед уголовным законом ни у кого нет привилегий» (Н. А. Лопашенко), что за «такие общеуголовные преступления, как убийство, изнасилование и т. п., все граждане независимо от занимаемого положения должны привлекаться к ответственности на равных основаниях» (А. Н. Игнатов). Вместе с тем проблему иммунитета депутатов и судей, отчасти перешедшую на страницы юридической литературы из средств массовой информации и потому несущую в себе довольно сильный газетно-публицистический заряд, строго говоря, вряд ли вообще можно назвать уголовноправовой. Уголовный закон отнюдь не освобождает эти категории граждан от уголовной ответственности.

Особый же процессуальный порядок привлечения их к уголовной ответственности, вероятно, необходим и по общеуголовным делам, ибо он исключает возможность произвольных, необоснованных обвинений, а следовательно, гарантирует подлинную независимость депутатов и судей от преследований другими ветвями власти. Понятно, что этот порядок безусловно должен также исключать и вероятность их уклонения от уголовной ответственности.

Конечно, освобождение от ответственности и смягчение наказания из-за должностного положения лица, совершившего преступление, является попранием принципа равенства граждан перед законом. Однако ст. 4 УК формально препятствует возможности установления либо усиления ответственности лица, употребившего свое должностное положение для совершения преступления. Ведь и за более опасные преступления, связанные с использованием должностных полномочий, специальные субъекты по ст. 4 УК должны вроде бы нести ответственность наряду с лицами, не обладающими такими полномочиями и совершающими поэтому менее опасные преступления. А равная ответственность за неравные по общественной опасности преступления – это не менее грубое нарушение указанного принципа. В случаях же, когда преступлениям по должности, ответственность за которые предусмотрена специальными нормами, не соответствуют составы посягательств, описанные в общих нормах, уголовное преследование должностных лиц в силу такого их равенства со всеми гражданами по букве закона вообще невозможно, что как раз и создает некие юридические основания привилегированного общественного статуса должностных лиц.

«Особый социальный статус лица, его должностное положение (статьи 285–293 УК) или исполнение управленческих функций в коммерческой или иной организации (статьи 201–204 УК), – отмечает Р. Р. Галиакбаров, – повышают ответственность лиц, обладающих этими признаками, в сравнении с аналогичными опасными поступками рядовых работников. Такое решение объясняется возрастанием меры ответственности перед обществом лиц, наделенных должностными или управленческими функциями, в случае использования своего положения вопреки интересам общества и государства»252.

Соглашаясь с приведенной точкой зрения, уточним, что возрастание меры ответственности лиц, наделенных указанными функциями, происходит именно потому, что данные функции используются ими в качестве составляющих способа совершения более опасного деяния. Возрастание меры ответственности, следовательно, обусловливается увеличением общественной опасности поступка, совершенного специальным субъектом, т. е. такое возрастание не выходит за рамки принципа равенства: неодинаковые по опасности деяния предполагают и неодинаковую меру ответственности. В этом смысле равной ответственности как раз и «должно предшествовать социальное равенство» (И. Я. Козаченко) в аспекте единого «особого социального статуса», другими словами, тождественных признаков специального субъекта преступления.

Между тем индифферентные способу совершения преступления социальные различия, которые могут отражать «социальное положение человека, его пол, возраст», как и расу, национальность, язык и т. д., «повышать или понижать пределы ответственности» (Р. Р. Галиакбаров) все же не способны. Признать обратное, значит, по существу, частично отменить действие принципа равенства граждан перед законом.

Однако если действительно «к женщинам, несовершеннолетним и мужчинам, достигшим к моменту вынесения приговора шестидесятипятилетнего возраста, не может применяться смертная казнь»253, то, казалось бы, не остается ничего другого как согласиться, что равенство независимо от пола и возраста ограничено.

С. Г. Келина и В. Н. Кудрявцев указывают на «две формы равенства – формальное (или юридическое) и фактическое (или социальное). Уголовно-правовой принцип равенства граждан перед законом имеет в виду закрепление юридического равенства, т. е. равноправия граждан. Смысл этого юридического аспекта в данном случае состоит в том, чтобы обеспечить равную для всех граждан обязанность понести ответственность за совершение преступления, вид и размер которой предусмотрен уголовным законом. Уголовноправовой принцип равенства отражает ту характерную черту права, которая отличает его как «равную меру», «одинаковый масштаб».

Что касается фактического равенства, то его достижению в сфере уголовного права служат другие уголовно-правовые принципы и, в частности, принцип справедливости, применение которого при избрании меры уголовно-правового воздействия позволяет учесть индивидуальные особенности конкретного случая и лица, совершившего конкретное преступление»254.

Не связанные со способом совершения преступления социальные различия влияют на пределы ответственности лишь в той мере, в какой они значимы с точки зрения гуманистических ценностей. Таким образом, не сами по себе социальные различия, а именно принцип гуманизма (шире – гуманистический аспект справедливости) ограничивает, смягчает воздействие юридического (формального) равенства на уголовную ответственность. Поскольку же полное социальное (фактическое) равенство субъектов преступлений вообще-то как в жизни, так и в сфере права недостижимо255, принцип гуманизма и выступает тем главным критерием, на основании которого осуществляется нивелирование социального неравенства в уголовном праве.

Отсюда, опять-таки, чтобы «при избрании меры уголовноправового воздействия учесть индивидуальные особенности конкретного случая и лица, совершившего конкретное преступление», не следует, используя принцип гуманизма (а значит, и справедливости), пренебрегать принципом равенства, ибо общественная опасность «конкретного случая и лица, совершившего конкретное преступление», и есть те «равная мера» и «одинаковый масштаб», о которых писали К. Маркс и В. И. Ленин и на которые ссылаются С. Г. Келина и В. Н. Кудрявцев.

Определение принципа равенства граждан перед законом, данное в ст. 4 УК, подвергнуто критике. Так, А. И. Бойко считает, что «общепризнанный во всех отраслях права принцип в ст. 4 УК сформулирован неудачно. Практически любое личностное обстоятельство, оцененное законодателем как индифферентное для решения судьбы виновного, может быть опровергнуто либо порождает многочисленные вопросы». Он высказывает сомнения в «обещанной нейтральности имущественного положения виновного для уголовного законодательства и его пользователей. Причина этого заключается в стремительном имущественном расслоении российского общества. Для мудрого законодателя – настораживающий факт. Факт, требующий выверенных упредительных мер, исключающих даже намек на переход к кастовому законодательству, приобретение правовых преимуществ экономическими хозяевами жизни». При этом А. И. Бойко полагает, что и «окончание статьи не дарит ясности правоприменителю. Уязвимый перечень якобы нейтральных обстоятельств оставлен открытым. Проще и лучше было бы оговорить, что все лица равны перед законом и судом независимо от каких-либо фактических обстоятельств, за исключением возраста и состояния психического здоровья. В противном случае имеется вполне легальная возможность продолжить длинный ряд якобы несущественных данных такими фактами, как возраст, вменяемость, форма вины, степень завершенности предпринятого посягательства, характер участи в групповом преступлении, что недопустимо»256.

В целом надо согласиться с тем, что редакция ст. 4 УК неудачна, что существует опасность приобретения правовых преимуществ состоятельными гражданами страны, что весьма уязвимо равенство перед законом независимо от «также других обстоятельств». Если уж использовать перечень подобных перечисленных в ст. 4 УК обстоятельств, то он действительно должен быть закрытым.

Вместе с тем непонятно, на чем основываются опасения в «легальной возможности» продолжения законодательного ряда обстоятельств именно упомянутыми А. С. Бойко «фактами». Ведь достаточно очевидно, что в основание определения принципа равенства граждан перед законом законодатель поместил норму, предусмотренную ст. 19 Конституции России257, что уголовно-правовой перечень этих обстоятельств остался открытым, скорее всего, как раз изза того, что не закрыт и соответствующий конституционный перечень. Да и вообще, дословно использовав в ст. 4 УК текст первого предложения ч. 2 ст. 19 Конституции, мог ли он, вопреки Конституции, опустить в ст. 4 УК выражение «а также других обстоятельств», корректируя тем самым Конституцию Российской Федерации? Едва ли. Вряд ли и в судебной практике возможно расширение перечня этих конституционно-уголовно-правовых обстоятельств.

Во всяком случае этому перечню совсем не угрожают расширением те «факты», о которых пишет А. И. Бойко, так как определенный возраст – одно из важнейших обстоятельств в гуманистическом аспекте, а «вменяемость, форма вины, степень завершенности предпринятого посягательства, характер участия в групповом преступлении» – находятся в ряду самых значимых критериев общественной опасности преступления и, следовательно, являются теми обстоятельствами, которые непосредственно определяют равенство меры и масштаба в уголовном праве. Иными словами, зависимость принципа равенства граждан перед законом от приведенных А. И. Бойко обстоятельств (как непосредственная, так и опосредованная через принцип гуманизма) представляется очевидной не только ему, но и для судебной практики, и для законодателя.

Предлагаемое А. И. Бойко определение рассматриваемого принципа как равенства «перед законом и судом независимо от каких-либо фактических обстоятельств, за исключением возраста и состояния психического здоровья», хотя и лаконичнее по сравнению с законодательным, вряд ли также можно считать удачным. По меньшей мере, оно неполно, ибо не отражает главного – оснований равенства в уголовном праве. Оно неточно, поскольку под «какимилибо фактическими обстоятельствами» можно подразумевать что угодно, а возраст или состояние психического здоровья в тех ситуациях, когда они соответственно в пределах после молодости и до не наступившей еще старости либо в норме, каким-нибудь особенным гуманистическим значением не обладают.

Неполно выражено равенство и в определении одноименного принципа в ст. 4 УК. По-видимому, это и дало основания Н. Ф. Кузнецовой полагать, что «толкование текста данной статьи в соответствии с ее заголовком должно быть расширительным. Заголовок распространяет принцип равенства на граждан. В тексте же говорится только о лицах, совершивших преступление. Все участники уголовно-правовых отношений – лица, совершившие преступления, потерпевшие, лица, исполняющие и применяющие законы, – обязаны следовать принципу равенства граждан перед законом.

Следовательно, принцип равенства, подобно всем иным уголовно-правовым принципам, имеет своими адресатами законодателя, правоприменителя и граждан (прежде всего, в лице совершивших преступления и потерпевших от преступлений)»258.

Бесспорно, что принцип равенства граждан перед законом охватывает и законотворческую, и правоприменительную сферы, имеет отношение фактически ко всем категориям граждан. Поэтому и несогласованность между названием и содержанием ст. 4 УК должна быть законодательно устранена в пользу первого. Вместе с тем устранение этой несогласованности – лишь частного проявления недостатков ст. 4 УК – связано с общим неправильным концептуальным подходом к выражению принципа равенства граждан в уголовном законодательстве.

Как уже отмечалось, формула принципа равенства граждан перед законом (ст. 4 УК) заимствована из содержания ч. 2 ст. 19 Конституции. Однако конституционные нормы не следует воспроизводить в отраслевом законодательстве.

Это, во-первых, едва ли укрепляет целостность Конституции; вовторых, излишне – Конституция имеет высшую юридическую силу и прямое действие (ч. 1 ст. 15 Конституции). В-третьих, напротив, использование в ст. 4 УК только текста ч. 2 ст. 19 Конституции и игнорирование содержания ч. 1 и 3 этой статьи порождают иллюзию о меньшей значимости в уголовном праве равенства всех перед судом, нежели законом; о меньшей ценности равенства прав и свобод между мужчиной и женщиной, их равенства в возможностях реализации этих прав и свобод, чем равенства лиц, совершивших преступления. Отсюда в целом создается впечатление о большей важности в уголовном праве интересов последних по отношению к интересам всех граждан. Наконец, в-четвертых, заимствование содержания отдельных норм Конституции по существу не разрешает проблемы выражения принципа равенства в законе.

«Следование принципу равенства законодателем, – указывает Н. Ф. Кузнецова, – означает такую криминализацию деяний, которая не ставила бы вне ответственности какие-либо категории правонарушителей. Равной должна быть и защита интересов потерпевших – граждан, а также общества и государства. При этом криминализация деяний со специальным субъектом, например, должностным лицом, военнослужащим, судьей и т. д., за которые другие граждане не наказываются, не противоречит принципу равенства граждан перед законом»259.

Всем этим, да и некоторым другим, почти аксиоматичным, положениям уголовного права конституционное отражение равенства как принципа уголовного законодательства не соответствует. Различие между предметами конституционного и уголовного права предопределяет и различие между содержанием принципов равенства в этих отраслях права.

Отмеченная Н. Ф. Кузнецовой многоадресность принципа равенства в уголовном законодательстве вытекает из его многоаспектности, которая, в свою очередь, как раз и обусловливается сложной структурой предмета уголовного права, задачами, стоящими перед данной отраслью.

Все участники уголовно-правовых отношений находятся в сфере влияния принципа равенства. Однако следовать ему в строго юридическом смысле слова обязаны, прежде всего, законодатель, следователь и суд. Лицам, совершившим преступления (и этим отчасти, конечно, нарушившим принцип равенства), свойственно, скорее, право требовать от законодателя и правоприменителей равного к себе, как и к другим лицам, отношения, чем обязанность блюсти принцип равенства. В целом не столько обязанностью следовать принципу равенства, а правом на его соблюдение государством и другими лицами характеризуется юридический статус потерпевших и иных граждан, соприкасающихся с уголовным правом.

Конкретное наполнение принципа равенства, а отсюда и сочетание соответствующих обязанностей и прав участников уголовноправовых отношений как раз и зависят от содержания конкретных элементов структуры предмета уголовного права.

Можно выделить следующие основные аспекты принципа равенства граждан перед законом.

1. Этот принцип предполагает равную по способу и мерам воздействия на виновных правовую защищенность одинаковых по социальной значимости интересов и соответственно неравную, адекватную иерархии общественных отношений, составляющих предмет уголовно-правовой охраны, правовую защищенность неодинаковых интересов260.

Равная правовая защищенность одинаковых по социальной ценности общественных отношений обеспечивается законодателем при криминализации деяний и окончательно реализуется в суде применительно к каждому конкретному случаю. Другое дело, что и законодательное обеспечение, и судебная реализация этого аспекта равенства граждан перед законом могут быть полными или неполными, вообще осуществленными либо не осуществленными. Потому и исследование уголовного законодательства и практики его применения под этим углом равенства представляется очень важным и весьма перспективным с точки зрения их совершенствования.

Так, именно этот аспект равенства не до конца учтен при криминализации неправомерного завладения автомобилем или иным транспортным средством без цели хищения (ст. 166 УК) и невыплаты заработной платы, пенсий, стипендий, пособий и иных выплат (ст. 145¹ УК). По сравнению с УК 1960 г. необоснованно было декриминализировано и неправомерное завладение чужим недвижимым имуществом (ст. 148² ).

Интересы собственников иного, нежели транспортные средства, имущества в силу действующего законодательства оказались ущемленными в правовой защищенности. Может быть неправомерное завладение автомобилем или иным транспортным средством без цели хищения в жизни и встречается чаще, чем неправомерное завладение без цели хищения иным ценным или недвижимым имуществом, значительными суммами выплат (допустим, в бюджетных организациях) по заработной плате или иным платежам. Однако отсюда совсем не вытекает, что по стоимости сравнимое с автомобилем или иным транспортным средством другое имущество должно оставаться без соответствующей уголовно-правовой защиты. Ведь норма, предусмотренная ст. 166 УК, включена теперь в главу 21 («Преступления против собственности»), а не в главу 10 Особенной части УК 1960 г. («Преступления против общественной безопасности, общественного порядка и здоровья населения»), в которой ранее и находился ее прототип, описанный в ст. 212¹ УК 1960 г. (угон транспортных средств). Почему же тогда интересы собственников и владельцев иного, чем транспортные средства, имущества, по существу, в нарушение ч. 2 ст. 8 Конституции не охраняются уголовным законом?261

Равная правовая защищенность предполагает как одинаковую охрану единых интересов (в приведенном примере тождественных отношений собственности), так и равенство независимо от субъектов, чьи интересы ставятся или должны быть поставлены под охрану уголовного закона. С этих позиций представляется небезупречным решение законодателя, оставившего в качестве квалифицирующего признака «причинение значительного ущерба гражданину» в составах хищений чужого имущества. Тем самым не только были нарушены требования ч. 2 ст. 8 Конституции (где указывается, что «в Российской Федерации признаются и защищаются равным образом частная, государственная, муниципальная и иные формы собственности»), но и подорваны единые основания ответственности за эти преступления.

Обратной стороной равной правовой защищенности одинаковых интересов выступает неравная защищенность разных по социальной значимости интересов. Социальная же значимость последних обусловливается объемом сферы проявления соответствующих общественных отношений и их важностью. Так, общественная безопасность как объект уголовно-правовой охраны органически включает в себя такие объекты, как жизнь, здоровье и собственность. Поэтому, казалось бы, общественная безопасность по отношению к ним и в законе должна была бы защищаться в приоритетном порядке. Однако применительно, например, к нормам о терроризме (ст. 205 УК) и бандитизме (ст. 209 УК) этого не сделано, что обусловило противоречащее социальным реалиям снижение значения этих норм в борьбе с преступностью262.

2. Реализация принципа равенства в законотворческой и правоприменительной сферах невозможна без определения единого, равного, адекватного социальным реалиям масштаба криминализации и пенализации в уголовном законодательстве. Этим масштабом может быть только точное, адекватное отражение в нем всех разновидностей, нюансов общественно опасного поведения как социального субстрата уголовного права. При этом его законодательное отражение должно включать в себя как точное выражение фактических признаков данного вида поведения человека, так и признаки, обусловливающие его общественную опасность. Только на основе первых можно отыскать, а значит, и идентифицировать такое поведение посредством уголовного законодательства, а на основе вторых – прибегнуть к конкретной мере уголовно-правового воздействия как законодателем, так и судом. Поэтому неверное отражение в уголовном законе и тех, и других признаков реального общественно опасного поведения влечет за собой неточность масштаба уголовной ответственности, а следовательно, и неравенство граждан перед уголовным законом.

К примеру, неточным по фактическим признакам представляется законодательное отражение нарушения правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств (ст. 264 УК). Исключение Федеральным законом от 25 июня 1998 г.263 такого признака ч. 1 ст. 264 УК, как «причинение крупного ущерба», подорвало единство общих и специальных оснований уголовной ответственности по этой категории дел. Действительно, надо ли было в УК 1996 г. выделять отдельную главу (гл. 27) о транспортных преступлениях, чтобы встать перед необходимостью квалификации весьма распространенных из них по нормам о преступлениях против собственности? Потому законодатель должен вернуться к первоначальной редакции диспозиции ч. 1 ст. 264 УК264.

Уголовное законодательство пробельно и по признакам, характеризующим общественную опасность хищений чужого имущества. В условиях ясного осознания в обществе того факта, что в России еще далеко не уничтожена почва для совершения хищений на многие миллионы рублей, а то и долларов США, трудно объяснить отсутствие нормы, предусматривающей большую, чем десять лет лишения свободы, ответственность за хищение в особо крупном размере. Тем более, что ст. 164 УК (хищение предметов, имеющих особую ценность) не охватывает особо крупных хищений чужого имущества, не связанных с предметами или документами, имеющими особую историческую, научную, художественную или культурную ценность. Вот и получается, что за кражу либо хищение путем присвоения или растраты в сотни тысяч и миллионы долларов можно «искупить свою вину» за считанные годы и по выходу из мест «не столь отдаленных» быть с восторгом встреченным средствами массовой информации265.

3. Равенство субъектов регулятивных и охранительных отношений в целом предопределяется их равенством по отношению к предмету уголовно-правовой охраны и общественно опасному поведению, выраженному в нормах уголовного закона.

Вместе с тем помимо указанного равенство в регулятивных отношениях предполагает и равенство их субъектов применительно в правомерному (общественно полезному или общественно нейтральному) поведению людей и к принудительным мерам медицинского характера, применяемым к невменяемым. Именно с этим (т. е. с бытовавшей в российской практике определенной дискриминацией должностных лиц правоохранительных органов и граждан, имевших возможность обратиться за помощью к органам власти), по-видимому, и можно связать положение о том, что «право на необходимую оборону имеют в равной мере все лица независимо от их профессиональной или иной специальной подготовки и служебного положения. Это право принадлежит лицу независимо от возможности избежать общественно опасного посягательства или обратиться за помощью к другим лицам или органам власти» (ч. 3 ст. 37 УК).

Скорее всего, как раз в целях уравнивания и расширения прав невменяемых Федеральным законом от 20 марта 2001 г. «О внесении изменений и дополнений в некоторые законодательные акты Российской Федерации в связи с ратификацией Конвенции о защите прав человека и основных свобод» ч. 2 ст. 102 УК (продление, изменение и прекращение применения принудительных мер медицинского характера) после слов: «Лицо, которому назначена принудительная мера медицинского характера, подлежит освидетельствованию комиссией врачей-психиатров не реже одного раза в шесть месяцев для решения вопроса о наличии оснований для внесения представления в суд о прекращении применения или об изменении такой меры» и дополнена новыми предложениями следующего содержания: «Освидетельствование такого лица проводится по инициативе лечащего врача, если в процессе лечения он пришел к выводу о необходимости изменения принудительной меры медицинского характера либо прекращения ее применения, а также по ходатайству самого лица, его законного представителя и (или) близкого родственника. Ходатайство подается через администрацию учреждения, осуществляющего принудительное лечение, вне зависимости от времени последнего освидетельствования»266.

Равенство в охранительных отношениях (т. е. в связях между государством и способными быть субъектами преступлений лицами), возникающих на основе уголовного законодательства по поводу содержания мер уголовной ответственности при нарушении виновными лицами регулятивных отношений, обусловливается равенством таких лиц применительно к мерам уголовной ответственности и содержанию соответствующих регулятивных отношений.

Так, думается, именно неравенством (основанным на неадекватном отражении в законодательстве реальных видов общественно опасного поведения) в регулятивных, а как следствие этого и в охранительных отношениях и объясняется то неравенство, которое нередко, по мнению Н. Ф. Кузнецовой, имеет место между субъектами преступлений, предусмотренными нормами глав 23 («Преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях») и 30 («Преступления против государственной власти, интересов государственной службы и службы в органах местного самоуправления») УК. Действительно в силу ч. 2 примечания к ст. 201 УК (злоупотребление полномочиями) «уголовные дела о злоупотреблениях полномочными управленцами негосударственных структур превращены в дела частного обвинения. Уголовные дела об аналогичных делах государственных служащих сохранили публичный характер». Так оно и есть, что «равные по функциям субъекты преступлений, предусмотренных этими главами, отвечают поразному. Объем криминализации общественно опасных деяний и санкций за них ýже и либеральнее применительно к частным управленцам, шире и строже – к государственным должностным лицам»267.

4. Таким образом, вопреки широко распространенному мнению и содержанию ст. 4 УК, равенство в ответственности отнюдь не является единственным выражением принципа равенства граждан перед законом. Более того, речь о нем можно вести лишь после того, как созданы законодательные предпосылки действительного равенства в правовой защищенности; обретено нормативное выражение единого, равного, адекватного по социальным реалиям масштаба криминализации и пенализации; обеспечено подлинное равенство субъектов регулятивных и охранительных уголовно-правовых отношений, ибо равенство в ответственности выступает во многом лишь как следствие таковых.

Во многом потому, что без обеспечения реального равенства в указанных аспектах невозможно подлинное равенство в ответственности перед законом. Не полностью в связи с тем, что равенство в ответственности является и следствием совершенного виновным общественно опасного деяния. Иными словами, равенство в ответственности двуедино, поскольку его содержание образуют равенство в законе и равенство фактически совершенного.

Вместе с тем общепризнанное понимание последнего как точное установление фактических обстоятельств совершенного преступления не может считаться полным. Безусловно, что без точного установления этих обстоятельств не может быть равенства в ответственности. Однако такое равенство помимо всего предполагает не только одинаковую квалификацию содеянного и назначение наказания в пределах санкции нормы Особенной части УК, но и точную на основе всех соответствующих норм его Общей части и с учетом внутривидовых признаков совершенного преступления меру ответственности.

Равенство в уголовной ответственности, следовательно, имеет как правотворческий, так и правоприменительный аспекты. Правоприменительный же аспект в силу ч. 1 ст. 49 Конституции реализуется только судом. Отсюда, указав в ст. 4 УК на равенство граждан перед законом, законодатель должен был бы упомянуть и об их равенстве перед судом. Последнее как раз и охватывает не только равенство перед законом и равенство в способе установления фактически совершенного, но и равенство в механизме учета (оценки) общественно опасного деяния (преступления), совершенного виновным, в мере его уголовной ответственности.

В этом механизме центральное положение занимают законодательные понятия, отражающие единство и одновременно многообразие общественно опасного (преступного) поведения человека, его общие и индивидуальные свойства. Однако и среди них понятиям «характер» и «степень» общественной опасности преступления принадлежит ведущее место268. Поскольку посредством именно этих понятий в уголовном праве прежде всего и выражается единство масштаба криминализации и пенализации, равенство всех применительно к законодательным моделям (составам) преступлений и реально совершаемым преступлениям, понятия «характер» и «степень» общественной опасности преступления лучше всего и подходят для обозначения единого основания того аспекта принципа равенства граждан перед законом, который и связан с их ответственностью.

Однако прежде чем на основании изложенного попытаться предложить свою трактовку принципа равенства, следует сделать еще одно общее замечание. Название «принцип равенства граждан перед законом» (ст. 4 УК) едва ли тоже можно считать точным, полностью отражающим содержание равенства как принципа уголовного законодательства. Оно не охватывает равенства правовой защищенности одинаковых, как и у граждан, интересов юридических лиц и государства, не предполагает обязанностей у законодателя и суда по обеспечению реализации принципа равенства на основе единого социального субстрата уголовного права – общественно опасного поведения людей, оставляет за пределами регулятивных и охранительных уголовно-правовых отношений все иные, кроме граждан, субъекты. Потому подлежит уточнению и заголовок ст. 4 УК. В итоге, можно предложить примерно такую редакцию данной статьи:

Статья 4. Принцип равенства перед законом и судом

Все равны перед законом и судом. Равенство обеспечивается равной охраной одинаковых интересов всех субъектов социальной жизни, равной ответственностью лиц, совершивших одинаковые по характеру и степени общественной опасности преступления.

§ 2. Принцип гуманизма

Принцип гуманизма в законе сформулирован так:

«1. Уголовное законодательство Российской Федерации обеспечивает безопасность человека.

2. Наказание и иные меры уголовно-правового характера, применяемые к лицу, совершившему преступление, не могут иметь своей целью причинение физических страданий или унижение человеческого достоинства» (ст. 7 УК).

Гуманизм в юридической литературе определяется весьма широко. К примеру, Р. Р. Галиакбаров выделяет следующие признаки принципа гуманизма: а) он обеспечивает безопасность в обществе и государстве (уголовный закон должен защищать интересы законопослушного большинства населения); б) он конкретизируется в экономии жестких мер уголовно-правового воздействия, уголовное наказание рассматривается как крайняя, вынужденная мера; в) к лицам, совершившим преступление, не применяются калечащие, членовредительские и позорящие наказания; г) сама система наказаний построена по схеме от мягких наказаний к более жестким, точно так же сконструированы санкции конкретных статей; д) установлен мораторий на применение смертной казни, на Президента РФ возложен контроль за обоснованностью такого приговора даже при отсутствии просьбы о помиловании; е) законом предусмотрена возможность условно-досрочного освобождения от наказания, условного осуждения, амнистии, помилования и т. п., а также варианты освобождения от уголовной ответственности или применения мягких мер воздействия при совершении преступления впервые, в силу случайного стечения обстоятельств; ж) установлен особый режим ответственности несовершеннолетних; з) определена возможность освобождения от уголовной ответственности (статьи 75–78 УК)»269.

К этому остается добавить, что сфера реализации гуманизма еще шире, ибо она распространяется и на содержание диспозиций и санкций норм Особенной части УК. Гуманизм как основополагающая идея уголовного права, преломляясь в содержании каждой из таких норм, тем самым облекает себя в правовую форму, становясь при этом уже выражением гуманизма как принципа уголовного законодательства.

Из законодательного определения гуманизма вытекают два аспекта рассмотрения этого принципа. Первый из них заключается в подчинении иерархии интересов, охраняемых нормами уголовного права, гуманистическими ценностями, в наиболее полном отражении в этих нормах приоритета прав и свобод человека и гражданина (ст. 2 Конституции). Второй связан с гуманным отношением к виновным при реализации норм, предусматривающих ответственность за совершенные ими преступные деяния. Точное выражение принципа гуманизма в уголовном законодательстве во многом представляет собой проблему уяснения соотношения этих двух аспектов гуманизма, взвешенного подхода к человеку как объекту и уголовноправовой охраны, и уголовно-правового воздействия.

Нарушение этого соотношения, с одной стороны, может повлечь применение жестоких, несообразующихся с идеями равенства, справедливости и человечности мер уголовного наказания за ущемление любого из интересов, связанных с личностью члена общества, а с другой – привести за счет умаления значения, необеспечения уголовно-правовой охраны интересов граждан к неоправданно мягким, несправедливым, следовательно, попирающим сущность самого этого понятия наказаниям.

По-видимому, как раз упустив из виду первый аспект гуманизма, Т. В. Кленова пишет: «Принцип гуманизма, не характерный в целом для уголовного права с его множественными запретами и жесткими видами наказаний, включая смертную казнь, имеет назначением ограничение уголовного принуждения, что отражается и в определении целей уголовного наказания, и в правилах его назначения»270. Задолго до Т. В. Кленовой И. И. Карпец, также имея в виду применение в качестве мер уголовного наказания смертной казни, длительных сроков лишения свободы, отмечал: «Иногда такое положение называют гуманизмом. Гуманизм по отношению к обществу. Мы полагаем, что это все-таки не гуманизм, а вынужденное, в интересах общества, отступление от последовательного проведения в жизнь этого принципа»271.

Правильно, смертную казнь, длительные сроки лишения свободы, как и некоторые другие запреты и жесткие виды наказаний, отнести к числу гуманных и объяснить исключительно любовью и заботой о преступнике нельзя. Между тем не менее верно и то, что после смертной казни лишение свободы – самый негуманный вид наказания, что через призму блага преступника назначение любого его срока может оказаться нежелательным. Наказание, с точки зрения интересов лица, совершившего преступление, может быть абсолютно негуманным (смертная казнь) и относительно негуманным (другие виды наказания – хотя здесь выглядит логически безупречным и высказывание об их относительной гуманности). В этом плане последовательное претворение в уголовном законодательстве принципа гуманизма невозможно, ибо оно означает лишь одно – освобождение виновного от наказания, да и то, наверное, если за этим не следует применение иных мер уголовно-правового характера.

«Основной канал реализации современных гуманистических представлений в уголовном праве, – подчеркивает А. И. Бойко, – безусловно, проявляется в отношении к преступнику. Состоялся отказ от кары, возмездия, как одной из главных задач преследования; цели превенции и исправления, названные в УК, безусловно, человечнее. Дальнейшая гуманизация уголовного права реализуется в постепенном облагораживании видов и объема употребляемых средств в борьбе с преступностью. Эта зримая перспектива именуется в науке принципом экономии репрессии. Отнесем сюда институты освобождения от уголовной ответственности и наказания, сужение объема и выставление специальных ограничений для применения смертной казни. Экономия уголовно-правовых средств осуществляется по гуманным соображениям, но при неизменном условии их достаточности для достижения задач уголовноправового регулирования.

В целом стратегия уголовного права и карательных отраслей в части демонстративно-гуманного управления будет связана прежде всего с увеличением удельного веса, значимости сведений о личности правонарушителя: tat justiz – person justiz. Эту миссию уголовного законодательства надо выполнять здраво, т. е. постепенно, без идеологической ретивости. Торопиться медленно, через уравнивающий шаблон ответственности (состав преступления), постепенно увеличивая количество используемых данных о личности, сначала лишь для определения размера наказания, а в будущем, вполне возможно, и для решения основного вопроса уголовного права – привлекать или не привлекать участника преступления к уголовной ответственности»272.

При том, что А. И. Бойко пишет о «неизменном условии» экономии уголовно-правовых средств, «их достаточности для достижения уголовно-правового регулирования», о гуманном подходе, который «проявляется в отборе объектов уголовно-правовой охраны», указывая, что «гуманизм уголовного права внешне противоречив: необходимо охранять общественные устои от эксцессов конкретных людей и в то же время относится к посягателям как к действительным членам пострадавшего общества, проявляя сострадание к преступнику, помнить об обиде потерпевшего»273, его позиция противоречива, двойственна, пожалуй, даже эклектична.

Хотя действительно «состоялся отказ от кары, возмездия, как одной из главных задач преследования» (справедливости ради, следует, однако, заметить, что и по дореформенному уголовному праву многие ученые относились к каре лишь как к средству достижения целей наказания274), карательный элемент наказания остался, иначе наказание перестало бы быть самим собой. В. К. Дуюнов пишет, что «уголовное наказание является по своей сути не принуждением, а карой, оно служит одной из форм реализации кары – осуждения, порицания осужденного и совершенного им преступления»275. Поэтому, как ни «облагораживай» наказание, оно всегда будет связано с ухудшением правового статуса лица, совершившего преступление, всегда в той или иной мере будет причинять страдания преступнику.

«Демонстративно-гуманное управление», если под ним понимается назначение гуманного наказания, должно непременно сочетаться с «демонстративно-справедливой», нередко жесткой защитой гуманистических ценностей общества. Ведь ясно, что уголовное право предназначено, прежде всего, для охраны «общественных устоев от эксцессов конкретных людей» (фундаментом же этих устоев как раз и выступают гуманистические ценности), а лишь затем для «облагораживания видов и объема употребляемых средств в борьбе с преступностью».

Очевидно и то, что бесконечное «увеличение удельного веса, значимости сведений о личности правонарушителя», использование состава преступления только как «уравнивающего шаблона276 ответственности» ведет к деформации сначала действительно равного и справедливого основания назначения наказания, а потом и к подрыву единственного реального основания и к неадекватности масштаба уголовной ответственности – фактически совершенного виновным преступления. Отнюдь не все сведения о личности преступника имеют значение для наказания, а лишь те из них, которые существенны в аспекте более гуманного к нему отношения. Перечень же таких сведений ограничен, ибо он связан с обстоятельствами нерядовыми, нетипичными (старостью или несовершеннолетием, болезнью либо наличием иждивенцев и т. п.), требующими особой оценки судом посредством более мягкого наказания. Обычные же, типичные обстоятельства такой оценки не предполагают, поскольку в целом они уже учтены законодателем в соответствующих нормах Общей и Особенной частей УК, ибо именно на них и рассчитаны общие правила назначения наказания. Отсюда и «увеличение удельного веса» данных о личности преступника может происходить в основном лишь за счет этих типичных (хотя в жизни, может быть, и самых разнообразных), несущественных в аспекте принципа гуманизма обстоятельств. Учет несущественного либо уже учтенного законодателем как раз и подрывает единое основание уголовной ответственности, ведет к попранию принципа равенства граждан перед законом как безусловного основания для реализации принципа гуманизма в уголовном праве.

Значение совершенного лицом преступного деяния отнюдь не сводится к «уравнивающему шаблону ответственности», оно намного больше, так как только характер и степень общественной опасности преступления предопределяют вид и размер назначаемого виновному наказания. Значимые в гуманистическом отношении обстоятельства могут лишь смягчить таковое, иногда быть причиной освобождения лица от уголовной ответственности либо наказания. Однако и в этих случаях смягчающие обстоятельства обретают свое значение только на основе и с учетом характера и степени общественной опасности реального преступления.

Конечно, надо относиться «к посягателям как к действительным членам пострадавшего общества, проявляя сострадание к преступнику», но при этом недостаточно лишь «помнить об обиде потерпевшего». Обида обиде рознь. Одно дело оскорбление потерпевшего, а другое – его убийство. Вместе с тем в любой ситуации «наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости, а также в целях исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений» (ч. 2 ст. 43 УК). Иными словами, наказание применяется в целях защиты интересов общества и потерпевшего, восстановления его, а значит, и общества (не следует забывать, что пострадавший тоже «действительный» член общества) прав и интересов. Поэтому при назначении наказания чувство сострадания должно иметь место отнюдь не только к преступнику, но и к потерпевшему, обществу в целом.

Даже признавая, что «проблема гуманизма в праве имеет весьма широкое содержание» и «проявляется в характере общественных отношений, охраняемых уголовным правом, в методах такой охраны, в видах и размере санкций, предусматриваемых законодателем за совершение преступлений, и т. д.», некоторые ученые, тем не менее, предлагали понимать под этим принципом «только один аспект проявления гуманизма в уголовном праве: определение формы и размера ответственности лицу, совершившему преступление»277.

Уголовное право карает виновного, в чем и состоит существенная особенность данной отрасли права. Кара же есть всегда лишение преступника определенных благ («лишение или ограничение прав и свобод» – ч. 1 ст. 43 УК), будь то: жизни, свободы, имущества, ограничение в иных правах и т. п. С позиций назначаемого виновному наказания принцип гуманизма и представляется «не характерным в целом для уголовного права» (Т. В. Кленова), его «отступлением от последовательного проведения в жизнь» (И. И. Карпец), «внешне противоречивым», хотя «основной канал» его реализации «проявляется в отношении к преступнику» (А. И. Бойко), да и определяется только через «один аспект проявления гуманизма в уголовном праве» (С. Г. Келина).

Рассмотрение упомянутыми авторами принципа гуманизма преимущественно или исключительно через призму наказания сужает его содержание, превращая в неразрешимое противоречие278 между карой как необходимым элементом наказания и гуманным отношением к преступнику, которое, казалось бы, по смыслу слова должно характеризоваться любовью к нему и заботой о его благе279. Следовательно, гуманизм этими авторами определяется не как принцип уголовного законодательства, а как принцип назначения наказания. Для преодоления указанного противоречия необходим более широкий и со стороны предмета уголовно-правовой охраны взгляд на содержание принципа гуманизма.

Н. А. Лопашенко выделяет две стороны гуманизма: проявляющуюся «во всесторонней охране личности, ее прав и интересов от преступных посягательств» и связанную «с защитой прав и интересов преступника»280.

В законодательной формулировке, пишет А. Н. Игнатов, «отражены две стороны гуманизма: обеспечение безопасности членов общества от преступных посягательств и обеспечение прав человека совершившему преступление лицу. В первом случае установление уголовной ответственности, в отдельных случаях достаточно суровой, должно оказывать сдерживающее влияние на неустойчивых членов общества и предупреждать совершение преступлений, обеспечивая тем самым защиту общества. Принцип гуманизма также направлен на обеспечение прав человека преступившим закон и совершившим преступление лицам»281.

По мнению И. Я. Козаченко, «сущность принципа гуманизма заключается в признании ценности человека (однако не только преступника, но и в первую очередь того, кто пострадал от него). В частности, он выражается в том, что уголовная мера, влекущая существенное ущемление правового статуса осужденного, преследует единственную цель – оградить интересы других, правопослушных граждан, от преступных посягательств. В целях положительного влияния на виновного к нему должна применяться минимально необходимая мера уголовного наказания»282.

«Гуманизм уголовного права, – подчеркивал Б. В. Здравомыслов, – прежде всего и должен проявляться в обеспечении уголовно-правовыми средствами личности, человека и гражданина, собственности от преступных посягательств. Гуманным, обоснованным и справедливым будет применение самых строгих мер уголовного наказания к лицам, совершающим тяжкие преступления, к организаторам и активным участникам преступных группировок, создающим у людей чувство страха за жизнь и безопасность свою и близких, неуверенность в том, что они будут надежно защищены от преступников. Вместе с тем гуманизм предполагает и возможно мягкое отношение к лицам, совершившим преступления, не обладающие высокой степенью опасности, не причинившие тяжких последствий, к тем, кто впервые нарушил уголовный закон, искренне в этом раскаялся, стремился возместить причиненный вред и т. п.»283.

«Гуманизм, – отмечает Н. Ф. Кузнецова, – имеет две стороны. Одна обращена к потерпевшим от преступления. Другая – к субъекту преступления. Поэтому гуманизм вначале раскрывается как всесторонняя охрана человека, гражданина, его жизни, здоровья, прав от преступных посягательств». При этом она обращает внимание на то, что «гуманизм ни в коей мере не означает необоснованный либерализм, что, к сожалению, в судебной практике иногда наблюдается. Даже за тяжкие преступления в отношении каждого шестого осужденного назначаются наказания, не связанные с лишением свободы. Между тем структура и динамика преступности отнюдь не обусловливают такую карательную практику. Неоправданный либерализм в наказаниях оборачивается негуманностью в отношении потерпевших от преступлений граждан»284.

В приведенных высказываниях верно обращено внимание на две стороны гуманизма. Вместе с тем если одни авторы, обозначая его первую сторону, указывают на всестороннюю охрану личности, ее прав и интересов от преступных посягательств (Н. А. Лопашенко, Б. В. Здравомыслов), обеспечение безопасности членов общества (А. Н. Игнатов), то другие – делают акцент на защите интересов пострадавших от преступлений (И. Я. Козаченко, Н. Ф. Кузнецова). Разные акценты, расставленные при определении содержания этой стороны гуманизма, едва ли можно объяснить простой случайностью. Скорее, они свидетельствуют о ее сложности, неодноуровневости, во всяком случае, о не совсем полном отражении содержания принципа гуманизма в уголовно-правовой литературе, да и, повидимому, в уголовном законодательстве. Ведь достаточно ясно, что указанный принцип включает в себя и обеспечение безопасности членов общества, и всестороннюю охрану личности, ее прав и интересов, и защиту интересов пострадавших от преступления. В этом аспекте нельзя не признать узким и содержание диспозиции ч. 1 ст. 7 УК, ибо оно охватывает лишь законодательное обеспечение и только безопасности человека. Полнота же такого обеспечения в огромной мере зависит и от суда, а выражение «безопасность человека» (ч. 1 ст. 7 УК), предполагая прежде всего охрану его жизни, здоровья и свободы, оставляет за пределами этого обеспечения все другие многочисленные гуманистические ценности.

Уже давно было предложено отличать гуманизм, который превратился в обществе «в чрезвычайно емкое и универсальное понятие, охватывающее под аксиологическим (ценностным) углом зрения все важнейшие стороны (экономическую, политическую, духовную) человеческого существования», от гуманности, представляющей собой «доброе, мягкое, милосердное отношение к человеку»285. При этом гуманность рассматривается лишь как один из структурных элементов гуманизма286.

Поскольку смысл слов гуманизм («признание ценности человека как личности, его права на свободное развитие и проявление своих способностей, утверждение блага человека как критерия оценки общественных отношений») и гуманность («любовь, внимание к человеку, уважение к человеческой личности; доброе отношение ко всему живому»)287 действительно различен, следует попытаться разобраться, отражается ли это различие на содержании принципа гуманизма.

Положение о том, что «Российская Федерация – социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека» (ч. 1 ст. 7 Конституции), в своей значительной части обладает гуманистическим содержанием. Характеризуя в этом плане предмет уголовно-правовой охраны, следует иметь в виду не только обеспечение условий существования Российской Федерации как социального государства, всемерную охрану прав и интересов личности, но и обеспечение нерушимости устоев развития России как гуманистического государства, незыблемости ее движения вперед по пути к действительно гуманистическому обществу.

Гуманистическая образующая устройства реальных общества и государства (а значит, и ее приоритетная уголовно-правовая охрана) охватывает и предопределяет эффективность уголовно-правового обеспечения всех указанных выше аспектов гуманизма. На самом деле, чтобы обеспечить безопасность граждан как членов общества, прежде необходимо обеспечить безопасность общества и государства в целом. Всесторонняя же охрана интересов личности как минимум предполагает их достойное представительство в иерархии всех общественных интересов, их адекватное место в структуре общественных отношений существующего общества. Очевидно также, что именно содержание гуманистических воззрений общества и государства обусловливают как степень гуманного (доброго, внимательного, уважительного и заботливого) отношения к потерпевшим, так и меру милосердия, человеческого отношения к преступникам.

Отсюда есть все основания говорить о широком и узком значении принципа гуманизма. В широком смысле он связан с обеспечением гуманистических устоев общества и государства, защитой прав и свобод человека и гражданина. И если такие обеспечение и защита свойственны уголовному законодательству, то, несмотря на «применение самых строгих мер уголовного наказания к лицам, совершающим тяжкие преступления» (Б. В. Здравомыслов), для него будет характерным и принцип гуманизма, а такие меры наказания будут во многом лишь проявлением этой обеспечивающей охрану гуманистических ценностей общества стороны данного принципа. Поэтому и «основной канал» реализации принципа гуманизма, вопреки мнению А. И. Бойко, как раз и проходит по предмету уголовно-правовой охраны, а отнюдь не заключен в рамки лишь гуманного отношения к преступнику. Принцип гуманизма, следовательно, находит свое основное воплощение в регулятивных и охранительных уголовно-правовых отношениях, в содержании уголовного законодательства.

В узком смысле принцип гуманизма связан с гуманным отношением к потерпевшему от преступления лицу и преступнику. Его узкое значение обусловлено тем, что основой гуманного отношения к указанным лицам обычно выступает содержание тех же гуманистических ценностей, выраженных в уголовном законодательстве, согласно которым гуманное отношение к преступнику определяется, исходя из характера и степени общественной опасности совершенного им преступления, в строгих рамках возникающего на его основе конкретного уголовно-правового отношения ответственности. Степень заботливости к потерпевшему также зависит от тяжести ущерба, причиненного его интересам, их значимости, т. е. определяется содержанием этого же конкретного отношения ответственности.

Таким образом, узкое понимание принципа гуманизма, его гуманный аспект, обусловливается содержанием гуманизма в широком смысле и определяется лишь применительно к факту совершения конкретного преступления. Гуманность, следовательно, находит свое основное выражение в уголовно-правовых отношениях ответственности, в правоприменительной сфере.

С другой, второй стороной гуманизма связывают «защиту прав и интересов преступника» (Н. А. Лопашенко), «обеспечение прав человека совершившему преступление лицу» (А. Н. Игнатов), применение к виновному «минимально необходимой меры уголовного наказания» (И. Я. Козаченко), по возможности «мягкое отношение к лицам, совершившим преступления, не обладающие высокой степенью опасности…» (Б. В. Здравомыслов).

В целом верно, но не полно. Поскольку наказание и иные меры уголовно-правового воздействия «не могут иметь своей целью причинение физических страданий или унижение человеческого достоинства» (ч. 2 ст. 7 УК), в пределах этой цели безусловно реализуются все те аспекты гуманизма, на которые указывают упомянутые авторы. Вместе с тем, раскрывая гуманизм по отношению к преступнику, нельзя акцентировать внимание исключительно на защите его прав и интересов, обеспечении прав человека, ибо именно наказание, будучи мерой государственного принуждения, заключающейся в лишении или ограничении прав и свобод лица, совершившего преступление (ч. 1 ст. 43 УК), существенно ограничивает его права и интересы, нередко соблюдение применительно к нему отдельных прав человека. К примеру, права на свободу: «Каждый человек имеет право на свободу и личную неприкосновенность» (ч. 1 ст. 5 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 г.288).

Рассмотрение гуманизма лишь через призму минимально необходимой меры наказания или по возможности более мягкого отношения к лицу, совершившему преступление, оставляет в тени другое, помимо милосердия к преступнику, основание – гуманность по отношению к потерпевшему. Права и интересы потерпевшего и преступника, обеспечивающиеся в уголовном законодательстве в общей форме как права и свободы человека и гражданина, неразрывны на конкретном, правоприменительном уровне при выборе меры гуманного отношения как к преступнику, так и к потерпевшему. Ведь наказание, назначаемое лицу, совершившему преступление, в то же время одновременно в существенной своей части выступает и мерой гуманного отношения к пострадавшему от этого преступления.

Ссылаясь на ч. 2 ст. 7 УК, Г. В. Верина пишет: «Однако на сей день процесс исполнения наказания сопряжен с фактическим причинением страданий. Одни из них обусловлены особенностями тех или иных видов наказаний, современным состоянием пенитенциарной системы, другие неизбежно будут и впредь, ибо одно и то же наказание различные люди воспринимают по-разному в зависимости от их личных свойств. Для одних места лишения свободы – это привычный образ жизни, “дом родной”, но от этого оно не перестает быть наказанием, для других – это страшное потрясение, мучение, страдание. Также лишение возможности жить в родном городе и заниматься любимой профессией – страдание для одного, а для другого – это безразличное событие»289.

«Поскольку целью наказания, – отмечает А. Н. Игнатов, – является исправление преступника, а не возмездие за причиненное им зло, достижение этой цели ранее срока, установленного приговором суда, превращает дальнейшее отбывание наказания осужденным в бессмысленную жестокость»290.

Противоречие между содержанием ч. 2 ст. 7 УК и наказанием лишь кажущееся. Последнее действительно причиняет и всегда будет причинять страдания и отнюдь не только из-за современного состояния пенитенциарной системы или по причинам различий в личных свойствах осужденных. Страдают, надо полагать, и те, для кого «тюрьма – дом родной». Может быть, правда, в силу их бытовой непритязательности (что скрывать, иногда условия быта на свободе бывают хуже, чем в местах лишения свободы) и нравственной черствости либо ограниченности страдают меньше, нежели люди с утонченными натурами, вместе со свободой утратившие и многие жизненные блага. Еще два столетия назад Ч. Беккариа писал, что «не чувствительность преступника, а степень вреда, причиненного им обществу, составляет меру наказания, которую должны чинить законы; вред же сей тем более, что сделался гражданином состояния величайшего. Равенство наказания может быть только наружное, ибо оно действительно соразмерно степени чувствительности, отличной в каждом человеке»291.

Страдания292, особенно нравственные, всегда будут соединены с наказанием, поскольку именно они входят в содержание кары – неотъемлемого элемента наказания и средства достижения его целей. Само же наказание назначается совсем не ради причинения физических страданий или унижения человеческого достоинства, а в целях «восстановления социальной справедливости, исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений» (ч. 2 ст. 43 УК).

В связи с этим представляется излишне категоричным утверждение А. Н. Игнатова. Достижение такой цели наказания, как исправление осужденного, не говоря уже о всей сложности установления этого факта, может и не сопровождаться исполнением других его целей: восстановлением социальной справедливости и предупреждением совершения новых преступлений другими лицами. Поэтому в подобных ситуациях едва ли следует столь безапелляционно считать «бессмысленной жестокостью» отбывание наказания полностью, до конца назначенного срока (подчеркнем, срока, признанного судом на основании глубокого исследования всех обстоятельств уголовного дела, личности преступника и с соблюдением всех демократических процессуальных процедур необходимым и достаточным для его исправления).

На наш взгляд, неточности, имеющиеся в процитированных высказываниях Г. В. Вериной и А. Н. Игнатова, объясняются недооценкой значения прав и интересов потерпевшего как гуманистической составляющей одноименного принципа, попыткой подойти к нему или раскрыть его преимущественно с позиций наказания. Между тем принцип гуманизма – это принцип Уголовного кодекса, поэтому его содержание шире, нежели у наказания, а его значение распространяется на все уголовное законодательство.

Хотя гуманизм по отношению к преступнику и потерпевшему, исходя из содержания конкретного отношения ответственности, получает свое окончательное выражение в приговоре суда, обеспечение уже на законодательном уровне справедливого баланса между интересами указанных лиц является необходимой предпосылкой реализации принципа гуманизма на практике. Нарушение же такого баланса в пользу лица, совершившего преступление, или пострадавшего влечет за собой соответственно или ослабление правовой защищенности интересов потерпевшего, либо применение неоправданно жестких мер уголовно-правового характера к преступнику.

К сожалению, исследование действующего уголовного законодательства показывает, что в этом плане есть пробелы, допущенные законодателем, в частности, при конструировании норм Особенной части УК. Личные неотчуждаемые права и свободы потерпевших в современном уголовном праве иногда остаются недостаточно защищенными именно по причине чрезмерной юридической защищенности лиц, совершивших преступления, или, точнее, из-за непонятного стремления законодателя не затронуть мнимых или даже несуществующих интересов последних.

По сравнению с УК 1960 г. в нормах о преступлениях против личности действующего УК гораздо шире используется термин «заведомость». Так, убийство лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии, убийство женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности (п. «в», «г» ч. 2 ст. 105 УК), как и причинение вреда здоровью такому же лицу (п. «б» ч. 2 ст. 111, п. «в» ч. 2 ст. 112 УК), изнасилование заведомо несовершеннолетней потерпевшей, заведомо не достигшей четырнадцатилетнего возраста (п. «д», ч. 2, п. «в» ч. 3 ст. 131 УК), либо насильственные действия сексуального характера, совершенные в отношении заведомо несовершеннолетнего (несовершеннолетней) и в отношении лица, заведомо не достигшего четырнадцати лет (п. «д» ч. 2, п. «в» ч. 3 ст. 132 УК), выступают в качестве квалифицирующих или особо квалифицирующих признаков соответствующих составов преступлений.

Конечно, общественная опасность убийства беременной женщины, изнасилования несовершеннолетней или малолетней, при прочих равных условиях, выше, нежели убийства женщины, не находящейся в состоянии беременности, либо изнасилования взрослой потерпевшей и т. д. Между тем можно ли ставить степень защищенности таких важнейших объектов уголовно-правовой охраны, как жизнь женщины, находящейся в состоянии беременности, половая свобода и половая неприкосновенность несовершеннолетней и малолетней потерпевших только в зависимость от умышленного либо неосторожного отношения виновного к упоминавшимся признакам составов убийства или изнасилования?

Нет. Это несправедливо в отношении потерпевших, пострадавших от действий убийц или насильников, которые хотя и не осознавали, но по обстоятельствам дела должны были и могли осознавать факт и беременности, и соответствующего возраста своих жертв. Вместе с тем усиление уголовной ответственности убийц, причинителей умышленного вреда здоровью, насильников в этих ситуациях стало бы только справедливым и полностью основывающимся на принципе вины. Сейчас же использование законодателем в анализируемых нормах термина «заведомость» предполагает лишь умышленную форму вины, что создает преступникам, по сути безразлично относящимся к названным уголовно-правовым объектам, привилегированное положение как по отношению к попранным правам потерпевших, так и по отношению к тем, кто совершил аналогичные преступления.

В этом аспекте применительно к ст. 117 УК 1960 г. (изнасилование) весьма убедительно звучал п. 9 Постановления Пленума Верховного Суда СССР от 25 марта 1964 г. «О судебной практике по делам об изнасиловании», в котором указывалось, что уголовной ответственности за изнасилование несовершеннолетней потерпевшей подлежит «лицо, которое знало или допускало, что совершает насильственный половой акт с несовершеннолетней, либо могло и должно было это предвидеть. При этом суды должны учитывать не только показания самого обвиняемого, но и тщательно проверять их соответствие всем конкретным обстоятельствам дела, не допуская необоснованного освобождения виновных от ответственности за изнасилование несовершеннолетней. В то же время суды должны иметь в виду, что при наличии доказательств, подтверждающих, что виновный добросовестно заблуждался относительно фактического возраста потерпевшей, несовершеннолетие потерпевшей не может служить основанием для квалификации его действий по ч. 3 ст. 117 УК РСФСР и соответствующих статей УК других союзных республик»293.

Сейчас же логически не выдержано и само содержание норм, предусматривающих ответственность за упомянутые преступления против личности. Так, в ч. 3 ст. 131 в числе особо квалифицирующих признаков также названы изнасилование, «повлекшее по неосторожности смерть потерпевшей» (п. «а») и «повлекшее по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью потерпевшей, заражение ее ВИЧ-инфекцией или иные тяжкие последствия» (п. «б»). Можно, конечно, спорить: эти ли составы изнасилования или изнасилование «потерпевшей, заведомо не достигшей четырнадцатилетнего возраста» (п. «в» ч. 3 ст. 131 УК), общественно опаснее? Вполне возможно, что причинение смерти по неосторожности (по примеру ч. 4 ст. 111 УК – умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего) – самостоятельное основание для ответственности, допустим, в пределах санкции гипотетической ч. 4 ст. 131 УК.

Однако представляется недопустимым соединение в рамках диспозиции одной части статьи УК составов с разными формами вины: двойной (п. «а», «б», ч. 3 ст. 131) и умышленной (п. «в» ч. 3 ст. 131). Да и почему, собственно, жизни и здоровью как дополнительным объектам охраны при изнасиловании отдается столь очевидный приоритет над таким же дополнительным объектом при том же самом виде изнасилования, как половая неприкосновенность малолетней?

Изложенное позволяет сделать вывод о том, что исключение выражений «заведомо для виновного» и «заведомо» из диспозиций норм, предусмотренных п. «в», «г» ч. 2 ст. 105 УК, п. «б» ч. 2 ст. 111 УК, п. «в» ч. 2 ст. 112 УК, п. «д» ч. 2, п. «в» ч. 3 ст. 131 УК, п. «д» ч. 2, п. «в» ч. 3 ст. 132 УК, повысило бы эффективность борьбы с подобного рода преступлениями и укрепило гуманистические гарантии прав и свобод потерпевших в уголовном праве.

Если резюмируя сказанное, попытаться выделить основные положения, которым должно соответствовать определение гуманизма как принципа уголовного законодательства, необходимо, по меньшей мере, указать на следующее:

1) оно должно включать в себя обеспечение гуманистических основ общества и социального государства, ибо без этого обеспечение безопасности человека попросту невозможно;

2) определение должно отражать весь комплекс прав и интересов личности, а не замыкаться сферой безопасности человека;

3) оно должно предлагать не просто обеспечение прав и интересов личности (что в целом было присуще и УК 1960 г.), а в силу ст. 2 Конституции РФ их приоритетную защиту;

4) поскольку реализация принципа гуманизма на практике осуществляется судом, его значение наряду с уголовным законодательством должно быть нормативно закреплено;

5) так как гуманное отношение к преступнику и к потерпевшему неразрывно связаны между собой, определяются на правоприменительном уровне, исходя из их соотношения, законодательная дефиниция должна отражать и тот, и другой аспекты гуманизма;

6) поскольку гуманность к упомянутым лицам имеет свои пределы и реализуется с учетом характера и степени общественной опасности преступления, совершенного виновным, значимости тех отношений, нарушением которых причиняется ущерб потерпевшему, основания и критерии таких пределов тоже должны быть обозначены в указанной дефиниции;

7) при формулировании принципа гуманизма должно быть использовано только понятие «меры уголовно-правового характера»294, ибо употребляемое сейчас наряду с ним выражение «наказание» охватывает, хотя и самую значительную, но лишь часть мер уголовно-правового воздействия, что вносит в определение признаки, свойственные принципам меньшего объема, сужает содержание гуманизма как принципа уголовного законодательства до объема принципа назначения наказания.

Основываясь на обозначенных выше положениях, для более адекватного отражения принципа гуманизма в уголовном законодательстве, можно предложить примерно такую редакцию его определяющей нормы:

Статья 7. Принцип гуманизма

1. Уголовное законодательство и суды Российской Федерации обеспечивают охрану гуманистических основ гражданского общества и социального государства в России, приоритетную защиту прав и свобод человека и гражданина.

2. Меры уголовно-правового характера, не имеющие своей целью причинение физических страданий или унижение человеческого достоинства, применяются в зависимости от характера и степени общественной опасности совершенного лицом преступления, тяжести ущерба, причиненного пострадавшему от преступления гражданину.

§ 3. Принцип справедливости

Принцип справедливости изложен в Уголовном кодексе так:

«1. Наказание и иные меры уголовно-правового характера, применяемые к лицу, совершившему преступление, должны быть справедливыми, то есть соответствовать характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности виновного.

2. Никто не может нести уголовную ответственность дважды за одно и то же преступление» (ст. 6).

Несмотря на то, что справедливость закреплена в уголовном законодательстве в качестве лишь одного из его принципов, в уголовно-правовой литературе сохранился подход к справедливости как к явлению, которое «охватывает все стороны нашего бытия, характеризует все позитивные общественные отношения. Она всегда носит политический характер, меняясь с изменением общества и государства. Справедливость означает определенное соответствие различных общественных отношений, поощрение добра добром, воздаяние за зло и т. п. Она основывается на социальном равенстве людей, на уважении личности и создании ей условий для всестороннего развития. Принцип справедливости уголовного законодательства имеет комплексный, всеобъемлющий характер, аккумулирует в себе все другие принципы. Если нарушаются они, нарушается и принцип справедливости»295.

«Справедливость в уголовном праве в известном смысле, – отмечает А. В. Наумов, – аккумулирует в себе и другие важнейшие его принципы, и в первую очередь, принципы законности, равенства граждан перед законом и гуманизма».296 «Воплощаясь во всей системе принципов уголовного права, – пишет Т. В. Кленова, – справедливость как отправная идея уголовной ответственности занимает в ней свое особенное место»297.

Такой подход верен, правда, при одном непременном условии: обращении к справедливости как к многоуровневому социальному явлению, четком определении содержания и сферы действия справедливости как принципа уголовного законодательства. В своем последнем качестве этот принцип отнюдь не охватывает все стороны нашего бытия и не характеризует все позитивные общественные отношения. В значительной мере на эту роль может претендовать лишь социальная справедливость на уровне ее самого широкого понимания как одной из центральных категорий общественного сознания. Однако и здесь, означая определенное соответствие различных общественных отношений, поощрение добра добром, воздаяние за зло и основываясь на социальном равенстве людей, уважении личности и создании ей условий для всестороннего развития, она не всегда носит политический характер.

Скорее, вслед за социально-экономическими изменениями общества изменяется и содержание этой действительно всеобъемлющей категории общественного сознания, которое как раз и создает социальную основу для реальных изменений в политике и государстве. Впрочем, и политике, в частности уголовно-правовой политике, гораздо ближе справедливость как идея общественного правосознания, как принцип уголовного права. На данном уровне справедливость обусловливает (можно сказать, «аккумулирует», занимает «свое особое место») все другие принципы уголовного права. Однако и здесь, предопределяя содержание идей равенства и гуманизма и влияя посредством принципа равенства на содержание принципа вины, справедливость вряд ли аккумулирует в себе принцип законности. Во всяком случае, законность как форма выражения справедливости и всех других принципов в уголовном законодательстве имеет иное (кроме как быть включенной в справедливость298) значение.

Хотя С. Г. Келина и В. Н. Кудрявцев еще в дореформенной уголовно-правовой литературе выделяли три уровня справедливости299, ни у них, ни у других авторов, опубликовавших свои работы после принятия УК 1996 г., системный метод в исследованиях принципа справедливости в достаточной мере не используется.

Так, С. Г. Келина и В. Н. Кудрявцев пишут о справедливости лишь как о принципе ответственности, формулируя его следующим образом: «Наказание или иная мера уголовно-правового воздействия, применяемая к лицу, совершившему преступление, должна соответствовать тяжести преступления, степени его вины и данных о его личности»300.

«Справедливость, – отмечает А. Н. Игнатов, – с одной стороны, выражается в соразмерности наказания совершенному деянию и, с другой стороны, в соответствии наказания личности осужденного, т. е. всем его отрицательным и положительным свойствам и качествам, с тем чтобы посредством этого наказания можно было достичь его исправления»301. «Принцип справедливости, – продолжает он далее, – получает выражение и в установленных законом санкциях за тот или иной вид преступления. Законодатель, устанавливая санкции, имеет в виду характер общественной опасности деяния, степень причиняемого вреда, распространенность этого деяния, типологические черты личности преступника. Все индивидуальные особенности как обстоятельств совершения конкретного преступления, так и личности виновного должен учесть суд при вынесении приговора»302.

По мнению Н. Ф. Кузнецовой, принцип справедливости «имеет два аспекта: справедливость уголовного закона и справедливость наказания, назначаемого судом за преступление»303. «Этот принцип, – подчеркивает Б. В. Здравомыслов, – координируется с принципом равенства всех перед уголовным законом. Виновное в преступлении лицо должно понести объективно ответственность вне зависимости от положения в обществе, должности, связей и т. п.»304.

Очевидна близость предлагавшегося С. Г. Келиной и В. Н. Кудрявцевым определения принципа справедливости с содержанием ч. 1 ст. 7 УК. Причем даже имеющееся в их определении упоминание о степени вины лица, совершившего преступление, и отсутствие указания на это у законодателя не изменяет такого впечатления, более того, весьма четко оттеняет органическую связь, существующую между принципами справедливости, равенства и вины. Понятно, что А. Н. Игнатов, Н. Ф. Кузнецова и Б. В. Здравомыслов в своих подходах к определению содержания принципа справедливости уже были связаны с его законодательным определением. Однако и они, тем не менее, обращают внимание на выражение принципа справедливости «в установленных законом санкциях» (А. Н. Игнатов), «справедливость уголовного закона» (Н. Ф. Кузнецова), координацию «с принципом равенства» (Б. В. Здравомыслов).

Вместе с тем, признавая, что законодатель должен стремиться к созданию справедливых уголовно-правовых норм, относя справедливость к принципам Уголовного кодекса и установив его внутреннюю связь с принципом равенства, нельзя в теоретико-нормативном понимании принципа справедливости ограничиваться только констатацией предполагаемых параметров справедливости наказания и иных мер уголовно-правового характера. Определение справедливости как принципа Уголовного кодекса должно быть обращено и к законодателю, сферой же его воздействия должно стать все уголовное законодательство, а в его содержании необходимо зафиксировать соотношение принципа справедливости с двумя элементами его структуры: принципами равенства граждан перед законом и гуманизма.

На самом деле, если верен тезис об уравнивающей и распределяющей сторонах справедливости (в чем автор, исходя из содержания предыдущих глав работы, не сомневается), то и законодательные определения принципов справедливости, равенства и гуманизма должны быть не просто согласованными друг с другом, а образовывать единую систему структурно связанных между собой принципов.

В связи с этим представляется примечательным тот факт, что некоторые ученые раскрывают содержание принципа справедливости лишь посредством обозначения сферы его реализации. К примеру, Р. Р. Галиакбаров пишет: «Реализация данного принципа связана с соразмерностью содеянного лицом поступка и уголовной ответственности и наказания за него. Конкретно принцип справедливости в уголовном праве проявляется в том, что а) он направлен на индивидуализацию ответственности и наказания конкретного лица; б) при определении меры ответственности суд руководствуется точной оценкой преступления и данных, характеризующих субъекта, его совершившего; в) наказание должно быть соразмерным совершенному преступлению; г) оно должно преследовать цель восстановления социальной справедливости; д) при наличии исключительных обстоятельств оправдано более мягкое наказание, чем предусмотрено за данное преступление; е) недопустимо дважды привлекать к уголовной ответственности за одно и то же преступление»305.

Вольно или невольно таким путем снимается проблема разграничения признаков упомянутых принципов, усугубляемая еще и несовершенством редакций ст. 4, 6, 7 УК, однако сфера реализации принципа справедливости очерчивается достаточно ясно и безошибочно (правда, у Р. Р. Галиакбарова, как и у многих других авторов, она традиционно сужена и в первую очередь за счет содержания диспозиций и санкций норм Особенной части УК). Гарантией же от подобного рода ошибок выступает общность сферы реализации принципа справедливости и принципов равенства и гуманизма, ибо последние и в уголовном законодательстве не что иное, как лишь две стороны (аспекта) принципа справедливости.

Поэтому законодательное определение принципа справедливости вполне может быть дано через нормативные дефиниции принципов равенства и гуманизма. Более того, его выражение через содержание этих принципов, как показывает опыт социальнофилософско-юридических учений, по-видимому, и является наиболее эффективным способом доведения идеи справедливости до ее восприятия в общественном правосознании.

Так, Е. Ф. Кузнецова пишет: «Несправедливо и пробельное уголовное законодательство, то есть не криминализовавшее действительно общественно опасные деяния. Чаще всего такая пробельность касается преступлений небольшой тяжести, которые располагаются на границе преступлений и непреступных правонарушений, что создает объективные трудности в их размежевании. Пробельность может создаваться и вследствие запоздалых законодательных решений о противостоянии новым формам преступности»306.

Между тем если мы обратимся к содержанию ст. 6 УК, то едва ли поймем, в чем заключается указанная несправедливость, каковы ее истоки. Последние же в нарушении принципа равенства граждан перед законом, выражающемся в неравной правовой защищенности одинаковых по социальной значимости интересов, в подрыве единого, равного, адекватного социальным реалиям масштаба криминализации в уголовном законодательстве, а как следствие этого в неполноте, а значит, и в неравенстве субъектов уголовно-правовых регулятивных и охранительных отношений, отношений ответственности. Не говоря уже о том, что пробельность уголовного законодательства может свидетельствовать и о недостаточном обеспечении охраны гуманистических основ гражданского общества и социального государства в России, приоритетной защиты прав и свобод человека и гражданина.

Таким образом, идеи равенства и гуманизма как менее абстрактные, более предметные и близкие к конкретным жизненным ситуациям, нежели идея справедливости в целом, лучше воспринимаются общественным правосознанием, а потому закрепление в уголовно-правовых дефинициях именно их признаков одновременно является наиболее точным отражением содержания идеи справедливости в уголовном законодательстве.

Здесь есть еще один с позиций техники конструирования норм уголовного законодательства едва ли преодолимый момент. Адекватное отражение в дефинициях равенства и гуманизма принципа справедливости фактически устраняет потребность в его полном самостоятельном закреплении в отдельной норме уголовного законодательства, ибо таковое или станет лишь более сложным воспроизведением упомянутых дефиниций, или будет в большей или меньшей мере не соответствовать содержанию идеи справедливости, а сама норма превратится в препятствие для реализации принципа справедливости в уголовном праве.

Помимо того, что сфера реализации принципа справедливости в ч. 1 ст. 6 УК по существу ограничена пределами ответственности лиц, совершивших преступления, обозначенная в ней для уяснения содержания этого принципа совокупность признаков как раз прежде всего и характеризует принципы равенства граждан перед законом и гуманизма. Ранее уже приводились многочисленные доводы в пользу того, что «характер и степень общественной опасности преступления» – это единое основание, масштаб равенства в уголовном праве, а «личность» обладает наибольшей значимостью именно в гуманистическом аспекте. Что касается «обстоятельств его совершения», то в подавляющем большинстве это обстоятельства, смягчающие либо отягчающие наказание (ст. 61, 63 УК), которые так или иначе опять-таки характеризуют распределяющую (гуманистическую) или уравнивающую стороны справедливости.

«Нельзя не заметить, – обращает внимание А. И. Бойко, – что ч. 1 ст. 6 почти дословно воспроизводится законодателем в ст. 60 с вполне приемлемыми добавками – размер наказания нужно примерять к его целям, а также учитывать влияние наказания на условия жизни семьи осужденного. В ст. 60 говорится и о справедливом наказании, причем справедливость увязывается не только с судебным решением, но и с законодательной деятельностью (размер санкций, положения Общей части)»307.

Справедливо замечание о почти дословном сходстве текста двух статей. Однако процесс их создания, думается, был иным. Часть 1 ст. 6 УК не воспроизведена законодателем в ст. 60 УК, а сконструирована на основе последней. Не надо забывать, что норма об общих началах назначения наказания существовала и в дореформенный период: «При назначении наказания суд, руководствуясь социалистическим правосознанием, учитывает характер и степень общественной опасности совершенного преступления, личность виновного и обстоятельства дела, смягчающие и отягчающие ответственность» – ст. 37 УК 1960 г.308). А вот принципы уголовного законодательства сформулированы впервые. Бесспорно, что среди этих принципов принцип справедливости является не только важнейшим по значению, но и сложнейшим по своему нормативному выражению. Отсюда вполне объяснимо использование разработчиками УК РФ 1996 г. при юридическом закреплении этого принципа положений из уже существовавших и много раз апробированных на практике общих начал назначения наказания. Для того, чтобы убедиться в правоте высказанного утверждения, достаточно сравнить тексты ч. 1 ст. 6 УК 1996 г. и ст. 37 УК 1960 г.

Однако дело не столько в том, что законодатель воспользовался содержанием ст. 37 УК 1960 г. либо ст. 60 УК 1996 г., а в том, что ни та, ни другая нормы при определении принципа справедливости не могут быть использованы как базовые. Они отражают качественно иной, более низкий и более конкретный уровень системы уголовного законодательства, нежели его принципы. Как через часть в полной мере нельзя выразить целого, посредством норм об ответственности и наказании – всего уголовного законодательства, так и общие начала назначения наказания не отражают принципа справедливости. Последний в силу своей генетической зависимости от категории «социальная справедливость» и справедливости как центральной идеи уголовного права охватывает все уголовное законодательство, а не только норму об общих началах назначения наказания. Содержание этой нормы несравненно ýже содержания упомянутого принципа, проще говоря, она крайне мала для него.

Одно из основных и давних правил справедливости: «не дважды за одно и то же» (“non bis in idem”) заключено в содержании ч. 2 ст. 6 УК.

«Положение о том, что никто не должен нести ответственность дважды за одно и то же деяние, – отмечает А. Н. Игнатов, – имеет важное практическое значение в случаях, когда гражданин России, совершивший преступление за границей и понесший там наказание, оказался в Российской Федерации. Его нельзя снова привлечь к ответственности, хотя бы и оказалось, что понесенное им наказание слишком мягкое и не соответствует российским законам»309. Н. А. Лопашенко подчеркивает, что «лицо, понесшее уголовное наказание за границей, не может быть повторно наказано на территории России, даже если оно является гражданином Российской Федерации или постоянно проживает в России, или его преступление направлено против интересов Российской Федерации»310.

Безусловно, одним из важных проявлений упомянутого правила на практике, определенной гарантией справедливости выступает следующее положение: «Граждане Российской Федерации и постоянно проживающие в Российской Федерации лица без гражданства, совершившие преступление вне пределов Российской Федерации, подлежат уголовной ответственности по настоящему Кодексу, если совершенное ими деяние признано преступлением в государстве, на территории которого оно было совершено, и если эти лица не были осуждены в иностранном государстве. При осуждении указанных лиц наказание не может превышать верхнего предела санкции, предусмотренной законом иностранного государства, на территории которого было совершено преступление» (ч. 1 ст. 12 УК).

Вместе с тем, как уже отмечалось в юридической литературе, формулировка ч. 1 ст. 12 УК такова, что «уголовно ненаказуемыми могут оказаться многие совершенные за границей российскими гражданами преступления против безопасности нашего государства (включая государственную измену), в сфере экономической деятельности, против интересов государственной службы, правосудия, порядка управления и т. д. Дело в том, что не всякое деяние, являющееся преступным в соответствии с УК России, признается таковым в государстве, на территории которого оно совершается. А ведь оно может быть направлено не только против интересов иностранного государства и его граждан, когда такой подход оправдан, но и против интересов России и ее граждан. В последнем случае требование закона о том, чтобы предусмотренное УК деяние непременно признавалось преступным в государстве, на территории которого оно было совершено, в ряде случаев подрывает национальный и реальный принципы действия уголовного закона в пространстве и по кругу лиц»311.

Представляется справедливым, что российские граждане и соответствующие лица без гражданства, совершившие преступление вне пределов Российской Федерации, освобождаются от уголовной ответственности, если они были осуждены за это в иностранном государстве. Справедливым и в тех ситуациях, когда понесенное ими наказание было слишком мягким, да и, может быть, и тогда, когда эти лица были наказаны за преступления против интересов Российской Федерации. В конце концов, гуманистическая составляющая и сам факт осуждения судом иностранной державы также очень значимы при достижении такой цели наказания, как восстановление социальной справедливости (ч. 2 ст. 43 УК).

Если мы признаем право наших судов на снисходительное отношение к преступникам (к примеру, в ст. 64 УК – назначение более мягкого наказания, чем предусмотрено за данное преступление), то, по-видимому, нельзя отрицать наличие такого же права и у судов иностранных государств. Во всяком случае освобождение от уголовной ответственности лиц, осужденных за пределами России, полностью исключает их двойную ответственность за одно и то же преступление, является надежной гарантией справедливого к ним отношения. Напомним, что по УК 1960 г. такое освобождение, да и вообще смягчение наказания, носили факультативный характер312. Поэтому в этом плане потенциал справедливости нормы, предусмотренной ч. 1 ст. 12 УК РФ, по сравнению с нормой, описанной в ст. 5 УК 1960 г., можно считать существенно возросшим.

Вместе с тем весьма убедительны и доводы указанных авторов о подрыве в рассматриваемом ими аспекте нынешней редакцией ч. 1 ст. 12 УК национального и реального принципов действия уголовного закона в пространстве и по кругу лиц. О весомости этих доводов свидетельствует анализ содержания ч. 1 ст. 12 УК с позиции ее соответствия требованиям принципа справедливости. Ведь именно эта позиция позволяет судить о степени справедливости нормы, предусмотренной ч. 1 ст. 12 УК, характере нарушений упомянутых принципов, а значит, и о существе терминологических погрешностей нормы.

Выражение «если совершенное ими деяние признано преступлением в государстве, на территории которого оно было совершено» и последнее предложение, употребленные в ч. 1 ст. 12 УК, предполагают неравную правовую защищенность интересов Российской Федерации и ее граждан как по отношению к интересам других государств и их гражданам, так и применительно к соответствующим интересам, охраняемым в России.

При этом имеет значение не только аспект, на который обратили внимание Ю. И. Скуратов, В. М. Лебедев и Э. Ф. Побегайло, но и то неприемлемое обстоятельство, что нынешняя редакция ч. 1 ст. 12 УК фактически подчиняет отечественное уголовное законодательство законодательству всякого иного государства. Неужели в мире не осталось тоталитарных режимов и экзотических (говоря проще, нецивилизованных) стран с соответствующим им законодательством?

Здесь дело, опять-таки, не только в том, что уголовные законы иностранных держав могут проигнорировать интересы России и ее граждан, но и в том, что, отдавая таковым общий приоритет и даже «выстраивая» наказание под максимум санкций норм чужой страны, становится невозможной сама постановка вопроса о несправедливости приговоров иностранных судов (пусть и основанных на их законах) в отношении наших граждан или лиц, постоянно проживающих в России. В целом исключается возможность защиты своих граждан в случаях их незаконного и несправедливого с точки зрения российской стороны осуждения за границей.

С позиций справедливости и равенства едва ли можно удовлетворительно ответить и на вопрос, почему граждане одной страны должны нести разную уголовную ответственность или одни ее несут, а другие нет лишь на том основании, что уголовное законодательство какой-либо страны Европы или Азии, Америки либо Африки недостаточно соответствует или не соответствует российским уголовно-правовым нормам?

Судить иностранцев по законам именно тех государств, на территории которых ими и были совершены преступления, – одно из непременных условий государственного суверенитета. Разумеется, мало найдется стран, отказавшихся от этого суверенного права. Однако и право судить своих граждан, совершивших преступления вне отечественных пределов, по собственным законам – вряд ли столь уж менее важное условие суверенитета страны, гражданином которой является преступник. Отсюда и безоглядная передача права решения вопроса об уголовной ответственности своих граждан на усмотрение иностранных законодателей есть не что иное, как уступка части государственного суверенитета, а следовательно, и подрыв национального и реального принципов действия уголовного закона в пространстве и по кругу лиц.

Ясно также, что подавляющее большинство стран этого права другим государствам не предоставляет. К примеру, в УК ФРГ 1871 г. в редакции 1987 г. помимо подробных § 5 («Деяния, совершенные за границей против правовых благ страны») и § 6 («Деяния, совершаемые за границей против правовых благ, охраняемых международными соглашениями») имеется и § 7 («Действие уголовного права в отношении деяний, совершенных за границей в других случаях»), по которому:

«(1) Германское уголовное право действует в отношении деяний, которые совершаются за границей против гражданина ФРГ, если деяние по месту его совершения уголовно наказуемо или если по месту совершения деяния оно не подпадает под действия карательной власти.

(2) Относительно других деяний, которые совершаются за границей, германское уголовное право действует, если деяние по месту его совершения уголовно наказуемо или по месту совершения деяния не подпадает под действие какой-либо карательной власти и если лицо:

1. К моменту совершения деяния являлось гражданином ФРГ или стало им после совершения деяния, или

2. К моменту совершения деяния было иностранцем, уличено в деянии на территории ФРГ и, хотя закон о выдаче правонарушителей разрешает его выдачу, но в силу характера совершенного им деяния оно не выдается, поскольку не заявлено ходатайство о его выдаче, или это ходатайство отвергается, или выдача невыполнима»313.

Из текста приведенной нормы видно, что УК ФРГ не связывает уголовную ответственность германских граждан, совершивших преступления за границей, с уголовной наказуемостью соответствующих деяний по месту их совершения. Более того, и граждан ФРГ, оказавшихся за границей, он охраняет независимо от того, признаны или непризнаны там преступными деяния, против них направленные.

Весьма скрупулезно регламентировано анализируемое суверенное право и в отделе 2 («О преступных деяниях, совершенных вне территории Республики») главы 3 («Действие уголовного закона в пространстве») Книги Первой УК Франции 1992 г. Так, ст. 113-6 гласит:

«Французский уголовный закон применятся к любому преступлению, совершенному гражданином Франции вне территории Республики.

Он применяется к проступкам, совершенным гражданами Франции вне территории Республики, если деяния наказуемы законодательством той страны, где они были совершены.

Настоящая статья применяется и в том случае, когда обвиняемый получил французское гражданство после совершения деяния, которое ему вменяется в вину». В ст. 113-7 указывается:

«Французский уголовный закон применяется к любому преступлению так же, как к любому проступку, подлежащему наказанию в виде тюремного заключения, совершенному гражданином Франции или иностранцем вне территории Республики, если потерпевший имеет французское гражданство на момент совершения преступного деяния»314.

Значит, и УК Франции не связывает уголовную ответственность французских граждан, совершивших преступления за границей, с уголовно-правовой наказуемостью таких деяний по месту их совершения. Уголовная же ответственность граждан Франции за проступки – менее опасные преступные деяния, корреспондирующаяся с содержанием уголовного законодательства других государств, скорее всего, обусловливается гуманистическими соображениями. Есть ли смысл наказывать соотечественников за столь незначительные преступления, которые даже в стране, где они совершаются, преступными не считаются? Между тем, подчеркнем, уголовная ответственность предполагается за деяния, совершенные за рубежом против французских граждан, и за наиболее опасные проступки независимо от того, француз или гражданин другой страны в них виновен, объявлены или необъявлены эти проступки преступлениями в стране их совершения.

Итак, изложенное дает основания считать неудачной редакцию нормы, предусмотренной ч. 1 ст. 12 УК. Эта норма в своей значительной части не соответствует принципу справедливости как в уравнивающем, так и гуманистическом аспектах, роняет престиж Российской Федерации за рубежом, ибо в полной мере не закрепляет право России защищать и наказывать своих граждан в соответствии с УК РФ и за ее пределами.

Устранению указанных недостатков может послужить примерно такая редакция ч. 1 ст. 12 УК:

Граждане Российской Федерации и постоянно проживающие в Российской Федерации лица без гражданства, совершившие преступление вне пределов Российской Федерации, подлежат уголовной ответственности по настоящему Кодексу, если эти лица не были осуждены в иностранном государстве.

Хотя ч. 3 ст. 12 УК и устанавливает ответственность иностранных граждан и лиц без гражданства, не проживающих постоянно в Российской Федерации, совершивших преступление вне пределов России, если преступление направлено против интересов Российской Федерации, российские граждане от преступлений, совершаемых за рубежом, защищены все же еще недостаточно. Учитывая, что словосочетание «против интересов Российской Федерации» носит общий характер и безопасность отдельных российских граждан в нем напрямую не выражена, руководствуясь ст. 2 Конституции, целесообразнее в ч. 3 ст. 12 УК использовать выражение «против интересов Российской Федерации и ее граждан». Таким образом будет уточнена правовая основа уголовной ответственности иностранцев, посягающих прежде всего на безопасность российских граждан на территориях, находящихся вне юрисдикции Российской Федерации, повышена правовая защищенность ее граждан до уровня, подобающего России как великой мировой державе.

С реализацией конституционной обязанности законодателя по защите интересов личности, общества и государства связано еще одно направление влияния справедливости, в частности ее правила «не дважды за одно и то же», на содержание норм Особенной части УК. Некоторые из таких норм не отвечают требованиям упомянутого правила в силу неточно определенного законодателем баланса объектов уголовно-правовой охраны. Характерно, что довольно часто этот дисбаланс обнаруживается при анализе норм, находящихся в разделе IХ УК РФ («Преступления против общественной безопасности и общественного порядка»).

В этом отношении показательны нормы о терроризме (ст. 205 УК)315 и бандитизме (ст. 209 УК). Напомним, что длительное время бандитизм считался одним из самых опасных преступлений, а его составом охватывалось и убийство, совершенное участниками банды при нападениях316. Лишь сравнительно недавно убийство, совершенное бандой, стало квалифицироваться самостоятельно317. Вместе с тем еще в п. 10 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 21 декабря 1993 г. «О судебной практике по делам о бандитизме» указывалось, что ст. 77 УК РСФСР (бандитизм) «не предусматривает ответственность за возможные последствия преступных действий вооруженных банд, в связи с чем требуют дополнительной квалификации преступные последствия нападений, образующие самостоятельный состав тяжкого преступления»318.

В п. 13 действующего Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 17 января 1997 г. «О практике применения судами законодательства об ответственности за бандитизм» отмечается, что «ст. 209 УК РФ, устанавливающая ответственность за создание банды, руководство и участие в ней или в совершаемых ею нападениях, не предусматривает ответственность за совершение членами банды в процессе нападений преступных действий, образующих самостоятельные составы преступлений, в связи с чем в этих случаях следует руководствоваться положениями ст. 17 УК РФ, согласно которым при совокупности преступлений лицо несет ответственность за каждое преступление по соответствующей статье или части статьи УК РФ»319.

Судебная практика последних десяти лет, следовательно, резко ограничила сферу самостоятельного применения нормы о бандитизме. Фактически сейчас ч. 2 ст. 209 УК свое собственное значение утратила. Между тем полагать, что участие в совершаемых бандами нападениях не охватывает какого-либо другого преступления, означает отрицание криминогенных реалий современной жизни и факта существования общественной безопасности как одного из важнейших уголовно-правовых объектов.

В еще более зависимом, подчиненном от других уголовноправовых норм положении находится норма о терроризме. Сделанное законодателем указание об ответственности за «деяния, предусмотренные частями первой или второй настоящей статьи, если они… повлекли по неосторожности смерть человека или иные тяжкие последствия» (ч. 3 ст. 205 УК) не только предоставило возможность инкриминировать последствия при неосторожной вине (чего, кстати, при терроризме практически не бывает), но и со всей определенностью вывело за рамки состава терроризма любое умышленное их причинение.

Поэтому и квалификация терроризма, сопряженного с реальными последствиями, без совокупности с иными нормами УК фактически исключается (будь то ст. 105 – убийство, ст. 111 – умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, ст. 112 – умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью или даже ст. 167 – умышленные уничтожение или повреждение имущества либо (нонсенс!) ст. 115 – умышленное причинение легкого вреда здоровью).

Поскольку общественная безопасность – это отношения, обеспечивающие безопасность неопределенно большого числа членов общества, их структуру составляют жизнь и здоровье граждан, собственность. Вот те социальные ценности, которые находятся в основе общественной безопасности и которым при этом причиняется вред. Следовательно, и борьба с бандитизмом и терроризмом предполагает усиление ответственности за совершение этих преступлений, эффективную охрану жизни, здоровья и собственности нормами, предусмотренными ст. 205 и 209 УК.

Если мы признаем, что бандитизм и терроризм – реально существующие социальные явления, реальные и одни из самых тяжких разновидностей общественно опасного поведения человека, то и необходимость в уголовно-правовых нормах, адекватно отражающих их содержание, становится вполне очевидной. Нельзя мириться с таким положением, когда единые в социальной действительности преступления с позиций уголовного закона буквально «дробятся на части», а следствие и суд оказываются перед задачей по возведению искусственного «огорода» из множества норм Особенной части УК.

Состав бандитизма на самом деле не содержит в качестве обязательного элемента каких-либо конкретных целей осуществляемых бандой нападений. «Это может быть не только непосредственное завладение имуществом, деньгами или иными ценностями гражданина либо организации, но и убийство, изнасилование, вымогательство, уничтожение либо повреждение чужого имущества и т. д.»320.

Вместе с тем квалификация этих деяний, как и физического насилия в ситуациях его применения при нападениях, по совокупности с бандитизмом лишает его объективную сторону собственного содержания, превращая сложный (иногда называвшийся составным) состав бандитизма в бессодержательную, полностью зависимую от других составов преступлений конструкцию. То же самое следует сказать и о составе терроризма.

Иными словами, преступная деятельность, которой в абсолютном большинстве случаев являются терроризм и бандитизм, расценивается в уголовном праве как единичные преступления, их разнородная множественность. Действующие редакции ст. 205 и 209 УК, таким образом, не только выхолащивают социальную сущность терроризма и бандитизма, создают с трудом преодолимые юридические преграды для следствия и суда, но и предполагают привлечение к уголовной ответственности дважды (если не трижды, четырежды и т. д.) за одно и то же преступление. Надо ли напоминать, что законодатель не должен нарушать принцип справедливости как в отношении законопослушных граждан, так и в отношении преступников, в частности бандитов и террористов.

Для реальной и эффективной охраны общественной безопасности как объекта, органически включающего в себя жизнь, здоровье и собственность, необходимо применительно к бандитизму и терроризму придать этому объекту особо защищаемый уголовным законом статус. Для этого следует увеличить максимумы санкций ч. 3 ст. 205 УК (опустив из ее диспозиции выражение «по неосторожности») и ст. 209 УК до тридцати лет и пожизненного лишения свободы, предусмотрев в них смертную казнь, ибо таковая может устанавливаться лишь за особо тяжкие преступления против жизни. Последние нередко как раз и образуют объективную сторону терроризма и бандитизма.

Таким образом, хотя правило «не дважды за одно и то же» также тесно связано с уравнивающей стороной справедливости и принципом равенства граждан перед законом – совершивший одно преступление не равен в ответственности с тем, кто совершил два и т. д. преступления, двойная ответственность за совершение одного и того же преступления предполагает отсутствие в одном из этих случаев основания уголовной ответственности вообще и двойную защищенность одних интересов по сравнению с одинарной защищенностью других одинаковых интересов, а значит, и наиболее грубые нарушения принципа равенства – оно обладает в уголовном законодательстве весьма отчетливым самостоятельным выражением. Поэтому, в отличие от общего законодательного определения принципа справедливости, которое лучше всего выражается посредством нормативного определения принципов равенства и гуманизма, это правило требует и своего отдельного уголовно-правового закрепления.

Помимо того, что ему должны соответствовать нормы некоторых важнейших сфер уголовного законодательства (касающиеся применения уголовного закона к деяниям, совершаемым за рубежом, множественности преступлений, да и в целом содержания диспозиций и санкций статей Особенной части УК), связь положения «не дважды за одно и то же» как частного проявления принципа справедливости с принципом равенства более глубока, труднее уяснима, нежели во всех иных взаимосвязях этих принципов. Отсюда и с позиций ясности и доходчивости для граждан содержания норм уголовного закона упомянутое положение должно быть в нем полностью раскрыто.

В Конституции Российской Федерации оно сформулировано так: «Никто не может быть повторно осужден за одно и то же преступление» (ч. 1 ст. 50).

Эта формула удачнее, чем изложенная в ч. 2 ст. 6 УК, ибо четко указывает, по крайней мере, на одного субъекта – суд, – обязанного следовать данному конституционному правилу справедливости, исключает возможность предполагать, что уголовную ответственность на граждан может возложить и какой-нибудь иной, кроме суда, государственный орган.

Ведь если считать, к примеру, что «с момента применения к обвиняемому мер процессуального пресечения начинается государственное принуждение за совершенное преступление, заключающееся в ограничении личной свободы и иных интересов граждан, то есть с этого момента и начинается уголовная ответственность»321, что, строго говоря, не входит в противоречие с ч. 2 ст. 6 УК, вполне можно предположить, что лишь виновность лица должна быть доказана «в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда» (ч. 1 ст. 49 Конституции), а уголовную же ответственность, хотя бы «частично», на него может возлагать и следователь, и орган дознания.

Исходя из такого или подобного понимания уголовной ответственности (отнюдь не так уж редко встречающегося в уголовноправовой литературе), в теории и на практике при анализе содержания ч. 2 ст. 6 УК возможен уход в сторону искусственной проблемы: как учитывать при назначении наказания начало этого некоего «государственного принуждения» (конечно, здесь имеется в виду арест как мера пресечения)? Если такое «принуждение» и есть начало течения уголовной ответственности, ее неучет при назначении наказания означает ни больше, ни меньше как двойную уголовную ответственность за одно и то же преступление. В данном аспекте и любое после проведения предварительного расследования необоснованное прекращение уголовного дела будет гарантировать всякому преступнику дальнейшую неприкосновенность от уголовного преследования, поскольку сам факт отмены незаконного постановления и «применение к обвиняемому мер процессуального пресечения» должны будут расцениваться не иначе как начало возложения на действительно виновное и еще не наказанное лицо повторной уголовной ответственности.

Еще на один недостаток нормы, предусмотренной ч. 2 ст. 6 УК, обращает внимание А. И. Бойко: «Употребленный в тексте модальный глагол неудачен, он оставляет вероятность повторного преследования в силу обязательности, а равно с согласия или по просьбе виновного. Стилистически точнее формула принципа должна быть выражена следующим образом: недопустимо возложение уголовной ответственности дважды за одно и то же преступление»322.

Между тем уголовно-правовое определение указанного правила справедливости по содержанию не должно противоречить его конституционному и международно-правовому323 пониманию, предполагающему недопустимость именно повторного (вторичного) осуждения лица за одно и то же преступление.

Конец ознакомительного фрагмента.