Глава 3
Все предвещало дождь: резкие порывы ветра, сумрачное небо, где едва различимый серп луны все глубже погружался в тучи, запах влаги. Несмотря на это, все было хорошо видно в зареве пылающих смоляных бочек, высоко поднятых на столбах над толпой, заполнившей набережную Руана. Ревели рога, вторя вечернему звону колоколов. Вздувшаяся с приливом река вносила в гавань все новые и новые черные суда – огромные, оскаленные драконьими мордами. Они шли под полосатыми парусами, замедляя движение при подходе к причалам. Величественное и грозное зрелище – драккары викингов. В любом другом месте при одном известии о появлении кораблей под полосатыми парусами жители бежали бы куда глаза глядят, унося детей и уводя скот. Здесь же, в Руане, людей словно магнитом тянуло в гавань.
Эмма, кутаясь в рыжий мех лисьего плаща, стояла у перил моста. Звуки труб привлекли ее сюда из скриптория[25], куда их с Атли зазвал епископ взглянуть на диковину – рукописные книги с недавно изобретенными знаками пунктуации, что делало чтение более удобным. Внезапно в скрипторий вбежал Бернард с криком, что получено известие, будто к городу приближается флот Олафа Серебряный Плащ, и Ролло уже выехал навстречу побратиму. Атли опрометью кинулся готовить все необходимое для приема.
– Кто такой этот Серебряный Плащ? – спросила Эмма епископа Франкона.
– Один из викингов, которые были с Роллоном, когда тот впервые прибыл в эти края. Он помог Ролло укрепиться в Нормандии. Но прошлой весной отправился снова в поход, ибо всегда был больше викингом, чем правителем. В сущности, он неплохой человек, по крайней мере, гораздо лучше многих других варваров – своих соотечественников, хотя и закоренелый язычник. Вести от него приходили редко, и, думаю, Ролло рад встрече. К тому же, говорят, Олаф побывал в Норвегии, а Ролло наверняка хочется услышать вести с родины.
Эмма хотела было еще порасспросить епископа, но наступило время вечерней молитвы, и Франкон поспешил выполнить свой долг, поэтому она отправилась на пристань.
Неожиданно Эмма увидела самого конунга. Ролло спускался с одного из драккаров. Ветер развевал его длинный светлый плащ, на разметавшихся волосах блестел простой серебряный обруч. Эмма не могла оторвать от него взгляда. Ее, как всегда, завораживали кошачья мягкость и грация движений Ролло, вдвойне удивительные при недюжинной силе и мощи. Эмма стояла достаточно близко, чтобы конунг мог заметить ее. Однако девушку сейчас же заслонил собой спрыгнувший с борта корабля на бревенчатую пристань викинг. Эмма машинально отметила, что на нем блестящий плащ из церковной парчи, на миг удивилась, но тотчас поняла, что это и есть тот самый герой, из-за которого и устроен весь этот шум. И уже в следующий момент она ахнула – а с ней и вся толпа: Серебряный Плащ, ступив одной ногой на самый край бревенчатого настила, покачнулся, отчаянно пытаясь удержать равновесие. Казалось, он вот-вот рухнет в воду. И хотя пристань была невысокой, если бы викинг упал, его могло придавить бортом покачивающегося судна. Однако Олафу, хоть и с трудом, но удалось сделать шаг вперед – и толпа перевела дыхание.
Стоявший рядом с Эммой охранник Бернард рассмеялся.
– Он сделал это, чтобы показать свою удаль. Тот, кто осмелился бы броситься к нему на помощь, стал бы всеобщим посмешищем. Олаф всегда был большим шутником.
Эмма видела, как Олаф шагнул к Ролло и тот, все еще смеясь, хлопнул его по плечу. Вокруг них сомкнулось кольцо воинов, приближенных Ролло, рабов, спешивших ошвартовать драккар. Все новые норманны сбегали по сходням. Начался дождь, и бревна причала стали скользкими.
– Пора возвращаться, Эмма, – позвал ее Бернард, – сейчас польет, как из дырявого меха. А на пир нас позовут.
Именно в этот момент Эмма перехватила взгляд Ролло.
Обнимая прибывшего друга, Ролло исчез в толпе. Люди стали постепенно расходиться, так как пошел дождь, и Эмме ничего не оставалось, как отправиться через мост на остров, где темнели стены аббатства.
В жилых помещениях Святого Мартина царила суматоха. Пронесся слух, что прибывшие викинги, едва ступив на землю Нормандии, уже начали подготовку к пиру.
– Для них что день, что ночь – все едино, – ворчала Сезинанда, развешивая перед камином плащ Эммы. – Эти варвары не ведают, что такое усталость. Бернард велел приготовить нарядную тунику и готов хоть сейчас отправиться во дворец. Говорят, Ролло уже послал Рагнара в башню за Снэфрид.
Эмма вдруг резко тряхнула головой.
– Вот что, Сезинанда, вели взбить мне перины. И пусть подогреют воду для купания и принесут чистую рубаху.
– Но, Птичка, ты – невеста Атли, за тобой могут прислать в любую минуту!
Эмма пожала плечами.
– Это еще не значит, что я должна куда-то идти.
Все это было чистой бравадой. На деле Эмма страстно желала, чтобы ее позвали, чтобы Ролло прислал за ней. Однако она специально много времени провела в лохани и еще дольше сушила волосы у камина. Никто за ней не явился, и Эмма решила, что сделала правильно. По крайней мере, челяди не о чем будет болтать впоследствии. И тем не менее она чувствовала себя задетой, едва ли не оскорбленной.
Забравшись в остывшую постель, она натянула до кончика носа роскошное меховое покрывало и подумала о Снэфрид Лебяжьебелой. Эта женщина, конечно, уже прибыла в Руан. Что ж, достойная пара язычников… Эмма раздраженно ворочалась с боку на бок, воображение рисовало ей картины, в которых Ролло сжимал в объятиях беловолосую финку…
Эмма вспомнила набег датчан, когда Атли вынужден был обратиться к Снэфрид за помощью. Все понимали, что ему не под силу отразить нападение, ведь именно по его вине датчане смогли достичь Руана и взять город в осаду. Эмма в те дни слышала немало грубых и непочтительных слов о брате конунга-правителя и видела, что Атли растерян. И тогда он решил обратиться к той, кого викинги величали валькирией и почитали как королеву, хотя за глаза и звали ведьмой. Явившись в Руан с войсками, она сражалась поистине геройски, и Эмма невольно восхищалась ею. Снэфрид добилась победы, обратила в бегство данов и отстояла владения своего мужа.
За этим последовала казнь пленных викингов. Кровожадность Снэфрид была непомерной, но Атли не смел противиться ей. Исполняя обязанности правителя в отсутствие конунга, он, облаченный в венец и мантию, занял место на галерее дворца и лишь согласно кивал в ответ на распоряжения супруги брата. Пленных было много, и Снэфрид назначила им страшное наказание, которое называлось «свиньей». Несчастным выкалывали глаза, вырывали языки, обрезали уши, затем рубили руки по локоть и ноги, прижигали раны и выбрасывали тела на дорогу за городскими воротами. Запах крови – теплый и тошнотворно сладковатый, с привкусом железа – отвратительным облаком поднимался над площадью перед дворцом. Палачи валились с ног от усталости, и викинги сами довершали их работу. Эмма пыталась уйти, мучимая тошнотой, но ее удерживал прибывший из Байе Ботто Белый, который помог Лебяжьебелой справиться с незваными гостями.
– Ты ведь собираешься стать одной из наших, Эмма, – твердил он. – Так пусть же люди Ролло не подумают, что ты жалеешь их врагов.
Затем он сообщил ей, что, когда покончат с простыми воинами, примутся казнить ярлов. Вместо позорного наказания «свиньей» Снэфрид согласилась предать их смерти, которую дети Одина зовут «кровавым орлом». И Эмма, близкая к обмороку, вынуждена была смотреть, как датских ярлов ставили лицом к столбу, связывали им руки, а затем, взрезав со спины подреберье, вырывали из раны легкие и сердце.
Прислушиваясь к хрипу и предсмертной икоте несчастных, Ботто ругался в усы:
– Сосунки, бабы в юбках! Воин только тогда является героем, когда демонстрирует презрение к смерти и умеет сдержать крик. Поделом! В другой раз будут знать, что в Нормандии им нечего ждать ни славы, ни золота…
Эмма пыталась внушить себе, что эти истекающие кровью люди всего лишь грубые варвары, алчные бродяги, сеющие смерть и ужас, и она должна ненавидеть их. И все же, когда визг очередной жертвы слился с пронзительным хохотом Снэфрид, она не выдержала:
– Святые угодники, окажите милосердие тем, кто доверился этому исчадию преисподней!
Ее восклицание донеслось и до ушей стоявшего неподалеку Рагнара. Эмме было безразлично, передадут ли ее слова супруге Ролло, однако она была крайне удивлена, когда на следующий день ее позвали на пир, устроенный в честь Лебяжьебелой.
Эмма сидела за одним из нижних столов, украдкой наблюдая за воинственной супругой конунга и невольно отводя глаза, когда замечала, что и та, в свою очередь, поглядывает в ее сторону. Норманны поднимали рога, осушая их во славу своей предводительницы. Эммой овладело вдруг странное чувство, которое подталкивало ее делать то, что могло бы отвлечь внимание пирующих от Лебяжьебелой: она пела, когда ее просили, была оживлена, шутила. Когда же Ботто провозгласил здравицу в ее честь и многие викинги шумно поддержали его, то девушка почувствовала, что ей удалось добиться своего.
Внезапно Ботто придвинулся к ней и, дыша в самое лицо, сипло зашептал:
– Девушка, прозванная Птичкой, ты могла бы превзойти Сванхвит!
– Что ты говоришь? Почему?
Она опомнилась – и испугалась своего вопроса. Острые глазки седоусого викинга из Байе лукаво поблескивали.
– В тебе есть сила, певунья. Я давно заметил это. И знаю, что это ведомо и Ролло. Ты для него особенная. Но ты и принцесса франков. Вот если бы вы с Рольвом… А Лебяжьебелая… Рольву не нужна такая женщина – и это так же верно, как и то, что он обязан передать свой меч Глитнир не слабогрудому Атли, а прямому наследнику, крови от крови, своему сыну. Вот его-то и не может подарить ему финка. Рольву нужна другая жена, и ею можешь стать ты, клянусь перепутанной пряжей норн[26] и своим смертным часом!..
Эмма была поражена. Она не знала, что ответить, и только смотрела на Ботто, пока… Только позже Эмма поняла, что с ней случилось. Воистину жену Ролло не зря величали ведьмой. И на том пиру Эмма ощутила силу ее чар: под взглядом страшных глаз Снэфрид она внезапно начала задыхаться, воздух вдруг стал тверже железа, а какая-то неведомая сила, налетев, ударила ее, опрокинула и едва не расплющила. Ей показалось, что еще миг – и она умрет. Колдовство!.. Не окажись рядом Ботто, Снэфрид раздавила бы ее, как ничтожную букашку.
Позже, когда она пришла в себя в своих покоях, рядом с ней находились Атли и Ботто.
– Я ведь предупреждал тебя, чтобы ты остерегалась Снэфрид! – укоризненно твердил Атли. – Она не человек, и это всем известно. Только Ролло, одурманенный ее волшебством, не желает поверить в это.
Эмма коснулась языком пересохших губ. Грудь, горло, лицо все еще болели, как после удара о землю при падении. Слова давались с трудом.
– И тебе не жаль брата, Атли? Почему ты позволяешь ему знаться с дьяволицей?
Атли в ответ сокрушенно покачал головой в венце.
– Никто ничего не может изменить. Людям не дано разорвать нить норн… Снэфрид никогда не причинит зла Ролло. Она даже помогает ему, когда нужно.
Находившийся тут же в комнате Ботто ухмыльнулся, хлопнув Атли по плечу и кивком указал на дверь:
– Ступай, успокой народ, сынок. А я пока поболтаю с этой лозой покровов.
Когда Атли покорно удалился, Ботто желчно заметил:
– Его брат никогда не позволил бы выставить себя вот так за дверь. Клянусь памятью предков, из Атли никогда не выйдет правитель, подобный сыну моего друга Пешехода. Но, чтобы утвердиться в этой земле, Ролло нужна женщина, которая родит ему сыновей, женщина благородной крови, а не безродная финская колдунья. И пусть меня сплющит молот Тора, если я ошибаюсь!
Он улыбнулся недоверчиво глядевшей на него девушке.
– Вы оба, как ножны и клинок, созданы друг для друга. И Ролло без конца думает о тебе. Я слышал, он привез тебе из Бретани какой-то особый подарок…
…Эмма вздохнула, заворочавшись под тяжелым мехом. Голова гнусного Гвардмунда… Нечего сказать, осчастливил ее Ролло Нормандский этим подарком! И что бы там ни болтал Ботто – она, Эмма, не нужна правителю Нормандии, потому что сейчас тот пирует вместе со Снэфрид, всецело занятый возвращением Серебряного Плаща. У них со Снэфрид слишком много общего: вера, ложе, власть…
Эмма еще долго металась, пока однотонный шум дождя не убаюкал ее и она погрузилась в сон.
Перед рассветом ее разбудила Сезинанда:
– Он прислал людей! За тобой и епископом. Бернард уже подготовил конный паланкин, так как дождь все еще льет.
Эмма в ответ натянула на себя одеяло и пробормотала:
– Я не охотничий сокол, чтобы нестись к нему по первому же свисту.
Сезинанда лукаво улыбнулась:
– Ни один сокол не имеет такого колпачка, какой Ролло прислал тебе. Взгляни, Птичка! Неслыханное великолепие!
Из резного ларчика, который она держала перед собой, Сезинанда достала роскошный венец. Великолепные драгоценные камни тускло блеснули в точеных трилистниках, засветились молочно-белые жемчужины.
– Говорят, он привез его из самой Бретани!
Это была корона, которую примерял на нее Герик-берсерк. Ролло бился с ним насмерть, защищая Эмму. Девушка улыбнулась.
– Платье, Сезинанда! Я еду!
Она была готова и теперь почти приплясывала, глядя на себя в зеркало. На распущенных по плечам огненных волосах сиял ослепительный венец, темный шелк мерцал малиновыми бликами, обтекая гибкое тело, скользил вдоль стройных бедер до земли. Кроме того, Эмма надела серьги-подвески и богатый пояс с розетками из алых гранатов, оправленных в золото.
– О! Ох! – только и смогла вымолвить Сезинанда. В глазах ее светилось завистливое восхищение. – Ты так хороша, Эмма, что Роллон Нормандский забудет даже взглянуть на свою Лебяжьебелую!
Эмма улыбнулась. О, если бы!
Сезинанда набросила ей на плечи широкий темный плащ. Епископ уже ожидал в паланкине. Священник был в парадной двурогой митре, подчеркивавшей невозмутимое благообразие его полного лица, и в трех надетых одна на другую ризах. Самая короткая, верхняя, была украшена золотым шитьем и таким множеством драгоценных камней, что почти не гнулась.
Эмма учтиво приветствовала епископа и поцеловала его перстень. Повозка тронулась, мерно покачиваясь в такт шагов впряженных в нее мулов. По крытому двойной кожей паланкину беспрестанно стучал дождь, Франкон был молчалив и почти не обращал внимания на Эмму, поэтому, едва они миновали ворота аббатства, она, приподняв вышитую занавеску, стала вглядываться в противоположный берег. Там горели огни, множество огней. Они гроздьями пылали под наспех сколоченными навесами, вокруг которых расположились прибывшие воины. Их оказалось столько, что не было никакой возможности разместить всех в городе. К тому же многие из новых викингов еще не вполне сознавали, что Руан подвластен их соотечественнику и правителю. Жажда наживы могла толкнуть их на грабежи и беспорядки. Поэтому Ролло велел своим людям приглядывать за ними. Впрочем, неприхотливые жители Севера были вполне удовлетворены, когда появились бурдюки с крепким пивом и бараньи туши.
От размышлений Эмму отвлек негромкий голос Франкона:
– Ты видишь, сколько их? Понимаешь ли, чем это грозит франкам?
Эмма оглянулась на епископа, но в полумраке увидела лишь слабый блеск рубинов на его митре.
– Ролло потерял многих в походе на Бретань. Да и те, что побывали у стен Руана, нанесли его воинам немалый урон.
– О! Похоже, ты готова защищать этого язычника. А известно ли тебе, что Роллон Нормандский все еще не отказался от своих планов стать правителем всей Франкии и ведет переговоры с норманнами на Луаре и в Аквитании? Он затевает большой поход, и только ты можешь помешать этому, дитя.
– Я?
Епископ промолчал – они въезжали на мост, под копытами мулов загрохотал деревянный настил. Теперь рядом с паланкином ехал верхом Бернард, и Франкон жестом велел девушке опустить занавеску. Затем почти беззвучно зашевелил губами:
– Эти люди никогда не откажутся от набегов. Языческая вера толкает их к этому, они желают ратными подвигами добыть себе место в Валгалле. Вот почему необходимо, чтобы они признали Христа и предпочли мирный труд разбою. Если их предводитель придет в лоно Христианской Церкви, варвары последуют его примеру, а убедить его в этом можешь только ты. Он очень увлечен тобой, дитя, а влюбленный мужчина становится на редкость покладистым, если его избранница достаточно умна и использует все возможное, чтобы настоять на своем.
Эмма была поражена словами епископа. Он же торопливо зашептал:
– Ты уже имела возможность убедиться, что Атли не под силу быть главой грубых норманнов, избравших наш край местом обитания. В лучшем случае он может занять пост майордома[27] при старшем брате. И если Атли ради тебя примет крещение, его соплеменники увидят в этом лишь новое проявление его слабости. А вот ежели это сделает старший брат, который является для викингов символом воинской мощи и успеха, многие призадумаются, стоит ли и далее цепляться за богов давно покинутой родины.
– Но Ролло никогда…
Франкон нетерпеливо заерзал на подушках.
– Ролло достаточно умен, чтобы уже сейчас понимать, какие выгоды может дать крещение. К тому же он будет вовсе не первым язычником, кто, обретя веру, занял высокое положение среди христианских правителей. Так поступил Гастингс, ставший графом Шартским, крестились многие викинги на Рейне и в Англии. Он это понимает, но необходимо, чтобы кто-то подтолкнул его к этому. И именно ты способна сделать это. Твоя власть над ним…
– Да о чем вы толкуете, преподобный!.. Ролло ведь сам отдал меня Атли!
– Если бы он в самом деле хотел поженить вас, то это произошло бы уже давно. И не заставляй меня без конца повторять то, что в глубине души ты знаешь и сама. Ты притягиваешь Ролло, как цветок пчелу. И если бы ты… если бы ты подарила ему сына – то наверняка могла бы настоять на своем. Даже Снэфрид Лебяжьебелая не была бы больше твоей соперницей.
Эмме показалось, что она ослышалась.
– Вы предлагаете мне стать наложницей Ролло? Вы готовы уложить христианскую принцессу на ложе язычника?
Один из мулов споткнулся, Паланкин покачнулся, и Эмма, чтобы не упасть, схватилась за плечо епископа, но тут же отпрянула. На какой-то миг воцарилась тишина, лишь дождь шумел над головой, стуча по крыше из сыромятной кожи. Епископ молчал, и Эмма отчетливо представила, как он пожевывает губами в темноте.
– Твой гнев, Эмма, свидетельствует только о том, что ты лицемеришь. И не стоит уверять меня, что ты сама ничего не испытываешь к Роллону Нормандскому. А насчет того, чтобы стать наложницей Ролло… Смею заверить, что, когда я смогу связаться с твоим дядюшкой, благородным герцогом Парижским, – а произойдет это скоро – я постараюсь убедить его, чтобы он предложил Ролло руку своей племянницы.
Эмма какое-то время сосредоточенно молчала, сердце ее учащенно билось. Пожалуй, не будь в голосе Франкона такого спокойствия, она возликовала бы.
– Но Ролло уже отверг брак с принцессой Гизеллой! К тому же он женат.
– Не будем говорить о Снэфрид, дитя. И что для Роллона Гизелла, которой он и в глаза не видывал? Дочь Карла Простоватого, которого Роллон считает кем-то вроде мула, вскарабкавшегося на трон, – да простит мне Господь эти слова! Другое дело – ты. Все говорит в твою пользу.
– Я согласна, что не могу оставаться равнодушной, когда этот варвар находится рядом. Однако вы никогда не задумывались, преподобный, что, несмотря на все обаяние Ролло, я еще не забыла, что я его пленница, и в основе моего чувства к нему лежит не столько благосклонность, сколько ненависть? Я могу притворяться любезной, петь, веселиться – но я мечтаю лишь о мести, ни на миг не забывая, что он мне враг!
Конец ознакомительного фрагмента.