Вы здесь

Приключения Джона Девиса. Глава II (Александр Дюма, 1840)

Глава II

Опасения его оказались напрасны. Том был знатоком в этом деле, а потому сразу заметил, что тут распоряжался человек знающий. Бутылки были выстроены в зависимости от места производства и возраста вина, ярлыки на палочках, воткнутых в земляной пол погреба, показывали, где какое вино и какого года урожая, и, таким образом, служили знаменами этим отдельным корпусам, расположение которых делало большую честь стратегическим познаниям почтенного Сандерса. Заметив, что рядом с каждым отделением стоит бутылка в виде образца, Том захватил этих передовых часовых и явился с ними к командиру.

Мой отец сидел у окна в комнате, которую выбрал для себя и откуда открывался вид на озеро. Это великолепное зрелище пробудило в душе сэра Эдварда старые воспоминания и сожаления, но, услышав, что в комнату кто-то вошел, он, словно стыдясь, что его застали в раздумьях и со слезами на глазах, тряхнул головой и кашлянул – так он обыкновенно делал, когда хотел отогнать тяжелые думы и придать мыслям другое направление. Том тотчас понял, какие чувства волнуют его командира, но сэр Эдвард обратился к нему, приняв веселый вид:

– Ну что, Том, видно, кампания удалась! Ты взял пленных?

– Надо сказать, ваше превосходительство, что местность, которую я обозревал, прекрасно заселена и вам всю жизнь будет что пить во славу Англии.

Сэр Эдвард машинально протянул руку к Тому, равнодушно проглотил поданный им стакан бордо, которое не стыдно было бы подать даже королю Георгу, просвистел какую-то мелодию, потом вдруг встал, обошел всю комнату, поглядывая на украшавшие ее картины, и снова приблизился к окну.

– Впрочем, Том, я думаю, что здесь нам будет так хорошо, как только может быть хорошо на суше.

– Не знаю, как вы, ваше превосходительство, – сказал Том, пытаясь утешить командира, – а я через неделю, думаю, забуду о нашей «Юноне».

– А «Юнона» была прекрасным фрегатом, Том, – продолжал сэр Эдвард со вздохом, – легким на ходу, послушным рулю, стойким в бою. Его построили на моих глазах… Но не будем больше говорить об этом. «Юнона» была моей любимой дочерью… Теперь она будто вышла замуж и покинула старика отца. Дай бог, чтобы муж хорошо с ней обходился; если бы с ней случилось какое-нибудь несчастье, я бы всю жизнь об этом жалел. Давай пройдемся, Том.

И старик, уже не скрывая чувств, взял своего компаньона под руку и начал спускаться по лестнице, ведущей в сад.

Это оказался один из тех прекрасных парков, в обустройстве которых англичанам нет равных. Там были и цветники, и тенистые аллеи, а местами попадались очаровательные домики.

У дверей одного из них сидел Сандерс. Сэр Эдвард пошел прямо к нему, управляющий тотчас поспешил навстречу.

– Очень рад, что вижу вас! – воскликнул сэр Эдвард. – Мне хотелось поблагодарить вас, вы, право, человек редкий!

– А я очень рад, ваше превосходительство, что вам вздумалось пойти в эту сторону, – сказал Сандерс, почтительно поклонившись. – Вот дом, где я живу уже сорок лет. Тут умер мой отец, здесь же родился я… Но, может быть, вашему превосходительству будет угодно как-то по-другому его использовать?

– Покажите мне ваш домик, – попросил сэр Эдвард.

Сандерс провел его и Тома в свой дом. Он состоял из небольшой кухни, столовой, спальни и кабинета, где в величайшем порядке были разложены все касающиеся имения бумаги. Везде царила удивительная чистота.

– Сколько вы получаете жалованья? – спросил сэр Эдвард.

– Сто гиней, ваше превосходительство, это жалованье назначил моему отцу ваш покойный отец. Мой отец умер, и хотя мне было тогда только двадцать пять лет, однако я получил и место его, и жалованье. Впрочем, если вам кажется, что это слишком много, то я готов получать и меньше.

– Напротив, – возразил сэр Эдвард, – я назначаю вам сумму втрое больше. И можете выбрать себе в доме любые комнаты.

– Покорнейше благодарю, ваше превосходительство, – ответил Сандерс, кланяясь. – Но позвольте доложить, что такая значительная прибавка мне не нужна. Я не трачу и половины того, что получаю, а я не женат: копить мне не для кого. Что касается комнат в доме… – прибавил он, замявшись. – Ваше превосходительство, я готов послушаться вас и переехать, если прикажете, но…

– Что? Говорите!

– Но я привык к этому дому, а он – ко мне. Я знаю, где лежит каждая вещь: мне стоит только протянуть руку, чтобы взять то, что нужно. Я провел здесь всю свою молодость, мебель стоит там же, где и прежде: вот у этого окна всегда сидела моя матушка в своем большом кресле, это ружье повесил над камином мой покойный отец, вот постель, на которой он отдал Богу душу. Я уверен, что дух его и теперь еще здесь витает. Извините, ваше превосходительство, но мне показалось бы святотатством изменить что-нибудь. Если вы прикажете, дело другое.

– Избави бог! Я уважаю чужие воспоминания, почтеннейший, и не хочу оскорблять память ваших родителей. Что касается жалования, то мы его утроим, как я уже говорил, а вы посоветуйтесь с приходским священником, нет ли какого-нибудь бедного семейства, которому вы могли бы помогать. Во сколько вы обедаете, мистер Сандерс?

– В двенадцать часов, ваше превосходительство.

– Я тоже, и отныне и навсегда прошу вас ко мне обедать, когда вам угодно. Не играете ли вы в карты?

– Случается, ваше превосходительство, когда у господина Робинсона есть время; я хожу к нему, или он приходит ко мне, и мы, проработав целый день, позволяем себе провести вечер за картами.

– Так вот как мы сделаем: в те дни, когда он не приходит к вам, милости прошу ко мне, а когда он будет у вас, приводите и его с собой, если ему угодно.

– Покорнейше благодарю, ваше превосходительство, за эту честь!

– Я всегда буду рад вам. Так это дело решенное?

Сандерс поклонился чуть ли не до земли. Сэр Эдвард снова взял Тома под руку и пошел дальше.

На некотором удалении от домика управляющего стояло жилище егеря, который также заведовал и рыбной ловлей. У него были жена и дети – благословенное семейство! Счастье будто поселилось в этом укромном уголке.




Все население поместья сначала испугалось, что сэр Эдвард, приехав в замок, все в нем переиначит, но теперь все совершенно успокоились. Мой отец был известен на флоте своей храбростью и взыскательностью по службе, а в частной жизни я не встречал человека добрее и снисходительнее его.

Он вернулся в поместье несколько утомленный, потому что еще ни разу не ходил так долго с тех пор, как лишился ноги, но тем не менее довольный, несмотря на тоску, которая поселилась в его сердце. Он решил преобразовать все в доме на корабельный манер, чтобы не менять старых привычек. О своем решении он торжественно объявил Тому и Джорджу, камердинеру. Последнему было нетрудно подчиниться, потому что он не забыл еще дисциплины на корабле «Борей». Повар получил надлежащее приказание, и на другой же день все в доме было устроено по правилам, существовавшим на фрегате «Юнона».

На рассвете колокол вместо барабана будил всех обитателей дома, до начала работы было отведено полчаса на завтрак – так всегда делалось на военных кораблях, и сэр Эдвард никогда не допускал, чтобы матросы на пустой желудок подвергались действию сырого утреннего воздуха.

После завтрака слуги, вместо того чтобы драить палубу, принимались натирать полы в комнатах, затем переходили к чистке меди, что также всегда делалось на кораблях. Содержание в порядке замков, ручек каминных лопаток и прочего требовало соблюдения такой же строгой дисциплины, как и на «Юноне». В девять часов сэр Эдвард обходил весь дом и делал смотр, за ним шли слуги, которых наняли с условием, что в случае неисполнения обязанностей они будут подвергаться наказаниям, применяемым на военных судах. В полдень все работы прерывались, и начинался обед; с часу до четырех сэр Эдвард гулял в парке, как прежде, бывало, прохаживался по рангоуту, а слуги между тем занимались, в случае необходимости, починкой окон, мебели, белья; в пять часов звонили к ужину. Наконец, в восемь часов половина прислуги, как на кораблях, шла спать, остальные, то есть вахтенные, несли службу.

Эта жизнь была лишь пародией на ту, к которой сэр Эдвард привык: в ней присутствовала вся монотонность жизни на море, но не было приключений, которые составляют всю ее прелесть и поэзию. Старому моряку недоставало качки, как новорожденному движения, к которому он привык в утробе матери. Ему недоставало бурь, когда человек борется со стихией, недоставало тех страшных игрищ, в которых моряк защищает свое отечество, слава венчает победителя, стыд постигает побежденного. В сравнении с этим всякое другое занятие казалось ему мелким и ничтожным.

Между тем отцу удавалось скрывать свои чувства от окружающих. Один только Том, обуреваемый теми же настроениями, с беспокойством наблюдал за сэром Эдвардом. Последний часто бросал тоскливые взгляды на свою деревянную ногу, после чего начинал прохаживаться взад-вперед и насвистывать, как бывало во время бури или сражения. Это горе сильных характеров, которое не изливается, а питается молчанием, есть самое ужасное и опасное, оно не процеживается по капле слезами, а копится в глубине души, и опустошения, произведенные им, становятся видны только тогда, когда сердце разбивается.