Глава II. Что сталось с ржавой селедкой
Вскоре Костлявый явился доложить, что завтрак ожидает мистера Ванслиперкена, а так как тот давно ожидал этого, то не замедлил тотчас же спуститься вниз. Едва только он скрылся, наверху появилась новая личность, явившаяся сменить шкипера у рулевого колеса. Как только последний передал управление рулем вновь пришедшему, то стал согреваться общепринятым способом, размахивая вокруг себя руками и похлопывая себя то спереди, то сзади.
– Наш командир опять уже не в своей тарелке сегодня! – заметил Обадиа. – Я слышал, как он бормотал что-то про эту женщину в Луст-Хаузе[1].
– Так, клянусь Богом, сегодня быть грозе! – отозвался Янсен, рослый голландец, старый и опытный моряк, казавшийся еще более громадным и громоздким от множества теплых шарфов и курток, которыми он был окутан.
Да, да, имя фрау Вандерслуш всегда вызывает бурю! Пойду-ка я да позавтракаю, а то еще засвежеет до полудня, чего доброго!
– Мейн Гот, дат ис ди тифель[2]!
– Держите все на северо-восток, да смотрите, зорко глядите, не появятся ли где лодки!
– Эх, черт возьми! Да как же я могу и судном править, и за лодками наблюдать?! Это же невозможно!
– Это до меня не касается, как вы с этим управитесь. Таковы распоряжения, и я вам передаю их дословно. А ваше дело осуществить невозможное, как знаете! – с этими словами Обадиа Кобль отправился вниз.
Мы также последуем его примеру и войдем в каюту лейтенанта Ванслиперкена, не отличавшуюся особенно изящным убранством. Стол, стул, шкаф с открытыми полками для посуды, и другой, тщательно замкнутый шкаф, где хранились документы и другое ценное имущество лейтенанта. На столе перед хозяином каюты стояла большая белая каменная чашка, до половины наполненная дымящейся кашей из овсяной крупы. Это был казенный паек из общего артельного котла, отпускаемый на командира и его слугу. Пока мистер Ванслиперкен старательно студил свою кашу, Снарлейиоу сидел с ним бок о бок, ожидая своей порции, а Костлявый стоял у стенки в ожидании приказаний командира.
– Принеси мне селедку, Костлявый, я закушу!
– Селедку, сэр? – с тревогой в голосе повторил Костлявый. – Селедки нет!..
– Нет?! Где же она? Куда она могла деваться?
– Ах, Бога ради, сэр!.. Я не думал, что вы будете кушать после собаки… и потому, сэр, потому я…
– И потому ты что? – загремел лейтенант.
– И я съел ее сам!.. Бога ради, простите, сэр!.. Ах, Господи! Господи! – лепетал несчастный.
– Ты съел?! Ах, ты жадный воришка, ненасытное твое чрево! Да как ты смел это сделать! Понимаешь ли ты, что это воровство! А за воровство, знаешь, какое следует наказание?
– Ах, сэр! Это было по ошибке, сэр… этого никогда больше не случится! – плаксиво умолял Костлявый.
– Первым долгом я прикажу отодрать тебя кошкой так, чтобы твоя шкура болталась клочьями, воровской кошкой с тремя узлами на каждом хвосте, слышишь, негодяй?
Костлявый в отчаянии воздевал к потолку свои тощие руки и со слезами молил о пощаде.
– А после порки, – продолжал неумолимый Ванслиперкен, – тебя еще выкупают под килем[3]!
– Боже мой! Боже мой! – вопил Костлявый, падая на колени. – Смилуйтесь, сэр! Смилуйтесь!
Но Снарлейиоу, как только увидел, что бедняга упал на колени, с бешенством накинулся на него и стал теребить его за спину и ворчать, поглядывая исподтишка на своего господина.
– Сюда, Снарлейиоу! Сюда, сударь! Лежи смирно! – сказал лейтенант Ванслиперкен; но злопамятный пес не забыл ржавой селедки и в отмщение сперва пребольно укусил Костлявого в бедро и только тогда послушно исполнил приказание своего господина.
– Встаньте, сэр! – приказал лейтенант своему слуге.
Костлявый поднялся с колен, но вместе с тем в нем поднялось и гневное чувство против своего господина и его ненавистного пса.
Трясясь от бешенства, с разгоревшимися глазами, он крикнул громко и грозно, несмотря на то, что слезы еще катились у него по лицу.
– Я этого не снесу! Я выброшусь за борт, но сносить этого долее не хочу! Этот проклятый пес пятнадцать раз укусил меня за одну эту неделю! Да я лучше умру сразу, чем буду служить мясом на съедение этого пса!
– Молчи, негодяй! – прикрикнул на него Ванслиперкен. – Не то я прикажу заковать тебя в кандалы и бросить в трюм!
– Я буду очень доволен, кандалы не кусаются. Да, я сбегу отсюда! Путь меня повесят, мне что смерть! Искусанный до смерти, изголодавшийся до смерти, я буду рад, если меня повесят!
– Молчите, сэр! Вы с жиру беситесь!
– Прости вам Бог, сэр! – возмущенно воскликнул Костлявый. – Да я ни разу еще не получал полностью своего казенного пайка!
– Полный паек! Да разве можно набить такой дырявый куль? Сколько в него ни пихай, все будет мало!
– А что мне достается, то мне дорого достается, видит Бог! – продолжал возмущенный юноша. – Стоит мне поднести сухарь ко рту, чтобы эта проклятая собака накинулась на меня. Я никогда не имею глотка во рту без того, чтобы не быть укушенным. Этот пес съедает весь мой паек. Я желал бы, чтобы вы или отпустили меня, списали с этого судна, или повесили, одно из двух, так как вы едите в охотку, и собака ваша тоже ест, так что мне уж ровно ничего не достается, а паек нам отпускают только на двоих, а не на троих!
– Ах ты, дерзкий негодяй, что, ты забыл про кошку, про воровскую кошку, которой я собирался тебя угостить?
– Это уж больно обидно, чтобы такая паршивая собака да съедала всю мою порцию, да еще вдобавок наполовину съедала и меня самого! – не обращая внимания на угрозу, продолжал Костлявый.
– Ты забываешь купанье под килем, негодяй! – крикнул взбешенный лейтенант.
– Я надеюсь только, что там и останусь! – сказал в заключение Костлявый. – И не увижу больше ни вас, ни вашей паршивой собаки!
– Вон отсюда, мерзавец!
Последнее приказание Костлявый исполнил с большой поспешностью.
– Ты голодна, моя бедная собака? – ласково обратился к Снарлейиоу лейтенант Ванслиперкен.
Собака положила сперва одну, затем и другую передние лапы на колени своего господина.
– Подожди, сейчас получишь свой завтрак, – продолжал он, – хотя сегодня утром ты поступил нехорошо, голубчик мой. Мы всего четыре года знакомы с тобой, а уж сколько раз ты жестоко подводил меня! Стыдно, Снарлейиоу, стыдно, сударь! Но я вижу, что ты сожалеешь об этом, и уж так и быть, не оставлю тебя сегодня без завтрака!
С этими словами мистер Ванслиперкен поставил чашку с овсяной кашей на пол, а Снарлейиоу, не задумываясь, принялся уплетать ее так, что вскоре добрался до дна.
– Стоп, собака, стоп, нельзя так проворно, надо хоть что-нибудь оставить Костлявому! Довольно! – и лейтенант хотел убрать чашку с остатками каши. Снарлейиоу сердито заворчал и готов был цапнуть зубами своего господина, но тот отогнал его своим рупором, а чашку поставил на стол на утешение Костлявому.
– А теперь, Снарлейиоу, отправимся наверх! – И лейтенант вышел из каюты в сопровождении своей собаки, шедшей за ним по пятам. Вдруг с половины лестницы Снарлейиоу, крадучись, отстал от своего господина, стрелой вернулся обратно в каюту, в один миг очутился на стуле, а затем на столе и в несколько секунд вылизал дотла весь остаток каши, прибереженной лейтенантом для Костлявого. Покончив с кашей, Снарлейиоу с тем же проворством незаметно подкрался к хозяину и пошел за ним той же неслышной походкой, как будто все время безотлучно следовал за ним.