1834. Кавказ. Дагестан
Была распутица. Тысячи людей благословляли Московское шоссе, и мы на четвёртый день прибыли в Москву. Против прежних поездок по простой дороге это считалось скорым. В Москве я остановился у Москворецкого моста, имея вид на Кремлёвские палаты, на Ивана Великого и другие замечательности столицы.
Первым делом моим было побежать на площадь посмотреть на гражданина Минина, а потом съездить в 3-ю Мещанскую к Григорию Ивановичу Фишеру фон Вальдхейму[11], ветерану наших энтомологов. Григорий Иванович принял меня со свойственным ему радушием, обласкал и поощрил, показав мне все свои коллекции. Я удивлялся и истинно наслаждался этими редкостями. На другой день я должен был у него отобедать, и мне представлена была честь повести мадам Фишер в столовую залу. За столом разговоры наиболее заключались в новостях из Петербурга, о царской фамилии Императора Николая и т. п. Это считался разговор хорошего тона.
Осмотрев замечательности Москвы, я на 5-й день уехал, потому что орденансгауз не позволял мне даже останавливаться в столице. У меня была казённая подорожная. За Москвою начались наши дорожные бедствия. Мы тонули и вязли в грязи. В Подольском разлилась река, паром был малоисправен и останавливался на всяком шагу. Тут мне рассказывали странный случай. На пароме перевозились два казённых фургона с холстом, управляющий какого-то имения с грузом медных денег и возвращающийся домой крестьянин с повозкою. Паром наехал на льдину, и казённые фургоны свалились в воду и потонули, прочее всё было спасено. Так как казённое ничего не пропадает, то было произведено надлежащее следствие, и решено так: исправнику заплатить треть убытков за то, что не смотрел за исправностью перевоза, управляющему, бывшему на пароме, – другую треть, за то, что заботился о своих медных деньгах, а не о казённом интересе, а проезжающему на том же пароме мужику – третью треть, за то, что на своей повозке уехал, не дав помощи утопающим.
Подъезжая к Туле, мы на станциях встречали целые шкафы, наполненные разными произведениями этого фабричного города, блестящие снаружи и в три дорого настоящей цены. Самый город повсюду украшен вывесками са моваров, и кажется, что это после казённого оружейного завода есть самый главный его фабрикат. Чем дальше мы подвигались на юг, тем становилось теплее, чернозёмистая грязь в течение двух суток обращалась в гель, другое бедствие для путешественника. Начиная от Воронежа наступила степь, покрытая повсюду зеленью, и эта зелень, всё зеленея, тянется более 600 вёрст до самых гор Кавказских. 10-го мая я прибыл в Пятигорск. Тут уже было жарко. Фруктовые деревья отцвели, и виноград начинал уже пускать свои отростки. Трава была в аршин вышиною. Первое дело было искать квартиру. К счастью ещё немного наехало больных, так что [я] нашёл квартиру в три веселые комнаты в доме у фельдшера.
Я забыл сказать, что за Ставрополем я встретил одного господина, который также ехал в Пятигорск для пользования себя [водами]. Мы познакомились, и так как он мне показался порядочным человеком, то я предложил ему пересесть из простой почтовой повозки ко мне в экипаж, а людей наших [мы] посадили на повозку и так приехали в Пятигорск. Этот господин потом просил меня нельзя ли, хотя [бы] временно поместиться у меня, так как в нанятой мною квартире одна комната была для меня совершенно лишняя. И я с удовольствием уступил. Размещение было такое: вход в залу, направо дверь в мою спальню, а налево спальня Г. Г. Сначала дело шло очень хорошо, господину Г. были прописаны самые горячие ванны, и чтобы в них попасть, надобно было забираться туда в 4 часа утра. Так как ванн было очень мало, а купающихся очень много, [то тому] кто опаздывал, приходилось ждать своей очереди часа три и четыре, мне же от ран моих были назначены самые слабые ванные, которых было довольно много, так что я вставал в 7-м часу и возвращался домой в 9-м, до начатия дневного зноя, и нередко успевал ещё дорогою сделать экскурсию. Жилец мой приходил из ванной домой около того времени, когда я вставал. По приходу домой я пил маренковый[12] кофе и потом ложился в постель для транспирации. Я всегда удивлялся, что в это время набиралось так много мух в моей комнате, хотя она и была расположена на север, они не давали мне покою.
Однажды я как-то вернулся домой раньше обыкновенного, и что застаю: Г. Г. запер ставни в своей комнате и зале и занимался загонянием мух в мою спальню [из своей], где притворив дверь, имел от них покой. Возможно ли себе представить в какой он попал конфуз, не имея никаких отговорок, убедив меня с тем вместе какого рода это был гусь. Я был очень рад, когда с переездом на Кислые воды, смог навсегда с ним расстаться.
Пятигорск расположен на покатости горы, примыкая с одной стороны к горе Машук, обросшей лесом, а с другой стороны к беспредельной степи, отделяясь протоком Подкумком. Местоположение могло бы быть довольно красивое, если бы в нём было больше тени, но бульвар был ещё слишком молод, а в общественном саду видно только несколько виноградных лоз и одиночную беседку с эоловою арфою.
Город небольшой, но имеет кроме обустройства минеральных вод, собрание, где раз в неделю танцуют: кавалеры в сюртуках, дамы, как и везде, в каком наряде могут. Кроме того, имеется большое каменное строение с комнатами для помещения неимущих раненых офицеров, но неудобство в том, что кухня общая; вы послали денщика сварить кофе, он засмотрелся, и пропал не только ваш кофе, но и кофейник. Другой хочет себе сварить суп, но все места заняты, и едва к вечеру успевает он вас угостить. Общество в Пятигорске летом бывает весьма разнообразное, и приезжает из южной России много помещиков со своими семействами. Однако, с некоторого времени нападения черкесов напугали посетителей. Эти набеги суть ни что иное, как кража людей. Хищники[13] обыкновенно к вечеру подкрадываются к селениям и к проезжим дорогам и ждут беспечного проезжего или прохожего, которого убивают и ограбливают или тащат к себе в неволю. Во время моей бытности в Железноводске в семи верстах от Пятигорска были из тамошней немецкой колонии утащены две девушки, но колонисты тот час же вооружились и преследовали хищников в горы, и одну из жертв успели отбить; с другою же черкесы ускакали. Эти добычи обыкновенно передаются в дальнейшие горские племена и оттуда продаются в Турцию, особенно в Трапезонт[14]. Нападения черкесов на наши селения более затруднительны. Линейские казаки уже так свыклись с образом [ведения] войны черкесами, что последним редко удается застать их врасплох. Большая часть казачек происхождения черкесского, и при набегах на селения они их также умеют защищать, как и мужчины. Многие имеют медали и кресты за храбрость.
Мне известен случай, что одна баба защищала от толпы черкес в течение двух часов вход в станицу тем, что из окна выставила ружейное дуло. Черкесы подскакивали, но ни один не отваживался проскакать мимо этого дула, пока не прибежали с покосов казаки и прогнали хищников.
В Пятигорске много минеральных источников, все они серно-кислого свойства, частью горячие, частью холодные. Резервуар первых имеет 52° по Реомюру. Они вытекают из небольшого валуна, не достигающего высоты человека, в котором образовались подземные пустоты в виде ноздреватостей. Эти источники находятся в связи с отдалёнными вулканами, и когда землетрясения постигают близлежащие страны, то некоторые источники временно пропадают. В семи верстах от Пятигорска ближе к горе Бештау имеются богатые железные источники, из которых самые холодные имеют 0…+6° по Реомюру. Они также выходят из горы, покрытой большим лесом, и это ме сто называется Железноводск. Тут имеется так называемая Шотландская колония, населённая теперь немецкими колонистами. Это лесистое место очень богато насекомыми, и отсюда ведёт удобнейшая дорога для всхода на гору Бештау. В 17-ти верстах от Пятигорска находятся Щелочные воды[15], но они ещё мало обстроены. Наконец, в 40 верстах от Пятигорска ближе к горам лежит Константиногорск[16] со знаменитыми кислыми источниками, главный из которых называется Нарзан, то есть богатырская вода, наиболее подходящая к Пирмонту. Черкесы так уважали эту воду, что когда русские вытеснили их из этой страны, то они забили главный источник камнями и чурками, и прошло более году, покуда успели опять вычистить. Источник этот великолепно бил из земли большими клубами, и когда почерпнете стаканом, то вода совершенно прозрачна, холодна, кисловато и сильно ударяет в нос углекислым газом. Местность здесь гораздо выше Пятигорска, и потому климат более суровый. Насекомые и растения уже теряют степной характер и приближаются к типам нагорных. Скалистые бока Константиногорской долины представляют несколько отверстий, ведущих в пещеры, которые посетить я не имел возможности. Все окрестности изобилуют окаменелостями, и мальчишки предлагают за несколько копеек разнообразные аммониты и другие допотопные ракушки.
Кончив курс купания, я отправился из Пятигорска на юг. Первый город был Георгиевск, бывшая столица Кавказа, ныне ничтожный городишко, потом приехал я в Екатериноград на реке Малке, степное место, заселённое преимущественно казакам. Здесь надобно ждать так называемой оказии для проезда во Владикавказ. Эта оказия заключается в том, что собираются проезжающие и приходит военный конвой из одной или более рот пехоты и пушки, которые сопровождают и охраняют путешественников от нападения Черкес.
Мне пришлось ожидать этого случая четыре дня. Тогда утром рано барабанным боем дается знак выступления, и все повозки, экипажи собираются на площади и длинным караваном, часть войск и пушка впереди, выходят в степь. На этом пути четыре станции, где ночуют. Так как всё идёт шагом, то это скучное путешествие, и, подъезжая к Владикавказу, удалые ямщики выскакивают из рядов и во весь карьер мчатся к крепости. Но нередко их смелость бывает горько наказана, и, в виду конвоя, хищники не раз уже изрубляли и ограбляли смельчаков. Места эти до самой крепости Владикавказа представляют огромную равнину, где горцам удобно прискакать и ускакать во все стороны.
Во время этого путешествия погода была пасмурная, и только перед самым Владикавказом солнце разорвало тучи, и горы Кавказа представились во всём своём величии. Если себе вообразить трон Юпитера, то это было бы здесь в полном блеске.
Владикавказ расположен на выходе так называемой Военно-Грузинской дороги из гор на северную равнину и составляет ключ к проходу в Грузию и южные наши владения.
Крепость эту горцы осаждали, но взять не могли. В цитадели её содержатся горские амонаты или заложники, в числе которых когда-то был и Шамиль. Происходя из бедной фамилии, он с охотою принял на себя эту обязанность ради кормовых денег, которые им даёт правительство наше. Замечали, что он особенно обращал внимание на учения наших солдат и стрельбу из пушек.
Далее остановки к проезду нет, и только вблизи самой крепости на равнине предстоит ещё некоторая опасность. Через 5–6 вёрст местность начинает постепенно возвышаться к станции Ларс, [дорога], следуя берегу Терека, идёт по краям скал. Места принимают вид всё больше дикий, ущелья всё более суживаются и, наконец, заграждаются огромным поперечным утёсом. Тут все стороны поднимаются отвесно под облака, и вершины обыкновенно покрыты последними. Вокруг виднеются снеговые горы, а внизу стремительно клубится Терек. Это место называется Дарьял, как говорят потому, что войска Персидского царя Дария до сих пор проникали. Ныне это место занято небольшим пехотным постом наших войск, живущим в казарме и никогда не видящим солнца. Легенда говорит, что на скале Дарьяльской была когда-то башня, занятая какою-то царевною, которая с приходящих караванов собирала пошлины и, вместе с тем, приглашала к себе молодых купцов и путешественников на угощение. Пировала, веселилась и потом сбрасывала их со скалы в пропасть.
Далее дорога значительно поднимается, [здесь] повсюду ещё лежал снег, который свалился ещё в прошлом году с Казбека и в течение одного года не успел стаять. Эти огромные снежные завалы случаются обыкновенно после 8-летнего периода. На отвесах Казбека снег накапливается в течение нескольких лет, покуда собственная тяжесть обрушивает эту массу и засыпает всё ущелье. Камни, снег и льдины нередко летят на расстояние в 17 вёрст, рус ло Терека останавливается, все мосты срываются, и на неделю и более сообщение нередко прекращается. Казбек имеет более 12 тыс. футов в вышину и совершенно похож на немного широкую сахарную голову. Днем обыкновенно он затянут тучами, но ночью блестит среди мрачной темноты.
Приближаясь к Казбеку, дорога идёт почти по гладким скалам; над ничтожным, по-видимому, ущельем показалась тёмная туча, ямщик торопился, начали капать несколько дождевых капель, колесо повозки задело как-то за скалу, что приключило минутную остановку. Мы успели лишь вытянуться на другой берег, как столб воды в аршин с ужасным шумом и треском понёсся вниз. Мы едва успели спастись. Это была бешенная Талка[17]. Станция Казбек лежит довольно высоко, но главный перевал начинается далее; в нескольких верстах оттуда встречается значительная покатость, которая называется Чертовой долиной, потому что по ней постоянно сползают снежные завалы в мае, июне и июле месяце. Далее, всё возвышаясь, достигается так называемая Крестовая гора, на которой генерал Ермолов поставил памятник; это есть самый высокий пункт перевала. Несколько вёрст ещё дорога вьётся страшно крутой покатостью Гут горы, где обыкновенно выходят из экипажа и идут осторожно пешком, чтобы не производить потрясений воздуха и не оторвать снежной глыбы сверху. Дорога так тесна, что разминуться двум экипажам невозможно, и надобно ожидать на более широких местах, чтобы разъехаться. Смотреть на край страшно, такие пропасти в версту и более вниз.
После этого опасного места перевал уже не так крут и выходит к станции Коби, небольшой деревушке в Альпийской местности. Здесь повсюду бьют горные потоки и во всех ложбинах есть остатки снега, около которых прячется множество альпийских насекомых, свойственных Кавказу: Carabus nothus, Carabus variance, Pelobates aurechalceus, Platynus elongatus[18] и др. В траве издавался звук в виде короткого свиста, и я долго старался узнать, что это такое, полагая оный от какого-нибудь зверька, но наконец поймал – это было насекомое из отдела саранчей породы Ephyppiger[19] песчано-желтоватого цвета, с более тёмными боками сильно шероховатого щитика и четырьмя рядами чёрных пятен на туловище. Самка бескрылая и с загнутым кверху длинным хвостом (ovilluc[20]), у самца крылья короткие и свернутые.
Погода была прекрасная, но воздух был чист и свеж. Это были последние дни нагорного лета среди сентября[21]. Очаровательные виды встречаются почти на каждом шагу, хотя Кавказ не имеет этого множества озер как Швейцария, и лощины врезаются глубоко в самое подножье гор. Это придает всему окружающему какое-то дикое величие, и невольно наводит страх на непривыкших путешественников. Проехав по менее крутым местам до станции Кайшаур, [мы замечаем, что] местность принимает более однообразный вид и склоняется к югу, как будто [здесь] другое небо, другой климат, другие люди. Долина Арагвы расширяется, крутые бока её удаляются, на них, как ласточкины гнёзда, прилеплены нагорные деревни; потом покатости покрываются деревьями, и вся природа принимает веселый вид. Мы спускались в Грузию.
Дома построены из камня на глине, или лучше сказать на грязи, крыши плоские и земляные, так, что на склонах они стоят наравне с дорогой. Сады, обыкновенно, [располагаются] в некотором отдалении, вдоль ручьёв и ложбин, так как для их существования в этом жарком климате непременно требуется вода. По окрестным холмам и возвышенностям нередко видны развалившиеся башни и другие остатки давно прошедшего времени, о которых никакого исторического следа не сохранилось. Ясно только, что край этот с незапамятных времён боролся и защищался. Маленький городок Ананур считается бывшей крепостью. В Мцхете находится древнейший Грузинский собор.
Наконец, выехали мы опять на равнину; страшный жар августа месяца[22], и, проехав по ней 30 вёрст, прибыли в котёл гор, где лежит Тифлис. Город был покрыт как бы дымом от дурного, спёртого воздуха и всякого рода нечистот, напитывающих дворы и улицы. Город построен частью на берегу реки Куры, частью амфитеатрально на окрестных возвышенностях, по гребню которых тянутся развалины так называемой древней крепости, одна башня которой держится лишь одной половиной своего фундамента. Вся остальная масса [висит] в воздухе: так крепка известь, которой связанны камни. Тифлис, столица Кавказского края, до времени занятия русскими состоял из каменных мазанок в азиатском вкусе. Генерал Ермолов был первый, который раздал места полковым командирам для постройки на них каменных домов в европейском вкусе. Таким образом создались там 2-х и 3-х этажные дома. Таким же [способом] стали строится и армяне. Последние были грузины, и я ещё видел, что одна из их царевен жила в каких-то развалинах с заклеенными окнами бумагою вместо стекол. Я остановился на другой стороне Куры около места, называемого Куками, в доме у немецкого колониста Зальцмана. Эти Куки совершенно похожи были на груду развалин; нельзя было отличить крыши от дороги, и стада собак нередко нападали на прохожих. Здесь обитали самые беднейшие жители.
Базары в Тифлисе обширны, и лавки большей частью покрыты навесами и полотном, и дорога перед ними освежается спрыскиванием водою, которую подвозят водовозы в бурдюках на ослах и верблюдах. Бурдюк есть стянутая с вола шкура, шерстью внутрь и вымазанная там нефтью. Четыре ноги перевязаны, а в шею наливается вода, и потом перекидывается этот пузырь на спину животного, которое его тащит. В лавках этих сидят не только купцы, но и ремесленники, [продающие] сапоги, платья и пироги, и жаркое, и т. п. И всё шьётся и печётся публично. Вечером фруктовые лавки освещены, и мальчишки криком выхваляют свой товар. Базары эти составляют главное гульбище туземцев, и там можно встретить всех своих знакомых.
Я, впрочем, пробыл в Тифлисе только несколько дней, будучи откомандирован к генералу Ланскому в Дагестанскую экспедицию. Купив вьючных лошадей, я со слугой своим и казаком отправился в поход. Путь наш пролегал на юг по великолепной Алазанской долине. На казацких постах, содержащих почту, нам давали верховых лошадей в сопровождении так называемого чапара, то есть проводника из туземцев. Тут по заходу солнца проезжая по кустарникам вдруг подле меня послышался крик ребёнка, а вслед затем лай собак. Я остановился и спросил чапара:
– Что это такое? – но он не понимал ни моего удивления, ни моего вопроса, потому что ему это явление было совершенно обыкновенное, и после долгих толков я, наконец, узнал, что это голос весьма обыкновенного в южных степях животного, называемого шакалом и составляющим что-то среднее между собакой и лисицей. Мех его немного похож на енота, но теплоты такой не имеет, и в Грузии нередко этим мехом обманывают незнающих покупателей.
Прибыли на станцию, состоящую из плетневого сарая, где помещались казаки, и вышки, то есть караулки, стоящей на трёх высоких столбах и где стоит казак на часах, чтобы далее видеть окрестную местность. На этом посту мне надобно было ночевать, но казаки не советовали спать в плетневом сарае по причине множества блох, и я расположился под открытым небом, вблизи вышки. Ночь была прекрасная, тёплая, тихая, и я проспал отлично до самого утра. Но когда пришлось одеваться, я не мог найти сапог, и их отыскали в разных местах в шагах 50-ти. Шакалы их утащили, так как они были смазаны салом. Это животное питается птицами, маленькими зверьками, и всякими мясными остатками и чрезвычайно ловко подкрадывается к молодым гусятам и цыплятам.
На другой день я хотел, чтобы чапар привёл нас ночевать в деревню, а не на пост, так как на сим последнем невозможно получить корма ни для себя, ни для лошадей. Чапар говорил, что татарская деревня находится только в стороне в нескольких верстах. Солнце закатывалось, и мы поехали. Дорога пролегала равниною, покрытою кустарником. Скоро стемнелось, и месяц тускло осветил всю страну. Мы всё ехали, а деревни нет. В кустах дороги не было видно. Вдали слышен был лай собак, мы устремились в ту сторону, полагая, что это деревня, ничуть не бывало, это были только шакалы. Мы бросились в другую сторону, та же неудача, и, наконец, совсем сбились с пути. Была полночь, а деревни нет. Я грозил чапару за его беспечность, но это всё ничуть не помогло, и мы хотели уже расположиться ночевать в кустарники, как послышался напев петуха. Это было в полночь, и конечно вблизи какого-нибудь жилья. Мы направились туда и, действительно, нашли татарский двор, а недалеко оттуда и деревню. Можно себе представить, как мы радовались найти хату, ужин из фруктов и, вскоре, горячий чай.
На следующий день мы прибыли в Нуху[23], в столицу бывшего ханства, каковых в прежнее время было много в южной части Закавказья. Персияне поддерживали их существование и тем лишали возможности усилиться. Во времена Ермолова участь их была решена. Один русский агент К., состоявший при одном из этих ханов, открыл тайную переписку его с персидским правительством и требовал с него денег, если хочет, чтобы он не представил это русскому начальству. Хан в страхе заплатил значительную сумму. К., отделив десятую долю этой суммы, представил её вместе с перепиской генералу Ермолову, выставляя свою бескорыстность и обличая хана в злонамеренных поступках, а хану советовал бежать в Персию, что он и сделал.
Нуха лежит у подножья Кавказских гор и покрыта садами и шелковичными плантациями, так как здесь главная разводка шелковичного червя за Кавказом. Сады эти большей частью расположены по берегам мелких ручьёв, струящихся из гор, где и идёт дорога. Таким образом, приходится проезжать целые версты по воде, в тени пышных деревьев. Это делает город весьма растянутым, но не видным, так как строения повсюду окружены деревьями. Дома большей частью одноэтажные, смазанные глиною на плетне и тростнике, с крутыми соломенными крышами и с оконной стороны обнесённые галереей или навесом, где целый день бывает тень, и где ковры для сидения, и стоят медные сосуды с холодной водой для питья. В комнатах полы глиняные, у богатых покрыты кругом коврами, [на них] расположены подушки для облокачивания. Стульев и столов нет; ходят, сидят и спят все на полу. Дворы перед галереей обыкновенно чисты, хотя и ходит по ним скотина, но навоз тотчас же подбирается, налепливается на окрестные стены и сушится, и потом употребляется на топку в каминах, так как других печей у них нет. [Это же топливо идёт] и на раскаление боков сделанных в земле ям для выпечения в них хлеба. Хлеб пшеничный и пресный, в виде больших блинов налепливается на горячие стены этих ям и называется чурек. Этот хлеб есть непременная придача всякого обеда и служит не только для кушанья, но и заменяет салфетку: азиатцы обтирают им рот и руки. Обед подается на подносах – деревянных, оловянных или медных вылуженных, смотря по богатству. Они круглые и могут быть иногда 1½ аршина в поперечнике. На эти подносы ставятся несколько блюд вокруг, состоящие большей частью из плова из саранчинского пшена и разных душеных жарких или шашлыков, на вертеле жареных кусочков баранины. Потом подаются миндальные пирожные, жаренные на бараньем жире и, наконец, виноград и другие фрукты. В более бедных домах употребляется кислый творог.
Получив проводников, я отправился по Вандамскому ущелью прямо через главный хребет гор в крепость Кубу, место сбора отряда. Тропинка круто поднималась наверх, и это в течение более половины дня. Подъём был так крут, что одна из моих вьючных лошадей пала; мы бы совсем не переехали, если бы погода нам не благоприятствовала. Потом тропинка идёт по самым крутым скалам, и так узка, что одна лошадь только может пройти, и то с трудом уворачиваясь от поминутно падающих сверху камней. Это не даёт времени опомниться, и [мы] все идём смело вперёд, потом только содрогнешься, когда опасность миновала. Затем проходили мы столь высокие хребты гор, что трава даже делалась редкою, а направо поднималась огромная снеговая гора Тфан (Тфандаг). В это время нашла дождевая туча так, что с одной стороны светило солнце, а с другой падал дождь; картина очаровательная. Немного подальше находится Шахдаг – самая большая возвышенность южного Кавказа, но её не было видно. С этих снеговых гор весьма часто падают огромные снежные завалы; так в одном месте мы переезжали под сводом снегового моста, образовавшегося через пробивающий снег ручей, и только поздно вечером успели прибыть в деревню Хналых, сделав в этот день 60 вёрст.
Эта деревня лежит очень высоко, и около неё не видно ни дерева ни куста, все скалы и тощая земля. Жители говорят особенным языком, вовсе отличным от всех соседей. Дома их из дикого камня без печей, как наши курные хаты, обыкновенно в два этажа; внизу живёт скотина, а наверху – хозяева. Меня приняли за доктора, потому приводили больных, большей частью таких, которым помочь невозможно. Под камнями в окрестностях Хналыха я нашёл Carabus prasinus Ménétrie, а около Тфан горы Tribax deplanatus Steven[24]. Из Хналыха дорога опять поднимается наверх, а потом спускается вниз по руслу ручья, текущего в Кубу. Кубинский край весьма плодороден и пшеница часто приносит 40 крат. Тут много леса, соли, табаку, шёлка, селитры, извести, много фруктов, дичи, скота, но климат [здесь] мало здоровый. В Кубе я уже отряд не застал, который находился [теперь] 150 верстами далее в Темир-Хан-Шуре, куда я и отправился. Дорога приближалась к Каспийскому морю, и надобно было переезжать вброд весьма быструю реку Самур. Течение было так стремительно, что голова кружилась, и проводники кричали, чтобы дать волю лошадям. [Нужно было] опустить поводья и не смотреть на воду, что я и сделал, и лошади нас благополучно перетащили на другой берег.
Берег Каспийского моря здесь плоский и землистый. Сильная жара растрескала почву, и в этих трещинах я с удовольствием находил Cossyphys tauricus Steven[25]. Ночью мы прибыли к крепости Дербент, где уже заперли большие ворота. Мы должны были ожидать три часа, покуда доложили коменданту, получили ключ, и нас встретили. Дербент есть один из древнейших городов. Он был известен во время Александра Великого и составлял точку опоры бывшей оборонительной стены, которая пересекала поперек Кавказ и имела от места до места свои укрепления. Остатки и развалины ещё видны и теперь. Собственно крепость Дербент состоит из двух параллельных стен, спускающихся с гор в самое море и там связанных поперечной стеной. Город небольшой, дома каменные с плоскими крышами, улицы тесные, неровные, так как горы достигают почти самого моря. Жара здесь ужасная, климат убийственный. Древность города доказывается обширными, на несколько вёрст, кладбищами, которые его окружают. В первый раз, когда я увидел Каспийское море, день был пасмурный, тучи сливались с горизонтом воды, ветер был довольно сильный, и длинные белые волны набегали на песчаные берега, покрытые толстым слоем мёртвых раковин; при всём старании я ничего живого там найти не смог, вероятно, жары лета всё убили. В это время, если не ошибаюсь, в Дербенском гарнизоне находился Александр Бестужев, которого заботливое начальство потешалось наряжать на часы раскалённых солнцем постов и давать ему время складывать свои Кавказские повести. Конечно, Бестужев был солдат, но всё-таки Марлинский.
Дорога в Тимир-Хан-Шуру постепенно поднимается, голая и скалистая. День был мрачный, и вершины Дагестана были не жёлтые, а серые. На другой день мы прибыли в Тимир-Хан-Шуру, где находился отряд, расположенный в палатках на грязной каменистой местности. Два или три домика были заняты начальством. Первый день мне пришлось с казаком, лошадьми и вьюками ночевать в дожде под открытым небом; это было 20 сентября, полная осенняя погода с ветром и прохладой. На другой день я едва добился палатки, мой человек тот час заболел. Вслед за тем и я получил лихорадку. Начальник и большая часть были также больны. Через несколько дней генерал Ланской умер, и отряд отправился разорять Аул Хоцатль, что было совершено скоро. Отряд вернулся назад, была написана великолепная реляция и послана в Тифлис. Дело это было столь же важное, как и разграбление Хоцатля, и офицеры Генерального Штаба были сильно заняты сочинением этой реляции. Экспедиция была окончена, и отряд занялся обстройкою Тимур-Хан-Шуры, которая сделалась штаб-квартирою полка. Я отправился опять в Тифлис, но только другой дорогой кругом через Баку. Все ручейки, впадающие в Каспийское море, [поросли] тамарисковыми кустами выше роста человека, представляя вид весьма однообразный. Проезжая мимо кладбищ Дербентских, я видел, что большая часть сохранившихся памятников состоит из саркофагов, более или менее грубо обделанных, на некоторых сохранились ещё надписи, но, как мне говорили, на языке давно забытом, и потому их ещё не могли прочесть.
Баку более обширен, чем Дербент, но я его осматривать не мог, так как погода была очень дурна. Остатки Ханского дворца – в персидском вкусе и великолепны. Я торопился видеть храмы огнепоклонников (гебров), построенных в виде часовень на напитанной нефтью местности. В эти часовни проведены колодцы, куда из земли натекает нефть, дающая вечное пламя в выведенные над ними трубы. Жрецы смотрят за тем, чтобы пламя не угасало, тут же живут несколько факиров, которые себя изнуряют постами и разными другими средствами, дабы возбуждать страдание в пришельцах и богомолах. Вообще вся местность напитана так горным маслом, что стоит немножко подкопать пальцем почву и поднести огонь, чтобы воспламенить вытекающий из земли газ на аршин высоты, и надобно [делать это] осторожно, чтобы не загорелось далее, и не обжечься.
Когда в 20-х годах около острова Сары в Каспийском море образовался новый остров и Г. Менетрие[26] на лодке отправился осмотреть его, кто-то из матросов неосторожно закурил трубку, упала искра, и остров загорелся. Менетрие и люди едва спаслись на лодку, но новая беда, на море плавала нефть, которая [тоже] загорелась, и они едва успели уйти, отгребаясь со всех сил. Нефтяные источники находились и на противоположной Трухменской[27] стороне Каспийского моря, где горное масло также добывается в большом количестве. На юге к Баку прилегает Муганская степь, о которой повествуют, что войска Петра Великого были там остановлены чрезмерным числом змей и других гадов, но, в сущности, эти животные там появляются ничуть не многочисленнее, чем в других степях. Раннею весною всё это пространство покрывается травой, но уже в апреле она сгорает от жаров, и вся степь представляется пустыней. Войска, вероятно, были остановлены не змеями, а недостатком подножного корма и воды.
Из Баку я отправился в Шемаху, а оттуда в Елизаветполь[28]. А погода опять сделалась тёплой, и на деревьях ещё повсюду были зелёные листья. Елизаветполь построен на ровном месте, пересечённым небольшими оврагами и составлял когда-то главную крепость Гянджу, взятую штурмом Князем Цициановым в 1804 году. Получив об этом подвиге донесение, император Александр I-й повелел выдать по 1 рублю на человека. Князь Цицианов, поблагодарив государя за милость, позволил себе всеподданнейше заметить, что приступ Гянджи (Елизаветполь) – не парад в Санкт-Петербурге. Вследствие этого войскам пожалована была особенная штурмовая медаль. Ныне этих Гянджинских укреплений незаметно, но замечательна ровная местность, окружающая город, бывшая полем сражения, на котором в 1826 г. был разбит в 4 крат сильнейший Персидский принц Абас-Мирза генералом Князем Мадатовым [который] был под начальством прибывшего туда генерала Паскевича. Все приготовления к сражению были сделаны Ермоловым, но плодами он не воспользовался. Его отозвали. Абас-Мирза едва не попался в плен и спасением обязан отличному трухменскому жеребцу породы Теке. Эта порода отличается своей неутомимой выносливостью, стан имеет длинный, шаг полный и без гривы.
В Елизаветполе я продал моих лошадей и взял почтовых, потому что на станциях трудно получать фураж. На высотах выпал снег, и в деревнях даже за деньги не давали пищи, всё надо было брать силой; между тем, как они сами просят милостыни, и всё им нужно, что увидят. Женщины особенно лакомы на сахар. К неудобствам путешествия по этим странам принадлежит ещё различие в мелкой монете, деньги, которые употребляют в Дербенте, 30 вёрст далее уже не берут. Кубинская монета не идёт в Ширване и т. д. Кроме того, различия наречий много причиняют затруднений. Во время моего путешествия я встречал 4 наречия: Аварское, Татарское, Армянское и Грузинское.
Бывший при мне слуга умер, также и казак, и я остался один и рад был, что мог отправиться на повозке в Тифлис. Через реку Аракс ведёт каменный мост, называемый Красный; он лежит на стрельчатых сводах и довольно крут. В береговых упорах, как это обычно водится на древних азиатских мостах, устроены комнаты в виде караван-сараев, где могут останавливаться путешественники. [Только] 21-го ноября я возвратился в Тифлис, совершив путь более ½ тысяч вёрст, и опять остановился в так называемой немецкой колонии за мостом, где квартира и стол стоили мне 3 рубля ассигнациями в сутки, кроме кофея и чая.
6-го декабря по случаю Николина дня был бал у корпусного командира барона Розена. В 8 часов мы там собрались, и вскоре вышел барон, поклонившись всем, взял одну даму, музыка заиграла, и [он] предводительствовал полонез. Эта дама, кажется, была княгиня Половандова, супруга здешнего губернатора. Она была одета в грузинскую одежду, состоящую из малинового бархатного платья, с богатым убором на голове и белым вуалем, откинутым назад на голове. Другие дамы были также в грузинской одежде или в европейском платье, большей частью белом. Так как я стоял у дверей, и все пары мимо меня проходили, то я мог всякую даму видеть и тщетно искал знаменитых грузинских красавиц. Без всякого сомнения, красивее всех была старшая дочь барона. Полонез продолжался ужасно долго, так что танцующая молодежь от скуки столпилась в танцевальной зале, и там произвела такой жар, что мне стало дурно, и я должен был удалиться в другую комнату. Наконец, после ¾ часовой прогулки полонез кончился. Старшие члены общества расположились к карточным столам, и музыка стала играть более скорым тактом. Я возвратился в залу и к удивлению увидел, что начали устраивать французскую кадриль, тогда как по бальному порядку в целом свете после полонеза следует вальс. Начали выделывать па и повороты, и особенных танцоров незаметно было, а лучшая была опять дочь барона. Теснота от зрителей и, особенно, от неуклюжих грузин была так велика, что треть залы или больше [была забита], и танцующим не было места повернуться. К этому все стулья были заняты старухами грузинками, которые сидели в виде сов и тоже хотели видеть танцующих. Толпа меня толкнула на этакую Княгиню, так что мне пришлось сесть [ей] на колени. Я хотел извиниться, но мои слова отлетели как горох, потому что она ничего не понимала, и только делала на меня страшные глаза. В страхе я начал ангажировать её к танцу, ей надо было это перевести; приняв это [предложение] за насмешку, она ещё больше рассердилась. Я выбрался с трудом в другую комнату, и там для утешения схватил чашку чая. Опомнившись немного, я опять взошёл в залу, и ангажировал даму, но попал на такую, которая только сидит, а не танцует. Другая отказалась ангажироваться, третья также, на пяти местах пробовал, и всё напрасно. В соседней комнате появились лакеи с мороженым. Грузины все обратились туда, но лакеи, поняв подносы высоко, храбро проталкивались через толпу нападающих, чтобы поднести важным дамам, иначе бы ничего не дошло до зала.
Заиграли мазурку, и я успел поймать какую-то княжну в грузинском платье, потому что здесь все княжны и княгини. Я начал разговаривать речи все такие нежные, сентиментальные, хотя расплакаться; здесь дамы на слова так чувствительны, вдруг подле меня что-то закряхтело, я взглянул, и старая Княгиня, на которой я сидел, опять на меня смотрела, вероятно, думала, что я опять на неё упаду. Я замолчал, мазурка была прескучная, и [я] рад был, когда она кончилась. Предложили лезгинку, то есть здешний национальный танец, и грузинские девицы должны были танцевать. Он состоит в том, что одна девушка в весьма красивой грузинской одежде со спущенным, как у невесты, вуалем выступает вперёд, подняв одну руку, движениями тела принимает чувствительные позы и так идёт вдоль кружка зрителей, которые в такт хлопают руками. Обойдя раза два или три, подходит к другой девице, приглашая её идти танцевать, а сама уходит в толпу. Таким манером продолжается танец как угодно долго. Можно приглашать и мужчин, но их позы и па более живые и менее грациозны.
Первая девица, которая начала танец, была княжна Майко-Орбиман, простенькая стройная грузинка с немного еврейскими чертами. Простота и безжеманность её придавали очень много красоты танцу, потому заставили её повторить его. Большая часть дам были грузинки, в числе которых была Чивчивадзева[29], сестра известной красавицы и супруги Грибоедова, автора «Горе от ума» и нашего посланника в Персии, убитого в Тегеране в 26-м году. Два маленьких князя Багратион отлично танцевали лезгинку. В числе зрителей были тоже два английских офицера в красных мундирах, которые проезжали в Персию. Один из них завёл спор о румяных щеках одной молодой грузинки, утверждая, что она нарумянена, а другие говорили, что это натура. Для удовлетворения этот англичанин приблизил свои глаза к лицу этой девицы, так, что она испугалась, думая, что он хотел поцеловать, а он только удостоверился, что она действительно не нарумянена.
В Грузии, впрочем, как и на всём востоке, крашение лица, волос, бровей, ресниц, ногтей составляют целую науку, и женщины половину дня этим заняты. Весьма странное явление оказывается при крашении волос и бороды, что производится в бане; первая краска даёт волосам совсем зелёный цвет, и нельзя себе представить, как смешон человек с такими волосам; вторая краска делает их красными, а уже третья делает их чёрными как вороное крыло.
Оставив бал, я приехал домой уже поздно и, раздеваясь в соседней комнате, слышал следующий разговор только что прибывшего майора со своим денщиком.
Майор: «Дурак, ты ничего не знаешь? Да знаешь ли ты, которого ты полка – ну которого – скажи-ка, ну вот».
Денщик: «Не могу знать».
Майор: «То-то вы ослы ничего не знаете – не знаешь которого ты полка – Апшеронского, осел, пехотного. Ну а чей ты денщик – и того ведь не знаешь – ну, говори чей?»
Денщик: «Майора – майора».
Майор: «Ну так майора Конюшевского денщик – помни же – узнай ты теперь, где здесь стоит учебная команда – ступай завтра же туда и спроси нет ли там учебной команды Апшеронского полка – как эту найдёшь, то спроси, где стоит офицер, при оной находящийся, и ему отдай эту записку – более тебе ничего не говорю – ты осёл. – Если же офицер живёт слишком далеко, то спроси, нет ли тут приёмщика, и ему отдай. Да ты знаешь ли, что это – приёмщик?»
Денщик: «Никак нет-с».
Майор: «Дурак, это такой человек, что для вас, скотов, заготовляет амуницию и другие вещи и принимает. Понимаешь теперь?»
Денщик: «Понял-с».
Майор: «Пошёл – да смотри не проспать!».
С этим майором я впоследствии познакомился, он был замечателен [тем], что будучи женат, он более двадцати лет своей жены не видал и имел сына в 20 лет, которого совсем не знал. Это произошло следующим образом. В 1813 году он определился в войска и отправился в поход за границу, оставив жену в Волынской губернии. Совершив все кампании 13 и 14-го годов, он вслед за тем попал в корпус Воронцова, потом оставался во Франции до 19-го года, затем эти войска были перевезены морем в Петербург, и часть их назначена была в Новгородское Военное поселение вместе с майором, где он пробыл несколько лет без права получить отпуск, оттуда переведён был на Кавказ в Обшеронский[30] полк будучи постоянно отдалён от семейства более 2000 вёрст, на что не имел средства ни сам съездить в Волынскую губернию, ни привести жену к себе. Состарившись, удручённый болезнями, он уже отчаивался когда-либо видеть своё семейство. Я об этом доложил начальнику, и майора перевели в Волынскую губернию.
В конце этого года прибыло в Тифлис афганское посольство, состоявшее из одного пожилого Гасан-Хана и другого, более молодого. Меня к ним командировали для занятий, но так как я по-персидски не говорил, то дали мне переводчика из армян. Скоро я заметил, что разговоры наши шли не так, как я хотел, но так, как угодно было переводчику, а потому я предложил молодому посланнику учиться у меня по-русски, а я у него по-персидски. Первые уроки производились с помощью переводчика, который моих намерений не понял и рад был нас оставить одних. Дело шло так успешно, что через месяц мы друг друга достаточно понимали, чтобы вести обыкновенный разговор. Странно, что персиянин никак не мог выговорить слово «что», всё произносил «што». Узнав от него всё, что нужно было о странах, откуда они приехали, я составил записку и карту, которую вручил борону Розену, при отъезде его в Петербург. Беседы эти продолжались в течение трёх месяцев, и уже делались все приготовления к отвозу их в Петербург, как узнал [я] от младшего посланника, что подарки, назначенные Государю Императору, были промотаны дорогою Хасаном. Это обстоятельство навело сомнения на самое посольство, которое не приняли, и так называемых послов воротили за границу в Персию.
Накануне Нового года вечером по здешним обычаям грузины поют, играют на гуслях и стреляют из ружей и пистолетов. Один только день в году, когда это им позволяется. Таким образом, встречают они Новый год. Деревья без листьев и первый снег показался 21-го декабря, а 18-го при чрезвычайно резком ветре было 11 °С холода, что без шубы было весьма чувствительно.
Кроме балов у корпусного командира ещё бывали музыкальные вечера, на которых преимущественно играли на фортепиано дочери барона, будучи аккомпанированы имевшимся в Тифлисе военным оркестром. В зале, в котором давались эти концерты, были поставлены стулья вдоль передовой стены насупротив входа и, кроме того, ряда два или три посередине зала тылом к входу. На первых садилась баронесса со своими дочерьми и дамы, на других – кавалеры. За последними стояли два или три арапенка для прислуги, если понадобится, а за ними стоял дворецкий, наблюдавший за должным порядком. Баронесса была чрезвычайно взыскательна и тот час замечала или даже пальцем грозила, если кто-либо осмеливался во время музыки разговаривать. Дворецкий, со своей стороны, не отводил глаз от баронессы, чтобы не упустить малейшего её знака или приказания. Однажды случилось, что одно из задних кресел занимал весьма почтенный полковник, с огромной лысиной, арапенок, за ним стоявший, долго любовался этой сияющей головой и, тихонько приблизившись к стулу, стал слегка сперва барабанить по воротнику мундира, а потом перешёл и на лысину. Полковник был в величайшем затруднении, он сидел как раз против баронессы, и потому не смел повернуться, дабы шумом не помешать музыке. Арапенок продолжал свой концерт на голове половника, вскоре, однако, дворецкий это заметил, и, подкравшись к арапенку, дал ему такой толчок, что дерзкий барабанщик отскочил на несколько шагов; это произвело общий шум в зале, но никто не смел смеяться, так велика была субординация, введённая баронессой. Эти арапы были куплены бароном Розеном в Константинополе и прибыли в Тифлис ещё полудикими. Они бросались на всё, что их глазам представлялось, и дворецкому было поручено их цивилизировать, и для этого он употреблял [пряники и] кулак. Когда фрукты и орехи стали поспевать в саду, арапы бесцеремонно влезали на деревья, срывали их и съедали. Семейство Розена, увидев это, приказало им слезть с деревьев, но вместо того, чтобы исполнить приказание, они с хохотом [стали] швыркать орехами в своих господ, которых заставили бежать из сада. Надобно было позвать дворецкого, чтобы укротить африканцев и отучить их от обычаев обезьян.