ГЛАВА II
Ночевал у мамы. Тоня с девочками была на даче. Утром меня разбудила мама, и, увидев ее лицо, я понял: беда.
– Война, Толя, – сказала она.
В управлении сразу же нашел Троицкого.
– Ты знал уже тогда, Сережа?
– Это было донесение, что перешел границу немецкий солдат и передал: в четыре утра начнется война.
Нашел свободный стол и тут же написал рапорт с просьбой отправить меня на фронт. Но и на него, и на другие, которые писал, получил отказ. Мне была предназначена другая доля.
…Я приехал на Курский вокзал, попрощался с шофером. Взял чемодан и пошел к поезду.
Старый, видавший виды вагон был битком набит людьми. Ехали долго. Поезд стоял на разъездах, пропуская воинские эшелоны, идущие на юг, санитарные поезда с выбоинами от пуль и осколков снарядов; длинные, казавшиеся иногда бесконечными составы с эвакуированным оборудованием заводов. Половина страны двинулась в дорогу.
Я жадно вглядывался в березовые тихие рощи, залитые солнцем, в ленту Оки, мирно текущую среди родных русских берегов, и не укладывалось в сознании, что фашисты уже идут по нашей земле, что они смогут прийти и сюда.
Тула… День стоял тихий, теплый, сухой, солнечный.
Я пошел пешком по Красноармейской улице (ныне проспект). Она утопала в зелени. Невысокие, вросшие в землю и потому казавшиеся
коренастыми домишки крепко стояли по обеим ее сторонам, затаенно поглядывая на редких прохожих чистыми окнами. Они уже кое-где предусмотрительно крест-накрест были заклеены полосками газетной бумаги, везде стояли бочки с песком. Звонкий посвист раздался со двора, мимо которого я проходил, и, торопливо и шумно плеская крыльями, в небо ушла стая голубей.
Та-та-та-та! – перекрыл вдруг все звуки знакомый, ставший за годы службы почти родным, голос станкового пулемета. Война…
Я вышел к кремлю. Бойницы башен сонно, словно прищурившись, неподвижно глядели на меня, когда я проходил мимо. Во всем облике древнего укрепления таилась спокойная и мощная сила.
В областном управлении НКВД я предъявил свои документы дежурному, показал назначение. Он позвонил куда-то, назвал номер комнаты, и я поднялся на второй этаж. Меня уже ждали, встретили радушно. В первый же день вместе с ответственными работниками управления вызвали к первому секретарю обкома партии Василию Гавриловичу Жаворонкову.
Признаться, я не ожидал такой оперативности и был приятно удивлен напором туляков. По всему чувствовалось, что работают здесь люди дела.
Василий Гаврилович Жаворонков встретил нас сдержанно-суховато, но приветливо. Я знал, что по возрасту мы с ним почти ровесники, что на партийной работе он давно, и мнение о нем сложилось как об опытном, знающем, а главное, думающем работнике. Бегло просмотрев мои документы, он чуть дольше задержал в руках партийный билет и офицерскую книжку.
– Это хорошо, что вы служили на границе, – сказал он, – надеюсь, что опытом, приобретенным там, поделитесь с нашими людьми. Дело вам предстоит новое и важное. Истребительными батальонами, диверсионной работой в тылу врага никому из туляков заниматься раньше не приходилось. Поэтому мы и просили, чтобы дали знающего человека.
– Мне ведь тоже не приходилось, – уточнил я.
– Служба на границе – это немало, – сказал Жаворонков. – Первое, что от вас требуется, – заняться истребительными батальонами.
Он помолчал. И тогда я решился: – Вы думаете, они понадобятся здесь? Вы допускаете, что Гитлер дойдет до Тулы?
Жаворонков поднял на меня тяжелый взгляд. Я не отвел глаза, хотя и почувствовал всю неуместность своего вопроса. Жаворонков помолчал.
– Я прошу вас отнестись к своей работе со всей возможной серьезностью и старанием, – сказал он твердо. – Оттого, насколько хорошо вы сделаете свое дело, будет зависеть жизнь сотен людей, которых мы вам отдаем сегодня. В основе своей – это мирные люди, отличные специалисты, коммунисты, комсомольцы… Научить их воевать – ваша задача. Не мы развязали эту войну, но коль уж она началась, то драться нужно профессионально. Только при таком подходе мы сможем сохранить людей, научиться выигрывать малые и большие бои…
Жаворонков говорил, а я поймал себя на мысли, что мне в общем-то повезло, что попал именно в Тулу. Первый секретарь хорошо знал обстановку в области, как идет формирование и обучение истребительных батальонов, называл даты, цифры, имена, давал краткие характеристики партийным руководителям, с которыми мне предстояло работать.
– Потребуется помощь обкома партии, приходите прямо ко мне, – сказал он, пожимая на прощание руку. – Верю, по пустякам не придете.
Мы вышли.
– Устал Василий Гаврилович, – сказал кто-то из моих провожатых. – Похудел, почернел.
– Похудеешь, – сказал я. – Такая махина на плечах.
Поселили меня в гостинице «Центральная». Стол, стул, кровать, тумбочка с настольной лампой, шкаф. Окно выходило во двор, и шум с Советской улицы ко мне не долетал. И все же на следующий день я проснулся рано, несмотря на усталость предыдущего дня. Рассвет едва синел за окном, звезды еще не погасли.
– С чего начинать? – вот вопрос, который не дал снова уснуть. У меня нет времени на долгое ознакомление с новой работой и уже сегодня придется решать какие-то проблемы, руководить людьми, отдавать приказы. Оттого, насколько верно я сделаю свои первые шаги здесь, будет зависеть успех дела.
Я встал, умылся, оделся и пошел в управление. Увидев меня, дежурный передал увесистый замысловатый ключ от кабинета.
На столе я нашел те документы, которые попросил оставить мне с вечера. Все они в той или иной мере касались создания истребительных батальонов. Работая в Главном управлении погранвойск, уже в первые дни войны я был назначен в штаб по руководству истребительными батальонами. Руководил им генерал-майор Гавриил Александрович Петров. Умный, быстрый и смелый в решениях человек, он научил меня многому. И вот теперь этот опыт должен был сослужить мне добрую службу. Я быстро просмотрел документы.
Специальное постановление Совета Народных Комиссаров
«Об охране предприятий и учреждений и создании истребительных батальонов»*. Этот документ, принятый уже на третий день войны, был мне хорошо знаком. В нем шла речь о формировании в прифронтовой полосе и местностях, объявленных на военном положении, добровольных отрядов народного ополчения. Они были грозной силой в борьбе с диверсантами и шпионами. Более того, на них легла основная тяжесть по охране заводов, электростанций, мостов, связи, железных дорог… Они вели беспощадную борьбу с дезертирами, паникерами.
Все это мне было хорошо известно, и все же я еще раз перечитал постановление СНК, мысленно расставляя акценты в своей будущей работе. Тут же, на столе, нашел выписку из решения бюро Тульского обкома партии от 26 июня 1941 года о формировании на территории области и в городе истребительных батальонов. В следующей справке на имя В. Г. Жаворонкова говорилось о том, что ко 2 июля организационная работа по формированию батальонов закончена. Создан 91 батальон численностью до 10 тысяч человек.
Вскоре меня представили работникам отдела, с которыми мне надо было браться за дело. Мокринский, Щербаков, Аникушин, Соколов, Зенякин, Корчагин, Бобырь…
Совещание было коротким и деловым. На все вопросы я получал ясные, короткие, обстоятельные ответы. Из них вырисовывалась не совсем отрадная картина. Да, батальоны созданы, но для того, чтобы превратить их в боевые подразделения, требовалось от нас много смекалки и усилий.
– Итак, хотел бы посоветоваться с вами вот о чем, – я встал из-за стола и пошел по кабинету. – Думаю, первое, что нам необходимо в ближайшие дни сделать, – это определить учебную программу для батальонов. Утвердить ее здесь, в управлении, потом в обкоме партии, в Центральном штабе. Без этого пущенная на самотек боевая подготовка далеких от военного дела людей может в дальнейшем сослужить плохую службу. Нам нужна короткая, но вместе с тем всеобъемлющая программа. Ваше мнение?
Ответ был единодушным: такая программа нужна.
– Второе… Нам необходимо провести ряд инспекционных поездок в места дислокации батальонов. Оказать помощь партийным, советским органам. Проверить ход формирования, обучения бойцов. Посмотреть, как дело с вооружением. Кстати, о вооружении. Кто доложит?
– Младший лейтенант Аникушин, – поднялся молодой застенчивый парень. – Батальоны вооружены плохо. Нет винтовок, патронов, гранат. Гранаты пытаемся делать кустарным способом. Достаем оружие из старых арсеналов, и бойцы ремонтируют его сами для себя. Нужна централизованная поставка вооружения.
– Хорошо. Думаю, нам пойдут навстречу. Вопросы есть? Вопросов не было. Все выжидательно смотрели на меня.
– Тогда за дело. Аникушин поедет со мной. Займется истребительными батальонами оружейного завода, завода НКПС, Центрального района. Надо побывать на Косой Горе. В течение дня прошу закончить все дела, которыми занимались до создания нашего отдела… Мы с Аникушиным поехали на оружейный завод, затем на патронный, НКПС, на Косогорский металлургический. Работы было много. Но главное – надо узнать людей, познакомиться с теми, с кем, возможно, придется идти в окопы. Иванилов, Зубанков, Линяев, Васильев, Ведерников, Марухин, Потапов… Десятки новых лиц, имен, фамилий. Я старался запомнить каждого, беседовал с этими людьми, пытаясь разобраться, где слабые места в подготовке истребительных батальонов. Нужна была единая учебная программа. Я собрал свой отдел на третий день пребывания в Туле.
– Ответственным за подготовку учебной программы назначаю себя. К 14-00 каждому доложить свои предложения. Особое внимание необходимо уделить стрелковой подготовке, взрывному делу, борьбе с танками. Вы свободны.
Я остался один. Сомнений в верности принятого решения у меня не было. Тревожило другое – нигде и никто подобной программы не создавал. Так что все надо начинать с нуля. А сколько времени даст нам противник? Я понимал, что промахи, допущенные при составлении программы и обучении по ней бойцов, в схватке с врагом будут оплачены кровью людей. И мне на миг стало жутковато от этой мысли. Но я быстро отогнал ее. Поменьше эмоций, побольше трезвого, четкого, серьезного расчета по всем позициям. Взял чистый лист бумаги и вывел: «Программа обучения военному делу бойцов истребительных батальонов Тульской области».
Цели.
Задачи.
Объем…
Я успокоился. Опыт, приобретенный во время службы на границе, пригодился в новом деле.
К 14-00 часам проект программы в основном закончил. Правда, был он несколько великоват, на 140 часов обучения. И до конца дня мы всем отделом вели его сокращение. Остановились на 120 часах, дальнейшее усечение программы сказалось бы на качестве подготовки бойцов. Многие пункты уточнили, некоторые заменили, и к 22-00 16 июля отпечатанная на машинке программа лежала у меня на столе. Я включил радио. Передавали сводку Совинформбюро за день. Вести были неутешительными: мы вновь оставили ряд городов, поселков, деревень врагу…
К утру программу попросили привезти в обком партии. Жаворонков прочитал ее быстро.
– Дело доброе, – он тяжело положил обе руки на тонкую папку. – Но, на мой взгляд, вы слишком увлеклись сугубо практической стороной военного дела. А чтобы бить такого врага, боец должен хорошо знать его тактику, стратегию, уметь предугадать на два хода вперед, что сделает противник. Здесь у вас прокол. Доработайте и отправляйте в Центральный штаб, – он протянул мне папку. – Старые связи, надеюсь, остались? Позвоните, попросите, чтобы быстрей дали оценку. И – за дело.
Жаворонков улыбнулся, и его суровое лицо вдруг стало добрым и усталым.
– Как вас приняли? Как вам у нас?
– Приняли хорошо, спасибо. Город, люди мне понравились, – я попытался было уйти тоже от деловых вопросов и не смог, – но меня тревожит одна проблема…
Лицо Жаворонкова вновь приняло свой обычный замкнутый вид.
– Давайте.
– Батальоны не вооружены. На пальцах не покажешь, как стрелять из боевой винтовки. А без вооружения нам нельзя считать батальоны боевыми единицами.
– Знаем, – перебил меня Жаворонков. – Знаем и понимаем вашу озабоченность. Через неделю получите оружие, – он глянул на календарь, – к августу закончите вооружение бойцов. А свои соображения все же изложите своему руководству, они мне передадут… В кабинет вошел секретарь:
– Василий Гаврилович, на проводе Москва.
Жаворонков поднялся, быстро пожал мне на прощание руку и потянулся к телефону. Я вышел.
Однако из Тулы выбрался нескоро. Начало поступать оружие для батальонов. Нужно было быстро и расчетливо распределить его по заводам, фабрикам, шахтам, районам. И до августа, как и обещал первый секретарь обкома партии, мы получили пять тысяч винтовок системы «лебеля», две тысячи – системы «маузер», тридцать три пулемета «льюис», итальянские гранаты, тут же прозванные «хлопушками». А если прибавить еще такие системы оружия, как «манлихер» и «мильс», то станет понятно, что вооружены мы были оружием XIX века. Кроме того, к этому пестрому иностранному собранию огнестрельного оружия истребительные батальоны получили мало патронов. Было над чем задуматься…
Но мы радовались и этому. Я получил добро из Москвы на нашу программу. В Центральном штабе была тщательно изучена и, более того, рекомендована в качестве образца для других управлений. Батальоны приступили вплотную к ее изучению.
…В Сталиногорск (ныне Новомосковск) я приехал утром. Военком уже ждал меня.
– Начнем с 26-й шахты, – сказал он. – Что-то у них там не ладится.
На дворе было пусто, только у склада мы заметил людей. Подъехали. Поздоровались. Познакомились.
– Журило Николай Ильич, – протянул мне широкую, словно шахтерская лопата, ладонь невысокий широкоплечий человек. – Главный механик шахты, – и по тому, как он осторожно пожал мне руку, я угадал в нем огромную силу. – А вы кто будете?
Я представился. Военкома Журило знал.
– Зараз, зараз все покажем, – обрадовался он. – У нас тут через часок марш-бросок на Урванку. Приглашаем. Посторонитесь-ка и минуточку подождите. Я моторчик отнесу в забой и быстренько вернусь. Я с сомнением глянул на электромотор, поискал глазами людей, которые должны были помочь Журило. Никого не было. А шахтер уже подставил широкую спину к мотору. Я спросил:
– Сколько в нем?
– Сто килограммов, – Журило крякнул, поднатужился и, взвалив мотор на плечи, пошел к клети.
Ну и здоров же, – сказал я.
– Здоров, – согласился военком. – Он эти движки в забой сам носит. Там же не повернешься вдвоем-втроем. А главный инженер – мужик суровый. Разгон такой устроит, если в забое что не так…
Журило шел тридцать второй год. Родился он в городе Богодуховке Харьковской области, закончил семилетку, потом рабфак. Работал на строительстве Днепрогэса мастером-монтажником тяжелого машиностроения, потом на заводе «Электросталь» в Запорожье. Беспокойная, веселая, деятельная его натура искала великих дел, знаменитых строек. Так попал он в Подмосковный угольный бассейн, стал шахтером, работал на шахте № 20 и 20-бис. В тридцать девятом году назначен главным механиком 26-й Сталиногорской шахты.
– Человек он надежный, – сказал военком, – не подведет, если что.
Журило вернулся не один.
– Вот, Василий Карпович Короб. Наш пулеметчик. Бревно на доски из пулемета может распилить.
Мы познакомились.
– Давай, Вася, собирай людей, – сказал ему Журило. – Штурмовать Урванку будем.
Не спеша во двор тянулись бойцы истребительного батальона. Многие шли сюда прямо из забоя, узнать их можно было по не просохшим после душа волосам.
Командовал сводным батальоном из рабочих, ИТР и служащих 22, 26 и 27-й шахт начальник 26-й шахты Петр Сергеевич Доньшин.
– Равняйсь! Смир-р-р-но! – командовал Доньшин. – Напра-а-во!
Шахтеры не спеша повернулись. Строй дрогнул, и длинная колонна направилась в сторону деревни Урванка. Мы шли по обочине дороги. Вечерело, жара спала. Дождей не было давно, деревья, трава посерели от пыли, в пыли терялся и хвост колонны. Я приглядывался к батальону. В нем собрались люди уже в возрасте – молодые ушли на фронт в первые дни войны. Лишь изредка мелькало юное лицо: этого человека удержала бронь на шахте. Шахтеры шли молча, сосредоточенно, так, подумал я, как привыкли идти на работу.
– Не умеют они у тебя строем ходить, Петр Сергеевич, – сказал военком Доньшину. – Научил бы.
– В ногу ходить – штука не хитрая, научатся, – ответил комбат. – Вот фашиста бить научиться – это работа посложнее.
– Пусть идут, как идут, – сказал я.
Две телеги громыхали сзади. На них везли пулемет, ящики с патронами и гранатами, мишени.
Урванку «брали» по всем законам воинской тактики. Стоя на холме, я видел, как умело шахтеры использовали складки местности, как скрытно выдвигались по оврагам на рубеж атаки, как дружно и грозно поднялись, и грянуло «ура-а-а!», от которого собаки в деревне попрятались в будки.
– Переходите к обороне, – приказал я. – Танки заходят вам с левого фланга, вон по той дороге, – показал и глянул на часы. Комбат прищурился, оглядывая позицию, которую я указал, смерил взглядом расстояние до несуществующих танков.
– Связные, ко мне! – крикнул он. – Семеныч, давай в первое отделение. Пусть вышлют на дорогу истребителей танков с гранатами и бутылками. Всем окопаться! Ты, Коля, беги по оврагу к первой роте, пусть займут линию обороны от дуба до колодца. И отсекай пехоту от танков. Все! – повернулся комбат ко мне и вытер вспотевший лоб.
Я промолчал. Все решения Доньшин принял быстро и верно. Многое теперь зависело, как будут выполнены его приказы. Минутная стрелка отсчитала восемь делений, когда все маневры были закончены, а в поле стали вырастать бугорки земли – шахтеры окапывались со сноровкой и быстротой бывалых солдат.
Стреляли они с той же обстоятельностью, что и шли в атаку или готовились к обороне. Мишени – вырезанные из фанеры силуэты фашистов с характерной формой касок – дважды пришлось менять. А вот с гранатометанием дело обстояло плохо. Выточенные из металла болванки – вот и все, чем могли похвастаться шахтеры.
– Нет гранат, – огорченно развел руками Доньшин. – Военкому и звонили, и писали – нету…
Я повернулся к военкому.
– Вы же знаете, Анатолий Петрович, как туго с гранатами сейчас.
– Знаю, но учебу организовать мы обязаны. Против танков с винтовкой не пойдешь. Даю вам два дня срока. Пришлем вам гранат, – повернулся я к командиру батальона. – Но использовать их извольте с толком.
– Ясно, товарищ капитан, – козырнул тот.
Занятия закончились, я провел короткий их разбор, указал на то, что делалось хорошо и что – плохо. Мы возвращались на шахту, и, чтобы не терять времени, Доньшин на ходу рассказывал мне, где несут дежурство бойцы истребительных батальонов.
Само собой на шахте, на подстанции, на водокачке, – перечислял он. – Ночью патрулируем по городу.
Во дворе шахты, когда Доньшин ушел и мы стали прощаться с бойцами, к нам подошла девушка. Чуть вздернутый носик она держала вызывающе. Огромная русая коса цвета спелой пшеницы оттягивала ей голову назад. Веселые веснушки усыпали ее милое лицо. Подойдя к нам, она зарделась от волнения.
– Товарищ командир, – обратилась она ко мне, – можно сказать?
– Вы кто? – спросил я ее.
Но ответил Журило:
– Клавдия Чурляева, дежурный электромеханик, «щитовая» наша на подстанции, – и, повернувшись к Чурляевой, плачущим голосом сказал: – Ну сколько раз тебе говорить, что нельзя тебе в батальон? Да и не решает эти вопросы товарищ Горшков.
– Дядя Коля, – она умоляюще глядела на Журило.
– Ну, есть же Доньшин, есть его заместитель, вот и иди к ним проси.
– Они не записывают, а я в батальон хочу.
– Влюбилась ты в кого, чи що? – почти застонал Журило.
– Я иду затем же, зачем и вы, – сказала она. Журило только головой замотал. Мы засмеялись.
– Мы ведь не на прогулку собираемся, – попытался удержать я Чурляеву, но заметил в ее глазах слезы обиды и замолчал.
– Все равно уйду на фронт, – решительно сказала Чурляева, отстраняясь от Журило. – Но я хотела со своими, а вы… – И в ее голосе прорвалось столько боли и обиды, что мы поняли – эта не отступится.
– Придет Доньшин, разберитесь с ней, Николай Ильич, – сказал я, прощаясь со всеми. Протянул руку Чурляевой. Рукопожатие у нее вышло крепкое, мужское, хотя ладошка была маленькая.
– До свидания, товарищ…
Я даже предположить не мог, что это свидание будет таким скорым.