Глава 4
Такое место вскоре нашлось. Это было чердачное окно. К нему снаружи очень кстати была приставлена лестница, по которой Саша и стал взбираться. Барон молча наблюдал за хозяином. Но когда Саша оторвался на пару метров от земли, пес не выдержал и деликатно произнес:
– Ва-ав!
Барон стоял на задних лапах, опершись передними на ступень. В его глазах было непреклонное намерение последовать за своим хозяином, чего бы ему это ни стоило.
– Нет! Нельзя! – строгим голосом сказал ему Саша. – Барон, сидеть!
И когда пес послушно уселся на землю, добавил:
– Ждать!
Это была едва ли не самая нелюбимая команда Барона. Она претила всей его деятельной натуре. Еще щенком Барон всячески стремился уклониться от выполнения нелюбимой команды. Притворялся глухим или временно терял соображение и память.
– Сиди, – на всякий случай повторил Саша. – Сиди и жди!
И полез вверх. Не так уж было и высоко, но сердце у него раз десять ушло в пятки. Лестница была деревянной, да еще вдобавок и очень старой, ровесницей самой бабы Глаши. Деревянные ступеньки угрожающе поскрипывали и прогибались. Того и гляди, развалина сломается, и Саша полетит вниз, во двор, на расставленный там садово-полевой инвентарь. Все эти тачки, тележки и колья для подпорок. Напорешься на один такой, и все, окажешься с дырой в животе или с разбитой башкой.
Но все обошлось благополучно. Саша забрался на чердак и первым делом отметил полнейшее несходство этого чердака с их собственным. Тут не было всякой интересной старинной всячины. Тут были складированы старые ведра с облупившейся эмалью и без ручек, дырявые жестяные тазы и помятые алюминиевые ковшики. И еще банки! Целые ряды и шеренги разнокалиберных банок, расставленных как придется. Все они были пусты и в той или иной степени покрыты пылью.
– Хозяйственная бабка, кхе-кхе.
Баба Глаша частенько повторяла, что в хозяйстве все пригодится и что сама она ничего не выбрасывает. Раньше Саша думал, что это она для красного словца так говорит, но теперь понимал, что бабка вовсе не шутила.
Осторожно пробираясь через ряды банок и всяческого старья, Саша внезапно обнаружил, что слышит голоса. Они почему-то доносились не снизу, а откуда-то сбоку. Саша испуганно замер. Бабка и священник тут? Они что, на чердаке? Или это не они и в доме есть еще какие-то люди? Но Саша прислушался и понял, что мужской голос определенно принадлежит священнику. Удивление Сашки усилилось многократно. Что же священник бабу Глашу на чердаке исповедует? Другого места в доме им не нашлось?
Но постепенно Саша понял, что на чердаке кроме него никого нет, а священник и баба Глаша разговаривают в большой зале. Там стояла печь, чей дымоход проходил на крышу через чердак. Заслонка на печи была открыта, потому что баба Глаша собиралась ставить на горящие угли будущий обед. Но пока печь была открыта, она служила отличным передающим устройством. И каждый произнесенный у печи звук, поднимаясь вверх по дымоходу, проникал на чердак.
– Ну, Глафира, все эти твои грехи я от тебя уже слышал, и не по одному разу. Говоришь, что завистлива? Так я тебе еще месяц назад велел по тридцать раз утром и вечером «Богородицу» читать. С поясными поклонами. Читаешь?
– Читаю, батюшка. Только не сильно помогает.
– Значит, плохо читаешь. Без усердия.
– Да уж стараюсь.
– Стараешься, да не так. Кабы все правильно делала, то и сердечное умиление бы пришло, и мысли греховные от тебя бы разбежались.
– Да где уж тут. Только еще пуще одолевают. На Сережку срываться начала. Раздражает он меня.
– Это ты уж совсем напрасно. Сережа у тебя замечательный. И все не одна ты. Родной внучок с тобой.
Последовала пауза. А затем баба Глаша произнесла:
– Не родной мне этот мальчик.
– Как же он у тебя оказался?
– Взяла под свою опеку, потому что рассчитывала, что в старости да в немощи он мне подмогой будет, а он вон каким оказался. Один день вроде как ничего, даже что-то разумное от него услышишь. А иной раз так его накроет, что только держись. Бормочет что-то несуразное, а к чему, и не поймешь. Станешь прислушиваться, вовсе ум за разум зайдет. Думаете, легко мне с ним? На одни лекарства сколько денег уходит! Инвалид!
Священник помолчал.
– А где его родители?
– Померли.
– Оба?
Молчание. Потом снова раздался голос священника:
– Глафира, зачем ты меня сегодня звала? Эти грехи, в которых ты мне исповедуешься каждый раз и которые каждый раз я тебе отпускаю, не могли так сильно тебя тяготить. Скажи, есть что-то еще? Что-то, о чем ты хотела со мной поговорить особо?
Снова молчание. Саша начал опасаться, что не услышит ничего интересного, как внезапно Глафира произнесла:
– Скверная я по молодости была девка. Грешила много.
– Все по молодости грешат. Это уж с годами к человеку разумение приходит. А таких, чтобы с юности себя блюли, единицы.
– Гулящей я была совсем. Денег за связь не брала, а все равно мужиков у меня много было. И разные попадались, и женатые, и с детьми, и вдовые.
– Это плохо. Что же ты так?
– Замуж сперва очень хотелось, а никто не брал. Потом поманил один, да тоже… не сложилось у нас. Так и вся жизнь прошла, а не удалось мне в счастливом замужестве пожить. За то саму себя и корила. За то самой себе и мстила. Бедная я была, и семья у нас бедная, и жилья своего не было, и приданого не было. Да еще и красотой особой не блистала, кому такая нужна?
– Нужно было молиться, жених бы и нашелся.
– Это я теперь понимаю. А в ту пору какие молитвы? Будто бы вы, батюшка, сами не помните, как мы раньше без Бога-то жили. Да я не о том покаяться хотела. Те грехи по сравнению с главным грехом я и за грехи-то не считаю.
– Интересно.
Голос священника посуровел. Но баба Глаша словно бы и не замечала.
– Был у меня мужчина, постарше меня он был, и образованный, и начитанный. Не то что я, дура малограмотная, деревенщина неотесанная.
– Зачем ты так, Глафира?
– Уж как есть. Сама знаю, что я наукам не обучена и красиво говорить не умею. Но Господь ведь человека не за образованность любит, правильно я рассуждаю? Господу нужно сердце чистое, а у меня на сердце тьма. Черное я тогда дело сделала. Сразу двух близких мне людей погубила.
– Ты никогда мне этого греха не открывала.
– Стыдно было. Как, думала, я потом в глаза вам смотреть буду? Я вот и сейчас не знаю, как я завтра вам в лицо посмотрю. А все-таки помирать, когда на сердце такая чернота, еще страшнее. Лучше уж я покаюсь.
– Это хорошо, это правильно, только…
– Дайте договорю. А то решимость меня оставит. Не все это. Я ведь почему тех людей погубила? Потому что человек тот жениться на мне отказался. С другой жить как со своей женой надумал. На моей сестре родной жениться захотел. И такое меня зло взяло, что и словами не передать. Почему, думаю, у этой все будет, а у меня ничего. Чем она лучше меня? Ведь ничем. Она и впрямь ничем не лучше была. Такая же бедная деревенская девчонка. Может, на мордашку чуть смазливей. Зато я хозяйственная. Но на ней он хотел жениться, а на мне – нет. И ведь я его имя носила, не она!
– И что же ты сделала, чтобы их погубить?
– Возненавидела я их двоих просто люто. Никогда ни до, ни после я таких чувств не испытывала. И пожелала я, чтобы они оба умерли. И они умерли. Сначала он, а потом уже и она.
– Как они погибли?
– Он в лагере умер, а она от болезни убралась. Тоска ее заела, так я думаю.
– Ну а при чем тут ты? Ты их не убивала.
– Своими руками – нет. Но я слышала, что мысли тоже могут вредить. А я их так ненавидела, так… что вам и не передать! Мне кажется, что от этой моей ненависти у них все наперекосяк и пошло.
– Не надо слишком превозноситься.
– Да разве же я превозношусь? – удивилась баба Глаша. – Я, напротив, самой мерзкой тварью себя считаю.
– Есть и похуже.
– Нет, я самая худшая гадина!
– Вот и подтверждение твоих слов. Думаешь, будто бы от твоих маленьких жалких чувств кому-то плохо может быть. Да ведь если бы Господь не попустил подобное, ничего бы не случилось. А так посмотри, человек этот тебя на страдания душевные обрек. Что-то он тебе обещал, так? Не просто же ты его возненавидела.
– Обещал, – согласилась баба Глаша. – Жизнь замужнюю он мне обещал.
– А женился на другой. Обман с его стороны. А сестра твоя о тебе и твоих чувствах знала?
– Знала.
– Вот видишь! Она знала, что мужчина несвободен. Он знал, что несвободен. А оба поддались искушению. За то их Господь и наказал. А ты к этому отношения не имеешь.
– Да ведь злоба какая у меня на сердце была!
– А что ты к ним испытывала, ненавидела ты их там или простила, только тебя одной и касается. Только тебе от твоих чувств может быть хорошо или плохо. Им от этого ни горячо ни холодно. Скажи честно, тебя эта история сильно тяготила?
– Уж так тяжело мне было, и не передать! А вот сейчас рассказала и вроде как полегчало.
– И еще легче будет.
– Только это еще не все, что я рассказать хотела, – произнесла баба Глаша, и голос ее задрожал. – Не знаю, может, меня лично это и не сильно касается, а все же душу тяготит. Вы же о привидении, что в наших краях бродит, слышали?
– Какую-то статью в газете читал.
– А я этого призрака своими глазами видела! И так мне жутко сделалось! Я ведь думала, что вся правда вместе с ним самим похоронена. А оно вон как! Неспокойно его душе, вот он и бродит, правду свою ищет.
– О чем ты говоришь?
– Да про старика этого, будь он неладен. Из-за него все мои беды. Из-за него одного. Вы, батюшка, послушайте, как дело было…
Дальше голос бабы Глаши опустился до шепота, и Саша ничего больше разобрать не сумел. Что рассказывала баба Глаша священнику, понять он не мог. Потом до Саши донесся голос читающего слова молитвы отца Анатолия, затем и он опустился до неразборчивого бормотания. Саша смог различить лишь частые призывы к Спасителю и просьбы о помиловании рабы Божией Глафиры. Это Саше было уже совсем неинтересно. И он начал подумывать о том, как бы ему убраться с чердака, как вдруг за дымоходом послышался еще какой-то звук.
Сначала Саша подумал, что это мышь. Но откуда на чердаке взяться мыши? Чем ей тут питаться? Пустыми банками? Или паутиной? Между тем звук повторился. Кто бы это там мог быть? Саше стало любопытно. Но прежде чем он успел шевельнуться, из-за дымохода показался Сережа. Не замечая Саши и отряхивая с себя пыль и снимая с одежды паутину, внук бабки Глаши двинулся к тому окошку, через которое сюда на чердак влез и сам Саша.
Несказанно удивленный Саша смотрел вслед парню. Что дурачок делал на чердаке? Саша готов был поклясться, что Сережа подслушивал точно так же, как и он сам. Но откуда у слабоумного вдруг прорезалась такая смекалка? Только теперь Саша понял, кто прислонил ту лестницу, по которой он поднялся к чердачному окошку. И кто открыл само окошко. Одним словом, кто был тот, который подготовил весь путь, которым воспользовался затем Саша.
Он хотел окликнуть Сережу, но одумался. Лучше пусть Сережа не знает, что Саша тоже побывал на чердаке. Сейчас, когда внук бабы Глаши не думал, что за ним кто-то наблюдает, дебильное выражение его лица изменилось, оно стало почти нормальным. И он отряхивал от пыли и паутины свою одежду. Сережа, который привык спать с овцами! Сережа, чьи волосы были постоянно слипшимися от навоза. И этот Сережа, подумать только, побрезговал какой-то маленькой паутинкой!
Саша не знал, что ему и думать. Сколько он так просидел на чердаке, никому не ведомо. Но когда Саша попытался спуститься, то обнаружил, что окошко закрыто снаружи. А лестница и вовсе исчезла. Снизу доносился хриплый взволнованный лай. Барон носился вдоль забора в страшном смятении. Его драгоценный хозяин исчез! И он не мог его найти. Было отчего псу удариться в панику.
– Ав-ав-ав! Ав-ав-ав!
Хотя обычно Барон был молчалив, но, когда на него «находило», он мог лаять часами.
– Надо мне отсюда выбираться, – решил Саша.
Сверху он видел, что из дома вышли баба Глаша со священником. Оба остановились на крыльце и неодобрительно воззрились на собаку. Потом священник перекрестил бабу Глашу, та поцеловала ему протянутую руку, а затем вложила в нее увесистый пакетик, надо полагать, с теми самыми обожаемыми попадьей сливочками и домашним маслицем. На этом они и расстались.
Проводив дорогого гостя, баба Глаша вернулась и шуганула Барона. Но тот и ухом не повел. Что Барону была какая-то там баба Глаша, когда у него имелся собственный хозяин, и хозяин этот сейчас пропал!
– Да, пора уходить. А то Барон и себе всю глотку сорвет, и всю округу переполошит.
Но сказать – это одно, а сделать – совсем другое. Саша не представлял даже примерно, как ему теперь быть. Разбить чердачное окно? А что дальше? Сигать с такой высоты на утрамбованную землю двора ему совсем не хотелось. Взывать о помощи – тоже. Оставалось попытаться пройти через дом. Но там суетилась баба Глаша. Она наконец закрыла заслонку на печи, и теперь, вздумай хозяева поговорить между собой, Саше было бы ничего не разобрать. Но шаги бабы Глаши глухо отдавались по старым половицам. Потом прибавился гнусавый голос Сережи. Бабка с внуком собирались трапезничать.
Пришлось Саше дожидаться, пока они пообедают. После обеда они отправлялись подремать. Баба Глаша к себе в спаленку, а Сережа уходил на сеновал. Наконец главная зала освободилась, и Саша получил возможность спуститься вниз по маленькой, узкой и крайне скрипучей лесенке. Он шел очень осторожно, сняв обувь, так что все прошло благополучно.
Увидев хозяина, Барон обезумел от радости. Он вилял всей попой, крутился, юлил и даже прыгал на Сашу, пытаясь обнять хозяина своими грязнющими лапами, совсем забыв, что это ему строжайше запрещено. Но разве Барону сейчас было до каких-то запретов?! Слюни счастья так и летели во все стороны, когда он тряс головой, пытаясь прийти в себя.
– Хороший, хороший пес. Ну все, все, перестань.
Но Барон не унимался. И всю дорогу до дома прыгал и скакал возле Саши. Хозяин и пес так увлеклись друг другом, что, уходя от бабы Глаши, ни один из них не оглянулся назад. А значит, и не увидел того, как из хлева высунулась лохматая голова Сережи, который внимательно посмотрел вслед этим двоим. На лице дурачка на этот раз не было и тени его обычной придурковатости. Напротив, глаза его смотрели очень цепко и недоверчиво.
Дома у Кати с Колей были гости. К ним заглянули их давние знакомые, которые сперва были просто клиентами, покупали у Коли рыбу, потом стали его и Катиными добрыми приятелями, а теперь превратились фактически в друзей. Правда, с друзей не принято регулярно брать деньги, а Коля брал.
– Где ты был? – накинулся он на Сашу, едва тот успел ступить на порог. – Я тебя всюду обыскался.
– Так… Гулял.
– Гулял он! Работать надо!
Катя глянула на мужа, потом повернулась к брату:
– Обед доедать будешь?
– Погоди ты с обедом к нему лезть, – снова выступил Коля. – Он еще и завтрак свой толком не успел отработать.
Иногда Колю бывало трудно выносить. И сегодня, похоже, был именно такой день. Коля с утра был не слишком настроен, а уж после того как ему пришлось оторваться от своих дел и вместо обеда возить туда-обратно отца Анатолия, настроение у него и вовсе испортилось. Да еще выяснилось, что Света с Олегом приехали просто поболтать, а вовсе не за рыбой. Брали они ее обычно десятками килограммов, раздавали и бабушкам, и тетям, и тещам-свекровям. А помимо этого брали еще и икру, и мед, и сметану, и сыр, и сливки от бабы Глаши, которыми Коля также приторговывал. И конечно, Коля рассчитывал заработать на этом визите косарь-другой, а не вышло. Весь день насмарку. Было отчего прийти в отчаяние.
– Вы к нам надолго?
За друзей ответила Катя:
– Света с Олегом остановились в пансионате неподалеку от нас.
– «Белогорье».
– Слышал о таком.
– Еще бы не слышал, – тут же откликнулся Олег – маленький и крепенький, он производил впечатление уверенности и жизнерадостности. – Всего тридцать километров от вас. Третий день отдыхаем, все достопримечательности осмотрели, в лесу погуляли, на роднике целебной водой опились так, что в животе булькает. Дай, думаем, заглянем к нашим друзьям. Как вы тут без нас?
Катя принялась рассказывать подруге о своих маленьких новостях, но Света слушала ее невнимательно, чувствовалось, что мысли молодой женщины заняты другими вещами. И она все время перебивала Катю своими возгласами:
– А знаешь, еще мы в бассейне с настоящей морской водой купались! А Олег в хамам ходил! А мне грязевое обертывание делали!
В общем, Света приехала не для того, чтобы узнать, как дела у подруги, а для того, чтобы перед этой подругой похвастаться. Вообще, для этих целей Катя была самым подходящим объектом. Сидела себе в деревне, собственных денег не имела, всем семейным бюджетом управлял Коля самолично, а он считал, что тратить деньги нечего, что одежда и обувка у его жены и так есть. А значит, и приобрести по Интернету Катя себе никакой обновки не могла. В общем, похвастаться Кате было решительно нечем, и на ее фоне любая другая смотрелась выигрышно.
Катя от похвальбы подруги как-то заскучала. Саша даже начал злиться на болтливую Свету.
Но внезапно Олег сказал:
– А хочешь с нами поехать?
– Куда это? – удивилась Катя.
– К нам в «Белогорье». По соседству с нами номер освободился. Заселишься. Испробуешь все тридцать три удовольствия.
Коля моментально насторожился:
– За чей это счет банкет? У вас там небось номера дорогущие.
Света моментально кинулась в атаку:
– А у тебя что, для жены денег нет?
– Вы люди богатые, счета деньгам не знаете, – пробурчал Коля. – А у меня каждая копейка в хозяйстве пригодится. И зачем Кате куда-то ехать? У нее дома своя кровать есть. Зачем ей гостиничный номер? Да, Катя?
Но Катя молчала.
– Поехали! – обрадовалась Света. – Весело будет! Развлечешься. Развеешься. Мы платим. Да, Олежек?
Олег кивнул.
– Это будет наш тебе подарок на день рождения.
– Ты мне уже браслетик подарила.
– Что тот браслетик! Тебе же он и не понравился. Не носишь его совсем.
– Понравился! Просто где я его тут в деревне носить буду?
– Вот! А в «Белогорье» ресторан. На ужин сегодня пойдешь и браслетик к вечернему платью наденешь. Не волнуйся, платье я тебе тоже дам. Взяла с собой пять штук, а надеть все не успеваю. Все новые, с чеками и в магазинных чехлах. Одно я тебе спокойно презентую, для выхода в свет сгодится.
Катя умоляюще взглянула на мужа. Тот насупился, но возражать не стал. Устоять против халявы Коля никогда не мог.
– Поезжай!
Катя завизжала и кинулась к мужу на шею. Потом в считаные минуты собралась. Саша и глазом не успел моргнуть, как сестры и ее друзей уже не было и следа. Коля тоже выглядел растерянным и каким-то обиженным. И впервые за время их знакомства Саша его пожалел. Не хотел бы он, чтобы его собственная жена тоже когда-то с такой радостью и скоростью от него драпанула.
Коля угрюмо проводил взглядом машину Олега, вздохнул и сказал:
– Ничего. Завтра вернется. Пошли работать.
И они пошли. И работали долго и очень дружно. И никакого раздражения между ними не возникало. И трений не проявлялось. Все силы уходили на тяжелую работу.
А потом пришла баба Глаша. В руках у нее была банка с чем-то бело-розовым, даже на вид очень соблазнительным и вкусным.
– Вот вам гостинчик от меня, ребятки, – ласково сказала она. – Йогурта сделала на домашнем молочке, вкусного с вареньем малиновым, сама летом ягодки собирала. Хорошая малинка, ягодка к ягодке. Кушайте, мои дорогие, на здоровье.
– Денег нету, чтобы покупать у вас йогурты, – отозвался Коля, который хоть и любил все сладкое, но платить втридорога, а именно столько брала за свои натурпродукты баба Глаша, он был не согласен.
– Да кто же с тебя деньги-то просит, Коленька! – заулыбалась еще шире баба Глаша. – Это мой подарок!
– Подарок? В самом деле?
Коля недоверчиво воззрился на бабу Глашу. Старуха была прижимиста. О таких людях говорят: за копейку удавятся. И вдруг подарок! С чего бы это?
– Ты же сегодня для меня за отцом Анатолием ездил, – объяснила баба Глаша. – Неужто я тебя отблагодарить не могу? Кушай, сыночек. И ты, Сашенька, покушай.
Но Коля, схватив банку, в момент жадно выпил все один.
– Вкусно! Сладко только очень.
Старуха заглянула в пустую банку и удивилась:
– А Саше чего же не оставил?
– Он не любит.
Саша от глотка йогурта тоже бы не отказался. Тем более что вон он какой вкусный, Колька не отрываясь целых семьсот граммов в себя влил. В банке совсем ничего не осталось. Баба Глаша тоже выглядела недовольной. Что-то пробурчав, она утопала к себе.
А вскоре на смену бабе Глаше пожаловал еще один гость – Мальвина. Выглядела она растерянной.
– Федор куда-то подевался, – пожаловалась она, словно тут ей могли помочь.
– В смысле?
– Из Васильков он уехал, а в город до сих пор не приехал.
– Это с утра и до города не доехал?
– В семь утра я сюда приехала, – подтвердила Мальвина. – И где-то в семь десять Федор в город поехал.
– Так спросите у вашего родственника насчет Федора.
– Какого родственника?
– Того, который вас подвозил.
– А откуда он может знать про Федора?
– Разве не он Федора в город повез?
– Вот еще! – фыркнула Мальвина. – Станет Руслан салон пачкать. У него машина хорошая, дорогая. Он ее в автосалоне брал. Кондиционером все моет. А Федора возьми, потом в машине месяц псиной вонять будет.
Ну да, Федор же взял с собой Дика.
– Федор на своем «Мотыльке» укатил.
Была у Федора старенькая ржавая машинка, собранная из невесть каких частей. За легкость хода сам Федор прозвал машину «Мотыльком». Документов на эту машину у Федора не имелось, потому что гибэдэдэшники терялись и не могли понять, как им записать эту колымагу. Под какой маркой? А моделью? И даже цвет машины был неопределим, потому что в тех местах, где не зияли дыры и не было ржавчины или свежей сварки, машина пестрела самыми разными цветовыми пятнами.
Для сельской местности машина еще как-то годилась. Здешние все знали и ее и самого Федора и считали неказистое транспортное средство чем-то вроде крестьянской телеги. Тем более что «Мотылек» был созданием капризным. То и дело ломался. И тогда до дома его и впрямь волокла какая-нибудь соседская кляча. А один раз так даже двух хряков пришлось запрячь.
– Машина могла сломаться. Федора могли остановить постовые. Машина без документов, запросто на штрафстоянку могли забрать. Сам дядя Федор сейчас небось по разным кабинетам бегает, «Мотылька» своего выручает.
Но Мальвина все равно не успокаивалась:
– А трубку почему не берет?
– Некогда ему.
– Да я уж раз пятьдесят ему позвонила, если не больше. Потом он телефон вообще выключил.
– Если бы мне, когда я занят, пятьдесят раз подряд позвонили, я бы тоже выключил.
– А мне что делать? – спросила Мальвина, и лицо ее некрасиво скривилось, словно женщина собиралась заплакать. – Автомат твердит, что абонент недоступен. В городе у нас дома Федор тоже не появлялся, я соседям позвонила. Где он может быть? Вам он не рассказывал, куда собирается?
– Нет.
Мальвина вздохнула:
– Понимаю, вы думаете, что я истеричка, которая психует по пустякам. Но Федор так странно уехал… Только я вошла, сумки поставила, он уже одетый выходит. Привет, говорит, и пока. И ушел!
– Вы же сказали, что долго под одной крышей не выдерживаете.
– Так то же я в шутку. И не так же сразу. Я ему еще говорю, давай я тебе сосисок на дорогу отварю, яичницу пожарю, сырников твоих любимых сделаю, а он: прости, не могу, спешу. И ушел. Так странно!
– Да.
– Такое впечатление, что Федор еще до моего приезда собирался куда-то ехать.
– В шесть утра? Разве что в лес. Говорят, сморчки пошли.
– Вот и я его спросила, не за грибками ли? Тогда можно будет со сметанкой их приготовить, благо я ему пять банок сметанки приперла. Кстати, вам не надо?
– Нет.
– Сосиски берите. Отличные сосиски. Собака ваша их прямо полюбила.
– Не надо.
– Колбасу! Сыр на бутерброд! Масло сливочное тоже есть. У меня всего навалом, в холодильник не помещается, а Федора нет. Кто все это есть будет?
И Мальвина все-таки заплакала. Было непонятно, ей жалко портящихся продуктов или она волнуется за своего мужа.
Коля поставил контейнер с мальками, которых так и не решился выпустить в воду. Для ответственного дела нужно хорошее настроение, а у него с приходом Мальвины настроение окончательно испортилось.
– Федор найдется, – сказал он и взглянул на Сашу.
Мол, подыграй мне. Достала эта баба, надо ее успокоить, и пусть убирается. Саша с готовностью кивнул:
– Конечно найдется! Человек не иголка!
– Взрослый мужчина!
– Что с ним может случиться!
– Просто у телефона зарядка села. Найдет розетку и сразу вам позвонит.
– Вот увидите, к ночи отыщется.
– Или, в крайнем случае, завтра утром.
Мальвина еще немного пошмыгала носом, но было видно, что это она больше для порядка.
– А вдруг в историю какую попал?
– Что вы! Федор – и в историю? Да он и не пьет ведь почти.
Последнее обстоятельство совсем было убедило Мальвину. И она уже собралась уходить. Даже развернулась на сто восемьдесят градусов, да внезапно замерла. А когда вновь обернулась к мужчинам, те сразу поняли, все их уговоры коту под хвост. Губы у Мальвины снова дрожали. В глазах стояли страх и слезы.
– Эт-т-т кто там? – сдавленно пробормотала женщина, тыча пальцем себе за спину. – Посмотрите! Я от слез ничего не разберу. Уж не Дик ли плетется?
Саша взглянул, и сердце у него похолодело. По полю двигался Дик. Это был точно пес дяди Федора. Но что с ним случилось? Как он шел! Дик двигался с явным трудом, то и дело приседая, а правую переднюю лапу и вовсе прижимал к себе, словно она была у него повреждена. Впрочем, когда Барон с приветственным лаем кинулся навстречу, Дик тоже приободрился и заковылял куда бодрей, хотя вес по-прежнему старался распределять по трем здоровым лапам.