Иннокентий
Иннокентий сидел и рассеянно смотрел в Машин план с крестиками. Слава богу, у Мани хватило такта не рассказывать за обедом в деталях, что кроется за каждым из них. Аппетит таким образом не пострадал, но любопытство – страшный грех и движущий мотор любого историка – было уже взбудоражено: он помнил, что где-то уже видел карту с похожими крестиками. Исходя из его озабоченности профессией карта могла быть только старой. Скорее всего – века семнадцатого.
Он не поленился и полез за атласом. Где ж тут? А, вот… Иннокентий задумчиво погладил переплет: старые карты, так же как старые, коричневой сепии фото и, пожалуй, малые голланцы, были преисполнены для него необыкновенной прелести. В каждой из категорий преобладали детали, приглашающие разглядывать их бесконечно. Маленькие конькобежцы, запечатленные с высоты птичьего полета где-нибудь на задниках картины Брейгеля, кусочек улицы у де Хооха, выражение лиц и костюмы купеческой семьи на фотокарточках второй половины девятнадцатого века и эти огороды в центре Стрелецкой слободы на карте – все они обладали одним общим качеством. Ее величеством – деталью.
Деталью, обладающей силой реальности. Следуя за ней, как за нитью Ариадны в темном лабиринте времени, можно было дотронуться до другой действительности. А ведь, по большому счету, разве не для этого он выбрал профессию историка? Разве это не способ проникнуть в иные миры? Или отдалиться от того мира, куда забросила тебя судьба? Он не удержался – вновь пробежал глазами «экспликацию» Сигизмундова плана. Полная неточностей, она отражала взгляд на Московию иностранца, стороннего наблюдателя. Иннокентий усмехнулся, читая этот комментарий: кто они, живущие ныне в Москве, как не сторонние наблюдатели в веке семнадцатом? Чужаки, не знающие, что Москва, ныне зажатая в классификации между Дели и Сеулом и далеко отставшая от Шанхая и Сан-Паулу, эта Москва была причислена четвертой к крупнейшим городам Европы: за Константинополем, Парижем и Лиссабоном.
«И где тот Константинополь? – отстраненно думал Кентий. – Где Лиссабон, прогибающийся под тяжестью золота с новых Америк, пронизанный океанским сквозняком эпохи великих открытий? Где Париж, разграбленный революциями и бароном Османом? А тем временем всадник мог объехать московскую крепость «за три полных часа»: время, которое современный москвич проводит ежедневно в пробках».
Иннокентий смаковал текст, который знал уже почти наизусть: «Городские же храмы частью из кирпича, большая часть – деревянные, дома все деревянные. Никому нельзя строить из камня или щебня, кроме немногих из знати, и первейшим купцам можно строить у себя в жилищах хранилища – маленькие и низкие, в которые прячут самое ценное во время пожара. Англичане и голландцы и купцы из Ганзейских городов здесь преимущественно складывают свои товары, распродавая ткани, шелковые изделия и благовония…»
Он усмехнулся, читая следующую фразу: «Местные купцы весьма сведущи и склонны к торговым сделкам, весьма жуликоваты, однако несколько приличнее и цивилизованнее других жителей этой страны…»