Утром Сэл сказала, что у неё дурное настроение. Её мучали кошмары, она плохо спала и вообще:
– Давай сегодня никуда не пойдём? Проваляемся целый день в постели.
Я ответил, что от этого можно сойти с ума – целый день торчать в каюте. Сказал, что у нас и так слишком мало развлечений.
Она ответила, что я дурак. Так и сказала: "Коб, ты дурак!" и прибавила, что я ничего не вижу дальше собственного носа.
– Точнее видишь, но не хочешь видеть. А ещё точнее, смотришь, видишь, но не хочешь смириться.
Я спросил, о чём она болтает, но Сэл уже выскользнула из-под одеяла, накинула на плечи халат. Обожаю это мгновение, когда надевает свой полупрозрачный халатик: утренний оранжевый свет пронизывает ткань, виден контур обнаженного тела, соски грудей – они появляются по очереди, Сэл поворачивается, застёгивая пуговки, – первым возникает правый затем левый… просто театр кабуки в роскошно-сексуальной интерпретации.
В каюту заглянул дневальный, сказал, что кэп желает нас видеть. На вопрос: "Какого чёрта ему надо?" ответил, что капитан сильно расстроен.
– Даже пил ром!
Я посмотрел на мальчишку-дневального с насмешливой укоризной:
– Ого! Это действительно необычно! Он так редко это делает… всего лишь каждый день.
– Приказал, чтобы вы явились к нему, как можно быстрее.
– Чичас, – согласился я. – Только надену кеды. Чтобы в поворотах не заносило.
Дневальный пожал плечами, мол моё дело передать, а дальше поступайте, как хотите.
Я предложил Сэл позавтракать, она ответила, что не голодна, и вообще лучше поторопиться. Зачем дразнить гусей?
– Тогда пойдём к капитану?
Она кивнула. Сэл не успела накрасить брови и ресницы и потому походила на школьницу-выпускницу. Чуть наивную и ожидающую от долгой последующей жизни роскошных приключений.
Капитан трескал ром. Дневальный оказался прав, сегодня процедура принятия за воротник отличалась от обычной. С мертвецки спокойным лицом капитан наполнял кружку, вздыхал и с таким же философским спокойствием выпивал.
– Здравствуй, Саломея! – капитан обращался к моей напарнице. Меня он начисто игнорировал, даже руки не подал. Я не обиделся.
– Тут вот какое дело, – капитан говорил медленно, рассуждая. – Ты же общаешься с этими… – большим пальцем он показал за спину. – И я подумал…
– Что произошло? – спросила Сэл.
– Дельце приключилось на судне ху… – кэп икнул, – хуже не придумаешь. Долли Бартоломью изнасиловали.
Сэл ничего не сказала, только нахмурилась. Капитан постучал ногтями по столу и продолжил, размышляя с самим собой. Полагаю, он вытянул пару бутылок до нашего прихода.
– Если эту отвратительную выходку можно назвать изнасилованием. Скотина, Руперт, запудрил девице мозги, наплёл небылиц, что они станут играть в паровозики.
– Руперт? – удивился я. – Вы его поймали?
Кэп заглянул в кружку, увидел дно и сильно огорчился.
– Придумал же такое, мерзавец. Чух-чух! Паровозики! Как тебе это нравится? Впрочем, ей много не надо, мозги у девчонки, как у младенца.
К своим двадцати восьми (или около того) годам Долли Бартоломью имела роскошное тело здоровой зрелой женщины и мозги трёхлетнего ребёнка. Кэп сказал, что рассудком она напоминает попугая. Он видел такого в Глазго, в порту, у прокажённой гадалки.
– Весёлый был, шельма. Задорный. Хотя и воровливый.
– Чего вы хотите от меня? – спросила Саломея. – Насколько я понимаю, вы схватили насильника. Долли даст показания…
– Долли ничего не скажет, – перебил капитан. – Отец запрещает её допрашивать. Поэтому я хочу, чтобы ты нашла доказательства вины Руперта. – Мы с Сэл переглянулись. Я подумал, что сейчас мозги капитана напоминают попугайские. – Или доказала его невиновность. Понятно? Здесь действуют законы королевства! – кэп грохнул кружкой об стол. – И я гарантирую эти законы на своём судне! И никакой вонючий итальяшка не помешает мне судить подданного её величества! А значит, он имеет право на адвоката, на расследование и право быть повешенным. Понимаешь? Не зарезанным или линчёванным этими макаронниками, а повешенным по закону. Всё ясно?
Выговорившись, капитан нырнул под стол и загремел бутылками. Оттуда, снизу он рыкнул, что мы свободны. Он всё сказал, и более нас не задерживает.
Я взял Сэл за руку, и мы пошли к выходу. Было около одиннадцати – самое время для завтрака.
9 января 1899 года, пассажирское судно "Herald of freedom", отдало швартовы в порту Саутгемптона, втянуло в себя сходни, как глубоководный спрут втягивает в себя щупальца и вышло в бухту Саутгемптон-Уотер.
Только человек, обладающий тонкой извращённой фантазией (или напротив, не обладающий воображением вовсе) мог дать этому нелепому, грузному и неповоротливому судну такое название – глашатай свободы. Профилем "Герольд" напоминал одёжный шкаф, перевёрнутый набок и сильно изломанный – будто пьяный взбесившийся муж долго колотил по нему бейсбольной битой, полагая, что любовник жены заперся внутри.
Из бухты Саутгемптона "Герольд" намеревался попасть в Ламанш, пересечь его и стать на якорь в Шербуре, чтобы забрать купивших там билеты пассажиров. За Шербуром шла остановка в Лимерике – одёжный шкаф заполнял свои внутренности человеческими душами, и был готов пристать к любой стенке в любом порту, где бы нашлась хоть дюжина бедолаг, желающих пересечь Атлантику.
Какое-то время капитан серьёзно помышлял "заглянуть" на Азорские острова. Дабы пополнить трюмы питьевой водой и пассажирами.
– В главном он прав, – сказал я. – Если на судне совершено преступление, мы должны его расследовать.
– Как ты себе это представляешь? Расследовать раскрытое преступление?
– Ну… – я не знал что ответить, и подумал, что Сэл иногда бывает исключительно беспардонной. – Вскрытие покажет. Сейчас у нас два варианта: или осмотреть место преступления, или переговорить с подозреваемым.
– Он не подозреваемый, – отрезала Сэл. – Он преступник.
Руперт сидел на койке, подтянув к себе ноги и обхватив колени руками. Перед ним лежала раскрытая книга. Когда мы вошли, он поднял голову и посмотрел на нас сквозь круглые очки. Взгляд показался мне печальным. Не испуганным, не затравленным, а печальным. Весу в Руперте было килограмм шестьдесят, не больше.
"Матерь божья, – подумал я. – Если это насильник, то я просто бандит с большой дороги".
Пассажир второго класса, Руперт Строуберри путешествовал с женой и сыном – это я выяснил из пассажирского журнала. Он оплатил двухместную каюту, вероятно из экономии. Я мысленно представил, как он спит, обняв сына. "Или жену. Они могли спать на одной койке, а сын имел отдельное, роскошное лежбище – десятилетнему мальчишке здешняя койка покажется необъятной".
– Что с вашей женой, Руперт? – спросил я. – Где ваш сын?
Руперт потёр рукой лоб, снял очки. Без очков он выглядел старше.
– Я… я не знаю, сэр, – произнёс растеряно. – Разве у меня была жена? Сын?
– Полагаю, что да. Во всяком случае, так написано в реестре пассажиров.
Сэл сложила на груди руки, стала у двери, как изваяние. Римский легионер, ни дать, ни взять: ноздри раздуты, в глазах вспыхивают молнии.
– Капитан сообщил, что вы совершили преступление. Вы это подтверждаете?
Я посмотрел на напарницу с удивлением: "Кто учил её вести допросы? Какой-то кошмар!"
– Саломея хотела спросить, как вы провели тот день? Расскажите по порядку с самого утра. Не опуская подробностей.
История получилась самая заурядная. Руперт проснулся, умылся, поговорил с миссис Щульц – соседкой по каюте. Соседка угостила его тостом с мармеладом; Руперт съел его в своей каюте, в одиночку. После этого три часа читал, покуда вновь не почувствовал голод. Спустился в столовую третьего класса – кормят там хуже, но значительно дешевле. Руперт признался, что ограничен в средствах.
– Мне нахамил один джентльмен, – сказал Руперт. – Кажется, из рабочих. Он был одет в чёрную куртку и грубые ботинки, в таких ходят кочегары.
Я кивнул и попросил продолжать.
Во второй половине дня сильно качало, он вышел на воздух, чтобы проветриться.
– Ага, – поддакнул я. – Повисеть на леерах. Вернуть океану съеденный обед.
Руперт не расслышал моей подначки, или не откликнулся на неё.
– Солнце к тому времени опустилось, демонически нависало над самыми облаками. И облака были такими… дивными. Пылающее солнце, угольно-белые облака. Помните сонет Рильке: Облики мира, как облака/тихо уплыли./Все, что вершится, уводит века/в первые были.
– Ближе к делу, – подала голос Сэл.
Побывав на воздухе, Руперт почувствовал себя лучше и пошел в бар. Не для того, чтобы выпить, но чтобы скоротать время. Заказал порцию виски – чтобы не выделяться, – и целый час цедил её. Даже задремал.
– Дай угадаю, – ухмыльнулась Сэл. – В баре к тебе подошел приятель, который играет в оркестре на банджо, и угостил двойным "Тропическим", который ты тут же выпил, несмотря на принципы, и основательно захмелел. Что было дальше, ты не помнишь.
Тон Саломеи мне не понравился, но вмешиваться я не стал, тем более что Руперт вытаращил глаза и сказал, что так и было. Он не знает, играет ли тот малый на банджо, однако он действительно предложил выпить "Землетрясение" – коктейль его собственного изобретения.
– После этого сознание возвращалось ко мне урывками, – Руперт почесал в затылке.
– Но хоть что-то ты помнишь? – спросил я.
– Почти ничего.
После этой фразы я тоже занервничал. Тупость парня начинала меня раздражать. Пришлось объяснить в простых и ёмких выражениях, что он (хорошо-хорошо, не он, кто-то другой) изнасиловал дочку дона Маурицио. И теперь куча головорезов во главе с разъярённым доном жаждет разорвать насильника в клочья.
– Или порезать на ремни, – предположил я. – Что тоже, согласитесь, малоприятно.
Капитан пожелал вершить суд законным образом, и только этот каприз стоит между итальянскими громилами и Рупертом.
– И единственный способ вынуть голову из петли, – внушал я, – которая уже накинута на вашу хрупкую шею, это вспомнить в деталях, что происходило в тот день. Найти хотя бы намёк на алиби.
На протяжении всего монолога, Руперт внимательно смотрел на мои губы. Мне показалось, что так он лучше понимает – не ушами, а глазами. Когда я закончил, он пролепетал, краснея:
– Помню, как я орал на верхней палубе. Уже ночью.
– Зачем?
– Хотел перекричать ветер. Потом залез в спасательную шлюпку. Там меня вырвало.
Он замолчал.
– Это всё?
– Всё.
– Паршиво.
Я вдруг почувствовал себя врачом. Врачом пациента, который отказывается жить. А как можно выздороветь, если нет желания бороться?
Оставалась только последняя, микроскопическая надежа. Я показал на повязку на левой руке Руперта и спросил, что там? Что с его безымянным пальцем? Он ответил, что палец откусила огненная фурия.
– Матросы на юте ловили рыбу, забросили сеть. На второй или третий раз им посчастливилось вытянуть фурию – моряки радостно загалдели, я подошел посмотреть.
Конец ознакомительного фрагмента.