Призраки и духи старой Японии. Предисловие (Лафкадио Хёрн)

Вера в привидения, демонов и духов уходит глубоко корнями в историю японского фольклора. Она переплетается с мифологией и суевериями, взятыми из японского синтоизма, а также буддизма и даосизма, привнесенного в Японию из Китая и Индии. Истории и легенды в сочетании с мифологией собирались на протяжении многих лет различными культурами мира, как прошлого, так и настоящего. Фольклор развивался для объяснения или рационализации различных природных явлений. Необъяснимые явления природы, которых в Японии предостаточно (взять хотя бы те же землетрясения и цунами, которые отравляют жизнь японцам и в наши дни) всегда вызывали страх у человека, поскольку их невозможно было предугадать или вникнуть в суть их происхождения.

Тайна смерти явление, которое не находит рационального объяснения в различных мировых культурах. Смерть всегда вторгается в жизнь человека внезапно. Смерть изменение, переход из одного состояния в другое, воссоединение тела с землёй, союз души и духа. Люди на протяжении веков редко могли понять или поверить в то, что смерть это конец. Поэтому сказания и легенды строились вокруг духов умерших.

Японцы верят, что они окружены духами всё время. Согласно японской религии синто, после смерти человек становится духом, иногда божеством. Полагают, что на небесах и на земле живут восемь миллионов богов это горы, леса, моря и самый воздух, который мы вдыхаем. Традиции Японии говорят нам, что эти божества имеют две души: одну слабую (ниги-ти-тама), а другую сильную (ара-ми-тама).

Буддизм, введенный в Японию в VI веке н. э., расширил масштаб верований в духов и другие сверхъестественные силы. Буддистское верование в мир живых, мир мёртвых и «Чистую Землю Будды» (Йодо) приобрело новое значение. Образ поведения человека в течение всей продолжи жизни определял, куда он отправится: в царство мёртвых или в «Чистую Землю». Те, кто отправляются в преисподнюю, считают это место адом во всей своей отвратительности.

Японцы полагают, что после смерти дух преисполнен гнева и нечист. Многие ритуалы исполняются в течение семи лет для очищения и успокоения души. Таким образом, человек становится духом. Согласно легенде, дух блуждает между землей живых и царством теней. Поэтому молитвы предлагаются для обеспечения перехода в Землю Мёртвых.

Если душа мёртвого не очищена, она может вернуться на землю живых в облике привидения. Также если умерший при помощи молитвы не очищен от личных эмоций, таких как ревность, зависть или гнев, дух умершего может возвратиться в виде привидения. Привидение является в то место, где раньше жил человек, и преследует ответственных за свою горькую судьбу. Привидение будет являться до тех пор, пока оно не будет освобождено от страдания при содействии живого человека, который должен молиться за то, чтобы душа умершего вознеслась на небеса.

В течение эры Хейян (794-1185 гг.) полагали, что духи умерших витали над живыми, вызывая у них болезни, мор и голод. В эру Камакура (11851333) это верование трансформировалось – полагали, что духи превращались в небольших животных, таких как еноты и лисы, которые сбивали людей с праведного пути. Предметы домашнего обихода, прослужившие более ста лет, могли бы стать божествами в период Муромачи (13361573). Считалось, что эта древняя утварь обладает особыми свойствами поэтому с нию обращались с заботой и уважением. А в периоды Момояма (1573 1600) и Эдо (1603–1868) считалось, что если человек умер от болезни или во время эпидемии, то он превращается в ужасного демона.

Деспотический феодальный режим, превалировавший в течение периода Эдо (1603–1867), в сочетании с природными катаклизмами, происходившими в то время, послужил появлению новых легенд о злых и мстительных духах и привидениях. В конце эры Эдо принимались указы, запрещающие показ театральных представлений с пугающими привидениями из-за страха подрыва авторитета правительства.

В основном персонажами легенд о неуспокоившихся душах были женщины. Это были мстительные духи; и чем больше страданий женщина претерпела в течение своей жизни, тем более угрожающим был её дух после её смерти.

Жестокость по отношению к женщинам

– повторяющаяся тема в японских преданиях и легендах.

Истории про привидений в начале 1700-х ставили в различных театрах, в том числе в театре Сумизу в Осака, в театре Накамура-за в Эдо, а также на сценах кукольных театров.

В конце XVIII века мстительные духи стали центральной темой в театре Кабуки. Убийства ставили на сцене со всеми вопиющими деталями и женские духи изображались весьма отчётливо. Сцены насилия и кровопролития были довольно шокирующими и были направлены на то, чтобы вызвать у зрителя подозрение и страх. К удивлению, эти пьесы были достаточно популярными и художники декораций репродуцировали множество сцен из подобных спектаклей Кабуки. Пример такой темы в одной из пьес, поставленных в театре Кабуки, называемой «Скала, которая плачет ночью».

«В Токайдо, на дороге между Токио и Киото, есть знаменитая скала, известная как «Скала, которая плачет ночью». Предание рассказывает о беременной женщине, путешествующей по этой дороге ночью, чтобы встретить своего мужа. К ней пристали бандиты и она была зверски убита. Её кровь пролилась на скалу, которая стала место обитания её духа. По легенде скала плачет по ночам».

Эта и ей подобные истории привлекли внимание американского специалиста по поэзии хайку Лефкадио Херна (Lafcadio Heam), который посвятил японскому фольклору одну из самых поэтических своих работ. Лефкадио Херн (1850–1904 гг.) родился на греческом острове Лефкасе от матери-гречанки и отца – британского офицера, военного хирурга. В 19 лет оставшись один после развода родителей, Херн переезжает в США и поселяется в Цинцинатти, шт. Огайо. Он начинает свою творческую деятельность в роли газетного репортера. В 1877 г. Херн отправляется в Новый Орлеан, чтобы написать ряд статей, и остается там на протяжении десяти лет. Добившись некоторого успеха в области литературного перевода и других работ, он по заданию издательства «Харпер Паблишинг» отправился в Вест-Индию, где и написал два романа на темы Востока.

В 1889 г Л. Херн переезжает в Японию, и по прибытию в Йокогаму весной 1890 г., поступает в Императорский университет Токио. При поддержке чиновников Министерстве просвещения летом 1890 г. Херн устроился преподавателем английского языка в училище в префектуре Шимане. Там он тесно сблизился с семьей губернатора Котеду Ясусада.

Позже он женился на Сетзу Койдзуми (Setsu Koizumi), дочери местной семьи самурая и даже взял себе японское имя – Якумо Койзуми (Yakumo Koizumi).

В 1894 г. он закончил свою книгу «Проблески Незнакомой Японии» (Glimpses of Unfamiliar Japan) и поступил преподавателем английской литературе в Токийском императорском университете.

Этот пост он занимал до 1903 г., когда перешел в университет Васеда. 26 сентября 1904, Лафкадио Херн умер от остановки сердца в возрасте 54 лет.

Самая известная работа Херна – собрание лекций под названием «Япония: Попытка интерпретации» (1904).

Его другие книги по Японии включают «Экзотики» (Exotics) и «Ретроспективы» (Retrospectives) (1898), «В Призрачной Японии» (1899), «Крылья теней» (Shadowing)s (1900), японский «Сборник» (1901), и «Квайдан» (Kwaidan – 1904).

Кости

К заходу солнца они подошли к подножью горы. Здесь не было никаких признаков жизни, – ни следов воды, ни следов растений, ни тени пролетающей птицы, – ничего кроме бескрайнего запустения. А вершина горы терялась где-то в небесах.

Тогда Бодхисаттва сказал своему юному попутчику: – «То, что ты хотел увидеть, тебе будет показано. Но место, где это произойдёт, далеко, а путь полон препятствий. Следуй за мной и ничего не бойся: да пребудет с тобою сила».

Их путь наверх был окутан сумраком. Протоптанной тропинки не было, как и не было следов какого-либо пребывания человека; и путь лежал через бесконечные нагромождения сваленных в кучу костей, которые перекатывались под ногами. Иногда комки разрыхленной земли с грохотом сваливались вниз с гулким эхом; – иногда смятая под ногами земля рассыпалась как пустая скорлупа… Звёзды светили ярче и будоражили чувства; а мрак сгущался.

«Не бойся, сын мой, говорил Бодхисаттва, идя впереди: – путь безопасен, хотя и суров».

Они взбирались на гору под звёздами, – быстрее, быстрее, – в этом им помогали сверхчеловеческая сила. Они проходили высокие зоны тумана; и по мере своего продвижения наверх наблюдали под собой безмолвный поток облаков, похожий на течение молочного моря.

Они взбирались по горе час за часом; – и попадавшиеся на пути невидимые преграды давали о себе знать, когда раздавался тихий мягкий хруст; – и едва заметные холодные огни освещали их путь и меркли при каждом таком движении.

А когда юный путник взял в руку что-то гладкое, но не камень, – и поднял это, – в едва различимом сумраке он разглядел череп – нахальную насмешку смерти.

«Не задерживайся здесь, сын мой! – предупредил голос учителя, – Вершина, на которую мы должны забраться, – очень далеко!»

Они пробирались сквозь тьму и чувствовали постоянно под собой тихий странный хруст и видели, как ледяные огни извиваются и умирают,

– пока край ночи не стал серым, а звёзды не начали угасать, и восток не начал заниматься.

Но они продолжали восхождение наверх, – быстрее, быстрее, – и в этом им помогала сверхчеловеческая сила. Их сейчас окутывал холод смерти, – и огромное безмолвие. Золотое пламя занималось на востоке.

Затем впервые взору путника открылась нагота крутых обрывов; – и им овладели трепет и смертельный ужас. Так как нигде не было земли,

– ни под ним, ни рядом с ним, ни над ним, – только лишь груда, чудовищная и безмерная, черепов и осколков черепов и праха костей, – с мерцанием выпавших зубов, как мерцание обломков скалы в разрушении прилива.

«Не бойся, сын мой! – прокричал Бодхисаттва; – только те, кто силён духом, могут попасть в место Видения!»

За ними мир исчез. Не осталось ничего, кроме облаков под ними и неба над ними и груды черепов между ними – которые терялись из виду в вышине.

Затем солнце взошло с теми, кто покорял вершину; и не было никакого тепла в его лучах, а только лишь холод, острый как меч. И страх огромной высоты, и кошмар изумляющей глубины, и ужас безмолвия, разрастался всё больше и больше и спустился на путника и отяготил его, сковал ноги, – так что внезапно все силы покинули его и он застонал как спящий во сне.

«Быстрей, поторопись, сын мой! – закричал Бодхисаттва: – день короток, а вершина очень далеко отсюда».

Но странник пронзительно закричал: «Мне страшно! Мне несказанно страшно!» – и силы покинули меня!»

«Сила вернется, мой сын!» – ответил Бодхисаттва… «Взгляни-ка на то, что под тобой и над тобой и вокруг тебя и скажи мне, что ты видишь».

«Я не могу, – закричал пилигрим, дрожа и цепляясь: – Я боюсь взглянуть вниз! Передо мной и вокруг меня нет ничего, кроме людских костей».

«Но всё же, сын мой, – сказал Бодхисаттва, заливаясь мягким смехом, – всё же ты не знаешь, из чего сделана эта гора».

Юный пилигрим ещё раз произнес, содрогаясь: – «Мне страшно! Мне несказанно страшно!.. Здесь нет ничего, кроме черепов!»

«Это гора и есть гора черепов!», – ответил Бодхисаттва. «Но знай, сын мой, что все они ТВОИ СОБСТВЕННЫЕ! Каждый в какое-то время был вместилищем твоих мечтаний и иллюзий, твоих желаний. Среди них нет ни одного, который принадлежал бы какому-то иному существу. Все они – все без исключения, – были твоими в миллиардах твоих предыдущих жизней».

Фурисодэ

Недавно, проходя по небольшой улочке, занятой в основном продавцами старинной посуды, я обратил внимание на фурисодэ, или платье с развевающимися рукавами, насыщенного пурпурного оттенка, называемого мурасаки, висящего перед одним из магазинов. Подобное платье могла бы носить дама высокого положения во времена Токугава[1]. Я остановился и посмотрел на пять фестончиков на нём; и в тот же момент в моей памяти всплыла легенда о подобном платье, которое, согласно преданиям, однажды послужило причиной разрушения города Йеддо[2].

Почти двести пятьдесят лет назад дочь богатого купца из города Сёгуна, на одном религиозном празднике увидела в толпе юного самурая необычайной красоты и сразу же влюбилась в него. К сожалению, он исчез в толпе, прежде чем она через своих слуг узнала, кто он был и откуда. Но его образ запал ей в душу вплоть до мельчайших деталей его костюма. Праздничные одеяния, носимые тогда юношами-самураями, едва ли уступали по своему великолепию нарядам юных девушек; и верхнее платье этого прекрасного незнакомца казалось чрезвычайно красивым очарованной девушке. Она подумала, что, надев платье такого же качества и цвета, с такими же фестонами, она сможет привлечь его внимание в следующий раз.

Конечно, она заказала сшить себе такое платье с очень длинными рукавами, по моде того времени и щедро вознаградила портного. С тех пор она носила его всегда, когда выходила из дома; а дома она вешала его в своей комнате и пыталась представить в нём своего незнакомого возлюбленного. Иногда она часами стояла перед ним – то мечтая, то проливая слёзы. И еще она обращалась к богам и Буддам с молитвами о том, чтобы завоевать любовь молодого человека часто повторяя молитву секты Нитирэн[3]: «Наму мёхо ренге кё!»[4]

Но больше она никогда так и не видела юношу; и зачахла она от тоски по нему, заболела, умерла и её похоронили. После похорон платье ее с развевающимися рукавами, за которое она так щедро заплатила, было даровано буддистскому храму, который посещала её семья. В те времена была жива еще древняя традиция – таким образом избавляться от одеяний умерших людей.

Священник смог продать платье по хорошей цене; так как оно было сделано из дорогого шёлка и на нём не было видно следов слёз, которые покойная красавица роняла на него. Оно было куплено девушкой примерно того же возраста, что и умершая дама. Но проносила она его всего лишь один день. Потом бедняжка заболела и начала как-то странно себя вести кричала, что её преследует видение красивого юноши и что за его любовь она умрёт. А затем… через некоторое время и она умерла; и платье с развевающимися рукавами было передано в храм во второй раз.

И снова священник продал его; и вновь его купила юная девушка, которая нарядилась в него лишь раз. Затем и она заболела и рассказывала окружающим о прекрасной тени, а потом и она умерла и её похоронили. И платье в третий раз было предано в храм; но тогда уже священник удивился и у него появились сомнения.

Тем не менее он рискнул продать злополучное платье ещё раз. И снова оно было куплено девушкой и снова надето; и владелица платья заболела чахоткой и умерла. И платье было передано в храм в четвёртый раз.

Тогда священник пришёл в полную уверенность, что в дело вступили злые силы; и приказал своим служителям развести костёр во дворе храма и сжечь злосчастное платье.

Те повиновались, развели костёр и бросили в него платье. Но когда загорелся шёлк, внезапно в языках пламени появились слова молитвы – «Наму мё хо ренге кё!»; – и они, один за другим, подобно искрам взмыли к крыше храма; и храм охватил пожар.

Угольки от горящего храма сразу же перекинулись на соседние крыши; и вся улица вскоре оказалась в огне. Затем поднявшийся с моря ветер перенёс разрушения на следующие улицы; и пламя распространилось от улицы к улице и от района к району, пока пожаром не был охвачен почти весь город. Это ужасное бедствие произошло на восемнадцатый день первого месяца первого года Мейреки (1655 год), и его до сих пор помнят в Токио как Пожар Фурисодэ «Великий Пожар Платья с Развевающимися Рукавами».

Согласно книге легенд, называемой «КибунДайджин» (Kibun-Daijin), имя девушки, которая заказала сшить себе платье, было О-Саме; она была дочерью Хикойэмона, торговца винами из Хяакушо-маши, что в районе Азабу. Из-за своей красоты её также называли Азабу-Комачи, или Комачи из Азабу[5]. (1). Та же книга легенд гласит, что храм, о котором говорится в легенде, был храмом Нитирена, называемым Хон-майоджи, в районе Хонго; и что фестоном на платье был цветок кикиё («китайский колокольчик»). Но существует множество различных версий этой легенды; и лично я не доверяю «Кибун-Дайджин», так как она утверждает, что прекрасный самурай был на самом деле вовсе не человеком, а перевоплотившимся драконом или водным змеем, который жил в озере Уйено-Шинобазу-но-Ике.

Благовоние

Я вижу, как из темноты возвышается лотос в вазе. Большая часть вазы невидима, но я знаю, что она бронзовая и что её блестящие ручки сделаны в виде драконов. Только лотос полностью освещён: три чисто белых цветка и пять больших золотых и зеленых листьев; золотые – наверху, зеленые на заворачивающейся нижней поверхности; искусственный лотос. Он купается в ниспадающем потоке солнечного света темнота под ним и за пределами света сумерки ниши храма. Я не вижу отверстия, через которое проникает свет, но знаю, что это небольшое окно, по форме и контуру напоминающее храмовый колокол.

Причина, по которой я вижу лотос одно воспоминание о моём первом посещении алтарной части буддистского храма до меня дошёл запах ладана. Часто, когда я чувствую запах ладана, я вижу лотос; и, как правило, сразу после того другие воспоминания о моём первом дне в Японии восстают в быстром порядке с почти болезненной пронзительностью.

Он почти везде этот запах ладана. Он представляет собой один элемент слабого, но сложного и незабываемого запаха Дальнего Востока. Его можно почувствовать в жилом помещении не реже, чем в храме в доме крестьянина не реже, чем в императорском яшики[6].

На самом деле в синтоистских храмах его нет – ладан противен старшим богам. Но там, где живут буддисты, есть запах ладана. В каждом доме, в котором есть буддистский алтарь или буддистские дощечки, ладан курят в определенное время; и даже в самых отдалённых заброшенных деревнях можно обнаружить горение ладана перед образами на обочине дорог небольшие каменные фигурки Фудо[7], Джизо[8] или Кваннон[9]. Многие памятные впечатления от путешествия странные впечатления слуха и зрения остаются связанными в моей памяти с этим запахом: широкие тихие тенистые аллеи, ведущие к странным старинным алтарям; лестницы с покрытыми мхом полуразрушенными ступенями, восходящие к храмам, возвышаются над облаками; – радостный переполох праздничных ночей; – похоронные процессии под навесами, скользящие мимо в свете фонарей; бормотание домашней молитвы в домике рыбака на далёких диких побережьях; – и виды заброшенных небольших могил, отмеченные только лишь нитями голубого дыма, поднимающегося кверху места захоронения домашних животных или птиц, о которых помнят простые сердца в час молитвы Амиду, Повелителю Безграничного Света[10].

Но запах, о котором я говорю, – это запах лишь дешёвого ладана ладана общего использования. Существует множество других видов ладана; и разнообразие по качеству удивляет. Несколько обычных ароматических палочек (их толщина примерно равна толщине обычного карандашного грифеля или немного длиннее) – можно приобрести за несколько сен; в то время как набор палочек лучшего качества, выставляемых на обозрение неопытному покупателю, отличающихся в небольшой степени по цвету, могут стоить несколько иен и быть дешевыми по цене. Тем не менее более дорогие сорта ароматических палочек – истинная роскошь бывают в форме леденцов, вафель, пастилы; и небольшой конверт из такого материала может стоить четыре или пять фунтов-стерлингов. Но коммерческие и производственные вопросы, касающиеся ладана из Японии, представляют собой наименее интересную часть удивительно любопытного предмета.

Странно, но факт, что по этой причине разнообразие традиций и деталей огромно. Я боюсь даже подумать о размере объёма, который необходим, чтобы покрыть его. Такая работа должна начаться с небольшого обзора самого раннего знания и использования ароматических веществ в Японии. Далее я обращусь к записям и легендам о первом появлении буддистского аромата из Кореи – когда король Шомио из Кудара, в 551 году до н. э. послал в империю, располагающуюся на острове, коллекцию сутр, изображение Будды и один полный комплект мебели для храма. Затем необходимо сказать кое-что о тех классификациях ароматов, которые были сделаны в течение Х века в периоды Энги и Тенряки и по поводу доклада древнего государственного советника, Кимитака-Санги, который посетил Китай в последней части XIII века и передал императору Йомею мудрость китайцев в отношении ладана. Также следует упомянуть об использовании древних ароматов, которая до сих пор сохранена в различных японских храмах, и о знаменитых фрагментах ранджатай[11] (публично выставленных в Нара в десятом году эры Мейдзи[12]), который делал поставки трём великим капитанам: Нобунага, Хидейоши и Ийеяцу. После этого должен последовать обзор истории смешанных ароматов, произведенных в Японии, – с заметками о классификациях, изобретенных роскошным Такаюджи и о номенклатуре, установленной позже Ашикага Йошимаса, который собрал сто тридцать видов ароматов и придумал для наиболее ценных из них названия, признанные и до сей день такие как «Ливень из цветов», «Дым горы Фуджи» и «Цветок Чистого Закона».

Следует привести подобным образом примеры традиций, принадлежащих историческим ароматам, сохраненным в некоторых королевских семьях, наряду с примерами тех переходящих из поколения в поколение рецептов по изготовлению аромата, которые были преобразованы в течение жизни нескольких поколений на протяжении сотен лет и всё ещё называются по имени их достопочтимых изобретателей как «Метод ХинаДаинагон», «Метод Сенто-Ин» и т. д. Также следует предоставить рецепты тех странных ароматов, сделанных «для имитации запаха лотоса, запаха летнего бриза и запаха осеннего ветра».

Следует вспомнить некоторые легенды великого периода роскоши ароматов таких как легенда о Сью Овари-но-Ками, который построил для себя дворец из ароматических деревьев и поджёг его в ночь своего восстания, когда дым от пожара наполнил землю ароматом, распространившимся на двенадцать миль.

Конечно, простая компиляция материалов для создания истории смешанных ароматов повлекла изучение ряда документов, договоров и книг в особенности таких странных работ как Кун-Шу-Руи-Шо или «Руководство по классификации коллекционера ароматов», содержащее учения Десяти Школ Искусства Смешивания Ароматов; направления лучших сезонов приготовления аромата; инструкции по «различным видам огня», которые должны быть использованы для поджигания аромата (один вид называется «литературный пожар», а другой «военный пожар»); вместе с правилами набивки пепла курильницы в различные художественные формы, соответствующие сезону и случаю. Особая глава, несомненно, должна быть посвящена ароматическим мешочкам (кусадама), подвешиваемым в домах для отпугивания домовых и ароматическим мешочкам меньшего размера, которые носят в качестве защиты против злых духов.

Затем очень большая часть работы должна быть посвящена религиозному использованию и легендам об ароматах огромная тема сама по себе. Также следует рассмотреть любопытную историю о старых «сборах ароматов», детально разработанная церемония которых могла бы быть объяснена только при помощи разнообразных схем.

По крайней мере одна глава потребуется на обсуждение темы древнего импорта ароматических веществ из Индии, Китая, Аннама, Сиама, Камбоджи, Цейлона, Суматры, Явы, Борнео и различных островов малазийского архипелага все эти места упоминаются в редких книгах об ароматах. И последняя глава должна рассказывать о романтической литературе об ароматах поэмах, рассказах, драмах, в которых упоминаются ритуалы использования ароматических веществ; и особенно те песни о любви, которые сравнивают тело с ароматом, а страсть со всепожирающим пламенем:

Самое краткое описание предмета уже внушает ужас! Я попытаюсь сделать всего несколько заметок о религиозном и духовном использовании ароматов благовоний, их использовании в целях роскоши.

Самое распространенное благовоние, возжигаемое повсеместно бедными перед буддистскими иконами, называется соку-ко. Оно очень дешёвое. Большие его количества сжигаются пилигримами в бронзовых курильницах, установленных перед входом в известные храмы; вы можете увидеть их скопления и перед образами на обочине.

Они выставлены для использования благочестивыми путниками, которые останавливаются перед каждым буддистским изображением на их пути, чтобы повторить краткую молитву и, когда возможно, поставить несколько дымящихся палочек у подножья статуи. Но в богатых храмах и в течение крупных религиозных церемоний используется гораздо более дорогой аромат.

В общей сложности в буддистских ритуалах используется три вида ароматов: ко, или собственно ладан, во множестве вариаций (слово буквально означает только «ароматическое вещество»); дзуко, душистая мазь; и макко, ароматический порошок. Ко сжигается; дзуко втирается в руки священника как очищающая мазь; и макко разбрызгивается по храму. Считается, что макко схож с порошком сандалового дерева, так часто упоминаемым в буддистских текстах. Но это не только настоящее благовоние, которое, можно сказать, играет важную роль при проведении религиозной службы.

«Благовоние, – говорит Соши-Ряку[13], передаёт Серьёзное Желание. Когда богач Судатта пожелал пригласить Будду на трапезу, он использовал благовония. Он имел обыкновение взбираться на крышу своего дома накануне дня празднования и оставался там всю ночь, держа курильницу с дорогим благовонием. И каждый раз, когда он делал это, Будда всегда появлялся на следующий день точно в требуемое время».

Этот текст открыто выражает, что благовоние как приношение символизирует благочестивые желания праведников. Но оно символизирует также другие вещи; и оно привнесло множество замечательных сравнений в буддистскую литературу. Некоторые из них, но не менее всего интересные, появляются в молитвах, из которых следующая из книги, называемой Ходжи-сан[14], – является выдающимся примером: -

– «Пусть моё тело остаётся чистым, как курительница! пусть мои мысли будут всегда обожжены чистым огнём мудрости, сжигающим аромат шила и дхьяна[15], так чтобы я мог отдать почтение всем Буддам в Десяти Направлениях Прошлого, Настоящего и Будущего!»

Иногда в буддистских проповедях освобождение от кармы доблестными делами приравнивается к сжиганию аромата чистым огнём иногда снова жизнь человека сравнивается с дымом благовония. В своей «Сотне Записей» (Хяаку-тсукири-ками), священник Шиншу Мойден говорит, цитируя буддистскую работу «Куйиккайо, или Девяносто Предметов»:

«Сжигая ладан, мы видим, что пока остаётся какой-либо аромат, до тех пор продолжается горение и дым взвивается в небо. Теперь дыхание нашего тела эта непостоянная комбинация Земли, Воды, Воздуха и Огня подобно тому дыму. И превращение ароматической палочки в холодный пепел при исчезновении пламени символ превращения нашего тела в пепел, когда оно сжигается в погребальном костре».

Он также говорит нам о Рае благовоний, о котором следует напомнить каждому верующему запахом земного аромата:

«В тридцать втором Обете Достижения Рая Невиданного Благоухания, – по его словам, – написано: «Такой Рай создаётся из сотен тысяч различных видов ароматов и из веществ бесконечно драгоценных; – их красота несравненно превосходит что-либо на небесах или там, где живёт человек; – его аромат наполняет все миры Десяти Направлений Космоса; и все, кто чувствует этот запах, практикуют религию Будды». В древние времена жили люди высшей мудрости и достоинства, которые силой своей молитвы получили способность воспринимать аромат, но мы, рождённые с низшей мудростью и достоинством в более поздний период, не можем получить такую способность. Тем не менее, для нас хорошо, когда мы вдыхаем благовоние, зажигаемое перед образом Амиды, чтобы представить, что этот запах прекрасный аромат Рая и чтобы повторить нембуцу[16] в благодарность за милость Будды».

Но использование благовоний в Японии не ограничивается религиозными ритуалами и церемониями: на самом деле более дорогие виды благовоний производятся в основном для использования на званых приёмах. Курение благовоний было развлечением аристократии ещё с XIII века. Возможно вы слышали о японских чайных церемониях и их любопытной буддистской истории; и я полагаю, что каждый иностранный коллекционер японского антиквариата знает кое-что о роскоши таких церемоний на протяжении одного периода – роскоши, проверенной качеством прекрасных предметов утвари, которые были задействованы в них ранее.

Но существовали и существуют гораздо более сложные и дорогие церемонии с использованием благовоний а также гораздо более интересные. Предполагалось, что кроме музыки, вышивки, написания поэтических произведений и других видов старомодного женского образования, юная леди, жившая до периода Мейдзи, должна получить три навыка особо высокого воспитания – искусство составления букетов (икебана), искусство проведения чайной церемонии (ча-но-ю или ча-но-е[17]), и этикет проведения званых вечеров с использованием благовоний (коквай или ко-е). Званые вечера с использованием благовоний были изобретены со времён сёгуна Асикага[18] и были в большой моде во время мирного периода правления Токугава[19].

С закатом сёгунатов они вышли из моды; но недавно были в некоторой степени возобновлены. Однако вряд ли они вновь станут действительно модными в старом смысле слова – частично потому, что они представляли редкие формы социальной изысканности, которая никогда не возродится, и частично из-за их дороговизны.

Переводя ко-кваи как «званый вечер с благовониями», я использую слово «вечер» в значении, в котором оно используется в таких сложных сочетаниях как «вечер за картами», «вечер за игрой в вист», «вечер за игрой в шахматы»; – так как ко-квай это встреча, проводимая только с объектом игры очень интересной игры. Существует несколько видов игры с использованием благовоний; но во всех них состязание зависит от способности помнить и называть различные виды ароматов только лишь по запаху. Вид ко-квай, названный Джитчу-ко («десять горящих благовоний»), как правило, признается самым удивительным; и я должен попытаться рассказать вам, как он действует.

Число «десять» в японском или скорее в китайском названии этого вида не означает десять видов, но только десять пачек благовоний; поскольку Джичу-ко, помимо того, что является самым удивительным, – самая простая из игр с использованием благовоний, которая проигрывается только с четырьмя видами ароматов.

Один вид должен быть предоставлен гостями, приглашенными на званый вечер; а три остальных предоставляются тем, кто организует праздник. Каждый из последних трёх видов ароматов – как правило, подготавливаются в пакетах, содержащих одну сотню пластин, разделены на четыре части; и каждая часть помещена в отдельный пакет, на котором проставлены числа или знаки для обозначения качества.

Таким образом, четыре пакета состоят из аромата, классифицируемого как Номер 1, четыре – аромата Номер 2 и четыре из аромата Номер 3

– или в общей сложности двенадцати ароматов.

Но аромат, предоставляемый гостями (обычно именуемый «гостевой аромат»), – не разделяется: он только лишь кладется в сверток, маркированный аббревиатурой из китайских иероглифов, обозначающих «гость».

Соответственно мы имеем в общей сложности для начала тринадцать пакетов; но три должны быть использованы в предварительном образце или «в эксперименте» – как их называют японцы – следующим образом.

Предположим, что игра организуется на шестерых хотя правила, ограничивающего число игроков, не существует. Шесть игроков выстраиваются в линию или полукругом если комната небольшая; но они не садятся близко друг к другу по причинам, которые вскоре станут понятны. Затем хозяин вечера или человек, назначенный для роли воскурителя благовония, подготавливает пакет благовоний Номер 1, зажигает их в курительнице, и передает курительницу гостю, занимающему первое место[20], со словами: «Это благовоние Номер 1». Гость получает курительницу в соответствии с правилами этикета, требуемыми в ко-квай, вдыхает аромат и передаёт сосуд своему соседу, который получает его таким же образом и передаёт третьему гостю, который передаёт его четвертому и так далее. Когда курительница прошла один круг, она возвращается воскурителю благовония. Один пакет благовония Номер 2 и один Номер 3 таким же образом подготавливаются, объявляются и проверяются. Но с «гостевым благовонием» не делается никаких экспериментов. Игрок должен быть способен запомнить различные запахи тестируемых благовоний; и предполагается, что он определит гостевой аромат в соответствующее время просто по незнакомому качеству аромата.

Первоначальное число в тринадцать пакетов в результате «экспериментирования» было убавлено до десяти, а каждый игрок получил один комплект из десяти небольших дощечек в основном золотой лакировки и каждый комплект по-разному украшен.

Украшены только лишь задние поверхности этих дощечек; и украшение почти всегда имеет цветочный дизайн определенного вида: – так один комплект мог бы быть украшен золотыми хризантемами, другой пучками растений ириса, ещё один веточкой цветов сливы и т. д. Но на лицевых сторонах дощечек имеются цифры или обозначения; и каждый комплект состоит из трёх дощечек под номером «1», трёх дощечек под номером «2», трёх дощечек под номером «3» и ещё одной дощечки, обозначенной символом, обозначающим «гость». После распространения этих комплектов дощечек, перед первым игроком помещается ящик, называемый «ящиком дощечек»; и всё готово для настоящей игры.

Воскуритель благовония уходит за небольшую ширму, перетасовывает плоские пакеты как колоду карт, снимает верхний, подготавливает его содержимое в курильнице и затем, возвращаясь к игрокам, посылает курительницу по кругу.

Сейчас он, конечно же, не объявляет, какой вид аромата он использовал. По мере того как курительница переходит из рук в руки, каждый игрок после вдыхания дыма благовония кладет в ящик с дощечками одну дощечку с обозначением или числом, которое он считает обозначением или числом аромата, который он вдохнул. Если, например, он думает, что этот аромат «гостевой аромат», он кидает в ящик ту дощечку, которая промаркирована иероглифом «гость»; или если он считает, что он вдохнул аромат Номер 2, он помещает в коробку дощечку под номером «2». По завершении раунда коробка с дощечками и курительница возвращаются к воскурителю благовоний. Он берет шесть дощечек из ящика и заворачивает их в бумагу, которая содержала угадываемый аромат. Сами дощечки хранят как личную, так и общую запись с тех пор как каждый игрок помнит особый рисунок на своем собственном комплекте.

Конец ознакомительного фрагмента.