Пролог
Елень
– Новый лук!
– Ни за что!
– Отдам свой панцирь взамен.
– Панцирь кожаный, а не из пластин хадха! Оставь себе.
– Прозрачный панцирь? Ну ты и жучила! Ни один лук не стоит самой крошечной пластинки хадха! Ну ладно… Новый кожаный панцирь и в придачу корзинку марципана.
– Корзину марципана? Где она? Где? Не вижу! – Рад принялся хлопать по карманам камзола и брюк.
Старые брюки из шкуры болотной ящерицы, доставшиеся младшему брату в наследство от Лугора, болтались на тощих мальчишеских ногах, и при каждом хлопке из дырявых карманов сыпались крошки. Рад был сладкоежкой, потому в карманах вечно таскал марципан и пряники, завернутые в листья лопуха или вообще ни во что не завернутые. Теперь все эти крошки, засохшие кожурки и шелуха обсыпали нарядные начищенные до блеска сапожки Елень, красавицы шестнадцати лет от роду и старшей сестры Рада. То есть Радомира, но полным именем его в неполные четырнадцать не величал никто.
– Вредина. Корзинка будет. Матушка обещала в базарный день подарить! – заверила Елень.
– Ах, обещала! Корзину-корзинищу. Небось ту самую, в которую яблоки мы собираем? Или ту, в которой ты нитки для вязания держишь!
– Нет у меня ниток! И спиц нет! Вранье! – яростно запротестовала девчонка, щеки вспыхнули, даже мочки ушей заалели.
«Лук и вязальные спицы друг с другом соседствовать не могут», – утверждал старший брат Марк, а Марка в семье почитали юным мудрецом.
– Ой, умру… Для Тима кошелек бисерный…
– Молчи, Рад!
– А корсет! Корсет купила! Я же видел, как ты в него затягивалась! Две служанки за ремешки тянули, чуть не лопнули – служанки и ремешки. А Тим тебе на ушко: «Моя елочка!»
Елень попыталась стукнуть его кулаком по загривку – не попала. Радомир ловко увернулся и, отскочив на безопасное расстояние, продолжал скалиться, выглядывая из-за корзин с яблоками. Просторный, мощеный булыжником двор усадьбы был заставлен телегами долинников и корзинами, полными яблок, желтых и красных, каждое размером в два Радомировых кулака. Год выдался яблочный. Будут теперь и варенье, и сидр, и лимонад, и компоты.
Говорят, яблочный год – драконий год.
– Вредина! – похоже, Елень начала по-настоящему злиться. Но при этом все еще надеялась выменять у брата лук – на грядущих стрельбах в Альдоге без этого лука никак главный приз не взять. А Елень мечтала взять приз в этом году – стреляла она классно. – А карты? За карты отдашь лук?
– Какие карты? – насторожился Рад. – Ты что, гадать меня вздумала учить? Так это не ко мне, это к Анне с картами ступай.
– При чем здесь гадание! Ну ты и тупак! Карты географические. Старые-престарые.
– И что?.. – Радомир вытаращил глаза, изображая недоумение. – Старые карты – ненужные карты.
Отец говорил, что еще двадцать лет назад мир был совсем иным. А теперь что ни год, то рисуют новые карты, новые моря, новые заливы и мысы, новые острова. Старые карты уже ни на что не годятся – в них торговцы заворачивают рыбу.
– Во-первых, там горы нарисованы. Горы, к твоему сведению, почти не меняются, только побережье! Во-вторых, там дорога к сокровищам. Указано, где зарыты.
Сокровища! Перед подобным соблазном Рад не мог устоять, хотя и усомнился, что Елень правду бает.
– Идем, показывай свои карты, – сделал он вид, что соглашается через силу.
Солнце садилось, уже весь двор погрузился в сумрак, и только беленая стена главной башни и медная ее крыша горели на солнце, да еще солнечный закатный ободок полыхал на медной черепице стенного укрытия. Усадьба год от года все больше походила на крепость – обзавелась и каменными стенами и сторожевой башней, и глубоким рвом. Мост, правда, через ров сделали постоянный, а не подъемный, но он удобно простреливался с надвратных башен.
Они побежали к дому, лавируя между телегами и людьми с корзинами, по винтовой скрипучей лестнице взлетели на чердак. Самое верхнее овальное окно выходило на запад, и в этот час золотом переливались висящие под потолком старинные ковши и медные тазы, и легкие золотинки пыли плыли в воздухе, как звезды в небе.
Никогда больше в жизни Рада не было такого летнего вечера – пропитанного яблочным ароматом, пронизанного косыми лучами закатного солнца. Тот мир разбился, разлетелся стеклом, когда жизнь вызверилась с неожиданной злобой.
Елень поманила брата в угол, к огромному сундуку, обитому медными полосами. Много лет назад он был заперт на большущий замок, но со временем одно ушко отвалилось, и теперь содержимое сундука становилось добычей каждого любопытного, который осмелился поднять крышку. То есть сделался добычей Елень, потому как любопытнее ее не было в замке человека. Среди полуистлевшей одежды и нескольких старинных логбугов в кожаных переплетах с застежками, таинственных книг, написанных на забытом ныне языке, Елень отыскала черную папку. Как и книги, она была украшена сверкающей белой пластиной с изображением дракона. Ящер с гребнем на голове и распростертыми крыльями свернулся кольцом в попытке ухватить себя за хвост. Говорят, много-много лет назад дракон летал по небу и плевался огнем, но потом он состарился и летать перестал, но огонь почему-то продолжал падать с неба, только все реже и реже…
«Гнев небесный иссяк», – радовались люди.
Но, видимо, рано. Настало время иных напастей.
– Вот, гляди! – Елень торжественно открыла папку.
Внутри лежали огромные листы бумаги, много раз согнутые, потемневшие с изнанки до коричневого оттенка, прорванные на сгибах, распространяющие терпкий грибной запах. Опять же на одном из сложенных листов Рад заметил значок дракона, белый на черном фоне. Затаив дыхание, мальчик развернул первый лист. Елень не обманула, это была карта. Цветная, сделанная в основном синей и коричневой краской. Причудливо изогнутый горный хребет, испещренные трещинами склоны. Казалось, кто-то рисовал их, глядя на мир с заоблачной высоты. Уродовала прекрасную карту грубо прочерченная красным извилистая линия. И еще в двух местах стояли жирные черные кресты.
– Что это? – прошептал Рад.
– Видишь, крест. Значит, здесь что-то зарыто, – без тени сомнения заявила Елень. – А вот это, гляди…
Она развернула вторую карту. Там тоже был хребет, только нарисованный куда более мелко, так что на карту поместился даже кусок Открытой долины. Что это Открытая долина, Рад узнал сразу – карта Долины висела у отца в комнате на стене. И опять же здесь была прочерчена красная извилистая линия. Дорога, если красным, конечно, отмечена была дорога, пересекала горный хребет через один из перевалов. Красная краска почти не пострадала от времени. Цвет был воистину алый.
Что было изображено на третьей карте, Радомир разглядеть не успел. Едва он потянулся к последнему, сложенному в несколько раз листу, как ударил колокол на башне.
– Ч-что это? – Елень подняла глаза на брата.
У нее были васильковые глаза. Иногда Раду казалось, что они светятся в темноте.
Колокол вновь загудел, куда более тревожно. Откуда-то издалека, из-за стены долетел то ли визг, то ли крик. Елень кинулась к лестнице. Рад бросил карты обратно в сундук и побежал за сестрой.
Во дворе больше не разгружали корзины с яблоками, народ сбился в кучу и все смотрели на князя. Отец стоял у колодца, обнажив меч, и кричал:
– Закрывай ворота! Женщины – в дом!
Все мужчины были либо во дворе, либо в подвалах, куда сгружали на зимнее хранение яблоки. Оружие держали под рукой в стойках у стены – секиры, мечи, луки, колчаны, полные стрел. Опять же в подвале хранились палицы да топоры. А вот панцири из чешуи хадха, оружие дорогое, штучное, держали в доме, в арсенале, и за ними уже никто не успевал. Кожаные камзолы – плохая защита от стрел и мечей. Правда, с волос мейнорцев стальной клинок соскальзывает, как санки в морозный день с горы, но от стрелы не защитит густая челка, стрела пробьет и лоб, и висок. Говорили, правда, что от лба короля Тигура стрелы отскакивали, но не у каждого мейнорца медный лоб.
Князь кинулся к воротам. Радомир, скатившись кубарем с лестницы, – вслед за отцом. Два старших брата успели выскочить из подвалов. У Лугора в лапищах игрушкой смотрелась секира, Марк прихватил двуручный меч. Рад и так был вооружен – колчан за спиной, в руках новый тугой лук, тот самый, который четверть часа назад пыталась выторговывать сестрица Елень. Лук отличный, сделанный Лугором, из такого можно пробить стальной щит с расстояния в сто шагов. Но броню хадха и ему не осилить, даже если Лугор самолично его согнет.
Наверное, все было бы иначе, если бы колокол ударил минутой раньше, и кто-нибудь успел затворить ворота! И не только затворить, но и заложить окованным медью брусом. Тогда беда обошла бы их дом стороной. Но не успели. То есть створки свели вместе два долинника, что привезли в усадьбу яблоки, а вот брус так и не встал на место. Лугор только-только принялся его опускать за скобы, когда с той стороны ударили в дубовые створки так, что оба садовника отлетели в стороны, а Лугора ринуло к стене. Он полуприсел, все еще сжимая в руках брус и глядя, как во двор неспешно вползает уродливая, похожая на огромный медный котел голова. Вслед за головой полезло громадное туловище на коротких и толстых ногах, прикрытое прозрачными пластинами. Радомир застыл на месте. Рука, поднятая к колчану за стрелой, так и замерла в воздухе, оледенела. Боевой хадх! Рад слышал о них, но видел в жизни впервые. То есть живого хадха он вообще видел впервые. А боевого – тем паче. На спине чудища восседали двое, прикрытые горбом-наростом, будто живой башней. Из-за ограды прозрачных пластин одна за другой тут же полетели стрелы, Раду повезло – первая ударила его в массивную пряжку на груди и опрокинула на землю. Уже лежа, видел он, как летят другие смертоносные стрелы-осы. Они летели и пели, и Раду чудилось, что поют они одно и то же, варварское, жадное: «Крови!». Мальчишка стал отползать, упираясь локтями и ладонями, елозя задом, брыкаясь пятками. Отползал, но почему-то не двигался с места и в ужасе смотрел, как надвигается на него чудище. Медленно, неотвратимо. Неожиданно кто-то ухватил его за шиворот и поволок, а Рад все пинался и дергался, и только под прикрытием пустых дубовых бочек очнулся и понял, что оттащил его в безопасное место Марк.
Тем временем вслед за хадхом в незапертые ворота уже ломились загорелые парни в лохмотьях, вооруженные кто чем, кто кривым кинжалом, кто алебардой, а кто попросту топором – остатки северной армии, разбитой в начале лета и – как все были уверены в долине – выловленной и обезвреженной гвардейцами и королевскими стрелками. Только теперь выходило, что выловили далеко не всех.
Началась рубка, а вернее, сумбурная давка и свалка. Если бы не Марк, Радомиру пришлось бы туго. Потом рядом очутилась Елень, сама уже с луком и при мече, в легких доспехах из пластин хадха, успела, значит, сгонять в арсенал. Второй доспех она швырнула брату и выдохнула сквозь сжатые зубы:
– Не ссы!
Ах, Елень! Елень! Лучшей старшей сестры Рад и представить себе не мог! Она закармливала его марципаном, тайком пробиралась в кладовку, когда бывал Рад наказан и заперт, приносила яблоки и ветчину, тренировалась с ним на мечах и копьях, и в езде верхом. Она скрывала его промахи, хвасталась успехами, стреляла из лука лучше мужчин, и еще – позволяла таскать себя за косы (если не сильно) и никогда не сердилась.
Радомир сунул руки в проемы доспеха, Елень хлопнула его по спине, скрепляя застежку, вторым хлопком водрузила на голову шлем. И вовремя. Едва забрало опустилось, закрывая лицо, как пущенная северянином стрела ударила в щиток и раскололась.
– Двое со спины хадха стреляют по очереди! Рыжий в шлеме, он без доспехов, – голос Елень из-за забрала звучал сдавлено, глухо. – Можно залепить ему в шею. Второй, смуглый, в доспехах, надо послать бронебойную в лоб – пластину не пробьет, но оглушить может. Я беру рыжего. Ты – второго! – Елень натянула лук.
Что творилась справа и слева, Радомир не ведал. Знал только, что за спиной – пустые бочки и, значит, со спины опасность не грозит. А еще он видел хадха, слышал визг, крики, скрежет металла. И все еще бился в истерике колокол на башне.
Рыжий высунулся из-за прозрачных пластин первым. Стрела тут же вонзилась ему в шею и прошла навылет, Елень, как обычно, не промахнулась. Убитый стал сползать с укрепленного на спине чудища седла, оставляя кровавый след, но зацепился сапогом за гребень и повис. Напарник рыжего только чуток сверкнул макушкой шлема и тут же затаился. Хадх размеренно шагал дальше и был уже рядом.
Радомир схватил моток веревки, что лежал рядом с бочками и ринулся вперед. Елень тут же помчалась следом. План был прост: закинуть петлю на гребень хадха и успеть вскарабкаться, пока затаившийся наверху стрелок не заметил опасности. Заметить он все должен был почти сразу – пластины-то прозрачные. Как только петля обхватила гребень и Рад, перебирая руками и отталкиваясь ногами, полез наверх, стрелок кинулся к нему. То есть подставился под удар. Острый глаз Елень приметил не только щель между пластинами чудища, но и щель в доспехах на плече северянина, и стрела, пропев свою привычную песню «крови!», тут же впилась в тело. Когда Радомир очутился наверху, парень корчился от боли, пытаясь вытащить застрявший в кости наконечник. Радомир полоснул мечом, но клинок лишь зазвенел рассерженно, отскочив от брони. Тогда Радомир ударил северянина в незащищенное бедро, рассекая плоть до кости. Ударил два или три раза, пока Елень карабкалась по веревке наверх. Вдвоем брат с сестрой спихнули тела убитых стрелков вниз, уселись на скользкое от крови седло и взялись за луки. Каждая стрела Елень находила жертву, Рад все больше мазал, но троих (не меньше) он сумел подстрелить.
– Хадх наш! – кричала Елень дерущимся во дворе.
– Хадх наш! – вторил ей Рад.
Он ухватился за ременный повод и стал разворачивать неповоротливую тушу – назад, к воротам, чтобы перекрыть поток нападавших.
У северян почти не имелось стрелков – они надеялись на длинные и отлично выкованные мечи, но ни одна сталь на свете не могла пробить броню хадха, и теперь перешедший под чужое начало зверь давил с тупым равнодушием своих прежних хозяев. Стрелы у брата с сестрой вскоре закончились, но Лугор догадался привязать к веревке, что по-прежнему болталась на боку зверя, два полных колчана, и Рад втянул их наверх. В него тут же принялись стрелять – и не только чужаки, но и свои, не успевшие в пылу драки разобрать, что к чему. Две стрелы достигли цели, одна больно ударила в грудь, не пробив доспеха, вторая оцарапала обтянутую перчаткой кисть руки.
Хадх тем временем уже дошагал до ворот. Здесь монстр порезвился на славу. Радомир дергал повод то вправо, то влево, не давая новым бойцам проникнуть во двор, а Елень, оборотясь назад, стреляла, методично выбивая одного за другим бойцов северян. Лугор, все еще без доспехов, но вооружившийся двумя трофейными мечами, косил мародеров направо и налево. Марк, хоть и старший, но куда более слабый и мелкий (разумеется, в сравнении с Лугором), дрался рядом с отцом, прикрывая того щитом из брони хадха. Старшая сестра Анна посылала стрелу за стрелой из окна. Надо полагать, что стрелы подносила ей мать, а может и сынок, шустрый и ловкий карапуз шести лет.
Удача уже клонилась на сторону князя, самое время было мародерам отступать и спасаться бегством, потому что во дворе их уничтожали хладнокровно и методично, да и со стен били стрелами охранники и фермеры-долинники, что привезли яблоки в усадьбу, но попали не к столу с яблочными пирогами и сидром, а на кровавое пиршество.
«А ведь пироги в печь наверняка поставили, сгорят», – подумал несвоевременно Рад, и жаль ему стало до слез, что не будет ни ужина, ни пирогов, ни веселых шуток отца за столом, ни песен барда под простенькую мелодию лютни.
Как раз в этот миг, когда Рад отвлекся на мысли о пирогах и несостоявшемся ужине, кто-то из северян, сообразительный и ушлый, поджег сено на повозке, что застряла во время атаки на дороге недалеко от усадьбы. Пламя вмиг охватило возок, лошадь встала на дыбы, пытаясь выломиться из оглоблей, но северянин хлестнул ее изо всей мочи кнутом и погнал к воротам, на хадха. Хадх – животное спокойное, флегматичное даже, но огня боится до дрожи во всех четырех могучих коленках. Едва дым ударил чудовищу в широкие ноздри, как тот взревел, подался назад, давя сражавшихся без разбору, и вскинул голову, несмотря на то, что Радомир натягивал повод, терзая несчастному монстру губы в кровь. Под шеей у хадха есть незащищенная броней ямка, с нежной розовой кожей, только туда его и можно поразить и только если зверь задерет голову к небу. Как только страшная тварь задрала голову и сделалась уязвимой, несколько стрел и копий, и даже брошенный умелой рукой меч впились в лоскуток незащищенной кожи. Хадх стал валиться. Кренился он медленно, как огромная падающая башня, Радомир с Елень успели соскользнуть без труда. Лугор подоспел к ним и прикрыл младших двумя вращающимися клинками, и все они отступили к отцу и Марку.
Опять весы удачи качнулись в сторону северян. Качнулись и замерли: князь и его люди бились славно, не толпе мародеров было сладить с мейнорцем и его сыновьями.
Но странно вдруг зазвучал колокол – каждый удар его начал двоиться, и стоило только языку призывно ударить в колокольную медь, как тут же из-за стены отвечал усадебному колоколу другой – гудящий низко, протяжно, от этого звона мурашки бежали по спине, и холодный пот выступал на лбу.
Князь внезапно покачнулся, потом ухватил младшего сына за руку и приказал:
– Беги к калитке. Пробирайся полем к Герберту за подмогой. Лети как ветер!
В самом деле надеялся князь, что подмога успеет, или решил хоть одного из сыновей спасти и отправить в законное бегство с поля брани? Почудилась Раду в тот миг в голосе отца обреченность.
– Но как же! – растерянно забормотал Радомир, справедливо полагая, что его лук и его меч что-то да значат в этой свалке.
– Беги! – прорычал князь. – Зови помощь!
Приказа отца Рад не посмел ослушаться. Только на прощание ухватил Елень за плечо и выдохнул:
– Держитесь!
– И ты держи! – она рванула с шеи золотую цепочку и вложила брату в ладонь медальон из молочно-белого камня с зеленым знаком внутри.
– Тиму отдать?
– Нет, ты держи… Ты!
Радомир кинулся к тайной калитке, что выходила на обрыв, где никто не мог его подкараулить, соскользнул вниз, прямиком в ров, в два гребка рассек зеленую стоячую воду, ринулся на склон, стал карабкаться наверх, оскользнулся, сполз на пузе, снова полез, уже осмотрительнее, цепляясь за корни и траву, и, оказавшись наверху, не оглядываясь, понесся полем, будто надеялся выиграть ежегодное состязание на Белой дуге. Легкие разрывало, воздух резал гортань невидимым ножом, в боку застрял тупой клин боли, а Рад все бежал и бежал – прямиком через поле, потом по дороге, бежал и видел впереди облако пыли и, лишь добежав до него, понял, что это отряд Герберта в полсотни клинков из домочадцев, слуг и фермеров спешит на дальний призыв тревожного башенного колокола.
Тим, жених Елень, и Гербертов сын, протянул мальчишке руку и втянул на лошадь, Рад уселся на круп позади всадника, ухватил одной рукой жениха сестры за пояс, второй – стиснул пылающее от боли горло. В ту минуту он был уверен, что умрет, потому что воздух не проникал в легкие. Рад лишь открывал и закрывал по-рыбьи рот, перед глазами все плыло. А в ушах гудели колокола. Два колокола били молотами ему в виски.
А потом внезапно смолкли.
Скачка показалась Радомиру вечностью. Хотя на самом деле домчались они минут за десять. Но все равно схватка успела закончиться. Во дворе стояла странная тишина. Друг подле друга лежали северяне и люди князя – не шевелясь. Лугор посреди окровавленных тел, все еще сжимавший два покрытых кровью клинка. Чуть позади него Елень. Отец, прикрывавший собой Марка, и Марк, казалось, заснувший, примостивший кудрявую голову на шуйце отца. Дверь во внутренние покои северяне даже не пробовали ломать – смерть настигла их, прежде чем они добрались до крыльца. Но напрасно Рад звал мать и сестру, напрасно кричал, что опасность миновала. Ему никто не отвечал. По стойке, подпиравшей нарядный балкон, младший сын Герберта вскарабкался наверх, и оттуда донесся его полный изумления вскрик. Когда, спустившись, он открыл окованную медью дверь, а Радомир взбежал по деревянной лестнице в покои сестры, то увидел прежде всего мать, сидевшую недвижно в кресле и как будто заснувшую. Под окном, с луком в одной руке и так и не выпущенной стрелой в другой, спиной привалившись к дубовому сундуку, сидела Анна. Малыша ее отыскали под кроватью – то ли он сам туда забился, то ли женщины велели ему спрятаться – но ребенок затаился в дальнем углу. Ни одной царапины не было на его теле. Стась, казалось, спал. Но только казалось.
Со звериным ревом кинулся Радомир вниз, сжимая в руке клинок, если бы нашел из северян кого живого, вбил бы ему клинок по самую рукоять в горло, растерзал бы, загрыз. Но никто не выжил из мародерской орды – ни одного раненого, ни одного живого не осталось ни с той, ни с другой стороны. Все, как будто уснули. Но сон тот был вечным.
Тим держал невесту на руках, гладил ее лицо и приговаривал:
– Ни одной царапины… поглядите только, ни одной царапины…
Радомир рухнул на камни двора, в грязь и кровь. Он хотел умереть. Но не смог.