ЧИКОЙ
Чикой – река моего детства. Как я помню, его почему-то всегда называли в мужском роде – «он», а не она – река. «Убежали купаться на Чикой», «рыбачат вверх по Чикою», «большая вода на Чикое» – было слышно постоянно.
К Чикою относились всегда уважительно, как бы «на Вы». Ведь эта быстрая и горная река, берет свое начало где-то в гольцах Сахандо и несет свои воды в реку Селенгу, которая в свою очередь пополняет озеро Байкал.
Когда мы подросли и стали ее переплывать, то выбирали место с учетом ее стремительного течения. Ведь прямо, как равнинную реку, ее не переплывешь, тебя обязательно снесет течением, как бы ты сильно с ним не боролся.
Вода в Чикое всегда, даже в июльскую жару, холодная. Смешно, конечно, но после купания мы, как правило, грелись у разведенного на берегу костра. А уж дров Чикой приносил нам сам – и много. На его берегах были всегда ветки, бревна, деревья, целые коряги. А местами – у берегов или мест впадения в него других небольших ручьев и речек образовывались целые заторы (плотинки) из всего этого, принесенного течением. Их почему-то называли «лом». Наверное, потому, что в них были сломанные деревья, ветки и т.п. И чтобы далеко не носить дрова, около них мы и собирались, разводили костры и купались. Здесь же пекли картошку, рыбачили. Иногда не уходили с реки целыми днями – «пропадали на Чикое».
Чикой иногда менял свое русло, смещался то в одну, то в другую сторону от села, подмывал крутые берега и обваливал их, образовывал протоки в широких местах. В этих протоках мы и купались. А иногда плавали и через основное русло Чикоя.
Одну из проток, как вспомнил мой брат Владислав, звали «Лахинской протокой». Она была на другом конце деревни – напротив дома Лахиных – большой и работящей семьи сельского механизатора. Мама часто хвалила их за трудолюбие и приводила в пример другим. Два Николая – Лахин и Васильев, или как мы их тогда каждого звали – Колька, верховодили на этой протоке во время наших купаний. Там был сделан мосток для ныряния и было постоянное место для костра. Ставились своеобразные рекорды по прыжкам в воду – «солдатиком» и «головой», устраивались заплывы через протоку и много всего такого забавного и интересного, увиденного нами в кино или вычитанного в книгах.
Летом в дождливую погоду или в жару, когда далеко, в верховьях реки, таяли ледники в гольцах, Чикой становился большим и суровым. Вода в нем мутнела. Могучее течение несло огромные вывороченные с корнями вековые сосны, лиственницы, ели и другие смываемые с берегов предметы и даже части каких-то, по-видимому, расположенных близко к воде, построек.
Уровень воды поднимался высоко. Вода заливала все широкие поймы и низкие места. Стадо деревенских коров в это время уже не могло ежедневно переплывать на ту сторону реки, где была хорошая трава, а паслось вдоль реки со стороны села.
При этом далеко разносился могучий и тревожный шум Чикоя.
Естественно, что прекращалась всякая рыбалка. Рыба не клевала, да и корму ей в мутной воде, по-видимому, было предостаточно.
Но как только большая вода спадала и Чикой вновь становился кристально чистым и светлым, рыбаки устремлялись к нему.
Мой брат, Вовка, не мог сидеть летом без рыбалки. Он все время мастерил новые и новые снасти.
Вначале мы делали «закидушки» – это не длинные лески с одним или двумя крючками на концах. К ним привязывали в качестве грузила камни и забрасывали в реку, предварительно закрепив другой их конец за колышек на берегу.
В то время жилка (леска) была большим дефицитом. Ее старались тратить лишь на поводки к крючкам. А сами закидушки сплетали из ниток, катушки которых выпрашивали у бабушки и мамы. Их сплетали и «сучили» руками на коленях – получалась довольно прочная нить. Кстати, валенки в деревне подшивали тоже ссученными нитками, правда, предварительно промазанными варом, наверное, для прочности и влагостойкости, и которые назывались дратвой.
Особенно удачны были закидушки в ямах и вообще на глубоких местах. На них попадался хариус, налим, ленок, чебак и другая рыбешка.
Потом стали, по примеру старших, делать «переметы» из шелковых шнуров, покупаемых в сельповском магазине на деньги, выпрошенные у родителей или скопленные в копилке. К ним на поводках из жилки подвешивалось большое количество крючков с червяками. И также, как закидушки, они забрасывались с грузилом, опять же из берегового камня, поперек реки, предварительно размотанные с палки вдоль берега.
Когда переметы вытаскивались, то, как правило, на них всегда попадалось хоть немного, а иногда и много рыбы.
И закидушки, и переметы ставились поздно вечером, а вытаскивались рано утром.
Брат, Владислав, вспоминает, что когда мама, встав подоить корову и выпустить ее в стадо, будила их с Вовкой, то они, протирая со сна глаза, шли на реку проверять снасти.
Но с какой гордостью они затем несли домой добытый трудом улов на специально срезанной ветке прибрежного ивняка! Действительно – «охота пуще неволи»!
Но больше всего Вовка увлекался рыбалкой на хариусов, или как мы их тогда все звали – «харюзов». Для этого он делал специальную мушку-обманку из ярких перьев петуха, пуха дикого кабана и цветных ниток. Подбирал все это под вкус рыбы, наверное, интуитивно, а частично исходя из рыбацкого опыта.
Рыбалка велась на перекатах Чикоя – на самых быстрых местах-стремнинах. Удилища делали из березы или черемухи. Обманка забрасывалась без поплавка и без грузила. Она велась на натянутой течением леске по поверхности воды.
Когда хариус схватывал обманку, делалась подсечка, а затем хариус выбрасывался на берег и отцеплялся с крючка.
У меня была в связи с моей быстрой реакцией резкая подсечка. Отец все время говорил, что я рву губы харюзам. Они у меня действительно часто срывались в воду.
Владимир в этом деле был «мастак». За короткое время он мог «надергать» немалое количество харюзков.
Наш дядя Тима все время при встречах вспоминал, как Вовка при его приезде к нам в гости быстро приносил с реки пойманную им рыбу – «в один момент наловит уже…».
Но это были наши детские увлечения. А отец с Бураковым Василием Петровичем и Юриным Григорием Даниловичем рыбачили на спиннинг. Это было серьезное занятие. Вовка позднее тоже стал с ними ездить на такую рыбалку, как правило, на Большую речку. Это была одна из речек, впадающих в Чикой.
Рыбалка велась днем – на блесну, а вечером и ночью – на «мыша». Это деревяшка, обшитая каким-либо мехом, обычно мехом бурундука или белки, с тремя или пятью якорями разных размеров. Она забрасывалась спиннингом (без грузила) в реку, и ленок или таймень принимали ее за плывущую по реке мышь. Иногда они пробовали ее хвостом, а чаще всего схватывали сразу и становились добычей рыбака.
Таким способом добывались ленки, таймешата, а иногда и большие таймени.
Особо крупные таймени ловились, как правило, в утреннем предрассветном тумане, когда так хочется поспать… Головы некоторых из них даже не входили в ведерные кастрюли, а в длину они достигали двух или даже более метров.
А как изумительно вкусен таймень жареный на простой деревенской чугунной сковородке! При этом он, наверняка, не уступает, а может быть даже и превосходит по своим вкусовым качествам различные другие рыбы и морепродукты, называемые деликатесными.
Богат был в то время Чикой рыбой. Но поймать ее стоило немалого труда и сноровки…
В наш недавний приезд в Черемхово, Василий Петрович Бураков вспоминал, что действительно «…ловил тайменей на двадцать шесть – двадцать восемь килограммов…» и даже показал старые фотографии с рекордными уловами.
А вот его рассказ о лучении рыбы ночью острогой: «…«коза» (подставка для костра – прим. автора) стоит на лодке. Смолья понакладаешь… Один стоит – колет, другой – гонит. А лодкой уж не шабаркнешь, чтоб об лодку стукнуть шестом… не спугнуть рыбу – сразу убежит… кверху гонишь лодку. И колоть надо уметь… Дед Михей, помните, только меня брал лучить. Я же легонький, а он здо-ро-вый… Смолья накладешь, и он меня как катит… Ага… Быстрина. Я подмогать ему… надо. «Кого ты подмогаешь. Я один управлюсь. Рыбу гляди на быстрине. Только мимо не давай!». Раз… Раз… Раз. «Главное, что пойдешь лучить – первую рыбину не вздумай промазать!» …Первая рыбина… все… аа… так… хорошо. Фарт будет… и пошел…
…На остроге четыре зуба и жало. С шестом метра три – чтоб на глубине лучить… держать острогу умело надо…
…Сейчас никто не ходит лучить…
…Вот смолье с сосны, с корней зажжешь… Долго горит и светит браво…».
В Чикой впадает много рек и речушек. Выше нашей деревни, с противоположной стороны, в Чикой впадает речка с красивым названием Иссутай. Что это название означает, неизвестно. Река эта в малую воду очень даже безобидная – можно перебрести вброд на перекате. А вот в большую воду она становится шумной и могучей. В ней как бы просыпается огромная сила, и она сливается с большой водой Чикоя и затапливает небольшие косы и острова. А при обычном ее уровне на ней очень любили рыбачить мои братья. Они уходили туда на целый день и усталые, но довольные возвращались к вечеру, когда все мы уже очень о них волновались.
Именно там, на другой стороне Чикоя, был знаменитый в те времена иссутайский бор, состоящий из прекрасных устремленных в небо стройных забайкальских сосен. Одно любование ими доставляло тихую радость общения с великими творениями природы.
А вообще-то и Чикой, и вся его широкая, извивающаяся и простирающаяся на десятки километров в обе стороны долина – от одних гор до других – поистине прекрасны и изумительны.
Особенно это великолепно, если смотреть на долину Чикоя как бы с высоты птичьего полета – с высокого хребта, который был за полями и покосами. Это был, наверное, ближний к деревне хребет. Мы забирались с братьями на него ранней зимой, по первому снегу, охотясь на белок. Дух захватывало от открывающейся панорамы. Виделось так далеко – особенно за ту сторону Чикоя, где были основные деревенские покосы, луга, болота и протоки. В солнечную погоду все искрилось и было особенно праздничным и непередаваемо красивым.
Да и сама тайга в долине и прилегающих к ней горах также прекрасна – и зимой, и летом. Зимой – своей суровостью и строгостью, особенно в трескучие морозы. Летом – дурманящим и ни с чем не сравнимым запахом тайги, состоящим из запахов брусничника, багульника, мха и всего, всего прочего.
Поэтому, слова услышанной в студенческие годы песни «…за туманом и за запахом тайги…» имеют самую реальную основу. И всякий раз истосковавшись в городах по «запаху тайги» и вновь оказавшись в тайге, вдыхаешь полной грудью этот запах, этот воздух, этот аромат трав, смолы и всего, всего такого знакомого с детства…
Так же незабываем мною всю жизнь удивительный вкус черемховского земляничного варенья, которое бабушка варила на небольшой печке, сложенной прямо у нас в огороде, из собранных нами в лесу с братьями ягод!
А как красивы горы – отроги Яблонового хребта. На них можно глядеть бесконечно. Вот эти за рекой – далекие, – они всегда кажутся синеватыми. А эти, с противоположной стороны деревни, – близкие – их видно в том цвете – в каком они находятся в то или иное время года. Например, серо-белые – зимой и зеленые – летом. И в любое время в них всегда находишь что-то особенное и привлекательное. И всегда хочется заглянуть за эти горы – узнать, что за ними. Какая там жизнь? Несмотря на то, что знаешь, что за ними такие же горы и такая же кажущаяся безмолвной и действительно почти безлюдная на десятки и даже сотни километров тайга…
А выше нашего села по Чикою располагались небольшие селения и охотничьи зимовья. Один их перечень звучит таежно-поэтично – Поварня, Харцага, Чикокон, Анга, Егоровка, Икшель, Семиозерье, Ядрихино, Усть-Ямаровка… Все эти знакомые с детства названия отзываются в памяти новыми пригоршнями воспоминаний.