Глава 2
Трудно не согласиться с расхожим мнением, которое утверждает, что миром правит случай. Авось. Небось. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Бог не выдаст, свинья не съест. Раз на раз не приходится. И так далее – до бесконечности, на языке разных народов в различных интерпретациях. Это явление космического порядка – на Земле с ним вряд ли удастся разобраться. Суть его, несмотря на многочисленные смелые заявления всяких разных пророков от начала летосчисления до наших дней, недоступна пока никому из смертных, а подтверждением тому служат такие часто употребляемые в обиходе выражения, как «Его Величество Случай», «Волею случая», «Трагическая случайность» – она же роковая, счастливая и так далее. Случай – это божество. Капризное, непредсказуемое, ветреное и совершенно равнодушное к людским проблемам. Найдите самого крутого мужика в вашей деревне, который может ВСЕ, – как утверждает молва и он сам порой, поддавшись гибельному обаянию восторженного хора почитателей. Возьмите у него ежедневник и посмотрите, что там записано. Вы можете обнаружить там все что угодно, от «послать за пипифаксом» и «трижды отыметь секретаршу Лизаньку» (два за выходные) до «начать войну с Дубовомужицком» – то бишь с соседней деревней. Но даже у самого сильного мира сего вы не прочтете в ежедневнике что-нибудь типа: «17.30 – сделать Беду; 18.00 – подготовить и провести Чудо…», либо что-нибудь в этом же роде. Потому что Чудо, равно как и Беда, – случаются. Именно случаются, а не делаются, производятся, организуются, осуществляются. Это нерукотворные явления, они вне компетенции человеческого поля приложения усилий, они не делаются по чьей-то злой или доброй воле. Если кто-то из сильных людей с большим самомнением, прочитав эти строки, тотчас задумает дать команду на подготовку Чуда либо Беды, спешу предупредить: ничего хорошего из этого не выйдет. Тайный водопровод, подведенный к заброшенной церквушке для будущего святого источника, который при большом стечении публики внезапно забьет фонтаном в день ваших именин, недолго будет оставаться Чудом как таковым. Обязательно найдутся люди, знакомые с водопроводчиками, которых вы нанимали, слух быстро просочится в народ – и все, привет вашему рукотворному Чуду. То же самое ожидает вас во всех остальных чудотворных потугах – не верите на слово, можете попробовать. А если вы большой оригинал и после долгих и безуспешных попыток соорудить случай пожелаете обмануть судьбу весьма нетривиальным способом, я вас очень прошу – не торопитесь. Потому что, когда вы сиганете башкой вниз с конька вашей трехэтажной виллы, никто не поверит, что это несчастный случай.
– Знаем мы такие случаи! – скептически скажут мудрые люди. – Сами такие… Не иначе, это чеченский след. Или рука Березовского. Мы этими несчастными случаями по горло сыты. До того случаи пошли странные – в протоколе пишут: «…на теле шестьдесят четыре огнестрельных ранения, отсутствует голова и половые органы. Смерть наступила от неумелого обращения с сильнодействующими транквилизаторами. Таким образом, факт гибели г-на Пцруера следует считать несчастным случаем…»
Но довольно о всяких посторонних случаях – примеров им несть числа. Давайте лучше забросим к черту околофилософские маразматические рассуждения и обратимся к нашему конкретному Его Величеству Случаю.
Представьте себе далекий 1955 год. Глухая сибирская тайга, двухпутная железная дорога, небольшой поселок при леспромхозе, две зоны – жилая и производственная, конвойный батальон, и окрест, в радиусе пятисот километров, – ни души.
Февраль месяц стоит на дворе, колкая поземка метет, не переставая, стужа лютая место имеет. Голодные вульфы по ночам садятся в кружок у казармы батальона и воют от дикой зависти: с кухни жареным мясом пахнет.
И вот в таком гиблом месте застревают сразу два поезда. Первый следовал из Новосибирска в Омск и вез гастролировавшую в полном составе труппу Театра оперы и балета. А второй был специальный: состоял он всего из четырех вагонов, в которых разместился путешествующий по бескрайним просторам Сибири с инспекцией молодой комсомольский начальник из самой Москвы с разнообразными прихлебателями, исполнителями и писарчуками.
Поезда одновременно въехали на станцию (квадратная будка с телеграфом, угольный склад, акведук и два семафора) и минут сорок заправлялись углем и водичкой. Пассажиры в это время приобретали за недорого пирожки, обжаренную в луке картошку и разнообразные соленья у тутошних шустрых бабусь, примчавшихся из поселка. А когда все были готовы отправляться, выяснилось вдруг, что ехать нельзя – ветер притащил с севера дикого необъятную вереницу мглистых туч, и грянула снежная буря, за десять минут засыпавшая расчищенные накануне пути по колено снегом.
– Стоять! – распорядился комсомольский начальник, мудро глядя из окна своего уютного вагона на взбесившееся небо. – За час еще столько же накидает. Пусть телеграфируют в Омск, чтобы по окончании этого безобразия сюда срочно выслали бригаду снегоочистителей – мне завтра в обед нужно быть в Новосибирске.
– График – к… матери, – поделился наблюдениями с помощником машинист другого поезда, сидя в жарко натопленной кабине паровоза, так же мудро глядя на небо и употребляя соленые рыжики с картошкой. – Если еще пару часов будет вот так, засядем на неделю – раньше снегоочистители никак не пробьются…
Машинист оказался прав – поезда застряли на несколько дней, и пассажиры вынуждены были умирать со скуки, любуясь на серое небо, плюющееся снеговыми зарядами. В конце концов молодому комсомольскому начальнику это изрядно надоело, и он, пользуясь тем, что оказался здесь самым главным, велел директору театра организовать представление для местных жителей и пассажиров – в честь надвигающегося праздника.
– Какое представление, батенька? – удивился директор – лощеный интеллигент в возрасте, презрительно посматривавший на молодого выскочку через дореволюционное пенсне. – Где? Вот в этой будке? В нее как раз влезет контрабасист и две лилии от декораций «Лебединого озера». Вы думаете, что говорите? И потом – кто из аборигенов придет смотреть балет? Вы в своем уме, молодой человек?! Вы лучше организуйте раздачу бесплатной водки – я знаю, у вас в вагоне-ресторане этого добра в избытке. Чалдоны на всю жизнь запомнят этот акт доброй воли и по весне выложат ваше имя камнями на берегу реки. А через черточку напишут, что они о вас думают. Что-нибудь, типа, гомосек… мгм… нет, это слишком сложно для них, что-нибудь попроще напишут.
– Но-но! – грозно нахмурился комсомольский начальник. – Мне кажется, вы неправильно понимаете политику партии и игнорируете важность момента. Как бы мне не пришлось по приезде в Новосибирск принять меры, чтобы вами занялись из Министерства культуры…
Директор, очевидно, не хотел, чтобы ими занимались из вышеупомянутого министерства, – он скорчил страдальческую гримасу и всем своим видом показал, что согласен на все, что угодно, – кроме министерства. А в душе затаил лютую злобу и пожелал, чтобы поезд стоял тут подольше – тогда глупый молодой повеса обязательно выкинет какой-нибудь неприличный номер, его можно будет застукать на месте преступления – с поличным взять, и тогда уж поиздеваться над гаденышем вволю! Однако виду не показал – старая школа, – смотрел доброжелательно, как мясник на жирного поросеночка, приготовленного на убой.
– Ну вот и славно, – смилостивился комсомольский начальник, превратно истолковав доброжелательный взгляд директора. – Насчет декораций не беспокойтесь. Командир батальона дает вам взвод солдат, чтобы соответствующим образом оборудовать поселковый клуб – приступайте…
О всех перипетиях представления распространяться не стану – скажу лишь, что оно не удалось с самого начала. В клубе было стыло, народ по большей части пожелал оставаться дома, а те, кто явился, оказались вдрызг пьяными. Для массовости пригнали два отряда зэков под конвоем – остальные были заняты расчисткой снега, который грозил к утру завалить основное ограждение жилой зоны. В дополнение ко всем неприятностям приключилось еще вот что: комсомольский начальник – устроитель этого веселого мероприятия, рискнул сесть за стол совместно с батальонными офицерами в соседствующем с клубом доме – там проживал командир батальона, жена которого на зиму укатила с детьми в Омск к матери. Офицеры собрались не в преддверии светлого праздника 23 февраля, до которого оставалась еще целая неделя, а потому что аккурат в тот день у командира батальона были именины. Волею случая так вышло… К началу первого действия (ставили пресловутое «Лебединое озеро») веселье было в самом разгаре, офицерам стало так хорошо, что ни о каком балете никто и слышать не желал. Давили песняка, анекдоты травили политические – теперь можно, теперь не страшно, – вкусно хрустели капусткой и маринованными груздями в сметане, закопченного поросенка потребляли и с довольным видом косились на два ящика водки, которые про запас стояли прямо тут же, в зале. Лейтенант Дятлов обещал, что через пять-семь тостов смотается на другой конец поселка и привезет на санях аж четверых егерских жен, у которых мужья по случаю непогоды застряли на дальних точках – он-де загодя разведку провел и все там в ажуре. Ну какой тут может быть балет? Правда, замполит – как самый культурный – робко заикнулся: ну их в задницу, этих егерских жен, после них потом приходится лобок брить и керосином промежность смазывать. А неплохо было бы для разнообразия пощупать балерин, которых в клубе будет целый вагон. Там уж наверняка керосин не понадобится – культура, мать вашу! Однако его тут же поправили компетентные товарищи: а не хрена там щупать, дорогой боевой товарищ. Ледащие эти балерины, кожа да кости – смотреть без слез нельзя. Так что сядь и стакан возьми, нечего встревать поперек мнения коллектива.
Между тем комсомольский начальник к тому моменту был мертвецки пьян – хлипкий кабинетный организм не смог состязаться в выносливости с лужеными желудками офицеров конвойной стражи. Подивившись непонятной для сибирского мужика слабости столичного гостя, офицеры уложили комсомольца в спальне на кровать, а сами вернулись к столу, чтобы до утра продолжать со всех сторон приятное времяпрепровождение.
Однако посидеть как следует доблестным воякам не дали. В середине первого акта сильно нетрезвый завклубом за каким-то бесом полез в гримерную, где был за что-то ударен неодетой балериной по морде и упал на пол ввиду крайней неустойчивости своего сиюминутного положения. Падая, завклубом опрокинул керосиновую лампу (буквально перед самым началом представления в гримерной совершенно случайно перегорела проводка, а починить не успели), занавески вспыхнули, и спустя несколько секунд в помещении полыхало пламя. Локализовать сие досадное происшествие было бы очень просто, если сразу принять надлежащие меры: содрать занавески и быстро истоптать их пуантами. Но таковые меры приняты не были – мужественная балерина, несмотря на острую неприязнь, потратила минуты три на то, чтобы вытащить из гримерной завклубом, который сильно ударился головой и оттого на время полностью утратил вменяемость. А когда вытащила, было уже поздно – огонь взялся за деревянные перегородки, выскочил в коридор и принялся лизать обитые шпоном стены. Расположившийся в оркестровой яме и созерцавший оттуда представление клубный плотник Панкрат, бывший также изрядно под градусом, первым учуял запах дыма – сквозняком протянуло через подвал – и выдвинулся на место происшествия. Не вникнув в ситуацию, плотник решил, что его начальник при смерти, и, грозно рыкнув на балерину, велел ей помочь транспортировать тело на выход. Балерина, пребывавшая в состоянии идеомоторной прострации от всего происходящего, перечить не посмела, и они вдвоем потащили завклубом на улицу. Таким образом, совершенно непреднамеренно, без злого умысла, огню дали время окрепнуть и разрастись до размеров настоящего пожара; когда толпившиеся за кулисами участники представления увидели клубившиеся из-под коридорной двери струйки дыма, вся служебная половина клуба была уже охвачена пламенем. Какой-то умница подскочил к двери и распахнул ее настежь – а противоположная дверь была неплотно прикрыта плотником, который с балериной куда-то к чертовой матери уволок завклубом, – в результате чего в длинном коридоре мгновенно возникла великолепная тяга. Пламя обрадованно ухнуло, резво плеснуло на сцену, жарким дыханием опалив волосы всем, кто имел неосторожность находиться поблизости, и принялось жадно жрать пропыленные насквозь тяжеленные портьеры.
В зрительном зале началась паника – из присутствующих никто и не подумал попытаться противостоять стихийному бедствию, все ринулись прочь из горящего клуба и тем самым создали грандиозную давку, в которой немало людей получили серьезные травмы.
К чести праздновавших именины офицеров, следует отметить, что при поступлении тревожного сигнала они повели себя правильно и разумно – несмотря на изрядную к тому времени пьянственность.
– Г… Икх! Горим, – внятно икнув, сообщил зоркий сокол – лейтенант Дятлов, сидевший у окна и имевший возможность наблюдать за улицей. – Видимо, с егершами придется обождать…
– Действительно – горим, – привстав из-за стола и глянув в окно, подтвердил командир батальона. – Не иначе – подожгли, сволочи! Так, товарищи офицеры, всем форма шинель и на выход. Прошу помочь мне организовать пожаротушение…
И действительно – организовали. Штатских отправили за лопатами, чтобы снег кидать, в близлежавших домах реквизировали все ведра, зэков выстроили в две колонны к имевшимся в наличии колодцам, а конвойными солдатами оцепили редкой цепочкой прилегавший к клубу район – чтобы зэки не удрали под шумок. Но блатная рать и не собиралась никуда удирать: пурга, холодина, на пятьсот километров вокруг ни одного села. Куда, к черту, бежать? Сгинешь в этакую непогодь, и следов не найдут – волки сожрут вместе с костями и биркой. Напротив, все старательно работали, устраняя общую беду, а какой-то здоровенный активист из ссученных вообще полез проявлять благородную инициативу – облился водой и ломанулся в клуб: посмотреть, не остался ли кто там лежать, зашибленный в панике. И что вы думаете? Нашел. Оказывается, при тотальной ретираде прима труппы хряпнулась с разбегу в оркестровую яму и, всеми кинутая на произвол судьбы, валялась там без сознания. Ссученный активист вынес приму на руках, победно кашляя дымом, предъявил командиру батальона и поинтересовался, что с нею делать. А командиру недосуг было заострить внимание на столь ничтожной по сравнению с масштабом бедствия детали: он хрипло орал на штатских огнеборцев, которые, в отличие от зэков, никак не могли разобраться с лопатами по расчету и бестолково суетились, мешая друг другу.
– Да ну ее в задницу! – Комбат потыкал пальцем в сторону своего дома, который ближе всех был расположен к клубу. – Ну, оттащи ее ко мне. И этим скажи – пусть туда дуют, а то обморозятся нагишом… Давай, проваливай!
Последнее замечание насчет «этих», которые нагишом, касалось труппы, подпрыгивающей на пуантах неподалеку от клуба и, по всей видимости, оркестра – хотя оркестранты были вовсе не нагишом. Но добросовестный ссученный активист этого последнего замечания не расслышал – вокруг орали, пламя гудело, – он вприпрыжку помчался выполнять первое распоряжение, благо дом комбата находился на территории района оцепления и препятствий доброму рыцарю с биркой на груди никто не чинил.
Оказавшись в зале комбатова жилища, ссученный активист аккуратно уложил приму на диван и хотел было тут же покинуть помещение, дабы влиться в ряды пожаротушенцев, но внимание его привлек накрытый стол… Представляете? Сибирь, зима, зона. Баланда и черные сухари. Кусочек ржавого прошлогоднего сальца – надолго запоминающееся событие. А тут… Водки было – море, закуска же превосходила самые смелые зэковские мечты. Искушение было столь велико, что активист не удержался и, залпом опрокинув стаканчик, принялся стремительно поедать насаженный на чью-то вилку добротный кус жареного поросенка. Ах, как здорово! Вот везуха-то! Закусил, мозги слегка затуманило… обратил внимание на приму. Балерина лежала на диване, мерно дыша и не подавая признаков активности. Прима была хороша собой и прекрасно сложена, а одежонка ее вполне позволяла рассмотреть все подробности женской конституции. Ага! Так-так…
Активист вначале ужаснулся пришедшей в голову пакостной мыслишке – показалось, что это бред, вызванный запрещенной едой. Но при ближайшем рассмотрении этот «бред» таковым не оказался: в доме больше никого не было, в ближайший час сюда никто не заявится.
– А что я – не человек, что ли? – дрожащими губами пробормотал активист. – А почему не попробовать…
Метнулся к окну – все на улице были заняты пожаром. Вернувшись к дивану, зэчара аккуратно стянул с примы трико и в процессе этого занятия до того возбудился вдруг – хоть стреляй его в этот момент, ничем не остановишь! Балерина не подавала признаков жизни, голова ее была повернута к спинке дивана, глаза прикрыты. Осторожно разведя тренированные бедра примы, активист с минуту любовался курчавым женским естеством и не мог поверить своему счастью. Восемь лет без бабы: только грязные «петухи» да размеренная мастурбация на рисованные зоновским художником картинки (в то время эротических журналов, если помните, в природе соцреализма не водилось, а любые пикантные фотографии безжалостно изымались бдительной администрацией). Восемь лет. И вдруг – на€ тебе, с неба упало…
Обмирая от волнения, активист закинул точеные лодыжки примы на свои плечи, медленно, по миллиметру, вторгся в безответную плоть молодой женщины и, поверив наконец, что это не сон, принялся яростно дергать тазом, дрожа при этом, как в лихорадке, животно рыча и выкрикивая нечленораздельные проклятия…
Процесс завершился спустя двенадцать секунд – предсмертно вскрикнув, активист рухнул всей массой на приму, конвульсивно задрожал волосатым задом и затих: показалось ему, что умрет сейчас от блаженства неземного, обрушившегося на его зэковский организм. Однако не умер, сволочь, – спустя минуту опомнился, сполз с дивана и на карачках пошлепал к столу. Метнул подряд еще два стакана водки, закусил хорошо, с непривычки моментально окосел и вернулся к дивану.
– Ну держись, красючка, – щас попрыгаем по-настоящему…
Совсем раздев приму, которая продолжала пребывать в бессознательном состоянии, активист вновь вторгся в безответную плоть и на этот раз терзал ее минут десять, с чувством, толком, расстановкой, вовсю наминая маленькие упругие груди, покрикивая от удовольствия и даже напевая что-то из блатного репертуара.
– Эх, хорошо в стране советской жить! – счастливо заключил активист, заканчивая резвиться и натягивая штаны. Пора было убираться восвояси – все, что можно было желать от жизни, он уже получил. Вот привалило, так привалило! Теперь два с небольшим года – до самого звонка – можно будет без картинок обходиться: глаза прикрыл, и вот она, балеринка на диване, дрочи сколько влезет! А кореша от зависти помрут. Слюной будут исходить всякий раз, как он станет расписывать все эти удовольствия… Тут, однако, в затуманенном алкоголем сознании всплыло справедливое опасение: а ведь не поверит никто! Начнешь рассказывать корешам, на смех подымут: ты че фуфло толкаешь, баклан! Разве в такое можно поверить?
– А мы щас так замастырим… – хитро подмигнув своему троящемуся в серванте отражению, пробормотал активист и нетвердой походкой покинул гостеприимный дом.
Дошлепав до очереди к колодцу, пакостник шепнул что-то двоим зэкам, передававшим по цепочке ведра, те незаметно покинули строй, прихватили из соседней очереди еще троих, и все пятеро, растворившись в темноте, прошмыгнули в дом комбата.
Ой, что там было, в этом проклятом доме! Не буду описывать все эти гнусности – сами наверняка догадываетесь, чего там наворотили пятеро диких мужиков, дорвавшихся внезапно до водки и беззащитной женщины. Следует, однако, отметить, что зэки не утратили окончательно чувства здоровой осторожности и ящик водки оставили – ежели все забрать, то офицеры сильно осерчают по прибытии, и могут быть весьма неприятные последствия. А истерзанную приму, так и не пришедшую в себя, поместили на кровать в спальню, туда же бросили ее разорванный сценический наряд. В процессе закладки примы на кровати был обнаружен тихо похрапывающий комсомолец, почему-то совсем одетый. Пьяные зэки сообразили – быстро раздели бедолагу, положили в обнимку с балериной и, накрыв их одеялом, удалились, довольно хихикая от того, что все у них получилось как в сказке. Зэковской сказке…
Пробуждение комсомольского начальника было ужасным. Голова раскалывалась. Во рту – будто кошачий горшок неделю держали. Желудок просился наружу: одно неосторожное движение, и выйдет вон, прихватив заодно и весь кишечный тракт. За окном стыло серел вьюжный рассвет, в лицо невыносимо несло ярким светом лампочки. В дверях толпились люди, с противоположной стороны кровати кто-то в белом пихал нашатырь совершенно нагой женщине, которая, будучи вся в синяках и засосах, тихо стонала, прижимая руки к низу живота.
– Что ты с ней сделал, ГАД?! – истошно орал невесть откуда взявшийся директор театра, грозно сверкая пенсне. – Что!!! Ты!!! С ней!!! Сделал!!!
– Я это… я решительно ничего… – мучительно проблеял комсомольский начальник, стараясь поглубже влезть под одеяло. – Я тут это… Того… Спал я…
– СПАЛ!!! – прорыдал директор, тыча пальцем в сторону несчастной примы. – Ты посмотри на нее! Извращенец!!! Да тебя не только с комсомола – под суд, ГАД! Под расстрел, ГАД! О-о-о… ГАД!!!
– Ну ты – полегче, – пьяно качнувшись из зала в спальню, заявил комбат. – Может, у них того… икх!.. любовь, в смысле. Может, они того… икх!.. поженятся, в смысле… Семья будет – ячейка общества…
– Да какая, к свиньям, любовь!!! – дико вытаращился на комбата-миротворца директор. – Какая, к свиньям, ячейка?! Ты посмотри на нее! Синяки! Засосы! Это любовь?!
– Может, того… икх! – Комбат глубокомысленно поднял указательный палец и очертил в воздухе рваную окружность. – Может, страсть… Икх!.. – в смысле – дикая. Нечеловечья. Неземная. Икх! Он же неженатый! Почему же не… икх!.. почему же нельзя?
– Страсть? – обескураженно прошамкал директор, сразу скисая. – Поженятся? Что-то мне с трудом…
– Любовь у нас, любовь… – плаксиво пробубнил комсомольский начальник, которому в этот момент хотелось как можно быстрее оказаться в уборной. – И обязательно поженимся… будет прекрасная комсомольская свадьба… безалкогольная. А теперь – подите все прочь, я вас умоляю…
А далее все происходило по давно набившей оскомину схеме. Спустя некоторое время прима, как и полагается, начала прилежно прибавлять в животе. Под давлением мстительного директора молодой комсомольский начальник вынужден был жениться на балерине – не хотел парень под суд. Впрочем, он особенно не переживал из-за случившегося: прима была хороша собой, характер имела средней степени стервозности и начальнику со всех сторон понравилась. Единственно, после падения в оркестровую яму и трагических приключений в доме командира батальона дамочку стали изредка посещать легкие припадки раздвоения личности. До родов ей трижды чудилось наяву: то она была Мессалиной, то Клеопатрой, то почему-то (совсем из другого колхоза) – Прасковьей Брюс, наперсницей великой Като. Врачи, однако, утверждали, что это временное явление и беспокоиться не стоит – вскоре все само собой пройдет. А комсомольский начальник и не беспокоился – его гораздо больше волновало другое. Как всякий образованный человек, он хорошо знал, что сооружать ребенков в пьяном виде не рекомендуется – печальная практика показывает, что от этого могут получиться такие уроды, от которых общество потом в ужасе шарахается и плачет горькими слезами. Опасения комсомольца были вполне обоснованными: он прекрасно отдавал себе отчет, что в момент впрыска семенной жидкости был до того нетрезв, что совершенно не помнил ни сам впрыск, ни где, собственно, он вообще с этой распрекрасной примой познакомился. Что хорошего можно было ожидать от такого непродуманного акта?
Но вот минуло ровно семь с половиной месяцев после памятного возгорания поселкового клуба, и бывшая балерина благополучно разрешилась от бремени мальчиком.
– Недоношенный… Не урод ли? – первым делом поинтересовался комсомольский начальник, прибыв в роддом. – Дураком не будет?
– Красавец, – успокоила его завотделением, почтительно провожая по коридору и на ходу пристраивая гостю на чело марлевую повязку – хоть комсомольское, а все же начальство. – Вес – три восемьсот, рост – пятьдесят один сантиметр. Норма.
– Ну и что – норма, – пробубнил из-под повязки начальник. – Знаете ведь, как бывает – растет себе, растет, как все, а как заговорит, тут сразу всем понятно – У[5] О! И сразу в интернат его…
– Господи, какие глупости вы говорите! – возмутилась завотделением. – Которые УО – сразу есть признаки. А этот по всем статьям хорош. Вылитая ваша копия! Да вот – сами полюбуйтесь… – В этот момент они вошли в палату, где лежали полтора десятка спеленатых младенцев. Врачиха, соотнесясь по бирке, ловко выдернула из кучи новорожденных пеленчатый сверток и всучила его комсомольцу.
– Как две капли! – льстиво повторила заведующая, с умилением наблюдая за трогательной сценой.
Комсомольский начальник чуть не прослезился от радости. Заведующая, конечно же, по-доброму врала: младенец как две капли был похож на всех остальных новорожденных, находившихся в этот момент в палате, и пока никакими признаками, кроме цвета кожи, не подтверждал свою идентичность с папанькой. Но то, что он имел нормальную стать и родился без видимых физических отклонений, наполнило душу аппаратчика невероятным облегчением.
– Будет Серегой, – взволнованно пробормотал комсомолец, вручая сверток заведующей. – В честь деда. В наш корень удался! Этот задаст жару девкам…
Вот так и появился на свет маленький Серж – Сергей Павлович Лиховский, рожденный по злой воле прихотливого случая, управлявшего чувствами мерзких пакостников, которые ради удовлетворения своей сиюминутной похоти не пощадили беззащитную молодую женщину. В последующем мы с вами убедимся, что Его Величество Случай, которому Лиховский и обязан своим появлением на свет, довольно часто взбрыкивал в судьбе этого человечка. А пока давайте немного понаблюдаем, как креп и мужал наш случайный парень – в этой истории он играет далеко не последнюю роль…
Серж рос, как и полагается всем нормальным детям. Вопреки опасениям папеньки, УО он не стал: титьку употреблял правильно, прудил не более, чем положено, заговорил вовремя – причем, как это зачастую принято в комсомольских семьях, сначала заорал «ДАЙ!!!», а уже потом, спустя неделю, милостиво согласился поименовать маму. Папу, как ни старались домочадцы, дитятко упрямо не желало эксклюзивно вычленять из окружающей среды. До известного момента всех особей мужеска пола – в том числе и отца – Серж фамильярно обзывал странным термином: Ыгун. Бывалоча, папанька к манежу подойдет, Серж радостно пустит слюни и как заорет: «Ыгун»!!!
– Японскому учите? – как-то поинтересовался пьяненький папин начальник, забредший по какому-то недоразумению к подчиненному после очередного фуршета. – Однако! Не рановато ли? Ходить толком еще не умеет…
– Ыгун! – задорно крикнул Серж, обращаясь к папиному начальнику и протягивая к нему руки.
– Но-но… – опасливо отстранился начальник – пьяный, сволочь, а разумеет, что почем! – Я тут ни при чем – ты это брось… вот он, твой Ыгун.
– Да он так всех мужиков навеличивает, мерзавец, – расстроенно пояснил отец Сержа. – Японский тут ни при чем. Такого понятия, как «папа», для него пока не существует. Мы для него все на одно лицо. Ыгун – и все тут. Откуда что берется?…
Недоразумение вскоре прояснилось. Глуховатая маман бывшей балерины – Марья Петровна, бессменно пребывавшая при молодой семье в качестве няньки, постоянно торчала в зале у окна и наблюдала за улицей – скучно ей было. Увидит, как зять возвращается с работы, и орет на всю квартиру: «А вот и наш попрыгун скачет! Опять нажрался, гадина…»
Так же нелестно она отзывалась о друзьях зятя – все они были для нее попрыгунами. И знаете, не без оснований. Специфика работы диктовала свои условия: комсомольский начальник вынужден был частенько участвовать в различных «активах» и конференциях, неизбежно завершавшихся фуршетами, и, как следствие, прибывал домой изрядно навеселе. Друзья и приятели, которых он приводил в гости, также не отличались особой трезвостью: как и хозяин квартиры, они перемещались шаловливой прыгающей походкой, вполне оправдывающей суровое отношение старой антисоветчицы (бабка происходила из знатного дворянского рода и непонятно каким образом выжила в кровавой карусели послереволюционных реформ).
Когда Сержу исполнилось шесть лет, родители его переехали в Ленинград. Пасмурная северная столица, каждый камень которой был насквозь пропитан мрачным духом российской истории, оказала мощное влияние на формирующийся характер нашего героя. Мальчишка рос тихим и замкнутым, сторонился шумных ребячьих компаний и предпочитал большую часть времени проводить в одиночестве. Родители были страшно заняты: папахен неутомимо шарахался по служебной лестнице, которая оказалась крутой и скользкой – вроде бы поднялся на верхнюю ступень, сделал пару неловких движений и опять скатился. Кроме того, сын не спешил радовать папашу ярким проявлением наследственных черт, свидетельствующих о его (сына) принадлежности к славному роду Лиховских, – с течением времени он также не стал походить на мать, и вообще непонятно было, в кого же молодец удался.
– Он – вылитый дед, – оправдываясь, заявляла бывшая прима. Однако фотографии деда в семейном архиве отсутствовали – в свое время бабка их зачем-то уничтожила, так что документально подтвердить сходство было невозможно. Затаив в душе смутные подозрения, комсомольский начальник к сыну охладел и как бы перестал его замечать вообще.
Мать, стараниями вельможного мужа, быстро обретшего хорошие связи и нужных приятелей (все сплошь – попрыгуны), получила в городском комитете культуры престижную должность, которая требовала полной отдачи и совсем не оставляла времени на воспитание сына.
Воспитанием занималась бабка. Привить внучку полное неприятие советской системы старая монархистка целью не ставила: это было для нее слишком глобально, поскольку о таком понятии, как «дошкольная педагогика», она никогда не слышала. Тем не менее уже к шести годам маленький Серж прекрасно знал, что в родной стране все плохо: у власти стоят «тупоголовые дегенераты», которые не в состоянии управлять «армией алкоголиков и тунеядцев», все, что было хорошего, разграбили и продали немцам, а все более-менее приличные люди с мозгами, коих не успели перестрелять, выехали за рубеж. За рубежом, дескать, благодать божья, там всем хорошо и при первой же подвернувшейся возможности нужно туда сматываться. Как видите, здоровым патриотизмом тут даже отдаленно не пахло – вот этот последний постулат насчет того, что за рубежом все лучше и при первой возможности нужно туда сматываться, прочно засел в неокрепшей головке и с течением времени не прошел. Наряду с латентной неприязнью к советской системе бабуська-монархистка привила внучку маниакальное пристрастие к истории. Особенно это касалось истории России, причем – дореволюционной. Ребенок должен проникнуться духом былого могущества Великой России, впитать каждой клеточкой своего развивающегося организма неувядающий дух великих побед и вообще ясно понимать, как хорошо было до революции. Все, что случилось после октябрьского переворота, престарелая статс-дама считала трагическим недоразумением и заявляла, что этот период изучения недостоин – дескать, скоро он благополучно завершится и все образуется. Будем жить как прежде.
Серж проникся и впитал. Читать он начал с четырех лет, быстро пристрастился к этому полезному занятию и к моменту поступления в среднюю школу уже имел свое собственное мнение по поводу процессов, происходящих в окружающем его мире.
– Вундеркинд! – восхищалась завуч – по совместительству преподаватель истории.
– УО, – кратко резюмировал классный руководитель – физик, он же математик. – Дурная наследственность, не иначе.
Школу Серж посещал неохотно: краеугольным камнем отечественной педагогической системы являлась активная целенаправленная пропаганда советского образа жизни и вообще всего советского. Дореволюционная история, скрупулезно отретушированная советскими учеными, воспевала добродетели мужика и крестьянина и всячески поносила «гнилую монархическую систему с ее осатаневшими прихлебателями». Это показалось Сержу странным, поскольку расходилось с мнением многоуважаемой бабушки-воспитательницы, и потому он с ходу отверг предлагаемую для общего пользования методологию среднего образования. Кроме того, изучение таких дрянных ненужных предметов, как химия, физика, математика и так далее, отнимало драгоценное время, которое можно было потратить с гораздо большей пользой – например, для чтения хороших книг. В доме Лиховских имелась прекрасная историческая подборка, собранная стараниями бабушки, которая не только умудрилась сохранить доставшиеся ей по наследству фамильные манускрипты, но и приобрела у работного люда за бесценок массу замечательных книг из разграбленных в смутные послереволюционные годы дворянских библиотек. Серж запоем проглатывал все, что подсовывала ему бабушка. Примерно треть произведений, имевшихся в библиотеке Лиховских, принадлежала перу зарубежных авторов. Сержа, однако, это нисколько не смущало: бабушка сносно владела французским, относительно неплохо знала немецкий, поскольку по матери была немкой, и в объеме программы Смольного института знала латынь. От нечего делать она охотно делилась своими познаниями с вундеркиндистым внуком, и к десяти годам он легко читал книги, написанные на вышеупомянутых трех языках.
В школе Серж был изгоем. Рабоче-крестьянских детей, которые были дурно воспитаны и плохо пахли, он считал недоумками и не старался скрыть своего к ним отношения. Как следствие, эти самые рабоче-крестьянские дети платили заносчивому номенклатурному ребенку открытой неприязнью, травили его и частенько бивали под горячую руку. В школу он приносил любимые книги и втихаря читал их на уроках, пряча под партой, вследствие чего хронически не успевал по ряду предметов, требующих усидчивости и внимания. В конце концов преподавателям это надоело, и они попытались вызвать в школу вундеркиндова отца. Однако к тому времени папаша-попрыгун уже занимал весьма солидный пост, посещать школу ему было как-то недосуг, и в результате классная руководительница вынуждена была записаться к нему на прием.
– Мальчик должен прекратить читать на уроках, – решительно заявила классная. – Мальчику необходима общественная нагрузка, чтобы он сблизился с коллективом.
Папашка экстренно отдал Сержа на бокс. Там вундеркинду моментально набили рожу, и он наотрез отказался ходить в такое нехорошее место. Примерно то же самое получилось с волейболом и баскетболом – только там рожу бить не стали, а заявили тренеру: «С этим козлом играть не будем. Он нас за людей не считает. А если будете заставлять, мы ему такое устроим – сам убежит!»
Бывшая прима посоветовала оставить парня в покое, но папашка воспротивился – даешь общественную нагрузку и все тут. В конце концов остановились на драмкружке при Доме пионеров: там никто морду не бил, ребята в основном были интеллигентные, и Сержу неожиданно этот вид нагрузки понравился. Он великолепно играл порученные роли и настолько преуспел в театральном искусстве, что инспектировавший Дом пионеров маститый искусствовед был поражен до глубины души.
– Вам нужно обязательно поступать в театральное училище, мальчик мой, – растроганно пробормотал он, поприсутствовав на репетиции. – В вас дремлет великий талант перевоплощения – к этому нужно относиться соответствующим образом! Нельзя разбрасываться тем, что дарит нам мать-природа…
А Серж и не думал разбрасываться – он давно понял свое призвание и не собирался ему изменять. Идя навстречу пожеланиям отца, мальчик перестал таскать в школу книги – теперь он читал ночами, а на уроках спал. В большой квартире Лиховских вундеркинду была отведена просторная комната. После того как все домочадцы укладывались спать, Серж запаливал свечи в двух старинных канделябрах, презентованных бабушкой, и погружался в увлекательный мир истории. Перед мысленным взором юного книголюба вставали панорамы великих битв и хитроумных интриг, он полностью выпадал из пресловутой советской действительности и плыл по хронологическим волнам, запросто сопоставляя себя с известнейшими персоналиями разных времен, беседуя и споря с ними о целесообразности того или иного исторического деяния, как просто повлиявшего на судьбу отдельно взятого народа, так и существенно менявшего мироустройство в целом.
По окончании школы Серж заполучил четверочный аттестат: преподаватели не посмели обидеть вундеркинда, папашка которого к тому времени залез еще выше по партийной лестнице и теперь запросто открывал ногами двери любых большущих кабинетов. Встал вопрос: кем быть? Папаша настаивал, чтобы сын избрал карьеру дипломата или военного – остро хотелось видеть отпрыска в высшем эшелоне управления. Все предпосылки к тому наличествовали: Серж был далеко не дурак, несмотря на свои исторические вывихи, а здоровый протекционизм во все времена считался вполне нормальным явлением.
– Пока я в силе, я тебя везде засуну! – упорствовал номенклатурщик. – Пользуйся! И прекрати дурить – ты своей историей на хлеб себе не заработаешь!
– Ничего, прокормите – вы у меня не бедные, – не согласился упрямый отпрыск и втихаря поперся поступать на истфак Ленинградского государственного университета. Тамошние ученые хлопцы послушали вундербеби и всем гамузом шмякнулись в обморок от выказанных им знаний. Крутили парня три дня и так и этак, пытались выяснить причину такой нездоровой эрудированности, а напоследок, когда Серж процитировал по-латыни какой-то затерханный документишко времен Пунических войн, председатель комиссии – старый умненький профессор – печально вздохнул и развел руками: «Вы, батенька, не по адресу зашли. Увы – но мы вас научить ничему не можем, вы и так все знаете».
«Мне диплом нужен, – скромно сообщил Серж. – Я хочу в архив попасть…»
В порядке частного случая Сержа зачислили сразу на третий курс, и он принялся прилежно посещать занятия. На лекциях спал – он действительно знал все, что давали в объеме университетской программы. Ночами читал книги и жил себе в свое удовольствие: хитроумный папашка купил для отпрыска двухкомнатную квартиру, желая, чтобы он сполна вкусил самостоятельной жизни и привыкал к независимости.
– Денег не давать, жратвы – тоже, – распорядился партийный босс. – Пусть покрутится, зарабатывая себе на хлеб, поработает вечерами – тогда у него отпадет охота ночами читать. И не сметь его обстирывать! Пусть сам! – Последнее было сказано повышенным тоном – специально для глуховатой Марьи Петровны, которая тут же согласно закивала.
Распоряжение папахена было с первого же момента гнусно извращено домочадцами: бывшая прима систематически снабжала любимого сыночка деньгами на карманные расходы, а бабуська-антисоветчица регулярно перла на квартиру внука необъятные авоськи с провиантом, готовила всякие вкусности, раз в неделю наводила у него генеральную уборку и обстирывала. Серж как сыр в масле катался – такая жизнь ему нравилась, и менять в ней он ничего не собирался, полагая, что так будет продолжаться целую вечность.
По окончании университета киндерсюрприз без особого труда добился, чего хотел, – получил совсем недоходную должность в одном из архивов Ленинграда. Вот тут он развернулся на славу! Первые полгода вообще не вылезал из архива: оброс кудлатой бороденкой, отпустил хиппоподобные патлы, покрылся коростой от грязи и посадил зрение – пришлось обзаводиться очками. Дома появлялся крайне редко – некогда было, столько всего нужно прочитать! Бабуська таскала ему готовые обеды, пыталась мыть из бутылки горячей водой и заставляла менять белье.
На работе Серж накоротке сошелся с такой же архивной барышней тридцати лет от роду. Была она очкаста, фигурой неказиста, ликом страшна и дюже вонюча – тоже некогда было за собой следить. Но умна, блин, да начитанна – застрелись! Серж эту дамочку за интеллект шибко возлюбил и познал с нею радость первого плотского восторга, после чего они регулярно развлекались по ночам и в обеденные перерывы прямо в читальном зале либо в хранилище: немытые тела страстно сопрягались на книжных стопках, покрытых исторической пылью, сквозь давно не чищенные зубы прорывались восторженные вопли опять же с историческим подтекстом: «О, мой Цезарь!!! А-о-о, мой Антоний! Мой меч богов, золоторогий Искандер!!!»
А в ответ: «О, моя Клеопатра, властительница душ! Моя Клио, вместилище вековой мудрости!!!»
Вот таким образом и жил наш славный парень – хорошо ему было. Незаметно пролетали дни, размеренно текли годы, в маленьком мирке Сержа царили уют и покой, страшненькая архивная подружка рожать была не приспособлена, что вполне устраивало их обоих. «Крутиться», как советовал папанька, архивариус не желал, вполне обоснованно считая, что не стоит при таких обеспеченных родителях тратить время на добывание теплого места под солнцем. Прокормят!
Однажды Серж заметил, что из специального фонда архива пропадают старинные документы и отдельные листы различных рукописей. В основном это были бумаги, подписанные лицами царствующих домов и их вельможными родственниками, либо исполненные лично монархами пометки, записки и письма. Поначалу архивариус чуть рассудка не лишился при виде такого кощунства. Затем остыл, пришел в себя и принялся скрупулезно вычислять, кто же этим занимается. И вычислил. Хищения были хорошо спланированы и осуществлялись организованной группой, в которую входил также один из руководителей архива, о чем свидетельствовали последние инвентаризационные описи – в них числились давно украденные документы, не заметить отсутствие которых было просто невозможно.
Первым порывом Сержа, как полагается, было желание немедленно сдать всю эту триздобратию в компетентные органы. Но, немного поостыв и поразмыслив, архивариус решил поступить несколько иначе. Судя по размаху деятельности ворюг и полному отсутствию с их стороны каких-либо мер предосторожности, они должны были вот-вот либо попасться сами, либо умотать куда-нибудь подальше, где их не сможет достать карающая десница правосудия.
Составив реестр отсутствующих документов, Серж пришел к выводу, что воры поверхностно знакомы с содержимым хранилища – они брали только то, что лежало рядом, так сказать, на поверхности, и не стремились лезть в глубь неисчерпаемого бумажного моря. А наш парень, перелопативший за годы работы каждый листик в своем архиве, был прекрасно осведомлен, какую историческую ценность представляют собой некоторые документы, до которых не дотянулись грязные руки хапуг. Еще не вполне отдавая себе отчет, каким образом это может ему пригодиться, Серж в течение недели отобрал наиболее ценные, с его точки зрения, бумаги и таким образом насобирал дома целую папку документов. Папку он припрятал на чердаке своего дома, после чего с легким сердцем потопал в УВД и заявил об обнаруженной им недостаче.
Операцию по поимке ворюг разрабатывали непростительно долго и коряво: в момент ее завершения все злоумышленники благополучно удрали за рубеж, оставив родную милицию с носом. Бдительному сотруднику выдали денежную премию и повысили его в должности, после чего он продолжал функционировать в обычном режиме: все свободное время читал, а в перерывах ел и совокуплялся со своей кривомордой подружкой, которая так и не научилась мыться и оттого пахла по-прежнему. Перестройка его не коснулась – из окон архива не было видно коммерческих палаток, «быков» с золотыми цепями и новонавороченных предпринимателей с большими пачками долларов.
Но вот грянул суровый 1993 год. После ряда мероприятий, предпринятых местными правоохранительными органами против когорты влиятельных партийных руководителей, Сержиного папахена упекли в Кресты, откуда он скоропостижно отбыл на пятнадцать лет в Нижний Тагил – за хищения госсобственности в особо крупных размерах. Имущество конфисковали, и благополучная семья номенклатурщика с удивлением обнаружила, что она оказалась на улице. По счастью, квартира Сержа была оформлена на имя матери, поэтому осталась вне поля деятельности судебных исполнителей. Бабушка с матерью переехали к архивариусу, и семья начала жить в непривычном для нее режиме полуголодного существования. От страшного огорчения по поводу утраты супруга (точнее, обеспечиваемого им благополучного положения) бывшая прима как-то незаметно впала в состояние устойчивого нервного расстройства и стала негодна для той престижной работы, на которую ее в свое время пристроил муж-попрыгун. Предпосылки для восстановления прежних позиций отсутствовали напрочь, жизнь становилась все хуже, и нервное расстройство довольно быстро перешло в закономерное тихое помешательство – теперь экс-приму вообще нельзя было никуда выпускать, и она безвылазно сидела дома, под присмотром бабки-антисоветчицы. Серж неожиданно заметил, что оказался единственным кормильцем, и немало удивился этому факту – в его жизни всегда было все как раз наоборот!
– Это что ж – я вас теперь до самой смерти содержать должен? – опечалился архивариус – его мизерной зарплаты не хватало даже для того, чтобы прокормить самого себя. – Нет, так не пойдет – надо что-то придумать…
У страшненькой подружки Сержа имелась заначка на черный день: в результате строжайшей экономии она скопила за годы работы две тысячи долларов. Путем длительных переговоров, проходивших под эгидой нешуточной угрозы полного разрыва отношений, нашему парню удалось уболтать архивную диву, и она скрепя сердце отдала ему эти деньги.
Серж в первом попавшемся турагентстве приобрел пятидневный мини-тур по Европе, выправил документы и наведался на чердак, где до поры пылилась надежно припрятанная заветная папка, упакованная в целлофан. Покопавшись в бумагах, архивариус извлек три документа, определенным образом связанные с маршрутом предстоящего тура, папку снова упрятал и пошел домой собирать вещи.
– Куда собрался? – праздно поинтересовалась престарелая антисоветчица, наблюдая за сборами внука.
– За границу! – лаконично выкрикнул Серж – бабушкина глухота с возрастом росла в геометрической прогрессии.
– Все нормальные люди рано или поздно бегут за границу, – с видом безропотной покорности судьбе констатировала Марья Петровна. – Нас, значит, бросаешь… Ну, ничего – мы как-нибудь перебьемся. Мать твою отдам в психдом, сама помру потом – надоело мне тут… Лишь бы ты там нормально устроился. Языки знаешь, не дурак, у тебя все должно получиться…
– Я скоро вернусь! – гаркнул Серж в бабкино сморщенное ухо. – Немного денег вам привезу! Так дальше жить нельзя!
– Оттуда никто не возвращается, – покачала головой Марья Петровна. – Там хорошо. А деньги просто так тебе никто не даст – дураков нет.
– Посмотрим, – загадочно пробормотал Серж, взял чемодан и, поцеловав на прощание бабку, покинул квартиру – его группа отправлялась вечерним рейсом.
Оказавшись в Австрии, Серж отстал от группы, нанял таксиста и прокатился по одной из исторических областей этой сказочной страны. Путеводителя у него не было, но он в нем и не нуждался, поскольку прекрасно ориентировался на местности, помня еще с детства названия каждой деревушки и поместья, вычитанные в бабкиных книгах.
Первый намеченный для посещения замок вполне оправдал надежды архивариуса: здесь все дышало стариной, нынешний владелец – прямой потомок знатной династии, некогда правившей этими землями и водившей родство с несколькими монаршими дворами Европы, не счел нужным ничего переделывать на современный лад, а лишь отреставрировал доставшиеся ему по наследству владения.
– Какая прелесть, – слегка взгрустнул Серж, озирая исполинских размеров зеленую лужайку перед вековыми стенами из тесаного камня, окаймленную стриженными по линейке шпалерами декоративного кустарника. – Я бы продал душу дьяволу, чтобы владеть всем этим…
Хозяин замка принял Сержа в огромной библиотеке, по совместительству служившей и кабинетом. С заметным душевным трепетом обозрев величаво взиравшие на него корешки старинных фолиантов, Серж приступил к изложению предмета своего посещения. Разговор вели на немецком – посетитель прекрасно понимал владельца замка, а вот владелец пришел в немалое смущение, вслушиваясь в речь неожиданного визитера.
– Вы немец? – поинтересовался он. – Из какой провинции происходите?
– Немец? – хмыкнул Серж, припомнив неоднократно читанный булгаковский шедевр. – Хм… Да, пожалуй, немец. Отчасти. Отчасти поляк, отчасти русский. Космополит, в общем. На диалект внимания не обращайте – я изучал языки по старым книгам под присмотром бабушки-дворянки, а посему речь моя изобилует давно вышедшими из употребления анахронизмами. Но вы меня понимаете?
– Понимаю, – кивнул владелец замка. – Мне приятно слушать вашу речь – давно не встречался с людьми, употребляющими столь изысканные выражения.
– В таком случае, взгляните на этот документ, – Серж извлек из потайного кармана жесткий конверт и вручил отпрыску древней династии пожелтевший от времени листок.
По прочтении документа лицо отпрыска пошло красными пятнами, лоб вспотел, а руки предательски задрожали.
– Это… Это не более чем искусная подделка, не правда ли? – нервически улыбаясь, предположил он. – Упоминание об этом документе имеется в эпистолярном реестре музея нашего рода, но… но сам он давно и безнадежно утрачен. Вы никак не могли… Где вы взяли ЭТО?!
– Я спер его из большевистского архива, – не стал врать Серж. – Он подлинный – я вам это гарантирую своим честным словом. Если есть желание, отправьте на экспертизу. Я дам вам свои координаты, телефон, и вы прямо сейчас можете справиться обо мне по месту работы – дабы не подумали, что явился тут к вам мошенник и пытается всучить какую-то дрянь. Телефон, надеюсь, у вас имеется? Подумайте, я не спешу.
Тут следует оговориться: пояснить, отчего отпрыск пошел пятнами, а наш парень вел себя так уверенно. Документик являлся не чем иным, как откровенной запиской одного умирающего принца, в которой говорилось, что какой-то сынишка его рожден не богом даденной супругой, а прижит от некоей польской маркитантки. И, таким образом, вся ветвь, отпочковавшаяся от знатного рода через этого сынулю, является незаконнорожденной – в том числе и отпрыск, ныне владеющий замком. Понятно теперь, отчего пятна и нервическая дрожь?
– Да нет, экспертиза, как мне кажется, тут ни к чему, – после продолжительной паузы решил отпрыск. – Знаете, я вам почему-то верю… Сколько вы хотите за этот документ?
Серж задумался. Он никогда не продавал ворованные документы и понятия не имел, сколько они стоят.
«Как минимум пять тысяч баксов, – подумал он. – Две – Офелии вернуть (так звали его страшненькую подружку), и три – себе. Если удастся оставшиеся две бумажки пристроить за такую же сумму, можно потом целый год кататься как сыр в масле. А вообще, лучше пусть сам скажет – может, больше даст…»
– Я хотел бы выслушать ваше предложение, – дипломатично заявил Серж. – Документ, сами понимаете, имеет немалую историческую ценность. Особенно для вас. И я хотел бы получить сумму в долларах. Мне так удобнее…
– Видите ли, в настоящий момент я испытываю некоторое стеснение в средствах, – замялся отпрыск. – И потому не могу выплатить вам подлинную стоимость этого документа…
«Сволочь, – расстроился Серж. – Зря старался. Ну, пусть будет хоть три тысячи. Как-то еще остальные удастся продать – если вообще удастся…»
– В долларах, значит… – Отпрыск ловким движением извлек из нагрудного кармана калькулятор, потыкал кнопки. – Так-так… Если вас устроят сто тысяч долларов, я буду рад приобрести у вас этот документ. Понимаете, в другое время я бы, разумеется, дал вам больше, но сейчас – увы…
Серж чуть не поперхнулся. Черт! Неужели эта бумажка может столько стоить?!
– Хорошо, я согласен, – после некоторой паузы сообщил он. – Мне нужны наличные. У вас есть наличные?
– Проедемте в банк, – отпрыск вскочил со стула, смахнул со стола бумажку и упрятал ее в массивный сейф. – Помилуйте, молодой человек, – ну кто держит такую сумму в наличных? Проедемте – тут недалеко. И еще одно условие… Вы никогда и никому не должны говорить, что такой документ существует. Понимаете? Никому. Договорились?
– Договорились, – согласно кивнул Серж, а про себя отметил: эти ребята так носятся со своей генеалогией и чистотой рода, что готовы выложить огромные деньги за какой-то дрянной пожелтевший листок, в общем-то, особой исторической ценности не имеющий. Надо будет взять это на заметку…
Оставшиеся два документа архивариус «пристроил» в тот же день, выручив за них в общей сумме 25 тысяч долларов. Это были безобидные экстракции из переписки неких особ, принадлежащих к венценосным фамилиям Европы, никакого компромата в себе не содержали и ценны были лишь тем, что являлись приятным напоминанием потомкам о давнем величии захиревших родов.
«А компромат, оказывается, весьма дорогая штуковина, – сделал вывод Серж, укладывая деньги в чемодан под слой белья – навык перевозки крупных сумм через границу у него отсутствовал напрочь. – Даже через века угроза огласки тех или иных данных компроментирующего свойства прекрасно сохраняется во всей своей первозданной свежести – как будто только вчера возникла. А вот неплохо было бы найти чего-нибудь такое гаденькое на ныне царствующие фамилии да содрать с них энное количество миллионов. Купить себе замок, обобрать все букинистические подвалы Европы и жить себе в погребе с винами, наплевав на все земные проблемы. Но сначала ведь найти надо…»
Через таможенный досмотр в обоих аэропортах Серж проскочил на удивление легко. На него просто не обратили внимания: рыхловатый плешивый интеллигент-очкарик с неловкими манерами и потрепанным чемоданом ни у кого не вызвал подозрений – казалось, он органически не способен на какой-либо противоправный поступок.
Вкладывать в какое-либо предприятие свои шальные деньги архивариус не стал, поскольку был глубоко не в курсе финансово-экономических перипетий внешнего мира, расположенного за окнами его архива. Он рассчитался с Офелией, раздал долги и, припрятав основную массу долларов на чердаке – рядышком с папкой, принялся жить в свое удовольствие. Каждые полгода Серж ездил в небольшие туры по Европе и потихоньку сбывал уворованные в архиве документы. Голубая мечта о старинном замке в одной из исторических областей Австрии с роскошной библиотекой и винным погребом, увы, была несбыточной – баснословных прибылей наш историк не добыл, как ни изощрялся. Однако определенную сумму для безбедного житья в пределах России скопить ему все же удалось. Серж стал со временем размышлять, куда бы вложить свои средства, совершенно недоступные для книжного червя, и вполне приличные, допустим, даже для бизнесмена средней руки. Судите сами: триста тысяч долларов на чердаке и еще сотни полторы штук, рассованные по сервантам и банкам в кухонных шкафах, – это довольно веский повод для тревожных ночей и мрачных размышлений о нестабильной ситуации на валютной бирже.
Со временем вопрос насчет вложения средств решился сам собой. Как-то Серж встретил на набережной одного типа, который вместе с ним в школьные годы посещал драмкружок. Они не виделись очень давно, но Серж сохранил о типе самые теплые воспоминания: в отличие от основной массы, тот хорошо относился к гонимому младым советским коллективом вундербеби и считал его гением.
– Поехали, вмажем, – пригласил тип, звали его Витя, и потыкал пальцем за спину. Серж оглянулся: сзади к ним медленно приближалась какая-то вся из себя сверкающая и нестандартная по размерам иномарка. Архивариус в машинах совершенно не разбирался, но понял – это круто.
– Куда? – поинтересовался архивариус, по-новому взглянув на старого приятеля и припоминая мельком слышанный не раз термин «новый русский»: золотыми цепями Витя обвешан не был, пальцы в гайках не страдали, но прекрасно сшитый костюм из дорогущего материала сидел на его грузной фигуре как влитой, а сытое холеное лицо излучало непоколебимую уверенность и даже какую-то тайную власть.
– Да в какую-нибудь забегаловку, – небрежно бросил Витя и повез сокружковца в «Невский палас».
На десятой минуте застолья Серж с некоторым удивлением узнал, что практически все молодые люди, которые когда-то совместно с ним посещали драмкружок, добыли себе хорошее место под солнцем и немало преуспели в этой жизни.
– Искусство перевоплощения нам привили – вот что, – авторитетно заявил Витя, с милой простотой снимая дорогую туфлю, чтобы почесать черенком вилки пятку. – Роли научили играть – и нам это нравилось. А в этой паршивой жизни очень важно уметь играть какую-то роль, когда это нужно. Вот мы и поднялись маненько – кто как мог…
Принимать алкоголь наравне с Витьком было сложно, не привык архивариус к таким перегрузкам. На сорок восьмой минуте застолья укушавшегося до галлюцинаторного состояния Сержа внезапно посетил припадок спонтанного откровения: задиристо мыча и теребя вымазанными в индеечном жиру пальцами фирменный галстук старого приятеля, он рассказал ему о своих проблемах с долларами. Полный расклад дал: с момента уворования рукописей до закладки в банку с гречкой очередной партии валюты, привезенной из последнего круиза.
– Что бумаги спер – красавчик, – похвалил Витя, снимая галстук и небрежно вешая его на плечо собеседника – один черт, тряпка безнадежно испорчена. – Что этих козлов сдал – тоже красавчик. Надо же, педофилы фуньковы – культурный фонд Родины разворовывать! Это ж сразу мочить надо – на месте. Надо было мне звякнуть, я бы организовал – хер бы они за бугор рванули, отвечаю!
– Педофилы – это… Ммм-мых… Это не совсем то, – плавающим движением поводя рукой, поправил Серж и смутился. – Это те, которые… Ммм-мых! А я ведь тоже того… Культурный фонд…
– Но ты ж чуть-чуть, самую малость! – успокоил его Витя. – Чуть-чуть – можно. Если по чуть-чуть – это нормально. Но не так же! Не грузовиками же! Не – мочить надо было… И ты за базаром следи: чего ты первому встречному про свои бабки расклады даешь? Тебе что – жить надоело?
– Но я никому раньше… Ммм-мых! Никому! Витя! – пьяно заканючил Серж. – Я тебе первому – как старому товарищу…
– Короче – чтоб я больше таких базаров за тобой не слыхал – ты меня понял? – строго условил Витя, нацелив толстый указательный палец на собутыльника. – Меньше болтаешь – дольше живешь. Не я придумал… А насчет бабок можно все устроить. Эта проблема – не проблема. Оставь себе на жизнь, а на все остальное купи недвижимость. Сейчас еще можно. Через пару лет оно подпрыгнет раз в десять, можно будет такие деньги сделать! Но смотри – сам не лезь никуда: моментом кинут, закурить не успеешь. Дай телефон, завтра созвонимся – я все устрою. Я, кстати, как раз этим и занимаюсь в последнее время…
Сержу страшно повезло – он не пострадал от своего красноречия. Несть числа примеров тому, как многие такие вот доверчивые людишки пропадали без вести за гораздо меньшие капиталы. Витя имел свои понятия о порядочности: он не стал «разводить» старого приятеля на деньги и не сообщил кому следует, что есть такой лопух, у которого можно без проблем забрать хорошую сумму «зеленью». Более того, бизнесмен то ли по старой дружбе, то ли в силу какого-то затаенного попечительского порыва решил взять на себя заботу о профанистом историке, который, вне всякого сомнения, моментально угодил бы в непредсказуемую переделку, начни он действовать самостоятельно.
На следующий день бизнесмен посетил архивариуса прямо на рабочем месте и представил ему рекомендательный список недвижимости, которую можно было хоть сегодня приобрести в объеме имеющихся у Сержа средств.
– Все сплошь – старый фонд, – пояснил Витя, постучав пальцем по списку. – С виду халупы, развалины. Потому недорого. Но все крепкое и добротное, на века строили. Сам проверял – мои инженеры там все обстукали. Забацаешь «евро» и будешь жить как король. Потом, через пару лет, загонишь за такие деньги, что можно будет сразу валить за бугор, открывать счет в «Америкэн-кредит» и покупать виллу на… где там? Ну, в классном месте каком-нибудь, короче. Выбирай.
Идея насчет забугра Сержу понравилась: он пробежал глазами по списку, неожиданно озарился счастливой улыбкой и, ткнув карандашом в одно из наименований, попросил благодетеля отвезти его туда для ознакомления.
– Можно, – согласился Витя, и они отправились осматривать будущие владения архивариуса.
Просторный двухэтажный дом на набережной канала Грибоедова выглядел стопроцентной развалиной. Только-то и было дома, что толстые стены, чудом сохранившаяся черепичная крыша да перекрытия из прогнившего дерева. Серое снаружи, ветхое внутри, загаженное и сырое, на любого нормального индивида это строение производило самое гнетущее впечатление. Но только не на архивариуса.
– Брысь отседа! – гаркнул пухлый Витя на двух спавших в гостиной бомжей. – Щас взрывать будем!
Бомжи покорно убрались восвояси.
– Ну и что тебе тут? – обескураженно воскликнул Витя. – Я те отвечаю – это самый плохой вариант. Стены – да, не спорю. Цена тоже – совсем ничего. Но тут ремонту-то сколько! Все заново делать. Поехали, посмотрим другие объекты – у нас есть порядка двух десятков домов, которые в сто раз лучше этого. Поехали!
– Спасибо, не надо, – скромно отказался Серж, прохаживаясь по дому и сияя ликом, аки бриллиант в куче прошлогоднего навоза. – Этот дом – вместилище интриг и страшных тайн великой империи.
– Мочили кого-то? – деловито поинтересовался Витя.
– Этот дом принадлежал Остерману, – пояснил Серж. – На втором этаже размещалась его тайная резиденция, оборудованная специальными акустическими устройствами – Яган частенько наведывался сюда по вечерам и слушал. Это, между прочим, малоизвестный факт: в официозе здесь располагался литературный салон с кофейней. В салоне, как сейчас принято выражаться, тусовался питерский бомонд, собирались весьма интересные люди – как просто талантливые деятели искусства и литературы, так и видные политические фигуры, которым было приятно скоротать вечерок в обществе Аполлоновых слуг. Они тут расслаблялись, умилялись, влюблялись, швырялись деньгами и порой несли всякую околесицу, из которой опытные люди вычленяли крупицы истины. Представляешь, сколько тайн здесь было выболтано?
– Эти евреи все одним миром мазаны, – компетентно резюмировал Витя, брезгливо поддевая носком начищенной туфли какую-то проржавевшую жестянку с выпуклыми буквами. – Эти бомоны, значит, зависают тут, оттягиваются… а он сечет за всеми, гада кусок, – ну, не сам, конечно, а через своих «шестерок». А потом всех сдает. Я этих евреев ужас как не люблю – их надо бы мочить, пока чего не вышло. Но я тебя не понимаю – ты хочешь взять эту розваль из-за какого-то Остермана…
– Какого-то?! – ужаснулся Серж. – Витя, да ты что? Это не какой-то Остерман! Это один такой Остерман. Андрей Иванович, вице-канцлер, могущественнейшая персоналия в истории России. И он вовсе не еврей, можешь мне поверить. Хотя в принципе в данном случае национальность роли никакой не играет – это историческая фигура вселенского масштаба. Ты про Анну Иоанновну читал?
– Я их всех в гробу видал, – уклончиво буркнул Витя – в бытность свою драмкружковцем он играл исключительно дворовых хулиганов, прислугу либо наемных убийц. – Ты что – в самом деле собрался взять эту розваль?
– Буду счастлив иметь в собственности сие вместилище вековой культуры, – отрапортовал Серж. – Куда там нужно проехать, чтобы документы оформить?
– Ну, хрен с тобой, – удрученно согласился Витя. – Но смотри – как бы тебе потом не пожалеть…
Архивариус не пожалел. Он нанял бригаду мастеров, которые принялись неторопливо реставрировать особняк. Покопавшись в архиве, Серж нашел старые архитектурные чертежи дома, возрадовался до слез и пожелал полностью восстановить первоначальный облик исторического памятника. Однако при составлении сметы совместно с бригадиром выяснилось: для полной реставрации понадобится сумма, как минимум в три раза большая той, что была затрачена на приобретение «розвали». В принципе деньги имелись, но если отдать все, на что тогда жить? Архивариус решил не впадать в уныние: он дал команду соорудить на первом этаже скромную квартирку на три комнаты, провести в нее свет и оборудовать сантехникой.
– Окна в остальных помещениях заколотить досками, черный вход заложить, на парадный навесить металлическую дверь, – завершил свое распоряжение Серж. – Буду жить тут. А как денег скоплю побольше – продолжим…
Вскоре оборудование квартиры было завершено, Серж переехал в новые покои и зажил в свое удовольствие. Не желая обременять себя мелкими житейскими проблемами, он нанял домработницу на две семьи: в понедельник, среду и пятницу бойкая пенсионерка тетя Груша наводила в квартире архивариуса порядок, стирала и готовила пищу впрок, а два раза в неделю наведывалась к бабке с матерью и соответствующим образом их обслуживала – с возрастом Марье Петровне было все труднее поддерживать квартиру в порядке и ухаживать за невменяемой дочуркой.
С течением времени жизнь Сержа наладилась и вошла в определенное русло: во многом благодаря Вите, который, будучи сам из породы хищников, на удивление тепло и сострадательно относился к архивариусу, считая его, по всей видимости, непризнанным гением. Витя организовал для приятеля совершенно неожиданный вид бизнеса: составление родословных для «новых русских».
Дело это было новое и поначалу вызвало у нашего знатока истории некоторое душевное смятение. Приезжал, допустим, какой-нибудь Петя Полупездов из Гукова – по рекомендации Витька, естественно, – и застенчиво просил отыскать в глубине истории России затерявшийся след его знатного рода. Он-де слышал от некоего Облапупенкова, что прапрапрабабушка его по папиной линии происходила то ли от князей Оболенских, то ли еще от каких-то там графьев хрен-знает-как-их. В общем, нужно восстановить генеалогическое древо да подкрепить это древо какими-нибудь официальными документами. А за это нате вам две штуки баксов. Ну а ежели древо выйдет классное: толстое и ветвистое, то будет доплата – еще штука. А то нехорошо получается: пивзавод есть, две заправки, пять «мерсов» есть, счета в каких-то там нерусских банках, а происхождение немного подкачало. Ну разве может такой замечательный человек иметь обычные рабоче-крестьянские корни? Неправильно это!
Конец ознакомительного фрагмента.