Глава 3
Катя протянула руку, нажала кнопку, и экран компьютера погас. Затем она выключила процессор и выдернула все шнуры из розеток. Все это она проделывала не торопясь, всегда очень педантично, зная, что с техникой у нее постоянные нелады: немного забудется – и напорет что-нибудь не то. «В конце концов, я журналист, – подумала она, глядя на темный экран и слушая, как в процессоре что-то потрескивает. Возможно, отходила какая-то панель, кто здесь в этом разбирается? – Я журналист, а занимаюсь черт-те чем! Втолковываю разным капризным дамочкам, чего именно они хотят, – это я должна знать лучше их самих. Улыбаюсь мужикам, самым наглым, чтобы они согласились взять путевку. Раньше-то было все наоборот, раньше улыбались, чтобы дали путевку, взятки давали, помню, как же!»
И Катя действительно вспомнила свою единственную поездку на море вместе с родителями. Ей было девять лет, шел семьдесят седьмой год. Год великой пустоты на прилавках, как говаривала ее мама. Путевку достали, выбили, выгрызли зубами в профкоме той газеты, где работали ее родители: мать – редактором, отец – штатным журналистом. Кате сшили белое ситцевое платье в голубой горох – здесь кончались и фантазия отечественных производителей текстиля, и материальные возможности ее родителей. Она запомнила себя на пляже в этом платье. Галечный пляж, холодная вода в море, сильное жжение в обгоревшей спине (слишком белая кожа, говорили все, никогда не загорит). Помнила, что скучала, потому что сверстники приехали раньше и уже сбились в одну тесную компанию, а Катя стеснялась к ним подойти, познакомиться. «Ты ведь будущая журналистка! – упрекал ее отец. Он всегда говорил с ней так, что нельзя было понять, всерьез он ее укоряет или просто шутит. – Тебе придется работать с людьми! К каждому надо искать подход, к каждому уметь подойти с нужным словом, чтобы тебя приняли, выслушали. Ну, начни сейчас же. Подойди к ним!» Но Катя не подошла. На одном из мальчишек, явно возглавлявшем ту компанию, была красивая, явно из-за бугра привезенная маечка с английской надписью. На девчонке, которая всегда отиралась возле него, – легкий пляжный комбинезончик, тоже явно «оттуда». Девчонка была некрасивая, с красноватой кожей и белыми ресницами, и спина у нее обгорела еще хуже, чем у Кати. Некрасивая и все же самоуверенная, громкоголосая, наглая. Катя иногда ловила на себе ее презрительный взгляд. Ловила и говорила себе: «Это из-за моей одежды. Это из-за того, что ни отец, ни мать никогда не стоят в очередях, когда что-то „выбрасывают“ в ГУМе, берут, что есть, что попадется». Мать ненавидит толкаться, стоять часами, драться за последнюю пару туфель, за последние три метра импортной ткани. Отец просто не ходит по магазинам – ему вечно некогда. «Надо быть гордой! – говорит ей мать. – Не тянись за другими, помни, что все равно не угонишься. Всегда найдется кто-то, кто будет одет лучше, чем ты. Будь сама собой, будь гордой».
«Тогда хорошо было рассуждать, – думала теперь Катя. – Можно было и не тянуться, можно было быть гордой, все равно никто не дал бы тебе умереть с голоду. А теперь? Нет, теперь – либо пан, либо пропал. И я чуть не пропала. Зато теперь, когда я работаю здесь, я могу не смотреть на чужие майки и комбинезоны, могу не грызться за поездку к морю, могу вообще за нее не платить. И не плачу. То есть плачу, плачу и плачу, но уже другой валютой… Той, которая в ходу у Димы. Гордость? Да, меня многие до сих пор считают гордой, но если бы кто-нибудь знал, какое опустошение наступает после того, как все кончено и мы лежим рядом в его постели! Тогда гордости нет, нет ни в одном уголке моего тела, моей души. Откуда ей тогда взяться? Все происходит как будто по доброй воле, но для меня это каждый раз немного… изнасилование. Но я терплю его добровольно, ведь он меня не связывает, ничем не угрожает… То есть угрожает, сам факт, что он мой начальник, для меня угроза. Если что-нибудь будет не так, я могу представить себе последствия… Дима есть Дима – нет, ни хороший ни плохой – обыкновенный. Его дело было предложить, мое – отказаться. А я согласилась, хотя всегда знала, чем кончится, если я приму от него какую-то услугу. Может быть, и есть женщины, которые могут принимать чужие услуги и ничем за них не платить? Такие могут заставить мужчину почувствовать, что он еще у них в долгу, что делает для них что-то. Но я к таким женщинам не отношусь. Они гордые? Они лучше меня? Да нет, они точно такие же, только все оттягивают срок оплаты по счетам и убеждают себя, что никому ничего не должны. Такие в конце концов расплачиваются вдвойне. Нет, гордой можно быть только в том случае, если ни от кого ничего не берешь, а главное – ничего не просишь. Правильно говорил Воланд Маргарите: „Никогда и ничего не просите, гордая женщина. Сами все предложат, и сами все дадут“. Но чудеса кончились. Не предложат и не дадут. Мой личный Воланд – Дима – всегда держал наготове счет».
В помещении турфирмы было пусто. Катя осталась одна. Зина ушла давно, за час до окончания рабочего дня, сославшись на неотложные дела. Кате никак не удавалось увидеть ее «нужного человека», он всегда ждал ее в машине на улице, ни разу не зашел, не посмотрел, как работает его пассия.
«Так-то лучше, – сказала себе Катя. – Лучше, чтобы никто ничего не знал, никто никого не видел. А про меня и Диму знают все, все буквально. Муж, Ирка, Лика, Зина, разумеется, все служащие. Все считают, что Дима меня пригрел здесь в качестве своей любовницы, а то, как я работаю, – вопрос уже третий. Это никого не интересует, ведь предполагается, что мне в моем положении работать вовсе не обязательно. Что сказал бы на это отец, если бы был жив? А что он знал бы обо всем этом? Мама не знает ничего, кроме того, что я работаю у своего школьного товарища. Или старается не знать ничего. А отец… Что ж, отец мог бы быть доволен – сбылась его мечта, застенчивая Катя исчезла, теперь она вовсю „работает с людьми“, „ищет к каждому подход“. Катя упрекнула себя за эту последнюю мысль. Эта мысль была злой и несправедливой по отношению к отцу. „Меняюсь на глазах! – вздохнула она. – Если я буду справедлива по отношению к порядочным людям, я окажусь слишком несправедлива к самой себе. Надо выбирать, надо все оценивать по-другому, надо найти себе кучу оправданий, да она уже и есть, эта куча… Где, черт возьми, бродит Димка?“
Было уже половина десятого, и снова шел дождь. Дима около четырех часов пополудни звонил Кате (она давно вернулась) и обещал заехать за ней часиков в девять. В турбюро в течение дня он не приезжал, пропал на целый день, и ни Зина, ни Катя не отчитывались ему в своем присутствии на работе. Катя особенно была этому рада – его ревность день ото дня становилась все более навязчивой, хотя при этом он любил ее убеждать, что совершенно не ревнует.
Она задумалась о том, во сколько попадет домой. «Опять к полуночи. И так почти каждый день. Дима никак не научится быть точным, другой давно бы прогорел с такими замашками, все должны его ждать! А он умудряется не прогорать, вот что удивительно… Впрочем, умом Россию не понять, опоздания у нас в порядке вещей. Если тебе назначают важную встречу на пять часов, приходи к половине шестого – все остальные придут без пятнадцати шесть. Простой расчет, но к концу рабочего дня он становится невыносимым, сколько можно ждать?! Я постоянно не высыпаюсь. И опять дождь пошел, как назло! Погода никак не установится, начало мая, сплошная свистопляска – то жарко, то холодно. Зонтик есть, но все равно промокну сто раз, пока до дому доберусь…»
У входной двери раздался резкий, нетерпеливый звонок, и она пошла открывать. Дима влетел как ураган, и вслед за ним влетел порыв ветра с дождем. Катя захлопнула дверь и молча прошла к себе в комнату за сумкой.
– А что такой траур? – громко поинтересовался Дима, отряхивая капли с пиджака, вернее, пытаясь их отряхнуть. На бежевой ткани остались темные полосы и пятна. – Чем недовольна?
– Ты на часы посмотри! – Катя вышла к нему, помахивая сумочкой.
– Ну и что? – Дима посмотрел на часы, продемонстрировав золотой «Ролекс» на худом запястье, и снова принялся отряхиваться. – И опоздал-то всего на полчаса. Есть из-за чего выступать!
– На сорок пять минут ты опоздал, – подчеркнула Катя. – Послушай, если так пойдет, я буду просить мужа, чтобы он за мной заезжал. Он это, по крайней мере, сделает вовремя.
– На своем-то драндулете? – покривился Дима. – Час едешь, два под машиной лежишь. Ну, не дуйся! Поехали в одно место, посидим, согреемся… Замерз как собака. Весь вымок!
– Да уж, весь… – Катя оглядела его костюм. – На плечах только, когда из машины бежал. Дождь-то полчаса назад начался, когда ты ехал.
– А, ну да, – кивнул он, повторно осмотрев себя с ног до головы. – Позорная погодка. Ну, поехали? Мне сегодня показали новое кафе.
«Значит, поедем не к нему домой! – обрадовалась Катя. – Слава Богу, хоть один вечер без его домогательств! Правда, меньшей свиньей я себя не буду чувствовать, зато отдохну…» И она почти радостно двинулась за ним к выходу. Пока Дима запирал двери и включал сигнализацию, она ждала его под навесом во дворе и смотрела, как с жестяной кромки козырька срываются тонкие косые струйки. Лило как из ведра. Наконец Дима раскрыл над ее головой свой зонт, и они вместе перебежали к машине. Катя устроилась рядом с ним, достала из сумочки пудреницу и провела по крыльям носа и подбородку пуховкой. Дима вел машину, то и дело поглядывая на нее. Она сунула пудреницу в сумочку и улыбнулась. Она была счастлива, что едет не к нему. Дима воспринял эту улыбку по-своему:
– Слушай, а может, плюнем на это кафе и мотанем ко мне? – предложил он. – Я, правда, неважно себя чувствую, устал как собака… Но это ничего, приму ванну, рюмочку коньяку – и здоров! А?
– Нет, поедем в кафе, – отказалась она, мгновенно погасив улыбку. – Мне тоже хотелось бы принять ванну. Дома.
Он замолчал и принялся что-то фальшиво насвистывать. Особенным слухом он никогда не отличался, но сегодня фальшивил просто из ряда вон. Катя слушала, слушала и не выдержала:
– Это невозможно! Неужели ты не можешь запомнить мелодию? Включи Стинга и послушай хорошенько. А вообще, его свистеть трудно.
– Да и не стоит, – вздохнул он. – Совсем испортился мужик.
В апреле Стинг приезжал в Москву, Дима, его фанатичный поклонник, взял билеты, и оба они были очень разочарованы. Новые песни им не понравились, а старые хиты надоели.
– Ну, приехали! – Он остановил машину в одном из переулков рядом с площадью Маяковского, и они вышли. Зонтик он оставил в машине – дождь перестал.
Кафе понравилось Кате, впрочем, ей нравились почти все кафе. «Особенно в Вене, – подумала она. – Прошлой весной я была в Вене». Она особенно подчеркнула про себя это «я была» – это значило, что Димы с ней там не было. «Бог с ней, с этой нейтральной Австрией! – махнул он рукой. – Ты экзотики не любишь, я знаю. Тебе Европу подавай, старую прогнившую Европу. Отсталая женщина!» Но отсталая женщина получила тогда ни с чем не сравнимое удовольствие – тем более что пляжи в субтропиках были для нее удовольствием сомнительным – вечно мучилась с покрасневшими плечами. В Австрии эта опасность ей не угрожала. Там ей не угрожало ничто – ни настойчивость Димы, иной раз превращавшая отдых в кошмар, ни мысли о доме (она постоянно помнила об Игоре, когда рядом был любовник). Катя переходила из одного кафе в другое, часами сидела в кондитерских, пробуя разные сорта кофе, любовалась дворцами, театрами, сказочными, какими-то голубоватыми мостовыми, так что ей иной раз казалось, что она идет не по земле, а по небу. На несколько дней она забыла обо всем, успокоилась, стала медлительнее в движениях, и вовсе не потому, что стерла в конце концов ногу (туфли она любила на высоких каблуках, а мостовая для них не предназначена). «Но это был единственный мой одинокий отдых за весь прошлый год, – подумала она. – Впрочем, я и его не заслужила. Ничего я не заслужила, чего же я хочу от жизни?»
Дима прервал ее размышления, придвинув к ней чашку кофе и рюмку коньяку:
– Очнись! Посмотри на здешние пирожки!
Пирожки были горячие, золотистые, из слоеного теста, с начинками из грибов, мяса, кураги, лимонной корки… Катя принялась за них, внезапно ощутив зверский голод. За весь день она ничего не успела перехватить – когда вернулась из Мытищ в бюро, ее уже ожидали посетители. Приканчивая третий пирожок, она снова удивилась, что Дима выбрал такое тихое, уютное, но в общем-то не слишком шикарное кафе. Обычно он устраивался в местах пошумнее и побогаче. А здесь атмосфера была совсем семейная, горели оранжевые, как апельсины, лампы, стояло несколько столиков и тихо играла музыка.
– Кто показал тебе это место? – осведомилась она, выливая коньяк себе в кофе. «Здесь не Вена, можно не церемониться, – подумала она. – Вот там такой жест показался бы варварством, кофе там – настоящее произведение искусства».
Дима удивился ее вопросу:
– Как – кто? Знакомые!
Знакомые у него каждый день появлялись новые, так что вопрос Кати на самом деле был неуместен. Она отпила из своей чашки и вздохнула:
– Хорошие у тебя появились знакомые, побольше бы таких. А то все таскаешь меня в какие-то кабаки с дурной репутацией, и только потому, что это престижно. А я к концу дня лыка не вяжу. Хочется тишины.
– Ну, если хочешь, можем всегда сюда ездить… – Он пожал плечами. – А насчет лыка… Пора бы и отдохнуть. Давно мы вместе нигде не были.
«Опять „мы вместе“! – расстроилась она. – Скоро у меня отпадет всякое желание отдыхать». А вслух сказала:
– Сейчас не время куда-то ехать, надо быть в Москве, самый сезон начался.
– Ну, не учи меня жить! – фыркнул он. – Как-нибудь смотаемся в страну покруче. Что скажешь насчет Индонезии? Необитаемые острова?
– Ты все еще носишься с этой робинзонадой? Ты хоть понимаешь, сколько это будет нам стоить? Где ты возьмешь необитаемый остров, кто тебе даст там развернуться?
– Я все уже узнал, – молниеносно ответил он. – Надо договориться с тамошними чиновниками, и они сдадут нам парочку островков в аренду. Там же сплошная дичь, ни хрена нет никакой цивилизации! А мы там построим бунгало, причал, наладим маршрут, вложим деньги в экономику страны, получается!
– Маршрут, причал! – передразнила она его. – Тогда это получается уже не совсем необитаемый остров! Ты, кажется, говорил о совершенно диком месте? Ну и высаживай своих клиентов на голый берег!
– А, тебя пугают расходы на постройку, – понял он. – Но это чепуха, местными силами все обойдется куда дешевле. Они будут просто счастливы. Там дешевая рабочая сила.
– Итак, мы заболели Индонезией… – смирилась она с его напором. – Я уже знаю, если ты за что-то возьмешься, тебя за уши не оттащишь!
– Именно! – торжественно заявил он. – И к тебе это тоже относится! Я тебе всегда это говорил, и ты еще убедишься, что я был прав!
– Я не остров, мне причал не нужен, дешевая рабочая сила тоже, – ответила она, отводя глаза. – И с какими чиновниками в моем случае ты собираешься договориться?
– А вот и нет, ты в корне не права! – возразил он. – Ты и есть самый настоящий необитаемый остров. Всегда им была. А чиновники… – Он постучал себя пальцем по лбу. – Они у тебя тут, в голове. И надо сказать, соображают неплохо!
– Ты намекаешь, что я все делаю по расчету? – напрямую спросила она. – Иными словами – меня можно купить? Построить себе бунгало, приобщить к цивилизации? Стоит только дать взятку, да?
– Ты кричишь, – испугался он. – На тебя уже смотрят.
– Плевать. – Она прикусила губу и залпом допила свой кофе. – Вези меня домой. Или нет, я доберусь сама. Счастливо!
Она попыталась встать, но он прижал ее руку к столу. Его глаза стали серьезными. Катя же была вне себя от возмущения. Теперь на них действительно смотрели.
– Перестань! – попросил он. – Я сказал глупость, прости меня. Ну, чего ты хочешь? Мотался весь день, устал, ты смотришь как неродная… Ну сядь, посиди немного… Сейчас я отвезу тебя домой.
Она опустилась на место, проклиная свое малодушие. «Если я хоть раз встану и уйду, мне будет легче с ним бороться, – сказала она себе. – Но я не встаю и не ухожу. Молчу и слушаю его извинения. Так каждый раз. Он прав, меня купить можно. Только не пирожками».
– Ладно, я тоже вспылила, – призналась она. – Скажи лучше, как съездил к непальцам?
– А, нормально!
– А зачем они понадобились тебе? – допытывалась она. – Непал – это же горное королевство, насколько мне известно. Это не остров, ни с какого боку! Решил изменить профиль фирмы?
– Да нет, я там был по личным вопросам, – протянул он. – К нашим турам это пока не имеет никакого отношения.
– Темнишь! – Она покачала головой. – Ладно, не хочешь говорить – не надо. Я бы лучше поговорила о Кубе.
– Забудь! – Он махнул рукой. Жадно затянулся сигаретой и раздавил ее в пепельнице. – Это не твоя забота. Я подберу группы.
– Сам?
– Сам!
– «Это не твоя забота», – передразнила она его. – Это мое дело, ты мне за это деньги платишь. Я думаю, что никакого успеха такая программа иметь не будет. Что народ хочет увидеть на Кубе? Мулаток на пляжах Наутик, курорт Варадеро, танцы, шманцы, обжиманцы! А что ты предлагаешь взамен этого? Какую-то дичь, заброшенный мыс, какая-то, прости Господи, пиратская бухта…
– Народ хочет пиратскую бухту – и я иду ему навстречу! – Дима искренне оживился. Кубинский проект был его главным детищем этого сезона, никто не сочувствовал ему, все пророчили неудачу, но тем сильнее он загорался своей идеей. – Главное – не быть банальными! Если все предлагают одно и то же, надо предложить что-то качественно иное.
– И прогореть, – заключила Катя. – Ладно, с тобой каши не сваришь. Сам будешь ее расхлебывать. Да, знаешь, кого я сегодня видела?
Она решила не скрывать своего визита в Мытищи. «Не муж он мне, никто! – подумала она с каким-то мстительным чувством. – Не обязана я беречь его чувства, пусть поревнует, если хочет, права-то на это у него все равно нет и не будет».
– Кого? – встревожился он.
– Лику. – Она полюбовалась произведенным эффектом – Дима вытаращил глаза, и теперь казалось, что они вот-вот выпрыгнут из орбит.
– Кого-кого? – переспросил он. – Какую еще Лику?
– Ну, Вальковскую. Забыл, что ли? Хотя ты мог и забыть, вы, кажется, не виделись после школы… Лика, рыжая такая, ну? Из нашей французской группы…
– О Господи… – протянул он наконец. Глаза приняли более-менее нормальный размер. – Вот ты о ком! Я-то думал, кто-то из банка…
– При чем тут банк? – удивилась Катя и тут же вспомнила, что в банке, где Дима хранил деньги фирмы, тоже была некая Лика, дама лет сорока пяти. – Нет, в самом деле, ты совсем зашился со своей работой. Скоро забудешь, с кем в школе учился.
– Я уже и забыл… – проворчал он. – Честно говоря, все это теперь так далеко… А ты молодец, еще поддерживаешь отношения! И что же Лика? Как живет? И как, кстати, ты попала к ней посреди рабочего дня?
– А, вопрос хороший. Один наш клиент оказался ее соседом, телефона у него не было, и он оставил нам ее номер, чтобы мы с ним связались. Ну и пришлось мне туда поехать, разобраться с ним. Вернула деньги за путевку. Заодно и с Ликой пообщалась. А живет она паршиво.
– Н-да? – рассеянно спросил Дима.
Катя подумала, что он решает вопрос: взяла она с клиента проценты или не взяла? Если взяла, то ни в каких бумагах это не зафиксировано, значит, положит себе в карман. «Надо достать деньги и отдать ему, – подумала Катя. – Зинка тоже сегодня намекала, что надо делиться со всеми такими доходами. Шарашкина контора. Катя-воровка». Но она даже не прикоснулась к своей сумочке, и правильно сделала: Дима, когда поднял на нее взгляд, заговорил совсем не о несправедливо взятых деньгах.
– И все же, когда ты к ней ездила? Я тебе звонил. Мне показалось, что ты все время была на работе.
– Ну, я ездила не очень долго, туда-сюда, – несколько покривила душой Катя. – Хотя Мытищи – свет не ближний. А разве ты мне звонил? Зинка сказала – нет.
– Зина – дура, – коротко ответил он. – Я тебе звонил и разговаривал с ней. Она сказала, что ты работаешь с клиентом и подойти не можешь. Потом я позвонил через полчаса, и она сказала, что ты, прости, в туалете. Больше я не звонил тебе, потому что понял, что ты совсем закопалась в работу.
– М-м… – задумалась Катя. – Значит, она врет. Честно говоря, я просила не сообщать тебе, что поехала в Мытищи. Вот она и несла всякую дурь тебе по телефону. А мне почему ничего не сказала? – И она тут же ответила на свой вопрос: – Потому что ей лень было, чертовой корове, и она знала, что мне твои проверки не понравятся. Сплошная дипломатия, тайны мадридского двора.
– Но почему ты не хотела, чтобы я знал, что ты поехала в Мытищи? – раздраженно спросил он. – Тоже мне, тайна! Какие-то глупые у тебя тайны, Катя. Или ты думала, что я буду тебя ругать, что ты отлучилась с рабочего места?
– Лучше бы ты ругал, чем ревновал, – вздохнула она. – А я знала, что ты будешь ревновать. И сейчас уже ревнуешь.
– К кому? – Он закурил сигарету, сунул в карман зажигалку и встал. – Пойдем, уже поздновато… Разболелась голова, чувствую себя жутко.
– Приедешь домой, прими цитрамон, – сказала Катя, думая про несчастную зареванную Лику. – Помогает, как ни странно. Копеечная таблетка, а пользы – на миллион.
– Не в цитрамоне дело…
Они вышли на улицу, и она удивилась, заметив, как его передернуло. «Замерз, что ли? – подумала она, садясь рядом с ним в машину. – Но почему бы ему замерзнуть, ведь он совсем не промок под дождем. А ветер не такой уж холодный. Я-то не мерзну, а я мерзлячка. И вид у него совсем больной».
Внезапно Дима оглушительно чихнул. Потряс головой и тут же пошел на обгон идущего впереди автомобиля. Катя терпеливо выдержала эту изнурительную операцию, и когда Дима победил и вырвался вперед, на свободное пространство, заметила:
– Когда ты умудрился простудиться? Тебе надо срочно залезть в ванну. Иначе полетит вся твоя Куба и робинзонада ко всем чертям.
– Ничего страшного. – Он мрачно смотрел прямо перед собой. – Мне наплевать, мне просто обидно, что от тебя человеческого слова не услышишь. Другая бы пожалела, что ли. А ты как доктор – прими таблетку, ложись в ванну, иначе не сможешь работать.
– Тем и отличаются необитаемые острова, – пробормотала Катя, глядя в окно. – Не слишком-то там весело.
Они молчали, и когда он довез ее до дому, попрощались отрывисто и прохладно.
Муж был дома, но навстречу Кате не вышел. Она мельком взглянула на часы. «Да, поздно, – отметила. – Но это в порядке вещей. Его-то я упрекаю, а сама…» Она сбросила туфли и заглянула к нему в комнату. Он лежал на диване и смотрел телевизор. Свет был потушен, и его лицо в отблесках экрана казалось зеленоватым, почти мертвым. Он едва повернул голову в ее сторону:
– Привет. Тебе звонила какая-то женщина.
– Кто? – спросила Катя. – Не Ирка, нет?
– Ее голос я знаю. Другая. Она просила тебя позвонить ей. Оставила телефон.
Катя прочла номер на бумажке, которую подал ей Игорь.
– Так ведь это Ира, – пожала она плечами. – Ее номер.
– Ну, может быть, и она, – вяло отозвался он. – Может, не узнал. Голова болит. Кажется, я простудился.
– Да что вы все как сговорились, – вздохнула Катя. – Прими что-нибудь. Бисептол выпей. Две таблетки. Промок, что ли?
Только тут она заметила на стуле его одежду. Под стулом была небольшая лужица – судя по ней, Игорь вымок до нитки.
– Повесил бы в ванной. – Она пощупала скомканные брюки. – Все испортится.
– Прости, я сейчас…
Он сделал движение, чтобы подняться, но она остановила его. Ей стало почему-то жаль мужа.
– Лежи уж. Сама повешу. Давно она звонила?
– Час назад.
Катя развесила мокрую одежду в ванной на батарее и отправилась в кухню звонить. Тут же отозвалась какая-то женщина. Это явно была не Ира, и Катя очень удивилась. Ира жила одна, с сыном.
– Здравствуйте, Иру можно позвать? – осторожно спросила она.
Женщина на секунду утихла и вдруг сказала каким-то неестественным голосом:
– Вы – Катя? Подруга Иры?
– Да, – насторожилась она. – Простите, с кем я говорю?
– Это ее мать, – сказала женщина. – Я знаю, вы были ее подругой. Ира умерла.
Трубка едва не выпала из рук. Ей показалось, что она плохо поняла свою собеседницу.
– Как вы сказали? Ира…
– Умерла, – повторила та, и Катя ясно расслышала, как у женщины дрожит голос. – Вчера вечером.
– Но… Господи, как же так?! Ведь вчера я стриглась у нее! – В следующий миг Катя поняла всю нелепость своих слов. «Как будто это что-то значит, стриглась я у нее или нет…» Она без сил опустилась на стул и теснее прижала трубку к уху. – Как это случилось?! Ира ведь ничем не болела…
– Нет, не болела. Ее убили ночью в подъезде.
– Не может быть, – прошептала Катя. – Как это случилось? Она куда-то вышла ночью?
– В кармане нашли пачку сигарет, она выкурила всего одну, – монотонно твердила женщина. – Она, наверное, вышла за сигаретами, а на обратном пути ее… – Тут она зарыдала.
Этого Катя вынести уже не могла:
– Вы там одни? Я могу сейчас приехать! Где Ира?
– Как – где, на вскрытии, – прорыдала женщина. – Я тут с мальчиком. Ее нашли соседи, ночью. На первом этаже. Сволочи!
«Она не соседей имеет в виду, конечно… – потерянно подумала Катя. Все услышанное пока никак не укладывалось у нее в голове. – Надо ехать, мать в истерике. Мальчик остался! Три года, остался один… Ирка! Какой кошмар!» И она твердо сказала:
– Я сейчас приеду. Мы с Ирой правда были подругами, я и постараюсь вам помочь, чем смогу. Через час я могу быть у вас. Мне приезжать?
– Если можно… – Женщина с трудом подавляла рыдания. – Если можно! Я сойду с ума! Что мне с мальчиком делать?!
– Я еду! – быстро сказала Катя, положила трубку и бросилась в комнату к мужу: – Вставай! Нужна машина, Ирка убита!
Она включила свет и только тут увидела, что лицо у мужа на самом деле зеленоватого, обморочного оттенка. Она даже испугалась, увидев его при хорошем освещении. Однако долго пугаться не приходилось, она вся тряслась:
– Игорь, прошу тебя, выпей таблетки и поедем! Там ее мать, совершенно не в себе, и сын! Представь, ее убили в собственном подъезде!
Муж смотрел на нее, не говоря ни слова. Потом он закрыл глаза и беззвучно пошевелил губами.
– Что?! – не расслышала она. – Слушай, вставай, прошу тебя!
– Я не могу ехать. – Теперь он говорил погромче. – Я правда болен.
– Ты с ума сошел? – Она потрясенно смотрела на него. – Ты понял, что я тебе сказала? Иру убили, понимаешь! Убили! Ну, ты же не пьяный, в конце концов, довезешь меня! Я понимаю, что тебе плохо, но надо ехать!
– Я не поеду.
– Я тебе поражаюсь… – Она смотрела на него и машинально качала головой. – Ты ведь ее знал, сколько раз видел! Ведь мы с ней дружили, как-никак! Тебе совершенно наплевать?
– Нет. Но я не могу ехать. Мне очень плохо. Очень. – Он говорил все громче, голос его звучал все более раздраженно. – Это твоя подруга, в конце концов. Вы вместе учились в школе? Так позови Диму. Ведь он твой личный шофер. И тоже учился с вами вместе.
Она не знала, что ответить. От волнения пропали все слова. Говорить она могла только спустя минуту. Зато и заговорила с такой ненавистью, которой еще не испытывала никогда в жизни, тем более к Игорю:
– Ладно, дорогой! Наконец-то ты заговорил по-настоящему! Отбросим все ненужные формальности, будем откровенны. Спасибо, что показал мне, на что способен. Я тебе тоже давно все показала. И знай, что эту проблему я решу в самое ближайшее время! – Она задыхалась от волнения. – Я теперь все понимаю!
– Да что ты понимаешь! – отозвался Игорь. – Ни хрена ты не знаешь и не понимаешь!
– Заткнись! – прорычала она и выскочила из комнаты. В прихожей быстро пошарила в сумочке. Нашла двести долларов и немного денег рублями. Сбегала к себе, достала еще триста долларов из шкатулки и, не прощаясь, выбежала из квартиры.
Машину удалось поймать сразу – повезло. Водитель оказался спокойным мужиком лет пятидесяти с лишним. Больше всего Катя боялась ездить в чужих машинах с незнакомыми людьми, но этот сразу вызвал доверие. Она сбивчиво объяснила ему, куда ей нужно, показала пятьдесят тысяч, и он, совершенно счастливый, повез ее на улицу 1905 года. Когда машина подъехала к знакомому дому, у нее сильно заколотилось сердце. А когда она расплатилась, вышла и направилась к подъезду, ей и вовсе стало жутко.
«Вот здесь, – сказала она себе, открыв дверь и сразу натолкнувшись взглядом на глухую стену площадки. – Здесь ее убили. Звери. Звери. Скоты, правильно сказала Лика. Все они скоты».
Мать Ирины – полная заплаканная женщина лет пятидесяти – впустила Катю по виду равнодушно, и той на миг показалось, что она приехала напрасно. Но женщина тут же начала рыдать и немедленно рассказала Кате все-все.
– Милиция в доме весь день… Я вчера ночью приехала, муж в больнице с почками. Задушили!
Последнее слово она почти выкрикнула, и Катя закрыла рот руками, боясь крикнуть тоже. Ей было дурно.
С такой смертью ей еще не приходилось сталкиваться. Умер отец, но он умер в больнице, после второго инфаркта, и она при нем в тот миг не была – сдавала государственный экзамен в МГУ. Все узнала, только когда приехала домой. Это была другая смерть, совсем не похожая на ту, которая постигла Иру, – в темном подъезде, ночью, без свидетелей.
– Задушили, – повторяла женщина. – Платком или шарфом. Что мне теперь с парнем делать?! Три года всего! Мне его надо к себе забрать, а куда я Иру привезу?! Сюда?! Не разорвусь же я… Вся родня в Воронеже, обещали приехать…
– Я помогу… – Катя вспомнила про деньги, но постеснялась пока их доставать. – Я помогу вам. Но скажите – почему?!
– А никто не знает… – Женщина отчаянно махнула рукой. – Сказали, не изнасилование. Не кража – все деньги в квартире лежали… А ключи у нее были в плаще, их не взяли, сюда не поднялись! А могли бы, и что тогда бы с Мишкой было?!
– Да… – прошептала Катя. – Он спит?
– Что ему… Спит. Не знает.
– Как же?!
– Так он в садике был днем, пришлось вот забрать, ночной группы там нет. Я бы пока его в ночную группу отдала, да никак. Убили ни за что!
– И ничего не взяли? – Катя мучительно пыталась представить себе это убийство. Кому, кому понадобилось убивать Ирину, если ее не собирались грабить? Она носила золото, хорошо одевалась, деньги у нее всегда водились, но раз ничего не взяли… – А кольца?
– Тут, все тут! Ну зачем, зачем?!
– Непонятно.
– Какой-то маньяк, просто взял и задушил! – Женщина заговорила потише. – Но ведь не изнасиловал! И ничего не взял…
– С ума сойти… – пробормотала Катя. – Но такое тоже бывает. Бывает, что и просто так убивают, ничего не берут.
Женщина вдруг вытерла слезы и поманила Катю, чтобы та пригнулась.
– Если я скажу, что он взял, вообще с ума можно сойти! Он взял ее трусы!
– Что?!
– Трусы! – отчеканила женщина. – Снял с нее трусы и больше ничего! А на шее у нее была золотая цепочка, такая тонкая… Она вся отпечаталась… Когда он ее душил. И разорвана. Ну, мог не заметить, но это все равно чепуха. Зачем нападал-то?! Из-за трусов?! Да ведь колготки ей спустил, не поленился, до колен спустил! И взял трусы! Я ее как увидела там – сразу подумала: все, изнасиловали мою Ирочку… – Она тяжело задышала. – Но говорят, что нет.
– Маньяк, – твердо сказала Катя. – Это точно. Сколько таких случаев! Им иногда и не надо насиловать, они просто так убивают. И что-нибудь на память берут, это тоже известно.
Женщина закурила и предложила сигарету Кате. Та отказалась и продолжала раздумывать. Сказывалась журналистская привычка – сопоставлять факты, обращать внимание на мельчайшие детали. «Детали, – говаривал ей отец, – детали, вот что бывает самым интересным. Происшествия всегда одни и те же, а вот детали всегда иные. И читатель ищет именно их. Он хочет знать, во что был одет человек, какой пуговицы у него не хватало, чем болела его бабушка и сколько раз он ездил на курорт. Важно все». «Важно все, – повторила про себя Катя и подумала, что же показалось ей невероятным в словах женщины. А что-то показалось, тут у нее память была цепкая. – Это очень странно… – повторяла она про себя. – Это очень странно…» И вдруг она поняла.
– Да как же он снял трусы, если не снял колготки?! – воскликнула она, уже немного позабыв, что перед ней находится мать убитой и выражаться следует осторожнее. – Ведь никак не получится!
– Что? – переспросила женщина. – Почему? Колготки он снял!
– Вы сказали – спустил, – поправила ее Катя. – Я вас верно поняла? Колготки были сняты не полностью, вы говорили – до колен? Но пока колготки оставались хоть на какой-то части ее ноги, трусики он снять не мог! Никоим образом!
Женщина призадумалась и в конце концов растерянно кивнула:
– Ну, верно. Только их нет.
– Не надела? – предположила Катя. – Такое возможно?
– Ирка-то? Да нет, она всегда за собой следила. Белья этого у нее было… – Женщина покачала головой. – Нет, этого не было. Была в трусиках, а осталась без. Точно могу сказать, в каких она была, я так и следователю сказала.
– Да как вы можете это знать? – удивилась Катя. – Ведь не угадаешь.
– С ней – угадаешь! – заверила ее женщина. – Трусики были белые, кружевные, с красным бантиком спереди.
– Откуда вы знаете? – недоумевала Катя. – Да еще так точно?
– Да она всегда носила гарнитуры, – пояснила та. – Так и покупала – в одной упаковке лифчик и трусы. Лифчик был белый, кружевной, с красным бантиком спереди, и трусики – такие же. По-другому у нас не бывает. Я следователю сразу сказала – раз так, ищите белые, кружевные, с бантиком.
– Ну да, единственная улика, – вздохнула Катя. – Значит, он их срезал, а не снял. Ножницами или ножом… Специально охотился. Да уж, убили ни за что, за тряпку! Мальчику-то скажете?
– Да вот не знаю, пока помолчу, а потом, конечно, скажу. Боюсь я. Парень ее любил как не знаю кого. Меня вот нет. – Женщина вздохнула. – Ну, ясно почему, меня и сама она не слишком-то обожала. Поссорились мы еще тогда, когда она залетела непонятно от кого. Я ее спрашивала: «Ну хоть знаешь, кто отец? Ты от кого рожать собралась?! Какие твои годы?! Тебе не тридцать пять, когда уже все равно, девка молодая… Охота обузу брать!» Она: «Нет, буду рожать, не твое дело, сама воспитаю». – Она поспешно закурила и продолжала: – Я больше не вмешивалась. К ней с добром, а она с дерьмом.
«Ай да мамаша! – подумала Катя. – Так ли ей нужна моя помощь? Может, дать деньги и пойти пока? На похороны приду… Нет, сейчас уходить неловко. Парня жалко. С такой бабушкой ему придется невесело». А бабушка рассказывала, энергично помахивая сигаретой:
– Не нашлось на нее нормального мужика, вот досталась маньяку! Все, как я и говорила: не гуляй с кем попало! Теперь будут искать среди ее знакомых. Записную книжку забрали с телефонами. Твой на обоях был записан. Над телефоном, карандашом. Только твой и был. Меня спрашивали, кто ты, я рассказала, что школьная подруга. Тебя тоже допрашивать будут.
– Да уж, конечно. Только я про ее знакомых ничего не знаю. Особенно про мужчин. Она не откровенничала на эти темы.
«Да уж, это не Лика, – подумала она. – Лика бы все сразу выложила. Ира была скрытная, замкнутая. О пустяках поболтать – пожалуйста, о Марлен Дитрих там или о косметике, о парфюме… О шмотках тоже и о белье, точно, теперь вспомнила, она обожала рассказывать, какое белье купила, за сколько и где. Это было ее хобби в каком-то смысле. И вот как оно закончилось. Нарочно не придумаешь! Кто-то тоже, оказывается, любил женское нижнее белье настолько, что убил из-за трусиков Иру».
– Мама! – раздался вдруг из комнаты испуганный детский голос. – Ма-ам!
Катя вздрогнула и посмотрела на женщину. Та торопливо вышла из кухни, и спустя мгновение в комнате послышались увещевания:
– Ты что не спишь? Куда вылез? Давай я тебя уложу. Ну, давай…
– Где мама? – захныкал сонный ребенок. – Там?
Катя задержала дыхание. «Он принял мой голос за голос матери, – поняла она. – Я сойду с ума. Вот так все кончается. Тот, кто ее убил, не подумал об этом вот голосе. Да наплевать было на ребенка тому, кто это сделал! Нет, это не скотина! Это хуже! Это нелюдь!»
– Мама в Воронеж поехала, к Наде, – сухо отвечала женщина. – А тебе велела вести себя хорошо. А ты капризничаешь, не слушаешься бабушку.
Ребенок замолчал, видимо, поверил. Еще что-то тихо спросил, а потом замолк окончательно, – наверное, уснул. Женщина вернулась в кухню.
– Спит, сирота. – Она снова вытирала слезы. – Привалило мне счастье на старости лет. Вместо внука сын оказался, теперь все будет на мне.
– Если бы удалось отца найти, он мог бы помогать, – неуверенно предположила Катя.
– Если бы удалось его найти, я бы ему, скотине! – в сердцах сказала та. – Не знаю, что это за птица такая, но перья ей я повыдергала бы! Сдается мне, он даже не интересовался, есть у него сын или нет.
– Тогда труднее… – кивнула Катя. – Сейчас мужики не особенно щедры на алименты. Поди добейся!
– Вот-вот… – вздохнула женщина. – Ну что ж, спасибо, что пришла. Есть, значит, у Иры друзья. На похороны я тебя позову, ты уж мне помоги! Руки отвалятся, да еще это следствие…
– Конечно, я помогу! – в который раз пообещала Катя. – Можно я позвоню от вас? Мне все же надо ехать, завтра на работу… Мой телефон у вас есть, и возьмите еще этот… – Она быстро написала номер на листочке, вырванном из блокнота. – Я могу быть и там.
– Работа? – спросила та.
Катя только покачала головой. Она набрала тот самый номер, который написала матери Ирины, и дождалась, когда ей ответит знакомый голос.
– Дима? – спросила она. – Не спишь еще? Послушай, тут такое дело… С Ирой случилось несчастье. С какой Ирой? Ну, с Ардашевой, Господи! Я тебя прошу, приезжай и забери меня отсюда. Да. Да. К тебе. Все расскажу по дороге. Не хочу по телефону. Да, изменилось. Да. Жду.
Через сорок минут Дима посигналил под окнами. Они уговорились, что подниматься наверх он не станет, иначе разговоры с матерью Ирины могли затянуться очень надолго. Катя попрощалась, отдала деньги (они были приняты как неожиданный дар судьбы, хотя после Иры должна была остаться сумма немаленькая). Но Катя решила не торговаться с чужим несчастьем, несмотря на то что женщина эта становилась ей все больше и больше несимпатична.
– Вот такие дела… – закончила она через час рассказ о случившемся.
Она сидела в глубоком удобном кресле, держала в руке пустую рюмку, резко пахнущую коньяком, и смотрела куда-то невидящими глазами. Дима лежал на широкой кровати, часто сопя и вздыхая, время от времени вытирая нос платком. Вид у него был совершенно больной, и путешествие к дому Ирины ему здоровья не прибавило. «И все же он не отказался, – думала Катя. – Приехал почти сразу же, значит, гнал как сумасшедший. А почему? Потому что понял, понял, что я сдаюсь. Да и как мне не сдаться? Как не сдаться, когда Игорь отколол такую штуку?! Дима точно так же болен, как и он, но приехал, стоило мне только позвонить. Ну так пусть будет так! Лет ит би, как поют „Битлз“. Он сам ускорил развязку. Жалеть больше не о чем. Он не знает, где я, думает, наверное, что у Иры. Свинья! Какая свинья! Он ведь знал, что она моя хорошая подруга, и все же… Нет, от таких мужей уходят не к подругам, а гораздо дальше… Что я и сделала».
– Ложись со мной, – слабым голосом попросил Дима. – Мне так холодно. Не бойся, я не заразный. Это просто простуда.
– Просто простуда… – Катя вздохнула. – Слушай, выпей чего-нибудь, а то смотреть страшно.
– Не хочу, – послышалось из-под одеяла. – Лучше ляг со мной.
«На войне как на войне, – подумала Катя. – Пусть будет так!» Она быстро разделась, не давая ему времени рассматривать себя, и нырнула под одеяло. Как только она оказалась рядом, он крепко ее сжал в объятиях и принялся целовать. Вид и напор при этом у него были совсем не больные.
– Так ты комедию ломал? – поняла наконец Катя. – Что-то мне кажется, ты себя чувствуешь лучше, чем я!
– Прекрасно себя чувствую, – шептал он, впиваясь губами в ее шею. – Замечательно! Потрогай сама!
Он схватил ее руку и заставил ее убедиться в том, что он совершенно здоров. Катя рассмеялась и удивилась тому, что совсем на него не сердится.
– Вот так, да? – Она повернулась к нему лицом и обняла за шею. – Ты знаешь кто?
– Кто? – спросил он счастливым голосом. – Да просто болван!
Он долго целовал ее, поворачивая то так, то этак, как большую красивую куклу, был совсем не порывист, как обычно, а очень осторожен и трепетен. И эта перемена в нем заставляла и ее вести себя по-другому: тихо, кротко, почти счастливо. Она узнавала и не узнавала эти черные глаза, возникавшие то у правого плеча, то у левой груди, то где-то далеко-далеко. Она не узнавала его рук, ставших внезапно такими мягкими и ласковыми. Она не узнавала саму себя. И своего чувства в последний миг она тоже не узнала. Кате даже показалось, что она ощущает все это в первый раз, что такого с ней никогда не было. И она долго лежала рядом с ним, тихая, задумчивая, удивленная донельзя.
«Что же случилось? – думала она, прикрывая глаза. – Что случилось, что… А, я засыпаю… Он меня поцеловал. Да, и вот еще раз. Пусть будет так!»
И она уснула.
А муж ее в это время не спал. Телевизор уже был выключен, в комнате было темно, да его там и не было.
Он был в спальне, где Катя так и не прибралась. Простыня, сорванная с постели, валялась на полу, со светильника был снят абажур, и резкий свет электрической лампочки заливал комнату. Игорь стоял на коленях возле распахнутого шкафа и прижимал к лицу какую-то розовую тряпку. Потом он скомкал ее и отбросил прочь. Тряпка полетела в угол, развернулась и оказалась ночной рубашкой Кати.
– Зачем, зачем… – твердил он, глядя на нее безумными глазами. – Боже мой, зачем, зачем, зачем…
…За истекший день следствию удалось установить некоторые факты. Ирина Ардашева с десяти утра пятого мая до часу дня работала в своей парикмахерской на Баррикадной улице. С часу до двух, во время перерыва, обедала с маникюршей из этого же салона в соседнем, довольно дорогом кафе. Ела люля-кебаб и пила боржоми. С двух до шести вечера не отлучалась с рабочего места, разве что на две-три минуты. Встречалась только со своими клиентами, многие – постоянные. Велась работа по установлению личностей этих клиентов. Дело облегчало то, что многие были записаны к ней на определенное время. Список нашли у нее в квартире. Там же были списки на другие дни. Они тоже были приобщены к делу. Ардашева стригла как женщин, так и мужчин, но в день своей гибели ни одного мужчину не обслуживала, как показали другие женщины, работавшие вместе с ней. В шесть часов сорок минут она забрала из детского сада своего сына и отправилась с ним домой. В семь тридцать или в семь тридцать пять она позвонила своей матери, чтобы узнать, как себя чувствует отец, лежащий в больнице. Чем она занималась далее, неизвестно, но в девять часов двадцать минут вечера ее видели у киосков возле станции метро «Улица 1905 года». Ее запомнил патрульный милиционер, который в это время стоял рядом с машиной, и знакомый киоскер (она всегда покупала сигареты в одном и том же киоске, где они были на сто рублей дешевле, чем в остальных). С киоскером она не говорила, расстроенной ему не показалась. Милиционер заметил, что к ней пытался обратиться какой-то кавказец, но она ему не ответила. Кавказец за ней не пошел. Его личность устанавливается. Когда Ардашева уходила от киосков, она курила сигарету, которую достала из купленной пачки. В пачке, найденной в ее кармане, недоставало именно одной сигареты. Окурок ее со следами помады того же цвета, что была на губах Ардашевой в момент гибели, был найден в луже во дворе ее дома. Она курила «Лаки страйк», а помада была кораллово-красной. К подъезду она шла по асфальту, так что не оставила никаких следов, впрочем, как и убийца. Лампочки в подъезде были вывернуты на площадках первого и второго этажей, отпечатков на пустых патронах много, проводится идентификация с отпечатками жителей этого подъезда. Тот факт, что в начале вечера обе лампочки были на месте и горели исправно, как утверждают многие жильцы, указывает на то, что убийство было спланировано заранее, преступник успел подготовить территорию. Судя по состоянию одежды и ногтей жертвы, сопротивление она оказала минимальное, – видимо, была взята врасплох, в темноте. Задушена петлей мягкого типа, предположительно – шелковым платком или шарфом. На шее у Ардашевой была золотая цепочка, которая в момент удушения порвалась. Цепочка была найдена в складках одежды. Убийца ее или не заметил в темноте, или просто не снял. Денег при Ардашевой не было, но были ключи от квартиры, которыми убийца не воспользовался. Светлые колготки жертвы были спущены им до колен, – видимо, сперва он хотел их снять, потом от этой попытки отказался. Трусики исчезли – судя по общему состоянию одежды и нескольким царапинам на левом бедре женщины, были срезаны тупыми ножницами по боковым швам. Ардашеву нашли соседи, которые вошли в подъезд в десять часов пятнадцать минут того же вечера. Они просто споткнулись о ее труп, не заметив его в темноте. Позвонили в милицию, позвонили матери убитой. Наверх, в квартиру Ардашевой, поднялись в десять часов тридцать пять минут. Ребенок все еще спал.