Вы здесь

Привет, меня зовут Лон. Я вам нравлюсь? Реальная история девушки из Таиланда. II. Бангкок – мой новый дом (Дерек Кент, 2012)

II. Бангкок – мой новый дом

Прибытие

В свои тринадцать лет я уже знала домашний и крестьянский труд. Но я понятия не имела, чем займусь в Бангкоке, и мне было очень-очень страшно. Я не могла себе представить, что ждет впереди, но твердо решила, что в бедности больше жить не буду.

Несмотря на свои юные годы, я не собиралась позволить невежеству и предубеждениям матери встать на моем пути. В глубине души я знала, что у меня есть потенциал. Моя жизнь может быть лучше, чем та, что была суждена мне в бедной крестьянской деревне. Мать волновала лишь судьба брата, которому она старалась предоставить все возможности. От меня с сестрами требовалось сидеть дома да ухаживать за животными и небольшим участком земли. Тяжелый труд, физическое и эмоциональное насилие заставили меня снова, в последний раз, сбежать из дома. Я не собиралась всю жизнь провести в Убоне, став бесправной и забитой крестьянкой. Я родилась не для крестьянской жизни и не для того, чтобы меня били и притесняли. А самое главное – я родилась не для того, чтобы быть бедной!

Я купила за девяносто пять батов самый дешевый билет на автобус с вентиляцией, в котором мне предстояло ехать десять часов. Поездка на автобусе с кондиционером обошлась бы в сумму, которую можно было заработать за три дня в Бангкоке. Впрочем, кондиционер я видела всего пару раз в жизни, когда заходила в дорогие магазины, где все равно ничего не могла купить. У меня было очень мало денег, и каждый бат казался мне едва ли не золотым.

Мать сунула мне триста батов и велела больше не показываться ей на глаза. Все винили меня в смерти отца. Я и не собиралась возвращаться – по крайней мере, в те беспросветные условия, из которых уже несколько раз убегала. Я рассудила, что вполне заслужила эту жалкую сумму, и даже намного больше. Моя трудовая жизнь началась еще до школы. Я вообще не помню времени, когда бы ни работала. А еще я решила, что не останусь в Убоне до конца своих дней. Там ни у кого не было достойного будущего. Но важнее всего, что будущего в Убоне не было у меня!

Я приехала в Бангкок вечером. У меня оставалось двести пять батов – все, что отделяло меня от голода. Я не могла позволить себе даже дешевую гостиницу. В ту первую ночь я ночевала на автовокзале; только жужжащие москиты составляли мне компанию. Я выуживала из мусорных бачков выброшенную кем-то еду и допивала остатки воды из бутылок. Мне некуда было идти, я никого здесь не знала. Я была маленькой девочкой, заблудившейся в огромном, деловом, людном и космополитичном Бангкоке – в городе, который, как мне вскоре предстояло узнать, был секс-столицей мира. Этот город стал моим новым домом.

До своего приезда сюда я ни разу не видела лифта и не ездила на эскалаторе. Торговые центры и офисные здания поражали меня своими размерами. Улицы были запружены тысячами машин, пикапов, дряхлых красных автобусов с вентиляцией – и сверкающих синих, с кондиционерами; все они двигались бампер к бамперу и сеяли хаос. Серо-черные выхлопные газы загрязняли воздух, а оглушительный шум тысяч клаксонов разрывал барабанные перепонки. Десятки мотоциклов возглавляли потоки машин на каждом перекрестке, а множество пешеходов отважно лавировали, уворачиваясь от движущегося транспорта, при переходе улицы. Ни водители, ни пешеходы не обращали особого внимания на светофоры. Казалось, тайцы передвигаются, глядя только прямо перед собой и не заботясь о своей безопасности. Фаранги[1] вели себя осторожнее.

Я никогда прежде не видела такого огромного скопления людей и такого количества уроженцев самых разных стран. Здесь были африканки, одетые в разноцветные цветастые платья до щиколотки, с головными повязками в тон. Женщины из Восточной Индии в своих эротичных шелковых сари и зауженных на лодыжках брючках, обнажавших смуглые животы. Мужчины-сикхи в традиционных белых тюрбанах; арабы в накрахмаленных длинных белых одеяниях на пуговицах; американские и европейские туристы в привычных джинсах и футболках. Я в своей крестьянской рубахе и мешковатых штанах выглядела так, будто только что явилась из тайского захолустья – впрочем, так оно и было.

Я никогда не видела, чтобы такое множество людей так быстро двигалось по людным торговым улицам, никогда не слышала такого разноязычного говора. Ничто в тихом и хлопотном быте далекой тайской деревни не могло подготовить меня к новой жизни, в которой было столько неведомого. В Убоне я видела Бангкок по телевизору, а также успела познакомиться с его окраинами, пока жила здесь с родителями.

Но теперь это было не телевидение. Я стояла на пороге новой жизни посреди сумятицы и сутолоки этого экзотического города. Мои чувства в тот момент мог понять только другой человек, приехавший из маленькой, первобытной и нищей деревеньки одной из стран «третьего мира»; человек, который впервые в жизни попал в центр современного мегаполиса. Я была взволнована, утомлена и голодна, но сильнее всего было чувство страха!

У меня было очень мало денег – и ни друзей, ни родственников, ни жилья в этом огромном городе. Чтобы выжить, я начала просить милостыню. Я узнала, что у туристов можно выпросить намного больше денег, чем получить на настоящей работе. Ночуя на улице, я познакомилась с женщиной, которая пристроила меня нянькой в семью высокопоставленного полицейского. Оказалось, что он держит бар в Патпонге – самом большом развлекательном районе «красных фонарей». В свободное от домашней работы время я начала убирать в баре. Но вскоре мой хозяин потребовал, чтобы я сделала выбор: либо заниматься уборкой в баре, либо нянчить его детей. Я выбрала бар, поскольку зарабатывала там больше. Я приехала в Бангкок за деньгами, чтобы получить прощение родственников, которые считали меня причиной гибели отца.

Бунтах больше не существовало. На свет появилась я – Лон. Я найду способ искупить вину Бунтах перед семьей. Тогда мы с ней сможем вернуться домой.


Клуб «Какаду»

Я начала работать уборщицей в клубе «Какаду» – гоу-гоу баре, популярном у мужчин-фарангов. Там было много девушек из Исана, говоривших на моем диалекте. Я мыла полы и убирала за секс-туристами, зарабатывая по полторы тысячи батов за двадцать восемь рабочих дней в месяц, плюс доля от чаевых – тысяча батов. В Убоне я никогда столько не зарабатывала. Я могла каждый месяц отсылать родственникам не меньше тысячи батов. Это была одна из причин, которая привела меня в Бангкок.

Тайцы и многие другие азиаты мыслят себя не отдельными личностями, а членами семьи. Эта привязанность – часть нашей «индивидуальности» (или ее отсутствия). Мы не просто члены своей семьи, мы неотделимы друг от друга. Только в семье мы можем быть индивидуумами. Мы вместе составляем индивидуальную общность; мы способны выжить только как семья.


Мне 14 лет.


Итак, я зарабатывала в общей сложности две с половиной тысячи батов в месяц – неплохое начало. Но моя семья была отчаянно бедна. Отец умер, и у меня оставались две младшие сестры, которых надо было обеспечивать. Я хотела, чтобы у них была возможность учиться; чтобы у них была лучшая жизнь, чем у меня. Я должна была зарабатывать больше.


Другие «труженицы» Патпонга

Патпонг – самый популярный район «красных фонарей» в Бангкоке, да и во всем мире. Его трудно описать так, чтобы было понятно непосвященному. Он состоит из двух длинных кварталов: «Патпонг-1» тянется почти на двести метров; а «Патпонг-2» – на сто. Вдоль каждого из них по обеим сторонам улицы стоят бары на открытом воздухе, стрип-бары гоу-гоу, диско-клубы и секс-шоу. В этих двух кварталах «продажного секса» почти три тысячи молодых женщин ежедневно рассчитывают встретить мужчину на час, на вечер или, как надеются некоторые, на всю жизнь. «Каждую неделю одна девушка из Патпонга выходит замуж за иностранца»{1}.

Гоу-гоу и бары бывают самых разных размеров: в одних работает всего десяток девушек, в других – до сотни. В каждом гоу-гоу есть и другие работники. Мы – уборщицы, бартендеры, официантки и привратницы. Официально мы еще не начали встречаться с мужчинами. Мы живем на зарплату в полторы тысячи батов в месяц плюс чаевые со столиков – еще около тысячи батов. Мы не считаемся частью «азиатского экономического чуда». Неофициально же некоторые девушки, сами того не понимая, вступают на путь, ведущий к саморазрушению.

У одних рабочий день начинался в два часа дня и заканчивался в полночь. Другие приходили к семи вечера и работали до трех ночи. Мы наводили порядок после предыдущего вечера. Час или два отмывали разлитое пиво. Потом перестилали постели в «почасовых» номерах и мыли ванные комнаты. После этого нужно было отправляться в бар и таскать сотни пивных бутылок, нарезать ломтиками ананасы и лимоны, мыть посуду и выполнять прочую неквалифицированную и неприятную работу. Посетители баров напивались, проливали пиво, повсюду оставляли следы рвоты. Я не против того, чтобы убирать обычную пыль и грязь, но это была отвратительная работа, и меня от нее тошнило. Танцовщицы получали много, иногда в двадцать раз больше меня, и им не приходилось возиться с грязью. Вскоре я поняла, что «настоящие» деньги в баре зарабатывают не уборкой. Мне хотелось иметь столько же денег, сколько получают танцовщицы, и я была готова на все, чтобы их заработать!

Я была девочкой-подростком из глухой деревни, и все происходящее казалось мне дикостью. Привлекательные девушки в бикини и без соблазнительно танцевали на сцене и позволяли себе то, чего я никогда прежде не видела – даже по телевизору. Ни одна девушка в Убоне не одевалась – и не раздевалась – так, как они. Ни одна девушка в Убоне не носила купальника. Вместо купальников мы, отправляясь на реку, надевали обрезанные джинсы и футболки. Ни одна девушка в Убоне не извивалась вокруг шеста, медленно ласкаясь об него обнаженным телом. Я не могла понять, как эти девушки могут снимать с себя одежду на глазах у посетителей-мужчин и так провокационно танцевать. Я была потрясена! Мне просто не верилось, что девушки из моей деревни, из моей провинции, мои исанские «сестры» могут позволять себе такое поведение. Но они делали это – обвивались своими красивыми загорелыми телами вокруг шестов, исполняли дразнящие движения и «танцы на коленях» – и зарабатывали кучу денег. Гоу-гоу-герлс работали по семь часов в день, каждую неделю им давали один выходной. Они танцевали по пятнадцать-двадцать минут в час; остальное время болтали с посетителями и пытались продать свои услуги на ночь. Те, кому не удавалось заарканить клиента, после закрытия бара или гоу-гоу отправлялись в «Термы»[2].

В Бангкоке, Паттайе, на Пхукете, в Кох Самуи и Чиангмае клиентов-туристов стремятся обслужить около тридцати тысяч тайских девушек. На Филиппинах, в Индонезии и Камбодже таких еще десятки тысяч; и это только те, кому «повезло» встречаться с иностранцами, а не с местными мужчинами. В борделях Таиланда работает около четырехсот тысяч проституток. В других странах Юго-Восточной Азии миллионы женщин встречаются с местными мужчинами за «карманные деньги» или просто за выплату семейных долгов с огромными процентами. Родители могут получать от пятисот до пяти тысяч батов за то, что дочери работают проститутками в течение нескольких месяцев или намного дольше – иногда до самого конца их короткой и трагической жизни. Мне невероятно повезло, что меня не постигла такая судьба.

«Термы»

«Термы» – точь-в-точь дрянной бар из какого-нибудь американского фильма. Он не похож на типичные бары, какие встречаются в США или Европе. Одно из отличий – очень низкие потолки, высотой всего двести сорок четыре сантиметра. Поскольку мой рост – сто сорок пять сантиметров, для меня это не проблема, но сигаретный дым висит здесь ниже, чем в гоу-гоу клубе. И туристы, и тайские бар-герлс много курят. От дыма тошнит и мутится в голове. В Убоне девушки не курили, но в Бангкоке они начинали курить. В «Термах» было полным-полно привлекательных, юных, сексуальных женщин, в основном уроженок Исана, – женщин, которые приходили сюда с единственной целью: подцепить мужчин-туристов.

«Термы» можно назвать баром «для полуночников». Массажный салон на втором этаже открыт с полудня до полуночи. Когда он закрывается, в баре становится людно. Потом, около двух ночи, когда перестают работать местные гоу-гоу, многие танцовщицы приходят сюда, чтобы найти партнера на ночь – туриста или экспата[3]. Делали это и мои подруги. Все они работали танцовщицами в клубе гоу-гоу с семи вечера до двух ночи, и если их не забирал какой-нибудь турист, они шли искать клиентов в «Термы».

Впервые оказавшись в «Термах», я наблюдала, как девушки ловят взгляд мужчины, стеснительно улыбаются ему, медленно, но настойчиво приближаются почти вплотную, скрещивают стройные ноги, чтобы продемонстрировать свои красивые бедра. То же самое происходило и в гоу-гоу, с той разницей, что в «Термах» я не работала – по крайней мере, уборщицей. Я приходила сюда повеселиться и почувствовать мужское внимание, но не шла по стопам моих исанских сестер. Каждый вечер я с нетерпением ждала окончания смены, чтобы отправиться в «Термы». В Убоне не было ничего похожего на такое заведение.

Зачем милым юным созданиям ходить в такие места? Причина проста: эти девушки – продукт азиатской нищеты. Их поведение – прямой результат низкой ценности женщины в Таиланде и во всей Юго-Восточной Азии. Даже сейчас, в XXI веке, «в Бангкоке ежедневно бросают шесть младенцев женского пола». В моем случае более чем достаточной мотивацией были бедность моей семьи и потребность вновь завоевать любовь родственников.


Кого может заинтересовать 14-летняя девочка ростом сто сорок пять сантиметров и весом тридцать четыре килограмма? Мой первый клиент. Продажа девственности

Как-то раз, когда я проработала в гоу-гоу уборщицей уже около месяца, к нам пришел мужчина, который искал юную девственницу. «Молоденькая нетронутая девочка» – так звучало его условие, и он называл сумму, выходящую за рамки моего воображения. Позже я узнала, что это был далеко не единственный мужчина, который приехал в Таиланд на поиски такого ребенка.

Мама-сан[4] спросила, интересует ли меня это предложение. Секс с ним принес бы мне тридцать тысяч батов. Из этой суммы мама-сан должна была получить шесть тысяч. Я, не задумываясь, согласилась, и она договорилась о продаже моей девственности. Мне было всего четырнадцать лет. Гость представился как Ганс, сказал, что он швейцарец и ему тридцать пять лет, хотя на фотографии, которую он мне подарил, кажется, что ему ближе к пятидесяти.

Я почти не говорила по-английски и не участвовала в торге. Единственным моим ответом было «кха», или «да» по-тайски. Он заплатил мама-сан за мою невинность. Я в жизни не видела столько денег, и они могли принадлежать моей семье!

Мое сердце пело от радости, предвкушая получение денег, и дрожало от страха перед тем, чтó мне предстояло сделать, чтобы заработать их. Я ни разу даже за руки с мальчиком не держалась: в тайской глубинке на такое смотрят косо. Бывало, что парня с девушкой заставляли пожениться, если их заставали просто невинно прикасающимися друг к другу. Теперь же мне предстояло заняться сексом с фарангом, которого я впервые видела. Он был ростом около ста восьмидесяти сантиметров – почти на сорок сантиметров выше меня. Я была перепугана, но сделала бы что угодно за эти деньги.

Мы вышли из гоу-гоу в Патпонге и поехали на такси в его отель по адресу: 26 сои, Сукхумвит-роуд. Таксист и бровью не повел, сажая в машину взрослого фаранга, державшего за руку миниатюрную 14-летнюю девочку, которая выглядела еще моложе. Он точно знал, почему мы вместе и чем собираемся заняться. И все же мы были очень странной парой – высокий светлокожий европеец и маленькая девочка с бронзовой кожей. По дороге в отель Ганс говорил со мной по-английски, медленно выговаривая фразы и вставляя в них те немногие тайские слова, какие успел выучить. Я, не переставая, улыбалась, несмотря на ужас, пронизывавший каждую клеточку моего тела. Он бы ни за что не догадался, чтó творится у меня на душе. Тайцев с детства учат всегда улыбаться, не показывать гнев и скрывать боль: «джай йен» – сохраняй хладнокровие. Мне это особенно хорошо удавалось!

Мы подъехали к отелю; Ганс торопливо расплатился с таксистом и потянул меня за собой. Он очень спешил. Он направился к столу регистрации за ключом, а я ждала в лобби отеля. Администратор посмотрела на меня, потом на него, потом снова на меня – и ничего не сказала. Должно быть, это было для нее не самое привычное зрелище – юная девушка, совсем ребенок, рядом со взрослым мужчиной. Мы с Гансом пошли к лифту и поднялись на его этаж. Так я впервые в жизни оказалась в хорошем отеле.

Когда мы добрались до его номера, мое сердце заколотилось сильнее. Только тут я стала по-настоящему понимать, во что впуталась. Меня так и подмывало развернуться и убежать, но еще больше хотелось получить тридцать тысяч батов.

Мы вошли в номер. Я села в кресло, которое стояло в отдалении. Он знаками указал мне на ванную комнату, чтобы принять душ. Я не отреагировала. Тогда он сам пошел в душ. Я сидела в кресле, думая о том, чтó должно случиться. Как бы мне ни хотелось, чтобы Ганс остался в душе навсегда, я знала: в конце концов он оттуда выйдет.

У меня было достаточно времени, чтобы выскочить из номера и бегом вернуться в свой бар. Но я сомневалась, что мама-сан отдаст мне деньги, если я приду слишком быстро. Нельзя было приехать в Убон неудачницей – девушкой, которая не сумела прислать денег матери. В голове у меня вертелось столько мыслей, что я едва не потеряла сознание. Ганс вышел из душа, прикрывшись полотенцем. Я перестала прикидывать, как бы сбежать, и начала думать о том, что мне предстояло и как себя вести в этой ситуации.

Ганс не догадывался, насколько я перепугана. Он снова указал на дверь ванной. Я зашла туда. Это был самый долгий душ в моей жизни. Собственно, я вообще впервые принимала горячий душ. Я привыкла поливать себя чуть теплой водой, набирая ее ковшиком из бочки. Можно было по-настоящему насладиться горячей струей… если бы не мысли о другом.

Спустя минут двадцать Ганс постучал в дверь: я заперлась изнутри. Видимо, он говорил, что пора выходить, но я была не готова – пока не готова! Я велела ему подождать – по-тайски. И все же мне пришлось покинуть безопасный закуток запертой ванной комнаты и пойти в спальню. Я снова была полностью одета.

Ганс сказал что-то насчет полотенца. Он говорил по-английски, и, похоже, его нисколько не заботило, понимаю я его или нет. Я лишь улыбалась бессмысленной улыбкой. Тогда он жестами велел мне снять одежду.

Я нервничала, мне стало трудно дышать. Он подошел ко мне, взял за руку, подвел к постели и начал снимать с меня блузку. Я чувствовала себя опозоренной, сидя рядом с фарангом без блузки. Стыдясь, я пыталась прикрыться ладонями. Это его рассмешило. Я не могла понять, почему он выбрал меня и заплатил столько денег, когда вокруг столько девушек гораздо более красивых, более развитых и уж точно более сексуальных.

Потом он придвинулся ближе, чтобы снять с меня брюки. Мне хотелось выбежать из номера и никогда в жизни больше не видеть ни одного фаранга. Он начал осторожно расстегивать мои брюки; я была слишком напугана, чтобы пошевелиться. Все, что было после этого, я стараюсь никогда не вспоминать…

После того как он закончил свое дело, постель была в крови – в моей крови. Так произошло мое посвящение в мир детской проституции. В этом мире мне предстояло провести свое отрочество.

Я встала на кровати и посмотрела вниз, на всю эту кровь. Подняла взгляд на зеркало, где отражалось мое щуплое обнаженное тело. По ногам текла кровь. Я слезла с кровати, подошла к зеркалу и ударила по нему кулаком, разбив вдребезги картину, которая смотрела на меня из отражения, – картину моего настоящего и будущего. Я была безутешна. Я рванулась в ванную, и меня вырвало.

Мы вернулись в гоу-гоу, и я забрала свои деньги. Я заработала их – всю эту кучу денег! Теперь я представляла ценность для своей семьи. Я расплатилась за гибель отца. Мать будет в восторге. Она и не представляла себе, что я сумею столько заработать в Бангкоке. Теперь она сможет ходить по деревне, высоко подняв голову; ей будет чем похвастаться перед подругами и соседями. Ужасная маленькая девчонка, которую обзывали обидными прозвищами, теперь стала предметом материнской гордости. Вот только сама эта девчонка больше никогда не сможет гордиться собой. Моя мать сможет хвастаться вещами, которые она теперь купит, и ее не будет волновать, что старшая дочь лишилась чести и достоинства.

Каждый день после этого события, изменившего мою жизнь, я отгоняла от себя отвратительное чувство, которое навсегда затуманило мой разум, опечалило мое сердце и лишило меня присутствия духа. Но я еще не представляла, что следующие семь лет будут такими же.


Обязанности тайских женщин

В наших бедных деревенских семьях мы главные, а часто и единственные добытчицы. Я начала выполнять эту функцию раньше и искуснее многих. К тому же именно на нас лежит обязанность содержать родителей, когда они начинают стареть, и при этом демонстрировать им свою благодарность. Сельская нищета, ограниченность возможностей оставляют дочерям мало вариантов помимо секс-индустрии. Эта коммерческая индустрия, ориентированная на иностранцев или тайцев, стала судьбой многих девушек из Исана.

Меньше чем за час я заработала больше, чем смогла бы получить за год мытья полов и вытряхивания пепельниц, продолжая все это время жить в бедности. Некоторые клиенты говорили мне, что люди в Таиланде бедны, потому что ленивы! В том возрасте, когда они играли в детских лигах, ходили на футбольные матчи или предавались влажным мечтам о капитанах болельщиц, я спала с посетителями гоу-гоу, чтобы содержать свою семью. Я заплатила за это высшую цену – потеряв себя.

Женщины – заклад в час нужды.

Тайская пословица

Когда я вернулась в гоу-гоу, мои коллеги поздравили меня и стали убеждать, что спать с туристами – это, в сущности, «такая ерунда». Немало 14-летних девочек продавали свою девственность туристам и еще больше – местным мужчинам, причем вторым – за мизерную долю этой цены. Всем девушкам в баре казалось, что деньги, заработанные мною всего час назад, – хороший повод для праздника. Они занимались тем же самым не один год, неплохо жили благодаря туристам и откладывали сбережения. Работа в гоу-гоу помогала им покупать родственникам новые дома или ремонтировать старые. Они дарили мотоциклы братьям, шелковую одежду ручной работы родителям, посылали продукты и напитки для вечеринок, на которых сами никогда не бывали. На эти же деньги они покупали себе золото и одежду. У таких девушек, как мы, не было иного выбора. Мои подруги уверяли, что со мной не случилось ничего плохого и мне не о чем беспокоиться. Возможность быстро зарабатывать большие деньги была слишком соблазнительной. Они не могли от нее отказаться, не смогла и я!

Я была очень юна и напугана, когда начала встречаться с мужчинами. Мои подруги, которых я считала своей бангкокской семьей, часто «выручали» меня. Они помогали мне договариваться о цене за секс с мужчинами, выступали в качестве переводчиц и даже знакомили со своими постоянными клиентами, которым нравились молоденькие девушки. Они приглядывали за мной, потому что я была моложе всех. Но я была далеко не первой 14-летней девочкой, продавшей свою девственность туристу.

В свои четырнадцать лет я выглядела слишком юной, чтобы работать в барах под открытым небом и гоу-гоу в качестве бар-герл или танцовщицы. Это затрудняло мне знакомство с потенциальными клиентами. Вместо работы в баре я начала ходить в «Термы» как фрилансер, чтобы там находить мужчин. Иногда я просто ждала дома телефонного звонка от кого-нибудь из тех, с кем уже была знакома. Для большинства танцовщиц гоу-гоу их работа – лишь удобный предлог для встреч с мужчинами. Они зарабатывают по три тысячи семьсот пятьдесят батов в месяц только за танцы и как минимум еще двенадцать с половиной тысяч (иногда намного больше) за секс с посетителями баров. Чтобы мне доставались такие деньги, подруги давали мой номер телефона мужчинам, которые искали очень молоденьких девушек.

К пятнадцати годам я выросла достаточно, чтобы ходить по диско-клубам и самостоятельно знакомиться с мужчинами. Я стала свободным предпринимателем. Все деньги, которые я зарабатывала, принадлежали мне – только мне одной! Я больше не должна была отдавать часть вознаграждения посредникам. Единственным человеком, с которым я делилась заработками, была моя мать. Мои доходы она использовала, чтобы «делать лицо» в нашей деревне. Но это было только начало.


Мои три года в Бангкоке

Смирение: состояние скромности.

Вот как полагается вести себя тайским девушкам:

• не быть гордой, высокомерной, заносчивой или самоуверенной (уверенной в собственном достоинстве);

• демонстрировать почтительность или подчинение;

• быть бессильной, зависимой, опасливой.


Мы по натуре склонны подчиняться, и кажется, будто у нас никогда не бывает собственных мыслей. Мы преклоняемся перед богатыми людьми, перед блеском, властью и славой, которые сопровождают богатство. Не существует слишком большого страдания, если оно приносит деньги и «делает лицо» семьи.

В Америке юные девушки мечтают выходить на сцену, чтобы все аплодировали их таланту и красоте. Многие из них хотят стать знаменитыми рок-певицами и прославленными актрисами. Самое близкое к этой мечте для исанской девушки – танцевать на сцене в бикини (или без него), дожидаясь, пока какой-нибудь мужчина угостит ее напитком и уведет с собой, чтобы заняться сексом. Девушки в разных странах мечтают по-разному. Жизнь, которую мы ведем, в детстве не была нашей целью, но стала нашей реальностью. Это едва ли не лучшее из того, на что могут надеяться уроженки Исана.

Все мы, работающие в гоу-гоу, барах и диско-клубах, – сестры, матери, дочери, а порой даже жены. Мои сестры в провинции были поначалу благодарны за каждый бат, который я посылала им, чтобы они могли ходить в школу, хорошо питаться и носить красивую одежду. Единственное, что заботило моего брата, – чтобы я была здорова и продолжала присылать деньги матери, от чего он получал прямую выгоду. Со временем Саи стала меньше обо мне беспокоиться, но все равно делала это чаще, чем Йинг.


Работа в ночную смену. Мне 14 лет.


У других девушек была примерно такая же ситуация. Они содержали своих матерей и отцов, сестер и братьев, детей и прочих родственников. В провинции нет разделения на ближайшую и дальнюю родню – все считаются близкими. Каждый, кто хотя бы отдаленно связан с семьей «трудящейся девушки», получает свою выгоду от ее усилий и самопожертвования. Семья растет, стоит появиться деньгам, в нее входит даже «седьмая вода на киселе». Мы часто содержим родственников, ставших инвалидами из-за отсутствия лекарств или прививок, недоступных в наших деревнях, в результате автомобильных аварий и несчастных случаев на производстве. Слишком часто медицинские чиновники продают препараты для вакцинации, вместо того чтобы бесплатно распределять их среди населения деревни.


Танцы в диско-клубах

Я встречала секс-туристов притворно-застенчивым взглядом и милой улыбкой в одной из крупнейших секс-столиц мира – пестром и космополитичном Бангкоке. Мои подростковые годы были далеки от жизни, которую ведет большинство 14-летних девочек в цивилизованном обществе. Подростки в Америке и Европе слушают музыку и танцуют под ритмы модных рок-групп, ходят на «вечеринки с ночевкой», где все едят пиццу и хихикают, одновременно потянувшись за последним куриным крылышком. Я же тянулась к жирным, небритым, грязным, пожилым мужчинам, от которых несло пóтом, сигаретами и спиртным. Я зарабатывала деньги, чтобы моя мать ходила в золоте, а сестры учились в школе.


Позирую в диско-клубе «Пепперминт». Мне 15 лет.


Когда до матери дошло, какие суммы я получаю, она предпочла закрыть глаза на источник этих денег, а ее требования «прислать еще» стали постоянными. Я узнала, что мой долг – не только финансово компенсировать гибель моего отца, но и обеспечивать мать, сестер и все семейство. В то время как другие девочки-подростки смотрели фильмы с Мэлом Гибсоном или Джулией Робертс, ели масляный попкорн и покупали себе модные штучки, я участвовала в похотливых половых актах, какие можно увидеть только в фильмах категории ХХХ. Мне было всего четырнадцать лет; я была одинока и несчастна.

В том возрасте, который считается возрастом невинности на Западе и (наверняка) в других частях света, я была предоставлена самой себе. У меня не было ни полезных навыков, ни образования. Я не знала иного способа добывания денег, кроме торговли своим телом. Я была опозорена и стыдилась себя; я чувствовала себя грязной – грязнее, чем те отвратительные мужчины, с которыми мне приходилось спать. С каждым новым «Каком» (клиентом) я презирала себя еще больше, нанося новую травму своей душе. Не сознавая этого, я начала ненавидеть себя. Если когда-нибудь я и ценила себя как человеческую особь, то эта ценность была уничтожена в зародыше еще до того, как я поняла, что она существует. Прежде чем моя самооценка могла укорениться, вырасти и расцвести, она была погребена под чувством стыда. Я была шлюхой! Мое отрочество только-только началось, но я уже познала боль разбитого сердца и отвращения, и эти чувства меня ошеломили. Я никак не могла смыть с себя грязь, которой, казалось, пропитались все мои поры.