Прозаические пролегомены
Бездействие – преждевременная смерть.
Надоело… дотошное управление. На улице – вновь перемены. И, прежде твердо ведомый властью, обыватель оцепенел. Нет однопартийного режима, который понукал, указывал, организовывал – в общем знал истину в последней инстанции и по пути к ней не давал бездельничать никому. Новая же элита пока занята собой, то есть поглощением остатков общенародного достояния и удлинением сроков замещения выборных должностей. В социальной области она явно отметилась только двумя узаконениями – обеспрофсоюзненным Трудовым кодексом и запретом разжигания социальной розни. Vulgo, низам заказано обсуждать и критиковать огромное имущественное неравенство, появившееся за годы реформ; они должны беспрекословно слушаться нового производственного хозяина и забыть о прежних механизмах защиты своих прав после продажи способности к труду.
Делай, что хочешь… А в остальном граждане свободны. Они вольны работать или отдыхать, заниматься физическим трудом или играть на бирже. Новая система жизненных координат оставляет очень мало места для обязывающих норм. Преобладают дозволения и запреты. В стране азартно, в обстановке официального ликования приживляются базовые ценности англосаксов, выстроенные на разрешительном принципе. Чтобы намекнуть, насколько это серьезно для нашего менталитета и наших управленческих стереотипов, приведем забавные тарановские дефиниции четырех европейских типов права: «английская система – можно все, кроме того, что нельзя; немецкая система – нельзя ничего, кроме того, что можно; французская система – можно все, даже то, что нельзя; русская система – нельзя ничего, даже того, что можно»[1].
Можно почти все. Заметно, что россиянам в их поведенческой культуре предстоит рискованный прыжок в царство вседозволенности. Рискованный потому, что славянин, чрезмерно обложенный запретами прежде, привык многими из них манкировать, а в качестве правила личной безопасности и для житейского оправдания он придумал национального божка по имени «авось» и поклонялся ему. Нет сомнения, что по правилам психологического жанра это жизненное руководство будет непременно сохранено обывателем и после резкого сокращения запрещений и предписаний.
Авось выживем… Но обыватель будет по-своему прав в хитрой персервации выгодных и одновременно страховочных правил прошлых веков. Сегодня шаманы импортной идеологии выкликают на авансцену исключительно права и свободы, но не обязанности, видят в государстве только узурпаторскую машину, будят частнособственнические инстинкты и тем самым атомизируют общество. Коммунальные заботы беззаветно отодвинуты на задний план. Радение об обязанностях сегодня не к лицу. Каждый бьется за свой интерес, для социума же остается «авось». Мы все живем в преддверии очередного Чернобыля.
Поведенческие качели. С его грозным приходом нравственные и политические кукушки от власти, в первую очередь – СМИ, срочно сменят ориентацию и тон, призовут управляемые сословия (прозападный эвфемизм – страты) к дополнительному повиновению, к выполнению обязывающих норм, обругают индивидуальное бездействие как антиобщественное, противоколлективное поведение (!). Возможно, низам даже напомнят известную фразу бывшего политического кумира о том, что жить в обществе и быть свободным от общества (от обязанностей, от деятельного поведения) нельзя. Вот будет лихая метаморфоза: сладкие фантазии только о правах личности немедленно, без всяких светотеней сублимируются в жесткую требовательность по выполнению обязанностей.
Таким образом, революционная фраза в очередной раз обнаружит свою несостоятельность[2], и подтвердится наше печальное национальное правило: идеологизированное государственное и общественное внимание к юридическому бездействию имеет маятниковый характер. Забудется ужас очередной техногенной или общеуправленческой трагедии, вызванной частным разгильдяйством, но взращенной превознесением частных прав; и страна безмятежно продолжит жизнь по формуле «моя хата с краю» – до следующей катастрофы.
Бездействуй – решать будем мы. Alias, судьба уголовно-правового бездействия связана и с господствующими политическими установками и предубеждениями. Конечно, в рационе современных УК есть и составы бездействия, но их могло быть больше, да и снабдить действующие можно было более суровыми санкциями. Но это еще ничего. Фактическая реализация запретов, и эта мысль в равной мере распространяется как на пассивную, так и на активную форму поведения, зависит от пресловутой политической воли. В смычке права с жизнью в современной России ей принадлежит важнейшее, оплодотворяющее значение. Причем, склонность к учету политической воли, даже собственной, проявляют все: от руководителей правоохранительных органов страны, испрашивающих мнение главы государства или ответственных сотрудников его администрации по вопросу преследования проворовавшегося, но много знающего олигарха, – до следователя РОВД, учитывающего пикантные местные обстоятельства по делам и лицам, чья материальная и уголовно-процессуальная судьба может заинтриговать лишь близкий круг родственников, но никак не политиков.
Сегодня, к сожалению, – это как норма в юридической сфере. Произрастающее на почве политической воли или мздоимства (а чаще эти ингредиенты работают в паре) потворство к бездеятельности опирается и на сложности причиняющего влияния пассивного способа поведения. Это обстоятельство используется как готовое социально-природное алиби. Итак, криминальное бездействие – не подарок для юристов. Как не обратить на него внимание уголовноправовой науке?
Дело и слово. И обращают. По нескольким фрагментам. Ученый мир ищет особенности пассивного порядка опасного поведения и сравнивает его с действием. Особо проговаривается и обосновывается допустимость ответственности за бездействие, за самовольное выключение из общественной системы разделения труда. Когда-то и, кажется, первым профессор М. Д. Шаргородский высказал суждение, что при бездействии причинная связь отсутствует, так как не может быть причинной связи там, где нет причинения.[3] С тех пор доктрина мало продвинулась по пути осмысления причиняющего характера пассивного поведения. Странно, что дискуссии по этому вопросу не возбуждаются ныне, в пору экзальтированного увлечения субъективным вменением[4]. Пока научное осмысление бездействия идет по инерции, без включения в поисковое поле каких-либо новых фрагментов, по следующему трафарету: место бездействия в объективной стороне состава – его отличие от действия – условия наступления ответственности. Частично пойдем по этому пути и мы.
Кому какое дело. Надо сказать, что пассивное поведение (более в физиологическом, а не только в социальном смысле) имеет оправдание и даже признаки полезности. Физический покой суть естественное состояние человеческого организма. Отдых и сон нужны телу и интеллекту для сохранения работоспособности. Бездельничай тут и сейчас, чтобы в другое время и в другом месте проявить себя деятельно. Физиологическая необходимость бездействия настолько очевидна, что об этом даже не принято говорить и писать.
Другое дело – вопрос о полезности социальной обломовщины. Тут у нее много критиков и горячих ходатаев, от чопорных государственных мужей до обывателей с их хлесткими житейскими премудростями. Великий интеллектуальный и эстетический отшельник России XIX в. князь П. А. Вяземский вошел в мир афористики советом бороться с дурными мерами правительства их неисполнением либо дурным исполнением. Широко известен и армейский рецепт не торопиться с выполнением приказа, поскольку в любой момент может последовать противоположная команда «Отставить!».
«Спишь без труда». Из того же поведенческого ряда национальные поговорки и пословицы типа «работа не волк – в лес не убежит», «дело не медведь – в лес не уйдет», «где бы ни работать, лишь бы не работать», «и поедим, и спляшем, только пашни не вспашем», «мы работы не боимся, на работу не пойдем», «спишь, спишь, а отдохнуть некогда», «один пашет, а семеро руками машут» и т. д.[5] А ведь есть еще вечно лежащий на печи и обретающий, тем не менее, счастье Иванушка-дурачок. Он – один из эпических героев нашего этноса. Конечно, можно понимать и оправдывать эти разговорные поведенческие установки, кочующие в народной среде несколько веков, как ответный выпад угнетенного класса, как пассивный уход от эксплуатации, как жест отчаяния и безысходности.
Но ведь есть и другой полюс народных предпочтений в деятельности – мастерство Левши, боевое ухарство Добрыни Никитича, мозолистое мужицкое счастье. Да и крылатых выражений на сей счет в народном эпосе также достаточно: «без дела жить – только небо коптить», «без труда и отдых не сладок», «делу – время, потехе – час», «лежа пищи не добудешь», «не разгрызешь ореха, так не съешь и ядра», «покой пьет воду, а беспокойство – мед», «работай до поту – поешь в охоту», «безделье – мать пороков и сестра болезни» и пр.[6]
Что же касается правящей среды, то здесь пиетет перед бездействием – норма. Талейран часто напутствовал молодых дипломатов словами «Pas trop de rele!»[7], а в ответ на недоуменные взгляды расшифровывал свое назидание: «Чем меньше вы будете делать, тем меньше принесете вреда стране». Страстный и непримиримый Искандер (А. И. Герцен) писал из-за рубежа, обращаясь в основном к отечественной интеллигенции, о нашем многостороннем бездействии, о нашей деятельной лени; о том, что от отцов мы наследуем только движимое и недвижимое имущество, да и то плохо храним; оттого по большей части мы ничего не хотим, а если хотим, то никуда не доходим[8]. Ему вторил в своих оценках ядовито-беспощадный М. Е. Салтыков-Щедрин, когда писал о чванном равнодушии, сделавшимся нормальною окраскою русской интеллигенции[9].
Но самым циничным образом отметился в истории итальянский министр XIX в. В. Фоссомброни, который возвел бездеятельность в основное правило для подчиненных госслужащих: «Раз тебе платят жалованье каждый месяц, не суйся ни во что». И, знаете, наставление работало: налогоплательщик гнул спину, безработные аппенинцы покидали страну, самые продвинутые и смелые из недовольных жизнью подбивали остальных (ропщущих) на демонстрации, в недрах и даже на поверхности общества бурлило Рисорджименто[10], а госаппарат жил, преимущественно в свое удовольствие, потому что ни во что не вмешивался.
Знаем, да хочется. Социальная апатия в целом, за исключением тех горьких эпох, когда общество вынуждено разувериться в своих прежних ценностях, порицается населением. Но бездействие всегда завораживает, магнитит своею сложностью и, в наш динамический век суматошной погони за настоящими и призрачными ценностями, даже обескураживает какой-то тайной рациональностью, граничащей с нирваной. Не зря древние китайские мудрецы говорили о превосходстве воздержания над деянием, а наш великий писатель и обмирщенный философ пропагандировал непротивление в качестве базовой ценности христианской жизни.
И они туда же… Обратим свой взор в античность и там встретим примеры преклонения перед бездействием. Кратил достиг на этом пути своеобразного апогея: он позволял себе ничего не говорить, а лишь показывал на все пальцем, то есть выступал провозвестником конклюдентности[11]. Прочие любомудры изрекали советы, пограничные с бездействием, запретом и предосторожностью. К примеру, Хилон выдавал такие предписания жизни: «Не грозись: это дело бабье. Мертвых не хули. Лучше потеря, чем дурная прибыль. Языком не упреждай мысль. Гадательству не перечь. На непосильное не посягай. Когда говоришь – руками не размахивай. Законам покорствуй. Покоем пользуйся»[12]. Наставления по бездействию Пифагора, которые сам он называл напрямлениями, были еще прозаичнее: «Огонь ножом не разгребать; через весы не переступать; на хлебной мере не сидеть; изображения бога в перстне не носить; горшком на золе следа не оставлять; против солнца не мочиться; руку без разбора не подавать; ласточек под крышей не держать; на обрезки ногтей и волос не наступать; переходя границу, не оборачиваться»[13]. Философов в древней Элладе любили, можно сказать, носили на руках. Следовательно, греки и другие жители Средиземноморья придерживались поведенческих установок своих кумиров. А посему не будем записывать в реестр только наших национальных слабостей лень и бездеятельность, это – мировое достояние.
Пойдем за бездельем вместе, взявшись за руки. Выходит, что бездействие, даже приносящее горести окружающим людям и потому подлежащее уголовно-правовому регулированию, – весьма занимательная штука. Мы ведь еще не сказали о том, что обыватель сходу согласен с криминализацией многих преступных действий, с ответственностью за активное посягательство, но на преследование пассивного поведения он смотрит неодобрительно либо индифферентно[14].
Уже по этим причинам трудно удержаться от соблазна специально осмыслить этот феномен человеческого существования. Приглашаем в сообщники читателя и призываем его деятельно проглотить наши рассуждения о бездействии, самостоятельно усмотреть различия в физиологической и социальной сторонах пассивности, совместно помечтать о юридических перспективах «ничегонеделания» обязанных лиц. А логика и структура настоящей книги достаточно проста: центральной, 4-й главе (о бездействии) предпосылается очерк научных взглядов на объективную сторону состава преступления; окружена же она (4-я глава) навеянными временем суждениями об объективном вменении (идеологической подпорке преследования), о постоянно дразнящей проблеме причиняющих механизмов пассивного поведения и об отличии одноактного бездействия от длительного; завершается же исследование справочным разделом – анализом законодательных предпочтений и оговорок в сфере криминализации пассивного поведения.
Конечно, в жизненной тесноте и истерике уличная философия бурно встречает лишь деятельное поведение; бездействие же благоразумно хоронится от общественного обсуждения, прямого вызова властям и социуму для ответной реакции не подает, выпрашивает себе роль Золушки. Склонные к воздержанию люди благоразумно сдаются перед оффензивой[15], предпочитают держать дистанцию и в работе, и в разговоре с поборниками межличностной экспансии. Как иронично подметил один из отечественных бытописателей, «дед с первых лет супружества молчанием привык отделываться от красноречия бабушки»[16]. Право, самые примитивные аргументы и силлогизмы приговорят бездеятельность к меньшему воздаянию. Того же взгляда вынужден придерживаться и законодатель, но делает он это утонченно, с помощью специальных конструкций и оговорок.
Делу – время, вступительным наставлениям – час. Но, пожалуй, хватит играть роль рекламного зазывалы. Так можно, по нечаянности, перейти от невинной пропедевтики к формулированию выводов. Мы к этому, конечно же, готовы, поскольку представительские части книг обдумывались параллельно с основным текстом, да вот читателя нужно чтить. Лучше не только писать лучше[17] – это я себе, но и читать самому весь текст, а не только аннотацию, – это я вам. Теперь отдыхать будет автор. Пусть читатель испытает первобытную умственную раздражительность, следующую обычно за посещением выставки (цитируемых) идей и взглядов, да и придет к собственным выводам. Мы будем рядом, но не чувствуем себя обязанными, говоря словами русского мастера сатиры, «распространять ни грамотность, ни малограмотность, ни даже безграмотность»[18]. Так надежнее, плодовитее, эстетичнее. С тем и проводим читателя на первую страницу основного текста книги.