Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории. Глава I. Палестина, Израиль, евреи, арабы (А. Н. Севастьянов, 2017)

Самая большая по протяженности глава из книги жизни Черчилля могла бы быть названа так, как эта: «Палестина, Израиль, евреи, арабы». По сути, она началась в дни первого вхождения Черчилля в правительственные сферы и завершилась, когда мир признал еврейское государство Израиль, созданное на территории Палестины, некогда подмандатной Великобритании.

Одни приписывают честь создания Израиля Хаиму Вейцману, другие – Иосифу Сталину, третьи – даже Адольфу Гитлеру. И в каждом из этих утверждений есть доля истины, поскольку Вейцман всеми признан как локомотив сионизма, Гитлер мечтал о таком месте, куда можно было бы переселить всех европейских евреев, а Сталин надеялся, что вместе с советскими евреями в Израиль переедет и утвердится там социализм. Но главную-то роль тут сыграл Уинстон Черчилль. Об этом и поговорим.

В молодые годы Черчилль, служивший офицером британской армии в Судане, увлекался Арабским Востоком и исламом. Какое-то время он даже бравировал этим, полушутя. К примеру, в своем письме к леди Литтон в 1907 году он написал, что хотел бы получить в Османской империи титул паши. Он дружил с востоковедом Уилфридом Блантом и, как и он, мог нарядиться в арабские одежды, отправляясь на вечеринку. Его увлечения бросались в глаза родным; в том же 1907 году Гвендолин Берти, жена брата Черчилля, писала ему с тревогой: «Пожалуйста, не принимай ислам; я заметила твою склонность ко всему восточному. Если ты соприкоснешься с исламом, твое обращение может произойти даже быстрее, чем ты думаешь. Борись с этим». Историк Уоррен Доктер из Кембриджского университета, обнаруживший данное письмо во время работы над книгой «Уинстон Черчилль и исламский мир: ориентализм, империя и дипломатия на Ближнем Востоке», комментирует: «На самом деле Черчилль никогда всерьез не задумывался о том, чтобы принять ислам. К этому времени он уже был практически атеистом. Но он был весьма впечатлен исламской культурой»[26].

Эти новейшие открытия, однако, мало согласуются с тем, что сам Черчилль писал в книге «Речная война» (1899) по свежим впечатлениям, вернувшись из Судана, где он воевал против исламского халифа. К примеру: «Как ужасны проклятия, которыми магометане осыпают порой своих же единоверцев! Кроме фанатичного неистовства, опасного в человеке, как водобоязнь у собак, в них присутствует и ужасная фаталистическая апатия. Эффект этого очевиден во многих странах. Непредсказуемое поведение, неважная система сельского хозяйства, пассивные методы ведения торговли, отсутствие должного уважения к собственности существуют везде, где живут или правят последователи Пророка. Огрубление чувств лишает их жизнь изящества и утонченности, а также достоинства».

Или вот еще выразительная цитата: «Тот факт, что, согласно магометанскому закону, каждая женщина должна принадлежать какому-нибудь мужчине в виде его абсолютной собственности в качестве дочери, жены или наложницы, откладывает окончательное избавление человечества от рабства до тех пор, пока исламская вера не перестанет обладать столь великой властью над людьми. Как индивидуумы, мусульмане могут проявлять замечательные качества, но влияние религии парализует социальное развитие тех, кто привержен ей. В мире не существует более мощной силы, замедляющей развитие. Далекое от заката и упадка магометанство – воинственная и прозелитическая вера. Она уже широко распространилась по Центральной Азии, везде привлекая в свои ряды бесстрашных бойцов, и если бы христианство не охранялось сильным оружием науки, науки, против которой оно когда-то напрасно боролось, то цивилизация современной Европы могла бы погибнуть, как погибла цивилизация Древнего Рима» (73–74).

Пожалуй, все же именно в подобных речениях – истинный ключ к позиции Черчилля. Конечно, мы вправе спросить, в чем же тогда привлекательность ислама для почти двух миллиардов жителей Земли? Ответ вряд ли устроил бы Черчилля: да именно в этом – в тотальном консерватизме, в моральном отвращении к прогрессу а-ля Запад.

Думается, что, вернувшись с театра военных действий в Лондон и связав свою политическую биографию с евреями, Черчилль если и питал какие-то добрые чувства к исламской культуре, то скоро и радикально поменял вектор своих симпатий. В дальнейшем он воспринимал свой союз с евреями против арабов как союз с цивилизацией против дикости. Вряд ли в этом состояла объективность, но для него это было так, и он не раз это подтверждал.

Жизнь рано заставила Черчилля сделать означенный выбор. В 1905 году он был назначен на должность замминистра по делам колоний. По словам Гилберта, «для Черчилля вопрос о содействии еврейским национальным чаяниям встал в полный рост уже буквально через несколько дней после его вхождения в правительство», поскольку евреи, не теряя драгоценного времени, немедленно обратились к нему с просьбой поддержать их идею о выделении Британией одной из колоний для целей еврейской эмиграции. Тогда Палестина еще не была под контролем Англии, но все дело в том, что «в сионистском движении к тому времени одержали верх те силы, которые хотели образовать еврейский национальный очаг в Палестине и нигде больше» (26–27). И Черчилль вскоре также проникся этой задачей. 30 января 1908 года, обращаясь с посланием к ежегодной конференции Английской сионистской федерации, замминистра по делам колоний писал уже вполне однозначно: «Я с полной симпатией отношусь к традиционным историческим ожиданиям евреев. Их возвращение в то место, которое исторически служило центром их государственности, символом национального и политического единства, стало бы великим событием в истории всего мира» (33).

В дальнейшем тесное знакомство с главным сионистом Хаимом Вейцманом привело к превращению самого Черчилля тоже в завзятого сиониста, о чем написано выше. (Напомню читателям про двойной смысл термина «сионизм» и подчеркну, что здесь оно используется в значении идеи заезда евреев в Палестину.) Наконец, итоги Первой мировой войны стали для Черчилля поистине судьбоносными, определив на три десятилетия одно из магистральных направлений его жизни и деятельности.

Дело в том, что в число побежденных в этой войне входила Османская империя турок. Как верно пишет Гилберт, «перспектива поражения Турции разожгла территориальные аппетиты Великобритании. Сэр Герберт Самуэль, один из двух евреев в составе британского кабинета министров, предложил распространить на Палестину власть британской короны с тем, чтобы в будущем она могла стать населенной преимущественно евреями самоуправляющейся территорией» (42). Сильнейшим лоббистом этой стержневой сионистской идеи Черчилль стал на всю жизнь.

К тому моменту, когда решалась судьба Палестины, на территории которой мечтали обосновать свою государственность евреи, Черчилль уже занимал должность министра обороны. Будущее ближневосточных провинций побежденной Оттоманской империи входило в сферу его забот. Ему пришлось временно испытать чувство раздвоенности. С одной стороны, он понимал и опасался, что «предполагавшаяся передача мандатов на управление Палестиной и Месопотамией (Ираком) Великобритании приведет к тому, что его страна окажется втянутой в длительные конфликты на Востоке, которые дорого обойдутся ей» (52). Он даже писал 25 октября 1919 года в специальном меморандуме для британского кабинета о том, что если бы Великобритания отказалась участвовать в разделе наследия Оттоманской империи, она избежала бы не только колоссальных расходов и трудностей, но и ответственности за судьбу Палестины и евреев (53). С другой стороны, еврейские связи уже прочно опутывали нашего героя.

Вскоре филосемитизм превозмог патриотизм, интересы евреев оказались предпочтительней интересов британцев, и Черчилль «стал явным и определенным сторонником» выполнения так называемой Декларации Бальфура (54). Об этом интересном документе надо рассказать подробно, поскольку именно он стал основой всей той политики, которую повели Черчилль и иже с ним в отношении Палестины, арабов и евреев.

Документ, ставший из личного эпохальным

2 ноября 1917 года Альфред Бальфур, бывший премьер-министр и первый лорд адмиралтейства, а ныне министр иностранных дел в правительстве Ллойд Джорджа, послал лично господину второму барону Уолтеру Ротшильду письмо на бланке Министерства иностранных дел, прославившееся как Декларация Бальфура. В истории сионизма ей придается колоссальное, определяющее значение.

В тот момент, когда Бальфур писал это письмо, британская армия уже вторглась в Палестину, ее войска успешно захватывали территории, до взятия Иерусалима оставался лишь месяц с небольшим, но север страны еще оставался под турками до сентября 1918 года, после чего аннексия уже станет полной. 25 апреля 1920 г. на конференции в Сан-Ремо Верховный совет стран Антанты передаст Англии мандат на Палестину. 24 июля 1922 года его условия будут одобрены Советом Лиги Наций, и 29 сентября 1923 года мандат официально вступит в силу. Однако Бальфур писал так, как если бы полное владычество Британии в Палестине уже было заранее решено.

Текст письма гласил в своей основной части: «Правительство Его Величества с одобрением рассматривает вопрос о создании в Палестине национального очага для еврейского народа и приложит все усилия для содействия достижению этой цели; причем ясно подразумевается, что не должны производиться никакие действия, которые могут нарушить гражданские и религиозные права существующих нееврейских общин в Палестине или же права и политический статус, которым пользуются евреи в любой другой стране».

Письмо, отметим, было написано по предложению добрых знакомцев Бальфура – сионистских лидеров Хаима Вейцмана и Наума Соколова – и адресовалось главе еврейской банкирской семьи, отнюдь не являвшемуся официальным и полномочным представителем еврейского народа. Перед нами – не правительственный манифест, санкционированный кабинетом министров, парламентом или премьер-министром, конфирмованный Его императорским величеством, широковещательный и публичный. Нет! По сути, это всего лишь частное письмо, хоть и написанное на бланке Министерства иностранных дел. Пустячный, в общем-то, документ, совершенно ничтожный в юридическом смысле.

И еще одна важная деталь: в непосредственной подготовке так называемой Декларации Бальфура принимал участие лондонский еврей Гарри Сахер, адвокат, член Манчестерского кружка сионистов во главе с Вейцманом[27]. Какую именно часть текста он готовил, неизвестно. Возможно, что и весь текст целиком.

Однако в дальнейшем сионисты и сам Уинстон Черчилль всегда трактовали это частное письмо как священную клятву Великобритании на верность еврейскому народу и настаивали на исполнении ее буквы и духа. (При этом всегда упирая лишь на создание «еврейского национального очага» в Палестине и напрочь забывая про «гражданские и религиозные права» нееврейских общин.) По воле сионистов письмо обозвали Декларацией, превратили этот клочок бумаги в какой-то род присяги, в краеугольный камень при закладке Израиля.

Подчеркну еще раз: пресловутая «Декларация Бальфура» – не что иное, как всего лишь навсего письмо министра иностранных дел – второму барону Ротшильду, частному лицу. Если кто и должен был нести ответственность за этот полуофициальный документ, то разве что лично сам Бальфур. Это однозначно. Однако в общественном мнении ему было придано совершенно исключительное значение клятвенного заверения английского государства, которое нельзя просто так отбросить. Уцепившись мертвой хваткой за этот ничего не значащий, в сущности, документ, Черчилль в дальнейшем, как мы увидим, умело пользовался им то как дубиной против своих оппонентов, то как отмычкой, волшебным «сезамом», открывающим двери даже там, где их на первый взгляд не было. Листок бумаги стал стягом и жупелом. Удивительный образец беззастенчивой манипуляции! Беспримерный случай! Политическое нахальство и трюкачество экстра-класса!

Вот несколько примеров.

В главе, характерно названной «Работа на основании Декларации Бальфура», Гилберт рассказывает, как «во время встречи в Лондоне 22 июня [1921] с четырьмя премьер-министрами британских доминионов – Канады, Ньюфаундленда, Австралии и Новой Зеландии – Черчилль выяснил, что все они разделяют опасения арабов о формировании со временем в Палестине еврейского большинства». И тогда Черчиллю пришлось принимать экстренные меры по «выправлению мозгов» собравшихся. Собственно, в этот момент и оформилась предельно четко его личная доктрина, личная позиция, личная стратегия в палестинском вопросе, которая в силу его официального положения стала позицией всей страны. В чем она состояла?

Черчилль «разъяснил им позицию Великобритании по отношению к сионизму. «Идеал, который исповедуют сионисты, – сказал им Черчилль, – это очень высокий идеал, и, признаюсь, он вызывает мою искреннюю личную симпатию». Но Декларация Бальфура, добавил он, есть нечто большее, чем идеал. Она представляет собой принятое в годы войны обязательство оказывать помощь евреям по всему миру. «Великобритания должна быть очень пунктуальной, – объяснил он, – в выполнении своих обязательств» (91).

Так Черчилль еще в 1921 году навязал всей Британской империи (даже и с доминионами) свои взгляды, свой подход, превратив завоеванную, оплаченную английской кровью Палестину в тяжелую, неудобную ношу и трудную проблему. А те и проглотили, приняли это как должное.

Получилось, что англичане сделали это завоевание не для себя, а для евреев. Черчилль и его старшие товарищи и единомышленники Ллойд Джордж и Бальфур считали нужным не только поддерживать сионистов, но и сверять частным образом с ними свои позиции, чтобы полностью соответствовать их планам. Так, 22 июля они втроем «встретились с Вейцманом в доме Бальфура в Лондоне, чтобы успокоить Вейцмана и разъяснить ему, что британская политика не изменилась. На этой встрече Вейцман заявил, что Декларация Бальфура фактически сведена на нет и что сам британский верховный комиссар Г. Самуэль подрывает ее принципы. Вейцман указал, что в официальном выступлении 3 июня Самуэль заявил: «Условия жизни в Палестине таковы, что не допускают массовой иммиграции евреев». Такое утверждение, сказал Вейцман, являлось фактическим «отрицанием Декларации Бальфура». Черчилль спросил, почему он так считает, и Вейцман объяснил, что Декларация Бальфура санкционирует возникновение в Палестине еврейского большинства, тогда как речь Самуэля «не позволит никогда образоваться такому большинству». Согласно протокольной записи об этой встрече… «Ллойд Джордж и Бальфур согласились с тем, что Декларация Бальфура всегда подразумевала постепенное возникновение в Палестине еврейского государства» (93).

Дело в том, что Герберт Самуэль, хоть и приходился родней Ротшильдам и с пониманием относился к сионистам, но был по убеждению государственник и твердо стоял на страже интересов Британской империи. Он прямо и жестко писал Вейцману об этом так: «Необходимо ясно видеть основные факты во всем этом деле. По моему мнению, эти факты заключаются в том, что очень большое число арабов, включая многих представителей образованных слоев, пришли к выводу, что сионистская политика заключается в создании численного перевеса евреев в Палестине за счет массовой еврейской иммиграции, что впоследствии приведет к тому, что из-за этого они потеряют не только политическое преобладание в Палестине, но и свои земли и свои святые места». Самуэль ясно предвидел, что арабы не примут без боя судьбу, которая, по их мнению, им уготована, будут сопротивляться всеми силами. При этом, подчеркнул он, «сионистская политика не имеет столь прочных основ в Великобритании, чтобы позволить себе продолжать и далее расшатывать их» (94).

Итак, в этих встречах и дебатах выявилась и основная линия водораздела, и главная тема повестки дня: быть или не быть в Палестине численному преобладанию евреев, которое позволит со временем основать там еврейское государство. Именно вокруг этого пункта и развернется главная интрига, главная борьба сторон.

Не правда ли, парадоксальная ситуация, когда еврей по национальности Самуэль, исходя из профессиональных и великобританских патриотических побуждений, осмеливается действовать поперек установок сионистов, а трое природных англичан, сверяя свои слова и поступки с верховным сионистом, обсуждают, как этому противостоять. И ведь успешно противостояли! Напомню, что в те дни Ллойд Джордж был еще премьер-министром, а Бальфур лордом-председателем Совета, их позиции были очень сильны. Однако особую роль в этом сыграл, конечно, наш герой, отличавшийся непреклонностью нрава.

Далее события развивались в 1921 году так. 22 августа Черчилль принял арабскую делегацию, «ее члены бескомпромиссно потребовали от него немедленно отменить действие Декларации Бальфура и прекратить дальнейшую еврейскую иммиграцию в Палестину. Черчилль отказался сделать и то, и другое, представив делегации свое понимание природы сионизма» (94).

В этот день между Великобританией и арабским миром пробежала трещина, что впоследствии весьма дорого обойдется империи. Вместо того чтобы покровительствовать миллионам арабов, оказавшимся в ее власти согласно мандату Антанты, Англия открыто и цинично предала интересы своих подопечных и заложила основу для бесконечного кровавого противостояния на Ближнем Востоке. А это противостояние, в свою очередь, станет со второй половины XX века краеугольным камнем глобального конфликта, когда сионизированный Запад войдет в состояние необъявленной войны с исламским Востоком. Что особенно наглядно проявляется в наши дни.

Ответом на предательство арабов Британией в лице Черчилля явились в Палестине «акты насилия против евреев. В течение ноября арабы Яффы и близлежащих арабских деревень нападали на евреев прямо на улицах и разрушали еврейскую собственность. В ответ британская администрация наложила коллективный штраф на яффских арабов и на те арабские деревни, из которых совершались нападения».

Черчилль весьма остроумно возложил ответственность за это на Самуэля, написав своим представителям в Палестине: «Сэр Герберт Самуэль должен жестко следить за неукоснительным применением в Яффе штрафных санкций». Тот, вынуждаемый действовать против собственных убеждений, пытался протестовать, но Черчилль был непреклонен: «В Яффе и в близлежащих деревнях должны усвоить, что лица, виновные в нападениях на евреев, будут немедленно нести ответственность. Мы не можем позволить каким-либо соображениям целесообразности (!) влиять на осуществление правосудия». Апелляция к высшим нормам морали в ситуации собственного аморального поведения всегда была сильнейшим козырем Черчилля, и он им виртуозно пользовался.

Черчилль объявил далее, что если Самуэль не справится с задачей, то он готов прислать в помощь военный корабль, чтобы поддержать авторитет власти верховного комиссара в Палестине. А когда Самуэль пожаловался, что «арабов спровоцировали на бунт действия проникшей в Израиль в составе иммигрантов группы коммунистов», то Черчилль немедленно указал Самуэлю, что «ответственность за очистку еврейских колоний от коммунистических элементов лежит на самом верховном комиссаре» (95–96). Поистине, в искусстве выкручивания рук ему не было равных!

Черчилль добавил, что недоволен попытками арабов прибегнуть к насилию по всей Палестине «в надежде напугать нас и заставить нас отказаться от нашей политики в отношении сионизма». Его позиция была определенной, ясной и четкой. И «запугать» его, заставить отступить действительно не могли никто и ничто. Даже очевидные интересы собственной страны.

Чего добился Черчилль своим железным упорством в неуклонном проведении в жизнь сионистской программы?

Быстро и напористо действуя в заданном направлении, сотрудники аппарата Черчилля уже к началу февраля 1922 года подготовили такой проект конституции для Палестины, согласно которому «арабам было бы невозможно использовать свое численное большинство для того, чтобы препятствовать продолжающейся еврейской иммиграции и капиталовложениям». Делегация палестинских арабов пыталась законными способами воспрепятствовать вопиющей несправедливости. 15 февраля сэр Уильям Джойнсон-Хикс, член парламента от консерваторов, официально попросил Ллойд Джорджа, имея в виду Декларацию Бальфура, объяснить, почему правительство обещало еврейскому народу создание национального очага «в стране, которая уже является национальным домом для арабов». Не получив внятного ответа, «3 марта арабская делегация провела митинг своих сторонников перед отелем «Гайд-парк» в Лондоне с требованием, чтобы Великобритания отказалась от своей «сионистской политики»». Главный оратор на этом митинге Шибли аль-Джамаль, являвшийся секретарем арабской делегации, говорил о том, что «придется убивать евреев, если арабы не достигнут своей цели» (97).

По сути, евреи, действуя через Черчилля, руками англичан развязали войну за Палестину. Войну объявили арабы – но вызвал-то ее Черчилль, размахивая Декларацией Бальфура, как знаменем. В этой войне, однако, Палестина стала для Англии не наградой, а несносной и дорогой обузой, которую рано или поздно она была вынуждена выпустить из рук…

Кому и зачем был нужен еврейский анклав в Палестине

Были ли у Черчилля иные мотивы, кроме тех отношений и обязательств, которые сложились между ним и евреями, в том числе сионистами, с Хаимом Вейцманом в первую очередь? Как знать.

Еврейская диаспора, большая и активная социально и экономически, давно стала головной болью для многих стран и народов XX века: для России, Польши, Германии, Франции, Испании, Венгрии, Америки, Англии… В России эта проблема решилась парадоксально: евреи, опираясь на широкое антиимперское движение разнообразных инородцев (поляков, финнов, армян, грузин, среднеазиатов, прибалтов, горских народов и др.) и возглавив рабоче-крестьянскую революцию и Гражданскую войну, свергли законное правительство и сами стали властью. На какое-то время похожая схема сработала в Германии, вызвав к жизни революцию, капитуляцию и Веймарскую республику. Подобная попытка была и в Венгрии, а позже и в Испании. Взаимосвязь всех революций осуществлялась через Коммунистический Интернационал, в котором евреи, благодаря своим международным племенным связям, играли главную роль[28]. В других странах повторить российское безобразие не получилось, в Испании взяли верх фашисты, да и Венгрия с Германией (точнее, венгры с немцами) быстро опомнились и отыграли назад. Но страх перед еврейским Коминтерном, без сомнения, тревожил души ответственных национальных политиков многих стран и народов. Вытянуть из всех стран евреев, не являющихся патриотами этих стран, «международных евреев» (Черчилль использовал именно этот термин), в некую отдельную область на земном шаре – и пусть себе там устраивают свое государство, хоть коммунистическое, хоть какое, только бы не у нас: так в то время рассуждали и мечтали очень многие. В том числе, как мы знаем, поляки и немцы, надеявшиеся «сплавить» своих евреев, к примеру, на Мадагаскар.

Возможно, среди тех, кто так думал, был и наш герой, искренне ненавидевший коммунизм и боявшийся его. Ведь не случайно, выступая 2 января 1920 года в Сандерленде с обзором международной ситуации, Черчилль назвал большевизм «еврейским движением» (55). Как обезопасить Англию от него?

И вот в газете «Иллюстрейтед санди геральд» от 8 февраля 1920 года Черчилль публикует уже упоминавшуюся весьма объемную и подробную статью по еврейскому вопросу, где, в частности, есть раздел «Дом для евреев». Британскому правительству, пишет автор, в результате приобретения им права на управление Палестиной, «представилась возможность обеспечить для евреев всего мира пристанище и создать центр их национальной жизни. Государственная мудрость и чувство истории мистера Бальфура помогли использовать эту возможность. Была принята декларация, однозначно определившая политику Великобритании в этой сфере. Пламенная энергия доктора Вейцмана, руководящего практическим осуществлением сионистского проекта и поддерживаемого многими известными британскими евреями, направлена на то, чтобы этот выдающийся проект оказался успешным».

«Конечно, – писал Черчилль, – Палестина слишком мала и способна принять лишь часть еврейского народа. К тому же большинство евреев, проживающих в других странах, и не стремится туда. Но если, как это может случиться еще в период нашей жизни, на берегах Иордана под покровительством британской короны будет создано еврейское государство, способное принять три или четыре миллиона евреев, то в мировой истории произойдет событие, благодетельное со всех точек зрения, событие, которое будет полностью гармонировать с истинными интересами Британской империи» (60–61).

Интерпретировать этот текст можно и в том смысле, что в будущем еврейском государстве, куда будут свезены «взрывоопасные» евреи из переполненной ими Европы, Черчилль провидел мировой оплот против большевизма, своего рода альтернативу коммунистической России. Да, собственно, Черчилль примерно так сам и писал, только более обтекаемо: ««Пассивное сопротивление» большевизму было недостаточным, указывал Черчилль. «Нужны практические альтернативы ему как в моральной, так и в социальной сфере. Быстрое создание национального еврейского центра в Палестине могло бы стать не только убежищем для людей, угнетаемых и подавляемых ныне в несчастных странах Центральной Европы, но и послужить символом еврейского единства и храмом еврейской славы» (61).

Ну, уж какой «храм еврейской славы» получился из Израиля, я тут судить не стану, но нельзя не признать, что порядка пяти миллионов евреев в конечном счете удалось оттянуть со всего мира на этот маленький клочок земли. В результате чего от евреев почти полностью избавились, например, послевоенные Польша и Германия, да и в России со временем их количество заметно снизилось, что, правда, не помешало им вторично прийти к власти в этой стране в 1991 году с не менее сокрушительным эффектом.

Итак, признаем, что в поведении Ллойд Джорджа, Артура Бальфура, Уинстона Черчилля и других британских «тигров сионизма» может просматриваться и логика освобождения родной страны от нежелательного еврейского компактного и влиятельного меньшинства путем «сплавления» его в Палестину. Чего, впрочем, достичь не удалось.

Однако все, что мы знаем о сэре Уинстоне Черчилле и о чем уже было и еще будет сказано на этих страницах, говорит о том, что этот мотив не был ни единственным, ни главным в его поведении. Его личные отношения с еврейским сообществом в целом и еврейскими лидерами в частности развивались год от года таким образом, что опутывали его неразрывной сетью больших и малых обязательств, связей и симпатий. Связи связывали. Узелок затягивался все туже, коготок увязал все глубже, птичке суждено-таки было пропасть.

Как Черчилль начал строить Израиль

Итак, в апреле 1920 года Верховный совет Антанты передал Англии мандат на Палестину, а в январе 1921 года Ллойд Джордж назначил Черчилля министром по делам колоний, возложив на него особую ответственность за два британских мандата – Палестину и Месопотамию. В министерстве был даже специально создан Ближневосточный департамент, во главе которого стал Джон Шакбер, ветеран департамента по вопросам Индии. Стать своим консультантом Черчилль попросил разведчика и дипломата полковника Т. Е. Лоуренса (знаменитого «Лоуренса Аравийского»)[29], которому довелось добиваться примирения с арабами, отказывавшимися признать мандат Англии над Палестиной и Франции над Сирией.

Пользуясь личными отношениями, Лоуренс сумел заключить соглашение со старшим сыном «короля арабской нации» Хусейна эмиром Фейсалом, согласно которому арабы смирились с тем, что в Палестине уже были основаны еврейские поселения. Черчилля вполне устраивал план, «согласно которому Фейсал принимал трон короля Ирака, а его брат Абдалла – трон короля Трансиордании в обмен на то, что Западная Палестина, от Средиземного моря до реки Иордан, становилась местом учреждения еврейского национального очага под британским контролем… Если земля к востоку от реки Иордан становилась арабским государством, а земля к западу от Иордана и до Средиземного моря – территорией, отведенной для еврейского национального очага, то Великобритания одновременно выполняла оба обещания, данные ею как евреям, так и их арабским соседям» (66–67). Так арабские владыки, в обмен на признание и утверждение их полновластия в условленных регионах, предали свой народ. Отчего произошли весьма далеко идущие последствия.

Впрочем, как говорится, гладко было на бумаге…

22 марта 1921 года новоявленный министр по делам колоний Уинстон Черчилль, в сопровождении Самуэля и Лоуренса, отправился в Палестину, где в то время проживало примерно 83 000 евреев и 600 000 арабов. Вскоре это соотношение должно было, по замыслам сионистов и английских «тигров сионизма», радикально измениться. И Черчиллю было важно, во-первых, проинспектировать, прозондировать ситуацию, оценить осуществимость поставленной задачи. А во-вторых, подготовить почву, насколько это было в его силах, для ее осуществления.

Гилберт формулирует так: «Главная цель посещения Иерусалима для Черчилля заключалась в том, чтобы объяснить эмиру Абдалле смысл решений Каирской конференции[30]и сообщить ему о желании британского правительства поддержать его как правителя подмандатной территории к востоку от реки Иордан (отсюда ее название – Трансиордания) при условии, что Абдалла согласится на создание еврейского национального очага внутри Западной Палестины и сделает все, что в его силах, для предотвращения антисионистской агитации среди своего народа к востоку от Иордана». К этому моменту «Лоуренс уже получил заверения Фейсала, брата Абдаллы, в том, что «будут предприняты все меры, чтобы поощрить и стимулировать иммиграцию евреев в Палестину в широких масштабах и возможно быстрее, чтобы создать там поселения с интенсивной обработкой земли»» (72).

Со временем такая сделка с этими ближневосточными владыками, британскими марионетками, предавшими свой народ, продавшими первородство за чечевичную похлебку и заслужившими дружную ненависть всего арабского мира, стала предметом особой гордости Черчилля, хвастливо, но вполне безосновательно утверждавшего: «Я был одним из лучших друзей, когда-либо бывших у арабов, и это я поставил в Иордании и Ираке арабских правителей, которые правят там до сих пор» (227). Почему бы это арабы не оценили столь дружескую услугу?

Надо сказать, что Черчилль не побрезговал обманом в отношениях с новоявленными властителями арабских стран. В беседе с эмиром Абдаллой 28 марта, в ответ на его опасения («Имеет ли в виду Его Величество создать еврейское Царство к западу от Иордана и изгнать оттуда все нееврейское население?»), Черчилль постарался успокоить Абдаллу, говоря, что, по его мнению, «у живущих в Палестине арабов много беспочвенных опасений. Им кажется, что сотни и тысячи евреев за короткое время запрудят страну и будут господствовать над нынешним населением. Это не только не предвидится, но и совершенно невозможно… Еврейская иммиграция будет очень медленным процессом, и права нынешнего нееврейского населения при этом будут строго соблюдаться» (75–76).

Конечно, это была заведомая наглая ложь. Поскольку по итогам этой встречи Черчилль тогда же сообщил в Лондон, «что Трансиордания становится арабским королевством под властью Абдаллы, в то время как Западная Палестина, от Средиземного моря до Иордана, будет управляться Великобританией, которая выполнит свое обещание о предоставлении этих земель для расселения евреев-колонистов» (76). Планы сионистов получили старт для форсированного развития[31].

Черчилля не смущали возможные тяжелые последствия содеянного, хотя во время данной поездки он получил ясное представление о том, что без них не обойтись. Так, в Газе, по воспоминаниям очевидца, «Черчилля приветствовала огромная толпа криками по-арабски: «Привет министру!» Но затем их предводитель вдруг яростно вскричал, поддержанный толпой: «Долой евреев!» и «Перережем им глотки!»… Мы ехали по городу, сопровождаемые почти фанатичной толпой, все более возбуждавшейся от этих криков. Никто не пытался их успокоить, но в конце концов все обошлось без инцидентов… Прежде чем Черчилль снова сел на поезд в Газе, ему подали петицию, подписанную ведущими мусульманами города. В ней излагались их надежды на создание в Палестине арабского государства и выражался протест против еврейской иммиграции… 25 марта в Хайфе прошла арабская демонстрация (NB: христианско-мусульманская. – А. С.) с протестом против еврейской иммиграции… В связи с тем что во время демонстрации наблюдались акты насилия, полиция была вынуждена открыть огонь. Были убиты 13-летний мальчик-христианин и арабка-мусульманка. Вслед за этими действиями полиции в Хайфе начались антиеврейские волнения, в ходе которых десять евреев и пять полицейских были ранены ножами и камнями» (72–74).

Через неделю британской полиции пришлось вновь применить оружие против арабов, собравшихся толпой, чтобы выразить протест против Декларации Бальфура. В этот день 29 марта Абдалла посетил мечеть Омара, где пытался поговорить с возмущенными арабами (на этом месте спустя тридцать лет его, предателя, застрелит мститель-палестинец). Но его прервали крики «Палестина для арабов!» и «Долой сионистов!». Ситуация сразу накалилась, и трудно сказать, чем бы закончилось дело, но вновь вмешалась полиция…

Таков был кровавый пролог к осуществлению пресловутой Декларации Бальфура и планов сионистов. Как видим, с самого начала британцы начали убивать арабов за евреев. Потом арабы начнут за евреев убивать самих британцев. Наконец, убивать британцев станут уже евреи сами за себя. Ответственность за все это лежит на Черчилле.

Черчиллю, возможно, удалось обвести вокруг пальца Абдаллу, но не арабов, обладавших на удивление ясным и точным пониманием сути дела. 30 марта члены Исполнительного комитета Хайфского конгресса арабов Палестины пришли на встречу с Черчиллем, чтобы вручить ему петицию на тридцати пяти страницах. Главная идея которой состояла в том, что «вся Палестина принадлежит арабам и что Декларация Бальфура является огромной несправедливостью» (78–79).

Продемонстрировав исчерпывающе глубокое знание национальной характеристики евреев и вообще их уникальной природы как нации-религии, арабы в этом документе просили Черчилля «во имя справедливости и права» согласиться с пятью требованиями палестинских арабов: «Первое: Образование национального очага для евреев отменяется. Второе: Создается национальное правительство Палестины, ответственное перед парламентом, избранным населением, проживавшим в Палестине перед Первой мировой войной. Третье: Еврейская иммиграция прекращается до образования этого правительства. Четвертое: Введенные в действие перед войной законы остаются в силе и не заменяются новыми, пока не начнет действовать национальное правительство Палестины. Пятое: Палестина не должны быть отделена от братских арабских стран». Этими странами были Сирия, находившаяся тогда под управлением Франции, и Египет, которым управляла британская администрация».

Арабы, надо отметить, сумели заглянуть в будущее, в том числе далекое, чтобы предупредить Британию: «Если Англия не примет сторону арабов, то это сделают другие державы… От Индии и Месопотамии до Хиджаза и Палестины сейчас доносится призыв к Англии. Если она не прислушается, то, может быть, Россия воспримет этот призыв, а может быть, даже Германия». Голос России, предупреждали палестинские арабы, не слышен среди народов, но «придет время, когда она себя утвердит».

Именно так все и будет. Возможно, Черчилль сам, будучи весьма дальновидным, понимал правоту арабов, но отвечал им «немедленно и в резких выражениях: «Вы просите меня прежде всего отменить Декларацию Бальфура и запретить иммиграцию евреев в Палестину. Не в моей власти сделать это. Но даже если бы я и мог сделать это, то это не соответствовало бы моим желаниям. Британское правительство устами А. Бальфура дало слово, что оно благожелательно отнесется к созданию национального очага для евреев в Палестине, что неизбежно включает в себя и иммиграцию евреев сюда. Эта декларация мистера Бальфура и британского правительства была ратифицирована союзными державами-победительницами, когда военные действия еще продолжались и поражение или победа еще не были предрешены. Ее реализация стала возможной в результате успешного окончания войны, и ее следует рассматривать как один из итогов победы в Первой мировой войне»».

Британское правительство твердо намерено, отчеканил Черчилль, дать сионистам «справедливый шанс» в Палестине (78–81).

Это был откровенный, неприкрытый диктат – диктат победителей.

Vae victis! Горе побежденным! Черчилль всегда исповедовал этот подход, и мы не раз еще с этим столкнемся. Он лишал арабов всякой надежды, не оставлял им другого выхода, кроме вооруженной борьбы за свое будущее.

При этом министр по делам колоний пытался подсластить пилюлю, словно имея дело с наивными дурачками, а не с древним народом, мудрым и хорошо изучившим своего недруга: «Мы думаем, что это будет хорошо для всего мира, хорошо для евреев и хорошо для Британской империи. Но мы также считаем, что это будет хорошо и для живущих в Палестине арабов. Мы полагаем, что при этом они не должны никоим образом пострадать или быть вытесненными из страны, где они живут сейчас, и быть лишены своей доли во всем, что делается для прогресса и процветания Палестины. И тут я должен привлечь ваше внимание ко второй части Декларации Бальфура, которая торжественно и недвусмысленно обещает всем без исключения жителям Палестины полную защиту их гражданских и политических прав» (81).

Обманывал, потому что сам обманывался? Или все же лукавил? У меня лично нет никаких сомнений: лукавил, конечно…

Между тем Черчилль использовал свой визит на Ближний Восток не только для того, чтобы обмануть если не всех арабов, то хотя бы их правителей. Но еще и для того, чтобы принести оммаж – вассальную клятву на верность сеньору – уже не лондонским сионистам (это было сделано давно), а непосредственно евреям Палестины.

Сразу вслед за арабской делегацией, ушедшей от Черчилля несолоно хлебавши, он принял еврейскую делегацию, которую заверил в своем благоволении. После чего посетил место строительства будущего Еврейского университета, где открыто признался: «Мое сердце полно симпатии к сионизму. Эта симпатия существует уже много лет, еще с тех пор как я оказался связан с евреями Манчестера, которых представлял в парламенте. Я верю, что образование еврейского национального очага в Палестине станет благословением для всего мира, благословением для еврейского народа, рассеянного по миру, и благословением для Великобритании. Я твердо верю и в то, что оно будет благословением для всех обитателей этой земли, независимо от расы и религии» (77).

Комментарии излишни. Лицом к евреям, спиной к арабам: такую позицию заняла Британия в лице Черчилля на Ближнем Востоке раз и навсегда. Треугольник, как известно, самая жесткая конструкция; в данном случае все его компоненты, «евреи – Черчилль – арабы», окончательно заполучили свои места именно в 1922 году.

За восемь дней, проведенных в Палестине весной 1922 года, Черчилль, 48-летний достаточно искушенный государственный муж, вполне постиг весь расклад сил на подмандатной Англии территории, где он вознамерился создать еврейское государство. Он понимал, без иллюзий, что война в том или ином виде здесь неизбежна. И как это было ему всегда свойственно, сделал свой выбор. В пользу войны, разумеется.

Вернувшись в Лондон, Черчилль продолжил работу в намеченном направлении. «На заседании правительства 31 мая при обсуждении долгосрочных перспектив развития подмандатной территории Палестины и требований арабских представителей о немедленном учреждении палестинского парламента и правительства Черчилль объяснил, что он решил отложить формирование представительных учреждений в Палестине «ввиду того, что любой избранный орган несомненно запретил бы дальнейшую иммиграцию евреев… Я не вправе сделать ничего, – объявил он, – что приведет к ситуации, в которой мы не сможем выполнить наши ранее данные обязательства в отношении сионистов. Я обязан сохранить в руках британского правительства весь объем власти, необходимой для реализации этих обязательств» (90).

Черчилль не ограничился устными выступлениями и разъяснениями, но счел нужным в том же 1922 году выпустить т. н. «Белую книгу»[32]по палестинской проблеме. В ней, как он сам позднее подчеркивал, исходя из текста Декларации Бальфура, «признавались британские обязательства не только по отношению к обитателям Палестины, как арабам, так и евреям, но и по отношению к сионистскому движению во всем мире, которому первоначально и было дано обещание содействовать созданию еврейского национального очага в Палестине». Черчилль подчеркивал, что британские обязательства были «даны евреям, вне зависимости от того, где они находятся, с целью гарантировать им право обрести еврейский национальный очаг в Палестине». При этом он добавлял, что «никаких подобных обязательств не было дано в отношении арабов, живших вне пределов Палестины». Великобритания дала такие обещания только евреям, обещав им возможность создания национального очага путем их иммиграции в Палестину (121).

Откровеннее не скажешь! Краеугольный камень политики Великобритании в Палестине оказался заложен прочно, на два с половиной десятилетия вплоть до создания Израиля. «Белая книга» Черчилля была одобрена Лигой Наций, евреям был дан зеленый свет для беспрепятственного въезда в Палестину.

Вскоре, после неудачных для лейбористов всеобщих выборов 1922 года, правительство Ллойд Джорджа потерпело полное поражение: было сформировано правительство из одних консерваторов, Черчилль вылетел из игры. Он потерял притом и свое парламентское кресло от округа Данди. Но английский избиратель опоздал – Черчилль совершил свое предназначение: еврейский национальный очаг в Палестине был создан.

Первым следствием избранной Черчиллем линии стало постепенное прибытие 400 000 еврейских иммигрантов в Палестину в период между 1922 и 1939 годами (91), чему не смогло помешать никакое сопротивление арабов, не сумевших ни создать своего могущественного лобби, подобного еврейскому, ни хотя бы развязать индивидуальный террор, как это сделали евреи в предреволюционной России.

Но другим непременным следствием этой же позиции стало оставление в Палестине значительного воинского контингента как гаранта безопасности евреев, хотя это обходилось Англии в немалую копеечку. Казалось бы, чего проще: увести из Палестины английские войска, и пусть там арабы с евреями сами разбираются! Это избавило бы империю не только от непосредственных материальных и человеческих (!) жертв, но и от значительных морально-политических издержек. Однако это противоречило бы избранному вектору политики, согласованному с сионистами. Поэтому Англия будет нести этот свой крест, возложенный на ее плечи Черчиллем, до самой своей бесславной сдачи мандата и ухода из Палестины, которым все дело закончилось в мае 1948 года…

Боец за дело сионизма

Прежде чем продолжить рассказ, мне хотелось бы обратить внимание на тот факт, что отношение в высшем эшелоне британской политики к затеям Бальфура и Черчилля вовсе не было положительным в том далеком 1922 году. Поэтому то, что в конечном итоге удалось Черчиллю сделать в Палестине, выполняя планы сионистов, нельзя назвать иначе, как его личным титаническим сверхусилием, личным неимоверным успехом. Он буквально свернул гору. Вот некоторые подробности.

«Вся британская политика на подмандатной территории Палестины подвергалась ожесточенным атакам. 23 июня член палаты лордов, либерал лорд Ислингтон внес проект резолюции, согласно которой обязательства Великобритании в отношении подмандатной территории Палестины объявлялись «неприемлемыми», поскольку сам этот мандат «противоречил чувствам и желаниям громадного большинства народа Палестины»… Лорд Ислингтон провозглашал далее, что «сионизм противоречит всему направлению человеческой психологии нынешнего века»… Состоявшееся голосование продемонстрировало преобладание взглядов лордов-антисионистов; шестьдесят из них проголосовали против Декларации Бальфура и только двадцать один – за нее».

Такое дружное выступление верхней палаты парламента ставило под удар все усилия сионистов и их главного лоббиста. Результаты их трудов оказались подвешены на волоске. Спас их дело, конечно же, Черчилль, практически в одиночку.

«Черчиллю пришлось бороться с резолюцией палаты лордов в палате общин для того, чтобы обеспечить поддержку сионистскому предприятию в Палестине.

…Обсуждение британской политики на подмандатной территории Палестины… в палате общин происходило 4 июля 1922 года…

Произнесенная Черчиллем в парламенте 4 июля речь стала декларацией в защиту британских обязательств по отношению к евреям. Упомянув о Декларации Бальфура, он указал, что парламент никогда не выступал в принципе против той политики, на которой была основана сама декларация… Черчилль отметил, что в ноябре 1917 года «почти каждый государственный деятель в нашей стране поддержал Декларацию Бальфура».

…Защищая политику Великобритании в Палестине по отношению к евреям, Черчилль сказал: «После того что мы сказали и сделали, мы не имеем права подвергнуть евреев в Палестине опасности дурного обращения со стороны арабов, которые сейчас настроены против них». Страхи арабов, что их сгонят с их земли, «попросту иллюзорны».

…Черчилль заявил также, что если парламентарии считают, что «содержащиеся в Декларации Бальфура обязательства по отношению к сионистам» следует претворить в жизнь, то им необходимо своим голосованием в палате общин аннулировать предыдущее решение палаты лордов, которое фактически перечеркнуло эту декларацию… По мнению Черчилля, при голосовании следовало прежде всего исходить из того, что Великобритания обязана превыше всего хранить верность обязательствам, данным «перед лицом всех наций мира».

…Призыв Черчилля возымел успех. Только тридцать пять голосов были отданы против политики британского правительства в Палестине, в то время как двести девяносто два – за нее. Его речь стала личным триумфом политика.

…Но после этого голосования предстояло проделать очень большую работу, причем проделать ее быстро: Черчилль должен был представить основные принципы британской политики на подмандатной территории Палестины на одобрение Лиги Наций, под чьей юрисдикцией находился палестинский мандат.

Эти принципы были отражены в рамках ежегодной «Белой книги», ставшей известной как «Белая книга Черчилля». Эта «Белая книга» сформулировала основные идеи, которые лежали в основе политики британских властей в Палестине.

«Белая книга Черчилля» была представлена в Лигу Наций в Женеве и одобрена Лигой 22 июля. Сионисты осознали, что Черчилль разработал для них такой план, который позволял им продвигаться, пусть и постепенно, к созданию собственного государства в Палестине.

…26 июля, через несколько дней после одобрения британского мандата в Лиге Наций, Хаим Вейцман направил Черчиллю поздравительное письмо. «Мы передаем вам и всем, кто связан с вами в Министерстве по делам колоний, – писал Вейцман, – нашу самую искреннюю благодарность. Сионисты во всем мире глубоко ценят постоянную симпатию, которую вы всегда проявляли по отношению к их законным чаяниям, и ту огромную роль, которую вы сыграли в обеспечении возможности воссоздания национального очага еврейского народа в Палестине на основе мирного сотрудничества со всеми, кто живет на этой земле»» (102–111).

Итак, настойчиво преследуя заветную цель, не кто иной, как именно Черчилль сумел сделать ситуацию необратимой, используя для этого все мыслимые средства. Даже сегодня, зная всю дальнейшую историю Палестины, Израиля и вообще арабо-еврейских отношений вкупе со всем комплексом международных последствий оных, нелегко определить, что в позиции, в аргументах Черчилля было продиктовано искренними иллюзиями и тем, что я определил как мифологию еврейства, а что являлось откровенным умышленным обманом и ловким лицемерием. Легко представить, как непросто было разобраться во всем этом современникам, депутатам палаты общин в частности. Что ж, это позволяет и нам вслед за Вейцманом воздать должное талантам Черчилля как оратора, политического манипулятора и, главное, бойца. Что было, то было, не отнять.

Прогрессирующее возрастание численности и удельного веса евреев в Палестине, в полном соответствии с планом сионистов, стало главным залогом создания на этой земле еврейской государственности. К 1937 году, когда развернулась новая страница израильской эпопеи, еврейская община уже выросла с 80 до 380 тысяч человек и продолжала расти, особенно за счет польских и германских евреев, стимулированных к переселению политикой нацистов. Это вынуждало британское правительство определиться по отношению к новой реальности, поскольку до того речи о создании в Палестине еврейского государства напрямую никогда не шло. Даже в пресловутой Декларации Бальфура.

И вот, «12 марта 1937 года Черчилль был вызван для дачи показаний в королевскую комиссию по Палестине. Эта комиссия была известна как комиссия Пиля, поскольку возглавлял ее лорд Пиль, бывший министр по делам Индии. Целью слушаний в комиссии было определить характер британских обязательств по отношению к евреям и арабам и выработать предложения о будущем подмандатных палестинских территорий… Черчиллю было задано более ста вопросов. Его ответы дали точное представление о его взглядах на то, каким должен был быть еврейский национальный очаг в Палестине, как он исторически развивался и каким Черчилль видел его будущее» (141–142).

Как и в далеком уже 1922 году, Черчиллю спустя пятнадцать лет снова пришлось преодолевать, ломать враждебное отношение к сионизму британского истеблишмента, своих собратий по классу и по крови, чтобы пробить, успешно пролоббировать в парламенте те представления о должном, которые им были согласованы с сионистами. Как и тогда, он был неукротимо напорист и неистощимо изобретателен в аргументах, среди которых на первом месте, как всегда, стояла двадцатилетней давности безответственная и злополучная Декларация Бальфура. Его выводы и рекомендации были неизменны: «совершенно очевидно, что наши обязательства перед евреями заключаются в том, чтобы позволить прибыть в Палестину максимально возможному количеству еврейских иммигрантов»; «мы должны выполнить взятые на себя обязательства и насколько возможно содействовать созданию национального еврейского очага в Палестине»; «я считаю, что такое положение дел, когда они стали бы там большинством населения, соответствовало бы духу Декларации Бальфура».

Наконец, он без обиняков высказал и главное, заветное: «Очевидно, что в свое время мы связали себя обязательством, из которого следует, что когда-нибудь, в отдаленном будущем, здесь возникнет большое еврейское государство с численностью населения в миллионы человек, которое намного превзойдет нынешнее население этой страны» (142–144).

«Большое еврейское государство с численностью населения в миллионы человек» – это были сильные слова, сказанные исчерпывающе откровенно. Правда, Черчилль утверждал: «Это не случится в течение ближайшего столетия» (147). Но ведь он был хороший диалектик, прекрасно понимавший, что количество (евреев в Палестине) неизбежно перейдет в качество – и тогда процесс возникновения еврейского государства станет необратим. Он просто заведомо вводил в заблуждение, успокаивал коллег: говорил то, что те хотели слышать, не отвечая за свои слова.

Как выполнение этого завета о еврейском государстве отразится на арабах, на англичанах? Это Черчилля волновало меньше всего. Его ответы на подобные вопросы просто поражают – то ли глуповатой наивностью, то ли запредельным лицемерием.

Например, на вопрос, не будет ли распространение еврейского очага на всю Палестину все же представлять собой несправедливость по отношению к арабам, Черчилль ответил отрицательно: «В чем заключается грубая несправедливость, если люди приходят и создают в пустыне пальмовые и апельсиновые рощи? В чем несправедливость, если создается все больше рабочих мест и богатства для каждого? В этом нет несправедливости. Несправедливо, если живущие в этой стране оставляют ее пустыней в течение целых тысячелетий» (145).

Но напряжение в ходе заседания, больше напоминавшего перекрестный допрос, было чрезвычайно велико, и порой Черчилль показательно проговаривался, становился искренним поневоле. Вот выразительные примеры.

Депутат Рэмболд спросил его, считает ли он, что еврейская иммиграция в Палестину должна продолжаться, даже если «эта политика приведет к периодическим вспышкам волнений и будет стоить нам жизней наших солдат». Черчилль заявил на это совершенно бестрепетно: «Все вопросы, связанные с учреждением самоуправления в Палестине, должны вытекать из Декларации Бальфура, центральной идеей которой является идея создания национального очага для евреев. Соответственно, мы должны быть готовы ко всем последствиям, которые вызовет осуществление этого плана. Создание еврейского национального очага в Палестине – вот наше главное и основополагающее обязательство. Именно этим и должны определяться все действия Великобритании» (146).

В переводе на человеческий язык это значило: да, Черчиллю было не жалко жизней английских солдат ради интересов евреев, которые он, играя в высокую принципиальность, пытался прикрыть пустой бумажкой – Декларацией Бальфура, личным, по сути, письмом одного ангажированного чиновника, составленным под диктовку виднейших сионистов.

Другой депутат, профессор Капленд, резко возражал против концепции Черчилля о необходимости продолжения еврейской иммиграции, называя ее «ползучим вторжением и завоеванием Палестины, продолжающимся более полувека». «Это неслыханная в истории вещь», – сказал Капленд. И был совершенно прав!

Черчилль резко возразил ему. «Это не ползучее завоевание, – сказал он. – В 1918 году арабы потерпели поражение и оказались под нашей властью. Они были разбиты в открытом бою. Никакого ползучего завоевания не было. Они были побеждены нами. Никто не смел возражать нам в ту пору. И тогда мы решили в процессе политического переустройства этих территорий принять на себя определенные обязательства и в отношении евреев» (148).

Снова прозвучал знакомый мотив: горе побежденным! Что ж, тоже откровенно, хоть и жестко. Но есть и второй смысл в этих словах: получается, что англичане сражались и умирали в боях с арабами – ради еврейских интересов? По Черчиллю, выходило, что да, что так и надо.

Предвзятость, высокомерие по отношению к арабам так и выпирали из ответов Черчилля. Об объективном подходе и речи быть не могло!

Когда Рэмболд заметил, что арабы создали «значительную цивилизацию в Испании», Черчилль парировал: «Я рад, что их оттуда вышвырнули» (149). Когда Капленд заметил, что Еврейское агентство имеет свое представительство в Лондоне, в то время как у арабов нет такого представительства и они чувствуют к себе холодность со стороны британских властей, Черчилль резко бросил в ответ: «Это зависит от того, какая цивилизация вам ближе» (153). Ему-то, ясное дело, были ближе евреи, и он хотел навязать свой подход и парламенту, и правительству, и всей Англии, и англичанам. И все они в конечном счете за это расплатились так жестоко, как только возможно.

И, наконец, Черчилль выразился откровеннее, чем когда бы то ни было, высказав свою собственную «декларацию» – декларацию жестокого, беспощадного колонизатора, человека без совести и жалости, последовательного этноэгоцентрика и расиста в худшем смысле слова. Когда глава комиссии Пиль заявил, что Великобритания «будет испытывать угрызения совести, зная, что она год за годом притесняла арабов, которые всего лишь хотели оставаться в своей собственной стране», Черчилль ответил настоящей отповедью. Он сказал: «Я не считаю, что собака на сене имеет исключительные права на это сено, даже если она лежит перед ним очень длительное время. Я не признаю такого права. Я не признаю, например, что какая-то великая несправедливость была совершена по отношению к американским индейцам или к аборигенам в Австралии. Я не признаю, что этим людям был причинен ущерб в результате того, что более сильная раса, более высокоразвитая раса или, во всяком случае, более умудренная раса, если можно так выразиться, пришла и заняла их место» (154–155).

Здесь, в этих словах, весь моральный облик Черчилля, его ценности, его глубинные мотивы и руководство к действию – как на ладони. В них четко и совершенно неприкрыто выражено кредо оккупанта, претендента на мировое господство, почище чем у Гитлера – они были ягодами одного поля. Мы, русские, всегда должны помнить об этих его словах, ибо в любую минуту они могли бы быть обращены и в наш адрес. (Мы ведь, с нашими ископаемыми богатствами, тоже, с подобных позиций, – собака на сене.) А заявленная в них логика с легкостью была бы применена к нам не Гитлером, а тем же Черчиллем, сложись все немного по-иному.

Помни, не забывай об этом, Иван! И будь всегда бдителен, имея дело с англичанами, людьми Запада вообще.

Но вся прелесть в том, что эти слова и эта логика были использованы в обоснование и в защиту особых прав не англичан в Палестине, а евреев по сравнению с арабами. Кто, поистине, был уже к тому времени для Черчилля «своим»?

Как Черчилль вооружил евреев на вечный бой

Усиливающаяся лавинообразно иммиграция евреев в Палестину неизбежно вела к обострению арабо-еврейских отношений. Это породило, в свою очередь, две проблемы: 1) на повестку дня встал вопрос о разделе Палестины на две независимые друг от друга части: поменьше для евреев и побольше для арабов; 2) евреи поставили вопрос о необходимости вооружиться «для самообороны». Конечно же, евреи не могли обойтись без Черчилля для оптимального, с их точки зрения, решения проблемы.

Но тут их взгляды неожиданно разошлись. Ибо Черчилль, если можно так выразиться, оказался бо́льшим сионистом, чем сами сионисты. Дело в том, что идею немедленного раздела Палестины поддержал Хаим Вейцман, «предпочитавший образование маленького государства прямо сейчас перспективе создания большого государства в относительно отдаленном будущем» (156). Вейцман, так сказать, предпочел получить синицу в руки, нежели журавля в небе. О чем он и заявил на известной встрече с Черчиллем и «тиграми сионизма» в 1937 году. Черчилль же категорически протестовал против такой минимизации требований и требовал от евреев ждать своего часа, целенаправленно проводя ту же политику массовой иммиграции, и «держаться, держаться, держаться». Он считал, что имеющее быть там созданное еврейское государство должно включать в свой состав всю Палестину, от Средиземного моря до реки Иордан. Время подтвердит его правоту.

В этом споре на стороне Черчилля оказался и поддержал его своими соображениями весьма специфический исторический персонаж – еще один лидер сионистов Владимир-Зеев (Вольф Евнович) Жаботинский, встречу с которым Черчиллю за две недели до дебатов по разделу Палестины организовал Джеймс де Ротшильд в своем поместье. «Если Вейцман был общепризнанным, всем известным и дипломатичным лидером главенствующего направления в сионизме, то Жаботинский являлся харизматичным главой воинственно настроенного нетерпеливого крыла «ревизионистов» и его молодежного подразделения – Бейтара» (160). Гилберт, правда, забыл разъяснить, что такое Бейтар – еврейские террористы, кровавые боевики, негласная сионистская армия. И сам Жаботинский, организатор первого еврейского «отряда самообороны» в России (таких же боевиков, попросту), затем создатель сражавшегося с турками Сионского корпуса, а ныне глава крайне радикального Всемирного союза сионистов-ревизионистов, жил с руками по локоть в крови. Весной 1920 года англичане даже приговорили его к 15 годам каторги за организацию боевых вылазок евреев против арабов, но после амнистировали. В отличие от дипломатичного легитимиста Вейцмана, Жаботинский исповедовал силовое давление как на арабов, так и на британские власти в Палестине. Свои взгляды он изложил в культовых статьях «О железной стене» и «Этика железной стены» (1924). Будучи к тому же убежденным противником коммунизма и социализма, Жаботинский вполне закономерно заслужил у своих оппонентов прозвище «фашист». В 1930 году британские власти были вынуждены запретить Жаботинскому въезд в Палестину, после чего «он направился в Восточную Европу, заражая еврейские массы лозунгом образования еврейского государства по обе стороны Иордана и призывая к массовой эмиграции. Он надеялся направить в Палестину таким путем до полутора миллионов иммигрантов» (160).

Обогатившись, как пишет Гилберт, новыми аргументами от Жаботинского, Черчилль своей речью в палате общин 21 июля 1937 года сумел убедить парламент не принимать «продиктованного отчаянием» решения о разделе Палестины. Результат вполне удовлетворил оратора, ведь он, по сути, создал первоначальные границы Израиля в максимальном варианте. Желая умиротворить сионистов, Черчилль спустя неделю в разговоре с бароном Мелчеттом, который одновременно дружил с ним и с Вейцманом, настаивал на том, что раздел Палестины был бы ошибкой и что он друг сионизма и «сделал бы все возможное, чтобы помочь им; но он не собирается быть бо́льшим сионистом, чем сами сионисты» (167–168). Парадокс: Черчилль лучше понимал и последовательнее отстаивал интересы евреев, чем даже сам Хаим Вейцман!

Отказ от раздела Палестины жестко ставил сионистов перед необходимостью наращивать там удельный вес евреев, добиваться изменения своего положения меньшинства, расширения своего контроля над всей территорией. А это можно было сделать только увеличивая поток иммигрантов. Погромы «Хрустальной ночи» с 9 на 10 ноября 1938 года и новый подъем антисемитизма в Германии сильно поспособствовали этой задаче. Все сионисты использовали этот козырь для пополнения еврейского населения Палестины. И ради этого готовы были даже сотрудничать с Гитлером (подробности ниже).

Перед Черчиллем же встала новая важнейшая задача: добиться британских санкций на расширение иммиграционной квоты. «В ходе дебатов в палате общин 24 ноября Черчилль произнес убедительную речь… Цитируя ежегодные отчеты с данными о переписи населения, предоставляемые в Лигу Наций, Черчилль отметил, что за прошедшие пятнадцать лет, в период между 1923 и 1938 годом, прирост арабского населения составил 300 тыс. человек, а еврейского – 315 тыс. человек. «Поэтому мне кажется, что… правильным решением было бы установление правила, согласно которому еврейская иммиграция в Палестину не должна быть меньше роста арабского населения» (192).

Хитрый трюк! Это означало бы быстрый рост удельного веса евреев, поскольку их прирост в процентном отношении был бы гораздо выше. Те же 300 тысяч для арабов относительно небольшая, а для евреев – огромная цифра. На словах получалось, что Черчилль предлагает ограничить уровень иммиграции (и так это поначалу и восприняли обидевшиеся на него сионисты)[33]. А что на деле? На деле под видом квотирования он предлагал вдвое увеличить поток евреев-мигрантов по сравнению с фактическим: «Такая политика, по расчетам Черчилля, должна была привести к тому, что численность ежегодной еврейской иммиграции должна была быть ограничена цифрой от 30 000 до 35 000 человек. Это было значительное число, в три раза превышавшее действительные размеры еврейской иммиграции за 1937 год, которая составила лишь чуть больше 10 000 человек, и в два раза больше иммиграции за 1938 год, составившей 15 000 человек» (194).

А поскольку некоторые парламентарии выразили беспокойство, что арабы не согласятся и на урезанную иммиграционную квоту, то Черчилль в своей циничной манере, не колеблясь, прибег к шантажу и давлению: «Если арабы откажутся прийти к какому-либо соглашению, то иммиграция тогда вообще не будет ограничена никаким определенным пределом… Если согласия с их стороны не последует, то мы будем для обеспечения своей безопасности полагаться на другие факторы. Однако тогда у нас не будет установлена верхняя планка численного уровня иммиграции»[34](194).

Спрашивается, на какие «другие факторы» собирался полагаться Черчилль? Только ли на британские вооруженные силы? Нет. Как уже говорилось выше, проблема создания собственно еврейских вооруженных сил давно стояла на повестке дня у сионистов, ввиду разрастания арабо-еврейского противостояния, вызванного иммиграционной еврейской лавиной.

Однако задача вооружить евреев для борьбы с арабами должна была иметь благовидное обоснование. Оно нашлось через год, сразу после начала Второй мировой войны, в беседе новоиспеченного первого лорда адмиралтейства Уинстона Черчилля с Хаимом Вейцманом, приглашенным на обед непосредственно в адмиралтейскую резиденцию. На встрече Черчилль предложил, чтобы Вейцман «подготовил список необходимых условий» в связи с возможным участием палестинских евреев в военных усилиях Великобритании. В ответ Вейцман указал, что 75 тыс. молодых еврейских мужчин и женщин в Палестине уже «зарегистрировались для национальной военной службы, чтобы сражаться в составе британских вооруженных сил там, где это может понадобиться». Черчилль спросил, вооружены ли они, и, получив отрицательный ответ, сказал, что «он должен вооружить их». Если евреи будут вооружены, сказал Черчилль, то можно будет вывести британские войска из Палестины (206–207).

Вот так и договорились. Вторая мировая война отлично сгодилась как предлог для вооружения палестинских евреев. О том, как и против кого потом будет использовано это оружие, речь, конечно же, не шла. Но умные собеседники прекрасно понимали, что ни отнять оружие по миновании надобности, ни указывать евреям, против кого его повернуть, никогда уже не получится, коль скоро 75 тысяч человек сольются в первоначальную еврейскую армию. Тем более если британские войска окажутся выведены из Палестины для переброски на фронт. Блестящие умы!

«Черчилль добавил, что верит, что если евреи будут вооружены, то «арабы придут к соглашению с ними». Это были ободряющие слова, сказанные с искренними намерениями…» (207). Ларчик открывался просто: куда бы арабы делись перед лицом вооруженных евреев!

Но кабинет не терял головы, и первая попытка Черчилля вооружить евреев Палестины сорвалась. Однако он уже четко обозначил свои намерения, а отступать не привык. И тут случлось то, что должно было случиться: 10 мая 1940 года Черчилля назначили премьер-министром. Характерную реакцию это сообщение вызвало на Ближнем Востоке. По воспоминаниям некоего Бена Гейла, находившегося в тот момент в Тель-Авиве, на лекции преподаватель вдруг прервался, чтобы зачитать вслух поступившую записку: «Чемберлен отступил. Теперь Черчилль стал премьер-министром». В ответ на это «в большом зале все встали и горячо приветствовали сообщение. С Черчиллем у руля появлялась надежда и у евреев Палестины» (216). Конечно, они хорошо знали, who is who.

Вооружению палестинских евреев противился министр по делам колоний лорд Ллойд, который боялся «наихудшей возможной реакции арабского мира». Но Черчилль возражал ему как премьер и как министр обороны: «Наша главная и практически единственная цель в Палестине в настоящее время заключается в том, чтобы высвободить одиннадцать батальонов отличных регулярных войск, находящихся там. С этой целью евреи должны быть как можно скорее вооружены и соответствующим образом организованы для того, чтобы образовать силы самозащиты Палестины… Мы не вправе оставить их безоружными, когда наши войска уйдут, а они должны уйти как можно скорее».

Его позицию неожиданно поддержал лорд Лотиан, британский посол в США, приславший телеграмму, сообщавшую, что американские евреи хотят, чтобы палестинские евреи были организованы в вооруженные отряды под командованием британцев. «Если Палестина подвергнется нападению и евреи не смогут защитить свою страну, это вызовет прискорбную реакцию американского еврейства» (217).

На первое время был найден компромисс: 20 тыс. евреев-добровольцев влилось в британскую армию, но эти пятнадцать батальонов были отправлены в Египет против немцев и итальянцев. (Воображаю, как обрадовались арабы Египта таким защитникам! Нет, чтобы их отправить на европейский фронт…)

В 1941 году Вейцман вновь стал настаивать на создании «отдельной еврейской армии, со своими знаками отличия и собственным знаменем», обещая сформировать целую дивизию в составе 12 тыс. человек. Это не были пустые слова. К тому времени у палестинских евреев уже была своя вооруженная до зубов боевая организация «Хагана», действовавшая с 1920 года нелегально, подпольно, но эффективно[35]. В 1938 году она превратилась в военное крыло Еврейского агентства, руководимого Вейцманом, так что тот знал, что обещал Черчиллю. В мае 1941 года Хаганой были созданы две «ударные роты», год спустя их число было доведено до шести. Весной 1941 года бойцы Хаганы под британским командованием осуществили ряд диверсионных рейдов в Сирию. А когда в 1944 году в рамках британской армии была, наконец, создана Еврейская бригада, многие участники Хаганы влились в нее. Были у евреев наряду с Хаганой и иные вооруженные формирования, действовавшие не спросясь у англичан[36].

Однако кабинет твердо противился созданию регулярной еврейской армии, и Черчилль в марте 1941 года сообщил Вейцману, что решение этого вопроса вынужденно откладывается, но при этом заверил его в том, что «никогда не подведет» старого друга (229).

Его феноменальная настойчивость вновь одержала верх. По мере того как немцы и итальянцы продвигались по землям Египта все ближе к Суэцкому каналу, Британия, наконец, одобрила план самозащиты еврейской общины и позволила ей соорудить укрепления на стратегических высотах. Кроме того, 6 августа, после успешного наступления немцев, в Палестине «был объявлен призыв добровольцев, арабов и евреев, в результате чего был создан Палестинский полк. Добровольцев оказалось достаточно для формирования трех еврейских и одного арабского[37]батальона с британскими знаками различия и знаменами» (238–239). Это был шаг с далекими последствиями. Лиха беда – начало…

Когда в 1948 году свежеиспеченное государство Израиль формально озаботилось созданием своей армии, для этого уже было все давно готово. Проверка Израиля на прочность была осуществлена арабами немедленно по уходу англичан, сразу же, в мае 1948 года. Она показала: труды и заботы сионистов и Черчилля по милитаризации еврейской общины были не напрасны. Израиль выстоял.

Хотел ли того Черчилль, понимал ли он это или нет, но его политика в Палестине неизбежно привела со временем к бесконечной кровавой распре евреев и арабов, у которой нет и не может быть мирного исхода никогда.

В этой распре пострадали и сами англичане по русской формуле «в чужом пиру похмелье». Подробнее об этом я скажу в своем месте, здесь же только процитирую историка Вадима Кожинова: «Определенная часть находившихся в 1940-х годах в Палестине сионистских боевых структур воевала не только с арабами, но и – как сообщает в своей изданной в 1981 году в Мюнхене книге «Второй Израиль для территориалистов?» своеобразный еврейский идеолог Б. Ефимов – «продолжала вооруженную борьбу против английских властей, то есть они фактически участвовали в войне на стороне Гитлера, а некоторые из них даже вели с нацистами переговоры о создании еврейско-нацистского союза против Великобритании (интересно отметить, что крупнейшую из организаций, продолжавших войну против англичан, возглавлял будущий премьер-министр Израиля Бегин)»[38]. Задачу противостояния британским властям в целях выполнения программы сионизма также во многом выполняла пресловутая Хагана.

У порога нового еврейского государства

15 февраля 1944 года премьер-министр Британии сэр Уинстон Черчилль в очередной раз обедал тет-а-тет с Хаимом Вейцманом. Разговор, естественно, шел о судьбе еврейской общины. Коллеги-сионисты, с волнением ждавшие итогов, спросили потом Вейцмана, поддержал ли Черчилль их надежду на создание еврейского государства в Палестине. «Да, его позиция обычно всегда обнадеживающая, – открыл им Вейцман. – У нас нет причин для беспокойства, потому что у нас есть очень хороший ответ» (256).

А в ноябре того же года эта же пара политиков, сидя в имении Черчилля, уже обсуждала границы будущего Израиля по окончании войны. Это была, по словам Вейцмана, «длительная и очень дружественная встреча». Черчилль пояснил, что он, как и сам верховный сионист, стоит за включение пустыни Негев в состав еврейского государства: «Если бы евреи могли получить всю Палестину, – добавил Черчилль, – это было бы хорошо». Вейцман же сообщил Черчиллю, что они имеют в виду принимать около 100 тыс. евреев в год в течение примерно пятнадцати лет. Черчилль спросил, означает ли это что-то вроде полутора миллионов, на что Вейцман ответил, что «это действительно так – для начала» (277).

Только теперь Вейцман вполне раскрыл свои карты, но Черчилль вновь его всецело поддержал. Такое развитие событий виделось им обоим в качестве победного итога Второй мировой (Черчилль настаивал из дипломатических соображений: «ничто не должно решаться до конца войны», но по сути они обо всем уже условились). Что кто ни говори после этого, а мы понимаем, что Израиль был состряпан Вейцманом и Черчиллем. Хотя, конечно, не только ими, но ими – в первую очередь.

Ближе к окончанию войны, как пишет Гилберт, «Черчилль продолжал искать решение, которое позволило бы создать сионистское государство, благодаря которому 517 000 евреев, живших тогда в Палестине, то есть меньше трети всего населения, должны были получить собственное государство, которое не зависело бы от милости враждебного арабского большинства и могло бы самостоятельно управляться хотя бы в рамках той части территории страны, которую надеялись получить представители еврейской общины» (286).

Эта тема волновала, конечно, не только евреев и Черчилля. В начале 1945 года Саудовская Аравия, Египет и Ирак вдруг забеспокоились насчет намерений Великобритании и США в отношении будущего Палестины. Но это беспокойство явно запоздало: число евреев выросло там к концу войны в 6,5 раза! Количество, по закону диалектики, перешло в качество. Создание независимого еврейского государства становилось закономерным и неизбежным следствием этого наплыва еврейских иммигрантов.

Против такого следствия пытался возразить король Аравии Ибн-Сауд, специально добившийся с этой целью встречи с Рузвельтом. Дело в том, что к концу войны стало ясно, что несмотря ни на какие мандаты Великобритания более не способна решать ни судьбы мира, ни даже судьбу крохотного клочка земли на Ближнем Востоке. Роль хозяина перешла на обозримую перспективу к Америке, и в руках Рузвельта были отныне те весы, на чашах которых колебалось будущее двух ветвей семитской расы. Это понимал и Черчилль, пытавшийся влиять на американского президента, и все другие участники ближневосточной драмы.

Рузвельту самому далеко не все было ясно относительно этой драмы, и он вовсе не был никогда сторонником сионизма, в отличие от Черчилля, зато был горячим поклонником арабской нефти, которую намеревался без проблем добывать для Штатов. Поэтому ему хотелось выслушать все стороны, и он начал обсуждение с того, что попросил у короля совета относительно дальнейшей судьбы «еврейских беженцев, изгнанных из своих домов в Европе». Король ответил: «Евреи должны возвратиться в те страны, откуда они были изгнаны, и жить там». И тогда Рузвельт заверил Ибн-Сауда, что он «не сделает ничего, чтобы помочь евреям в борьбе против арабов, и не сделает ни одного шага, враждебного арабскому народу», и что его администрация не изменит свою политику в Палестине «без полной предварительной консультации с евреями и арабами». Рузвельт предложил, чтобы король оказал поддержку дипломатическим миссиям арабских стран в Великобритании и Соединенных Штатах в выдвижении аргументов против планов сионистов, потому что, как сказал президент, «многие люди в Англии и Америке оказываются дезинформированными».

Иными словами, мудрый, искушенный политик Рузвельт предложил арабскому королю развернуть антисионистскую пропаганду в мировом масштабе. Без этого, он понимал, ничего изменить уже не удастся. Но недалекий, непродвинутый араб не понял, не оценил совет Рузвельта. Он ответил, довольно глупо, что такая работа могла бы быть полезной, но «важнее всего то, что президент только что сказал ему о своей политике по отношению к арабскому народу» (288–289).

Он не заметил даже, что Рузвельт умирает и ничем уже не сможет помочь…

А тем временем Черчилль не дремал и в то же время в том же месте также ждал встречи с Рузвельтом. В отличие от араба, англичанин сразу сообразил, что Рузвельт уже не жилец, что «жить ему осталось недолго». Свою задачу Черчилль понял верно: надо тянуть время. И немедленно направился через пустыню в «Отель дю Лак» на встречу с Ибн-Саудом, которого попросту обвел вокруг пальца, обманул, заверив, что Великобритания не допустит вооруженного нападения евреев на арабов: «Мы контролируем моря и легко можем лишить их снабжения. В то же время евреи должны иметь место, где жить, – другими словами, иметь возможность жить в Палестине. Он никогда не выступал за то, чтобы Палестина была превращена в еврейское государство, он лишь за создание еврейского национального очага в Палестине». Он-де надеется, что может рассчитывать на содействие короля, чтобы обеспечить «твердый и постоянный порядок при совместном проживании евреев и арабов в Палестине» (291).

Лицемер и обманщик чудовищный! На время ему удалось затуманить сознание короля. Но через шесть недель Черчилль получил от Ибн-Сауда письмо, в котором тот настаивал, что образование еврейского государства в Палестине «станет смертельным ударом для арабов и постоянной угрозой миру. Еврейские амбиции не ограничиваются одной Палестиной. Их приготовления показывают, что они намерены предпринять враждебные действия против соседних арабских государств». Евреи готовятся «установить своеобразную форму нацизма или фашизма на виду у демократических стран и посреди арабских стран». Как в воду смотрел король! Но изменить ничего уже не мог…

Последнее усилие

Мировая война неизбежно шла к концу, а евреи – к созданию Израиля. Но в этом процессе на самом финише Черчилля ожидал личный крах, повлекший за собой перемену в его роли на Ближнем Востоке.

Черчиллю не дали самому довести дело евреев в Палестине до победного конца и пожать все надлежащие лавры, т. к. консерваторы и он сам потерпели фиаско на выборах летом 1945 года. Все вопросы взаимоотношений Великобритании и Палестины оказались в ведении нового премьер-министра, представителя британских лейбористов Клемента Эттли. Однако за всю жизнь сэр Уинстон сумел сделать для создания Израиля столько, что предопределил необратимость последствий и итоговый результат. Ему оставалось лишь в пух и прах критиковать лейбористов, втихаря потирая руки и перемигиваясь со своими еврейскими друзьями. Черчилль не знал ни о неблагодарности евреев в 1945 году, ни даже о попытках его взорвать (!) и продолжал работать и интриговать в их пользу изо всех сил.

Главная идея Черчилля в отношении Палестины состояла по окончании войны в том, чтобы устранить Англию от участия в решении этого вопроса и тем самым окончательно развязать руки сионистам. 6 июля 1945 года он написал министру по делам колоний Оливеру Стэнли и начальникам штабов британских вооруженных сил, послав копию этого письма министру иностранных дел Энтони Идену: «Я не считаю, что мы должны брать на себя ответственность за управление этим трудным регионом, пока американцы спокойно сидят и критикуют нас. Нам надо задаться вопросом, не следует ли нам попросить их взять все это на себя? Я считаю, что чем теснее они окажутся связанными с проблемами средиземноморского региона, тем мы станем сильнее. Во всяком случае, то обстоятельство, что мы никак не демонстрируем желание сохранять британский мандат в Палестине, очень нам помогает. Лично я не вижу даже малейшего преимущества для Великобритании от этого болезненного и неблагодарного занятия. Настала очередь кого-то еще» (305–306).

Если Соединенные Штаты не желают «прийти и разделить с нами бремя содействия делу сионизма, – разъяснял Черчилль палате общин 1 августа 1946 года, – тогда Великобритания должна немедленно заявить, что мы возвратим британский мандат Организации Объединенных Наций». В ответ на эту речь Хаим Вейцман писал Черчиллю на следующий день: «Я хочу надеяться, что судьба вручит вам решение нашей проблемы, которая к настоящему времени уже могла бы быть решена, а мы могли бы быть избавлены от многих несчастий» (320). Хитрецы все просчитали. Ведь евреи уже были готовы взять дальнейшую судьбу в свои руки. Как публично признал тот же Черчилль, «евреи-сионисты всего мира и палестинские евреи… больше не нуждаются в нашей помощи для защиты своего национального очага против враждебно настроенных местных арабов» (313). И они могли отбросить Великобританию, как ракету-носитель, выведшую их на заданную орбиту и ставшую мешающей лишней обузой.

Цинизм Черчилля был поистине безграничен. Теперь, когда его титаническими трудами Палестина превратилась в пороховую бочку, готовую вот-вот рвануть большой этнической войной, из которой должно было родиться новое государство евреев, он принялся убеждать свою страну в том, что Великобритании лучше уйти из региона. 31 января 1947 года он внушал парламенту: «Цена поддержания порядка в этом регионе составляет от 30 до 40 миллионов фунтов в год – денег, в настоящее время просто утекающих прочь». А сто тысяч солдат, расквартированных в Палестине, «составляют очень значительную часть нашей армии. Сколько еще времени они должны находиться там? И для чего находиться?» И впрямь: ведь теперь евреи могли и сами себя защитить. И бывший премьер резюмировал: «Я никогда не видел, чтобы была получена меньшая отдача за приложенные усилия, чем это происходит в Палестине» (224). Можно подумать, что в бытность его у руля империи это было не так!

Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Перефразируя Наполеона, скажу: стакан был уже полон, и наполнил его Черчилль, а кому пить – не его забота. После того как Англия четверть века несла немыслимые материальные, моральные и политические издержки из-за палестинского мандата, следовало отпихнуть ее от принятия решений, чтобы не путалась под ногами, а всю ответственность переложить на Штаты, нового хозяина мира. Умывая руки и призывая Великобританию прекратить всю возню в Палестине, когда дело уже зашло слишком далеко и до создания Израиля оставались считаные месяцы, Черчилль лишил свою страну даже моральной компенсации за те издержки, затраты, протори и убытки, которые она десятилетиями несла на Ближнем Востоке по его милости. Это была его последняя жертва евреям за счет Великобритании, жертва полностью бессмысленная (не для евреев, конечно). Бедная одураченная Англия – вот все, что можно тут сказать!

Несмотря на то что к власти пришли антагонисты Черчилля – и это был публичный афронт, пощечина, заслуженная оголтелым юдофилом от английского народа, его публичный провал, – тем не менее заложенные им основы еврейского государства были так велики и прочны, что дать задний ход англичанам уже не удалось, было поздно. Оставалось только одно: постыдная капитуляция, бесславный уход с ближневосточной арены. Это, конечно, лишь фрагмент общей картины капитуляции Великобритании перед Америкой, передачи ей всех сколько-нибудь значимых мировых инициатив, как и уход из Индии, из Египта, и др. Но и то, и это – наследие политики Черчилля, плоды его деятельности во время премьерства.

Черчилль и на этот раз победил, уже будучи простым депутатом парламента, лишенным власти, но не права голоса, которым так мастерски пользовался. «В результате дебатов 31 января 1947 года лейбористское правительство Великобритании приняло решение вернуть палестинский мандат в Организацию Объединенных Наций. Это решение кабинета было опубликовано две недели спустя» (325).

Палестинская политика Черчилля привела Англию к позорному финалу: она перестала вообще справляться с ситуацией и вынуждена была вернуть ООН свой мандат – от бессилия. Это стыд и срам; но Черчилль потирал руки: белый английский мавр сделал свое дело и может убираться ко всем чертям. Пусть стыдится Англия – но торжествуют евреи! Победа сионизма и Израиля – превыше всего!

Конечно, Черчиллю не было дела до репутации Британии, которую он же и поставил в дурацкое положение. Что до его личной репутации, то он с немалым тщеславием приписывал себе (тайно от общества, в котором родился и жил) заслугу глобального масштаба: «Нравится это нам или нет, но возникновение еврейского государства в Палестине является событием мирового значения, которое следует рассматривать с учетом его исторических перспектив. При этом речь идет о перспективе не в рамках жизни одного поколения или нынешнего столетия, а о перспективе в одну тысячу, две тысячи или даже три тысячи лет. Это тот стандарт времени, который очень плохо согласуется с присущей нам постоянной стремительной сменой настроений и с тем переменчивым временем, в котором мы сейчас живем. Создание Израиля – это подлинное событие мировой истории» (337). Черчилль в эти минуты мог считать себя демиургом.

Действие британского мандата на управление Палестиной закончилось 14 мая 1948 года. В тот же день Давид Бен-Гурион провозгласил создание независимого Государства Израиль. Как Советский Союз, так и Соединенные Штаты сразу признали Израиль. Нелепо и нелогично, но Великобритания отказалась сделать это – с опозданием взыграли имперские амбиции, когда страна поняла, что ее обдурили. Точнее, что ее нагло дурили все минувшие годы. По сути, непризнание Великобританией Израиля было равносильно признанию в собственной глупости, в постыдных просчетах. Непристойная попытка махать кулаками после драки…

Черчилль не был бы Черчиллем, если бы не положил на это историческое полотно свой последний мазок. 22 января 1949 года он «страстно выступил» в парламенте по поводу непризнания Израиля. Настолько страстно, что «в конце дебатов, после того как все парламентарии выслушали речь Черчилля, было оглашено специальное заявление лейбористского правительства о том, что Великобритания собирается признать Государство Израиль» (342). А через девять дней после его выступления Израиль получил-таки от Англии подарок: официальное признание.

Черчилль додавил все же своих соотечественников. Вот тогда и настал его полный и подлинный триумф в долгой палестинской истории.