Преступники-сыщики (сборник). Эдгар Уоллес. Вновь втроем (Чарльз Диккенс)

Однажды «Мегафон» в очередном припадке пессимизма и удивления, констатируя, но не осуждая странность наступивших времен, выразилась так: «…Даже “Четверо Благочестивых”[1] превратились в респектабельную организацию. Каких-нибудь пятнадцать лет назад мы именовали их не иначе, как “преступным сообществом”; за их головы предлагалось вознаграждение… а сегодня, свернув на Керзон-стрит, любой желающий может полюбоваться серебряным треугольником на внушительной двери, обозначающим их штаб-квартиру… Субъекты, которых разыскивали и гневно обличали, стали членами привилегированного детективного агентства… Остается лишь надеяться, что их в некотором роде радикальные методы прежних времен претерпели разительные изменения к лучшему».

Иногда бывает опасно следить за тем, кто и сам любит понаблюдать.

– Чего же боится мистер Лезерсон? – осведомился Манфред, разбивая яйцо во время завтрака.

В глаза бросался легкий загар на его приятном чисто выбритом лице, поскольку он совсем недавно возвратился из Швейцарии – края солнца и снегов.

Напротив, уткнувшись в «Таймс», сидел Леон Гонсалес; на конце стола расположился Раймонд Пуаккар, тяжелое лицо которого с крупными чертами было мрачным. Я не стану касаться его наклонностей и страсти к выращиванию овощей, поскольку они уже известны нам из других бытописаний.

Пуаккар, подняв глаза на Гонсалеса, спросил:

– Это тот самый джентльмен, который оплачивал слежку за нашим домом весь прошлый месяц?

По губам Леона скользнула улыбка. Аккуратно сложив газету, он сообщил:

– Тот самый… У меня назначена встреча с ним сегодня утром. А пока что ищейки отозваны. Как выяснилось, их наняло детективное агентство Оттиса.

– Если он следит за нами, значит, совесть у него нечиста, – заявил Пуаккар, медленно кивая в такт словам. – Было бы интересно услышать объяснение из первых уст.

Мистер Льюис Лезерсон проживал на улице Лоуэр-Беркли-стрит в очень большом и дорогом особняке. Лакей, отворивший дверь Леону, был выряжен в ливрею, более подходящую для исторических фильмов, нежели для деловой Лоуэр-Беркли-стрит. Темно-красная с золотом, да еще и бриджи до колен… Леон уставился на него с благоговением во взгляде.

– Мистер Лезерсон примет вас в библиотеке, – сообщил лакей.

Гонсалес заметил, что тот преисполнен чувства собственной важности.

Дом и впрямь выглядел роскошным, с дорогой мебелью и пышным внутренним убранством. Поднимаясь по широким ступеням, Леон увидел, как на лестничной площадке наверху промелькнула хорошенькая женщина. Метнув в его сторону исполненный презрения взгляд, она исчезла, оставив за собой слабый шлейф каких-то экзотических духов.

Комнату, куда его препроводили, можно было по ошибке принять за опочивальню, учитывая количество всевозможных безделушек и утонченность отделки.

Мистер Лезерсон поднялся навстречу посетителю из-за письменного стола в стиле ампир и протянул белую ладонь. Он был худ, лысоват, а в его морщинистом лице проглядывало нечто от ученого-схоласта.

– Мистер Гонсалес? – голос у него оказался слабым и не слишком приятным. – Не соблаговолите ли присесть? Я получил ваш запрос – очевидно, произошло какое-то недоразумение…

Он сразу же опустился на прежнее место. Не исключено, что столь холодный прием был рассчитан на то, чтобы скрыть явное замешательство, но, впрочем, ему это не удалось.

– Разумеется, я знаю вас… Но ведь нелепо предполагать, будто я мог отправить своих людей следить за вашим домом. Зачем мне это нужно?

Гонсалес не сводил с него глаз.

– С целью выяснить это я и пришел сюда, – отозвался он. – Думаю, будет нелишним сообщить вам: мы не сомневаемся в том, что вы следите за нами. Нам известно агентство, которое вы наняли; мы знаем, сколько вы им заплатили и какие указания дали. Единственный вопрос заключается в следующем: для чего вам это понадобилось?

Мистер Лезерсон неловко поерзал в кресле и улыбнулся.

– Вот как… Полагаю, было бы неумно отрицать, что я и в самом деле нанял детективов. Откровенно говоря, «Четверо Благочестивых» – довольно серьезная организация… и… э-э… Словом, я богатый человек…

Он явно не знал, что сказать в свое оправдание.

Разговор вышел скомканным и закончился вежливыми заверениями в совершеннейшем почтении с обеих сторон. Леон Гонсалес вернулся на Керзон-стрит в большой задумчивости.

«Он явно боится, что некто прибегнет к нашей консультации, поэтому нанял детективов, чтобы те отпугнули или перехватили этого человека. Вот только кого именно?»

К исходу следующего дня Леон получил ответ на свой вопрос.

Это был серый апрельский вечер, сырой и промозглый. Женщина, которая медленно шла по Керзон-стрит, внимательно всматриваясь в номера с табличками на дверях, вызвала подозрение у полицейского, стоявшего на углу Клариджа. На вид ей было около тридцати, довольно стройная, в потрепанном промокшем пальто. У нее было увядшее лицо с ввалившимися щеками и заострившимися чертами. «В молодости наверняка слыла красоткой, – подумал Леон Гонсалес, рассеянно глядя на нее из-за тюлевой занавески на окне. – Работающая женщина, у которой одна тревога – свести концы с концами».

Он имел достаточно времени, чтобы хорошенько рассмотреть ее, поскольку она долго стояла на краю тротуара, беспомощно озираясь по сторонам.

– Обратите внимание на отсутствие каких бы то ни было украшательств, кои могли бы привлечь к ней внимание, – а ведь в этот час даже последние нищенки надевают шарфик или пару перчаток.

Манфред, поднявшись из-за стола, за которым вкушал скудный ужин, присоединился к внимательному наблюдателю.

– Провинциалка, полагаю, – задумчиво протянул Леон. – Явно впервые оказалась в Вест-Энде… Она идет сюда!

Не успел он договорить, как женщина повернулась, окинула быстрым взглядом дверь, и они услышали, как зазвенел дверной звонок.

– Я ошибся – она вовсе не заплутала; она просто набиралась мужества, чтобы позвонить… и если она не та, кого так боится Лезерсон, то я – принц Датский!

Из коридора до него донеслась тяжелая поступь Пуаккара, искусно изображавшего дворецкого. Вскоре показался и он сам, закрыв за собой дверь.

– Вы будете удивлены, – сообщил он в своей обычной угрюмой манере. Таков уж Пуаккар – он всегда изрекал загадочные вещи мрачным тоном.

– Насчет леди? Я решительно отказываюсь удивляться. – Леон был неумолим. – Она что-то потеряла – мужа, часы, что угодно. И у нее такой потерянный вид – ее буквально окружает атмосфера беспомощности. Все симптомы налицо.

– Попросите ее войти, – распорядился Манфред, и Пуаккар удалился.

Мгновением позже в комнату вошла Алма Стамфорд.

Так ее звали. Она вдова и приехала из Эджвера… Задолго до того, как барышня покончила с прелиминариями[2], обещанный Пуаккаром сюрприз таки состоялся, поскольку мягкий и негромкий голос этой дамы, вырядившейся в обноски, которые постыдилась бы надеть даже поденщица, выдавал в ней образованную особу. Лексикон ее был весьма обширен, и упоминала она о вещах, которые могли быть знакомы исключительно тому, кто жил в полном достатке.

Ее умершего супруга – насколько они поняли из рассказа – при жизни никак нельзя было назвать лучшим из мужей. Человек чрезвычайно состоятельный даже в обычном понимании этого слова, владелец поместий в Йоркшире и Сомерсете, бесстрашный любитель охотничьих забав со сворой гончих, он и смерть свою встретил на охоте.

– Мой супруг получил необычное воспитание, – рассказывала она. – Его родители умерли, когда он был еще совсем маленьким, и потому воспитывал его дядя. Ужасный старик, запойный пьяница, грубиян до мозга костей, абсолютно нетерпимый к постороннему вмешательству. Марк практически никого не видел до тех пор, пока в последний год жизни старик не выписал откуда-то мистера Лезерсона, молодого человека немногим старше самого Марка, в качестве учителя для него – поскольку образование вверенного ему племянника было крайне ограниченным. Моему супругу исполнился двадцать один год, когда умер его дядя, но того джентльмена Марк оставил при себе, дабы он исполнял обязанности компаньона и секретаря.

– Мистер Льюис Лезерсон, – быстро проговорил Леон, и женщина ахнула.

– Не понимаю, откуда вы узнали, однако именно так его и зовут. Несмотря на то, что мы были не особенно счастливы, – продолжала она, – смерть мужа стала для меня ужасным потрясением. Однако его завещание шокировало меня куда сильнее. В нем он отписывал половину своего состояния Лезерсону, а другую – мне, во владение которой я должна была вступить по истечении пяти лет с момента его кончины, если будут соблюдены все прописанные в завещании условия. Мне не следовало выходить замуж в течение этого срока, я должна была проживать в доме в Харлоу и не покидать округа. Мистер же Лезерсон получал исключительные полномочия в качестве единственного распорядителя моего имущества. И до сегодняшнего дня я действительно жила в Харлоу.

– Мистер Лезерсон, конечно, женат? – поинтересовался Леон, не сводя взгляда своих горящих глаз с дамы.

– Да… Вы знакомы с ним?

Леон покачал головой.

– Я лишь догадываюсь, что он женат и очень любит свою жену.

Женщина была явно озадачена.

– В таком случае вам, должно быть, что-то известно. Да, он женился перед самой гибелью Марка. На очень красивой венгерке – он сам наполовину венгр и, я полагаю, обожает ее. По слухам, она отличается крайней экстравагантностью – но сама я видела ее только один раз.

– И что же произошло в Харлоу? – Теперь вопрос задал Пуаккар, который до этого момента хранил молчание и лишь внимательно наблюдал за происходящим.

У женщины задрожали губы.

– Это был сущий кошмар, – проговорила она дрогнувшим голосом. – У нас есть чудесный маленький домик – причем достаточно далеко от Харлоу, да еще в стороне от главной дороги. Два года я провела там практически на положении узницы. Мои письма вскрывались, каждую ночь в моей собственной спальне меня запирала на ключ одна из двух женщин, которых мистер Лезерсон приставил следить за мной, а территорию усадьбы круглые сутки патрулировали какие-то мужчины.

– Под тем предлогом, что у вас не все в порядке с головой? – предположил Манфред.

Женщина ошеломленно уставилась на него.

– То есть вы так не думаете? – быстро спросила она и, дождавшись, когда он покачает головой, выпалила: – Слава богу! Да, именно эту историю они и рассказывали всем и каждому. Мне не разрешалось читать газеты, хотя книги я получала все, какие только хотела. Но однажды мне попался на глаза обрывок газетной страницы с описанием банковского мошенничества, которое вы, джентльмены, благополучно раскрыли, и кратким изложением вашего прошлого. Я берегла его как зеницу ока, потому что в нем был указан ваш адрес. Побег представлялся невозможным – денег я не имела, да и выбраться оттуда незамеченной не могла. Но там была служанка, она два раза в неделю приходила делать грязную работу. По-моему, жила в деревне. Я смогла пробудить в ней сочувствие, и вчера она принесла мне вот эту одежду. Сегодня рано утром я переоделась, вылезла в окно своей спальни и ускользнула от охранника. А теперь перехожу к своей главной тайне.

Сунув руку в карман промокшего пальто, женщина достала оттуда небольшой сверток и развернула его.

– После несчастного случая моего супруга отвезли в деревенскую больницу; он скончался рано утром на следующий день. Должно быть, пришел в себя без ведома сиделок, поскольку верхняя часть простыни пестрела небольшими рисунками. Он нарисовал их химическим карандашом, прикрепленным к его температурному листку, висевшему у него над головой, – скорее всего, дотянулся до него и оторвал.

Она расправила квадратный лоскут холстины на столе.

На нем были изображены три геометрические фигуры неправильной формы с автомобилем и мотоциклеткой под ними; трехэтажное здание, а справа от него – двадцать маленьких кружочков, сплошная линия, схематическое изображение груши с длинным хвостиком и цветок с четырьмя короткими полосками над ним.

– Бедный Марк очень любил рисовать фигурки, которые столь неумело изображают дети или праздные бездельники, не имеющие представления о том, что такое изобразительное искусство.

– Откуда он у вас? – осведомился Леон.

– Сестра-хозяйка отрезала его и передала мне.

Манфред нахмурился.

– Нечто подобное человек может набросать в бреду, – обронил он.

– Напротив, – холодно возразил Леон. – Для меня здесь все ясно как день. Где вы зарегистрировали свой брак?

– В Вестминстерском бюро записи актов гражданского состояния.

Леон кивнул.

– Постарайтесь вспомнить: не случилось ли чего-нибудь примечательного во время церемонии? Например, не было ли у вашего супруга приватного разговора с чиновником-регистратором?

Большие голубые глаза женщины неожиданно округлились.

– Да… Мистер Лезерсон и мой супруг беседовали с ним в его кабинете.

Леон усмехнулся, но тут же вновь стал серьезным.

– Еще один вопрос. Кто составлял завещание? Стряпчий?

Она покачала головой.

– Мой супруг. Оно было написано его собственной рукой от начала и до конца. У него красивый почерк, который ни с чьим не спутаешь.

– Содержались ли иные условия в завещании вашего супруга?

Она заколебалась, и наблюдатели заметили, как лицо женщины залила краска стыда.

– Да… одно из них было настолько оскорбительным, что я не стала упоминать о нем. Дело в том, что я ни при каких обстоятельствах не должна была предпринимать попыток официально подтвердить факт своего замужества за Марком, – таково было главное условие. Это представлялось мне необъяснимым – не могу поверить, будто он был женат ранее, но его прежняя жизнь оказалась настолько необычной, что тогда могло произойти все что угодно.

На губах Леона заиграла довольная улыбка. В такие минуты он походил на ребенка, заполучившего новую восхитительную игрушку.

– Я могу облегчить вашу душу, – к вящему изумлению женщины заявил Гонсалес. – Ваш супруг прежде никогда не был женат!

Пуаккар между тем внимательно рассматривал рисунки.

– Вы можете представить планы поместий своего мужа? – спросил он, и Леон вновь усмехнулся.

– Этот малый уже все понял, Джордж! – воскликнул он. – Пуаккар, старина, вы великолепны! – Он быстро обернулся к миссис Стамфорд. – Мадам, вам нужен отдых, перемена одежды и… защита. Первое и последнее вы получите в этом доме, если согласитесь побыть нашей гостьей. Второе же я предоставлю вам через час – вкупе с временной камеристкой.

Она озадаченно воззрилась на него. Но пять минут спустя смущенный Пуаккар провожал ее в отведенную ей комнату, а горничная одного из знакомых Леона уже спешила на Керзон-стрит с раздувшимся саквояжем – Леон питал слабость к горничным и знал, по крайней мере, сотню из них по именам.

Несмотря на поздний час, он сделал несколько звонков – один в такую даль, как Строббери-Хилл, где проживал некий помощник регистратора браков.

В одиннадцать часов того же вечера он позвонил в дверь симпатичного особняка на Лоуэр-Беркли-стрит. Его впустил очередной лакей.

– Вы мистер Гонсалес? Мистер Лезерсон еще не вернулся из театра, но он позвонил и попросил вас подождать в библиотеке.

– Весьма признателен, – с благодарностью откликнулся Леон, хотя благодарить лакея было не за что, поскольку телефонировал он сам.

Его с поклоном препроводили в богато украшенное святилище и оставили одного.

Не успел лакей выйти за дверь, как Леон оказался у письменного стола в стиле ампир и принялся быстро перебирать бумаги. Но то, что ему было нужно, обнаружилось на блоке промокательной бумаги и лежало перевернутое.

Письмо, адресованное виноторговцу, в котором содержалась жалоба на недостачу в партии шампанского. Он пробежал послание глазами – оно было недописано, – свернул его вчетверо и сунул в карман.

Столь же быстро и тщательно Леон обыскал выдвижные ящики стола: два из них были заперты, но средний оказался открытым. То, что он там обнаружил, заинтересовало его и заставило кое-что предпринять. Но едва Гонсалес успел закончить начатое, как снаружи раздался шум мотора, и, выглянув из-за шторы, гость увидел, что у дома остановилось авто, из которого вышли мужчина с женщиной.

Несмотря на темноту, он сразу же узнал ни о чем не подозревающего хозяина дома и успел с самым невинным видом устроиться на краешке стула, когда тот с побелевшим от ярости лицом ворвался в комнату.

– Что, черт возьми, все это значит? – пожелал узнать тот, с грохотом захлопывая за собой дверь. – Клянусь богом, я велю арестовать вас за то, что выдаете себя за меня…

– Вы догадались, кто на самом деле звонил. Это делает честь вашему уму, – улыбнулся Леон Гонсалес.

Его собеседник сделал глотательное движение.

– Зачем вы здесь?.. Полагаю, это имеет какое-то отношение к бедной женщине, которая сегодня сбежала из лечебницы для душевнобольных… Я узнал об этом перед тем, как отправиться…

– Так мы и подумали, судя по тому, что ваши шпики нынче вечером вновь оказались на дежурстве, – сказал Леон, – но они немного опоздали.

Его визави побледнел.

– Вы видели ее? – запинаясь, спросил он. – И она, вероятно, поведала вам какую-то небылицу относительно меня?

Леон продемонстрировал ему лоскут выцветшего постельного белья, вынув его из кармана.

– Вам знакома сия вещица? – осведомился он. – После кончины Марка Стамфорда на его простыне было обнаружено вот это. А вам известно, что эти маленькие рисунки могли быть сделаны его рукой?

Льюис Лезерсон ничего не ответил.

– Хотите, я скажу вам, что это такое? Это и есть его последняя воля.

– Вы лжете! – прохрипел Лезерсон.

– Его последняя воля, – мрачно кивнул Леон. – Вот эти три косых ромба – грубый набросок трех его поместий. А вот этот домик довольно удачно обозначает здание банка «Южный», а вот эти маленькие кружочки – деньги.

Лезерсон не сводил глаз с рисунка.

– Ни один суд не примет эти глупости в качестве доказательств, – с трудом выдавил он.

Леон оскалил зубы в безжалостной улыбке.

– Не примет и «awl», что значит «all», и вот эти четыре черточки, означающие «for», и имя «Margaret», и даже последнее «Mark»[3]? – поинтересовался он.

Лезерсон с усилием взял себя в руки.

– Дорогой мой, сама мысль об этом смехотворна – он собственноручно написал завещание…

Леон, встав, с грозным видом прервал Лезерсона.

– Он не умел писать! – воскликнул Гонсалес, и Лезерсон побледнел. – Он мог нарисовать вот эти символы, но не сумел бы начертать собственное имя. Если бы миссис Стамфорд увидела свидетельство о браке, то обратила бы внимание, что вместо подписи там стоит крестик, – и поэтому вы вставили в завещание чудесный пассаж насчет того, что она не должна пытаться официально подтвердить факт своего замужества… Именно потому и держали ее пленницей в Харлоу, дабы она не вздумала предпринять независимое расследование.

Внезапно Лезерсон метнулся к столу и выдвинул ящик. В мгновение ока в его руке оказался автоматический пистолет. Бросившись к двери, он распахнул ее и закричал:

– Убивают!

Резко обернувшись к застывшему Гонсалесу, прицелился и спустил курок. Раздался щелчок… и ничего более.

– Я вынул патроны из обоймы, – хладнокровно сообщил ему Леон, – и та маленькая трагедия, которую вы столь искусно разыграли, превратилась в фарс. Мне самому позвонить в полицию или это сделаете вы?

Полицейские из Скотланд-Ярда арестовали Лезерсона в тот момент, когда он садился на пароход в Дувре.

– С утверждением завещания могут возникнуть некоторые сложности, – заявил Манфред, читая отчет об этом деле в вечерних газетах, – но присяжным не потребуется много времени, чтобы определить нашего друга Льюиса туда, где ему самое место…

Немного погодя, когда они стали расспрашивать Леона – Пуаккар пожелал набросать психологический портрет преступника, – Гонсалес снизошел до объяснения.

– Из этого ребуса мне стало понятно, что Марк не умел писать, а тот факт, что в завещании не содержалось указаний для миссис Стамфорд выйти замуж за Лезерсона, и подсказал мне – последний женат и любит свою жену. Остальное было просто до неприличия.

Из троих мужчин, штаб-квартира которых располагалась на Керзон-стрит, Джордж Манфред был самым привлекательным. Внешность и манеры выдавали в нем настоящего аристократа. Он всегда выделялся даже в толпе, причем не только благодаря своему росту; было в нем нечто неуловимое, некое свидетельство благородного происхождения.

– Джордж похож на чистопородного скакуна, случайно оказавшегося в табуне шетландских пони[4]! – восторженно заметил однажды Леон Гонсалес, что было недалеко от истины.

Между тем именно Леон пользовался популярностью у обычных женщин, да и у необычных тоже. Роковой ошибкой было отправлять его расследовать дела, в которых оказывались замешаны дамы; не только потому, что он отличался изрядной склонностью к флирту, но и оттого, что можно было питать полную уверенность: он вернется, оставив позади очередную воздыхательницу, которая станет бомбардировать его письмами длиной не меньше чем в десять страниц каждое.

Впрочем, из-за этого он чувствовал себя несчастным.

– Я ей в отцы гожусь, – жаловался Леон однажды, – и даю честное слово, что всего лишь пожелал ей доброго утра. Вот если бы держал ее за ручку или напел бы вокальную партию-другую ей на розовое ушко – тогда да, я бы заслужил самое суровое порицание. Но, Джордж, клянусь тебе…

Однако Джордж был не в силах вымолвить ни слова, потому что давился безудержным смехом.

Тем не менее Леон мог безупречно перевоплотиться и в страстного влюбленного. Как-то раз в Кордове он взялся ухаживать за одной сеньоритой – и три ножевых шрама на правой стороне груди стали свидетельством его несомненного успеха. Что же до двоих мужчин, напавших на него, то они оба мертвы, поскольку своими действиями он привлек к себе одного человека, которого разыскивала полиция Испании и Франции.

Однажды весенним утром Леон был особенно словоохотлив, осыпая комплиментами стройную прелестную темноглазую леди, которую встретил в Гайд-парке. Прогуливаясь там, он сразу заметил ее, медленно и в полном одиночестве шествующую мимо. Эта изящная женщина лет тридцати обладала безупречной кожей и глубокими темно-серыми глазами, казавшимися почти черными.

Встреча их была отнюдь не случайной, ибо Леон следил за ее передвижениями на протяжении вот уже нескольких недель.

– Вы посланы в ответ на мои молитвы, прекрасная леди, – сказал он. Еще больше экстравагантности его облику добавляло то, что говорил он по-итальянски.

Она негромко рассмеялась, окинув его быстрым оценивающим взглядом из-под длинных ресниц, после чего жестом показала ему, что он может вновь водрузить на голову шляпу, которую держал в руке.

– Доброе утро, синьор Каррелли, – улыбнулась она и протянула ему маленькую ручку в перчатке.

Наряд дамы выглядел неброско, но чрезвычайно дорого. Единственным украшением была нитка жемчуга на белоснежной шее.

– Я встречаю вас повсюду, – заметила она. – В понедельник вечером вы ужинали в «Карлтоне», перед этим я видела вас в театральной ложе, а вчера в полдень – и вовсе столкнулась с вами!

Леон в ответ одарил ее ослепительной белозубой улыбкой.

– Это правда, блистательная леди, – сказал он, – но почему-то вы не сочли достойным упоминания факт, что я оббегал весь Лондон в поисках того, кто мог бы представить меня. Не снизошли вы и до моего отчаяния, когда я, словно раб, безропотно следовал за вами повсюду, любуясь вашей неземной красотой, равно как и не тронули вас мои бессонные ночи…

Все это было продекламировано с пылом влюбленного юнца, и дама слушала его, ничем не выражая неодобрения.

– Можете проводить меня, – произнесла она, словно королева, жалующая своему подданному огромную привилегию.

И они неспешно направились в глубь парка, удаляясь прочь от толпы гуляющей публики. Они беседовали о Риме и охотничьем сезоне, о бегах в Кампанье и приемах принцессы Лейпниц-Савало – Леон, скрупулезно изучая колонки светской хроники в римской прессе, старался запомнить все.

В конце концов они оказались на лужайке, окруженной деревьями и удобными садовыми скамьями. Леон по-прежнему играл роль преданного воздыхателя и, когда они отошли в сторонку, первым прервал молчание.

– Какое счастье остаться наедине с божественной красотой! – восторженно заявил он. – Говорю вам это совершенно искренне, сеньорита…

– Скажите мне лучше вот что, мистер Леон Гонсалес, – прервала его леди и перешла на английский, причем в тоне ее голоса властно зазвучали стальные нотки. – Почему вы преследуете меня?

Если она рассчитывала сбить его с толку, то лишь по той причине, что не знала Леона.

– Потому что вы исключительно опасная особа, мадам Кошкина, – холодно ответил он. – А оттого, что Господь наградил вас губами, созданными для поцелуев, да к тому же изящной фигуркой, вы стали еще опаснее. О, как много молодых атташе чужеземных посольств попали в сети этих прелестей!

Его слова заставили ее рассмеяться и, несомненно, были приятны.

– Вы свое домашнее задание выполнили, – произнесла она. – Нет, мой дорогой Гонсалес, я больше не занимаюсь политикой, мне это наскучило. Бедный Иван остался в России, где трудится в департаменте экономики, пребывая в постоянном страхе из-за своих широко известных либеральных взглядов, а я живу в Лондоне, восхитительно капиталистическом и оттого невероятно комфортабельном! Поверьте мне, Ленинград – неподходящее место для леди!

Перед тем как выйти замуж за блестящего и отважного российского атташе, Айсола Кошкина звалась Айсолой Капреветти. Она была прирожденной революционеркой; теперь же ее мятежный пыл обрел черты фанатизма.

Леон улыбнулся.

– На свете есть и куда худшие места для леди, чем Ленинград. Я был бы чрезвычайно огорчен, моя дорогая Айсола, застав вас за пошивом грубых форменных рубашек в исправительной колонии для особо тяжких преступников в Эйлсбери.

Она смерила его надменным взглядом.

– Вы мне угрожаете, а шантажисты меня утомляют. В Италии мне тоже грозили… всевозможными карами, если я вздумаю появиться не с той стороны Симплонского тоннеля[5]. Хотя в действительности я самое безобидное создание на всем белом свете, месье Гонсалес. Вы, разумеется, работаете на правительство, что достойно высочайшего почтения! На которое из них, кстати?

Леон широко улыбнулся, но уже через секунду вновь стал серьезным.

– Итальянские границы практически закрыты после недавнего инцидента, – сказал он. – Вы и ваши друзья причиняете всем поистине огромные неприятности. Естественно, правительство обеспокоено. Никто не желает проснуться однажды утром и обнаружить, что скомпрометирован и какой-то удачливый наемный убийца нагрянул… откуда-нибудь из Англии, скажем так.

Но леди лишь пожала в ответ своими прелестными плечиками.

– Как драматично! И потому за бедной Айсолой Кошкиной обязательно должны следить детективы и вставшие на путь исправления убийцы – я полагаю, вы с вашими драгоценными товарищами уже исправились?

Улыбка на худощавом лице Леона Гонсалеса стала шире.

– А если нет, сеньорита, что тогда? Стал бы я сидеть здесь с вами и вести светскую беседу? И разве не могли бы вас однажды утром выловить из Темзы где-нибудь в районе Лаймхауза холодной и липкой, а потом положить на стол в морге, пока коллегия присяжных при коронере[6] не вынесла бы вердикт «обнаружена утонувшей»?

Он заметил, как кровь отхлынула от ее лица, а в глазах появился страх.

– Вы бы лучше грозили Ивану, – начала было она.

– Я отправлю ему каблограмму[7], тем более что живет он не в Ленинграде, а в Берлине под фамилией Петерсон – на Мартин Лютерштрассе, номер 904. Ах, насколько было бы проще, если б мы не встали на путь исправления! Труп в сточной канаве и полицейский, обыскивающий карманы жертвы с намерением идентифицировать личность…

Женщина поспешно поднялась со скамьи; в лице у нее не было ни кровинки.

– Мне это не интересно, – заявила она и, развернувшись, торопливо зашагала прочь.

Леон не стал следовать за ней. Но через два дня после этой встречи пришло письмо. Многие писали в контору «Благочестивых», одни – с намерением оскорбить, другие – от нечего делать. Между тем время от времени в ворохе утренней корреспонденции удавалось выловить какое-нибудь славное маленькое дельце. Но письмо в обтрепанном, измятом конверте с сальными отпечатками пальцев выглядело вполне достойным той суммы, в которую его оценил почтальон, – оно пришло вообще без марки. На нем значился адрес:

«Четверо Благочестивых», Керзон-стрит, Мейфэр,

Вест-Энд, Лондон.

Писал человек явно неграмотный, и вот о чем именно:

Уважаемый сэр!

Говорят, вы занимаетесь загадками – что ж, вот для вас очередная. Я был напарником котельщика в Холлингсесе, но теперь не работаю. Однажды в воскресенье меня сфотографировала какая-то иноземная дамочка. Она подошла ко мне с фотоаппаратом и сделала фотоснимок. В парке было полно народу, но она сфотографировала только меня. Потом спросила у меня имя, адрес и еще, не знаю ли я какого-нибудь священника. А когда я ответил, что знаю, она записала имя преподобного Дж. Крюи, а затем сказала, что пришлет мне снимок. Уважаемый сэр, она не прислала мне фото, а попросила присоединиться к организации «Счастливые Путники», чтобы поехать в Швейцарию, Рим и куда-то там еще, причем бесплатно, дескать, потраченное время будет оплачено (десять фунтов) и тому подобное, если все сделаю правильно. В общем, уважаемый сэр, я приготовился, она дала мне десятку, билеты и сказала, что я должен ехать в Девоншир. Не то чтобы я возражал, но вот в чем загвоздка, уважаемый сэр: я только что встретил одного джентльмена из Лидса, которого тоже сфотографировали, он присоединился к «Счастливым Путникам» и теперь направляется в Корнуолл, а та самая леди, которая его сфотографировала, тоже спросила у него, не знает ли он какого-нибудь священника, и записала, как того зовут. И вот что меня волнует: а не связано ли это как-то с религией? Искренне ваш, Т. Барджер.

Джордж Манфред прочел безграмотное и небрежно нацарапанное послание, после чего перебросил его через стол Леону Гонсалесу.

– Разгадай-ка для меня эту загадку, Леон, – сказал он.

Гонсалес прочел письмо и нахмурился.

– «Счастливые Путники», да? Странно.

Письмо отправилось к Раймонду, который принялся изучать его с невозмутимым выражением лица.

– Ну, Раймонд? – поторопил его Леон, у которого загорелись глаза.

– Думаю, что да, – отозвался Раймонд и медленно кивнул.

– Может, вы все-таки посвятите меня в свою «тайну»? – осведомился Манфред.

Леон усмехнулся.

– Здесь нет никакой тайны, мой дорогой Джордж. Я намерен встретиться с этим Т. Барджером, которого, несомненно, зовут Томас, и узнаю у него некоторые подробности, например, цвет его глаз и размер вознаграждения, полагающегося ему от министра иностранных дел.

– Сплошные загадки, – проворчал Джордж Манфред, потягивая кофе, хотя, говоря по правде, это дело уже не представляло для него тайны. Упоминание министра иностранных дел объясняло решительно все.

– Что касается леди, – начал было Леон и кивнул головой.

Его большой «бентли» произвел некоторый фурор на улице, где проживал Т. Барджер. Она располагалась неподалеку от Ист-Индских доков, а сам Т. Барджер – коего, на удивление, звали Теофил, – оказался высоким смуглым мужчиной лет тридцати с маленькими темными усиками и косматыми черными бровями. Он явно не терял времени даром, уже истратил некоторую часть своей «десятки» на горячительные напитки, поскольку пребывал в громогласном и самоуверенном расположении духа.

– Я уезжаю завтра, – с трудом ворочая языком, сообщил он, – в Торки… все оплачено. Поеду как богач… первым классом. А вы – один из этих «Благочестивых»?

Леон уговорил его зайти в дом.

– Нет, для меня по-прежнему остается непонятным, – заявил мистер Барджер, – зачем ей понадобилось это. «Счастливый Путник» – вот кто я такой. Она могла бы отправить меня за границу – я бы не против посмотреть на горы, однако она сказала, что, раз я не говорю по-швейцарски, то мне там ничего не светит. Но при чем тут Торки, а?

– А другой мужчина едет в Корнуолл?

Мистер Барджер взволнованно кивнул.

– А его приятель отправляется в Сомерсет. Ума не приложу, как я вообще умудрился встретиться с ним?!

Мистер Барджер объяснил это стечением обстоятельств, имевших определенное отношение к питейному заведению, куда заглянул промочить горло.

– Как его зовут?

– Ригсон, Гарри Ригсон. Я назвал ему свое имя, а он мне – свое. А тот, второй? Приятель Гарри? Я зову его просто Гарри – мы с ним вроде как стали закадычными друзьями. Ну-ка, дайте подумать, мистер…

Леон предоставил ему эту возможность.

– Смешное такое имя… Коук… нет, Соук… Локли! Точно – Джо Локли.

Леон задал ему еще несколько вопросов, которые, казалось, не относились к делу, но в действительности как раз многое проясняли.

– Конечно, мою кандидатуру еще одобрил комитет, – поведал ему разговорившийся Теофил. – По словам Гарри, эта леди сфотографировала и его дружка, но тот не прошел.

– Понятно, – отозвался Леон. – В котором часу вы отправляетесь в Девоншир?

– Завтра в семь утра. Рановато, вам не кажется? Однако эта леди говорит, что «Счастливые Путники» должны быть ранними пташками. Гарри, кстати, едет тем же поездом, но в другом вагоне…

Леон вернулся на Керзон-стрит вполне довольный собой. Правда, теперь ему предстояло решить вопрос, является ли Айсола такой же ранней пташкой.

– Вряд ли, – возразил Раймонд Пуаккар. – Она бы не стала так рисковать – особенно если знает, что за ней следят.

Той ночью Скотланд-Ярд напоминал кишащий муравейник, и Леону Гонсалесу так и не удалось сомкнуть глаз. К счастью, полиция взяла Айсолу под наблюдение, детективам Ярда были известны все районы Англии, которые она посетила на протяжении последнего месяца. К полуночи местные полицейские потревожили сон двух тысяч священников, дабы задать им кое-какие наводящие вопросы.

Вечером того же дня Айсола отправилась на ужин в развлекательное заведение. Партнером ее оказался очень симпатичный молодой человек, высокий и смуглолицый. Она остановила свой выбор на «L’Orient», самом эксклюзивном и роскошном ночном клубе. Айсола вошла, сияя ослепительной красотой в ярко-алом платье и тускло-золотистом меховом паланкине, мужчины и женщины провожали ее кто восторженными, а кто и критическими взглядами. Бросающиеся в глаза яркие цвета подчеркивали нежный овал ее лица, а в каждом ее движении сквозило пленительное изящество.

Они уже приступили к десерту, когда Айсола вдруг положила на скатерть два пальца.

– Кто там? – беззаботно осведомился ее спутник, заметив сигнал об опасности.

– Тот человек, о котором я тебе рассказывала, – он сидит за столиком прямо позади нас.

Вскоре ее спутник оглянулся с деланой небрежностью.

– Значит, это и есть знаменитый Гонсалес! Доходяга, которому я сверну шею…

– Этот доходяга убрал с дороги многих гигантов, Эмилио, – прервала она его. – Ты знал Саккориву – разве он не был могуч? Этот человек убил его, застрелил в собственной штаб-квартире, когда совсем рядом находился отряд революционной охраны – стоило лишь крикнуть! И ушел невредимым!

– Он что, контрреволюционер? – спросил Эмилио, на которого ее слова произвели должное впечатление.

Она покачала головой.

– Товарищ Саккорива был крайне неразборчив с женщинами. И пострадал из-за какой-то девчонки. Гонсалес смотрит в нашу сторону: я подзову его.

Увидев поданный ему знак, Леон с ленцой поднялся из-за стола и пересек переполненный танцпол.

– Сеньорита, вы никогда не простите меня! – в отчаянии заявил он. – Вот он я, и вновь не свожу с вас глаз! Но пришел я сюда только потому, что мне стало скучно.

– Давайте поскучаем вместе, – сказала она, одарив его своей самой очаровательной улыбкой. – Познакомьтесь, это герр Гальц из Лейпцига.

Глаза Леона лукаво блеснули.

– Ваши друзья меняют национальность с такой же легкостью, как и свои имена, – сказал он. – Я помню герра Гальца еще по тем временам, когда он был Эмилио Кассини из Турина!

Эмилио неловко заерзал на стуле, а Айсола развеселилась.

– Да вы вездесущий! Потанцуйте со мной, сеньор Гонсалес, и пообещайте, что не станете убивать меня!

Они сделали два круга по танцполу, прежде чем Леон прервал молчание.

– Будь у меня ваше лицо, фигура и молодость, я бы прекрасно проводил время и не лез бы в политику, – обронил он.

– А если бы я обладала вашим умом и коварством, то сбросила бы с трона многих тиранов, – дрогнувшим голосом парировала она.

Больше они не обменялись ни словом. Но, выйдя в вестибюль по окончании вечера, Леон обнаружил, что дама со своим спутником стоят там в ожидании чего-то. Снаружи лил проливной дождь, а машина Айсолы куда-то подевалась.

– Я могу подвести вас, прекрасная леди? – улыбка Леона была способна растопить айсберг. – У меня непритязательное авто, однако оно в вашем полном распоряжении.

Айсола заколебалась.

– Благодарю вас, – промолвила она наконец.

Леон, истый образчик галантности, настоял на том, чтобы сесть спиной к водителю. Это было не его авто. Обычно он крайне нервничал, если за рулем сидел кто-то другой, но сейчас не возражал.

Они пересекли Трафальгарскую площадь.

– Шофер свернул не туда, – вдруг резко бросила Айсола.

– Наоборот. Эта дорога ведет в Скотланд-Ярд, – возразил Леон. – Мы называем ее «Дорогой Счастливого Путника» – уберите руку подальше от кармана, Эмилио. Мне случалось убивать людей и за меньшие грехи, и я держу вас на мушке с тех самых пор, как мы выехали из клуба!

Ранним утром в полицейские управления Фолкстона и Дувра полетели каблограммы: «…Немедленно арестуйте и задержите Теофила Барджера, Джозефа Локли, Гарри Ригсона (далее были перечислены еще пять фамилий), отправляющихся на континент на корабле сегодня или завтра».

Относительно Айсолы никаких указаний не требовалось. Для такой прекрасной леди ее поведение было непростительным.

– Она исчеркала весь свой блокнот, – с грустью сообщил Леон. – Мне еще не доводилось видеть столь несчастного «Счастливого Путника», когда она оказалась в Скотланд-Ярде.

Обсуждая это дело за утренней беседой, одной из тех, что давно уже превратились в ежедневную традицию на Керзон-стрит, Манфред воспринял срыв заговора как нечто элементарное.

– Если вы намерены и далее пренебрежительно отзываться о моем гении вкупе с дедуктивными способностями, то я сейчас расплачусь, – заявил Леон. – А вот Раймонд полагает, что я очень умен. И я не позволю кому-либо оспорить сей вердикт. А вы, Джордж, стареете и становитесь брюзгой.

– Преступление и впрямь было раскрыто весьма умело, – Манфред поспешил задобрить своего улыбающегося друга.

– И сама схема выстроена очень умно, – продолжал Леон, – к тому же совершенно в духе Айсолы. Но, боюсь, когда-нибудь она выкинет что-то чересчур оригинальное, и в конце концов ее застрелят. В данном случае она подыскала семерых мужчин, имевших некоторое сходство с членами ее банды убийц. Подобрав таковых, она сделала им паспорта – вот почему интересовалась, знакомы ли они со священником, ведь подпись падре на фото и в анкете ничем не хуже закорючки адвоката. Их документы она передала своим дружкам, в то время как «Счастливые Путники», семеро невинных людей, отправились в богом забытые места. Свою же шайку под другими именами Айсола намеревалась переправить в Италию – во всех паспортах стояла виза именно в эту страну.

– И что, – осведомился Манфред, – вашего подставного Т. Барджера арестовали в Дувре?

Леон покачал головой.

– Человека, который должен был отправиться в путь с паспортом на имя Т. Барджера, на самом деле звали Эмилио Кассини – я сразу уловил несомненное сходство. Айсола ругалась, как базарная торговка, но я быстро утихомирил ее, высказав предположение, что ее мужу будет интересно узнать кое-что о дружбе своей супруги с Эмилио… Я давно наблюдаю за ней, и потому мне многое известно.

Минул год с той поры, как лорд Гейдрю прибег к помощи «Благочестивых», контора которых под знаком треугольника на двери располагалась на Керзон-стрит. Голова у него была тонкой и вытянутой; после первой же их встречи Пуаккар, оценив его склад ума и телосложение, высказал мнение, что он – человек низкий и подлый. К тому времени как они встретились с ним в последний раз, предположение превратилось в твердую уверенность, поскольку его милость имел наглость отвергнуть счет на возмещение расходов, понесенных Пуаккаром, и это несмотря на то, что Манфред и Гонсалес рисковали жизнью, дабы вернуть Гейдрю похищенный бриллиант!

Но троица не стала тащить его в суд. Ни один из них не испытывал особой нужды в деньгах. Манфред довольствовался пережитым приключением; Пуаккар ликовал оттого, что его теория блестяще подтвердилась на практике; Гонсалес же тешил себя необычной формой головы их клиента.

– Самое интересное смещение теменной части и врожденный порок затылочного бугра, какие мне только доводилось видеть, – с восторгом заключил он.

У «Четверых Благочестивых» имелся один общий талант – превосходная память на лица и невероятная способность соотносить их с именами, пользующимися дурной славой. Впрочем, для того чтобы запомнить форму головы его милости, особенных способностей не требовалось.

Однажды весенним вечером Манфред сидел в своей маленькой комнатке, погрузившись в размышления, когда к нему, прихрамывая, вошел Пуаккар – он неизменно принимал на себя обязанности дворецкого – и заявил, что к ним пожаловал лорд Гейдрю.

– Надеюсь, не Гейдрю из Галлат-Тауэрз? – временами Манфред бывал дьявольски ироничен. – Или он пришел оплатить счет?

– Бог его знает, – благочестиво отозвался Пуаккар. – А что, пэры королевства и впрямь возвращают долги? Правда, сословие пэров заботит меня сейчас куда меньше собственной лодыжки – нет, право слово, Леон чертовски непунктуален. Мне пришлось брать такси…

Манфред, усмехнувшись, ответил:

– Он раскается и расскажет нам что-нибудь интересное о его милости. Впустите его.

Лорд Гейдрю, нервной походкой войдя в комнату, растерянно заморгал от света яркой лампы на столе Манфреда. Было видно, что он необычайно возбужден. Тонкие губы его пребывали в нервическом движении, глаза же он открывал и закрывал с быстротой, вызванной явно не одним лишь ярким светом. Его вытянутое морщинистое лицо судорожно подергивалось; время от времени он беспокойно запускал пальцы в редкие рыжевато-седые волосы.

– Надеюсь, мистер Манфред, между нами не возникло… э-э…

Сунув руку в карман, он выудил оттуда продолговатый клочок бумаги и положил его на стол. Манфред взглянул на него с удивлением. Пуаккар, забыв о взятой на себя роли дворецкого, заинтересованно наблюдал за происходящим. Ему не было решительно никакой нужды продолжать притворяться тем, за кого он себя выдавал.

Лорд Гейдрю перевел взгляд с одного на другого.

– Я надеялся, ваш друг… э-э…

– Мистер Гонсалес отсутствует: он вернется поздно вечером, – пояснил Манфред, ожидая, что будет дальше.

И тогда его милость со стоном обмяк на стуле, уронив голову на руки, лежащие на столе.

– Боже мой! – вырвалось у него. – Случилось нечто ужасное… Мне страшно даже подумать об этом.

Манфред терпеливо ждал. Наконец гость поднял голову.

– Я должен поведать вам всю историю с самого начала, мистер Манфред, – сказал он. – Моя дочь Анжела… быть может, вы знакомы с ней?

Манфред покачал головой.

– Сегодня утром она вышла замуж. За мистера Гунтхаймера, очень состоятельного австралийского банкира да и вообще славного малого. – Его милость покачал головой и промокнул уголки глаз носовым платком.

На Манфреда начало снисходить озарение.

– Мистер Гунтхаймер намного старше моей дочери, – продолжал лорд, – и я не стану скрывать от вас того факта, что Анжела возражала против этого брака. Откровенно говоря, она достигла нелепого и глупого взаимопонимания с молодым Сидуортом – хорошая семья и все такое, но ни гроша за душой… Это было бы безумием.

Теперь Манфред уже вполне отчетливо представлял себе положение дел.

– Нам пришлось поторопиться со свадьбой, поскольку выяснилось, что Гунтхаймер должен отбыть в Австралию намного раньше, нежели предполагалось. К счастью, дочь уступила моим законным пожеланиям, они заключили брачный союз нынче утром в Отделе записи актов гражданского состояния и должны были отбыть на остров Уайт трехчасовым поездом. Мы не стали провожать ее, и потому я располагаю лишь тем отчетом о происшедшем, который предоставил мне зять. По его словам, он уже подошел к зарезервированному купе, как вдруг обнаружил, что моей дочери нет рядом. Оглядевшись по сторонам, зять вернулся назад, но ее нигде не было видно. Решив, что она могла опередить его, он поспешил в купе, но оно оказалось пустым. Тогда он последовал обратно к выходу на платформу: там ее не было, однако носильщик, нанятый им для переноски вещей и следовавший за ним по пятам, сказал, что видел, как она оживленно беседовала о чем-то с пожилым мужчиной, после чего они вместе вошли в кассовый зал и пропали. Еще один носильщик, дежуривший во внутреннем дворе вокзала, заявил, будто видел, как они сели в авто и уехали.

Манфред сосредоточенно делал пометки в своем блокноте. Пуаккар не сводил глаз с посетителя.

– История, которую рассказывает носильщик – я имею в виду, дежуривший во дворе, – продолжал его милость, – свидетельствует о том, что моя дочь не хотела уезжать и что ее буквально силой затолкали в авто, которое проехало мимо него. В этот момент носильщик увидел, как мужчина в салоне задергивает занавески на окнах, а моя дочь оказывает ему сопротивление.

– Этому пожилому мужчине? – спросил Манфред.

Лорд Гейдрю согласно кивнул.

– Мистер Манфред, – в его голосе звучала неприкрытая мольба, – я небогатый человек, и, быть может, мне следовало бы передать это дело в руки полиции. Но я питаю необычайную веру в ваш ум и проницательность… полагаю, вы увидите, что вот этот чек выписан на нужную сумму… и, несмотря на ваши возмутительные расценки, я хочу нанять вас. Она моя единственная дочь. – Голос его дрогнул и сорвался.

– Носильщик записал номер авто?

Лорд Гейдрю покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Естественно, я бы желал сохранить это в тайне от прессы…

– Боюсь, вы опоздали, – отозвался Манфред, достал газету из корзины, стоявшей подле его стола, и обвел ногтем заметку в колонке последних новостей.

ПОХИЩЕНИЕ НОВОБРАЧНОЙ

…Осведомленные источники сообщают, что прямо перед тем, как отправиться с вокзала Ватерлоо в свадебное путешествие, новобрачная была похищена неким пожилым мужчиной. Скотланд-Ярд уже поставлен в известность о случившемся.

– Носильщики не станут держать язык за зубами, – заметил Манфред, откидываясь на спинку кресла. – У полиции уже есть какая-нибудь версия?

– Нет, – коротко ответил его милость.

– Они уже допросили мистера Сидуорта?

Лорд Гейдрю яростно затряс головой.

– Естественно, такой была и моя первая мысль. Я решил, что Сидуорт каким-то образом уговорил бедную девочку…

– Он – пожилой человек? – осведомился Манфред, и глаза его лукаво блеснули, что, впрочем, заметил один лишь Пуаккар.

– Разумеется, нет, – с негодованием отозвался его милость. – Я же говорил вам, что он молод. В данный момент он гостит у моих близких друзей в Ньюбери – полагаю, эта свадьба стала для него серьезным потрясением. Как бы там ни было, мой друг сообщил мне, что он весь день не покидал Кингшотт-Манор и даже не подходил к телефону.

Манфред задумчиво потер свой выдающийся нос.

– А мистер Гунтхаймер?

– Конечно, он пребывает в отчаянии. Мне до сих пор не доводилось видеть столь потрясенного и огорченного человека. Он буквально места себе не находит от горя. Джентльмены, вы можете дать мне надежду?

Его милость перевел взгляд с одного на другого, и вытянутое лицо мужчины просветлело, когда Манфред согласно кивнул.

– Где остановился мистер Гунтхаймер? – спросил Пуаккар, нарушая собственный обет молчания.

– В гостинице «Гейборо», – ответил лорд Гейдрю.

– Еще один момент: что именно он подарил новобрачной? – поинтересовался Манфред.

На лице гостя отразилось удивление, однако затем он многозначительно произнес:

– Сто тысяч фунтов. Мистер Гунтхаймер не верит в наши старые добрые брачные договоры. Могу сказать, чек от него на эту сумму лежит сейчас у меня в кармане.

– А что подарили новобрачной вы? – не унимался Манфред.

Лорд Гейдрю позволил себе выказать первые признаки нетерпения:

– Дорогой мой, вы ступили на ложный путь. Я вовсе не стремился сбыть Анжелу с рук в обмен на богатство. Шкатулка с ее драгоценностями, включая бриллианты, находилась у Гунтхаймера. С собой у нее не было ничего ценного, не считая нескольких фунтов в сумочке.

Манфред поднялся на ноги.

– Вроде бы это все, о чем я хотел расспросить вас, лорд Гейдрю. Думаю, не сильно ошибусь, если скажу, что ваша дочь вернется к вам через двадцать четыре часа.

Пуаккар проводил успокоенного родителя к его авто, а когда вернулся, то обнаружил, что Манфред читает спортивную колонку в вечерней газете.

– Итак? – осведомился Пуаккар.

– Любопытное дело, которое к тому же доставляет моей душе истинное наслаждение. – Отложив газету, Манфред потянулся. – Если Леон вернется раньше, попросите его подождать моего возвращения, разве только ему не понадобится срочно уйти, хорошо? – И он вдруг прислушался. – Думаю, это он, – проговорил Манфред, когда за окном раздался скрежет тормозов.

Пуаккар покачал головой.

– Леон не производит столько шума, – возразил он и сошел по ступеням, дабы впустить взволнованного молодого человека.

Мистер Гарри Сидуорт являл собой тип именно того юноши, к которым Манфред всегда питал слабость. Худощавый, с румянцем во всю щеку, он отличался еще и бессвязностью речи, столь характерной для его возраста.

– Скажите, вы и есть мистер Манфред? – выпалил он, едва переступив порог. – Я был в доме этого старого черта, и его секретарь сказал мне, чтобы обращался сюда, хотя, ради всего святого, не рассказывайте об этом никому!

– Вы мистер Сидуорт, не так ли?

Молодой человек яростно закивал головой. На его лице читались тревога и волнение, а волосы пребывали в беспорядке; он был очень молод, поэтому не умел скрыть свое явное отчаяние.

– Не кажется ли вам, что это дело слишком ужасно, чтобы описывать его словами? – начал было он.

– Мистер Сидуорт, – Манфред вперил в него полный отеческой доброты взгляд, – вы пришли ко мне, дабы узнать о том, что сталось с вашей Анжелой, и я заявляю вам, точно так же, как сказал и лорду Гейдрю: не сомневаюсь, что она вернется к вам целой и невредимой. Хотя один вопрос, пожалуй, я вам все-таки задам – насколько давно она знакома со своим супругом?

Юноша скривился.

– Как мне ненавистно это слово, – простонал он. – С Гунтхаймером? Около трех месяцев. Собственно, человек он неплохой. Я ничего против него не имею, за исключением того, что он заполучил Анжелу. Старый Гейдрю полагал, будто это я ее похитил. Он даже позвонил тем людям, у которых я остановился, и тогда я впервые узнал о ее исчезновении. Это самое ужасное из всего, что когда-либо случалось со мной.

– Вы в последнее время не получали от нее никаких известий? – поинтересовался Манфред.

Сидуорт кивнул.

– Да, сегодня утром, – уныло поведал он. – Коротенькую записку, в которой она благодарила меня за подарок на свадьбу. Я подарил ей шкатулку…

– Что вы ей подарили? – резко бросил Манфред, и молодой человек, удивленный его горячностью, во все глаза уставился на него.

– Шкатулку… Моя сестра купила ее себе примерно месяц назад, и она так понравилась Анжеле, что я заказал для нее точную копию.

Манфред рассеянно смотрел на него.

– Ваша сестра? – медленно повторил он. – А где живет ваша сестра?

– В Мейденхеде. А почему вы спрашиваете об этом? – удивленно поинтересовался юноша.

Манфред взглянул на часы.

– Восемь часов, – сказал он. – Вечер обещает быть забавным.

Часы пробили половину одиннадцатого, когда в приватных апартаментах мистера Гунтхаймера негромко зажужжал телефон. Банкир прекратил расхаживать по комнате и бросился к аппарату.

– Я никого не принимаю, – заявил он. – Кто? – он нахмурился. – Хорошо, впустите его.

За окном дождь лил как из ведра, Манфред извинился за свой промокший плащ и стал ждать приглашения снять его. Но, очевидно, мистер Гунтхаймер был слишком занят своими невеселыми мыслями, чтобы помнить еще и про обязанности хозяина.

Он оказался высоким мужчиной приятной наружности, однако сейчас лицо его осунулось, а рука, поглаживающая серо-стальные усики, подрагивала.

– Гейдрю говорил мне, что собирался обратиться к вам. Как вы объясните столь необычайное происшествие, мистер Манфред?

Джордж улыбнулся.

– Решение, на самом деле, очень простое, мистер Гунтхаймер, – сказал он. – А искать его следует в розовом бриллианте.

– В чем? – озадаченно переспросил его собеседник.

– У вашей новоиспеченной супруги есть премиленькая бриллиантовая брошь, – промолвил Манфред. – Если только меня не ввели в заблуждение, то третий камень с конца имеет явственный розовый оттенок. Он является или, точнее, являлся собственностью раджи Комитара, а на его верхней грани присутствует гравировка на арабском – слово «счастье».

Гунтхаймер уставился на него, приоткрыв от изумления рот.

– И какое отношение это имеет к пропаже?

Манфред вновь улыбнулся.

– Если на броши действительно есть розовый бриллиант с выгравированной надписью, как я и говорил, то берусь отыскать вашу супругу не через двадцать четыре, а через шесть часов.

Гунтхаймер задумчиво погладил подбородок.

– Этот вопрос уладить очень легко, – наконец произнес он. – Драгоценности моей жены находятся в сейфе гостиницы. Одну минуточку.

Он отсутствовал не дольше пяти минут и вернулся, держа в руке небольшую ярко-алую коробочку. Положив ее на стол, он открыл ее ключиком, извлеченным из кармана. Приподняв крышку, Гунтхаймер достал клочок замши, под которым разноцветными искорками засверкали драгоценности.

– Здесь нет такой броши, – сообщил он после недолгих поисков; вынув из шкатулки подставку, внимательнейшим образом осмотрел обтянутое мягкой тканью дно.

На подставке лежали броши и пряжки всех форм и размеров. Манфред указал на одну из них, и она подверглась тщательному осмотру – но розового бриллианта в ней не оказалось; как, впрочем, и на других драгоценностях тоже.

– Это все, на что вы способны в своей работе детектива? – пожелал узнать мистер Гунтхаймер, закрыв крышку и заперев шкатулку на ключ. – История сразу показалась мне чересчур фантастической…

Дзинь! В окно влетел камень, разбив стекло, и упал на ковер. Выругавшись, Гунтхаймер резко развернулся.

– Что такое?

Схватив стоявшую на столе шкатулку, он подбежал к окну, которое выходило на узкий балкон, протянувшийся по всей длине здания.

– Должно быть, тот, кто стоял на балконе, и бросил камень, – предположил он.

Звук бьющегося стекла явно услышали и в коридоре, так как двое служащих гостиницы вошли в апартаменты и осмотрели причиненные повреждения, не высказав, впрочем, никакого предположения относительно их появления.

Манфред подождал, пока вконец расстроенный жених убрал шкатулку в сейф, после чего Гунтхаймер несколько воспрянул духом.

– Я слыхал о вас, джентльмены, – заявил он, – и знаю, что вы очень умны; в противном случае я бы счел всю эту историю с розовым бриллиантом выдумкой чистой воды. Быть может, вы все-таки расскажете мне, какое отношение имеет ваш раджа как-там-его-звали к исчезновению Анжелы?

Манфред задумчиво покусывал губу.

– Мне бы не хотелось заранее пугать вас, – медленно проговорил он. – Однако не приходило ли вам в голову, мистер Гунтхаймер, что вы можете разделить ее участь?

И вновь последовал быстрый поворот головы и испуганный взгляд.

– Я не совсем понимаю вас.

– Так я и думал, – сказал Манфред и, пожав на прощание руку хозяина, вышел, оставив изумленного мужчину наедине с собственными мыслями.

Добравшись до Керзон-стрит, он застал там Гонсалеса. Тот вольготно раскинулся в одном кресле, водрузив ногу на другое. Очевидно, Пуаккар, который вернулся домой первым, сообщил ему об их сегодняшних посетителях, поскольку Леон разглагольствовал о женщинах.

– Они своевольны и неразумны, – с горечью заявил он. – Помните, Джордж, ту даму в Кордове – мы спасли ей жизнь, когда на нее покушался ее возлюбленный, и как едва сами уцелели от ее разъяренных ногтей? Нет, положительно следует принять закон, запрещающий женщинам иметь огнестрельное оружие. И вот вам очередной пример. Уже завтра газеты поведают нам душещипательную историю о том, как невесту вырвали из рук ее красавца-жениха. Пожилые леди Бейсуотера станут лить слезы по поводу ужасной трагедии, даже не подозревая о разбитом сердце мистера Сидуорта или тех неудобствах, которые это странное запутанное происшествие доставило Джорджу Манфреду, Раймонду Пуаккару и Леону Гонсалесу.

Манфред тем временем открыл дверцу сейфа, стоявшего в углу, и положил в него какую-то вещицу, достав ее из кармана. По своему обыкновению, Гонсалес не стал задавать ему никаких вопросов; следует заметить, что оба ни словом не обмолвились о розовом бриллианте.

Следующее утро не принесло им ничего экстраординарного, если не считать того, что Леон долго и пространно жаловался на жесткость дивана в гостиной, где он провел ночь. Трое мужчин уже покончили с ланчем и закурили, потягивая кофе, когда звонок в дверь вынудил Пуаккара выйти в холл.

– Это Гейдрю. С целым ворохом дурных вестей, – сказал Джордж Манфред, до которого донесся его голос из холла.

И в самом деле явился Гейдрю, коего буквально распирало от возбуждения.

– Вы уже слышали последние новости? Гунтхаймер исчез! Сегодня утром официант подошел к его номеру, ответа не дождался, открыл дверь своим ключом и вошел. Кровать осталась нетронутой… багаж был на месте, а на полу…

– Давайте угадаю, – сказал Манфред и поднял голову. – Шкатулка была разбита на мелкие кусочки, и все драгоценности пропали! Или…

Но выражение лица лорда Гейдрю подсказало Джорджу, что его первая догадка оказалась правильной.

– Откуда вы знаете? – ахнул тот. – В газетах об этом не было ни строчки… Боже мой, какой ужас!

В волнении он не заметил, как Леон Гонсалес выскользнул из комнаты, и обнаружил его исчезновение, лишь когда обернулся, чтобы взглянуть на единственного мужчину из всей троицы, к коему питал неизъяснимое доверие.

«Гейдрю не доверяет ни вам, ни мне», – заявлял впоследствии Джордж.

– Со стыдом должен признаться, – улыбнулся Манфред, – это была всего лишь чистой воды инсценировка. По шкатулке, очевидно, хорошенько потоптались – поэтому ничего удивительного!

– Но… но… – запинаясь, забормотал его милость. В эту минуту открылась дверь, и он застыл как громом пораженный.

На пороге стояла улыбающаяся девушка, в следующий миг она бросилась к нему в объятия.

– Вот ваша Анжела, – с великолепным апломбом сообщил Леон, – а что до меня, то сегодня ночью я с превеликим удовольствием высплюсь в собственной постели, не в обиду никому из присутствующих будет сказано. Джордж, этот диван следует отправить обратно тем грабителям, что прислали его.

Но Джордж уже склонился над сейфом, доставая оттуда ювелирную шкатулку из красной кожи.

Прошло много времени, прежде чем Гейдрю пришел в себя настолько, что смог выслушать всю историю.

– У моего друга Гонсалеса, – начал Манфред, – превосходная память на лица – впрочем, как и у всех нас, если на то пошло. Но у Леона особый дар в этом смысле. Он ожидал нашего друга Пуаккара на вокзале Ватерлоо, чтобы отвезти его домой. Раймонд ездил в Манчестер, чтобы проконсультироваться у одного знакомого хирурга по поводу растяжения своей лодыжки. Во время ожидания Леон заметил Гунтхаймера и вашу дочь, причем моментально узнал первого, который также известен под именами Ланстри, Смит или Малыхин. Излюбленным коньком Гунтхаймера является двоеженство, и так уж получилось, что Леон знает его достаточно хорошо. Нескольких вопросов, заданных носильщику, оказалось достаточно, чтобы понять, что этот человек сегодня сочетался браком. Леон подошел к Анжеле с наспех выдуманной историей, будто один загадочный субъект якобы поджидает ее у вокзала. Я не стану говорить, что под загадочным субъектом ваша дочь предположила не кого иного, как Гарри Сидуорта, но, во всяком случае, на встречу отправилась по доброй воле. Правда, она вздумала оказать сопротивление, когда наш друг Леон затолкал ее в авто и уехал вместе с ней…

– Любой, кому доводилось управлять автомобилем и одновременно отбиваться от взбешенной напуганной леди, поймет меня, – вставил Леон.

– К тому времени, как мисс Анжела Гейдрю прибыла на Керзон-стрит, ей уже были известны все факты в той мере, в коей их знал Леон, – продолжал Манфред. – Единственной целью Леона было отложить медовый месяц, пока он не сумеет отыскать кого-либо, кто опознает Гунтхаймера. Юная леди ничего не рассказывала нам о своей шкатулке с драгоценностями, но мы все догадались, что чек на сто тысяч фунтов появился слишком поздно для того, чтобы его можно было депонировать; к тому времени, как его удалось бы предъявить к оплате, Гунтхаймер уже покинул бы страну со всем награбленным – в его случае это были фамильные бриллианты, – и, разумеется, арестовать его прошлой ночью было бы достаточно легко. Когда ваша милость нанесли нам давеча визит, Леон как раз завершал дознание. Но еще до его возвращения я узнал, где можно раздобыть точную копию шкатулки, и вместе с Пуаккаром нанес визит нашему двоеженцу. Пуаккар стоял на балконе и подслушивал, после чего по моему сигналу разбил окно, тем самым дав мне возможность подменить шкатулку. Могу предположить, что немного погодя, когда мистер Гунтхаймер открыл футляр, он обнаружил пропажу всех драгоценностей и сбежал.

– Но как вам удалось заставить его показать шкатулку? – спросил лорд Гейдрю.

Манфред загадочно улыбнулся. Выдумка о розовом бриллианте была слишком грубой, чтобы повторять ее вновь.

Леон Гонсалес, подобно всем известным ученым, обладал способностью коллекционировать совпадения. Впрочем, имелись у него и некоторые суеверия; например, он верил в то, что стóит утром увидеть однорогую розовую корову, и после обеда, согласно неким законам эзотерики, вы непременно увидите еще одну такую же, тоже с одним рогом.

– Совпадения, мой дорогой Джордж, – заявил он, – это закономерность, а не случайность.

Манфред буркнул что-то в ответ – он изучал досье на некоего Уильяма Эйпа, о котором мы кое-что расскажем читателю немного погодя.

– Вот вам очередное совпадение, – нимало не смутившись, продолжал Леон, поскольку дело было уже после ужина, а в это время он питал особую самоуверенность. – Сегодня утром я взял наше авто, чтобы съездить в Виндзор, – вчера оно плохо слушалось руля, – и что же я вижу в Лэнгли? Джентльмена, сидящего перед гостиницей, вдрызг пьяного. Как мне показалось, он был обычным фермерским работягой в своем лучшем воскресном костюме, но стоит отметить, что на пальце у него красовался перстень с бриллиантом ценой пять сотен фунтов. Он поведал мне, что прибыл из Канады и остановился в «Шато Фронтез» – очень дорогой гостинице.

Пуаккар предсказуемо заинтересовался его рассказом:

– А при чем тут совпадение?

– Если Джорджу будет интересно, я продолжу.

Манфред, что-то простонав, поднял голову.

– Благодарю вас. Не успел я толком расспросить этого сына плодородной земли, как к нам подкатил «роллс», из него вышел довольно-таки респектабельный джентльмен, на мизинце которого тоже красовался перстень с бриллиантом.

– Надо же, какая сенсация, – заметил Манфред и вернулся к своему досье.

– Я обижусь, если вы перестанете меня слушать. Представьте себе, наш трудяга внезапно вскочил на ноги, словно увидел привидение. «Амброз!» – ахнул он. Точно вам говорю, лицо его побелело как мел. Амброз – надеюсь, он простит мне подобную вольность, – явно не расслышал его и потому беспрепятственно вошел в гостиницу. Работяга же, спотыкаясь, бросился прочь – любопытно, что голова трезвеет куда раньше ног, – словно за ним гнался сам дьявол. Я вошел в отель и обнаружил, что Амброз преспокойно пьет чай, – а мужчина, который в одиннадцать часов утра пьет чай, наверняка жил либо в Южной Африке, либо в Австралии. Как оказалось, речь шла о Южной Африке. Добытчик алмазов из аллювиальных[8] месторождений, бывший солдат, истый джентльмен, судя по его замашкам, хотя и не слишком общительный. После того как он ушел, я отправился на поиски фермерского труженика – и настиг его, когда он уже собирался войти в одну роскошную виллу.

– Куда, учитывая ваше крайнее пренебрежение святостью дома для англичанина, вы ступили следом.

Леон согласно кивнул.

– Вашими устами глаголет истина, – заявил он. – Вообразите себе, мой дорогой Джордж, пригородную виллу, напичканную бесполезной мебелью, причем настолько, что там попросту негде присесть. Обитые атласом кушетки, застекленные шкафчики в псевдо-китайском стиле и прочая всячина в том же духе. Нелепые картины, написанные маслом, в несметных количествах и тяжелых золотых рамах, тщеславно увеличенные фотоснимки, коими пестреют ужасные обои… И две дамы в дорогих нарядах и бриллиантах, правда, далеко не благородного происхождения – обыденные, как грязь на моих башмаках, визгливые, уродливые и грубые. Когда я вслед за землепашцем вошел в холл, то услышал, как он сказал: «Его не убили – он вернулся», – а одна из женщин воскликнула: «О боже!» – после чего вторая добавила: «Он наверняка погиб – его имя было в списке на Новый год!» Но тут мне пришлось выказать свое присутствие, вследствие чего о дальнейшем пролитии света на эту историю не могло быть и речи.

Джордж Манфред аккуратно перевязал папку красной лентой и откинулся на спинку кресла.

– Разумеется, вы записали номер авто этого Амброза?

Леон утвердительно кивнул.

– И на пальце у него был перстень с бриллиантом?

– Скорее, дамское кольцо – оно было надето на мизинец. Причем не очень большое. Обычное кольцо в тон наряду, которое могла бы носить любая девушка.

Пуаккар усмехнулся.

– Итак, мы сидим и ждем третьего совпадения, – сказал Раймонд. – Оно неизбежно.

Уже через несколько минут Леон направлялся на Флит-стрит, поскольку принадлежал к тем людям, чье любопытство бывает ненасытным. Он провел целых два часа в редакции одной дружественной газеты, просматривая списки происшествий, случившихся на протяжении четырех праздничных дней Нового года, и выискивая среди них солдата по имени Амброз.

– «Трое Благочестивых», – жизнерадостно сообщил помощник комиссара, – ныне обрели такую респектабельность, что мы предоставляем им полицейскую защиту.

Впрочем, следует сделать скидку на то, что сказано это было после ужина, когда даже помощники комиссара становятся несколько высокопарными, особенно если их принимают в одном из роскошных особняков Бельгравии. Необходимо учесть и то, что одного из членов столь прославленной организации в тот вечер видели у дома полковника Йенфорда.

– Они странные ребята; никак не возьму в толк, с какой стати им понадобилось следить за моим домом. Знай я об этом заранее, то пригласил бы этого субъекта в гости!

Леди Ирен Белвинн взглянула на один из портретов на стене: очевидно, «Трое Благочестивых» ее ничуть не интересовали. Тем не менее каждое слово, сказанное полковником Йенфордом, старательно откладывалось у нее в памяти.

Красавица тридцати пяти лет, вдова члена кабинета министров, она пользовалась особой благосклонностью судьбы. Она была супругой мультимиллионера, оставившего ей все свое колоссальное состояние; на лице – ни единой морщинки, безмятежное выражение свидетельствовало, что она никогда не знала забот…

– Я не совсем понимаю, чем именно они занимаются? – слегка растягивая слова, проворковала она. – Они что же, детективы? Хотя, разумеется, мне известно, кем они были раньше.

Да и кто не знал, что собой представляло безжалостное трио в те дни, когда на них ополчилась власть, когда за каждой их угрозой следовала быстрая смерть и весь мир правонарушителей содрогался при одном упоминании о них?

– Сейчас они ручные, – ответил кто-то. – И сегодня они уж никак не стали бы выкидывать свои обезьяньи фокусы, не правда ли, Йенфорд?

А вот полковник Йенфорд был в этом далеко не так уверен.

– Надо же, – протянула Ирен. – Я о них совсем не подумала.

Она настолько погрузилась в свои мысли, что не заметила, как произнесла эти слова вслух.

– Почему, ради всего святого, вы должны думать о них? – пожелал узнать сбитый с толку Йенфорд.

Вздрогнув, она ничего не ответила и сменила тему.

Было уже за полночь, когда она добралась до своей прелестной квартирки на Пикадилли, и потому все слуги, за исключением горничной, спали. Заслышав звук ключа, поворачивающегося в замке, горничная выбежала в коридор, и у Ирен Белвинн упало сердце, ибо она поняла, что случилось нечто непредвиденное.

– Она ждет с девяти часов, миледи, – негромко сообщила ей горничная.

Ирен, кивнув, осведомилась:

– Где она?

– Я провела ее в кабинет, мадам.

Передав пальто служанке, Ирен проследовала широким коридором, отворила дверь и вошла в библиотеку. Женщина, сидевшая на покрытой шкурой кушетке, неловко поднялась на ноги при виде вошедшей красавицы. Одежда гостьи выглядела бедно, у нее было вытянутое, не слишком чистое лицо и рот с печально поникшими уголками губ. Она злобно покосилась на хозяйку из-под полуприкрытых век, и хотя голос ее прозвучал смиренно, в нем таилась скрытая угроза.

– Сегодня вечером ему снова было ужасно плохо, миледи, – сказала она. – Нам пришлось бросить все дела, чтобы удержать его в постели. Он заявил, что хочет прийти сюда, потому что бредил. Доктор говорит, его нужно увезти, – она быстро подняла глаза на миледи и тут же вновь опустила их, – в Южную Африку.

– В прошлый раз это была Канада, – ровным голосом отозвалась Ирен. – Поездка вышла довольно дорогой, миссис Деннис.

Женщина пробормотала в ответ нечто невразумительное, нервно заламывая руки.

– Все это дело меня ужасно беспокоит, ведь я его тетя и у меня… просто нет пяти тысяч фунтов, чтобы свозить его в Южную Африку…

Пять тысяч фунтов! Названная сумма повергла Ирен в шок. Поездка в Канаду обошлась в три тысячи, хотя первоначально подразумевалась всего одна.

– Я бы хотела сама повидаться с ним, – решительно заявила она.

И вновь последовал тот же быстрый взгляд исподлобья.

– Я не позволю вам прийти и увидеться с ним, миледи, если только вы не приведете с собой какого-нибудь джентльмена. Я бы сказала – вашего супруга, но ведь он скончался. Я не готова взять на себя подобную ответственность, совсем не готова. Вот почему никогда не скажу вам, где мы живем, дабы не подвергать вас искушению, миледи. Перерезать вам горло для него не труднее, чем прихлопнуть муху!

На прекрасном личике хозяйки заиграла презрительная улыбка, отчего оно вдруг стало жестким.

– Я совсем не уверена, что меня это пугает, – негромко заметила Ирен. – Вам нужны пять тысяч фунтов… Когда вы отплываете?

– В следующую субботу, миледи, – с готовностью отозвалась женщина. – И Джим говорит, деньги вы должны заплатить банковскими билетами.

Ирен кивнула.

– Очень хорошо, – сказала она. – Но вы больше не должны приходить сюда, пока я сама не пошлю за вами.

– Где я получу деньги, миледи?

– Здесь, завтра в двенадцать часов. И не могли бы вы в следующий раз одеться чуточку презентабельнее?

Женщина усмехнулась.

– У меня нет ни вашей внешности, ни ваших нарядов, миледи, – злобно оскалилась она. – Все, что я зарабатываю, до последнего пенни уходит на попытки спасти жизнь бедного Джима. А ведь если бы он обладал всеми правами, то ворочал бы миллионами.

Ирен, подойдя к двери, распахнула ее, после чего подождала в коридоре, пока горничная выпроводит назойливую невзрачную гостью.

– Откройте окно и проветрите комнату, – распорядилась хозяйка.

Поднявшись наверх, она присела за туалетный столик, задумчиво глядя на свое отражение.

Затем, словно приняв какое-то решение, встала и подошла к телефонному аппарату. Подняв трубку, она вдруг сообразила, что не знает номера. Однако поиск в телефонной книге принес нужный результат. Штаб-квартира детективного агентства «Треугольник» располагалась на Керзон-стрит. Но сейчас они уже спят, подумала Ирен; даже если и нет, сумеет ли она заинтересовать кого-либо из членов этого крайне необычного союза в столь поздний час?

Едва она успела назвать номер на коммутаторе, как ее соединили. Она услышала стук телефонной трубки, когда кто-то поднял ее, и отчетливое треньканье гитары; затем чей-то голос нетерпеливо осведомился, кто она такая.

– Леди Ирен Белвинн, – представилась она. – Вы меня не знаете, но…

– Я знаю вас очень хорошо, леди Ирен.

Она почувствовала, что незнакомец улыбается.

– Сегодня вечером вы ужинали у полковника Йенфорда и вышли от него без двадцати минут двенадцать. Затем сказали своему шоферу, чтобы он возвращался через Гайд-парк… – Гитара смолкла. До нее донесся чей-то голос: «Вы только послушайте Леона – настоящий Шерлок Холмс». Раздался смех. Она сочувственно улыбнулась. – Вы хотите побеседовать со мной?

Значит, с ней разговаривал Леон Гонсалес.

– Когда это можно устроить? – спросила Ирен.

– Немедленно. Я могу приехать прямо сейчас, если у вас серьезные неприятности – а у меня есть такое подозрение.

Она заколебалась. Решение нужно было принимать безотлагательно, и она стиснула зубы.

– Замечательно. Приезжайте. Я буду вас ждать.

Ирен очень разнервничалась, поэтому бросила трубку на рычаг, не дослушав, что он ей говорит.

Пять минут спустя горничная впустила в квартиру стройного приятного мужчину. На нем был темный костюм, почему-то делавший его похожим на одного знакомого ей адвоката из суда лорда-канцлера. Миледи неловко приветствовала его, поскольку у нее было слишком мало времени, чтобы собраться с мыслями и решить, что сказать ему и с чего начать.

И вот в той самой библиотеке, где чувствительные ноздри Ирен все еще улавливали запах недавней неряшливой гостьи, она и сделала свое признание, а он внимательно выслушал ее, ничем не выдавая своих чувств.

– …Я была тогда еще совсем молода – что может служить мне единственным оправданием; а он был очень красивым и привлекательным молодым человеком… да и шофер не совсем слуга… я имею в виду, с ним можно завязать дружбу, чего нельзя сделать… в общем-то, с другими слугами.

Леон кивнул.

– Это было безумие, умопомрачение, непристойность. Можете называть, как хотите. Когда мой отец рассчитал его, я думала, сердце у меня разорвется от горя.

– Ваш отец знал о том, что произошло между вами? – мрачно осведомился Гонсалес.

Она покачала головой.

– Нет. Отец был человеком вспыльчивым, и он запугал Джима угрозами наказать за то, в чем тот не был виноват… на этом все и кончилось. Я получила от него одно письмо и больше ничего о нем не слышала. Лишь спустя два или три года после замужества вновь пришло письмо, но уже от этой женщины, в котором она сообщила, что ее племянник заболел чахоткой и ей известно о том… какими близкими друзьями мы были прежде.

К своему изумлению, Ирен вдруг заметила, что ее гость улыбается, и даже почувствовала себя уязвленной.

– Вы лишь подтвердили мои догадки, – заявил он, немало удивив ее.

– Ваши догадки… Но вы же не могли знать…

Он резко прервал ее:

– Вы были счастливы в браке, леди Ирен? Имейте в виду, я вовсе не хочу показаться вам назойливым или дерзким.

Она заколебалась.

– Да, вполне. Мой супруг был почти на тридцать лет старше меня… Но почему вы спрашиваете об этом?

Леон вновь улыбнулся.

– Я сентиментален – а это шокирующее признание для того, кто гордится своим академическим складом ума. Кроме того, обожаю истории о любви, как в литературе, так и в жизни. Этот Джим не был неприятной личностью?

Она покачала головой.

– Нет, – и добавила просто: – Я любила его… и до сих пор люблю. И это самое ужасное. Мне невыносимо думать о том, что он лежит больной, а эта его отвратительная тетка ухаживает за ним…

– Владелица меблированных комнат, – невозмутимо поправил ее Леон. – У него нет родственников.

В мгновение ока она вскочила на ноги, во все глаза уставившись на него.

– Что еще вам известно?

Он сделал небрежный взмах рукой, который оказал на нее гипнотически-успокаивающее действие.

– Вчера вечером я отправился к дому полковника Йенфорда, поскольку случайно узнал, что вы будете у него в гостях, а мне хотелось взглянуть на ваши губы. Прошу прощения за то, что изъясняюсь загадочно, но я сужу о женщинах по их губам – и практически никогда не ошибаюсь. Вот почему мне известно, в котором часу вы уехали оттуда.

Ирен Белвинн, нахмурившись, смотрела на него.

– Я не понимаю вас, мистер Гонсалес, – начала она. – Какое отношение имеют мои губы к этому делу?

Он медленно кивнул.

– Будь у вас другие уста, я бы не проявил никакого интереса – но, как оказалось…

Она ждала, пока он наконец продолжит:

– Вы найдете Джеймса Амброза Клайнса в его апартаментах в гостинице «Пикадилли». То колечко, что вы ему подарили, до сих пор красуется у него на мизинце, а в комнате у него нет других фотографий, кроме вашей.

Леон успел подхватить ее, когда она, побледнев и задрожав всем телом, обессиленно опустилась в кресло.

– Он очень богатый и славный человек… и очень глупый к тому же, иначе давно навестил бы вас.

Перед роскошной виллой в деревушке Лэнгли остановилось авто, и оттуда вышла бедно одетая женщина. Дверь ей отворил коренастый мужчина, они вдвоем прошли в захламленную гостиную. На лице миссис Деннис играла удовлетворенная улыбка.

– Все в порядке, она раскошелится, – сказала женщина, сбрасывая с плеч старое пальто.

Грубоватого вида мужчина с бриллиантовым перстнем обернулся ко второй своей сестре.

– Как только мы получим денежки, то валим отсюда в Канаду, – угрожающе заявил он. – Я не желаю больше терпеть такие страхи, как тот, что обуял меня во вторник. Почему ты так задержалась, Мария?

– На Грейт-Уэст-роуд у меня лопнула шина, – отозвалась женщина, протягивая к огню руки. – Чего ты так разнервничался, Сол? Мы же ничего дурного не сделали. Мы даже ни разу не угрожали ей. Вот тогда это было бы преступлением. А так мы всего лишь просим ее помочь бедняге, которому случилось заболеть, а это никакое не преступление.

Еще около часа они обсуждали все «за» и «против», а потом вдруг в дверь постучали.

Открыть ее перед незваным гостем отправился мужчина…

– Если сейчас сюда не войду я, – любезно сообщил ему Леон Гонсалес, – то позже это сделает полиция. Завтра утром у них будет ордер на обыск, вас же арестуют по обвинению в совершении мошеннических действий.

Еще через несколько секунд он уже допрашивал свою дрожащую от страха аудиторию…

Пуаккар и Джордж Манфред ждали его, когда он под утро вернулся домой.

– Довольно-таки уникальный случай, – начал Леон, просматривая свои записи. – У нашего Амброза, получившего, кстати, приличное образование, случился роман с дочерью графа Карслейка. Внезапно он теряет работу – и поэтому решает больше не общаться с любимой девушкой. Поступает на службу в армию, а перед тем, как отправиться на другой край света, пишет хозяйке своей меблированной квартиры и просит ее изъять пухлый запечатанный конверт, в котором хранятся письма Ирен, и сжечь его. К тому времени как она получает эти инструкции, приходит известие о том, что Амброза убили. Хозяйка, некая миссис Деннис, одолеваемая назойливым любопытством, свойственным женщинам ее склада, вскрывает конверт и узнаёт достаточно, чтобы шантажировать несчастную леди. Но Амброз не погиб – после ранения его комиссуют из армии, и он, приняв приглашение солдата из Южной Африки, отправляется в Кейптаун, где и зарабатывает себе состояние. Деннисы же тем временем купаются в деньгах. Они делают вид, будто «Джим», как они его называют, смертельно болен, полагая, что Ирен ничего не знает о его смерти. Таким вот образом, грозя рассказать обо всем ее супругу, они выманивают у нее почти двадцать тысяч фунтов.

– И как мы с ними поступим? – полюбопытствовал Пуаккар.

Леон вынул что-то из кармана – кольцо с искрящимся бриллиантом.

– Я взял его в качестве платы за совет, который дал им, – сказал он.

На лице Джорджа появилась улыбка.

– И в чем же он заключался, Леон?

– Убраться из страны до того, как Амброз найдет их, – ответил тот.

Убийство Бернарда Слейна стало одной из тех загадок, что приводят в восторг прессу и вызывают глухое бешенство у полиции.

Мистер Слейн был богатым биржевым маклером, холостяком и вообще приятным во всех отношениях малым. Отужинав в клубе на Пэлл-Мэлл, он вызвал такси, поскольку его собственное авто находилось в ремонте, и велел водителю отвезти себя домой, в свою квартиру на Альберт-Пэлэс-Мэншенз. В момент прибытия мистера Слейна портье многоквартирного дома поднимался в лифте на пятый этаж.

Первый намек на то, что дело нечисто, возник, когда портье спустился вниз, обнаружил стоящего в холле таксиста и поинтересовался, чего он хочет.

– Я только что привез сюда одного джентльмена, мистера Слейна, который живет в номере семь, – ответил шофер. – У него не оказалось при себе мелких денег, и он поднялся за ними в свою квартиру.

Это было вполне вероятно, поскольку Слейн жил на этаже, располагающемся прямо над холлом, и всегда пользовался лестницей. Портье и шофер поболтали еще минут пять, после чего портье решил отправиться к клиенту и взять у него плату за проезд.

Жилой дом Альберт-Пэлэс-Мэншенз отличался от себе подобных тем, что на первом, самом дорогом, этаже располагалась всего одна небольшая квартира, состоящая из четырех комнат, которую и занимал Слейн.

Из-под двери пробивался луч света, но жилье было освещено весь вечер. Портье позвонил, подождал, позвонил еще раз, потом постучал – однако ответа не последовало, и он вернулся к шоферу.

– Должно быть, заснул. Как он вообще выглядел? – спросил портье.

Задав такой вопрос, он хотел узнать, был ли биржевой маклер трезвым. Ни для кого не секрет, Слейн много пил и неоднократно являлся домой в таком состоянии, что вынужден был прибегать к помощи ночного портье, чтобы добраться до постели.

Шофер, которого звали Рейнольдс, признал: его пассажир, по своему обыкновению, изрядно переборщил с горячительными напитками. Портье снова попытался достучаться к нему в квартиру и, вновь не получив ответа, расплатился с водителем из своего кармана, отдав ему четыре шиллинга и шесть пенсов.

Портье оставался на дежурстве всю ночь и несколько раз поднимался и спускался по лестнице. Сквозь открытую декоративную решетку на втором этаже он прекрасно видел квартиру под номером семь. Портье клятвенно уверял: в ту ночь он не столкнулся с мистером Слейном и биржевой маклер никак не мог выйти из здания незамеченным.

На следующее утро, в половине шестого, полицейский во время обхода Грин-парка увидел мужчину, скорчившегося на садовой скамье. На нем был смокинг, но поза его показалась полисмену настолько подозрительной, что он перешагнул через ограждение и пересек газон, отделявший тротуар от скамьи, стоявшей близ зарослей рододендронов. Подойдя к мужчине, он понял – опасения оказались ненапрасными. Человек был мертв; его жестоко избили каким-то тупым предметом; обыск в карманах, учиненный полисменом, показал, что несчастного звали Бернард Слейн.

Неподалеку в ограде имелась чугунная калитка, ведущая на Мэлл, запор на которой был сломан. На место немедленно прибыли детективы из Скотланд-Ярда; допросили портье из Альберт-Пэлэс-Мэншенз; водителю Рейнольдсу передали просьбу прибыть в Ярд. Он явился туда к полудню, но не смог пролить свет на это таинственное убийство.

Рейнольдс оказался законопослушным гражданином, не имевшим криминального прошлого, и был вдовцом; жил над гаражом на Бейкер-стрит, близ площади Дорсет-сквер.

– Крайне забавное преступление, – заметил Леон Гонсалес, водрузив локти на обеденный стол и обхватив голову руками.

– Чем же оно забавно? – пожелал узнать Джордж.

Леон стал читать дальше, по своей привычке шевеля губами и жадно впитывая все доступные сведения. Спустя некоторое время он, откинувшись на спинку стула, протер глаза.

– Оно представляется мне забавным, – пояснил Леон, – из-за гостиничного счета, который был найден в кармане убитого.

Гонсалес обвел ногтем нужный абзац, и Манфред, придвинув к себе газету, прочел: «…Полиция обнаружила в правом кармане пиджака убитого заляпанный кровью клочок бумаги, оказавшийся счетом из гостиницы “Плаж-Отель”, Остенде, датированный пятью годами ранее. Счет был выписан на имя мистера и миссис Уилбрахам на 7500 франков».

Манфред отложил газету.

– Но разве загадка состоит не в том, почему этот изрядно выпивший мужчина оставил собственную квартиру и вернулся в Грин-парк, который находится на значительном расстоянии от Альберт-Пэлэс-Мэншенз? – спросил он.

Леон, невидящим взором уставившись в стену напротив, медленно покачал головой; после чего в свойственной ему манере заговорил совсем о другом.

– Многое можно сказать в пользу закона, который запрещает предавать гласности определенные подробности дел о разводе, – промолвил он, – но я полагаю, обстоятельства визита мистера и миссис Уилбрахам в «Плаж» получили бы самую широкую огласку, если бы дело дошло до суда.

– Вы подозреваете убийство из мести?

Леон лишь пожал плечами и сменил тему. Джордж Манфред говаривал, что у него – самый необычный ум из всех, с которыми ему доводилось сталкиваться, в коем, словно в ящике для корреспонденции, хранилось все, что ему было нужно. И действительно, он почти никогда не пользовался теми весьма обширными записями и сведениями, собираемыми им на протяжении всей жизни, от коллекции которых одна комната в этом небольшом здании стала практически непригодной для обитания.

Служил в Скотланд-Ярде один человек, инспектор по фамилии Медоуз, поддерживавший самые дружеские отношения со знаменитой троицей. У него даже вошло в привычку выкуривать трубочку – и не одну – по вечерам в маленьком доме на Керзон-стрит. Явился он туда и в тот вечер, весьма озадаченный загадкой Слейна.

– Слейн был еще тем донжуаном, – сообщил он. – Судя по уликам, обнаруженным в его доме, он, пожалуй, являлся единственным мужчиной на весь Лондон, которому не светила участь холостяка, если бы только примерно двум дюжинам дамочек дали волю! Кстати, мы отследили этих мистера и миссис Уилбрахам. Уилбрахамом, разумеется, оказался Слейн. А вот разыскать леди не так-то легко; полагаю, это его очередная подружка…

– Но между тем единственная из всех, на ком он был готов жениться, – заметил Гонсалес.

– Откуда вы знаете? – изумленно посмотрел на него детектив.

Леон усмехнулся.

– Счет, без сомнений, был прислан для того, чтобы стать необходимой уликой для мужа. Но тот, желая дать супруге второй шанс или попросту будучи ревностным католиком, не стал разводиться с ней. А теперь скажите мне, – он склонился над столом и одарил детектива ослепительной улыбкой, – когда такси остановилось перед дверью Альберт-Пэлэс-Мэншенз, Слейн тут же вышел из него? Так вот, могу наверняка утверждать, что нет.

– Вы наводили справки? – с подозрением отозвался его собеседник. – Нет, не вышел, он немного подождал в авто. Водитель, тактичный малый, решил оставить его в салоне, пока те люди в холле не поднялись наверх в лифте – это отлично видно от двери.

– Вот именно. И что рассказал вам о Слейне шофер?

– Что рассказал шофер? – переспросил Медоуз. – По его словам, Слейн уже спал на ходу, когда он вытащил его из такси.

– Еще один вопрос: лифтер, отвезя гостей на пятый этаж, сразу же спустился вниз?

Инспектор отрицательно покачал головой.

– Нет, он задержался там, чтобы поболтать с жильцами. Он слышал, как захлопнулась дверь квартиры Слейна, и это стало для него первым указанием, что туда кто-то вошел.

Леон вновь откинулся на спинку стула, на его губах заиграла довольная улыбка.

– А вы что об этом думаете, Раймонд? – обратился он к мрачному, замкнутому Пуаккару.

– А вы? – ответил тот вопросом на вопрос.

Медоуз переводил взгляд с Пуаккара на Гонсалеса.

– У вас есть какие-то предположения, зачем Слейну понадобилось вновь выйти на улицу?

– Он никуда не выходил, – хором ответили оба.

Медоуз поймал насмешливый взгляд Манфреда.

– Они пытаются ввести вас в заблуждение, Медоуз, но то, что говорят, – правда. Совершенно очевидно, что он больше никуда не выходил.

Манфред встал и потянулся.

– Что до меня, то я иду спать; но готов поспорить на пятьдесят фунтов, уже завтра Леон найдет убийцу, хотя я не стал бы ручаться, что он передаст его Скотланд-Ярду.

На следующее утро, в восемь часов, Рейнольдс, водитель такси, с сигаретой в зубах последний раз осматривал свое авто перед тем, как вывести его из гаража, когда внутрь вошел Леон Гонсалес.

Рейнольдсу, спокойному добропорядочному мужчине, на вид можно было дать лет сорок. У него был негромкий голос, а еще он отличался чрезвычайной обходительностью.

– Вы ведь не один из этих детективов, а? – горько улыбаясь, осведомился он. – Я уже ответил на все глупые вопросы, какие только могли прийти им в голову.

– Это ваше собственное такси? – поинтересовался Леон, кивая на сверкающее лаком авто.

– Да, мое, – отозвался шофер. – Но таксомотор – вовсе не такая золотая жила, как полагают многие. А если вы еще окажетесь замешаны в таком деле, как это, то ваши доходы неминуемо упадут на пятьдесят процентов.

Леон без лишних предисловий представился ему.

– Агентство «Треугольник» – как же, как же, помню: вас еще называют «Четверо Благочестивых», не так ли? Боже милостивый! Неужели Скотланд-Ярд поручил это дело вам?

– Я занимаюсь им ради собственного удовольствия, – сказал Леон, отвечая улыбкой на улыбку. – Один или два момента остались для меня не совсем понятными, и я подумал, вы, быть может, расскажете мне то, о чем еще не знает полиция.

Мужчина заколебался, но потом предложил:

– Давайте пройдем в мою комнату, – и первым стал подниматься по узкой лестнице.

Комната оказалась на удивление хорошо обставленной. Здесь даже имелись один или два антикварных предмета мебели, которые, как решил Леон, стоили кучу денег. На столике с раскладными ножками в центре комнаты лежал чемодан, а на полу рядом стоял сундук. Шофер, должно быть, заметил, что взгляд Леона задержался на них, и быстро пояснил:

– Это вещи одного моего клиента. Я должен отвезти их на вокзал.

Со своего места Леон видел на вещах пометку, свидетельствующую о том, что они отправляются в камеру хранения в Тетли, до востребования; он ничего не сказал, однако его молчание было, очевидно, красноречивым, ведь манеры хозяина изменились самым разительным образом.

– Послушайте, мистер Гонсалес, я должен работать, поэтому, боюсь, не смогу уделить вам чересчур много времени. Что вы хотели узнать?

– Меня интересует вот что, – сказал Леон. – В тот день, когда вы привезли Слейна домой, вы были очень заняты?

– Тот день оказался достаточно прибыльным, – ответил его собеседник. – Ранее я представил полиции полный отчет о своих заработках, включая поездку в больницу. Но, полагаю, это вам уже известно.

– Что это за поездка в больницу?

Мужчина заколебался.

– Не хочу, чтобы вы думали, будто я намерен хвастаться подобными вещами – это было всего лишь проявлением сострадания. На Бейкер-стрит женщину сбил автобус: я подобрал ее и отвез в больницу.

– Она сильно пострадала?

– Она умерла. – Ответ прозвучал отрывисто и сухо.

Леон в задумчивости смотрел на шофера. Но вот взгляд его вновь устремился к сундуку.

– Благодарю вас, – сказал Гонсалес наконец. – Вы не могли бы подъехать сегодня к девяти вечера на Керзон-стрит? Это мой адрес. – Он вынул из кармана визитную карточку.

– Зачем? – в голосе мужчины прозвучал неприкрытый вызов.

– Потому что я хочу задать вам еще один вопрос, на который, по моему мнению, вы будете рады ответить, – сказал Леон.

Его внушительное авто ждало хозяина в конце ряда бывших конюшен, и он помчался на нем в сторону больницы на Уолмер-стрит. Там он узнал не больше того, что ожидал, а затем вернулся на Керзон-стрит мрачный и неразговорчивый.

Вечером, ровно в девять часов, к ним пожаловал Рейнольдс, и около часа они с Леоном провели вдвоем в его маленькой комнатке внизу. К счастью, Медоуз не счел нужным заглянуть к ним сегодня. Лишь неделю спустя детектив навестил их, сообщив некоторые сведения, удивившие только его самого.

– Странное дело, водитель такси, который привез Слейна к его дому, исчез – продал авто и съехал с квартиры. К убийству, правда, он никакого отношения не имеет, иначе я бы выписал ордер на его арест. Он ничего не скрывал и сотрудничал с полицией с самого начала.

Манфред вежливо согласился с инспектором. Пуаккар меланхолично смотрел в никуда. Леон Гонсалес зевнул, давая понять, что все эти загадки ему откровенно прискучили.

– Забавно, – заметил Гонсалес, когда все-таки снизошел до того, чтобы поведать друзьям всю историю с самого начала, – полиция так и не сподобилась навести справки о жизни Слейна в Тетли. Несколько лет у него был там большой дом. Если бы они проявили к этому интерес, то наверняка услышали бы историю о молодом докторе Грейне и его красавице-жене, которая сбежала от него. Они со Слейном исчезли вместе; разумеется, он страстно полюбил ее и готов был жениться. Правда, следует иметь в виду, что страсть Слейна обычно длилась не дольше трех месяцев и, если только свадьбу не удавалось сыграть мгновенно, несчастная девушка не имела никаких шансов стать его женой. Доктор был готов простить супругу и принять ее обратно, но она, отказавшись, исчезла из его жизни. Он забросил медицинскую практику, переехал в Лондон, вложил свои сбережения в небольшую автомастерскую и разорился, как бывает со всеми подобными владельцами, если только они не располагают внушительными капиталами. Вынужденный решать, стоит ли возвращаться к медицинской практике и пытаться наверстать все, что потерял за те годы, когда пробовал забыть свою жену, он предпочел заняться делом, которое представлялось ему куда менее неблагодарным, – стал водителем такси. Я знаю еще одного человека, поступившего точно так же: как-нибудь расскажу вам и о нем. Свою жену он больше никогда не встречал, хотя частенько видел Слейна. Рейнольдс, или Грейн, так я буду называть его, сбрил усики и вообще изменил свою внешность, потому Слейн не узнал его. Грейн стал следить за Слейном, чтобы разведать все о его передвижениях и привычках – это превратилось для него в навязчивую идею. Среди прочего он выяснил, что биржевой маклер по средам ужинал в клубе «Реал» на Пэлл-Мэлл и уходил оттуда в половину двенадцатого вечера. И эта традиция стала для Слейна роковой. Вначале Грейн не нашел практического применения своим открытиям, да и не искал его, собственно, вплоть до ночи убийства. Он следовал куда-то на северо-запад, когда увидел, что женщину сбил автобус, а он сам едва не переехал лежавшую на мостовой фигуру. Остановив свое авто, он выскочил из него и, подняв ее на руки, к собственному ужасу, понял, что вглядывается в изуродованное лицо своей жены. Он уложил ее в такси и на всех парах помчался в ближайшую больницу. И вот, пока они оставались в приемной, поджидая хирурга, умирающая женщина в нескольких скомканных фразах поведала ему о своем падении… Она умерла прежде, чем ее успели положить на операционный стол, – судьба наконец отнеслась к ней с состраданием. Все это я выяснил еще до того, как побывал в больнице, но уже там узнал, что кто-то неизвестный решил, будто она должна быть похоронена в Тетли, и щедро оплатил перевозку тела несчастной. Об этом я тоже догадался еще до того, как увидел собранный чемодан Грейна, готового к отъезду на похороны. Из больницы тот вышел вне себя от ненависти. Лил сильный дождь. Грейн медленно поехал по Пэлл-Мэлл, и тут ему улыбнулась удача: едва портье вышел на улицу, чтобы найти свободное такси для Слейна, как Грейн затормозил перед дверью. Под предлогом того, что у него лопнула шина, он остановился на Мэлл, сломал запор на одной из калиток, ведущих в парк, выждал немного и, когда в пределах видимости не осталось пешеходов, оттащил полупьяного маклера в парк… Тот протрезвел достаточно к тому времени, как Грейн закончил свою историю. Грейн клянется, что не собирался убивать его, но Слейн наставил на него пистолет, и ему пришлось защищаться. Превышение пределов необходимой обороны. Впрочем, так все было или нет, мы уже никогда не узнаем. Однако самообладания он не утратил. Вернувшись незамеченным к своему такси, поехал к Альберт-Пэлэс-Мэншенз, подождал, пока лифт поднимется на верхний этаж, после чего взбежал по лестнице. Он забрал у Слейна связку ключей и, шагая вверх по ступенькам, выбрал тот, который, как он предположил, должен отпереть дверь. Первым его порывом было, обыскав квартиру, изъять все улики, связывавшие Слейна с его женой; но, услышав, что портье наверху желает кому-то покойной ночи, он с грохотом захлопнул дверь и сбежал вниз как раз вовремя, чтобы встретить того в холле.

– Мы ведь не расскажем об этом полиции, да? – мрачно осведомился Манфред.

Сидевший на другом конце стола Пуаккар громко фыркнул.

– История настолько хороша, что полиция никогда в нее не поверит, – заявил он.

Мужчина, постучавший в дверь небольшого дома на Керзон-стрит, явно пребывал в ярости и горел желанием сообщить нечто такое, что навредит его работодателю.

Кроме того, у него имелся веский повод для личной обиды на мистера Йенса, дворецкого.

– Мистер Сторн нанял меня вторым ливрейным лакеем, и работа вроде бы неплохая, однако мне никак не удавалось найти общий язык с остальными слугами. Но скажите, разве справедливо выбрасывать меня на улицу, причем без всякого предупреждения, только из-за того, что я обронил словечко-другое по-арабски?

– По-арабски? – удивленно переспросил Леон Гонсалес. – Вы говорите по-арабски?

Тенли, уволенный лакей, широко улыбнулся в ответ.

– Знаю с дюжину слов: я был с армией в Египте после войны и нахватался там кое-чего. Как-то раз, начищая серебряный поднос в холле, я взял да и ляпнул «Вот и отлично» по-арабски; и тут слышу у себя за спиной голос мистера Сторна. «Вы уволены», – говорит он мне, и не успел я сообразить, что стряслось, как уже шагал прочь от дома с месячным жалованьем в кармане.

Гонсалес кивнул.

– Очень интересно, – сказал он, – однако почему вы пришли к нам?

Он много раз задавал этот вопрос самым обычным людям, приходившим со своими пустяковыми бедами и несчастьями к дому со знаком серебряного треугольника.

– Потому что здесь кроется какая-то загадка, – туманно ответил посетитель. Пожалуй, он уже успел немного поостыть и теперь чувствовал себя неловко. – Почему меня уволили из-за моего арабского? И что означает картина в приватной комнате Сторна – та, на которой вешают людей?

Леон вдруг выпрямился на стуле.

– Вешают людей? Что вы имеете в виду?

– Это фотография. Так просто ее не увидеть, потому что она спрятана в деревянной обшивке и нужно открыть одну из панелей. Но однажды я зашел к нему, а он оставил панель приоткрытой… Трое людей висят на чем-то вроде виселицы, а вокруг полно турок, глазеющих на них. Странная фотография для джентльмена, чтобы хранить ее в собственном доме.

Леон немного помолчал.

– Не думаю, что это правонарушение. Но вы правы, действительно странно. Я могу еще что-нибудь сделать для вас?

– Очевидно, нет.

Посетитель смущенно удалился, а Леон передал содержание разговора своему партнеру. Впоследствии он припомнил, что так и не услышал, в чем заключалась обида на дворецкого.

– Единственная выясненная мной информация о Сторне – это то, что он невероятно скуп, в своем доме на Парк-лейн обходится минимумом слуг и платит им крайне невысокое жалованье. Предки Сторна – армяне, и он заработал состояние на нефтяных месторождениях, которые приобрел весьма сомнительным способом. Что же касается троих повешенных, то история, конечно, жутковатая, однако могло быть и хуже. Мне случалось видеть в домах богатых бездельников такие фотографии, при виде которых волосы на голове встают дыбом, мой дорогой Пуаккар. Но, как бы там ни было, нездоровый интерес миллионера к казни турок не является чем-то необычным.

– Будь я армянином, – заявил Манфред, – это стало бы моим главным хобби; я бы непременно завел себе целую галерею!

На том и закончился разговор о болезненном пристрастии скупого миллионера, недоплачивающего своим слугам.

Примерно в начале апреля Леон прочел в газете о том, что мистер Сторн отбыл в Египет с короткой поездкой на отдых.

Вообще-то, с какой стороны ни посмотри, Фердинанд Сторн являлся одним из тех людей, коих приятно иметь в друзьях. Он был невероятно богат; смуглый, с горбинкой на носу, для многих выглядел привлекательным; с теми же, кто близко знал его, – таких было немного – с равной легкостью мог обсуждать и высокое искусство, и финансы. Насколько можно было судить, врагов он не имел. Проживал в Бурсон-хаус на Парк-лейн, в небольшом, но очень симпатичном особняке, купленном у прежнего владельца, лорда Бурсона, за 150 тысяч фунтов. Бóльшую часть времени он проводил или в нем, или в Фелфри-парке, прелестном деревенском доме в Сассексе. Главная контора «Персидско-Восточного нефтяного треста», руководителем которого он являлся, размещалась в величественном здании на Маргейт-стрит, и его, как правило, можно было застать там с десяти часов утра до трех часов пополудни.

Трест этот, несмотря на учрежденный совет директоров, управлялся одним человеком, среди прочих дел он вел также банковский бизнес. Львиная доля акций принадлежала Сторну, и, по всеобщему мнению, его годовой доход составлял около четверти миллиона. Близких друзей у него было немного, и он оставался холостяком.

Не прошло и месяца с момента прочтения Леоном этой заметки в газете, как к двери с блестящим треугольником подкатило большое авто, из которого выбрался дородный, богато одетый господин; он нажал кнопку дверного звонка. Леон, удостоившийся чести побеседовать с ним, не знал его, и посетителю явно не хотелось переходить к делу, поскольку он запинался, мямлил и задавал ненужные вопросы до тех пор, пока Леон, потеряв терпение, без обиняков не спросил у него, кто он такой и в чем состоит цель его визита.

– Ладно, я расскажу вам все, мистер Гонсалес, – заявил дородный мужчина. – Я генеральный директор «Персидско-Восточного нефтяного…»

– Компании Сторна? – со вновь проснувшимся интересом перебил его Леон.

– Да, компании Сторна. Собственно, я полагаю, со своими подозрениями мне следовало бы обратиться в полицию, но один мой друг настолько доверяет вашей организации «Трое Благочестивых», что я решил сначала прийти сюда.

– Дело касается мистера Сторна? – спросил Леон.

Джентльмен, который оказался мистером Губертом Греем, генеральным директором треста, кивнул в знак согласия.

– Видите ли, мистер Гонсалес, я попал в довольно-таки щекотливое положение. Мистер Сторн очень тяжелый человек, и я наверняка лишусь своего места, если выставлю его в нелепом и смехотворном свете.

– Он сейчас пребывает за границей, не так ли? – спросил Леон.

– За границей, – угрюмо подтвердил его собеседник. – Причем отправился он туда, если честно, довольно-таки внезапно; то есть неожиданно для сотрудников главной конторы. Собственно говоря, в день отъезда у него должно было состояться важное заседание совета директоров, но в то утро я получил от него письмо, в котором он сообщал, что вынужден срочно отбыть в Египет по делу, затрагивающему его честь. Он просил меня не пытаться выходить с ним на связь и даже не разглашать того факта, что его нет в Лондоне. К несчастью, один из моих клерков совершил глупость, сообщив репортеру, заглянувшему в тот же день, что мистер Сторн уехал… Через неделю после своего отъезда он прислал нам письмо из какой-то гостиницы в Риме, приложив к нему чек на восемьдесят три тысячи фунтов, и потребовал обналичить его, когда к нам пожалует некий джентльмен, который и явился на следующий день.

– Это был англичанин? – спросил Леон.

Мистер Грей покачал головой.

– Нет, иностранец; очень смуглый к тому же. Деньги выплатили ему беспрекословно. Спустя несколько дней мы получили очередное письмо от мистера Сторна, отправленное из «Отеля де Рюсси» в Риме. Оно уведомляло нас о том, что мистеру Краману был направлен еще один чек, который также следовало оплатить. В этом значилась сумма сто тысяч фунтов с чем-то там шиллингов. Он оставил инструкции относительно того, как следовало выплатить деньги, и попросил нас телеграфировать ему в гостиницу в Александрии сразу же, как только чек будет принят к оплате. Так я и сделал. Уже на следующий день пришло третье письмо, отправленное из гостиницы «Медитерранео» в Неаполе, – я передам вам их копии – уведомлявшее нас о необходимости оплатить третий чек, но теперь уже мистеру Реццио, который нанесет визит в контору. Этот чек был выписан на сумму сто двенадцать тысяч фунтов, что почти истощило запас наличных денег мистера Сторна, хотя, разумеется, в банке у него имелись значительные средства. Пожалуй, следует сказать, что мистер Сторн довольно эксцентричен относительно больших депозитных резервов. Очень незначительная часть его денег вложена в акции. Вот, взгляните, – он извлек из кармана бумажник и продемонстрировал бланк чека, – деньги по нему были выплачены, но я специально взял его с собой, чтобы показать вам.

Леон взял у него чек. Тот был заполнен характерным почерком, и он внимательно изучил подпись.

– Это не может быть подделкой?

– Ни в коем случае, – категорически заявил Грей. – Письмо тоже написано его рукой. Однако недоумение у меня вызвали странные пометки на обратной стороне чека.

Поначалу Леон не смог их рассмотреть и, только подойдя к окну, заметил слабые карандашные линии, проведенные вдоль нижнего края чека.

– Полагаю, я могу оставить его у себя на денек-другой?

– Разумеется. Чек, как вы сами видите, был погашен, а деньги по нему – выплачены.

Леон вновь принялся изучать чек. Его выписали на «Оттоманский нефтяной банк», который, очевидно, являлся приватным предприятием самого Сторна.

– И что, по-вашему, все это означает? – поинтересовался он.

– Не знаю, но я обеспокоен.

Нахмуренное лицо Грея выказывало степень его тревоги.

– К тому нет очевидных причин, между тем меня не оставляет смутное подозрение, что здесь творится какое-то мошенничество.

– Вы отправили каблограмму в Александрию?

Мистер Грей улыбнулся.

– Естественно; и даже получил ответ. Мне пришло в голову, что у вас могут быть свои агенты в Египте, а если так, вам будет нетрудно установить, нет ли здесь какого-нибудь подвоха. Самое главное, я не хочу, чтобы мистер Сторн узнал о том, что я навожу справки. Я готов оплатить – в разумных пределах – все расходы, которые вы понесете, и почти уверен, что мистер Сторн согласится с резонностью моих действий.

После того как посетитель ушел, Леон решил прибегнуть к помощи Манфреда.

– Разумеется, речь может идти о шантаже, – негромко заметил Джордж. – Но для начала вам придется покопаться в прошлом Сторна, коль вы намерены разгадать эту загадку, конечно, если она здесь присутствует.

– Я тоже так думаю, – согласился Гонсалес и через несколько минут вышел из офиса.

Вернулся он лишь в полночь с массой разнообразнейших сведений о мистере Сторне.

– Лет двенадцать назад Сторн служил оператором в телеграфной компании «Турко Телеграф». Он владеет восемью восточными языками и пользуется широкой известностью в Стамбуле. Это вам о чем-нибудь говорит, Джордж?

Манфред только покачал головой.

– Это мне ни о чем не говорит, но я жду захватывающего продолжения.

– Он был связан с революционерами, мелкими сошками, которые дергали за ниточки во времена Абдула Ахмеда, и можно не сомневаться в том, что именно с их помощью и заполучил свою концессию.

– Что еще за концессия? – заинтересовался Манфред.

– Нефтяные месторождения, причем весьма обширные и богатые. Когда к власти пришло новое правительство, именно тогда она и была сформирована, хотя я подозреваю, что за право обладания этой привилегией нашему другу пришлось изрядно раскошелиться. А вот пять его партнеров оказались не столь удачливы. Трое из них были обвинены в государственной измене и повешены.

– Фотография, – кивнул Манфред. – А что сталось с остальными двумя?

– Остальные двое были итальянцами, в Малой Азии их отправили за решетку до конца жизни. И в Лондон Сторн вернулся уже единственным собственником концессии, прибыль от которой после размещения акций составила три миллиона фунтов.

На следующий день Леон ушел из дома с утра пораньше и уже в десять часов звонил в дверь Бурсон-Хаус.

Дворецкий с тяжелым подбородком, отворивший ему, окинул его подозрительным взглядом, но в остальном проявил подобающую почтительность.

– Мистер Сторн пребывает за границей и вернется лишь через несколько недель, сэр.

– Могу я увидеть секретаря мистера Сторна? – пустив в ход все свое обаяние, осведомился Леон.

– В этом доме у мистера Сторна никогда не было секретаря; молодую леди в такой должности вы найдете в головной конторе в «Персидском нефтяном тресте».

Леон, порывшись в кармане, извлек на свет визитную карточку.

– Я один из Бурсонов, – сказал он, – и, кстати, мой отец родился здесь. Несколько месяцев назад, будучи в Лондоне, я просил у мистера Сторна разрешения осмотреть дом.

На карточке, подписанной Фердинандом Сторном, было начертано: «Разрешаю предъявителю сего осмотреть мой дом во время моего отсутствия в городе». Леону потребовался почти час, чтобы подделать этот пропуск.

– Боюсь, я не могу впустить вас, сэр, – ответил дворецкий, загораживая проход. – Перед отъездом мистер Сторн приказал мне не впускать в дом посторонних.

– Какой сегодня день? – внезапно спросил Леон.

– Четверг, сэр, – ответил дворецкий.

Леон кивнул.

– День сыра, – обронил он.

Дворецкий растерялся лишь на долю секунды.

– Не понимаю, что вы имеете в виду, сэр, – проворчал он и захлопнул дверь перед самым носом посетителя.

Гонсалес обошел особняк по периметру.

Закончив, он в приподнятом и едва ли не возбужденном расположении духа отправился домой, где и оставил указания Раймонду Пуаккару, среди прочих достоинств коего числились обширные связи в криминальном мире. В Лондоне не было ни одного крупного гангстера, которого бы он не знал. Пуаккар часто посещал некое столичное питейное заведение, где встречались мошенники и взломщики сейфов: он мог в любой момент сказать, о чем сплетничают в тюрьмах, и тайные новости преступного мира были ему известны, пожалуй, лучше, чем любому сыщику в Скотланд-Ярде. Вот его-то Леон и отправил раздобыть информацию. В небольшой таверне неподалеку от Ламбет-Уок Пуаккар разузнал о смуглом филантропе, решившем воспользоваться услугами, по крайней мере, троих бывших заключенных.

Возвратившись, он застал Леона в одиночестве. Тот через сильное увеличительное стекло рассматривал странные отметки на оборотной стороне чека.

Но прежде чем Пуаккар приступил к изложению своих новостей, Леон потянулся за телефонным справочником.

– Грей, разумеется, уже уехал из конторы, однако здесь, если я не ошибаюсь, указан и его домашний адрес, – промолвил он, когда его пальцы остановились на одной из страниц.

На его звонок ответила горничная: «Да, мистер Грей дома». Вскоре в трубке раздался голос генерального директора.

– Мистер Грей, кто будет работать с чеками, которые вы получили от Сторна? – спросил Леон. – Я имею в виду должностное лицо.

– Бухгалтер, – был ответ.

– Кто назначил его на это место – вы?

Последовала недолгая пауза.

– Нет, мистер Сторн. Раньше он работал в «Восточной телеграфной компании» – мистер Сторн встретил его за рубежом.

– И где сейчас можно отыскать этого бухгалтера? – с нетерпением осведомился Леон.

– Его сейчас нет. Он ушел в отпуск еще до того, как мы получили последний чек. Но я могу вызвать его.

Леон разразился восторженным смехом.

– Не стоит беспокоиться. Я знал, что в конторе его нет, – сказал он и повесил трубку, оставив генерального директора в совершеннейшем недоумении.

– Итак, мой дорогой Пуаккар, что же вам удалось узнать?

Внимательно выслушав своего друга, он заявил:

– Давайте-ка съездим на Парк-лейн, и захватите с собой револьвер. А по дороге заглянем в Скотланд-Ярд.

Было уже десять часов, когда дворецкий отворил дверь. Но прежде чем он успел сформулировать вопрос, здоровенный детектив схватил его за грудки и выволок на улицу.

Четверо полисменов в штатском, сопровождавшие Леона, мгновенно просочились в холл. Угрюмый ливрейный лакей оказался заключен под стражу еще до того, как успел выкрикнуть предупреждение. На самом верху дома, в маленькой комнате без окон, некогда служившей кладовкой, они обнаружили изможденного человека, в котором даже генеральный директор, спешно доставленный на место преступления, не смог узнать миллионера. Два итальянца, сторожившие его и наблюдавшие за ним сквозь дыру в стене соседней комнаты, были взяты полицией без малейших хлопот.

Один из них, тот самый, что наводнил Бурсон-хаус бывшими заключенными под видом слуг, выразился предельно кратко и откровенно.

– Этот человек предал нас, и нам следовало бы повесить его, как Хатима Эффенди, Аль Шири и грека Маропулоса, но мы подкупили свидетелей, – сказал он. – Мы были партнерами в нефтяных промыслах, и с целью ограбить нас он подделал улики о том, что мы якобы замышляем нечто против правительства. Мы с моим другом бежали из тюрьмы и прибыли в Лондон. Я намеревался получить с него деньги, которые он нам задолжал, поскольку понимал, что в суде мы ничего не добьемся.

– Дело-то, в сущности, было чрезвычайно простым, и мне стыдно, что я с первого же взгляда не распознал эти пометки на обороте чека, – пояснил Леон за ужином тем вечером. – Наш итальянский друг был одним из партнеров, получивших право на обладание концессией: он долгое время жил в Лондоне и, скорее всего, будет доказано, что у него имелись сообщники по криминальному бизнесу. Как бы там ни было, ему не составило труда наводнить дом слугами, сыграв на струнах характера Сторна, коего он прекрасно изучил. Все эти люди согласились прислуживать Сторну за такое вознаграждение, которое любой другой уважающий себя слуга с презрением отверг бы. Почти год ушел на то, чтобы нанять в заведение нашего друга бывших заключенных. Вы, конечно, помните лакея, приходившего к нам несколько месяцев назад и сказавшего, что его нанимал не дворецкий, а сам Сторн. Они бы наверняка воспользовались первой же возможностью избавиться от него, вот только он случайно обронил несколько слов на арабском, и Сторн, повсюду видевший шпионов и опасавшийся, как бы те, кого он обманул, не вернулись отомстить, тут же рассчитал его. В тот день, когда Сторн должен был отбыть в Египет, его схватили двое итальянцев, заперли в комнате и принудили написать уже известные вам письма и подписать чеки. Но он вдруг вспомнил, хотя и с опозданием, что бухгалтер был старым телеграфистом, и потому карандашом начертал на обороте чека несколько знаков азбуки Морзе старого образца, использовавшихся в те времена, когда в ходу была игольная машина.

Вытащив из кармана чек, Леон выложил его на стол и провел пальцем по карандашным отметкам:

Конец ознакомительного фрагмента.