Преступления против мира и безопасности человечества. Глава I. Система преступлений против мира и безопасности человечества (А. Г. Кибальник, 2004)

§ 1. Международный мир и безопасность человечества как объекты уголовно-правовой охраны

Появление в УК России самостоятельной главы о преступлениях против мира и безопасности человечества требует выработки обоснованного подхода к пониманию мира и безопасности человечества как объектов уголовно-правовой охраны на национальном уровне.

Однако вначале обратимся к источникам. Так, в VI Принципе международного права, признанном Уставом Нюрнбергского трибунала, в качестве международно-правовых преступлений указаны следующие:

а) Преступления против мира (планирование, подготовка, развязывание или ведение агрессивной войны или войны в нарушение международных договоров, соглашений или заверений; участие в общем плане или заговоре, направленных к осуществлению любого из вышеупомянутых действий);

б) Военные преступления (нарушение законов и обычаев войны и, в том числе, но не исключительно, убийства, дурное обращение или увод на рабский труд или для других целей гражданского населения оккупированной территории, убийства или дурное обращение с военнопленными или лицами, находящимися в море, убийства заложников или разграбление городов и деревень или разорение, не оправдываемое военной необходимостью);

в) Преступления против человечности (убийства, истребление, порабощение, высылка и другие бесчеловечные акты, совершаемые в отношении гражданского населения, или преследование по политическим, расовым или религиозным мотивам, если такие действия совершаются или такие преследования имеют место при выполнении какого-либо военного преступления, или преступления против мира, или в связи с таковыми).

Приведенный принцип международного права непосредственно зафиксирован в ст. 6 Устава Нюрнбергского трибунала. Таким образом, сразу после Второй мировой войны в международном праве преступления против мира и безопасности человечества стали рассматриваться в качестве «международных преступлений». В дальнейшем понимание термина «международные преступления» претерпело существенную эволюцию. Это обстоятельство обусловлено принятием большого количества конвенций, объявивших преступными деяния, традиционно считавшиеся «общеуголовными» преступлениями, наказуемыми только в соответствии с национальным правом (незаконный оборот наркотиков, фальшивомонетничество, «коррупция» и пр.).

Кроме того, начиная со второй половины XX в. принимаются международные акты, в силу которых стали расцениваться в качестве «международных» преступлений деяния, опасность которых проявилась с началом эпохи глобализации. Причем эти международные нормы предписывали установить преступность таких деяний в национальном уголовном праве (в первую очередь, это касается преступлений террористической направленности: угона самолетов, захвата заложников, актов «бомбового» терроризма и др.).

Тем не менее в новейших документах международного права продолжена традиция определения преступлений против мира и безопасности человечества, заложенная в решениях Нюрнбергского трибунала. Об этом свидетельствуют положения Римского Статута и Проекта Международного кодекса (в ст. 1 последнего читаем: «Преступления по международному праву, определяемые в настоящем Кодексе, являются преступлениями против мира и безопасности человечества»).

В настоящее время в науке предложено немало классификаций международных преступлений.[2]

Остановимся на наиболее распространенных.

Так, И. И. Карпец считает, что существуют следующие группы преступлений международного характера: международные преступления (к которым относятся преступления против мира и безопасности человечества) и преступления международного характера.[3] Аналогичная классификация выдвинута и В. П. Пановым.[4]

И. И. Лукашук и А. В. Наумов преступления против мира, военные преступления и преступления против человечности объединили единым определением – «преступления по общему международному праву» (как они сформулированы в ст. 6 Устава Нюрнбергского трибунала), а остальные «международные» преступления обозначили как «конвенционные».[5]

В зарубежной доктрине также традиционным стало разделение международных преступлений на преступления против мира и безопасности человечества и «иные международные преступления» (other international crimes), при этом в первую группу включаются преступление геноцида, преступления против человечности, военные преступления и преступление агрессии.[6]

Объединение в одну группу преступлений против мира, преступлений против безопасности человечества (человечности) и военных преступлений вполне обоснованно – ведь именно они являются «самыми серьезными преступлениями, вызывающими озабоченность всего международного сообщества» (ст. 5 Римского Статута).

Международно-правовые акты обычно не раскрывают понимания «мира и безопасности человечества», констатируя, что преступления против этих интересов «относятся к самым тяжелым» (преамбула к Конвенции о неприменимости срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечества от 26 ноября 1968 г.[7]).

Большинство отечественных авторов, характеризуя преступления против мира и безопасности человечества, ограничиваются простой констатацией того факта, что объектами этих деяний являются «общественные отношения» по обеспечению «всеобщего мира и всеобщей безопасности».[8]

Обратных примеров не так много. Так, Н. Ф. Кузнецова называет непосредственными объектами ряда преступлений против мира и безопасности человечества «основы мира, т. е. мирного взаимодействия государств при решении любых проблем, исключающего какое-либо насилие», «международные правоотношения в сфере соблюдения правил ведения войны или разрешения вооруженных конфликтов», «основы человечества и человечности, т. е. международного обеспечения безопасности национальных, этнических, расовых, религиозных групп».[9]

Г. В. Матусевич, справедливо говоря о том, что преступления против мира и безопасности человечества характеризуются исключительно высокой степенью общественной опасности, замечает: «Они способны причинить невосполнимый ущерб самим основам существования жизни на земле, так как объектом их посягательства являются не отдельные общественные отношения в той или иной сфере жизни и деятельности человека, общества, государства, а сама жизнь на земле, существование человечества или значительной его части».[10]

Как видно, определение объектов преступлений против мира и безопасности человечества в отечественной науке продолжает оставаться в русле «классического» определения объекта уголовно-правовой охраны как общественного отношения (отношений), защищаемых уголовным правом. Однако в настоящее время в российской доктрине уголовного права наметился своеобразный поворот в понимании объекта уголовно-правовой охраны, связанный с изменением концептуальных основ уголовного законодательства и его задач.

Так, А. В. Наумов доказывает позицию, согласно которой теория объекта преступления исключительно как общественного отношения «не срабатывает» в целом ряде случаев.[11] Таким образом, в уголовно-правовой теории наметился своеобразный поворот к пониманию объекта правовой охраны не только как общественного отношения в узком смысле этого слова, но и как реального блага, интереса.

Такое понимание объекта преступления, на наш взгляд, в большей мере соответствует новой иерархии объектов уголовно-правовой охраны, переоценка которых произошла в УК РФ 1996 г. Как известно, буква Уголовного закона гласит, что под охрану взяты «права и свободы человека и гражданина… мир и безопасность человечества» (ч. 1 ст. 2 УК РФ) как самостоятельные ценности, без обязательной их реализации в общественных отношениях как таковых – т. е. в отношениях нескольких (минимум – двух) субъектов уголовного правоотношения.

Разделяя данную позицию, отметим, что непосредственным объектом преступления должен считаться тот юридический интерес, которому изначально причиняется вред конкретным преступлением против мира и безопасности человечества либо создается угроза причинения такого вреда.

Полагаем, что юридическое понимание «мира и безопасности человечества» можно определить, исходя из анализа противоположных состояний человеческого общества и предписаний национального законодательства России. Последнее тем более позволительно, что действующее международное право допускает возможность признания положений национального законодательства в качестве «применимого права» (п. «с» ч. 1 ст. 21 Римского Статута).

Общеизвестно, что мир – это состояние, характеризующееся отсутствием войны. При этом неважно, объявлены военные действия de jure или нет: в соответствии с Определением агрессии, состояние международного мира имеет место при отсутствии военных действий de facto. Таким образом, состояние мира как охраняемое международным правом благо (интерес) представляет собой такое состояние, которое характеризуется отсутствием фактических военных действий между государствами (группами государств).

Соответственно теоретико-юридическим основанием для выделения категории преступлений против мира среди преступлений против мира и безопасности человечества является то обстоятельство, что непосредственным объектом преступлений против мира признаются охраняемые общепризнанными принципами международного права и международным правом интересы соблюдения всеобщего мира и правил мирного урегулирования межгосударственных споров.

Считаем, что в группу преступлений против международного мира необходимо включить деяния, посягающие на фактическое состояние мира, вне зависимости от того, нарушено оно или нет. Обычно в литературе говорится о том, что преступлениями против международного мира по УК РФ надо считать планирование, подготовку, развязывание или ведение агрессивной войны (ст. 353); публичные призывы к развязыванию агрессивной войны (ст. 354); нападение на лиц или учреждения, пользующиеся международной защитой (ст. 360).

К данной группе преступлений необходимо также отнести разработку, производство, накопление, приобретение или сбыт оружия массового поражения (ст. 355 УК РФ), так как это деяние представляет собой потенциальную угрозу международному миру. Однозначно считать это преступление военным[12] вряд ли обоснованно – ведь военное преступление (как преступление против мира и безопасности человечества) может совершаться только в ходе реально идущего (а не потенциального) вооруженного конфликта, тогда как незаконный оборот оружия массового поражения возможен и в мирное время.

Юридическое содержание термина «безопасность» непосредственно определено в действующем федеральном законодательстве России. Так, ст. 1 Закона РФ «О безопасности» от 5 марта 1992 г. (в действующей редакции)[13] указывает, что «безопасность» – это «состояние защищенности жизненно важных интересов… от внутренних и внешних угроз».

Прямое указание как международного законодательства, так и многих национальных уголовных законов (в том числе и УК РФ) на «безопасность человечества» заставляет под этим термином понимать состояние защищенности неопределенного круга лиц от любых угроз, посягающих на их жизненно важные интересы. Понятно, что перечень «жизненно важных интересов» человечества очень широк и вряд ли может быть сформулирован в законодательстве.

Но, исходя из целостного понимания преступлений против мира и безопасности человечества, определенных в международном и национальном праве, видно, что эти «жизненно важные угрозы» ставят в опасность физическое существование человечества в целом. Так, например, применение оружия массового поражения угрожает существованию неопределенного круга лиц вне зависимости от каких-либо их характеристик.

С другой стороны, безопасность человечества – это обеспечение жизнедеятельности той или иной демографической группы. Действительно, например, геноцид угрожает существованию расовой, национальной или религиозной группы людей.

Следовательно, представляется возможным ограничить понимание «жизненно важных угроз» теми, которые угрожают существованию человечества вообще или какой-либо его демографической группы (расе, национальности и пр.).

Таким образом, безопасность человечества как охраняемый уголовным правом интерес (объект) представляет собой состояние защищенности человечества в целом либо демографических групп от угроз их физическому существованию, исходящих от субъектов уголовного права.

При этом надо подчеркнуть, что безопасность человечества вовсе не связана с наличием либо отсутствием юридического состояния войны или вооруженного конфликта. Действительно, например, акты геноцида в основном имели место в период войн – как мировых, так и локальных. Но история знает примеры осуществления геноцида той или иной демографической группы и в период мира, и даже – эти деяния осуществлялись правящими кругами по отношению к населению собственной страны (Кампучия, Руанда и пр.).

Более того, в международном праве подчеркивается, что юридическая квалификация акта геноцида как преступления против безопасности человечества (человечности) никак не зависит от того, осуществлен ли он в мирное либо военное время, явился проявлением внешней или внутренней политики государства (ст. I Конвенции о геноциде).

Аналогично обстоит дело с экоцидом, расцениваемым, с одной стороны, как военное преступление в случае применения практики экоцида в качестве метода ведения войны (ст. 8 Римского Статута). С другой стороны, уже в преамбуле Конвенции о воздействии на природную среду указано, что преступно не только военное, но и «любое иное враждебное использование таких средств могло бы иметь чрезвычайно пагубные последствия для благосостояния людей». Таким образом, преступление экоцида может быть совершено в мирное время (вне рамок какого-либо вооруженного конфликта) и поставить под угрозу физическое существование неопределенного круга лиц.

Поэтому вполне допустим вывод о том, что преступления против безопасности человечества образуют самостоятельную группу преступлений против мира и безопасности человечества, к которой в уголовном законодательстве России следует отнести геноцид (ст. 357) и экоцид (ст. 358).

«Военные преступления» являются еще одной родовой группой преступлений против мира и безопасности всего человечества («преступлений по общему международному праву»). Исходя из положений международного права (в частности, Женевских конвенций 1949 г., Дополнительных Протоколов к ним, ст. 5, 8, 17, 20 и 21 Римского Статута), все преступления, определенные в международном праве как «военные», объединены следующими юридическими критериями:

1. Они посягают на установленный в международном гуманитарном праве порядок ведения вооруженных конфликтов международного и немеждународного характера. Данный регламентированный порядок ведения военных действий в вооруженных конфликтах является составной частью интересов мира и безопасности человечества.

2. Соответственно перечень военных преступлений как преступлений против мира и безопасности всего человечества установлен в актах международного уголовного права, – и именно в этом видится разграничение предметов международного гуманитарного и международного уголовного права.

3. Общеуголовные деяния, совершаемые в рамках вооруженного конфликта и прямо указанные в актах международного права, приоритетно расцениваются как «военные преступления» в тех случаях, когда ответственность за их совершение вне вооруженного конфликта также установлена в международном праве. Говоря иными словами, причинение или угроза причинения вреда интересам безопасности человечества является основным признаком любого военного преступления по международному уголовному праву. При этом такое деяние должно иметь место во время вооруженного конфликта – т. е. либо при наличии фактического состояния войны между государствами, либо при внутригосударственном вооруженном конфликте. В противном случае деяния, содержащие признаки военных преступлений, должны быть квалифицированы как соответствующие преступления общеуголовного характера. Так, например, обстоит дело с пытками, «бесчеловечным обращением», захватом заложников, сексуальным насилием и пр.

Например, в одном из решений Международного трибунала по Руанде отмечалось, что «индивиды всех рангов, вовлеченные в вооруженный конфликт как в качестве военного командования, так и не в этом качестве… могут подлежать ответственности за совершение военных преступлений только в том случае… когда установлена связь между ними и вооруженным конфликтом…».[14]

Следовательно, теоретико-юридическим основанием для выделения категории военных преступлений среди преступлений против мира и безопасности человечества является то обстоятельство, что основным непосредственным объектом военных преступлений признаются охраняемые общепризнанными принципами международного права и международным гуманитарным правом интересы соблюдения правил ведения вооруженных конфликтов международного и немеждународного характера.[15]

В соответствии с предложенным определением основного объекта военных преступлений полагаем, что в УК РФ к ним следует отнести применение запрещенных средств и методов ведения войны (ст. 356) и наемничество (ст. 359).

Выделение системы преступлений против мира и безопасности человечества основано на признании в качестве родового объекта этих преступлений интересов, а именно – обеспечения мира и безопасности всего человечества как такового. Мир и безопасность человечества являются одновременно и видовым объектом для отечественного уголовного права, так как гл. 34 и разд. XII УК РФ совпадают.[16]

На основе приведенных рассуждений полагаем, что под интересами мира и безопасности человечества как родовым объектом национальной уголовно-правовой охраны надо понимать:

– интересы обеспечения мирного сосуществования государств и мирного разрешения межгосударственных споров;

– интересы обеспечения физического существования неопределенного круга лиц (человечества в целом либо демографических групп) от любых угроз, источником которых является человеческий фактор;

– интересы соблюдения правил ведения вооруженных конфликтов международного и немеждународного характера.

Если в основу классификаций преступлений против мира и безопасности человечества можно положить основной непосредственный объект посягательства, то, в свою очередь, позволительно говорить о существовании следующих видовых групп данных преступлений в уголовном праве России:

1) преступления против международного мира: планирование, подготовка, развязывание или ведение агрессивной войны (ст. 353 УК РФ); публичные призывы к развязыванию агрессивной войны (ст. 354 УК РФ); разработка, производство, накопление, приобретение или сбыт оружия массового поражения (ст. 355 УК РФ); нападение на учреждения или лиц, пользующихся международной защитой (ст. 360 УК РФ);

2) преступления против безопасности человечества (преступления против человечности): геноцид (ст. 357 УК РФ); экоцид (ст. 358 УК РФ);

3) военные преступления: применение запрещенных средств и методов ведения войны (ст. 356 УК РФ); наемничество (ст. 359 УК РФ).

О пределах квалификации. Полагаем, что совершение одним лицом (лицами) преступлений против международного мира, против человечности либо военного преступления всякий раз должно получать самостоятельную правовую оценку – т. е. данные деяния должны квалифицироваться по совокупности. Говоря иными словами, ни одно из указанных преступлений не может «поглощать» другое.

Основанием для такого вывода является признание соответственно интересов обеспечения международного мира, безопасности человечества, а также соблюдения правил ведения войны и вооруженных конфликтов в качестве основных непосредственных объектов преступлений против мира и безопасности человечества.

Подобная позиция разделяется ведущими западными авторами, хотя основание разграничения преступлений против мира и человечности между собой они видят в другом, а именно в «контексте совершения» данных преступлений.

Так, по мнению М. Ш. Бассиони, термин «преступления против человечества» объединяет все зверства, совершенные в крупном масштабе. До некоторой степени преступления против человечности «смешиваются» с преступлениями против мира и военными преступлениями. Но преступления против человечности юридически отличны от военных преступлений: «они применяются не только в контексте “война”», «время войны и мира для совершения этих преступлений безразлично».[17]

Данное положение находит свое прямое подтверждение в решениях и деятельности современных международных военных трибуналов ad hoc.

Приведем пример из событий новейшего времени: так, обвинительное заключение в отношении бывшего президента Югославии содержит обвинения в преступлениях против человечности, а также отдельным пунктом – обвинение в агрессии и нарушении законов и обычаев войны.[18]

Таким образом, в деятельности Международных трибуналов по бывшей Югославии и Руанде формально разделяются понятия «преступление против международного мира», «преступление против безопасности человечества (человечности)» и «военное преступление», что нашло свое отражение в многочисленных судебных решениях.

§ 2. Роль международного права в формировании системы преступлений против мира и безопасности человечества в национальном уголовном праве

Появление в уголовном законодательстве России главы о преступлениях против мира и безопасности человечества заставляет обратиться к источникам, где впервые была сформулирована преступность данных деяний. Несомненно, что первоисточниками стали нормы международного права, которые в настоящее время формируют самостоятельную отрасль – международное уголовное право.

В большинстве работ авторы указывают на то, что нормы международного уголовного права регулируют сотрудничество государств и международных организаций в борьбе с преступностью либо с преступлениями, предусмотренными международными договорами.[19]

Действительно, в основополагающих документах международного права прямо говорится о необходимости «поддерживать международный мир и безопасность», для чего необходимо принимать эффективные коллективные меры для предотвращения либо устранения угрозы миру. Устав ООН от 26 июня 1945 г. прямо говорит о том, что данные цели осуществляются путем развития «международного сотрудничества в разрешении проблем экономического, социального и гуманитарного характера».

При этом рост преступности является одной из главных социальных угроз современности – угрозой, с которой в современном мире вряд ли может справиться одно отдельно взятое государство, пусть даже и наиболее сильное. Глобализация угрозы международной преступности отмечается подавляющим числом авторов, также как и необходимость всемерного сотрудничества государств, как субъектов международного права, в борьбе с ней.[20]

В международно-правовых актах указывается, что основной задачей международного уголовного права является недопущение совершений преступлений против мира и безопасности всего человечества. При этом предупреждение преступлений против мира и безопасности человечества должно расцениваться в контексте поддержания мирового правопорядка в целом.

«Мировой правопорядок» – понятие глобальное. В него включаются и обеспечение мира и безопасности человечества в целом, и всемерная охрана прав и свобод личности, и экологическая безопасность и т. д. В принципе, мировой правопорядок – это совокупность всех интересов, взятых под защиту всеми отраслями права.

С другой стороны, международное уголовное право преследует решение еще одной задачи – задачи всемерной репрессии лица, совершившего преступление. Действительно, без установления ответственности за совершение преступления само международное уголовное право потеряло бы всякий смысл. При этом большинство международных актов обязывают применять к лицу, виновному в совершении международных преступлений, самые «суровые», «эффективные» или «соответствующие» меры наказания.

Цели международного уголовного права достигаются при его непосредственном или опосредованном применении.

Непосредственное применение международного уголовного права означает, что соответствующая норма применяется национальным или международным судом самостоятельно, без каких-либо оговорок и ограничений.

Особенностью международного уголовного права является сравнительно малая возможность применения его положений непосредственно. Это обусловлено тем, что подавляющее большинство международных документов уголовно-правового характера требуют установить преступность того или иного деяния в национальном законе.

Подобная традиция была заложена в ст. V Конвенции о геноциде, предписывающей государствам-участникам для введения в силу ее положений «провести необходимое законодательство… в соответствии со своей конституционной процедурой». Такая формулировка впоследствии стала общепринятой – по своему существу, хотя и варьируясь от обязанности государств-участников просто «принять меры», необходимые для реализации положений той или иной конвенции, до прямого требования установить преступность и наказуемость деяния во внутригосударственном праве.

Таким образом, сами международно-правовые акты говорят о том, что главным способом достижения задач поддержания мирового правопорядка является установление преступности деяний (в первую очередь, против мира и безопасности всего человечества) в национальном уголовном праве – т. е. приоритетным становится применение соответствующих норм национального уголовного закона с соблюдением требований международного уголовного права.

Опосредованное применение норм международного уголовного права о преступлениях против мира и безопасности человечества характерно для большинства государств, в том числе и для России.

В соответствии с ч. 2 ст. 1 УК РФ, «кодекс основывается на Конституции Российской Федерации и общепризнанных принципах и нормах международного права».

Исходя из буквального толкования данной нормы, в настоящее время большинство авторов считают международные договоры России источниками ее уголовного права,[21] а это означает, что определение преступления в национальном уголовном праве должно расцениваться как соответствующее преступлению по международному праву.

Именно такое понимание соотношения двух правовых систем – международной и внутригосударственной – нашло законодательное оформление в конституциях большинства развитых государств,[22] в том числе в ст. 15 Конституции России.

Представляется уместным рассмотреть процедуру, согласно которой международно-правовой акт воздействует на российский Уголовный кодекс. В Конституции РФ указано, что Основной Закон страны и федеральные законы имеют верховенство на всей территории Российской Федерации (ч. 1 ст. 3), и сама Конституция относит к исключительному ведению федерального центра принятие и изменение уголовного законодательства (п. «о» ст. 71).

В то же время общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются частью ее правовой системы. Конституция России, говоря об «общепризнанных принципах и нормах международного права» как части своей правовой системы, прямо допускает возможность коллизии между ними и федеральным законом. Причем это противоречие разрешается только в соответствии с международным договором Российской Федерации, т. е. тем нормативным актом международно-правового характера, который имеет юридическую силу для России.

В соответствии с Федеральным законом РФ «О международных договорах Российской Федерации» от 15 июля 1995 г.,[23] международный договор РФ тоже является частью правовой системы России (ст. 5).

Международный договор обретает обязательную для сторон силу вследствие присоединения к договору, ратификации договора, его утверждения либо самого факта заключения сторонами договора. Если международный договор не требует издания внутригосударственного акта для его применения, он действует на территории России непосредственно (п. 3 ст. 5 Федерального закона «О международных договорах Российской Федерации»).

Уголовный кодекс является федеральным законом, и только в нем могут быть определены основания и пределы уголовной ответственности за совершенное преступление, а новые законы, устанавливающие уголовную ответственность, «подлежат включению в настоящий Кодекс» (ч. 1 ст. 1 УК РФ). Следовательно, изменение условий уголовной ответственности за то или иное деяние, предусмотренное международным договором РФ, требует их непосредственного включения в текст УК.

Такая ситуация должна разрешаться в соответствии с п. «а» ч. 1 ст. 15 Федерального закона «О международных договорах Российской Федерации», определяющим, что любой международный договор, исполнение которого требует «изменения действующих или принятия новых федеральных законов, а также устанавливающий иные правила, чем предусмотрены законом», подлежит обязательной ратификации. Подобного рода международный договор действителен и обязателен для России только с момента его ратификации. А акт ратификации сам по себе является новым федеральным законом (ст. 14 Федерального закона «О международных договорах Российской Федерации»).

В соответствии со ст. 6 Федерального закона РФ «О порядке опубликования и вступления в силу Федеральных Конституционных законов, Федеральных законов, актов палат Федерального Собрания» от 14 июня 1994 г.,[24] ратифицированные международные договоры России вступают в силу по истечении 10 дней со дня их официального опубликования либо в соответствии со специальным порядком, указанным в самом законе.

Таким образом, федеральное законодательство устанавливает правило изменения норм самого Уголовного кодекса при вступлении в силу международного договора, регламентирующего вопросы уголовной ответственности (в том числе за преступления против мира и безопасности человечества).

Можно полностью согласиться с позицией судьи Конституционного Суда РФ О. И. Тиунова о том, что «нормы международного права, а также международные договоры России применяются Конституционным Судом России как инкорпорированные в национальное право нормы».[25]

Следовательно, нормы российского уголовного права о преступлениях против мира и безопасности человечества (ст. 353–360 УК РФ) являются имплементированными из соответствующих положений международного уголовного права и имеют бланкетный характер. Иными словами, при определении преступности того или иного деяния УК РФ отсылает непосредственно к положениям действующего международного права.

Российский уголовный закон, определяя систему преступлений против мира и безопасности человечества, последовательно воспроизводит предписания соответствующих норм международного уголовного права об обязательности их имплементации в национальное уголовное законодательство.

Представим это в виде таблицы:

Как известно, в силу ч. 4 ст. 15 Конституции России, нормы международного права обладают приоритетом над положениями внутригосударственного права. В случаях, когда норма национального права противоречит международно-правовой норме, применению подлежит последняя.

Так, ст. 27 Венской конвенции о праве международных договоров от 23 мая 1963 г.[26] указывает на то, что государство-участник договора «не может ссылаться на положения своего внутреннего права в качестве оправдания невыполнения им договора».

Приоритет норм международного права означает, что право каждого цивилизованного государства состоит из двух юридических систем: внутригосударственной юридической системы и международной юридической системы государства; а в случае конфликта преимущество отдается международному праву. Следовательно, нормы внутригосударственного права не только не могут противоречить нормам международного права, но скорее должны уточнять и обеспечивать реализацию требований международно-правовых норм.

Все вышесказанное можно резюмировать следующим образом: нормы международного уголовного права являются главным источником регламентации ответственности за преступления против мира и безопасности человечества по уголовному праву России. Через применение отечественного УК во многом должны достигаться цели самого международного уголовного права в плане предотвращения преступлений против мира и безопасности человечества и наказания за их совершение. Однако в случае противоречий при определении преступности деяния между нормой международного права и статьями гл. 34 УК РФ приоритетному (и непосредственному) применению подлежит норма международного уголовного права.

В конституционном праве зарубежных государств также общепризнанным является приоритет норм международного права над внутренним законодательством. Следовательно, уголовное законодательство этих государств в качестве источника имеет нормы международного уголовного права.

В странах континентального права обычным юридическим правилом считается включение во внутреннюю правовую систему вступивших для этих государств в силу международных договоров и обязательств.

Например, ст. 25 Конституции Федеративной Республики Германии устанавливает, что «общепризнанные нормы международного права являются составной частью федерального права», а также «они имеют преимущество перед законами и порождают права и обязанности непосредственно для лиц, проживающих на территории Федерации».[27]

Подобное предписание содержится в ст. 96 Конституции Испании: «Законно заключенные и официально опубликованные в Испании международные договоры составляют часть ее внутреннего законодательства».[28]

Наиболее четкая регламентация применения норм международного права как источников внутреннего законодательства характерна для Конституции Франции (ст. 55): «Договоры или соглашения, должным образом ратифицированные и одобренные, имеют силу, превышающую силу внутренних законов, с момента опубликования при условии применения каждого соглашения или договора другой стороной».[29]

В странах системы общего права также существуют конституционные установления о том, что международное право является составной частью внутренней правовой системы.

Так, английская правовая доктрина обычно исходит из признания «существования общего согласия о том, что… международное право является частью права Англии». Более того, «все права, полномочия, обязательства, ответственность и ограничения, которые устанавливаются Договорами или возникают из них… должны применяться в Соединенном Королевстве без последующих законодательных актов и быть включены в его право».[30]

Такой международно-правовой документ в английской правовой доктрине получил название «самоисполнимого договора».

Однако применение во внутренней уголовной юрисдикции Англии и других стран общего права «самоисполнимого договора» на деле происходит несколько по-другому. Согласно наиболее распространенной доктринальной позиции, предоставление права определять, является ли международная норма частью права Англии, отдано английскому суду.[31]

Такая позиция вызывает нарекания со стороны самих английских юристов, считающих, что национальный правоприменитель не может произвольно решать, является ли международный договор обязательным для Англии или нет, – только в этом случае «Великобритания снова войдет в круг государств, следующих международным стандартам свобод и справедливости».[32]

Практика применения международного права в национальной уголовной юрисдикции характерна в настоящее время не только для Великобритании, но и для других стран общего права, в том числе США.

Например, согласно разделу 2 ст. 6 Конституции США, «договоры, которые заключены или будут заключены Соединенными Штатами, являются верховным правом страны».[33] Казалось бы, провозглашение приоритета норм международного права Основным Законом Соединенных Штатов предполагает их непосредственное или имплементированное действие на территории США. Причем первый вариант относится как раз к действию «самоисполнимого договора», не нуждающегося в «утверждении» внутренним законодателем.

Но правоприменитель почти всех стран общего права не признает практики действия «самоисполнимого договора» и требует имплементации последнего в национальное право государства. Так, Л. Хенкин прямо утверждает, что «многие, может быть большинство международных обязательств США… рассматриваются как “несамоисполнимые” и должны включаться во внутреннее право через законодательство или акт исполнительных органов, а потому… это уже не договор, а имплементирующий акт, который является правом страны».[34]

Тем не менее отметим, что в странах общего права наметилась тенденция нормативного (статутного) установления преступности деяний, направленных против мира и безопасности человечества, без издания адекватных судебных прецедентов. Так, в Великобритании в 1969 г. был принят Закон о геноциде (Genocide Act), полностью воспроизведший положения ст. II Конвенции о геноциде и установивший минимальный размер наказания в 14 лет тюремного заключения вне зависимости от наличия жертв геноцида.[35]

Сенат США, который, одобряя в 1986 г. Конвенцию о предупреждении преступления геноцида и наказании за него, заявил, что Конвенция не является в США «самоисполнимой», как и другие подписанные США международные соглашения.[36] Вследствие этого в разделе 18 «Преступления и уголовный процесс» Свода законов США появилась глава 50А «Геноцид», воспроизводящая текст соответствующих статей Конвенции о геноциде.

Основываясь на изложенных рассуждениях и примерах, мы можем утверждать, что нормы международного уголовного права в целом (и о преступлениях против мира и безопасности человечества, в частности) можно расценивать в качестве прямых источников внутреннего уголовного права зарубежных государств.

Тем не менее в странах с различными системами внутреннего права сохраняются определенные различия в решении вопроса о том, каким образом международно-правовые нормы становятся источниками уголовного права. То есть разница состоит не в принципе признания международного права источником права национального, а в способах воздействия (влияния) международно-правовых норм на положения национальных уголовных законов.

Как уже подчеркивалось, в странах континентального права обычным юридическим правилом считается включение во внутреннюю правовую систему вступивших для этих государств в силу международных договоров и обязательств. При этом международно-правовая норма может действовать непосредственно, но чаще она имплементируется в национальное уголовное законодательство.

В странах общего права такой способ действия международного акта уголовно-правового характера, как его непосредственное применение на территории этих государств, обычно исключается. Норма международного права может являться источником уголовного права только при ее имплементации в национальное уголовное законодательство стран общего права. При этом большое (если не большее) значение имеет имплементация международно-правового предписания не столько в статутное право, сколько в судебный прецедент.

Концепция современного уголовного права большинства стран континентальной системы права базируется на идеях примата общечеловеческих ценностей (фактически – международных) над национальными, а следовательно, подчинения национальных правовых систем праву мирового сообщества. К числу отличительных признаков правового государства западные политики и юристы относят не только верховенство закона, но и его соответствие международному праву.[37] Несомненно, это в равной мере касается всего отраслевого законодательства развитых стран, в том числе и уголовного.

Действительно, в новейшем уголовном законодательстве европейских стран эти положения получили непосредственное закрепление.

Франция. Концептуальной идеей нового УК Франции является принцип примата международного права над внутригосударственным.[38] Международно-правовые нормы стали источниками французского уголовного закона в силу их имплементации во внутреннее законодательство. Причем, как правило, она происходила путем имплементации международной нормы, т. е. ее адаптации в соответствии с национальными особенностями. Такая адаптация нередко носит своеобразный расширительный характер по сравнению с нормой международного договора.

Так, например, УК Франции в книге II «О преступлениях и проступках против человека» содержит раздел I «О преступлениях против человечества», в котором расположена глава I «О геноциде». Статья 211–1 данной главы говорит о том, что «являются геноцидом действия, осуществляемые во исполнение согласованного плана, имеющего целью полное или частичное уничтожение какой-либо национальной, этнической, расовой или религиозной группы или группы, определенной на основе любого другого произвольного критерия, по совершению или принуждению к совершению, в отношении членов этой группы, одного из следующих действий: умышленное посягательство на жизнь; тяжелое посягательство на физическую или психическую неприкосновенность; установление таких условий существования, которые влекут полное или частичное уничтожение группы; меры, направленные на снижение рождаемости; насильственное перемещение детей».[39]

Нормы международного права говорят о совершении указанных действий только в отношении «национальной, этнической, расовой или религиозной группы». Данный перечень является, по смыслу нормы, исчерпывающим. В то же время УК Франции допускает совершение таких действий также в отношении «группы, определенной на основе любого другого произвольного критерия».

На наш взгляд, такое понимание геноцида в УК Франции носит расширительный характер по отношению к нормам международного права.

Далее, в УК Франции в связи с подписанием ряда международных соглашений впервые включены нормы о преступлениях против человечества, в том числе о военных преступлениях. Например, ст. 212–1, 212–2 УК Франции в соответствии с положениями Женевских конвенций устанавливают ответственность за такие преступления, как: депортация; обращение в рабство; массовое и систематическое осуществление смертной казни без суда; похищение людей, за которым следует их исчезновение; пытки или акты жестокости, совершенные по политическим, расовым или религиозным мотивам и организованные во исполнение обдуманного плана против группы гражданского населения.

При этом наиболее строго (только пожизненным заточением) караются данные деяния, если они совершены во время войны «против тех, кто борется с идеологической системой, во имя которой совершены преступления против человечества».

Выгодной особенностью французского уголовного закона является возможность наступления ответственности за указанные преступления не только физических, но и юридических лиц (ст. 213–3).

В то же время УК Франции в ряде случаев прямо заимствует то или иное положение из норм международного права. Так, например, определение пытки (ст. 222–6) полностью соответствует ст. 1 Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания от 10 декабря 1984 г.

Однако в УК Франции имеется ряд законодательных пробелов, связанных с регламентацией военных преступлений, в частности – наемничества. В книге IV «О преступлениях и проступках против нации, государства и общественного порядка» содержится глава II «О других посягательствах на институты Республики или на неприкосновенность национальной территории». Эта глава включает отдел 3 «О захвате командования, наборе вооруженных сил и подстрекательстве к незаконному самовооружению», где помещены две статьи, имеющие непосредственное отношение к наемничеству.

Статья 412–7 гласит: «Наказывается… набор вооруженных сил без приказа или без разрешения законных властей».

В данной норме бесспорно речь идет о вербовке лиц для создания вооруженных сил. Однако законодатель не указывает на гражданство и на место постоянного проживания набираемых лиц в качестве обязательных признаков указанного состава. Логично предположить, что такими лицами могут быть как граждане Франции или лица, постоянно проживающие на ее территории, так и лица, не являющиеся гражданами Франции и не проживающие постоянно на ее территории. Следствием такого предположения становится утверждение о том, что вторая категория лиц является наемниками, а сама норма в части регламентирует один из составов наемничества.

Еще одной нормой, относящейся к наемничеству, является ст. 413–1. Она содержится в отделе 1 «О посягательствах на безопасность вооруженных сил и на охранные зоны оборонного назначения» главы III «О других посягательствах на национальную оборону». В статье говорится: «Осуществляемое с целью нанести ущерб национальной обороне, подстрекательство военных, относящихся к французским вооруженным силам, к переходу на службу иностранного государства – наказывается…»

Указанная статья конкретизирует состав наемников – только военные, относящиеся к французским вооруженным силам. Следовательно, для признания данного преступления наемничеством необходимо, чтобы этих лиц набирали для участия в вооруженном конфликте, участницей которого Франция не является. Ущерб национальной обороне может заключаться и в отсутствии данных военных в составе вооруженных сил Франции. Совокупность трех вышеназванных статей и образует (с рядом допущений) регламентацию уголовной ответственности за наемничество во Франции.

Германия. Выгодной особенностью германского уголовного закона является прямое указание в его тексте на то, что «международные Конвенции» имеют преимущественную силу перед национальным законодательством – т. е. конституционное предписание о приоритете норм международного права, по существу, продублировано в самом уголовном законодательстве.

Анализ Особенной части УК Германии также позволяет сделать вывод об имплементации норм международного права о преступлениях против мира и безопасности человечества. Нередко при имплементации нормы международного права в Германии принимается специальный закон о выполнении того или иного международного акта уголовно-правового характера.

В соответствии с международным уголовным правом в раздел 16 УК Германии «Преступные деяния против жизни» был включен § 220а «Геноцид» следующего содержания: «(1) Кто с целью уничтожения полностью или частично национальной, расовой, религиозной или отличающейся своими традициями общности: убивает представителя этой общности; причиняет представителям этой общности тяжелый физический или моральный вред…; ставит эту общность людей в такие жизненные условия, которые могут вызвать физическое уничтожение этой общности полностью или частично; предпринимает меры, направленные на то, чтобы предотвратить рождаемость в данной общности; насильственно перемещает детей данной общности в другие общности – наказывается…»[40]

Нетрудно заметить, что смысловое содержание данной нормы практически полностью совпадает с международно-правовой нормой о геноциде. Особенностью германского уголовного закона является то, что состав геноцида носит не просто формально-материальный характер с точки зрения объективной стороны. В качестве одного из последствий, указанных в диспозиции § 220а УК ФРГ, предусмотрено причинение тяжкого морального вреда представителям той или иной демографической общности. Видимо, это связано с особой оценкой актов геноцида в немецком обществе, где в годы Второй мировой войны геноцид еврейского населения стал одним из основных направлений государственной политики третьего рейха. Покаяние – вот что свойственно германской нации: недаром немецкий уголовный закон при регламентации уголовной ответственности за рассматриваемое преступление как бы «завышает планку» при определении преступности актов геноцида.

Германия, ставшая инициатором двух мировых войн, закрепила в своем уголовном законодательстве преступность как подготовки агрессивной войны, так и подстрекательства к агрессивной войне (§§ 80–80а). Особо подчеркнем, что в немецком УК подготовка агрессивной войны является преступлением, если в такой войне «должна будет участвовать» Германия, так как это деяние «создает опасность войны» для самой Германии.

Наконец, УК ФРГ предусматривает целый ряд преступлений, составляющих нападение на лиц, пользующихся международной защитой. Так, в § 102 говорится о посягательстве на жизнь или здоровье главы зарубежного государства, члена его правительства или аккредитованного на территории Германии главы иностранного дипломатического представительства, если лицо, подвергшееся нападению, находилось в официальном качестве на территории Германии. А в § 103 устанавливается преступность «словесного нападения», т. е. оскорбления указанных лиц.

Испания. Раздел XXIV нового УК Испании («Преступления против международного сообщества») содержит целую систему преступлений против мира и безопасности человечества.

Так, в главе II «О геноциде» расположена соответствующая норма, полностью дублирующая положения Конвенции о геноциде.[41] Особенность УК Испании – прямое указание в национальной норме на то, что в качестве преступления геноцида должно расцениваться хотя бы однократное убийство или причинение вреда здоровью представителя той или иной демографической общности, совершенное с целью полного или частичного уничтожения такой общности. Таким образом, в УК Испании наиболее четко сконструирован такой материальный признак состава геноцида, как «убийство или причинение тяжких телесных повреждений», – для юридической квалификации по названной норме достаточно хотя бы однократного причинения данного последствия (естественно, если деяние совершено с указанной целью).

Очень подробно УК Испании регламентирует ответственность за военные преступления. Так, например, в ст. 608 говорится о том, что «защищаемыми» признаются следующие лица:

1. Раненые, больные и пострадавшие, а также медицинский и религиозный персонал, имеющие защиту по I и II Женевским конвенциям или по I Дополнительному Протоколу;

2. Военнопленные, имеющие защиту по III Женевской конвенции или по I Дополнительному Протоколу;

3. Гражданское население и гражданские лица, имеющие защиту по IV Женевской конвенции или по I Дополнительному Протоколу;

4. Лица, выведенные из строя, и лица, принадлежащие к миротворческим силам, либо те, кто исполняет их обязанности, имеющие защиту по Женевским конвенциям или по I Дополнительному Протоколу;

5. Парламентеры и лица, их сопровождающие, имеющие защиту по II Гаагской конвенции от 29 июля 1899 г.;

6. Другие лица, имеющие защиту по II Дополнительному Протоколу или «по другим международным Договорам, которые подписала Испания».

А в ст. 614 УК Испании указано: «Тот, кто во время вооруженного конфликта совершит или прикажет совершить любое другое нарушение или действие, противоречащее положениям международных Договоров, которые подписала Испания, и относящиеся к ведению боевых действий, защите раненых, больных и пострадавших, к обращению с военнопленными, защите гражданского населения и к охране культурных ценностей во время вооруженного конфликта, наказывается…» Полагаем, что процитированное положение УК Испании представляет собой норму, которая восполняет все возможные пробелы данной главы и снимает противоречия с международным правом.

Далее, в УК Испании преступными нарушениями международного права, совершаемыми «против международного сообщества», признаются, в частности (ст. 609): 1) убийство находящегося в Испании главы иностранного государства или «другого лица, имеющего международную защиту по Договору»; 2) причинение телесных повреждений вышеуказанным лицам; 3) «любое другое преступление» против этих же лиц, а также против присутственных мест, частной резиденции, средств транспорта указанных лиц; 4) нарушение личной неприкосновенности главы иностранного государства или «другого лица, имеющего международную защиту по Договору».

Польша. О возможности прямого применения международного права при определении преступности того или иного деяния в национальном законодательстве свидетельствует ст. 5 УК Польши 1997 г., говорящая о пределах действия польского уголовного закона – последний не применяется, когда «международным договором, стороной которого является Республика Польша, установлено иное».

Статья 118 УК Польши содержит норму об уголовной ответственности за геноцид: «§ 1. Кто с целью уничтожения полностью либо частично национальной, этнической, расовой, политической, религиозной группы или группы с определенным мировоззрением совершает убийство либо причиняет тяжелый вред здоровью лица, принадлежащего к такой группе, – подлежит наказанию… § 2. Кто с целью, указанной в § 1, создает для лиц, принадлежащих к такой группе, условия жизни, грозящие ей биологическим уничтожением, применяет средства, могущие служить ограничению рождаемости в пределах группы, или принудительно отбирает детей у лиц, принадлежащих к ней, – подлежит наказанию… § 3. Кто совершает приготовление к преступлению, предусмотренному в § 1 или 2, – подлежит наказанию…»[42]

Уголовное законодательство Республики Польша также расширительно определяет круг потерпевших от геноцида: кроме национальной, этнической, расовой и религиозной группы, потерпевшими от геноцида также являются представители политической группы или группы с определенным мировоззрением.

В польском УК также содержится развернутая система военных преступлений, имплементированных из положений международного права. Так, в ст. 122 установлена преступность нападений на незащищенные местность или объект, санитарную или нейтральную зону во время военных действий, а также «применение иного способа ведения боевых действий, запрещенного международным правом» либо применение запрещенного «средства ведения боевых действий». Сама собой напрашивается аналогия с составом применения запрещенных средств и методов ведения войны.

Далее, в ст. 123 польского УК специально установлена преступность убийств, причинения вреда здоровью, пыток, «жестокого и нечеловеческого обращения», проведения экспериментов в отношении лиц, защищенных Женевскими конвенциями и протоколами (военнопленных, раненых, больных, гражданского населения). Статья 124 устанавливает наказуемость принуждения к военной службе в вооруженных силах неприятеля, а также лишения либо ущемления права лиц, пользующихся защитой Женевских конвенций и Протоколов, на справедливое судебное разбирательство.

В ст. 125, 126 УК Польши запрещено уничтожение, повреждение и похищение памятников культуры в районах, где «идут боевые действия», а также незаконное использование опознавательных знаков Красного Креста и Красного Полумесяца. Таким образом, в ст. 122–126 УК Польши указаны практически все деяния, считающиеся военными преступлениями по международному праву.

Преступность агрессии в польском УК определена тоже самостоятельно («кто развязывает и ведет агрессивную войну – наказывается…» – § 1 ст. 117). Интересно, что УК Польши аналогично российскому считает самостоятельным преступлением против мира «публичные призывы к развязыванию агрессивной войны» (§ 3 ст. 117).

Нападение на лиц, пользующихся международной защитой, признается УК Польши государственным преступлением и сформулировано в следующие составы (ст. 136): 1) совершение «активного нападения» на главу иностранного государства или аккредитованного руководителя дипломатического представительства такого государства, либо лицо, «пользующееся подобной охраной в силу законов, обычаев или общепризнанных международных обычаев»; 2) совершение «активного нападения» на лицо, относящееся к дипломатическому персоналу иностранного представительства, либо консульского служащего иностранного государства в связи с выполнением ими служебных обязанностей; 3) публичное оскорбление вышеперечисленных лиц.

Приведенные выше положения конституционного и уголовного законодательства ряда развитых стран позволяют говорить о том, что, несмотря на терминологическую разницу и особенности восприятия международных норм в странах континентального и общего права, существует определенное единство в регламентации оснований ответственности за преступления против мира и безопасности человечества в уголовном праве различных государств. И «юридическим знаменателем» этого правового явления является общепризнанный приоритет норм международного права, отраженный в конституционном законодательстве России и других цивилизованных стран мирового сообщества. Все это подтверждает (конечно, на частном примере) высказанную в литературе фундаментальную идею о том, что между современными уголовно-правовыми системами России и западных стран гораздо больше общего, нежели различного.[43]

§ 3. Пределы уголовной ответственности за преступления против мира и безопасности человечества

Принцип индивидуальной ответственности за совершение преступлений против мира и безопасности человечества явился одним из важнейших тезисов Нюрнбергского процесса.[44] В силу этого принципа, ответственности за совершение указанных преступлений может подлежать только физическое лицо в случае, если оно является исполнителем или иным соучастником преступления, а также если оно покушается на преступление. Таким образом, общий субъект преступления против мира и безопасности человечества – любой человек, вне зависимости от каких-либо демографических, социальных, имущественных либо иных характеристик, совершивший это преступление и подлежащий ответственности по международному уголовному праву.

В отличие от национальных уголовных законов, практически во всех источниках международного уголовного права отсутствуют какие-либо указания на признаки, характеризующие субъект преступления. В международных актах речь обычно идет о «лице», «всяком лице», «любом лице» – можно утверждать, что смысл принципа индивидуальной ответственности лица сводится к установлению тождества между понятиями «субъект преступления» и «субъект ответственности».

Принцип индивидуальной ответственности за совершение преступлений против мира и безопасности человечества нашел свое закрепление в решениях международных судов. Так, например, в одном из приговоров Международного трибунала по Руанде отмечалось, что «индивиды всех рангов, вовлеченные в вооруженный конфликт как в качестве военного командования, так и не в этом качестве… могут подлежать ответственности за совершение военных преступлений только в том случае… когда установлена связь между ними и вооруженным конфликтом…».[45]

Под «лицом» как субъектом преступления по международному уголовному праву надо понимать любого человека, который: а) сам совершил преступное деяние; б) использовал для совершения преступного деяния другого человека (например, при исполнении незаконного приказа).

Национальное законодательство всегда устанавливает возрастной предел, по достижении которого возможно признание человека субъектом преступления и, соответственно, возложение на него обязанности нести ответственность за совершенное преступление (например, ст. 20 УК России). Иначе обстоит дело в источниках международного уголовного права – указание на минимальный юридически значимый возраст, как правило, отсутствует.

Означает ли это, что возраст лица не играет никакой роли? Очевидно, что нет. В силу специфики правоотношения и его реализации в международном уголовном праве, установление возраста уголовной ответственности зависит от национального законодательства государства, осуществляющего юрисдикцию в отношении такого лица.

Международное уголовное право знает исключительный случай, когда непосредственно в тексте его источника имеется указание на возрастной предел субъекта. Такое положение содержится в ст. 26 Римского Статута – «Суд не обладает юрисдикцией в отношении любого лица, не достигшего 18-летнего возраста на предполагаемый момент совершения преступления». Но данное положение относится только к юрисдикции Суда и не мешает осуществлять национальную юрисдикцию над более молодыми лицами, «предположительно» совершившими преступные деяния. В этом случае и более молодой человек (например, в возрасте от 16 до 18 лет – как это установлено в качестве общего правила в ч. 1 ст. 20 Уголовного кодекса РФ) должен признаваться достигнувшим возраста ответственности и нести ответственность за преступление против мира и безопасности человечества.

Вторая неотъемлемая от личности субъекта характеристика – его вменяемость, т. е. способность понимать фактический характер своего деяния (действия или бездействия) и свободно руководить им.

В определении вменяемости как юридической категории именно международное право имеет преимущество над, к примеру, российским уголовным законом (где это понятие попросту отсутствует, а его понимание выводится из определения невменяемости). Международный стандарт ООН в области защиты прав человека признает каждого человека вменяемым, пока не доказано обратное (это следует, например, из ст. 16 Международного Пакта о гражданских и политических правах человека 1966 г.).

Следовательно, можно говорить о презумпции вменяемости лица, достигшего возраста ответственности: любой человек, достигший возраста уголовной ответственности, считается вменяемым, т. е. понимающим характер своих действий (бездействия) и руководящим ими, пока не доказано обратное.

Исходя из конституционного предписания о приоритете норм международного права над национальным правом, можно утверждать, что положение о презумпции вменяемости действует в уголовном праве тех стран, где ее законодательное определение отсутствует (например, в Российской Федерации).

Отсутствие хотя бы одного из проанализированных признаков исключает возможность признания лица субъектом преступления против мира и безопасности человечества.

Принцип индивидуальной ответственности за совершение преступлений против мира и безопасности человечества предполагает виновное отношение причинителя к содеянному. Основной характеристикой субъективной стороны любого преступления является вина, т. е. определенное психическое отношение лица к своему деянию и возможному результату – последствиям преступления. Примечательно, что в решениях международных судов вина как субъективный признак (mens rea) определяется в качестве «психологической связи между физическим результатом и ментальным статусом преступника».[46]

Так, например, ст. 30 Римского Статута определяет субъективную сторону преступления против мира и безопасности человечества двумя признаками – «намеренность» и «сознательность». При этом намеренность, т. е. целенаправленность поведения, определяется в отношении:

– деяния – когда лицо собирается совершить такое деяние;

– последствия – если лицо собирается причинить это последствие или сознает, что оно наступит при обычном ходе событий.

Намерение – характеристика волевой сферы психики человека, предполагающая «желание, замысел» чего-либо.[47] Следовательно, желание как волевая характеристика может относиться как к деянию, так и к последствию (при презюмированной осознанности лицом фактического характера своих действий).

В отечественной доктрине уголовного права таким психологическим характеристикам соответствует прямой умысел, при котором лицо сознает общественно опасный характер своего деяния, предвидит неизбежность или реальную возможность наступления общественно опасных последствий и желает их наступления.

Во многих решениях международных трибуналов субъективная сторона преступлений против мира и безопасности человечества обозначена как «желание». Так, например, в решениях Международного трибунала по бывшей Югославии по обвинению в геноциде указано, что умысел виновных может состоять в «желании двух разновидностей: желании уничтожить как можно большее число защищаемой общности, так и в желании уничтожить избранных представителей такой общности, важных для нее – политических лидеров, религиозных лидеров, интеллектуальной элиты».[48]

«Сознательность» в определении субъективной стороны преступления по международному уголовному праву допускается только лишь в отношении последствия: «сознательно» означает осознание того, что последствие, возможно, наступит «при обычном ходе событий». Таким образом, «сознательное» отношение к последствиям своего деяния означает ничто иное, как их допущение либо безразличное к ним отношение, которые традиционно считаются волевыми характеристиками косвенного умысла в отечественном уголовном праве.

Например, в одном из решений Международного трибунала по бывшей Югославии указано, что «осознание… может быть следствием обстоятельств, и не обязательно, чтобы причинитель должен был знать, что именно случится с жертвами».[49]

Полагаем, что совершение преступлений против мира и безопасности человечества возможно: только с прямым умыслом – в формальных составах; с прямым или косвенным умыслом – в материальных составах.

Многие составы содержат прямое указание на такие признаки субъективной стороны, как мотивы и цели совершения преступления. В этих случаях данные признаки становятся обязательными для установления. Действительно, в соответствии со ст. 4 Проекта Международного кодекса, мотивы преступлений против мира и безопасности человечества не играют никакой роли при юридической оценке деяния, если они «не охватываются определением данного преступления». Обязательные мотивы и (или) цели совершения преступлений против мира и безопасности по УК России будут рассмотрены применительно к каждому такому преступлению.

Проявлением принципа индивидуальной ответственности является самостоятельная регламентация в международном уголовном праве ответственности лица за неоконченное преступление против мира и безопасности человечества, соучастие в его совершении, а также за совершение такого преступления во исполнение приказа.

Неоконченное преступление против мира и безопасности человечества. В источниках существует указание на то, что лицо может быть подвергнуто ответственности не только по факту оконченного преступления против мира и безопасности человечества, но и в ситуациях, когда задуманное и реализуемое преступление не было доведено до конца по каким-то причинам, не зависящим от воли субъекта. В то же время особенностью международного уголовного права является то, что его источники всегда специально указывают на то, какая стадия совершения преступления может подлежать уголовно-правовой оценке.

Так, ст. 6 Устава Нюрнбергского трибунала устанавливает преступность «заговора» и «общего плана», направленных на осуществление акта агрессивной войны. Здесь же в качестве преступных указываются: планирование, подготовка, развязывание или ведение агрессивной войны, а равно – войны в нарушение своих международных обязательств. Возникает вопрос – а что же тогда из себя представляет «общий план» или «заговор» при планировании или подготовке агрессии? В силу отсутствия конкретного юридического содержания этих форм поведения и их направленности на обеспечение иных действий, образующих объективную сторону агрессивной войны, представляется, что наличие заговора или «общего» плана (в отличие от «планирования» как деяния) является скорее приготовлением к совершению этого преступления.

Это предположение подтверждается указанием ст. III Конвенции о геноциде, где, наряду с осуществлением акта геноцида (как оконченного преступления) и покушения на совершение геноцида, прямо говорится о преступности «заговора с целью совершения геноцида».

В данном случае буквальное толкование положений названной Конвенции позволяет сделать безусловный вывод – при заговоре только определяется цель совершения преступления, но начало реального его осуществления (т. е. исполнения объективной стороны) еще не произошло.

С точки зрения теории уголовного права, такая стадия совершения преступления, когда лицо (лица) предприняло какие-либо действия по подготовке к совершению преступления, но объективная сторона последнего не начала исполняться, расценивается как приготовление к преступлению.

Надо констатировать, что установление самостоятельной преступности приготовления к преступлению в международном уголовном праве является исключительно редким явлением. Так как практически все преступления против мира и безопасности человечества по УК РФ отнесены к категории тяжких или особо тяжких (кроме публичных призывов к развязыванию агрессивной войны), то, в соответствии с ч. 2 ст. 30 УК РФ, наказуемо приготовление к их совершению.

А вот покушение на преступление очень хорошо известно международному уголовному праву. При этом речь в источниках может идти о покушении как таковом либо о «попытке» совершения деяния. «Попытка» совершения преступного деяния есть ничто иное, как стадия покушения на его совершение, при котором желаемый результат (исполнение деяния полностью либо наступление желаемых последствий) не достигнут вопреки воле лица – «преступление осталось незавершенным по обстоятельствам, не зависящим от намерений данного лица» (п. «е» ч. 3 Римского Статута).

Таким образом, в международном уголовном праве преступность той или иной стадии совершения преступления устанавливается применительно к каждому деянию. При этом в самих нормах международного уголовного права отсутствует какое-либо обязательное правило о дифференциации ответственности за оконченное и неоконченное преступление.

Отечественный УК, вводя универсальную категорию покушения на умышленное преступление (ч. 3 ст. 30), дает возможность привлечения лица к ответственности за покушение на любое преступление против мира и безопасности человечества. Выгодной особенностью российского уголовного законодательства является введение единых условий наказуемости неоконченного преступления (ст. 66 УК РФ).

Соучастие в преступлении против мира и безопасности человечества. В теории уголовного права под соучастием в совершении преступления обычно понимается умышленное совместное участие двух и более лиц в совершении умышленного преступления. При этом обычно выделяются объективные признаки соучастия (совершение преступления двумя и более лицами, являющимися субъектами преступления; совместность деятельности двух и более лиц при совершении преступления; общий для соучастников преступный результат, находящийся в причинной связи с действиями всех соучастников) и его субъективные признаки (взаимная осведомленность соучастников о совместных действиях, т. е. двухсторонняя субъективная связь между ними; общность умысла соучастников в совершении преступления – причем мотивы и цели соучастников в совершении одного и того же преступления могут быть различными). Отсутствие хотя бы одного из названных объективных или субъективных признаков исключает юридическое соучастие в преступлении.

Институт соучастия хорошо знаком международному уголовному праву: так, в силу ч. 3 ст. 25 Римского Статута, для соучастия в преступлении против мира и безопасности характерны следующие признаки:

– лицо «совместно с другим лицом» совершает преступление или покушение на преступление;

– при совершении преступления группой лиц они действуют «с общей целью»;

– лицо осознает «умысел группы» на совершение конкретного преступления.

Международно-правовые акты обычно не выделяют конкретных видов соучастников – в них чаще указывается, что ответственности подлежит любое лицо, которое «принимает участие в качестве сообщника любого лица, которое совершает или пытается совершить» преступление, либо просто «является соучастником лица», совершающего деяние или покушение на деяние.

Позднейшие акты международного уголовного права более определенно говорят о возможных видах соучастников в совершении преступления. В соответствии со ст. 25 Римского Статута, подлежит уголовной ответственности лицо, которое:

– совершает преступление индивидуально или совместно с другими лицами;

– приказывает, подстрекает или побуждает совершить преступление (если такое преступление все же совершается или имеет место покушение на его совершение);

– с целью облегчить совершение такого преступления пособничает или иным образом содействует его совершению или покушению на него, включая «предоставление средств для его совершения».

Статья 6 Устава Нюрнбергского трибунала прямо говорит о существовании таких видов соучастников, как руководитель, организатор, подстрекатель и пособник. С другой стороны, российский Уголовный закон называет четыре вида соучастников, соединяя организаторские и руководительские функции в лице организатора преступления (ч. 3 ст. 33 УК РФ).

В соответствии со ст. 34 УК РФ, пределы ответственности соучастников, не являющихся исполнителями преступления, основаны на доктрине ограниченного акцессорного соучастия. Ограниченность акцессорности при регламентации уголовной ответственности соучастников состоит в том, что в ряде случаев деятельность соучастников, не являющихся исполнителями преступления или покушения на преступление, подлежит самостоятельной правовой оценке.

Особо отметим, что УК РФ, устанавливая в ст. 35 самостоятельные формы соучастия, в главе 34 нигде не предусматривает их в качестве квалифицирующих обстоятельств. Буквально такое положение вещей как бы соответствует положениям международно-правовых актов, ни в одном из которых не говорится о дифференциации ответственности при совершении преступления против мира и безопасности человечества в той или иной форме соучастия.

Исходя из определенных в УК РФ нижних и верхних пределов санкций за планирование, подготовку, развязывание или ведение агрессивной войны, применение запрещенных средств и методов ведения войны, геноцид и экоцид, введение квалифицирующих обстоятельств совершения этих преступлений «группой лиц по предварительному сговору» или «организованной группой» вряд ли целесообразно. В противном случае действия одиночного исполнителя должны подлежать менее суровой правовой оценке, что недопустимо и противоречит нормам международного права. В нормах о других преступлениях против мира и безопасности человечества (в частности, о наемничестве; незаконном обороте оружия массового поражения; нападении на лиц и учреждения, пользующиеся международной защитой) вполне могли бы найти свое место указанные квалифицирующие признаки – что, в свою очередь, позволит последовательно реализовывать принцип дифференциации уголовной ответственности.

Совершение преступлений против мира и безопасности человечества во исполнение приказа. Не вызывает сомнений тот факт, что многие преступления против мира и безопасности человечества совершались и совершаются во исполнение приказа.

Еще 13 января 1942 г. была подписана Декларация о наказании за преступления, совершенные во время войны, в которой представители ряда государств объявили «одной из своих основных целей войны наказание, путем организованного правосудия, тех, кто виновен и ответственен за эти преступления, независимо от того, совершены ли последние по их приказу, ими лично или при их соучастии в любой форме».[50]

Следующим актом, устанавливающим ответственность за совершение военных преступлений во исполнение приказа, явилась Декларация о поражении Германии и взятии на себя верховной власти в отношении Германии правительствами Союза ССР, Соединенного Королевства, США и Временным правительством Французской Республики. Статья 11 этого документа гласила: «главные нацистские лидеры… в связи с тем, что они подозреваются в совершении, подстрекательстве или издании приказов о проведении военных или аналогичных преступлений, будут арестованы и переданы представителям союзников».[51]

В указанных актах нашли свое закрепление принципы действия института исполнения приказа: официально прозвучало намерение привлекать к ответственности не только лиц, отдававших преступные приказы, но и исполнителей таковых. Дальнейшее развитие институт исполнения приказа получил на Нюрнбергском процессе.

В теории отечественного уголовного права обычно утверждается, что исполнение приказа или распоряжения связано с причинением вреда во исполнение обязательного для лица распоряжения о совершении какого-либо действия (бездействия), данного компетентным органом либо лицом, наделенным соответствующими полномочиями.

Формирование этого института в международном уголовном праве началось с понимания того, что, несмотря на принцип «недопустимости ссылки на приказ», причинение объективно преступного вреда во исполнение последнего все же может при определенных обстоятельствах расцениваться в целом как непреступное.

Так, Комиссия международного права ООН, формулируя принципы Нюрнбергского процесса, решила этот вопрос следующим образом: «Исполнение приказа правительства или начальника не освобождает от ответственности… если фактически был возможен сознательный выбор».[52]

То есть отсутствие возможности сознательного выбора поведения исполнителя приказа освобождало его от ответственности за исполнение обязательного для него распоряжения. В современных актах международного уголовного права продолжает действовать принцип, согласно которому исполнение преступного приказа не освобождает от уголовной ответственности.

Принцип недопустимости ссылки на официальное или должностное положение лица был впервые сформулирован в ст. 7 Устава Нюрнбергского трибунала: «Должностное положение подсудимых, их положение в качестве глав государств и ответственных чиновников различных правительственных ведомств не должно рассматриваться как основание к освобождению от ответственности или смягчающее наказание», – а затем повторен в Уставах Международных трибуналов по бывшей Югославии (ст. 7) и Руанде (ст. 6).

Международно-правовые акты в регламентации ответственности за исполнение незаконного приказа исходят из концепции «умных штыков»[53]: лица, совершающие преступления при исполнении явно для них незаконного приказа, должны подлежать уголовной ответственности; а начальник должен нести ответственность за преступления, совершенные при исполнении отданного им незаконного приказа, в любом случае.

В принятых в последнее время документах международного права содержится перечень обстоятельств, освобождающих исполнителя приказа от уголовной ответственности. При этом должны быть соблюдены все такие требования, а именно:

1) исполнитель был обязан исполнить приказ правительства или начальника;

2) исполнитель не знал, что приказ был незаконным, или сам приказ не носил явно незаконного характера.

Несоответствие этим критериям является основанием для привлечения исполнителя приказа к ответственности за совершение преступлений против мира и безопасности человечества.

Применительно к отечественному уголовному праву сформировалось понимание того, что не является преступлением причинение вреда охраняемым уголовным законом интересам лицом, действующим во исполнение обязательного для него приказа. При этом лицо, совершившее умышленное преступление во исполнение явно преступного приказа, несет уголовную ответственность на общих основаниях. Неисполнение явно преступного приказа исключает уголовную ответственность. С другой стороны, лицо, отдавшее преступный приказ, несет уголовную ответственность в случаях, если преступность приказа охватывалась его умыслом.

Остановимся на одном любопытном положении международного уголовного права. В силу ч. 2 ст. 33 Римского Статута, приказ о совершении акта геноцида или любого преступления против человечности всегда расценивается как явно незаконный.

Это означает, что исполнитель такого приказа, в силу очевидной преступности последнего, не может освобождаться от ответственности ни при каких обстоятельствах (очевидность преступности приказа означает, что любой человек должен понимать de facto, что ему отдан приказ о совершении преступления и он, исполняя такой приказ, также совершает преступление). Преступления против мира и безопасности человечества как раз и специфичны тем, что причиняют вред абсолютным благам. То есть каждый должен, если можно так сказать – в силу бесчеловечности любого из этих деяний, понимать, что совершает именно преступление.

Представляется, что принцип недопустимости ссылки на приказ, как он сформулирован в ст. 33 Римского Статута, должен в полной мере применяться при квалификации наиболее тяжких преступлений против мира и безопасности человечества, таких как: планирование, подготовка, развязывание или ведение агрессивной войны; применение запрещенных средств и методов ведения войны; геноцид; экоцид.

В этом случае положения ст. 33 Римского Статута должны обладать приоритетом над ст. 42 УК РФ – следовательно, при квалификации указанных преступлений неприменима ссылка исполнителя на отсутствие возможности выбора при исполнении приказа.

Учитывая исключительную опасность ряда преступлений по международному уголовному праву, еще в 1968 г. была принята Конвенция о неприменимости срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечества. В соответствии с этим документом никакие сроки давности не исчисляются при привлечении к ответственности за совершение ряда преступлений против мира и безопасности человечества, в том числе:

1) за военные преступления (нарушения законов и обычаев войны, как они определены в п. «b» ст. 6 Устава Нюрнбергского трибунала), в том числе за «серьезные нарушения», перечисленные в Женевских конвенциях 1949 г.);

2) за преступления против человечества, вне зависимости от времени их совершения и того, являются ли они нарушением внутреннего права (определены в п. «с» ст. 6 Устава Нюрнбергского трибунала);

3) за совершение актов геноцида.

Таким образом, срок давности не исчисляется не за все преступления по международному уголовному праву, а лишь за те деяния, которые (вначале в теории, а затем и в международно-правовых нормах) отнесены к преступлениям против мира и безопасности человечества.

Отсутствие сроков давности за данные преступления было подтверждено и более поздними актами международного уголовного права. При этом произошло расширение перечня деяний, являющихся такими преступлениями.

Так, ст. 29 Римского Статута установила, что ни за одно из преступлений, подпадающих под юрисдикцию Суда, не течет срок давности. В соответствии со ст. 5 этого же документа, к юрисдикции Суда относятся: преступление геноцида, преступление агрессии, преступления против человечности (11 деяний), военные преступления (среди которых: 8 «серьезных нарушений» Женевских конвенций 1949 г. и 26 «других серьезных нарушений» законов и обычаев международных военных конфликтов; 4 особо оговоренных «серьезных нарушения» Женевских конвенций 1949 г., допущенных в отношении лиц, не принимавших участия в военных действиях; 12 «серьезных нарушений» законов и обычаев, применимых в вооруженных конфликтах немеждународного характера, – т. е. всего 50 (!) преступлений против законов и обычаев ведения войны и военных действий[54]).

Как известно, рассматриваемый принцип нашел свое прямое воплощение в положениях ст. 78, 83 УК РФ о неприменимости сроков давности уголовной ответственности и обвинительного приговора суда при совершении наиболее тяжких преступлений против мира и безопасности человечества, предусмотренных ст. 353, 356, 357, 358 УК РФ. Подчеркнем особо – задолго до принятия УК РФ 1996 г. в советском праве действовало введенное в силу международного права положение о неисчислении сроков давности уголовного преследования лиц, совершивших «преступления против мира, человечности и военные преступления» в годы Второй мировой войны.[55]

Вначале подчеркнем категорический императив действующего отечественного законодательства: юридические лица и государственные учреждения как таковые уголовной ответственности подлежать не могут.

Однако в литературе имеются указания на необходимость признания юридических лиц субъектами указанных преступлений.[56]

Более того, в Руководящих принципах в области предупреждения преступности и уголовного правосудия в контексте развития и нового экономического порядка (1985 г.) имеется следующее предписание: «Государства-члены должны рассматривать вопрос о предусмотренности уголовной ответственности не только для лиц, действовавших от имени какого-либо учреждения, корпорации или предприятия… но и для самого учреждения, корпорации или предприятия путем выработки соответствующих мер предупреждения их возможных преступных действий и наказания за них».[57]

Итак, международный документ признает, что юридическое лицо может совершить преступление. Но как это лицо будет нести ответственность? Этот же документ требует установить ответственность для юридического лица в рамках национального закона.

Ученые, ратующие за введение в законодательство института уголовной ответственности юридических лиц, подчеркивают, что вред, причиняемый деятельностью юридического лица, значительно превышает вред, который может быть нанесен отдельным физическим лицом.[58]

Так, С. Г. Келина отмечает, что привлечение к уголовной ответственности руководителей или иных физических лиц, представляющих соответствующее юридическое лицо, как правило, связано, по существу, с объективным вменением, так как они хотя и знали о незаконной деятельности юридического лица, но своими силами изменить ничего не могли. В ряде случаев вообще трудно установить, кто конкретно виновен в преступлении.[59]

Разработчики Концепции уголовного законодательства Российской Федерации аргументировали целесообразность введения уголовной ответственности юридических лиц тем, что применение к ним соответствующих санкций, например за преступления против мира и безопасности человечества, могло бы усилить уголовно-правовую охрану важнейших объектов.[60]

А. С. Никифоров указывает, что принципиальными основаниями признания за организацией статуса субъекта преступления и уголовной ответственности за него являются специфичные в таких случаях причинная связь и вина. Поскольку организация делегирует своему управляющему органу принятие и исполнение стратегических и оперативных решений, такие решения и основанное на них поведение по своей юридической сути являются решениями и поведением организации, поэтому она и должна нести ответственность. Отсюда делается вывод: «Преступление признается совершенным юридическим лицом, если оно совершено (непосредственно или при посредничестве других лиц) лицом или лицами, которые контролируют осуществление юридическим лицом его прав и действуют в осуществление этих прав, т. е. являются alter ego юридического лица – его “другим я”».[61]

Противники уголовной ответственности юридических лиц прежде всего подчеркивают, что ее установление не соответствует краеугольным принципам уголовного права – принципам личной и виновной ответственности. Уголовное право связывает ответственность со способностью лица, совершившего преступление, отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими, каковой обладают лишь люди.

«Сочетать принципы вины и личной ответственности с невиновной и коллективной ответственностью юридических лиц невозможно, – считает Н. Ф. Кузнецова. – Вина всегда не что иное, как психическое отношение лица к своему деянию. Этой вины у юридических лиц нет».[62]

Как известно, юридические лица являются субъектами преступления в уголовном праве многих государств (США, Франции и других); нередко (особенно в последнее время) ставится вопрос о необходимости установления ответственности юридических лиц в российском уголовном праве.[63] Мы полагаем, что юридические лица должны быть официально признаны субъектом ответственности за совершение преступлений против мира и безопасности человечества. Это потребует внесения соответствующих изменений в российское уголовное законодательство, что можно только приветствовать – другое дело, что кардинальному пересмотру подвергнется отечественная доктрина субъекта преступления.

Практически таким же образом обстоит дело и с признанием государства субъектом преступления против мира и безопасности человечества. Очевидно, что многие такие преступления совершаются от лица государства (например, развязывание и ведение агрессивной войны).

Но может ли государство нести именно уголовную ответственность?

На этот счет существуют различные точки зрения, однако нормы международного права не предусматривают ответственность государства по международному уголовному праву как таковому. Так, например, ст. 5 Определения агрессии устанавливает только «международную ответственность» государства за агрессивную войну против мира и безопасности человечества.

Комитет по уголовной юстиции 1951 г. при обсуждении статьи 25 проекта Статута Международного Уголовного Суда ограничил персональную подсудность физическими лицами, отметив, что «ответственность государств за действия, составляющие международные преступления, имеет преимущественно политический характер» и «не дело суда решать подобные вопросы».[64]

В 1983 г. Комиссия международного права, возобновив обсуждение темы проекта Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества, попросила Генеральную Ассамблею уточнить, входит ли государство в число субъектов права, которым может быть вменена уголовная ответственность, «ввиду политического характера этой проблемы». В 1984 г. Комиссия международного права решила ограничить проект на нынешнем этапе уголовной ответственностью индивидов, что не препятствует последующему рассмотрению возможности применения к государствам понятия уголовной ответственности.[65]

В Проект Международного кодекса включена специальная статья 4 «Ответственность государств», которая устанавливает, что «ответственность отдельных лиц за преступления против мира и безопасности человечества, предусмотренная в настоящем Кодексе, никоим образом не влияет на ответственность государств по международному праву».

Полагаем, что идея уголовной ответственности государств обусловливается не столько юридической, сколько политической ценностью – не оставить безнаказанным государство, обычно «основной субъект» совершения международных преступлений: главной целью этой концепции можно считать обоснование специального режима ответственности государств за преступления против мира и безопасности человечества.

Безусловно, государство может совершить преступление по международному праву, но не может подвергаться уголовной ответственности в строгом смысле, неся международно-правовую ответственность.[66] В данном случае мы имеем дело с несовпадением понятий «субъект преступления» и «субъект ответственности».

Таким образом, концепция уголовной ответственности государств существует лишь в доктринальных разработках. По этим причинам практическое осуществление уголовной ответственности государств в настоящее время невозможно. Фактически реализуется политическая (не в смысле оснований, а в смысле процедуры принятия решений) ответственность государств за международные преступления.

§ 4. О перспективах развития системы преступлений против мира и безопасности человечества в уголовном праве России

Вступление в силу Римского Статута и перспектива принятия Кодекса о преступлениях против мира и безопасности человечества заставляет нас обратиться к вопросу о возможных путях развития системы этих преступлений в уголовном праве России.

Проект Международного кодекса содержит 12 составов преступлений против мира и безопасности человечества (ст. 15–26), а именно: агрессия; угроза агрессии; вмешательство; колониальное господство и другие формы иностранного господства; геноцид; апартеид; систематические и массовые нарушения прав человека; исключительно серьезные военные преступления; вербовка, использование, финансирование и обучение наемников; международный терроризм; незаконный оборот наркотических средств; преднамеренный и серьезный ущерб окружающей среде.

Большинство из перечисленных деяний уже включены в систему преступлений против мира и безопасности человечества в УК РФ. В ряде случаев название и (или) диспозиция норм отечественного УК почти дословно воспроизводит положения действующих конвенций и норм Проекта Международного кодекса. Так обстоит дело с преступлениями геноцида, наемничества, применения запрещенных средств и методов ведения войны («исключительно серьезных военных преступлений»).

С другой стороны, УК РФ выгодно отличается от действующих и предполагаемых норм международного права в плане регламентации ответственности за экоцид («преднамеренный и серьезный ущерб окружающей среде»), а также за деяния, преступность которых прямо не установлена в Проекте Международного кодекса и Римском Статуте (публичные призывы к развязыванию агрессивной войны; нападение на лиц и учреждения, которые пользуются международной защитой).

Наконец, УК РФ находится в «проигрышном» положении при установлении уголовной ответственности за агрессию – в нормах международного права прямо перечислены деяния, признаваемые актом агрессии и угрозы агрессии, чего нет в диспозиции ст. 353 УК РФ.

Но во всех перечисленных примерах УК РФ уже воспринял предписания международного уголовного права – нас же интересует вопрос о тенденции восприятия отечественным законодательством уже имеющихся или предполагаемых международных норм о преступлениях против мира и безопасности человечества, отсутствующих на настоящий момент в главе 34 УК России.

Апартеид. Действующее международное право предписывает объявлять «караемым по закону преступлением» всякое распространение идей о расовом превосходстве и любые акты расовой дискриминации (ст. 4 Международной Конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации от 7 марта 1966 г.). К числу таких актов, безусловно, относится апартеид – совершение любого действия, основанного на политике и практике расовой сегрегации, с целью установления и поддержания господства одной расовой группы над какой-либо другой расовой группой.

В ст. 1 Конвенции об апартеиде прямо говорится о том, что апартеид представляет собой преступление против человечества и что «бесчеловечные акты, являющиеся следствием политики и практики апартеида и сходной с ним политики и практики расовой сегрегации и дискриминации… являются преступлениями, нарушающими принципы международного права, в частности цели и принципы Устава Организации Объединенных Наций, и создающими серьезную угрозу для международного мира и безопасности».

О необходимости установления в национальном законодательстве уголовной ответственности за апартеид (расовую сегрегацию) также заявляет вступившая для России в силу вышеназванная Конвенция: «Государства – участники настоящей Конвенции обязуются… принять любые меры законодательного или иного характера, необходимые для пресечения, а также предотвращения любого поощрения преступления апартеида и сходной с ним сегрегационистской политики или ее проявлений и наказания лиц, виновных в этом преступлении» (ст. 4).

В литературе встречается утверждение о том, что апартеид является частным проявлением геноцида и не существует необходимости в криминализации деяния апартеида.[67]

Однако, как представляется, расовая сегрегация и деяния, образующие объективную сторону геноцида, – различные проявления преступной деятельности. К тому же осуществление политики расовой сегрегации вовсе не преследует обязательной цели уничтожения какой-либо демографической общности. Более того, апартеид предполагает ущемление прав и интересов только одной демографической группы – расы; а о других демографических группах (нации, этносе, религиозной общности) при совершении апартеида речи не идет вовсе.

Как видно, объективные признаки геноцида и апартеида различны. На наш взгляд, такое «включение» апартеида в понятие геноцида является абсолютно неверным, и, в силу различий объективных и субъективных сторон геноцида и апартеида, последний нельзя расценивать как частное проявление первого. Более того, акты международного права предписывают установить самостоятельную ответственность за осуществление актов апартеида как преступления против безопасности человечества, на что было обращено внимание в отечественной науке.[68]

В силу предписания императивных норм международного права (Международной Конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации 1966 г.; Конвенции об апартеиде) в XII раздел УК РФ должен быть введен состав апартеида как одного из наиболее тяжких преступлений против мира и безопасности человечества, известных международному уголовному праву.

В предыдущих исследованиях мы уже предлагали возможную формулировку состава апартеида в УК РФ – повторим ее и сейчас:

«Статья 357¹. Апартеид.

Апартеид, то есть совершение действий, основанных на расовой сегрегации, выражающихся в лишении членов расовой группы права на свободу личности или принятии любых мер, рассчитанных на воспрепятствование участию расовой группы в политической, социальной, экономической или культурной жизни страны, либо создании условий, препятствующих полноценному развитию расовой группы, —

наказывается…»

На XLV сессии Комиссии международного права ООН[69] активно обсуждался вопрос о признании преступлениями против мира и безопасности человечества таких деяний, как вмешательство, колониальное господство и другие формы иностранного господства, апартеид, систематические и массовые нарушения прав человека, наемничество, международный терроризм, незаконный оборот наркотиков, преднамеренный и серьезный ущерб окружающей среде. Не вызывает сомнений, что все перечисленные деяния создают угрозу миру и безопасности человечества как объекту уголовно-правовой охраны и характеризуются высокой степенью опасности. Однако в ходе сессии Комиссии международного права был выдвинут ряд принципиальных возражений против их криминализации.

Вмешательство определено в Проекте Международного кодекса (ст. 17) как подстрекательство к (вооруженной) подрывной или террористической деятельности или организация, оказание помощи или финансирование такой деятельности, или поставка оружия для целей такой деятельности, имеющие следствием «(серьезный) подрыв свободного осуществления… государством своих суверенных прав».

По мнению многих юристов, такое определение вмешательства является слишком общим и неконкретизированным – более того, в международном праве отсутствуют юридические основания установления уголовно-правового запрета на «вмешательство».[70]

Аналогичные претензии были выдвинуты к криминализации деяния в виде колониального господства и других форм иностранного господства (ст. 18 Проекта Международного кодекса), определенного как насильственное установление или сохранение колониального господства или «любой другой формы иностранного господства в нарушение права народов на самоопределение в том виде, как оно закреплено в Уставе Организации Объединенных Наций». По замечанию представителей Великобритании и США, такого рода дефиниция колониального господства «поглощает» составы таких общепризнанных преступлений против мира и безопасности человечества, как геноцид или апартеид. Более того, само понятие «колониальное господство» имеет скорее историческое содержание – в современном мире это явление отсутствует в том смысле, как оно существовало до середины XX в.

Также юридически неопределенно понятие систематических и массовых нарушений прав человека (ст. 21 Проекта Международного кодекса), охватывающее совершение убийств; пыток; установление или поддержание в отношении лиц положения рабства, подневольного состояния или принудительного труда; преследование по социальному, политическому, расовому, религиозному или культурному признаку, осуществляемое на систематической основе или в массовом масштабе; депортацию или принудительное перемещение населения.

Во-первых, данное определение «пересекается» с определениями все тех же геноцида и апартеида, а также военных преступлений (если перечисленные деяния совершаются во время вооруженных конфликтов). Во-вторых, практически все эти деяния являются «традиционными» для национального уголовного права, и их дублирование (по крайней мере, так, как эти деяния сформулированы в Проекте Международного кодекса) может привести к нежелательным затруднениям в правоприменении.

Последний аргумент на XLV сессии Комиссии международного права был адресован также и сторонникам криминализации в качестве преступления против мира и безопасности человечества незаконного оборота наркотических средств (ст. 25 Проекта Международного кодекса), а именно незаконного оборота наркотических средств в крупных масштабах, будь то «в пределах одного государства или в трансграничном контексте».

Таким образом, проблема криминализации перечисленных деяний в международном праве в качестве преступлений против мира и безопасности человечества сводится к трудностям при формулировании соответствующих составов и, для ряда деяний, – к невозможности правильной юридической квалификации содеянного по причине их неразграниченности.

Последний довод представляется наиболее серьезным, так как в международном уголовном праве (ст. 20 Римского Статута) и национальных уголовно-правовых системах, включая российскую, фундаментальным является принцип ne bis in idem – никто не может дважды подлежать уголовной ответственности за одно деяние. «Пересеченность» перечисленных составов преступлений, предложенных к криминализации, нарушит этот принцип – ведь одно деяние сможет повлечь несколько юридических последствий в виде квалификации по двум и более нормам о преступлениях против мира и безопасности человечества.

Полагаем, что возможность криминализации этих деяний в качестве преступлений против мира и безопасности человечества возможна только при устранении обозначенных проблем.

Заметим, что в ходе XLV сессии Комиссии международного права были высказаны возражения против включения в число преступлений против мира и безопасности человечества наемничества, «преднамеренного и серьезного ущерба окружающей среде», международного терроризма.

Однако для первых двух деяний в международном праве имеются вполне определенные дефиниции (Конвенция о наемничестве, Конвенция о воздействии на окружающую среду, I и II Дополнительные Протоколы) – и криминализация наемничества и экоцида в УК РФ как бы предваряет принятие Международного Уголовного кодекса. В этом отношении отечественное уголовное законодательство находится в «выигрышном» положении по сравнению с действующим международным правом. О необходимости криминализации в УК РФ апартеида говорилось выше.

Сложнее обстоит дело с международным терроризмом. То, что акты международного терроризма стали в настоящее время глобальной угрозой, ни у кого не вызывает сомнений. Достаточно вспомнить события 1995–2003 гг. во многих городах России (Москве, Буденновске, Первомайском, Кизляре, Волгодонске, Буйнакске, Владикавказе), 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке и Вашингтоне (которые многие СМИ назвали «концом света в прямом эфире»), непрекращающуюся по сей день террористическую активность в Чечне, на Ближнем Востоке и во многих других регионах мира. Задача борьбы с террором (в терминологии западных политиков, «войны с террором» – «war on terror») стала политическим и юридическим основанием для проведения военной кампании США и союзников в Афганистане (2002 г.), в которую включилась и Россия, а также второй военной операции России в Чечне (начиная с 1999 г.).

О международном терроризме и террористах написано великое множество трудов. Мы не собираемся их дублировать – попробуем ответить на вопрос не о социально-политической необходимости (полагаем, что таковая необходимость существует), а о юридических трудностях оценки международного терроризма как преступления против мира и безопасности человечества.

В ст. 24 Проекта Международного кодекса международный терроризм определен как совершение, организация, содействие осуществлению, финансирование или поощрение актов против другого государства или попустительство совершению таких актов, которые «направлены против лиц или собственности и которые по своему характеру имеют целью вызывать страх у государственных деятелей, групп лиц или населения в целом». Субъектами этого преступления здесь же названы «агенты и представители государства».

Сразу отметим неудачность такого закрепления субъектного круга международного терроризма: многие акты терроризма совершаются вовсе не от лица какого-либо государства. Взять, к примеру, все ту же Чечню, не являющуюся государством – субъектом международного права: получается, что чеченские и наемные иностранные террористы, взрывавшие жилые дома и захватывавшие больницы и театры, убивавшие сотни ни в чем не повинных людей, субъектами «международного терроризма» не могут быть признаны. И это несмотря на то, что международный характер террористической активности в Чечне не ставится под сомнение никем, даже самыми последовательными критиками военной операции России в этом субъекте Федерации. Можно еще долго перечислять примеры, когда чудовищные по последствиям акты терроризма были осуществлены вовсе не «агентами или представителями государства» (из последних можно вспомнить взрывы на Бали, совершенные исламскими радикалами против «белых туристов»).

Поэтому полагаем, что субъектом международного терроризма как преступления против мира и безопасности человечества должен быть признан любой человек. Тем более, что действующее международное право признает субъектами преступлений против мира и безопасности человечества всех: «людей с улицы, членов правительств, официальных лиц и управленцев партий, промышленников и бизнесменов, судей и обвинителей, докторов, палачей и обслугу концентрационных лагерей».[71]

О необходимости признания актов терроризма преступлением, «направленным против государства, заключающимся в создании обстановки ужаса в умах отдельных личностей, групп населения и общества в целом», говорилось еще в принятой Лигой Наций Конвенции о предупреждении и наказании терроризма от 16 ноября 1937 г. По известным причинам этого не произошло.

На Дипломатической конференции 1998 г. в Риме, принявшей Статут Международного Уголовного Суда, также остро дебатировался вопрос об определении международного терроризма как преступления против мира и безопасности человечества.[72] Особенно резкой критике подверглась формулировка, согласно которой уголовно-правовой запрет ограничивается «государственным» терроризмом, тогда как международный терроризм им не исчерпывается. Представители Алжира, Индии, Турции и Шри-Ланки настаивали на признании международного терроризма именно преступлением против безопасности человечества (человечности). Но согласия в определении международного терроризма достичь не удалось.

Как известно, начиная с 70-х гг. XX в. был принят ряд конвенций о преступлениях «террористической направленности», объявивших таковыми захват заложников, угон самолетов, пиратство, акты «бомбового» терроризма и пр. Многие из положений этих конвенций были отражены в национальном уголовном законодательстве, в том числе российском (ст. 205, 206, 211, 227 УК РФ).

На европейском уровне была принята общая Конвенция по борьбе с терроризмом от 27 января 1977 г.,[73] участницей которой в настоящее время является Российская Федерация. В ст. 2 названной Европейской Конвенции актами международного терроризма названы: а) правонарушения, относящиеся к применению Гаагской Конвенции по борьбе с преступным захватом летательных аппаратов от 16 декабря 1970 г.; б) правонарушения, относящиеся к применению Монреальской Конвенции по борьбе с преступными актами, направленными против безопасности гражданской авиации от 23 сентября 1971 г.; в) тяжелые правонарушения, заключающиеся в покушении на жизнь, телесную целостность или свободу людей, имеющих право международной защиты, включая дипломатических представителей; г) правонарушения, содержащие захват заложников или незаконное лишение свободы; д) правонарушения, содержащие использование бомб, гранат, ракет, автоматического огнестрельного оружия, бандеролей или посылок с опасными вложениями, соразмерно с тем, насколько подобное использование представляет опасность для людей.

Полагаем, что выработка понятия «международный терроризм» потребует своеобразного синтеза определений террористических преступлений, имеющихся в международном уголовном праве. В этом случае будет открыт путь криминализации международного терроризма как преступления против мира и безопасности человечества.