Глава 2
Гуманизации системы исполнения наказаний в воззрениях отечественных и зарубежных ученых
1. Гуманизация системы исполнения наказаний в воззрениях зарубежных ученых
Необходимо отметить, что в этот же период в Европе начинается идеологическое продвижение к позиции гуманизации наказаний. Конечно, от теоретических разработок, представленных Ш.Л. Монтескье, Ч. Беккариа, Вольтера и др. просветителей, до практической реализации данных идей на практике – было очень далеко. Однако краеугольный камень реформирования тюремной системы был заложен.
Достаточно емкую характеристику «преступлению» и «наказанию» дает Ш.Л. Монтескье. Преступление он разделяет на четыре основные группы: преступления, направленные против религии, преступления против нравственности, против благочиния и спокойствия, преступления против безопасности[119].
Наказание, по мысли Ш.Л. Монтескье, не может быть произвольным, в любом случае наказание соответствует природе преступления. При назначении наказания ученый руководствуется следующими принципами: гуманность и неотвратимость наказания, установление четкого соответствия между преступлением и наказанием и др. Ш. Л. Монтескье считает, что жестокие наказания ожесточают нравы и развращают народ. При этом смертную казнь можно применять только в том случае, если гражданин нарушил безопасность до такой степени, что лишил жизни другого человека или покушался сделать это. Смертная казнь в этом случае представляется ученому «как бы лекарством для больного общества»[120]. Просветитель справедливо отмечает, что назначение наказания зависит от государства: «строгость в наказаниях более уместна в деспотических государствах, принцип которых – страх, чем в монархиях и республиках, которые имеют своим двигателем честь и добродетель. В умеренных государствах любовь к отечеству, стыд, боязнь порицания заключают в себе обуздывающую силу, которая в состоянии удержать от многих преступлений»)[121]. «Хороший законодатель» в умеренных государствах, по мысли Ш.Л. Монтескье, будет не карать, а улучшать нравы («В этих государствах хороший законодатель не столько заботится о наказаниях за преступления, сколько о предупреждении преступлений; он постарается не столько карать, сколько улучшать нравы») [122].
Идеи Ш.Л. Монтескье оказали серьезное влияние на формирование пенитенциарных воззрений Ч. Беккариа. В своей книге «О преступлении и наказании» (1764 г.) Ч. Беккариа указывает, что основным «мерилом преступлений является вред, наносимый ими обществу… Всякое преступление, хотя бы и направленное против частных лиц, приносит вред обществу, но не всякое преступление направлено непосредственно на разрушение общества»[123].
Что касается наказания, то целью его является предупреждение новых преступлений, которые могут нанести вред согражданам («Цель наказания заключается только в том, чтобы воспрепятствовать виновному вновь нанести вред обществу и удержать других от совершения того же»)[124]. В связи с этим необходимо применять только такие наказания, которые соответствовали бы гуманизму, но вместе с тем производили бы определенное сильное воздействие на людей. При этом «одно из самых действенных средств, сдерживающих преступление, заключается не в строгости наказаний, а в их неизбежности»[125]. Неизбежность, неотвратимость наказания связывается Ч. Беккариа с быстротой наказания за совершенное преступление («чем скорее следует наказание за преступлением., тем оно справедливее, тем оно полезнее»)[126]. При этом «чтобы быть справедливым, наказание не должно превышать меру строгости, достаточную для удержания людей от преступлений. Нет такого человека, который обдуманно согласился бы на полную и вечную потерю своей свободы, – какие бы выгоды не сулило ему преступление. Пожизненное рабство, заменяющее смертную казнь, явилось бы поэтому достаточно суровым наказанием, чтобы удержать от преступления и самого решительного человека»[127].
Ч. Беккариа представляет интересные, заслуживающие особого внимания выводы по итогам рассмотрения проблемы назначения и исполнения наказания: во-первых, наказания за преступления могут быть установлены только законом, а назначение наказания осуществляется только тем лицом, которое может олицетворять собой все общество, скрепленное общественным договором[128]; во-вторых, наказания за преступления должны быть соразмерны преступлению («Поэтому препятствия, сдерживающие людей от преступлений, должны быть тем сильнее, чем важнее нарушаемое благо и чем сильнее побуждения к совершению преступления. Следовательно, должна быть соразмерность между преступлениями и наказаниями») [129].
Вольтер, известный своими реформаторскими взглядами в отношении церкви и государства, уделял особое внимание и вопросам преступления и наказания. Просветитель выступал за соразмерность между преступлением и наказанием, между тяжестью преступления и тяжестью наказания. Смертную казнь, отмечал Вольтер, следует отменить. Вместо этого преступников лучше всего наказывать общественными работами: «Человек, который будет строить плотины, рыть каналы и осушать болота, окажет государству больше услуг, чем скелет, болтающийся на железной цепи или раздробленный в куски на колесе»[130]. В своих воззрениях просветитель «связывал совершенство уголовного законодательства с тем, опирается ли оно на развитую систему предупреждения преступлений»[131].
В контексте изучения международной пенитенциарной мысли особый интерес представляют воззрения о преступлении и наказании Ж.П. Марата. Последний разграничивал преступления на восемь основных разрядов, каждый из которых был подробно рассмотрен ученым в «Плане уголовного законодательства»: против государства, против авторитета законной власти, против безопасности отдельных лиц, против собственности, против нравственности, посягающие на честь, нарушающие общественное спокойствие, посягающие на религию[132]. Ж. П. Марат предлагает назначать следующие основные наказания за совершаемые преступления: 1. Смертная казнь (предусматривалась в отношении тех, кто поджигает корабли, архивы, общественные здания, что может привести не только к разорению и гибели государства, но и гибели множества несчастных, «превращению в пепел целых городов»)[133]; 2. Возмещение ущерба (предусматривалась к преступникам-взяточникам, преступникам-притеснителям в качестве дополнительного наказания. Преступники, по мысли ученого, должны были возместить ущерб, нанесенный лицам, «которых они довели до нищеты». В качестве искупления назначалось лишение свободы[134]); 3. Лишение свободы, пожизненное лишение свободы; 4. Штрафы (например, должно применяться в отношении лиц, виновных в «простой краже» – штрафу в 2-кратной стоимости украденного в пользу государства; для лиц, виновных в злоупотреблении доверием и т. п. – в 3-кратном размере в пользу государства, для лиц, обвиненных в мошенничестве или плутовстве – уплата штрафа в 3-кратном размере в пользу государства и другое. По данным преступлениям предусматривалось возвращение или возмещение украденного)[135]; 5. Иные виды наказаний[136].
«Не мягкость наказания, а безнаказанность преступления – вот что лишает законы силы», – отмечал Ж.П. Марат[137]. Политик запрещал карать умалишенных, слабоумных, стариков впавших в детство[138]. Наказывать за совершение преступления следовало при достижении лицом разумного возраста. Четкой дефиниции «разумного возраста» Ж.П. Марат не давал, указывая, что «возраст этот изменяется в зависимости от климата, темперамента, воспитания и поскольку не следует ничего предоставлять произволу судей, закон должен его определить. Разум же указывает, чтобы в каждой отдельной стране его приурочивали к тому сроку, когда самые отстающие в своем развитии лица становятся взрослыми»[139].
Отметим, что гуманистические идеи Ш.Л. Монтескье, Вольтера и других ученых, ставившие ультимативный вопрос об улучшении содержания осужденных, гуманизации уголовного процесса, оказали существенное влияние на уголовное законодательство зарубежных стран. Например, Вольтер, Томазий, Зоннефельс доказывали бесчеловечность пытки в рамках уголовного процесса. Их борьба увенчалась успехом: в 1770 году пытка была отменена в Дании, в 1772 г. – в Швеции, в 1776 г. – в Австрии, в 1780 г. – во Франции, в 1801 г. – в России и так далее. Постепенно происходит отмена телесных наказаний: так, во Франции отмена телесных наказаний была признана Кодексом 1791 г. (хотя некоторые меры действовали и в XIX в.), в Германии – в 1848 г. (потом, правда, они были восстановлены, «и отменены совершенно гораздо позднее»)[140].
2. Гуманизация системы исполнения наказаний в воззрениях отечественных ученых
Большинство мыслей, высказанных российскими просветителями второй половины XVIII в., базировались на идеях профессора Московского университета К. Г. Лангера. Он не только заложил основы восприятия уголовного законодательства страны, но и разработал систему наказаний за совершенные преступления.
Ученый давал понятие преступления, которое понималось им как явления, напрямую зависящие от воли человека «и суть такие действия, которые тишину и безопасность общую нарушают». «Великость преступления» зависит от того, «сколько много потревожено ими общее спокойствие»[141]. Цель наказания состоит в том, чтобы соблюсти благополучие общества. К. Г. Лангер последовательно отстаивал позицию умеренности карательных мер (казнь, считает он, необходима только в том случае, «дабы на истребление людей беззаконных прочие жить могли спокойно, строгая ж и жестокая потому, чтоб зрители на то смотря, уклонялись от преступлений»). Умеренность карательных мер должна определяться в каждый конкретный исторический момент, учитывая условия общества, особенности, размер территории. Смертную казнь, считал ученый, следует запретить. Во время проведения расследования по уголовному делу К.Г. Лангер последовательно выступал противником пыток[142].
Необходимо отметить, что в советское время пенитенциарные и государственные воззрения ученого достаточно жестко критиковались. К.Г. Лангера называли догматиком, поклонником немецкой школы философии права[143]. Однако сейчас, мы считаем, пенитенциарные воззрения К.Г. Лангера (вопросы умеренности наказания, цель наказания и др.) будут интересны для современной пенитенциарной отечественной науки.
Несколько иную точку зрения представляет И. Посошков, который эмпирическим путем выводит формирование и развитие уголовного права из действующей правоприменительной практики[144]. Борьбу с преступлениями он видит в разработке четкого и ясного уголовного закона (целесообразность наказания и системы предупреждения преступлений включается). Новый уголовный закон представляется И. Посошкову в кодификации имеющихся нормативных актов, действующих в Российской империи и за рубежом («И к тем русским рассуждениям прежним и нынешним приложить из немецких судебников, и кои статьи будут к нашему правлению пригодны, то те статьи взять и присовокупить к нашему судебнику»)[145].
Что касается системы наказаний, применяемых к преступнику, И. Посошков отстаивает позицию необходимости достаточно жестоких наказаний, в том числе смертной казни[146].
Тюремное заключение И. Посошков активно критикует, указывая на его дороговизну. Однако и здесь ученый выводит ряд интересных положений, затрагивающих режим содержания: он предлагает классифицировать заключенных на группы, дабы одни не влияли вредным образом на других (преступников, пойманных в первый раз, следует посадить отдельно).
И. Посошков уделяет большое внимание предупреждению преступлений. К мерам превенции ученый относит не только репрессии, но и ряд мер, к которым относилось наложение клейм на подозреваемых и преступников[147].
В контексте изучения идей, связанных с переустройством государства и пенитенциарной политики, для исследователя представляют особый интерес работы профессора Московского университета, одного из основоположников дворянского либерализма и отечественной юриспруденции С.Е. Десницкого, предложившего не только грамотные правовые изменения в государственном устройстве, но и очевидные новшества в вопросах по назначению наказания.
В частности, как указывается в «Представлении об учреждении законодательной, судительной и наказательной власти в Российской империи», вся власть в стране должна была делиться на несколько основных ветвей: законодательную (которую, как указывал просветитель, никто не может осуществлять кроме монарха), судительную, наказательную и гражданскую (аналог нынешнего местного самоуправления). По этому поводу С.Е. Десницкий писал: «Законы делать, судить по законам и производить суд во исполнение – сии три должности составляют три власти: законодательную, судительную и наказательную, от которых властей зависят все почти чиноположения и все главные правления в государствах»[148].
Каждая из данных властей должна была работать не изолированно друг от друга, а разумно и правильно взаимодействовать друг с другом, но и не выходить за пределы полномочий, которые были указаны при основании этих властей.
Если полномочия судительной (то есть судебной) власти ограничивались судопроизводством, то наказательная власть должна была исполнять приговоры суда, но не выходить за пределы приговора. Главой наказательной власти должен был стать монарх, назначавший специальных воевод. К полномочиям данной ветви власти должны были относиться борьба с преступностью, сыск, соблюдение «спокойствия и тишины», правоохранительная деятельность в городах. К данным полномочиям С.Е. Десницкий присовокуплял и такие полномочия, которые никак не могли быть исполнены данной властью – к ним относились полномочия по сбору налогов и пошлин, а также наблюдение за противопожарной безопасностью.
Особняком в полномочиях воевод стояла задача наблюдать и контролировать деятельность российских тюрем, и в частности, содержать осужденных в тюрьме. Просветитель вполне понимал, что в России, где властвует коррупция и произвол, деятельность воевод требуется поставить под жесткий контроль. Поэтому всякие правонарушения воевод должны были быть разобраны в губернских судах, где для таких дел создавались даже особые комиссии[149].
Заслуживает внимания идеи С.Е. Десницкого о наказании в уголовном праве. Сам просветитель отделяет достаточно четко два понятия – нравственно недопустимого от неправды уголовной, которая и ведет за собой соответствующее наказание: «…истины двоякое знаме-нование..: исполнительная истина велит делать все то, что только по строгости права требовано быть может от целого света; и в противном случае оная велит наказывать всякого без изъятия по строгости ж прав за преступление. Воздаятельная истина перед исполнительною ту имеет разность, что за неисполнение ее люди не подвергаются наказанию, хотя, впрочем, исполнением оной заслуживают себе и великую похвалу от Бога и от человека»[150].
В целом, оценивая учение о наказании С.Е. Десницкого, необходимо отметить несколько интересных моментов: во-первых, разница между сферой преступного и морально недопустимого в трактовке ученого крайне мала, передвижение между этими двумя областями может совершаться только «верховной властью» с «общим благоволением народа»; во-вторых, первоначальное наказание в человеческом обществе – это есть месть, а государство, возникшее позже человеческого общества, просто не может не считаться с внутренним стремлением человека («Бог. с природы влиял человеку мстительную склонность для защищения его здравья, имени, имения»[151]). Постепенно, укореняясь институтом мести в государственном устройстве, наказание становится своеобразной мерой необходимости, направленной для «удовлетворения обидимых», а также для морального перевоспитания преступника.
Что же касается вопроса о высшей мере наказания – смертной казни – то взгляды С.Е. Десницкого по этой проблеме достаточно размыты по всем работам. Ученый так и не пришел к единому выводу: нужна ли смертная казнь? Допустима ли она? С.Е. Десницкий уделяет большее внимание в своей работе вопросу изучения причин, приводящих к существованию смертной казни.
Важнейшее место среди русских прогрессивных мыслителей второй половины XVIII в. принадлежит и современнику С.Е. Десницкого Я.П. Козельскому, который свой главный труд – «Философские предложения» – приурочил к созыву Комиссии о сочинении проекта нового Уложения. В этом произведении и ряде других, среди прочих проблем, он касался и вопросов уголовного права.
В частности, рассуждая о причинах преступлений, он усматривал их не столько в характеристике свойств самой личности, сколько в ненадлежащем устройстве общества: «Как в механике малою силою можно подымать великую тяжесть, так и в управлении общества чрез уничтожение одного главного порока можно отвратить множество других, от него зависящих, как, например, чрез учреждение пропорционального каждого состоянию содержания можно отвратить воровство, плутовство и проч…»[152].
Главной целью наказания, по мысли Я.П. Козельского, является предотвращение преступлений. Однако предотвратить преступления, по мысли просветителя, можно не столько применением наказаний, сколько таким общественным устройством, которое исключало бы возможность совершения преступлений. На основании этого Я.П. Козельский делает, на наш взгляд, вполне обоснованный вывод: «…Что касается до таких людей, которые крадут, побуждаемы будучи крайностию нужды и другими нестройностьми, то в таком случае мало видно их винности…»[153].
Наказание, по мнению Я.П. Козельского, должно быть, с одной стороны, неотвратимым, с другой – соразмерным, «пропорциональным обиде». Оно может применяться лишь к лицам, действующим по своему разуму и воле». Однако, как и Ч. Беккария, российский просветитель решительно выступает против права помилования, полагая, что наблюдение правосудия – это «нужное и необходимое для монархов качество». Добродетельные мысли Я.П. Козельского, если они действительно добродетельны, не могут желать милости, а, напротив того, правосудия[154]. Обосновывал он это следующим образом: «Помилованный разбойник идет опять на разбой и, будучи виноват и прощен в своей вине, убивает опять неповинных людей; итак, второе убийство сего разбойника, прощенного за первое, кому приписать следует, как не милости, которая, прощая виноватых людей, приводит в несчастие безвинных. Правда, что она приводит в несчастие неповинных людей не прямо, но через посредство прощенных беззаконников. Но кто таков прост будет, чтоб не почел ее за источник зла и не увидел бы сокровенного яду в сладкой пище»[155].
Применение высшей меры наказания – смертной казни – Я.П. Козельский считает возможным лишь за убийство. Вопрос о допустимости пытки просветитель обходит молчанием. В целом, уголовноправовая теория Я.П. Козельского весьма близка к взглядам европейских просветителей XVIII в. – Монтескье, Ч. Беккариа, Гельвеция и др.
Продолжателем гуманистического направления, заданного С.Е. Десницким, стал А.Н. Радищев.
Следует отметить, что судьба А.Н. Радищева является наглядным примером фактического положения в государстве периода просвещенного абсолютизма: даже императрица Екатерина II, открыто высказывающая мысли о гуманизме в своем Наказе 1767 г. и Проекте Устава о тюрьмах 1787 г., запрещает деятельность А.Н. Радищева, а его самого ссылает в Илимский острог.
Стоит признать, что большинство идей А.Н. Радищева существенно опережали время: так, автор «Путешествия из Петербурга в Москву» планировал создать новый уголовный кодекс для страны. Основой нового уголовного кодекса должна была стать идея о равенстве всех перед законом и судом, отмена телесного наказания, в том числе и пыток. Ученый выступает за проведение широких реформ: введение гласного судопроизводства, суда присяжных, свобода печати, «устранение всего того, что стесняет свободу совести».
В уголовном законе А.Н. Радищев указывал на следующие основные особенности: во-первых, вменение уголовного деяния возможно только в виде умысла деятельности, т. е. убиение неумышленное не должно быть наказано. «Если от деяния какого-либо последует вред, но не обнаруживается притом… намерение… тогда деяние не может вмениться в преступление, и закон определит за оное удовлетворение, а не наказание, ниже пеню»[156].
А.Н. Радищев в области вины умышленной выделяет: простой умысел и злостный. Умышленные убийцы должны быть наказаны и удалены из общества.
Несоразмерность наказания сильно заботит ученого. Она, считает А.Н. Радищев, происходят от того, что осуждение проводится, а разбор причин не осуществляется. Причины деяний понимаются мыслителем в смысле мотивов посягательств. Соразмерное наказание – мера воздействия, гуманная по своей сути.
При этом слова и мысли не являются преступлением («слова не всегда суть деяния, размышления же – не преступления…»). Основными целями наказания у А.Н. Радищева представляются предупреждение преступлений и исправление преступников. В отношении к смертной казни он высказывался отрицательно, считая, что «… всякая жестокость и уродование не достигают в наказаниях своей цели»[157]. Вследствие этого А.Н. Радищев предлагал следующие наказания: 1) наказания, стремящиеся к исправлению преступника; 2) наказания, налагаемые для предупреждения преступлений. Исходя из этих двух групп, А.Н. Радищев предлагал следующие виды наказаний: тюремное заключение, содержание под стражей, исправительные работы, ссылка на время или навсегда, изгнание из пределов государства или отдельной местности на время или навсегда, телесное наказание (должно быть не иначе, «как в виде исправления, а потому всегда легко и с великою осторожностью»), «лишение выгод, прав и преимуществ своего сословия», «лишение доброго имени», денежный штраф, выговор и др. [158].
Тюрьма для А.Н. Радищева является временным местом заключения, где сам заключенный обязан работать, но только так работать, чтобы это соответствовало бы его состоянию и свойству, для того, чтобы «укротить страсть и неумеренность, и воздержанием преступившего исправить»[159].
В нашем исследовании мы считаем необходимым упомянуть и пенитенциарные воззрения Ф.В. Ушакова. Данные о жизни и творчестве Ф.В. Ушакова мы можем узнать только от А.Н. Радищева[160]. Необходимо отметить, что Ф.В. Ушаков высказал ряд интересных позиций по вопросам назначения и применения наказаний, которые дошли до нас в его программной книге «Размышления: о праве наказания и смертной казни». «Наказание» понимается ученым как «зло соделываемое начальником преступнику закона»[161]. Из этого определения Ф.В. Ушаков пытается вывести цели наказания, права наказания, содержание наказания из договорной теории, отмечает данный факт проф. Г.С. Фельдштейн. Государь, считает Ф.В. Ушаков, одарен «верховною властью для направления всех единственных воль и сил к общественному благу». Именно государь как носитель общей воли является «носителем права на наказание». Последнее объясняется тем, что «сохранность народа и содержание доброго порядка… без учреждения наказаний и награждений приобрести не можно»[162]. Само наказание, отмечает Ф.В. Ушаков, не может состоять в возмездии злом за зло (действия государства, считал ученый, должно стремиться к благосостоянию государства, «а награждать злом за зло есть то же, что невозвратное зло себе со-делать»). Против наказания, «стремящегося к отвращению от беззаконных и злых дел всех ведающих о болезнях злодеями претерпеваемых», Ф.В. Ушаков выставляет тот же довод. От возражений, отмечает проф. Г.С. Фельдштейн, свободно наказание, которое носит характер исправления[163]. Но возможно ли осуществить исправление преступника? Возможно, считает Ф. В. Ушаков. Ученый предлагает удостовериться в наступлении исправления в каждом конкретном случае (начинается исправление обычно с «раскаяния», преступник рассматривается себя, познает свое противоправное поведение, наступает «отвращение к действиям, приведшим в раскаяние»). В результате «несчастный… отвращается от злодейства, а впечатление сие, всегда и непрерывно пребывающее, столь привычно ему станет, что от единые мысли злодеяния вострепещет».
Наиболее благоприятным наказанием, по мнению ученого, является одиночное тюремное заключение. Наказания, считал ученый, не должны быть пожизненным и жестоким, они должны быть соразмерны преступлению. Последнее, видимо, им понимается, как назначение такого наказания, которое будет соответствовать индивидуальным особенностям преступника. Ученый заключал, что, «чем человек будет просвещеннее, тем положение сие будет для него несноснее; чем более он мог жить в довольствии, тем более сие состояние его скорбеть будет»[164].
Что касается смертной казни, то Ф.В. Ушаков ярко протестует против нее, доказывая, что данный вид наказания, «поражая сильно и мгновенно души, бывает тем недействительною»[165]. Ученый отмечал, что смертная казнь имеет и еще одно серьезное препятствие для осуществления – невознаградимость (иногда истина по уголовному делу устанавливается не сразу, а «чрез долгое течение времени», «в суждении преступления можно ошибиться и осудить невинного» [166]).
Воззрения еще одного ученого – И.В. Лопухина, которые стоит затронуть в данной работе, практически совпадали с лучшими пенитенциарными идеями А.Н. Радищева и Ф.В. Ушакова (проф. Г.С. Фельдштейн называет И.В. Лопухина стойким и искренним проводником идей Наказа Екатерины II в русскую жизнь).
Как отмечает И.В. Лопухин, в уголовном праве должна господствовать позиция «nullum crimen sine poena, nulla poena sine lege». При этом, уголовный суд должен действовать так, чтобы и преступление не осталось без наказания, и «наказание… сколько можно не нарушая законов, было умеренно и общественной пользе соответственно»[167].
Основная задача наказания, по мысли И.В. Лопухина, выражалась не только в гуманности (которая была направлена на некоторое облегчение достижения целей наказания). Ученый пишет: «Я думаю, что предмет наказаний должен быть исправление наказуемых и удержание от преступлений»[168]. И.В. Лопухин отстаивал позицию, что жестокость в наказании – «плод злобного презрения человечества и одно всегда бесполезное тиранство»[169]. Наказание, отмечал ученый, должно быть направлено на исправление осужденного. Поэтому пожизненное лишение свободы не всегда является применимым.
Мера наказания должна соответствовать степени развращенности преступника, то есть при характеристике совершенного преступления нужно учитывать мотивы совершения преступления и особенности личности преступника.
При назначении наказания следует уделять особое внимание зависимости мотивов правонарушителя от индивидуализации наказаний, которая раскрывается у И.В. Лопухина наиболее полно [170].
И. В. Лопухин отрицательно относится к высшей мере наказания – смертной казни, так как считает, что данный вид наказания совершенно не допустим («она… бесполезна»). По мнению ученого, гораздо лучше назначать «тяжкие наказания», которые позволяют не только исправлять осужденного, но и приносить явную выгоду государству и обществу[171].
Еще один современник А.Н. Радищева, Ф.В. Ушакова и И.В. Лопухинакн. М.М. Щербатов – более подробно осветил проблему применения наказаний, а также вопросы уголовной практики в стране.
М.М. Щербатов считал, что в России, на основе исторических, политических и территориальных (большая площадь страны) особенностей, законы должны быть гораздо строже[172]. Карательные меры при этом должны оцениваться не по общему масштабу, а с позиции русских условий. Поэтому смертная казнь необходима. В своей работе М.М. Щербатов несколько критикует гуманистические воззрения Ч. Беккария. Он задает риторический вопрос, который и до сего дня не потерял своей актуальности: достоин ли отцеубийца, разбойник, который обагрен кровью, достоин ли милосердия? Князь, задавая вышеуказанный вопрос, отвечает на него отрицательно[173].
М. М. Щербатов выделяет несколько категорий преступников, к которым смертная казнь должна быть применена без всякого прощения. К таким категориям он относит богохульников, а также предателей Отечества[174].
Однако М.М. Щербатов не останавливается только на высшей мере наказания, но и дает классификацию иных мер уголовного воздействия. Такими мерами являются телесные наказания. В работах М.М. Щербатова можно проследить интересную мысль: применение телесных наказаний возможно только в отношении низших сословий, князь протестует против применения данных мер к дворянскому сословию.
Просвещенное правление Екатерины II несколько идеализировало гуманистическое направление в пенитенциарных учениях второй половины XVIII в. Свидетельством этому является тот факт, что М.М. Щербатов составил проект утопического государства, в котором проявлялись его идеи об устройстве идеального не только государственного и общественного строя, но и уголовно-правового уклада жизни. Местом построения идеального общества должна была стать земля Офирская, в которой законы (тут мысль М.М. Щербатова пересекается с мыслью Екатерины II) будут составляться только для пользы общества. Само общество и государство должно базироваться не только на санкциях, которые указаны в законе, но и на предупреждении преступлений, достигаемом только тщательным и правильным воспитанием. Наказания следует назначать и исполнять не в едином ключе для каждого: назначение наказания зависит от множества дополнительных условий. Если же лицо исправилось, то и наказание может быть уменьшено.
Сами наказания представляются М.М. Щербатову в виде обязательного тюремного заключения, которое сопровождается работами, в лестнице наказаний можно также отметить смертную казнь[175].
3. Идея наказания в воззрениях Екатерины II (Наказ, Проект Уголовного уложения, Проект Устава о тюрьмах)
Екатерина II, вступив на престол в 1762 г., обоснованно посчитала, что российская пенитенциарная система имеет множество существенных недостатков, в том числе устарелость правовых норм, а также неудовлетворительное состояние мест лишения свободы [176]. Ситуация в учреждениях, исполняющих наказание, на тот период времени, была сложной: во-первых, пенитенциарные учреждения были переполнены (историк В. О. Ключевский, ссылаясь на статистические данные, приводимые Екатериной, пишет, что тюрьмах к 1762 г., несмотря на освобождение до 17 тысяч человек во время правления Елизаветы, оставалось до 8 тысяч подданных)[177]; во-вторых, содержание арестантов оставляло желать лучшего (как следует, например, из официальных отчетов 1767 г. по тюрьмам Московского магистрата, лица, находящиеся в учреждении, содержались «до невозможности плохо», в казармах «теснота превеликая, крыши ветхи…, продовольствие арестантов не обеспечено»[178]; подданные умирали без исповеди и причастия, так как «настояние правительства перед духовенством о посещении их оставались без последствий, так как духовенство, поддерживаемое синодом, требовало жалованья, а дать его было не из чего»[179]. Наличие очевидных недостатков отечественной системы исполнения наказаний подчеркивалась некоторыми зарубежными исследователями: так, например, пенитенцианарист Кокс, анализируя содержание осужденных, обоснованно указывал на проблемы как уголовно-процессуального характера (чрезвычайную медлительность следствия и суда, что приводило к ситуации, когда некоторые арестанты находились в «русских тюрьмах» по три года, ожидая своей участия), так и организационным моментам исполнения наказаний (медицинская помощь больным арестантам «была поставлена очень слабо», заболевшие и здоровые продолжали оставаться в одном помещении. Только заразных переселяли в Москве в специальный барак)[180].
Основным программным документом провозглашенной внутренней и внешней политики, своеобразным базисом для деятельности созванной Уложенной Комиссии стал Наказ, составленный Екатериной II[181]. Наказ состоял из 22 глав, которые были разделены на 655 статей. В главах VIII и X Наказа, в частности, и были обозначены основные положения уголовной и уголовно-исполнительной политики Российского государства во второй половине XVIII в.[182]
Данный документ был составлен как на основе зарубежных (материал в основном был взят из трудов Ш. Монтескье, Ч. Беккариа, Й.Х. Готтлоба фон Юсти, Бильфельда и других), так и отечественных источников (например, отдельные положения Екатерина II с успехом заимствовала у С.Е. Десницкого)[183]. В силу этого Наказ можно рассматривать в том числе и как источник пенитенциарных идей Западной Европы второй половины XVIII в. Правда, императрица все-таки редактировала мысли ученых, изменяла их, подводила под свои собственные приоритеты. В.О. Ключевский отмечал, что Екатерина сама не преувеличивала, даже умаляла участие своего авторства в «Наказе». Отправляя Фридриху II немецкий перевод своего труда, она писала: «Вы увидите, что я, как ворона в басне, нарядилась в павлиньи перья; в этом сочинении мне принадлежит лишь расположение материала, да кое-где одна строчка, одно слово»[184]. В письме к Д’Аламберу императрица справедливо указывала на то, что при написании Наказа «обобрала» Монтескье на пользу своего государства.
В отечественной и зарубежной историографии проблема соотношения заимствований Екатерины II в Наказе из документов Монтескье и самостоятельной работы является одним из важнейших вопросов. Так, например, П.К. Щебальский считает, что основа документа была заимствована у Монтескье, но Екатерина не во всем следовала за ним, просвещенная императрица все-таки производила отбор того, что планировалось заимствовать. Р.Ю. Виппер, А. Лютш отмечают в документе некоторые собственные идеи императрицы или интерпретацию воззрений Ш.Л. Монтескье. В это же время Чечулин отмечает, что у Екатерины в Наказе 294 статьи (которые, кстати, анализируются исследователем) имеют заимствования в той или и ной мере. «Выражая свое несогласие с позицией Щебальского, Чечулин утверждает, что единственным разногласием у Екатерины с Монтескье является то, что она называет монархическим правление, которое Монтескье отнес бы к деспотическому. Однако исследователь считает это естественным и необходимым, отказываясь видеть в этом весомое отличие»[185].
Считаем необходимым указать следующую позицию: в Наказе, часть которого несомненно была заимствована из других источников, содержится некоторая часть статей, написанных самой императрицей. Кроме того, Екатерина осуществляла очевидный отбор идей зарубежных авторов, подводила написанное ими под собственные приоритеты и воззрения. Кроме того, очевидно, что она вносила в Наказ и свои собственные идеи и предложения. На последнее, кстати, обращал внимание Г. С. Фельдштейн в своем фундаментальном труде «Главные течения в истории науки уголовного права»[186].
При всех своих недостатках Наказ обладает серьезной политикоюридической силой. В документе содержались правила составления нормативного материала, его систематизации, очевидно предназначавшиеся для членов Уложенной комиссии, но представляющий определенный интерес и для современного исследователя. В ст. 448 Наказа Екатерина предъявляла следующие требования к законам: они должны быть написаны словами, «вразумительными для всех», коротко, «чего ради без сомнения надлежит, где нужда потребует, прибавить изъяснения или толкования для судящих, чтоб могли легко видеть и понимать как силу, так и употребление закона»[187]. Если законодатель желает представить причину, которая побудила его к изданию данных законов, «то должно, чтобы причина та была сего достойна». «Законы не должны быть тонкостями», так как они написаны как для людей «посредственного разума», так и для «остроумных»: в них должна содержаться «не наука, предписывающая правила человеческому уму, но простое и правое рассуждение отца, о чадах и домашних своих пекущегося» (ст. 452)[188]. Само законодательство, отмечала императрица, должно строиться на основе соблюдения требований нравственности и морали (в законах «видно было» чистосердечие, в тексте – великая добродетель и «незлобие» – ст. 453)[189]. К слогу законов представлялись следующие требования: он должен быть краток, прост, выражение прямое (его «всегда лучше можно разуметь» – ст. 454)[190]. «Неопределенными речами законов писать не должно». Витиеватость фраз, пышность выражений не всегда является хорошим показателем («Надлежит убегать выражений витиеватых, гордых или пышных и не прибавлять в составлении закона ни одного слова лишнего, чтоб легко можно было понять вещь, законом установляемую» – ст. 459)[191]. Вышеуказанным требованиям, считала императрица, соответствует Уложение Алексея Михайловича (ст. 457): в данном нормативном правовом акте слог «по большей части ясен, прост и краток». Его слушаешь с удовольствием, никто из воспринимающих закон, обоснованно отмечала Екатерина, «не ошибется в разумении того, что слышит»[192].
Кроме того, в Наказе заключены основные положения по государственному устройству, деятельности пенитенциарных учреждений, судопроизводства, расследования по уголовным делам и др. В рамках нашего исследования рассмотрим идеи императрицы в логической последовательности.
Лучшей формой правления Екатерина II видит самодержавную монархию («Государь есть самодержавный; ибо никакая другая, как только соединенная в его особе, власть не может действовать сходно с пространством толь великого государства», «Государь есть источник всякой государственной и гражданской власти» – ст. 9)[193]. При этом всякое другое правление для России, по мысли императрицы, «было бы вредно, но и в конец разорительно».
Подводя итог вопросу о форме правления, Екатерина II отмечает в ст. 15, что именно самодержавное правление «намерение и конец» является славой государя, самого государства и граждан[194]. В. О. Ключевский писал по этому поводу, что «самодержавная власть [у Екатерины II – М.С.] получала новый облик, становилась чем-то вроде лично-конституционного абсолютизма»[195]. Мало ввести полезный закон, надо к введению законов соответствующим образом «умы людские к тому приуготовить» (ст. 58)[196].
Законы не должны быть чересчур жестокими. «Несчастливо правление, в котором принуждены устанавливать жестокие законы», – подчеркивает Екатерина II.
Что касается проблемных вопросов назначения и исполнения наказаний за совершенное преступление, то здесь императрица в полной мере представала гуманной правительницей.
Именно в Наказе были обозначены цели карательной политики в государстве: во-первых, виновному следует запретить в дальнейшем вредить обществу и государству; во-вторых, всех преступников в государстве должно не определять в одно исправительное учреждение («Не должно сажать в одно место: 1) вероятно обвиняемого в преступлении; 2) обвиненного во оном и 3) осужденного. Обвиняемый держится только под стражею, а другие два – в тюрьме; но тюрьма сия одному из них будет только часть наказания, а другому самое наказание» – ст. 171[197]); в-третьих, необходимо предупреждать преступления среди граждан («Гораздо лучше предупреждать преступления, нежели наказывать» – ст. 240[198]). «Самое надежнейшее обуздание от преступлений есть не строгость наказания, но когда люди подлинно знают, что преступающий законы непременно будет наказан», – писала императрица (ст. 222)[199]. И с этим утверждением можно и должно согласиться, т. к. именно неотвратимость наказания для любых слоев населения (и для элиты, и для среднего класса) является основным сдерживающим фактором на пути совершения преступлений.
«Преступления не столь часты будут, чем большее число людей Уложение читать и разуметь станут. И для того предписать надлежит, чтобы во всех школах учили детей грамоте попеременно из церковных книг и из тех книг, кои законодательство содержат» (ст. 158)[200]. Кроме того, «все наказания, которыми тело человеческое изуродовать можно, должно отменить», – отмечала Екатерина (ст. 96)[201].
Все наказания императрица делила на те, которые отражаются на душе человека, а также на те, которые отражаются на теле его. В Наказе проводилась необходимость дифференциации наказания для разных преступлений: «Весьма худо наказывать разбойника, который грабит на больших дорогах, равным образом как и того, который не только грабит, но и до смерти убивает. Всяк явно видит, что для безопасности общенародной надлежало бы положить какое различие в их наказании» (ст. 94)[202].
Императрица представляла свою систему наказаний. Остановимся на некоторых:
• смертная казнь – применяется в отдельных случаях (например, как указывается в ст. 79, «Гражданин бывает достоин смерти, когда он нарушил безопасность даже до того, что отнял у кого жизнь или предпринял отнять. Смертная казнь есть некоторое лекарство больного общества»[203];
• тюремное заключение (Про тюрьму сказано в статье, посвященной преступлению – тайному провозу товара[204]: «Сие преступление начало свое взяло из самого закона: ибо чем больше пошлины и чем больше получается прибытка от тайно провозимых товаров, следовательно, тем сильнее бывает искушение, которое еще вяще умножается удобностию оное исполнить, когда окружность заставами стрегомая есть великого пространства и когда товар, запрещенный или обложенный пошлинами, есть мал количеством. Утрата запрещенных товаров и тех, которые с ними вместе везут, есть весьма правосудна. Такое представление заслуживает важные наказания, как то суть тюрьма и лицеимство сходственное с естеством преступления. Тюрьма для тайно провозящего товары не должна быть та же, которая и для смертно-убийцы или разбойника, по большим дорогам промышляющего; и самое приличное наказание кажется быть работа виноватого, выложенная и постановленная в ту цену, которою он таможню обмануть хотел» – ст. 235[205]);
• наказания денежные (штрафы);
• изгнание («Кто мутит народное спокойство, кто не повинуется законам, кто нарушает сии способы, которыми люди соединены в общества и взаимно друг друга защищают; тот должен из общества быть исключен, то есть: стать извергом» – ст. 214)[206];
• Наказание, объявляющее человека бесчестным (данное наказание, считала Екатерина II, «есть знак всенародного о нем худого мнения, которое лишает гражданина почтения и доверенности, обществом ему прежде оказанной, и которое его извергает из братства, хранимого между членами того же государства. Бесчестие, законами налагаемое, должно быть то же самое, которое происходит из всесветного нравоучения; ибо когда действия, называемые нравоучителями средние, объявятся в законах бесчестными, то воспоследует сие неустройство, что действия, долженствующие для пользы общества почитаться бесчестными, перестанут вскоре признаваемы быть за такие» – ст. 216 [207]);
• другие виды наказаний.
Некоторые авторы указывают на то, что Екатерина «запретила пытки и потребовала соблюдать принцип соразмерности наказания совершенному преступлению». Для этого Екатерина представила классификацию по роду преступлений, выделив четыре типа: 1. Против закона или веры, 2. Против нравов, 3. Против тишины и спокойствия, 4. Против безопасности граждан. Основываясь на вышеизложенной классификации, представляется возможным указать следующую систему наказаний: «За преступления первого типа предлагалось изгнание из храмов, удаление из своих сообществ. По второму – исправительные наказания, для укрощения «дерзости обоего пола», – штрафы, лишение общественных выгод, бесчестие, изгнание из общества. Наказания за преступления третьего типа, по мысли императрицы, должны были заключаться в исправлении и «в других наказаниях, которые отрезвляют беспокойные умы и обращают их к порядку». По четвертому типу предполагалась смертная казнь. Таким образом, по трем типам из четырех проектировалось применение исправительных наказаний, к которым Екатерина II, бесспорно, относила и тюремное заключение»[208].
Таким образом, подводя определенный итог исследованию вопросов наказания, Екатерина внесла абсолютно новую мысль для своего времени – наказание должно зависеть от общественной опасности деяния. При этом наказания за намерения быть не должно («законы… не могут наказывать намерение»).
Екатерина выводила формы вины в уголовном праве: обман, тяжкую погрешность, легкую погрешность, беспримесную невинность (ст. 237)[209]. Вместе с субъективной стороной преступления, императрица обращала свое внимание и на объективную сторону – в основе преступления должно быть действие, различаемое на то, которое было исполнено, и на то, которое исполнено не было (фактически – «покушение на преступление» и «совершенное преступление» – ст. 201)[210]. Независимо от преступлений, отмечала Екатерина, наказание не должно применяться только в качестве устрашающего средства. Именно такие наказания являются бессмысленными (т. к. смысл наказания заключается не в том, «чтобы мучить тварь чувствами одаренную» – ст. 205[211]) и бесполезными («страны и времена, в которых казни были самые лютейшие в употреблении, суть те, в которых создавались беззакония самые бесчеловечные» – ст. 206[212]).
При этом за любое преступление должно быть соответствующее наказание, преступник должен понести определенную долю страданий, заложенную в назначенном наказании. Эти страдания должны быть больше тех выгод, которые извлекаются преступником из совершенного преступления.
Преступника следует возвращать на путь истинный не только наказанием, но и другими способами: «Можно и тут сыскать способы возвратить заблудшие умы на путь правый: правилами закона Божия, любомудрия и нравоучения, выбранными и соображенными с сими умоначертаниями; уравненным смешением наказаний и награждений; беспогрешным употреблением пристойных правил честности, наказанием, состоящим в стыде, непрерывным продолжением благополучия и сладкого спокойствия. А если бы была опасность, что умы, приобыкшие ничем не укрощаться иным, кроме свирепого наказания, не могут быть усмирены наказанием кротким; тут бы надлежало поступать (внимайте прилежно сие, как правило, опытами засвидетельствованное в тех случаях, где умы испорчены употреблением весьма жестоких наказаний) образом скрытным и нечувствительным; и в случаях особливых излияния милости неотчужденных налагать за преступления казнь умеренную до тех пор, покамест бы можно достигнуть того, чтоб и во всех случаях оную умерить» (ст. 93)[213].
Кроме того, говоря о гуманном отношении к заключенным, в «Наказе» декларировалось следующее: «… самое надежное, но и самое труднейшее средство сделать людей (в том числе и заключенных. – авт.) лучшими есть приведение в совершенство воспитания» (ст. 248)[214].
Следует отметить и некоторые положения Екатерины II по процессуальным вопросам. В Наказе 1767 г. устанавливалось, что «в самодержавном государстве отправление правосудия, от приговоров которого не только жизнь и имение, но и честь зависит, многотрудных требует испытаний» (ст. 102)[215]. Законы, которые осуждают человека по «выслушании» только одного свидетеля, по мысли императрицы, «суть пагубны вольности». Екатерина требовала наличия не менее двух свидетелей, «ибо свидетель один, утверждающий дело, и ответчик, отрицающийся от того, составляют две равные части; ради того должно быть еще третьей – для опровержения ответчика, если не будет кроме того других неоспоримых доказательств, или общая ссылка на одного» (ст. 120)[216]. Выслушивание двух свидетеля считается «довольным к наказанию всех преступлений» (ст. 121).
Конец ознакомительного фрагмента.