Презумпция лжи. Книга 1. Макиавеллизм в орвеллианском мире (А. В. Багаев, 2016)

Такие (не)простые стереотипы

ЗАБЛУЖДЕНИЕ всегда подстерегает нас и грозит каждому, кто возьмётся читать, слушать или формулировать сам любое рассуждение, построенное по принципу «чужой факт/аргумент/вывод – свой факт/контраргумент/вывод». Это – аксиома. Причём заблуждение не может быть хорошим – и это, наверное, тоже аксиома. Потому-то в жизни вообще, для тех случаев, когда любое заблуждение становится особенно нежелательным, мы и придумали иметь судей. Тех, кто одинаково внимательно и одинаково беспристрастно выслушает обе стороны и потом, взвесив все аргументы обвинения и защиты, примет ясное и недвусмысленное решение.

Называется это у нас – справедливый суд. Потому что только таким путём есть шанс сначала действительно разобраться в предмете спора и потом уж, на основании выясненного, вынести справедливое решение. Но вот в обычной нашей нормальной жизни, при любом чтении, слушании или высказывании о спорных – и уж тем более о «бесспорных» – предметах, когда мы как раз и выносим свои суждения и должны бы потому раз за разом выбирать справедливый и честный судейский подход к делу, такое добросовестное отношение случается совсем нечасто. Если вообще случается: всем некогда, у всех своя нетерпящая отлагательств жизнь.

Есть, однако, помимо судей, как минимум ещё одна профессия, представители которой, как и судьи, вынуждены по должности, чтобы правильно исполнять свои обязанности, с одинаковым вниманием слушать аргументы всех сторон – и невинных чистых дев, и самых отпетых негодяев; и при этом знать и понимать суть, содержание и даже сам специфический язык спора. Это – мои коллеги по ремеслу, переводчики.

Причём переводчик-синхронист в этом смысле находится в положении куда как более сложном, нежели судья. Он не может в процессе «суда» (перевода) объявить перерыв и удалиться в свою комнату, чтобы свериться с толстыми томами кодексов и уложений (то есть со словарями и справочниками). Не может подозвать к себе прокурора и адвоката и шёпотом с ними посоветоваться (то есть воспользоваться чужой подсказкой). Любую деталь обсуждаемого предмета-вопроса, любой термин и словечко, любое выраженьице, независимо от того, исходят они от «защиты» или от «обвинения», нравятся они ему лично или нет – все их он должен и может «вытащить» только из одного доступного ему универсального справочника – из собственной головы.

И потому серьёзный профессионал-синхронист всё время, свободное от перевода как такового, вынужден проводить в чтении. Периодики. Спецлитературы. Программ партий. Энциклопедий. Потому что он всегда, повторяю, должен знать предмет не хуже, чем его знают спорщики – и обвинители, и защитники; о чём бы ни взялись они рядиться, будь то библейские древности или кредитные риски на межбанковском рынке репо.

В силу данного обстоятельства у всех нас синхронистов вырабатывается с годами профессиональная привычка, постепенно и незаметно становящаяся второй натурой: без устали читать, чтобы знать «не хуже», и в погоне за этим знанием одинаково упорно искать, находить и слушать аргументы и «защиты», и «обвинения». Потому что в первую и главную очередь важно – знать правильно, или иначе – справедливо, как судья; почитывание же и пописывание исходя из личных эстетических или, скажем, политических пристрастий и антипатий – это когда-нибудь потом, на досуге, в кругу семьи и друзей, коли проснётся и вознамерится поболтать дремлющий внутри каждого из нас филозоф.

В СЛУЧАЕ же с письменным переводом аналогия с трудом судьи несколько иная.

Всякий судья выслушивает каждое новое дело дважды: сначала как бы с глазу на глаз, знакомясь с ним в тиши своего кабинета, и уже потом прилюдно – в зале заседаний. Примерно так же двигается работа и при письменном переводе.

Ведь серьёзный профессиональный перевод начинается не в тот момент, когда переводчик приступает к переложению первой иноязычной фразы на свой язык, а несколько раньше. Сначала, ещё и не берясь даже за перо, переводчик просто читает текст в оригинале, от начала до конца. И тоже два раза.

Первый раз – именно обыкновенно читает, как любой читатель. Только гораздо внимательнее. Потому что его задача при чтении – не просто интуитивно воспринять, а ещё и обязательно рационально вникнуть во все смыслы текста: и в общую глобальную мысль, ради которой написана книга (или повесть, статья, заметка), и в значение каждого отдельного соображения, из сочетания которых в конце концов сложится глобальная авторская мысль.

Что-то похожее проделывают шахматисты, когда разбирают и изучают чужую партию – ход за ходом – вникают в её стратегию и тактику, и потом играют её до какого-то предела, не задумываясь, уже как свою собственную. Не сомневаюсь потому, что любой писатель может только мечтать, чтобы все его читатели были, как письменные переводчики; ведь внимательнее, чем они (мы), слово на бумаге не читает никто.

Вторая читка всё того же текста имеет целью проверить с привлечением всех известных и доступных справочников и источников правильность своего понимания и всего предмета в целом, и всех вызывающих хоть малейшее сомнение слов и фразеологизмов, специальных терминов и имён собственных, событий и мест их происшествия. Всё это переводчик дотошно разбирает «по всему фронту», выясняя правильность собственного знания и, конечно, его пополняя.

Только после этого он и берётся за перо, чтобы, как и судья, разобравшись досконально в деле, вынести теперь свой справедливый прилюдный приговор.

РАССКАЗАЛ я об этих тонкостях, чтобы подчеркнуть: все упомянутые правила перевода в равной мере применимы и к переводу традиционному, и к «переводу» с русского на русский. К любому, короче, пересказу на понятном языке, который будет читать или слушать доверчивая аудитория: будь то задорная заметка в заводской многотиражке, гневная прокламация на площади или занудный нечитабельный трактат из области политической философии.

И это пока ещё ни о каких чреватых заблуждениями трудностях перевода разговор не шёл. Это ещё пока было просто напоминание о прилежании, без которого нет и не может быть профессионализма и в том, и в другом переводе. А трудности начинаются вот когда:

Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился….

Эту знаменитую, вызывающую у меня профессиональный восторг фразу мне как-то пришлось переводить на французский язык. И в ней-то я как раз столкнулся с трудностью. С настоящей. Кто ещё не догадался: речь – о портянке (хотя и Ромуальдыч, привычно оборачивающий ноги грязными тряпками, тоже казус хитрый).

Дело в том, что нынешним носителям французского языка этот предмет гардероба не известен. Вообще не известен – как явление Природы. И что тут тогда делать?

Вставлять описательную формулу? Но тогда нарушится чудесный поэтический ритм фразы. Писать, что состарившийся отпрыск некоего Ромуальда судорожно задёргался от духана собственных носков (предмета гардероба вполне общеизвестного)? Дословный смысл всего высказывания – не нарушится, это правда. Но зато нарушится, как бы это сказать… восприятие цивилизационного контекста, что ли.

Потому что ведь для любого русскоязычного портянка – это не просто предмет гардероба. Таким предметом она для нас является только на первом, дословном и утилитарном уровне понимания нашего языка. А на более высоком, мироощущенческом уровне языкового восприятия, портянка для нас – стереотип, то есть символ, через который нам открывается целый образ жизни. В данном случае – нищего старика-плебея, отец которого носил когда-то очень патрицианское имя Ромуальд, да то ли то был амбициозный, ничем не оправданный выпендрёж большого деревенского оригинала, то ли и впрямь было когда-то в семье аристократическое процветание, да всё вышло.

Так что образ очень нам понятный и весьма богатый нюансами, классический стереотип не простого дословного, а сложного мироощущенческого уровня. Перевести который точно и полно на другой, «беспортяночный» язык, не знающий к тому же фамильярных форм отчества и правил их применения в нашем народном обиходе, можно только с комментарием переводчика, со сноской. Любой другой вариант будет с какой-то потерей, с тем или иным искажением или даже усечением всего смыслового комплекса оригинала.

Ну и вот теперь, понимая, что даже распростецкая портянка – как заправский лапоть – на самом деле совсем не так проста, когда речь идёт о самовыражении и правильном понимании целой нации, можно начинать конкретный разговор о заблуждениях более серьёзных и печальных, в которых могут оказаться – и оказываются – переводчики (в кавычках и без), а вслед за ними и все их доверчивые читатели и слушатели, когда имеют дело с этими (не-)простыми стереотипами второго, мироощущенческого уровня.

Ответственность, от которой не избавляет незнание

ТОЛЬКО сначала отвлекусь на минутку и перенесусь в прошлое, в Бельгию, на поля неподалёку от города Ватерлоо, и пусть на дворе будет 18 июня 1815 года, пятый час пополудни.

Потому что в этот самый час генерал Фридрих фон Бюлов вывел на поле боя первый из прусских корпусов фельдмаршала Гебхарда Леберехта фон Блюхера, князя Вальштадского. И потому что до этого момента исход сражения не то что не был ясен, а вообще даже всё шло к тому, что гений Бонапарта в который раз одолеет противника. Потому что, наконец, именно в этот час решилась теперь уже окончательно судьба мятежного императора.

Дело в том, что Наполеон накануне отрядил тридцатитысячный отряд маршала Груши с заданием перехватить пруссаков, но Блюхер совершил успешный быстрый манёвр, бо́льшая часть его корпусов успела проскочить до подхода замешкавшегося Груши, и – генералы Блюхера появились на поле боя со свежими войсками в самый критический момент. В результате Наполеон проиграл не просто сражение – всю свою эпоху.

Ну и вот попробуй теперь, читатель, пофантазировать и представить себе, что ты – простой строевой офицер в том роковым образом опоздавшем заградительном отряде. Что ты – ветеран наполеоновских войн, в своём императоре души не чающий и жизнь за него готовый отдать без малейшего колебания. И что через несколько дней после сражения стало известно: Груши – не замешкался. Груши ваш отряд «притормозил» совершенно сознательно. Потому что Груши – предал Наполеона. И получилось, что все вы, весь отряд, сами того не ведая и уж точно не желая, стали соучастниками самой подлейшей мерзости, какую только можете себе вообразить.

Вот какие вас охватят чувства в такой ситуации?

После Цусимы наши молодые флотские офицеры – абсолютно ни в чём не виноватые – стрелялись, будучи не в силах вынести позора. Какого именно позора – не знаю, это только они сами знали. Может – позора поражения в бою. Может – позора для Отечества. Может – какого-то ещё. Важно, однако, в моём рассуждении не точное установление причины, а то, что даже будучи лично абсолютно ни в чём не виноватым, в некоторых ситуациях ответственности всё равно не избежать. Если, конечно, ты человек чести.

Да простит мне маршал Груши эту дурацкую фантазию. Он в реальной жизни никогда никого в бою не предавал. В битве при Нови, прикрывая отступление разбитых Суворовым французов, получил четырнадцать – четырнадцать! – ранений. При Ватерлоо до самого конца честно исполнял все приказы своего императора. Когда главное дело уже кончилось, и Наполеон бежал – Груши, не зная об этом, ещё несколько часов добивал прусский арьергард у Вавра. И добил, и увёл свой отряд в целости и сохранности в намюрскую крепость. А затем – собрал остатки разбитой армии, совершил организованный марш и занял оборонительную позицию перед Парижем. Хотя это и не могло уже ничего изменить.

Смысл этого аллегорически-романтического отступления был вот в чём. Во всех моих последующих рассказах не будет поиска лично виноватых – хотя бы потому, что их почти и нет (правда, в масштабах всего Человечества). Но мне тем не менее не хотелось бы, чтобы из-за этого сложилось впечатление, что, коли очевидно виноватых среди нас нет, то никто ни за что и не несёт ответственности. Потому что, как я только что попытался аллегорически продемонстрировать, ответственность есть всегда. Другое дело – осознаёшь ли ты её, какова мера твоих ума, профессионализма и чести.

На основе этого понимания и построен мой первый рассказ, который не только по всем своим внешним признакам, но и по сути – абсолютно макиавеллианский.

ВОТ как среднестатистический читатель это определение – макиавеллианский – понимает? Как, вообще, все мы его обычно понимаем в целях и того, и другого перевода (иначе говоря, в процессе усвоения мысли)?

Ответ напрашивается сам собой, причём на любом языке во всём сегодняшнем образованном мире: это что-то коварное, что-то от нас скрытое, что-то явно не в наших интересах. Какой-то неблагожелательный происк какой-то злой силы, исповедующей один главный принцип: цель оправдывает средства, и для её достижения все они хороши.

Почти аксиома. Но если есть хоть малейшее сомнение, жёсткие правила перевода безоговорочно требуют проверки.

Поэтому беру словарь и смотрю, каково вполне устоявшееся, нормативное значение этого слова. Например, статья из английского толкового словаря после двух обычных притяжательных значений приводит ещё и третье:

Макиавеллианский… 3. Отличающийся особой или беззастенчивой хитростью, лживостью или неискренностью (Random House Unabridged Dictionary).

Дальше ради достижения наибольшей правдоподобности затеянного эксперимента обращаюсь к самому доступному в мире и потому самому пользуемому на сегодня источнику справочной информации: просматриваю, что на сей счёт пишет «Википедия».

В русскоязычной статье о Макиавелли сказано:

Исторически его принято изображать тонким циником, считающим, что в основе политического поведения лежат выгода и сила… Впрочем, такие представления скорее следует отнести к исторически сформировавшемуся имиджу Макиавелли, чем к объективной реальности.

Во франко-язычной статье уже даже звучат страстные нотки, а аргумент всё тот же, но более обоснован:

Изначально, в благородном смысле макиавеллизм относится к концепциям Никколо́[4] Макиавелли, изложенным в его политических произведениях. При таком его понимании «макиавеллизм – это попытка выставить на всеобщее обозрение лицемерие общественной комедии, выявить те чувства, которые на самом деле подвигают людей на те или иные поступки, очертить истинные конфликты, образующие ткань исторической поступи, и изложить лишённый каких бы то ни было иллюзий взгляд на то, что же такое есть в реальности общество.»[5]

А в англоязычной статье и вовсе заявлено прямо и недвусмысленно:

В современном языке определение макиавеллианский используется с уничижительным, негативным смыслом, но такое его приложение ошибочно…[6]

И что же получается? Заблуждение?

РАЗОБРАТЬСЯ, откуда и почему возник такой дуализм во вроде бы нормативном толковании («переводе») давно привычного и понятного «макиавеллизма», на самом деле не так уж и сложно.

Прежде всего надо вспомнить, что в своей главной, фундаментальной работе «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» Макиавелли написал вот такие довольно знаменитые строки[7]:

Книга I, Глава XII. О том, сколь важно считаться с религией и как, пренебрегая этим, по вине римской Церкви Италия пришла в полный упадок

Государи или республики, желающие остаться неразвращенными, должны прежде всего уберечь от порчи обряды своей религии и непрестанно поддерживать к ним благоговение, ибо не может быть более очевидного признака гибели страны, нежели явное пренебрежение божественным культом. …

Если бы князья христианской республики сохраняли религию в соответствии с предписаниями, установленными ее основателем, то христианские государства и республики были бы гораздо целостнее и намного счастливее, чем они оказались в наше время. … Тот, кто рассмотрит основы нашей религии и посмотрит, насколько отличны ее нынешние обычаи от стародавних, первоначальных, придет к выводу, что она, несомненно, близка либо к своей гибели, либо к мучительным испытаниям.

…дурные примеры папской курии лишили нашу страну всякого благочестия и всякой религии, что повлекло за собой бесчисленные неудобства и бесконечные беспорядки… мы, итальянцы, обязаны Церкви и священникам прежде всего тем, что остались без религии и погрязли во зле.

В этом рассуждении Макиавелли нужно для наших целей отметить, как главное, вот что: он в желательной с его точки зрения системе государственного устройства не осуждал и не отрицал религию. Наоборот, он развёрнуто и определённо указал на её крайнюю важность и потому обязательную необходимость. Но при этом недвусмысленно подразумевал подчинённость Церкви – т. е. культового административного учреждения – светским князьям (правителям государств).

А ведь практически во всей тогдашней – католической – Европе руководителем всего и вся считался и на практике являлся верховный церковный чиновник, папа римский. И потому этот Макиавеллиев тезис означал прямой вызов существовавшему повсеместно устройству государственной жизни. Всего несколько сухих и бесстрастных абзацев – но в них фактически изложены идейные основания, на которых тогда могла бы быть осуществлена форменная революция во всех европейских государствах.

ТЕПЕРЬ читаем коротенький отрывок из прекрасного очерка, который посвятил Макиавелли известный английский публицист и историк первой половины девятнадцатого века Томас Маколей:

Нет никаких оснований считать, что окружавшие его люди находили его произведения шокирующими или нелепыми. Напротив, сохранилось более, чем достаточно, доказательств того, что и к нему, и к его работам современники относились с большим уважением. Его книги были опубликованы под патронажем самого папы Климента VII, а неподабающим для христианина чтением их объявили только поколение спустя, на Тридентском соборе. Он, действительно, подвергся осуждению некоторых членов демократической партии (во Флоренции. – А.Б.), но только за то, что посвятил своего «Государя» покровителю, носившему непопулярную среди них фамилию Медичи; а вот по поводу его столь сурово с тех пор осуждённых аморальных доктрин никакого возмущения никто тогда, вроде, не выказал. Первые гневные возгласы против них зазвучали по сю сторону Альп, и в Италии их, кажется, восприняли с полным недоумением. А самым первым его гонителем был, насколько мы можем знать, кардинал Поул, наш соотечественник.

Это кажущееся противоречие – один папа издаёт труды Макиавелли, а его преемник предаёт автора анафеме, – объясняется просто.

Папа Климент VII – это Джулио Медичи, внебрачный сын одного из Медичи, племянник Лоренцо Великолепного и двоюродный брат папы Льва X. Во время, когда Макиавелли написал своего «Государя», Джулио Медичи был произведён в кардиналы (стал князем Церкви) и назначен архиепископом во Флоренцию – «столицу» дома Медичи и одновременно отчизну Макиавелли. Видимо, именно он, Джулио Медичи выступил непосредственным заказчиком «Государя», поскольку известно, что он слыл сторонником воссоединения бесконечно раздробленной в то время Италии.

Но эти его устремления наталкивались на практически непреодолимую трудность: такая политика неизбежно вступала в противоречие со стратегическими интересами папской курии, которая тогда возглавляла одно из главных государственных образований на территории нынешней Италии со столицей в Риме (называлось это гос. образование «Папская область», создано было в восьмом веке и существует по сей день, но теперь уже только в виде карликового государства Ватикан). Не один век папы отчаянно интриговали и сталкивали лбами разных местных правителей («государей»), безуспешно пытаясь подчинить себе таким образом всю страну и в любом случае – причём уже гораздо более успешно – не допустить чрезмерного усиления любого из конкурентов в ущерб своим интересам. Известно много случаев, когда они заключали военные союзы с разными европейскими монархами – против своих итальянских соперников. Именно из-за этого Макиавелли и написал, только не в заказном «Государе», а в «Рассуждениях…», в уже процитированной выше главе:

«Церковь была виновницей того, что Италия не смогла оказаться под властью одного владыки, но находилась под игом множества господ и государей. Это породило столь великую ее раздробленность и такую ее слабость, что она делалась добычей не только могущественных варваров, но всякого, кто только ни желал на нее напасть. Всем этим мы, итальянцы, обязаны Церкви, и никому иному.»

Итак – Реджинальд Поул, который, похоже, и стоял у истоков нынешнего нормативного, словарного значения «макиавеллианского». И кто он такой?

Годы его жизни: 1500–1558. Выходец из очень знатной английской семьи, по матери – Плантагенет (то есть при определённом стечении обстоятельств имел законное право претендовать на королевский трон). Закончил жизнь в должности архиепископа Кентерберийского (главы английской Церкви) и Канцлера Оксфордского университета. Однажды даже чуть не был избран очередным папой римским.

Для нас, однако, важно не столько его аристократическое величие в Англии и огромное влияние в римской Церкви, сколько то, чем он занимался в расцвете сил.

А занимался он борьбой с королём Генрихом VIII, который упразднил в Англии главенство римской Церкви. (После смерти Генриха старый порядок вещей ненадолго восстановила ревностная католичка королева Мария I, при которой кардинал Поул и стал её главным и ближайшим советником, а также архиепископом Кентерберийским. Именно с его помощью королева Мария вошла в историю под прозвищем «Кровавая» – за жестокие массовые расправы с «еретиками».) То есть при Генрихе VIII Церковь в Англии поставили именно на то место, которое ей в своих рассуждениях и отводил Макиавелли. Причём, если верить кардиналу Поулу, мысли и советы Макиавелли, может, и не лежали в основе действий короля Генриха, но какую-то важную роль в реформации английской Церкви тем не менее явно сыграли.

Потому что у короля Генриха в эпоху противостояния с папской курией главным советником, помощником и проводником его воли был некий Томас Кромвель (Оливер Кромвель ему доводился пра-правнучатым племянником). Вместе они, среди прочего, упразднили в Англии монастыри, изъяли в пользу казны всё их имущество, конфисковали церковные земли, прекратили отчисления в пользу папской курии, изгнали с государственных должностей церковных сановников и заменили их на светских служащих. Именно Томаса Кромвеля считают автором большинства Актов (законов), принятых парламентом в период реформации английской Церкви, в 1532–1539 гг. И вот он-то, как гораздо позже сообщил сам кардинал Поул (и как с тех пор принято считать), на заре реформации вроде бы дал Поулу, тогда ещё только будущему кардиналу такой вот совет:

…лучше бросить всяких мечтателей вроде Платона и прочесть вместо этого книгу находчивого итальянца, толкующего об искусстве управления вполне практически.

Но дело, похоже, обстояло не совсем так. Вот что по этому поводу написано в энциклопедии «Британника»:

По словам кардинала Поула, версию которого слишком легко приняли на веру, Кромвель к тому времени (концу 1520-х гг. – А.Б.) под впечатлением от изученного им макиавеллевского «Государя» превратился в настоящего «посланника Сатаны». Поул встречался и беседовал с Кромвелем один раз (в 1529 г. – А.Б.) и через десять лет после этой встречи, в 1539-м году написал, что Кромвель посоветовал ему тогда прочесть недавно вышедшую в Италии книгу о политике, а он со временем обнаружил, что имелся в виду «Государь» Макиавелли. Обнаружить сие Поулу и впрямь было возможно лишь через несколько лет: ведь «Государь» был впервые опубликован в 1532-м году, то есть через три года после памятной беседы Поула с Кромвелем. По некоторым имеющимся сведениям Кромвель вообще узнал о «Государе» только в 1537-м или 1539-м году……вполне вероятно, что рассказ об этом случае родился в воображении Поула, когда под впечатлением от прочитанного в 1538-м году «Государя» находился он сам, а Кромвель тогда же жестоко расправлялся с членами его семьи; ведь до тех-то пор черт макиавеллианского «посланника Сатаны» Поул в Кромвеле не находил.

Томас Кромвель и впрямь немало поспособствовал отправке на плаху чуть ли не всех близких родственников Поула, не пощадил даже его мать. Но в значительной степени виноват в их гибели был сам кардинал: ведь именно в это время он по заданию папы римского в качестве его нунция мотался по Европе между испанским императорским и французским королевским дворами и пытался сколотить общеевропейскую анти-английскую лигу; прямо как Наполеон.

Почему он столь очевидно предал свою родину? Потому что в Англии последовательно и наглядно осуществлялся на практике «проект Макиавелли»: нация объединилась под рукой одного Государя, парламент давал законы и выражал интересы знати и народа, Церковь заняла подабающее ей подчинённое место и ограничилась своим непосредственным делом; место в этом государственном устройстве нашлось всем – кроме Ватикана. Одним из главных чиновников – «членом ЦК» – которого как раз и являлся Поул. То есть под угрозой оказались перспективы в том числе и его личных карьеры и власти, а то и вовсе даже трудоустройства.

Так что вполне закономерно, что о самом Макиавелли и о его рассуждениях папский нунций, князь Церкви Реджинальд Поул высказался следующим образом:

Я нахожу, что сия книга написана врагом рода человеческого. В ней растолкованы все возможные способы, коими могут быть уничтожены религия, справедливость и всякая склонность к добродетели.

УТОЧНИМ. Макиавелли сказал (в «Рассуждениях…»; курсив мой):

…ибо там, где существует религия, предполагается всякое благо, там же, где ее нет, надо ждать обратного.

И ещё он сказал:

Государи или республики… должны прежде всего уберечь от порчи обряды своей религии и непрестанно поддерживать к ним благоговение…

На что кардинал Поул, без тени смущения по поводу собственной какой-то просто вопиющей ввиду её очевидности лжи, ответил: у Макиавелли «растолкованы все возможные способы, коими» может быть уничтожена религия. И потому квалифицировал его, как «врага рода человеческого».

По-моему, точно так же в нашем не столь давнем российском прошлом любую персональную критику в адрес руководителей государства (Сталина, например) объявляли без обиняков злонамеренным происком против Партии и всей родной страны, и потому самого критика тут же зачисляли во «враги народа». Не вижу никаких различий в логике осуждений, с которыми выступали что былые советские партийцы, что кардинал Поул. Те твердили: «Мы говорим Ленин, подразумеваем – Партия», этот явно имеет в виду: «Он говорит Церковь, а мы подразумеваем – религия».

Потому не удивительно всё-таки, вопреки недоумевающему Маколею, что самая первая критика Макиавелли прозвучала именно «по сю сторону Альп». Ведь именно тут, по сю сторону приложили король Генрих и его советник Кромвель теорию Макиавелли на практике: в одной отдельно взятой стране лишили Церковь главенства и подчинили её Государю. Причём – буквально следом за первой публикацией макиавеллианских (в благородном смысле) политических трактатов в Италии.

И потому опять не удивительно, что при первой же представившейся официальной возможности – на Тридентском (Трентском) Соборе, открывшемся в конце 1545-го года с целью покончить с еретиками-реформаторами – римская Церковь срочно ополчилась в том числе и на столь опасного для неё подавателя вредного примера: официально предала Макиавелли анафеме, а политические трактаты его включила в только что учреждённый «Индекс запрещённых книг» (Index Librorum Prohibitorum). Причём одним из трёх легатов уже нового папы – не Климента VII – на первых заседаниях Тридентского Собора был как раз кардинал Поул.

На практике эти предупредительные меры в тогдашней католической Европе означали, что ознакомление с произведениями Макиавелли, вынесение самостоятельного суждения о нём и о его учении стали – невозможными. Не только рядовые христиане, а и подавляющее большинство тогдашних научно-образовательных центров – университеты и монастыри – отныне могли только повторять и всё больше затверждать официальную «линию партии».

При этом не будет натяжкой сказать, что в XVI веке в Европе единственным действительно массовым средством информации и потому мэйнстримом была церковь. Именно так: не с заглавной буквы, а со строчной. Церковь в каждом городском квартале, церквушка в каждой деревне. Тогда ведь в интернете не сидели и перед телевизором носом не клевали; тогда слушали проповеди.

А в них по тогдашнему закону каждый священник в меру своих способностей обязан был не излагать объективно пастве взгляды пребывавших в анафеме, не разъяснять подробно и терпеливо выдвинутые ими мироощущенческие стереотипы, а клеймить сих поганцев, проклинать их – и только; как то строжайше предписывало высокое начальство. На протяжении нескольких столетий.

РЕЗУЛЬТАТ, естественно, не заставил себя ждать.

Всего через тридцать с гаком лет после завершения Тридентского собора, в 1598 или 1599 году в Лондоне самый в ту пору славный английский драматург Кристофер Марло выпустил на сцену свою новую пьесу «Мальтийский жид». По тогдашним порядкам в начале представления зачитывалось эдакое разъяснительное вступление – чтобы рядового зрителя правильно «сориентировать». И вот в такой вступительной ориентировке к «Мальтийскому жиду» для широкой публики о главном персонаже пьесы сказано, что он – «истинно Макиавиль» (a sound Machiavil). Но поскольку персонаж самим Никколо́ Макиавелли не являлся, то, значит, на тот момент имя его в восприятии театральной публики стало уже вполне нарицательным (как у нас, например, видимо к концу XIX века, Хлестаков).

Сто́ит добавить, что «истинно Макиавиль» в пьесе Марло – подлец невероятный, творит чем дальше, тем больше и тем гнуснее злодеяния, да к тому же ещё и зовётся очень для тогдашней публики символичным именем Варавва. Из-за чего в подсознании публики должны были неизбежно сами собой расставиться знаки равенства между именем Макиавелли, самыми невероятными гнусностями и каноническим образом злодея. Сам Марло это придумал, нечаянно у него так хитро получилось, или всё-таки кто-то подсказал ему авантажный пропагандистский ход – не узнаем уже никогда.

Пьесу играли не один год, разные труппы, в том числе и королевская. И, возможно, в результате и этой психической атаки, тоже через некоторое время – если точно, то в 1665 году – выступая в английском Парламенте, Спикер Палаты общин, говоря о реакции голландцев на разумные (естественно) предложения английского короля, сказал следующее:

Однако, голландцы (коварно, тайком, гнусно? – А.Б.) порешили неправедно приобретённое сохранить силой.

В скобки и под знаком вопроса определение, квалифицирующее голландское решение, я поставил потому, что не знаю наверняка, какой именно пейоративный смысл уже вкладывали тогда в «макиавеллизм». Но зато вижу, что эволюция со времён выхода в свет «Мальтийского жида» произошла и состоялась: имя нарицательное превратилось в обычное определение и как таковое вошло в языковой обиход. Вот оно (выделено шрифтом):

But the Dutch resolved, with Machiavil, to keep by Force what they had got by Wrong….

От with Machiavil до machiavellian уже осталось совсем немного, один небольшой словообразовательный шажок. Процесс формирования стереотипа завершился примерно за 150 лет.

НУ а откуда же всё-таки противоречие, в которое вступила со словарём «википедия»? По-моему – всё дело в эволюции СМИ.

Примерно 150 лет, только теперь уже тому назад, Церковь начала необратимо и с ходом времени всё более стремительно утрачивать свою ведущую медийную роль, упускать из рук монопольный контроль над мэйнстримом. Образно говоря, Церковная Берлинская стена пала, «Индекс запрещённых книг» перестал обеспечивать искомый результат, Церковь утратила свою способность наводить на общество благоговейный ужас.

Причём сегодня её печальный «Индекс» читается, как полный перечень чуть ли не всех отныне общепризнанно великих и гениальных писателей и мыслителей христианской («западной») цивилизации. А они-то как раз макиавеллизм воспринимали исключительно в изначальном, благородном смысле: Монтескье, Дидро, Руссо, Гёте, Байрон… И как бы от имени их всех скопом – Фрэнсис Бэкон:

Мы многим обязаны Макиавелли и прочим, кто не поучает, что людям пристало делать, а пишет о том, что люди делают.

Вот и принесли реабилитированные на смену страстным, но не рациональным проклинаниям и гневным проповедям вдумчивое, массовое объективное переосмысление «макиавеллианского». И потому язык, хотя и со своим обычным отставанием, за ним последует.

Уверен, что в не таком далёком будущем в толковых словарях, в статьях о «макиавеллизме» и «макиавеллианском» перед нынешними определениями вставят оговорку: устар. Ведь вот сумели же учёные, те, что занимаются политической философией и историей права, уже давно, но, правда, без лишнего шума договориться: Никколо́ Макиавелли – основоположник и главный вдохновитель современной республиканской идеи.

ОЧЕНЬ показательно в связи с этим, что теперь, когда борьба за глобальное господство безвозвратно проиграна, Церковь больше не держит на Макиавелли зла. В посвящённой ему статье Католической энциклопедии New Advent рассказ о нём ведётся вполне доброжелательный, вдумчивый и без всяких обвинений шиворот-навыворот вроде того изначального, прозвучавшего из уст кардинала Поула.

Война отгремела, и настоящие профессионалы, как им и подабает, теперь с уважением говорят о славном и доблестно сражавшемся противнике.

А ещё, если подражать великому насмешнику Макиавелли и никогда не упускать случая ввернуть в серьёзный разговор что-нибудь весёлое, вот шутка, в которой на самом деле нет ни грана шутки, а одна только чистая правда, как оно часто в реальной жизни и бывает.

В своей только что вышедшей новой книге, в очередной раз разъясняющей массам в США очередную смену политического курса англо-американского истэблишмента, один из главных популяризаторов партийной линии в западном мэйнстриме – Томас Фридман – написал:

Чтобы действительно представить себе масштабы и сложность задачи, которую нам предстоит решить при переходе к Системе чистой энергии, лучше всего взять и, если подзабыли, перечитать Макиавелли. Мне лично в «Государе» больше всего нравится вот этот отрывок….

И это в глубоко ортодоксальных, религиозных христианских США звучит из уст ихнего специалиста агитпропа не хуже нашего былого политобозревателя Юрия Жукова. Надо представить себе, как читаешь году эдак в 1980-м только что выпущенную в Политиздате миллионным тиражом свежую книжку Юрия Жукова (это будет точный советский аналог новой книги Фридмана), а в ней:

…лучше всего взять и, если подзабыли, перечитать Черчилля. Мне лично в его «Фултонской речи» больше всего нравится….

Тем временем инструктора́ райкомов партии в большой суматохе отправляют заинтригованных лекторов общества «Знание» на спецсеминары для срочного сов. секретного ознакомления с оною речью…

Шутки шутками, а ведь в Штатах сразу следом за этим очередным эпохальным трудом Томаса «Юрия Жукова» Фридмана (с интервалом в два месяца) вышла книга уже гораздо более серьёзная, абсолютно академичная, под названием «Чем Макиавелли важен: Путеводитель по Демократии на пути к гражданственности», в анонсе которой сказано:

«Для всех нас, живущих в демократической Америке и одновременно борющихся за сохранение нашей демократии, в мысли Макиавелли в первую очередь имеет значение та сумма индивидуальных и коллективных качеств, которые требуются от настоящего гражданина, и которую сам Макиавелли называл „добродетелью“ (virtu). Речь тут о таких разных качествах, как мужественность, отвага, находчивость, стремление к самосовершенствованию и даже стоическое приятие неизбежного…».

О том, какие значения – очень разные – вкладывал Макиавелли в это самое загадочное в «Государе» слово – virtu – написаны целые книги; об одном этом слове. Некоторые переводчики вообще в отдельных местах макиавеллиева текста оставляли его без перевода – не знали, как же всё-таки его точно перевести, как не вложить в уста автора то, чего он в виду не имел.

Вдобавок, Макиавелли это своё излюбленное словечко применял не к жизненному настрою граждан или тем более целого народа (даже такого продвинутого, как американский), а к мотивациям, которые должен иметь один единственный Государь, берясь за те нелёгкие дела, о которых Макиавелли, используя для наглядности конкретные примеры, в «Государе» как раз и повествовал.

Забавно – правда ведь? – как этот американский профессор-новатор всё ненавязчиво перекрутил, готовя американский народ к грядущим нелёгким делам…

ВОЗВРАЩАЮСЬ к тому, с чего начал: к виноватым и к ответственности.

Виноват ли кто-то в создании явно незаслуженного «макиавеллианского» стереотипа? И правомерно ли, вообще, считать, что кто-то виновный в данной клевете обязательно должен быть? Мол: сначала кто-то, когда-то именно оклеветал… а потом уже все остальные принялись вторить, не задумываясь, сами не ведая…

Я не профессиональный историк, и не профессиональный юрист, и потому не мне судить. Я же могу только согласиться с мыслью, что у истоков всякой лжи всегда обязательно стоит какой-нибудь кардинал Поул, во плоти и во крови реальный живой человек, вполне сознательно лгущий в корыстных интересах и своей Партии, и своих собственных.

Соответственно, если проследить всю цепочку распространения и постепенной мироощущенческой стереотипизации любой такой лжи, то чем ближе к истоку, тем больше будет появляться на экране локатора таких сознательных лжецов. И наоборот: чем дальше от нас отстоят истоки какой-нибудь «стереотипной» лжи, тем меньше среди нас самих преднамеренно, сознательно повинных в ней.

Но искать всех этих милых лжецов, выставлять на обозрение публики и оглашать обвинительный вердикт – дело, повторяю, не моё, а профессиональных историков и юристов.

Вот недавно папа римский признался, наконец, публично, что дело тамплиеров было сфабриковано Церковью. Значит, было на момент его покаяния, помимо него самого, сколько-то сознательных лжецов: это, как минимум, те, с кем папа обсуждал и принимал решение: будем сознаваться или нет?

А раз они многовековую тайну сегодня знали, значит, все семьсот лет, что утекли со времён того грустного и гнусного события, кто-то это знание правды в недрах папской курии хранил и передавал преемникам. И, значит, всё это время, вплоть до публичного выступления папы – все они, посвящённые, сознательно лгали и были в том очевидно виноваты.

Но всё-таки ничтожно это малое, как я уже говорил, количество людей в масштабах Человечества, на протяжении веков, на всей планете. Хотя не уверен, достаточный ли это повод для амнистии, которая словно бы сама по себе, по умолчанию тут же от имени всего Человечества применилась к намеренно лгавшим папам со-товарищи.

Действительно категорично по этому поводу могу сказать только одно. Когда в обвинениях в чей-то адрес нарушены правила риторики и систематически используется, как сегодня говорят, чёрный пиар (настоящий профессиональный термин: чёрная пропаганда), тогда никакое справедливое суждение об этом человеке и уж тем более никакой качественный перевод его трудов невозможны без дотошного выяснения всех обстоятельств.

Люцифер в Аду

ПРАВИЛА риторики былые хулители макиавеллианских идей нарушали примерно одинаково и почти всегда одним и тем же образом.

Главные обвинения в адрес Макиавелли – преимущественно вариации на тему «Государя». «Государь» же – это короткий, вполне прозрачный и жёстко структурированный трактат чисто прикладного свойства, состоящий из цепочки однотипных блоков, каждый из которых выстроен по принципу:

– обозначен конкретный проблемный аспект управления государством;

– приведён пример решения проблемы такого типа в античности;

– приведён пример решения проблемы такого типа в новейшей истории (современной, естественно, Макиавелли);

– дан анализ приведённых примеров, показывающий, какие меры позволили решить проблему, а какие – нет.

Практические примеры в этих блоках, спору нет, полны безнравственности, вопиющих коварств и злодеяний. Но ни одно из них Макиавелли не выдумал из головы, не подсунул втихаря читателю. Все они почерпнуты из современной ему и вполне обычной тогда международной дипломатической, политической и военной практики. Которую к тому же Макиавелли знал не просто так, по чужим книгам и рассказам, а изнутри, благодаря своему личному опыту многолетней службы в должности посла по особым поручениям флорентийского правительства.

Это значит, что Макиавелли в своей книге не учил ни какому-то невиданному в его время коварству, ни неслыханному тогда злодейству. Он просто наставлял готовившегося к большой политике очередного юного Медичи: Вот как сегодня в реальном мире на практике управляют государствами. Тебе в этом мире предстоит жить и править. Поэтому сии правила игры тебе непременно надлежит знать и соблюдать: иначе тебе и твоему народу наступит скорый и бесславный конец.

В таком случае, чтобы обоснованно, то есть достойно, не нарушая правил риторики, обвинить Макиавелли в пропаганде зла и насилия, нужно обязательно сначала последовательно, блок за блоком найти и привести верные доказательства того, что он в своих наставлениях мухлевал, передёргивал для пущего удручения факты, клеветал на власти предержащие и сам сочинял злодейства, которые потом выдавал за примеры из жизни.

Если же таких доказательств нет, если ничем таким Макиавелли всё-таки не занимался, и если отобранные и приведённые им конкретные примеры – независимо от степени их злодейства и безнравственности – соответствовали действительности и правдиво и точно отражали тогдашнюю политическую теорию и практику, то тогда Макиавелли был не злодей, а действительно прекрасный знаток политических наук своего времени и посему дельный наставник для будущих государственных мужей.

Склоняюсь именно к этому мнению, потому что довольно долго специально искал и читал в том числе и критику в адрес Макиавелли. И пока ещё ни разу – ни разу – не встретил ни в одном из этих осуждений даже хотя бы просто предположение, что хоть что-то в прозвучавшей в «Государе» фактуре может быть неправдой. Во всех смертных грехах обвиняли Макиавелли, во всём, чём угодно – но только не в подложности выбранных им исторических примеров.

А значит, по правилам риторики нет пока и не может быть места всей этой хуле; пока можно только развести руками, вздохнуть глубоко и покачать печально головой: в какой жестокий, нелёгкий век и мир сей Никколо́ родился… Ну или вот по примеру Томаса Фридмана: взять да и начать его перечитывать, если уже подзабыл.

ТЕПЕРЬ перехожу к чёрной пропаганде («чёрному пиару»).

Самое краткое и доходчивое описание этого достойного рода занятий я для себя нашёл не в специальной, а в художественной литературе, в романе «Убийцы» Джойс Кэрол Оутс. Часть этого романа – что-то вроде потока сознания постепенно и очевидно впадающего в безумие карикатуриста (чем и обсуловлена рваность и некоторая внешняя бессвязность его речи). И вот в одном месте этот персонаж вспоминает выпущенный им когда-то отдельным альбомом сборник карикатур некоторых выдающихся личностей и восторгается тем, как он их всех там тогда отделал (повторяющиеся в тексте многоточия – авторские, отражают не разрывы в цитируемом тексте, а паузы в скачущей мысли персонажа):

Свести весь облик человека к одной-двум чертам, исказить их и уподобить животному… распластать на двухмерной доске объёмные и такие неуловимые контуры лица… это лёд и пламя в работе, это искусство карикатуриста… искусство нравоучителя… пуританское, безличное, беззаветное… даже временами, может быть, фанатичное. Это – мастерство. Мастерство работы с жизнью. Куда как более эффективное, нежели даже убийство как таковое. Высмеянные… униженные издёвкой… с выставленными напоказ тайными слабостями… секретами… Я сделал так, что человечного в них почти не осталось, что они потому стали посмешищем, убить которое ничуть не жалко и не зазорно. Не зазорно их убить потому, что нечего в их нелепости жалеть… нелепы они, потому что никого их убийство за душу не возьмёт.

Применительно к Макиавелли это мастерство работы с жизнью использовали, например, во́т как.

Через все гневные приговоры, вынесенные Макиавелли, особенно Церковью, красной нитью проходят две его знаменитые «крамольные» мысли:

Цель оправдывает средства

и

Если выбирать между Раем и Адом – я предпочту Ад: там собеседники интереснее.

Это и есть главные, неопровержимые доказательства Макиавеллиевой считай что сатанинской безнравственности.

А на самом деле?

Про свой выбор в пользу интересных собеседников в Аду Макиавелли сообщил в свои самые последние часы собравшимся вокруг его смертного одра родным и друзьям. Сообщил, поделившись перед тем только что увиденным во сне: сначала привиделись ему люди истощенные и оборванные, которые на вопрос, кто такие и куда путь держат, ответили: «Мы праведники и дорога наша – в Рай»; а затем привиделись ему люди строгие и серьёзные на вид, в опрятных и дорогих одеждах, углублённые в обсуждение предметов государственных и философских, и среди них Платон, Плутарх, Тацит; они на тот же вопрос отвечали: «Мы про́клятые из Ада».

И вот считается, по укоренившейся легенде, что именно после этого пересказа якобы увиденного сна Макиавелли и сказал свою знаменитую, ставшую такой проклятой в его исторической судьбе фразу. (На бумаге, во всяком случае, сам Макиавелли её своей рукой не выводил.)

Что античных философов и политиков римская Церковь записала в свой христианский Ад – это понятно и более или менее известно всем. Но вот что Ад, в представлении и понимании таких людей, как Макиавелли, когда-то был для Человечества ещё и Аидом, Гадесом, или иначе всё тем же Адом, но в толковании не современной Церкви, а античных язычников – это уже от внимания нередко ускользает.

А ведь именно эта деталь имеет принципиальное значение для правильного понимания предсмертной шутки Макиавелли. Не зная, о каком именно аде он в данном случае вёл речь, понять, почему то была, скорее всего, именно шутка – не получится.

Различие же заключается в том, что наказание в Гадесе (Аиде) было гораздо менее изощрённым и трудоёмким, нежели в христианском Аду: в Гадесе совершивших неправедные поступки просто лишали возможности что-либо забывать – и всё. В отличие от них, все остальные безгрешные испивали воды из реки Лета, избавлялись таким образом с большим облегчением от памяти о жизни земной и отправлялись в Элизий (Рай), на Елисейские поля – фланировать и болтать милые светские беседы ни о чём.

Если кратко, то в античные, до-христианские времена главная разница между Раем и Адом была в том, что пребывавшие в Раю не имели памяти, а пребывавшие в Аду, nolens volens, помнили всё (что справедливо, потому что и впрямь очень мучительно).

Ну и куда же тогда мог хотеть попасть сохранявший пока ещё свой здравый ум выдающийся, если не гениальный, историк, философ и правовед, который к тому же пол-жизни посвятил изучению и популяризации как раз этих самых античных времён?

Да и разве настолько уж сложно заметить, что этой до заурядного обычной в его устах античной аллегорией – ведь речь-то о Платоне, Плутархе, Таците – Макиавелли на самом деле сказал своим друзьям:

«А я вот всё равно считаю, что потеря памяти не облегчение и не награда, а сущее наказание!».

Другими словами – нет на свете ничего дороже, чем пребывать на равных в сообществе мудрых и знающих людей. Чего бы это ни стоило. Ничего не побоюсь!

Хорохорился, наверное, чуя Смерть уже совсем рядом. Всё ещё пытался выпендриться перед друзьями, как когда-то; уж он-то умел, а они, такие же, как и он, несгибаемые весельчаки – ценили. Хотел уйти и остаться в памяти – с шуткой, с улыбкой на устах, навсегда…

А ведь это и есть та самая трёхмерность человека, которую можно взять да и «распластать на двухмерной доске». Та самая человечность, с которой можно сделать так, что её «почти не останется». Останется – посмешище, нелепость, которые даже убить – и то не жалко, и не зазорно.

И будет такое осквернение человека более эффективно, «нежели даже убийство, как таковое». И будет оно поэтому ещё и более безнравственно. Особенно если знать, как вот в случае с Макиавелли, что уже своей рукой и на бумаге написал он как-то в письме приятелю вот такую недвусмысленную фразу[8]:

…считаю, что единственный надёжный способ найти дорогу в рай это – выяснить сначала, по какому пути попадают в Ад, и потом уже на этот путь не ступать.

Но пропаганда потому и пропаганда, и чёрная она тоже потому, что имеет, особенно в исполнении Церкви, вполне божественно-дьявольскую способность вспоминать и забывать, просто не замечать всё, что ей заблагорассудится, в любой момент, когда посулит ей сей райско-адский выверт какую-никакую выгоду.

С ПЕРВОЙ же фразой – про неразборчивость в средствах – и вовсе всё просто. Взята она – или точнее вырвана – из «Рассуждений…», Книга 3, глава 41.

Говорю «вырвана», имея в виду – вырвана из контекста. Ведь в этой главе Макиавелли высказывает вполне конкретную и довольно очевидную мысль: если Отечество в опасности, если ему реально грозит гибель, то защищать его можно и нужно любыми средствами; достойны они или нет – не имеет в этом случае никакого значения.

Казалось бы, тут и спорить не о чем. Любая Отечественная война – это первобытная злоба и последний яростный выпад загнанного в угол зверя, рвущего на куски всё и вся, изготовившегося убивать до последнего своего вздоха. Ему уже некуда бежать; выбор у него один: убей – или убьют тебя. Надо обмануть? Обманем. Надо перехитрить? Перехитрим. Надо сдать Москву врагу, заманить его в ловушку и Москву спалить? Сдадим, заманим и спалим. Надо бросить пару дивизий на верную смерть для отвлекающего удара? Бросим – и потом павших братьев помянем[9].

На всё на это – никак не христианское – во все века во всех странах все церкви всех конфессий лучших сынов своих отечеств – благославляли. Благодарные потомки – ставили им памятники и писали их имена золотыми буквами на самом дорогом мраморе.

Доказательство же, что и имя Макиавелли вполне заслуживает той же славной участи, даже искать не надо: оно и так во весь рост стоит в последней главе, заключительным аккордом его якобы наипротивнейшей книги «Государь»:

Глава XXVI. Воззвание об овладении Италией и освобождении ее из рук варваров.

Если, как я говорил, чтобы проявилась мощь Моисея, необходимо было народу израильскому рабство его в Египте….то и сейчас, чтобы познать силу итальянского духа, должна была Италия опуститься до нынешнего предела, быть больше рабой, чем Евреи, больше слугой, чем Персы, больше рассеянной, чем Афиняне, быть без главы, без государственного закона, разбитой, ограбленной, истерзанной, опустошенной, претерпевшей все виды унижения. …

…словно покинутая жизнью, ждет Италия, кто же сможет исцелить ее раны, положить конец разграблению Ломбардии, поборам в Неаполе и Тоскане, излечить давно загноившиеся язвы. Посмотрите, как молит она Бога о ниспослании того, кто бы спас ее от этих жестокостей и дерзости варваров. Посмотрите, далее, как она вся готова стать под чье-нибудь знамя, лишь бы нашелся человек, который его поднимет.

Не видно, на кого бы Италия в настоящую минуту могла больше надеяться, чем на ваш знаменитый дом; он… мог бы взять на себя долю освобождения. Это будет не так трудно, если вы вспомните деяния и жизнь тех, кто был назван уже раньше. … Здесь праведное, великое дело: «Война… праведна для тех, для кого неизбежна, и оружие благочестиво в руках у тех, у кого уже ни на что не осталось надежды» (это цитата из Ливия, IX, 1. – А.Б.). …

Не могу выразить, с какой любовью встретили бы его (нового Государя-освободителя. – А.Б.) во всех областях, пострадавших от нашествий чужеземцев, с какой жаждой мести, с какой несокрушимой верой, с каким благоговением, с какими слезами! Какие ворота закрылись бы перед ним, какой народ отказал бы ему в повиновении, как могла бы зависть стать ему поперек дороги, какой Итальянец не пошел бы за ним? Каждому из нас нестерпимо тошно от этого варварского господства. Пусть же ваш прославленный дом возьмет на себя этот долг с той силой души и надежды, с которой берутся за правое дело, дабы отечество прославилось под сенью его знамени и исполнились под его водительством слова Петрарки:

После такого чтения уже невозможно не понять, ради чего и с какой целью Макиавелли написал эту книгу. И точно так же обретают ясный смысл слова его соотечественника Томмазо Кампанеллы, такого же бунтаря духа и такого же борца за единство и свободу Италии, так же гонимого и мучимого властями (и того, и другого арестовывали, обвиняли в заговорах, пытали, заточали, грозили казнью, ссылали; с той лишь разницей, что Макиавелли свой срок пол-жизни и до самой смерти мотал в ссылке, а Кампанелла – 27 лет в тюрьме), становится вполне ясно, почему Кампанелла, мечтавший о городе Солнца, сказал:

Макиавелли превозносил добро и обличал зло… его необходимо почитать как ученого, совершенно понимающего вопросы политики.

Уж нам-то русским особенно; в нашей истории, в очень схожих условиях и даже почти в одно и то же время то, к чему Макиавелли со всей страстью призывал Медичи, называлось: собирать Русь.

ТАК ЧТО вина́ Макиавелли очень проста; он облёк всем очевидную истину в слишком ясную и честную словесную форму.[10] И таким образом подставился, потому что обойтись по-«пуритански», «безлично», «беззаветно» с такой фразой ещё проще – и намного – чем с человеком. Всего-то надо оставить для публики от макиавеллиевых чеканных формулировок несколько нужных слов, из которых потом и получится искомое обвинение: «цель оправдывает средства», а из самого человека – сведённый к одной-двум чертам облик, искажённый и уподобленный животному. Проделать всё это так не сложно; особенно когда обладаешь монополией на право всё остальное отправить в Ад. В надежде на то, что отныне и во веки веков ни один праведный обыватель уже не сможет больше взять да и проделать эдакую-то глупость – свериться с оригиналом.

Причём, отправить в Ад – это не шутка и не сарказм. Это – каламбур, довольно печальный, но не просто русский, а франко-русский. Потому что во французском языке слово l’Enfer имеет два значения. Первое и главное – «Ад». А второе вот это:

На галерее, что опоясывает главный читальный зал библиотеки, сохранился архитектурный памятник, напоминающий о проводившейся ранее политике защиты католической морали: отгороженное металлической решёткой помещение за такой же зарешёченной дверью; здесь раньше находилось то, что тогдашние слушатели классического отделения семинарии называли: l'infer. А официально это место именовалось – «помещение Индекса». Здесь хранились издания, которые Священная конгрегация Индекса заносила в свой список (Индекс) запрещённых книг. Помещение это всегда было заперто, и доступ в него имели только священник-хранитель библиотеки, её сотрудники и те из священников, кто получал специальное на то разрешение. Ключи от хранилища имелись только у настоятеля семинарии и у священника-хранителя библиотеки. … Чтобы получить возможность прочесть занесённую в Индекс книгу, нужно было заручиться письменным разрешением своего епископа и постоянно иметь эту бумагу при себе. Если вас заставали за чтением занесённой в Индекс книги, вам надлежало немедленно сдать её вашему священнику; в противном случае вы подлежали отлучению от Церкви. … Практика занесения книг в Индекс просуществовала очень долго. Впервые она была введена со всей жёсткостью в 325 году на Никейском соборе: тогда запрету подверглась книга Ария «Талия». (Замечание по этому поводу см. чуть дальше. – А.Б.) С тех пор она оставалась в силе вплоть до II Ватиканского собора, состоявшегося в 1965 году, на котором Церковь постановила, что католики теперь уже достаточно зрелы и могут сами без посторонней помощи остеречься неподобающего чтения. … Сегодня в Семинарии в библиотечной картотеке на карточках книг, занесённых в Индекс, фигурирует подчёркнутая запись красными чернилами LIVRES À L’INDEX. Кроме того, такая же запись фигурирует и на титульном и заглавном листах внутри книги, чтобы читатель непременно знал, что, читая эту книгу, он обрекает свою душу на погибель. Книги эти теперь находятся в общем фонде… А архитектурный памятник мы сохранили, чтобы как следует напоминать молодёжи о существовавшей ранее в Квебеке и во всём мире практике…

Настоятели этой милейшей семинарии в прекрасном уголке Канады, как ни странно, несколько переборщили: первый полный список запрещённых книг, официально названный Ватиканом «Индекс», был издан гораздо позже Никейского собора – в 1559 г. Хотя, действительно, труд и мысль Ария на Никейском соборе запретили навсегда, и дальше ещё много что запрещали по ходу столетий, неутомимо и по всем направлениям. (В XIII веке, например, запретили под страхом мучительной кары – не духовной, а вполне физической – даже текст Священного писания иметь; всем, кроме священников. И даже им это право оставили лишь со многими запретительными оговорками. Скажем, текст на любом языке, кроме латыни, подлежал немедленному уничтожению, а при некоторых отягчающих обстоятельствах – и его хозяин тоже, не говоря уж об авторе.)[11]

И ещё уточнение: церковные спецхраны отнюдь не только в этой канадской семинарии называли l’Enfer, а во всех франкоговорящих католических учебных заведениях – вплоть до середины прошлого (ХХ) века. И значение это по сей день фигурирует под номером вторым в статье, посвящённой слову l'Enfer, в главном французском энциклопедическом словаре.

НУ вот. После всех вступительных рассказов и пояснений можно, наконец, и показать, сколько сразу заблуждений в переводе становятся возможны, если не знать как следует историю про макиавеллизм в частности и про (не)простые стереотипы вообще. Только предварительно напомню: Люцифер это, во-первых, Светоносный или Утренняя звезда, во-вторых, Дьявол, в-третьих, в нескольких местах в Писании – Иисус Христос, и в-четвёртых – античный бог света и знания и у римлян, и у греков (Фосфор).

И во́т теперь коротенькая фраза для перевода; имеется в виду, что приглашаю всех общими усилиями попробовать её перевести с русского на русский, причём обязательно держа в уме всё-всё вышесказанное:

Макиавелли – это Люцифер в Аду.

Надеюсь, что хватило мне сил и умения, и что читатель теперь легко со мной согласится: в нашем современном языке каждое из этих трёх слов – Макиавелли, Люцифер, Ад – стереотип; и у каждого из них есть свой очень значимый второй – мироощущенческий – уровень восприятия.

И вот что из-за этого получается.

Если бы прозвучала эта фраза из уст кардинала Поула, и если бы были мы его убеждёнными сподвижниками, то перевели бы мы её – то есть поняли – как:

«Никколо́ Макиавелли – это исчадие Ада (христианского)».

А если бы так сам о себе Макиавелли сказал, то получилось бы у нас, его поклонников, скорее всего, с едва заметной хитрованской улыбкой:

«Я как Утренняя звезда в Гадесе (языческом Аду)».

Если бы только была такая возможность, и существовал бы сегодня по-прежнему интеллектуал-арианин, или богомил, или Добрый Человек альбигоец – то есть последователь того самого, уже почти две тысячи лет в церковной анафеме пребывающего Арии, то вполне могло бы зазвучать и вот это:

«Он защищает нашего Иисуса Христа, а они (кафолическая Церковь) тем не менее почему-то считают, что могут заточить его в Ад (наш, христианский).» (Не забыли ещё? – «Если бы князья христианской республики сохраняли религию в соответствии с предписаниями, установленными ее основателем…»).

В восторженных стихах какого-нибудь пламенного юноши с возрожденческими настроениями сложилось бы, хоть и не совсем корректно ввиду смешения разных культовых мифов и легенд:

«Этот Человек – подобен (языческому) Богу света и знания, которого пытаются заточить в Ад (христианский)».

Ну а в моём, лично, рассказе читатель, тщусь надеждой, и сам догадался:

«Труды Светоносного, запертые в церковном спецхране,» – хотя не стану отрекаться, если кто припишет мне и любой из остальных предложенных вариантов «перевода», кроме, конечно, кардинальского.

И вот если только читатель все эти очень разные варианты «перевода» принял легко и без внутренних возражений, как правильные, то получилось такое счастливое единомыслие потому, что на втором уровне всех этих очень разных мироощущенческих и цивилизационных восприятий мы, как и подабает профессиональным переводчикам с кавычками и без, прежде, чем судить и делать публичные заявления, разобрались во всех соответствующих контекстах. Другими словами, все мы, и я, и мои читатели, всё необходимое для таких множественных пониманий – или удачных «переводов» – знали; одинаково и заранее.

Но в том-то и беда, что такое одинаковое знание всеми и всего случается крайне редко. А вот когда не знают, не всё, или не одинаково, или не все, случаются порой заблуждения действительно страшные.

Причём написал я действительно страшные отнюдь не для красного словца; наоборот, вполне осознанно, и с большой грустью. И чтобы стало понятно почему, приглашаю читателя для начала прикрыть глаза и послушать вслед за мной вот такую отчасти выдуманную историю.

Логия этимона: «Он упал, засмеялся и умер»

ЭТИМОЛОГИЯ. Казалось бы – совсем невинная часть лингвистической науки, а ведь какие неожиданные чувства может она пробуждать у некоторых моих коллег-филологов. Во всяком случае у тех из них, кто любит заниматься «изучением настоящего» в слове или, иначе, постижением его истины – если исходить из многозначности греческих слов этимон и логия.

Вот представим себе, что в каком-нибудь древнем монастыре где-нибудь на севере Испании какой-нибудь ещё совсем юный послушник-школяр, с радостью готовящийся в монахи и попутно увлекающийся этимологией, задумался о происхождении смысловых связей между понятиями геноцид, варварство и вандализм. А интерес у юноши возник, скажем, потому, что он вычитал в одной книге о том, как:

(…на созванной в Мадриде в 1933 году) 5-й Конференции по унификации уголовного права польский юрист – криминолог профессор Рафаэль Лемкин (Лемке) предложил объявить действия, направленные на уничтожение или разрушение расовых, этнических, религиозных и социальных сообществ, варварским преступлением по международному праву… Он разделил такие действия на две группы правонарушений:

– акт варварства, который выражается в посягательстве на жизнь людей или же подрыве экономической основы существования данной группы лиц;

– акт вандализма, выражающийся в уничтожении культурных ценностей….

И ещё из той же книги послушник узнал, что через 10 лет, в 1944 г., профессор Лемкин опубликовал работу Axis Rule in Occupied Europe и уже в ней «варварское преступление по международному праву» сформулировал более конкретно, как понятие геноцида.

Это определение в 1946 г. было использовано и закреплено Международным военным трибуналом в Нюрнберге под названием «Преступления против человечности», а ещё через два года – уже под собственным названием в Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него.

Вот, значит, исходя из всего прочитанного, наш молодой любознательный послушник, большой, повторяю, любитель филологии и особенно логии этимона – истины в слове, настоящего в нём – и загорелся идеей выяснить, где корни преступления против человечности – варварского преступления по международному праву – геноцида; другими словами, что есть настоящего, истинного в варварстве и в вандализме.

И приступил к изысканиям.

ЧТО Рим брали штурмом в 410 году варвары под предводительством Алариха, что в 455 году он был отдан вандалам на поток и разорение, и что в результате не то одного, не то другого события Римская империя пала под натиском варваров, а Рим был разрушен чуть ли не до основания, наш юный исследователь уже знает и так, хотя никогда и не задумывался – откуда у него это знание?

Кто такие варвары, он себе тоже примерно представляет (образ у него в голове не очень далёк от того, что показывают обычно в кино и по телевизору: буйные лесные дикари в звериных шкурах, со зверскими же выражениями на бородатых лицах; всегда очень чумазые и, видимо, сильно вонючие).

И потому принимается он для начала выяснять: а кто такие – вандалы?

Ну, во-первых, германское племя (как и варвары, значит). Во-вторых, уже несколько неожиданно – в Африке; хотя удивление спадает, когда выясняется, что в те времена северная Африка ещё доживала свой век богатейшей провинции, главной житницы Римской империи.

И вот это германское племя вандалов через южную Европу прошло, в богатую Африку переправилось и там, успешно повоевав, заключило с римлянами в 435 году мирный договор. Получило по нему статус федератов Западной части империи и провинцию Нумидию в своё распоряжение.

(Послушник из этого попутно заключил, что коли Рим в 435 году был юридически дееспособен, значит, в 410-м он пасть не мог никак.)

В 442 году вандалы, стремясь получить выход к морю, силой присоединили к Нумидии ещё и Карфаген вместе с его средиземноморским поборежьем. А всего через тринадцать лет после этого (т. е. именно в 455 году) дикое германское племя уже имело собственные королевство и военный флот, достаточно обученный и большой для того, чтобы пересечь Средиземное море, доставить в устье Тибра экспедиционный корпус (который совершил марш-бросок и как раз и взял город Рим), а потом эвакуировать этот корпус с богатейшими трофеями обратно в Карфаген.

Представить, что построить такой флот, укомплектовать и обучить морскому делу экипажи, обеспечить всю необходимую логистику и с безупречной военной дисциплиной провести крупномасштабную военно-десантную экспедицию смогли дикари в шкурах – конечно же, не совсем легко (у Наполеона вот, из точно такой же затеи ничего не получилось). Тем более, что ещё через тринадцать лет вандалы в одном и том же сражении, одновременно на море и на суше наголову разбили такой же экспедиционный корпус римского императора, прибывший из Византии – крупнейшую армаду из всех известных миру в ту пору.

Дотошный послушник очень сильно недоумевает: ведь получается, что и в 455 году Рим ещё вовсе не пал; и потому, конечно же, копает дальше. И выяснет по ходу дела из мемуаров выдающегося современника, воевавшего с вандалами и знавшего их не понаслышке (перевод А.Чекаловой):

В прежнее время готских племен было много, и много их и теперь, но самыми большими и значительными из них были готы, вандалы, визиготы и гепиды […] Все эти народы… отличаются друг от друга только именами, но во всем же остальном они сходны. Все они белы телом, имеют русые волосы, рослые и хороши на вид; у них одни и те же законы и исповедуют они одну и ту же веру. Все они ариане и говорят на одном языке, так называемом готском…

Значит, не германские племена, а точнее: готские? Со своими одинаковыми законами, своей арианской верой, своим одним общим языком? Хороши на вид? То есть всё-таки не лохматы и не вонючи? А кто тогда они такие – готы?

Добавлю от себя чисто лингвистический комментарий.

На примере «Люцифера в Аду» можно было убедиться, что одна и та же фраза из уст и в восприятии разных людей может означать очень разные вещи.

Но справедливо и обратное: разные люди могут очень по-разному описать одно и то же. Про одного и того же человека – например, Наполеона Бонапарта в день коронации – его злонамеренный хулитель, благожелательный комментатор и верящий в объективность науки историк скажут каждый по-своему:

– «Наделённый верховной властью правитель Франции в парадном костюме с длинным шлейфом, искусно сшитым из многих тщательно выделанных шкурок пушного зверя редкой породы». (Академичная версия.)

– «Император в горностаевой накидке». (Свидетельство очевидца.)

– «Дикарь в звериных шкурах». (Злопыхательство отъявленного монархиста.)

О ГОТАХ уже другой, но тоже выдающийся современник, написал (перевод Е.Скржинской):

Когда вышеназванные племена (готов)… жили… в Скифии у Мэотиды, то имели, как известно, королем Филимера; на втором месте, т. е. в Дакии, Фракии и Мизии, – Залмоксеса, о котором свидетельствуют многие летописцы, что он обладал замечательными познаниями в философии. Но и до того был у них ученый Зевта, а после него Дикиней… К тому же не было недостатка в людях, которые обучили бы их премудрости. Поэтому среди всех варваров готы всегда были едва ли не самыми образованными, чуть ли не равными грекам, как передает Дион, составивший их историю и анналы по-гречески…. По вышесказанной причине готы были восхвалены до такой степени, что говорилось, будто бы некогда Марс, провозглашенный в вымыслах поэтов богом войны, появился именно у них…

Вожди варварские – обладали замечательными познаниями в философии?

Варвары – образованные настолько, что по свидетельству самих греков чуть ли не равны им? Восхвалённые за то до такой степени, что даже место появления цивилизованного Бога Марса признано – среди них?

Так ведь и это ещё не всё.

…Аттила задумал покорить себе две первые нации в мире – римлян и вестготов.

Варвары, готы – одна из первых двух наций в мире, равная самим римлянам?

Кто ж сегодня с чистой совестью возьмётся судить об этом наверняка… Но вот союзниками римлян готы были точно; или, как римляне в своих договорах с такими нациями писали: федератами, поступившими на военную службу Империи. Первый такой договор с готами римляне заключили в 322 г., а самый значимый – уже в правление императора Феодосия I Великого – в 382 году. Готы тогда, благодаря отвоёванным выгодным условиям, расселились во Фракии и Македонии, бок о бок со славянами. И именно там, на территории нынешней Македонии, в городе Охриде у славян и готов образовалась тогда одна из древнейших христианских патриархий, сохранявшая на протяжении многих веков свою независимость от государственной римской Церкви.

С тех пор и на протяжении почти ста лет готы составляли всю конницу – то есть элитную часть – в армиях императоров. И служили у них генералами, даже командующими армий. А некоторые и вообще становились дуками; по-современному – герцогами, генерал-губернаторами целых провинций.

В 418 году у готов даже образовалось на территории империи своё собственное, союзное императору королевство в Аквитании, со столицей в Тулузе, которое чуть позже уже занимало примерно половину – юго-западную – нынешней Франции и север, а со временем и вообще почти всю территорию нынешней Испании.

И тот союз был явно не только на словах: в 451 году готский король Теодорих вывел на Каталаунские поля (чуть восточнее нынешнего Парижа) свои полки плечом к плечу с галльско-римскими отрядами под началом Флавия Аэция, и вместе они разбили в состоявшемся сражении… Аттилу. Самого Аттилу! – непобедимого и страшного царя гуннов; настоящего «Тамерлана» той эпохи. А ещё через три года готы и вовсе выгнали гуннов из пределов Римской империи, окончательно и навсегда.

ЕЩЁ, как с самого начала знал школяр, иногда за момент крушения Римской империи выдают события 455 года – это когда вандалы на своих кораблях пересекли Средиземное море, высадились в Италии и совершили молниеносный рейд на Рим. Однако, покопавшись в книгах, школяр выяснил, что на самом-то деле вандалы при том легендарном взятии Рима ничего не жгли и никого не убивали и не терзали. Наоборот: освободили из неволи законную невесту своего королевича и её мать, и доставили их в целости и сохранности к жениху; заодно забрали из Рима и привезли домой всё ценное в счёт наследства-приданого, причитавшегоя за невестой после гибели её отца – законного римского императора, павшего жертвой цареубийц и самозванцев.

Эта невероятная история произвела на школяра такое сильное впечатление, что он даже кратко законспектировал её себе в тетрадь:

«Свидетельства об этих событиях оставили многие современники и авторы раннего Средневековья: Сидоний Аполлинарий, Проспер Аквитанский, Виктор Туннунский, Прокопий, Иоанн Антиохийский, Павел Диакон и др.; одно из первых новейших описаний ещё в XVIII веке предложил Гиббон (см. у него главу XXXVI). В зависимости от своих политических пристрастий и личных симпатий все эти авторы использовали каждый свой стиль изложения (оправдывающий или, наоборот, осуждающий) и предлагали иногда диаметрально противоположные толкования намерений главных действующих лиц. Но все согласны с определённой последовательностью событий. Она такова.

1. Предистория.

В 442 году король вандалов Гейзерих заключил мирный договор с императором Западной империи Валентинианом III (двоюродный брат Восточного, византийского императора Феодосия II). По этому договору император официально признал Королевство вандалов и аланов, в силу чего король Гейзерих стал его союзником. Свой союз они скрепили помолвкой детей: старшей дочери Валентиниана Евдокии и королевича-вандала Хунериха; таким образом государи заложили основу имперского брачного союза, который единственный мог дать законного накследника династии Феодосиев (других прямых наследников Феодосия I Великого, годных на суверенный престол, тогда уже не оставалось). Союз представлялся тем более весомым и значимым, что ему всячески способствовал фактический правитель Западной империи при Валентиниане – знаменитый полководец, всевластный Флавий Аэций.

С того дня и вплоть до гибели Валентиниана весной 455 года король Гейзерих строго соблюдал заключённый союзный договор.

2. Причина нападения.

В 453 году Аэций, незадолго до того вместе с королём готов Теодорихом победивший Аттилу, устроил помолвку своего сына Гауденция с младшей дочерью императора Валентиниана, сестрой невесты Хунериха Галлой Плацидией. Соперников Аэция такое чрезмерное усиление и без того грозного конкурента крайне встревожило, и на следующий год Аэций был убит – в результате дворцовой интриги, с ведома и по решению императора, одураченного врагами Аэция.

(Сразу после убийства у Валентиниана якобы состоялся вот такой диалог с одним из его приближённых:

Валентиниан: Не правда ли, смерть Аэция прекрасно исполнена?

Приближённый: Прекрасно или нет, не знаю. Но знаю, что вы левой рукой отрубили себе правую.)

Валентниан допустил и ещё один роковой промах: соблазнил – или, возможно, изнасиловал – жену сенатора Петрония Максима, влиятельного патриция, бывшего консула. Подстрекаемый своим окружением к мести Петроний Максим встал во главе заговора, легко организовал весной 455 г. убийство теперь уже беззащитного Валентиниана и тут же был провозглашён императором, хотя никаких прав на то не имел. Далее, чтобы придать своему императорству хотя бы видимость законности, он угрозами принудил вдову Валентиниана Евдоксию (дочь византийского императора Феодосия II) вступить с ним в брак, а её старшую дочь Евдокию тоже силой обручил со своим сыном Палладием, хотя имперская наследница уже давно была официально помолвлена с сыном короля вандалов Хунерихом. В результате возникла реальная угроза, что законная династия Феодосиев пресечётся.

Поскольку в Византии уже правил император Маркиан, к династии Феодосиев не принадлежавший, и потому надежды на его заступничество не было, вдова убитого императора Евдоксия через доверенных лиц обратилась за помощью к королю вандалов Гейзериху – многолетнему союзнику своего покойного мужа и его соратника Аэция, отцу законного жениха её дочери.

3. Нападение

Гейзерих тут же поднял по тревоге и лично возглавил экспедиционный корпус, который незамедлительно погрузился на корабли и отправился в путь (с момента провозглашения самозванца Петрония Максима императором не прошло и трёх месяцев). В последний день мая 455 года Гейзерих с войсками появился под стенами Рима.

Организовать оборону города самозванец Петроний Максим не сумел и в начавшейся панике был растерзан перепуганной толпой; его изувеченный труп бросили в Тибр. В силу дальнейшего развития событий Петроний Максим оказался таким образом чуть ли не единственной человеческой жертвой этого конкретно „падения Рима“.

Навстречу вандалам вышла мирная процессия горожан во главе с папой Львом I. В результате по соглашению, достигнутому между папой и Гейзерихом, вандалы „воздержал(-ись) от огня, резни и казней….в течение следующих четырнадцати дней в ходе беспрепятственных и свободных розысков Рим был лишён всех своих богатств, а также вместе с царицей и её детьми в Карфаген были уведены многие тысячи пленников“».

Нетрудно представить, какое смущение вызвали в юной душе такие чтения и находки. Особенно если иметь в виду, что далее у школяра есть приписка к конспекту про вандалов, явно сделанная спустя какое-то время:

Через 800 лет крестоносцы точно так же подчистую ограбили Константинополь, который был к тому же несопоставимо богаче полупровинциального в 450-х гг. Рима и на несметные богатства которого у крестоносцев никаких законных прав не было – в отличие от вандалов, у которых хотя бы имелась к римлянам вполне обоснованная и справедливая династическая претензия. И всё равно даже уже во вполне зрелой и просвещённой христианской традиции – в конце XVIII в., когда французский аббат Грегуар и ввёл в оборот термин «вандализм» – на роль легендарно-показательных грабителей-беспредельщиков выбрали всё-таки не вполне заслуживших эту «честь» единоверных монахов-рыцарей, а «поганых» «варваров».

СЛЕДУЮЩИЙ год, который тоже иногда называют как дату, когда якобы прекратила своё существование Римская империя – 476-й: в тот год случилось низложение очередного Западного имератора Ромула Августула. Но и это событие происходило, во-первых, отнюдь не во всей Римской империи, а только в её западной части, а, во-вторых, совершилось оно вполне мирным способом, вовсе не навечно (об этом чуть позже) и вообще при весьма тесном взаимодействии готов и руководства всей Римской империи.

Восточный, или Византийский, император был в ту эпоху подчинённого двойного императорства как бы главным императором всей Римской империи – и её Западной, и её Восточной частей; а уже его волей – по крайней мере формально – назначался или снимался с должности (легитимировался) «вассальный» император Западной, собственно «римской», части империи.

Столицу единой, ещё не делёной Римской империи в начале IV в. перенёс в греческий город Византий (впоследствие Константинополь, у нас часто Царьград, и ныне Стамбул) император Константин I Великий, тогда же узаконивший в Империи христианство. В первое время Византий даже именовался, хотя и недолго, Новым Римом, а старый Рим остался местом нахождения папского престола и столицей Западной части империи, сформированной в 395 г. по решению Феодосия I Великого. Позднее, в 402 году столица Западной империи была из Рима перенесена в Равенну.

Так что к моменту событий, связанных с появлением и пребыванием в Италии готов (410–550 гг), Рим уже не был столицей даже Западной части империи и потому ещё представлял какую-то символическую ценность только для папы римского. А он в IV–VI вв. по статусу и полномочиям ещё практически ничем не отличался от всех остальных архиепископов большой Империи, и потому именно ему, более, чем кому-либо другому, было выгодно, чтобы Римская империя если не пала, то хотя бы считалась павшей: это событие избавило бы его от законного главенства имперских патриархов и правления равеннских бюрократов; у него были бы развязаны руки для открытой, в том числе и силовой борьбы за верховенство в христианском мире.

По этому поводу у школяра в специальной тетради, в которой он по ходу изыскания делал всяческие выписки, есть и вот такая, отдельная страничка:

«Тема: Одна из причин, по которым появилась и до сих пор сохраняется путаница в вопросе о том, что же такое „Римская империя“, и когда она „пала“

Ближе к концу VIII века папская курия в Риме ввела в оборот документ, называемый по имени императора Константина Великого Donatio Constantini или „Константинов дар“ (у нас в русском обиходе его принято называть „Вено Константиново“. – А.Б.).

В соответствии с этим документом император Константин перед смертью, в момент своего крещения передал в дар и в управление главе Церкви в Риме всю Западную часть своей империи, со столицей в Риме же, и одновременно отдал ему императорские инсигнии и утвердил его главенство над всеми главными кафедрами империи: в Иерусалиме, в Александрии, в Антиохе и даже в Константинополе, а за собой оставил только Восточную часть империи.

На этом якобы законном основании папа Лев III в 800 году на торжественной рождественской мессе провозгласил своего главного защитника и сторонника – короля франков Карла Великого – „Императором римлян“.

Но через семьсот лет, в середине пятнадцатого века неаполитанец Лоренцо Валла доказал (в 1517 году его доказательство было опубликовано отдельной книгой): документ, озаглавленный Donatio Constantini, реально никогда не существовал, это фальшивка, которую папская курия изготовила, дабы задним числом легитимировать свои притязания на власть в мире.» (Возможно, что и поэтому тоже – а не просто потому, что, вроде бы, не хотел портить отношения с Константинополем – Карл Великий предпочёл папским изобретением – торжественным титулом – не пользоваться и сам себя никогда так не величал. – А.Б.)

В конце же странички у школяра записана цитата из Википедии, против которой он на полях написал латинские буквы NB, потом подчеркнул их два раза, сопроводил парой восклицательных знаков, и ещё как-то неожиданно беспечно пририсовал к ним большой смайлик. Уж не знаю, какую такую особую важность он хотел взять на заметку, но зато смайлик его понимаю, поскольку цитата вот такая:

«При Константине продолжилась дальнейшая варваризация армии.»

В 476 г., свергнув в Риме очередного императора-самозванца, коим Ромул Августул несомненно являлся, один из готских полководцев на службе Империи – Одоакр – и римский Сенат (как бы парламент западной части римской империи) послали к главному, Восточному (византийскому) императору Зенону послов с совместной просьбой прекратить давно себя изжившее двойное – западное и восточное – императорство. Зенон их просьбу после некоторых раздумий более или менее уважил: предоставил Одоакру титул патриция и право управлять Италией, однако потребовал, чтобы Одоакр всё-таки признал в качестве Западного императора конкурента только что изгнанного Ромула Августула – Юлия Непота, правителя Далмации. Но признание это было чистой формальностью, поскольку Юлий после событий 476 года в Италии не появлялся и ни на какую реальную власть в ней не претендовал.[12]

Юлий Непот был убит в 480 г. Поскольку в имеющихся на сегодняшний день анналах после его смерти ни одного Западного императора больше не числится, многие современные историки считают его последним императором Западной римской империи (правда, в таком случае было бы логично, если бы они объявили годом падения Римской империи не 476-й, а хотя бы 480-й год; но вопреки логике почему-то не объявляют).

После этого римский военачальник и патриций Одоакр – он же гот и только потому по мнению многих авторов варвар – правил в Италии 20 лет и всё это время официально признавал своим сюзереном Римского императора в Константинополе, что и зафиксировано в существующих анналах.

А раз так, то с чисто юридической точки зрения всё это означает, что тогда, в 470-х, в один из возможных годов «крушения Римской империи», на самом деле произошло никак не её падение, а, наоборот, её воссоединение и даже, говоря современным языком, её внутренняя политическая консолидация.

Более того: всего через двадцать лет, когда в Равенне, тогдашней столице Западной римской империи, на смену Одоакру пришёл остготский король Теодорих Великий, в Константинополе император Анастасий I вполне официально признал его королём Италии и вернул ему – варвару всё по-прежнему просто в силу готского происхождения – забранные было из Равенны императорские инсигнии (те самые, будто бы ещё за сто пятьдесят лет до того уже подаренные римским императором Константином римскому иерарху Сильвестру).

Про варвара Теодориха – вообще-то по всем формальным признакам императора Западной римской империи – задорно-пытливый школяр вычитал и другие, не менее впечатляющие подробности в недавнем рассказе хранителя книжной экспозиции в университетском музее шведского города Уппсала:

Эта рукописная книга, Codex argenteus, была, видимо, изготовлена в начале шестого века в эпоху остроготской империи в Равенне и, скорее всего, по поручению короля остроготов Теодориха Великого. В качестве бумаги использован тончайший пурпурного цвета клаф очень высокого качества,[13] текст исполнен местами золотыми, но в основном серебряными чернилами, от которых и пошло название «серебряная книга» или codex argenteus.

И далее (курсив мой):

Теодорих в Италии не просто король: своим правлением он, скорее, напоминает римского императора. Он строит церкви и дворцы, чеканит монету со своим изображением и пользуется пурпуром по разрешению самого Восточного императора (право чеканить свою монету, как и право пользоваться пурпуром – это официальная, юридически закреплённая привилегия Западного императора. – А.Б.)….римляне называют его «Траяном» и «Валентинианом». При нём госслужба в Италии организована по римскому образцу, её официальный язык – латынь. …

Строительство арианских церквей, не менее величественных, чем у католиков, было для готов делом чести нации. Однако, для достижения такого величия во всей полноте, одних впечатляющих построек и роскошных одеяний служителей было недостаточно – нужны были и Священные Писания, желательно в не менее богатом исполнении. Именно такой книгой стала Серебряная Библия… Равенна в те времена служила и центром книгописания тоже.

ПОЙМИТЕ юного школяра из испанского монастыря и оцените его смятение правильно.

Во-первых, получается, что император всей римской империи вполне официальным путём назначил короля варваров императором её Западной части. Причём случилось это в 493 году, когда все возможные сроки, отведённые в нашем сегодняшнем представлении на падение Римской империи, уже давно истекли.

Во-вторых, надо ведь представлять себе, что в Испании по сей день (в нашем XXI веке) историки пишут, например в рассказе о своих христианских древностях, следующим образом:

Из-за преследований… христиане из северной Африки мигрировали в королевство визиготов, которые, хотя и были ариане, существование христианских общин у себя разрешали. … cabeceras (самые древние базилики – А.Б.)… (это группа, к которой относятся) Cabeza de Griego и Recopolis, церкви, построенные в 6-м веке, то есть по правилам арианского ритуала, а также церкви 7-го века, уже очевидно христианской принадлежности.

Не удивительно, что в представлении испанского юноши ариане (и уж тем более варвары) никогда христианами не были. То, что у них могли быть какие-то святилища («церкви») и свои священнослужители (друид ведь тоже – священнослужитель), юноша вполне допускал и ничего удивительного в этом не видел. Язычники – они и есть варвары. Но Священное Писание! Библия! – они-то откуда? Ведь Библия может быть священной книгой только у православных христиан?

Ум юноши ещё ищет спасительных подсказок. Разве могли эти варвары быть христианами, коли они предали мечу и огню христианский мир? Но тут же он сам себе возражает: да нет, вот же Шарль де Монталамбер сказал в своём знаменитом письме Виктору Гюго «Вандализм во Франции», клеймя в нём тогдашние французские власти за уничтожение и поругание паямтников Средневековья:

Такого ведь даже готы – остроготы – не вытворяли. История сохранила нам памятный рескрипт их короля Теодориха, который своим победоносным подданным предписал строжайше блюсти все гражданские и религиозные памятники завоёванной Италии.

Но хоть христиан-то варвары в «Риме» избивали, насиловали, грабили? Тоже нет:

Одоакр (в 476 г.) подарил Италии тринадцать лет внутреннего и внешнего мира. Он осуществил реформы, благодаря которым солдаты-варвары получили землю в Италии в качестве обычных федератов….мы не знаем ни об одном случае недовольства или сопротивления римлян его действиям в этом направлении…. Одоакр оказался бо́льшим защитником свобод римского сената, нежели любой другой римский император. … Можно было бы ожидать, что положение католической церкви осложнится с приходом монарха-еретика, ведь Одоакр был христианином арианского исповедания. На самом деле жизнь церкви никогда еще не была так легка, по крайней мере во всем, что зависело от Одоакра. Можно сказать, что жизнь в Италии шла своим обычным чередом…. Общий упадок городов, вероятно, не ускорился заметным образом в годы правления Одоакра.

СОЗНАВАТЬ тотальную озлобленную предвзятость, привитую Церковью в мировоззрение православных по отношению к христианам же, но просто иного толка, тем более обидно на фоне мировоззренческой щедрости этих якобы варваров.

Вот в Вестготском королевстве на рубеже V–VI веков король Аларих II провозгласил Римский закон вестготов (т. н. «Бревиарий Алариха», Lex Romana Visigothorum), закрепивший, наравне с правами собственной арианской Церкви, права Церкви ортодоксальной (православной, как тогда именовалась официальная государственная Церковь Константинополя и всей Римской империи, включая Папский Престол). Сразу следом в Агде собрались на местный собор организовывать свои дела по новым законам 24 православных епископа Королевства, и затем, до 546 г., в готском королевстве православные иерархи провели такие соборы ещё пять раз. По признанию историков вся цель 22-летнего правления Алариха II была – управлять и римлянами-православными, и вестготами-арианами, как двумя полностью равноправными христианскими народами.

А историческая судьба этого очень современного ввиду его веротерпимости «Бревиария Алариха» и вовсе уникальна. Римский закон вестготов, составленный на латинском языке, был принят и введён в действие в вестготском королевстве предположительно в 506 г., параллельно с уже действовавшим готским сводом законов (Кодекс Евриха – Codex Euricianus; принят в 475 г.). Таким образом на территории королевства начали сосуществовать законы для готов-ариан и новый Римский закон для православных римлян, который включил в себя бо́льшую часть сборников законов нескольких недавних императоров что Западной части римской империи, что византийских, а также институции Гая Папиниана, «Сентенции» Юлия Павла (сборник императорских декретов; III век) и Кодексы Грегория и Гермогениана, «долгое время бывшие частными, неофициальными собраниями императорских конституций». Но самое главное – в него вошёл в несколько усечённом виде Кодекс Феодосия, который на тот момент и был в «Риме» действующим законодательством (вступил в силу на территории обеих частей империи в 438–439 гг).

А дальше случилось вот что:

…(от Кодекса Феодосия и Кодекса Грегориана) сохранились лишь небольшие фрагменты. Однако Кодекс Грегориана частично восстановлен на основе эпитом (5-ти первых книг Кодекса Феодосия – А.Б.), содержащихся в Бревиариях отсготского и бургундского королей конца V – начала VI вв….

Говоря простым языком, перечисленные римские законы известны нам сегодня только благодаря тому, что когда-то варвары включили их в свои юридические бревиарии и тем самым сохранили их для потомков – для нас. И ещё благодаря законотворчеству вестготов до нас дошли пять книг из «Сентенций» Юлия Павла и основная часть институций Гая Папиниана – наш главный источник римского частного права.

Часть римского правового наследия не погибла только потому, что варвары – христиане арианского толка – включили его в свои законы, приглашая тем самым римлян – христиан православного толка – жить в мире и на равных.

И КАК православные христиане откликнулись?

О простолюдинах и об их реакции аскетичный римский кафолик из знатной семьи, (живший как раз в середине 400-х гг. и как разх в тех краях), написал, обращаясь к правителям «Рима» от имени римской бедноты, вот что (курсив мой):

Но вот обстоятельство ещё более вопиющее. … Над нами тяготеют подати, определённые вашими декретами. Мы желаем не больше как того, чтобы подати были общи и для нас, и для вас. Что может быть несправедливее и недостойнее, как то, что вы освобождаете себя от податей, вы, которые других осуждаете на плату. … Где и у кого, как не у римлян, можно найти такое зло?… Ничего подобного у вандалов, ничего подобного у готов. Это зло чуждо готам до того, что даже римляне, живущие среди них, не испытывают его на себе. Единственное желание всех римлян состоит в том, чтобы не пришлось опять когда-нибудь подпасть под римские законы. Единственная и всеобщая мечта римского простолюдина относится к тому, чтобы жить с варварами. И мы ещё удивляемся, что не можем победить готов, когда сами римляне предпочитают быть с ними, нежели с нами….наши братья не только не желают перейти от готов к нам, но ещё к ним бегут и нас покидают.

Римляне бегут к варварам – ради жизни по справедливости. По-христиански…

Чем на это и на веротерпимость, как государственную политику го́тов, ответили православные христианские элиты (курсив мой)?

В заключение скажем несколько слов о церковной политике Юстиниана (правил с 527 по 565 г. – А.Б.). Стоя на страже церковного единства, он должен был вести борьбу с двумя главными еретическими течениями своего времени: монофизитством и арианством. Арианство было представлено двумя нациями германского корня, и оба народа были стерты, сметены с лица земли: в Африке и на некоторое время в Италии Церковь вернула себе прежнее единство….все дела о религии и о всем с нею связанном подлежали церковному суду… Особенно монашество заняло в V и VI столетиях руководящее положение в области церковной политики, и его влияние было направлено в сторону крайних мер против еретиков.

Докопался школяр и до того, что после полного избиения «варваров» (готовариан) в ходе знаменитых юстиниановских Готских войн, в 589 году на территории нынешней Испании, где остался единственный уцелевший осколок готского королевства, собрался так называемый Третий толедский собор, на котором оставшиеся в живых вестготские аристократы и епископы были принуждены отказаться от своей ереси, принять ортодоксальные символы веры и признать примат настоящей христианской Церкви над собой.

И ещё испанский монастырский школяр в процессе поиска настоящего и истинного в словах «геноцид – это варварское преступление» выяснил, что только когда «варвары» перестали на соборе в Толедо быть варварами – имперские цивилизация и православие приняли их в своё лоно – они и утвердили под диктовку цивилизованных римлян первые несколько законов, направленных против приверженцев иудаизма – то есть против евреев. Чего в своём варварском прошлом, следуя арианским принципам толкования христианства, никогда себе не позволяли. Но теперь, после обращения в православие – позволили, в первый и последний раз за всю недолгую историю своей нации, поскольку на этой печальной ноте история готских варваров, собственно, закончилась, и началась история уже православных христиан испанцев,[14] будущих самых, наверное, ярых католиков, печально знаменитых своей Инквизицией, которая, как известно, началась именно с гонений на иудеев.

А настоящая, не выдуманная история Римской империи и её Западной части тем временем всё ещё продолжалась и длилась потом, после полного избиения варваров (готов) и вандалов ещё почти целых два столетия.

ВЕРНЁМСЯ к молодому школяру и любителю этимологии в её настоящем значении и представим себе, что на этом этапе своих изысканий он всё понял и нашёл ответ на заинтриговавший его вопрос. Ответ, который поверг его в состояние одновременно большой грусти и не меньшего смятения – такого, какое испытывает любой по натуре честный человек, столкнувшийся с сознательной целенаправленной ложью – из уст самого любимого своего человека. И согласимся, что ему, видимо, настало время взять перо, написать какую-то заключительную фразу в его толстой тетради и поставить в конце, вслед за многочисленными пометами и выписками большую жирную точку.

Но нет ещё. Он пока на отдельной странице написал вроде как заглавием: сначала «inquisitio – розыск, сыск»; и потом в той же строке: «ересь (от греч. haireomai) – выбор (веры)». Дальше под этим как бы заголовком поставил две цитаты из ветхозаветной Пятой книги Моисеевой, с несколькими дважды подчёркнутыми отрывками (выделены ниже курсивом).

Первая цитата:

Если найдется среди тебя в каком-либо из жилищ твоих… мужчина или женщина, кто сделает зло пред очами Господа, Бога твоего, преступив завет Его, и пойдет и станет служить иным богам, и поклонится им, или солнцу, или луне, или всему воинству небесному… то ты хорошо разыщи; и если это точная правда, если сделана мерзость сия… то выведи мужчину того, или женщину ту, которые сделали зло сие, к воротам твоим и побей их камнями до смерти.

Вторая цитата:

Когда ты войдешь в землю, которую дает тебе Господь, Бог твой, тогда не научись делать мерзости, какие делали народы сии: не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых; ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии-то мерзости Господь, Бог твой, изгоняет их от лица твоего;… ибо народы сии, которых ты изгоняешь, слушают гадателей и прорицателей, а тебе не то дал Господь, Бог твой.

За этими цитатами следуют несколько вопросов:

«Кто же, если не ‘варвары’ и не ‘вандалы’, разрушил Рим? Не сам город, а именно весь Рим?

После чьих набегов на бескрайних просторах великой и необъятной Империи остались в руинах все эти бесчисленные колизеумы, храмы Венер и Аполлонов, Парфеноны и мавзолеи?

Кто посягнул на целую цивилизацию и чуть было не уничтожил её вовсе?»

Дальше, как бы отвечая сам себе, юноша-школяр привёл такую вот хронологию:

«380 год. Эдикт императора Феодосия I Великого[15]. Окончательно утверждено в качестве закона толкование Троицы, предложенное сторонниками Афанасия и оспариваемое сторонниками Ария (арианами). Последователям Афанасия и нового закона присвоено название ‘Католические христиане’. Сторонники всех остальных ветвей христианства, в первую очередь ариане названы ‘обезумевшими глупцами’; их отныне повелевается считать еретиками, называть места их собраний церквами запрещено. Они подлежат двум наказаниям: во-первых, божественному и, во-вторых, тому, кое ‘наша власть волею всевышней посчитает нужным применить’.

381 год. Указ императора Феодосия I Великого, по которому у ариан отбирают все их храмы в Константинополе и, постепенно, в провинциях. Ужесточение гонений против язычников; указ, повелевающий закрывать и разрушать по всей империи языческие (т. е. и античные тоже) храмы и полученный таким образом камень пускать на строительство христианских объектов культа.

380-е годы. В восточных провинциях империи разрушение языческих культовых сооружений (храмов, мавзолеев, святилищ – А.Б.) производят совместно армия и монахи.

391 год. Христианская (католическая) община Александрии с одобрения своего епископа Теофила и императора Феодосия Великого разрушает до основания Серапеум, своего рода научный городок внутри города: огромный комплекс архивных помещений, хранилищ древних эллинских, египетских и иудейских рукописей, культовых сооружений; на момент разрушения Серапеум просуществовал уже не менее семи веков. (В одной из александрийских хроник начала V века есть иллюстрация с изображанием епископа Теофила, победно восстоящего на руинах Серапеума или иначе ‘Александрийской библиотеки’.)

392 год. Указ Феодосия, по которому христианство (ортодоксальное, католическое) становится официальной и единственной разрешённой религией империи; соблюдение всех иных религиозных обрядов с этого момента запрещено.

394 год. В империи последний раз проходят Олимпийские игры – символ единого человеческого начала и момент приостановки всех войн и всяческой вражды в знак уважения к нему (т. н. ‘Олимпийское перемирие’ раз в четыре года, на всё время Игр).

529 год. Закрыта Платоновская академия в Афинах.

В том же 529-м году император Юстиниан I ‘…поднял великое гонение на язычников и всякую ересь, причем имущество их велел отбирать в казну. Храмы этих еретиков и особенно тех, которые исповедовали арианство, и все их имущество он велел отписать в казну.’

532–554 гг. Готские войны Юстиниана против ариан – сначала против вандалов в Африке, затем против вестготов в Италии. Закончились полным разгромом и уничтожением и тех, и других:

‘Мечта Юстиниана о воссоединении Римской империи исполнилась. Но Италия была разорена, по дорогам истерзанных войною областей бродили разбойники, а пять раз (в 536, 546, 547, 550, 552 гг.) переходивший из рук в руки Рим обезлюдел.’»

ВОТ на этом школяр, действительно, остановился и закончил свои поиски. Ведь все мы сегодня не раз видели в прямом эфире, как это выглядит на практике, когда восторженная толпа неофитов – победивших сторонников новой прогрессивной веры или идеи – рушит ненавистные памятники собственных былых заблуждений, расправляется со своими бывшими любимыми вождями и царями, да и вообще со всеми, кого лидеры толпы объявят «ненашими» и кому выпадет печальная участь попасть вдохновлённой толпе под горячую руку.

Причём мало кому из нас приходит в голову устыдиться собственного «вандализма». Потому что в нашем представлении «вандализм» – это, например, намалевать краской свастику, или звезду Давида, или серп и молот (в зависимости от того, какие предпочтения у художника экстремальны) на бюсте какого-нибудь ненавистного деятеля.

А вот школяр начал, видимо, думать теперь уже совсем иначе, и был грустен, и даже безо всякого отныне удивления прочитал как-то недавно в каталоге Британского музея описание выставленного там бюста знаменитого римского полководца I века н. э. Германика (у бюста отбит нос и изуродован лоб):

…на лбу между бровями можно видеть крест, высеченный сознательно с намерением изуродовать памятник. Такое сознательное уродование в конце античного периода (IV–V в.в. н. э. – А.Б.) практиковали в основном христиане.

И как же тогда всё-таки правильно называть «акт вандализма»?

СУДЬБА африканских готов – вандалов – после их разгрома и избиения во время юстиниановских Готских войн неизвестна вообще. Ни от них самих, ни от их культуры и помыслов, ни от их языка не осталось никаких следов.

Европейские готы – считается, что полностью ассимилировались на Западе (там они испанцами стали), а на Востоке они просто исчезли в никуда (словно растворились без следа в Историческом эфире где-то в Крыму, в низовьях Днепра и Дона, и дальше на север и на восток, где-то между VI и IX веками). Их язык – готский – сегодня отчасти известен только благодаря тому, что через сотни лет после их исчезновения вдруг всплыли в разных концах Европы целых шесть кем-то сбережённых остатков книг, написанных на готском языке. От европейского центра книгоиздательского дела, почти целое столетие процветавшего при готах в Равенне, осталось – выжило! – в общей сложности 389 страниц текста… (Практически все сохранившиеся листы – с отрывками из Священного Писания, которое ещё в середине IV века перевёл для своего народа на его родной язык готский арианский епископ Вулфила.)

Эти книги – в первую очередь императорскую Библию, Codex Argenteus – тайно хранили около тысячи лет. Все, кто поколение за поколением участвовали в этом безымянном подвиге, каждый день, день за днём и год за годом реально рисковали жизнью: им всем в случае разоблачения был гарантирован костёр. Тем более удивительно историческое совпадение: именно после того, как пережившие Тёмные века еретические готские книги вышли из подполья и снова увидели свет, в Европе начали сходить на нет и вскоре совсем исчезли по-настоящему серьёзные тайные общества. (Им на смену пришли сначала вполне карикатурные иллюминаты и масоны а-ля Пьер Безухов, а в новейшие времена – герои-обаяшки-завлекалочки Дэна Брауна.)

Отгремели восемьсот лет Тёмных веков, в течение которых по всему христианскому миру инквизиторы неустанно разыскивали еретические книги и самих еретиков и сжигали их на кострах. В результате все ветви готской нации, равной самим римлянам и грекам, их вера, их язык и кульутура, их храмы и книги, их мужество и благородный дух – исчезли. Потому что были не просто физически уничтожены, но ещё и старательно ошельмованы и в конце концов хирургически изъяты из памяти их потомков.

А ведь молодой и славный школяр, добросовестный филолог, как и положено при настоящих этимологических розысках, каждую предыдущую строчку в этом рассказе читал, держа в голове прочитанные им в самом начале юридические квалификации геноцида.

Вот эти:

– запрещение употреблять родной язык даже в личных отношениях;

– систематическое уничтожение книг на языке группы, разрушение…исторических памятников, культовых и других учреждений, культурных объектов группы или же запрещение пользоваться ими…

И вот эти тоже, имеющие сегодня юридическую силу во всём цивилизованном мире:

Статья II.

В настоящей Конвенции под геноцидом понимаются… действия, с намерением уничтожить… какую-либо национальную, этническую… или религиозную группу, как таковую:

– убийство членов такой группы;

– предумышленное создание для какой-либо группы таких жизненных условий, которые расчитаны на полное или физическое уничтожение её.

Статья III.

Наказуемы следующие деяния:

– геноцид;

– заговор с целью совершения геноцида;

– прямое и публичное подстрекательство к совершению геноцида;

– покушение на совершение геноцида;

– соучастие в геноциде.

Да к тому же школяр выяснил, что уже сорок лет к таким преступлениям «никакие сроки давности не применяются… независимо от времени их совершения». (Статья 1, п. b. Конвенция о неприменении срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечности. – А.Б.)

И потому наш молодой любознательный послушник набросал себе в тетрадку:

«…этимологически правильные (настоящие, точные) слова, которые единственно можно и нужно использовать в определении: геноцид – это акт агрессивного империализма в сочетании с актом идеологического или культового фанатизма.»

«…геноцид невозможно квалифицировать ни как акт варварства, ни как акт вандализма. Пока Церковь будет замалчивать беспощадное физическое уничтожение своих идеологических конкурентов-ариан и продолжать ради этого шельмовать варваров и вандалов; пока даже юристы новейших жертв геноцида будут слепо ей вторить и, не ощущая трагичности собственного заблуждения, применять к своим гонителям нарицательно-злодейские квалификации, образованные из названий точно так же истреблённых за их веру и культуру народов; пока, наконец, уже все мы вслед за нашими духовными пастырями и правоведами будем квалифицировать преступление геноцида именами его жертв – до тех пор преступление против человечности, уже полтора тысячелетия творимое против наших предков, будет продолжаться, и мы все, поколение за поколением, будем снова и снова становиться его вольными или невольными соучастниками.»

«…у кого нашлась такая безграничная власть над умами людей и такая бессовестность перед Вечностью, чтобы заставить нас поверить, будто жертвы сотворённого нами – это кровожадные варвары, презренные дикие нелюди? Как удалось им сделать так, чтобы мы забыли навсегда, что наша православная цивилизация выросла из нашими руками исполненного и до сих пор не замоленного преступления против человечности?»

«…страшно это мертвящее дыхание нашего чисто орвелловского ‘новояза’: исчезают в бездне тёмных веков предки, корни родного языка, целые столетия Истории, правда о нас самих.»

«…невообразимо огромна безнравственность тех, кто творит эту ‘новую речь’ тёмных веков.»

Логия этимона…

НЕ знаю наверняка, что творилось в душе у очень мне, лично, симпатичного испанского школяра. Знаю только, что он дописал в своей тетради заключительную фразу, поставил последнюю точку, сунул тетрадь в карман и ушёл из своего монастыря – навсегда. Может быть – заниматься этимологией, не знаю.

А последняя фраза у него получилась вот такая. Сначала прилеплена на странице жёлтая закладка с цитатой:

«Независимость была целью жизни для варвара… Быть побеждённым или порабощённым для этих детей войны и пустыни казалось более невыносимым, чем смерть: умирать с улыбкой было геройством. Саксон Грамматик говорит об одном варварском воине: „Он упал, засмеялся и умер“.»

Тут же сбоку на полях приписано: «Революцию начинают романтики, заканчивают фанатики, а плодами её пользуются подлецы.»

И ниже уже сплошным текстом собственно сама заключительная фраза:

«Последние романтики победившей иудейско-христианской революции упали, засмеялись и умерли.»

Во всех нас, коренных жителях северных и восточных окраин Европы – а не только в испанцах – течёт и готская кровь тоже. Поэтому давайте минуту помолчим…

Тот неловкий момент, когда ты вдруг узнаёшь, что ты не русский

ТРУДНО сказать, сколько молодых людей, очутившись в той же ситуации, что и славный испанский школяр, захотят и смогут последовать его примеру. Потому что не в выдуманном, а в настоящем мире все они столкнутся с очень конкретной проблемой.

ВОТ, скажем, в нашем совсем недавнем прошлом жителям бывшего СССР, а особенно поколениям, родившимся в 1950–1960-х гг., выпал сразу всем уникальный шанс без особых усилий стать выдающимися историками. Потому что вслед за развалом Союза на всём огромном пост-советском пространстве, как на сцене любительского театра в провинциальном городке, начали разыгрываться хотя и исполненные посредственными актёрами, но вполне классические трагедии и драмы, в научном обиходе именуемые «историческими событиями». Произошёл «развал империи», и вслед за ним – «формирование новых государств», «борьба за власть», «создание правящих династий», «передел рынков», «подчинение и ограбление народов», «насаждение чужой иноземной веры», «агрессии», «вмешательства во внутренние дела», «обложение данью» и «преступное накопление стартовых капиталов». А также все остальные бунты, перевороты и революции, интриги, предательства и измены, провокации, коварства и бегства на чужбину. С участием живых, во плоти и крови, и к тому же своих и потому близких и понятных серых кардиналов, банкиров королей, нунциев папских престолов, баронов-грабителей, маршалов-бездарей, буйных царей-пьяниц, робеспьеров и фуше, кромвелей и лютеров, маратов и бонапартов и, конечно же, миледи и эллочек-людоедочек.

Всё это – ежедневно в реальной жизни каждого, тут рядом на соседней улице, а то и вовсе прямо во дворе под окнами. Всё это – тут же повторенное в прямом эфире по телевизору и растиражированное на всю страну, в каждый дом, в самую глухую сибирскую деревню.

В тот период «исторические события» ужались во времени, их тайные пружины обнаружились быстро и скоро – гораздо быстрее, чем в прошлые века, когда этот процесс шёл годами и десятилетиями, а то и веками, обрастая самыми невероятными слухами и легендами. В 1990-е гг. широкая публика узнавала обо всём моментально из репортажей всяческих «CNN» – ов с прямыми включениями, благодаря которым совсем уж фантастические мифы в наших умах не создались, и наши современные заблуждения как-то привязаны к реальности и хотя бы внешне вполне похожи на жизнь.

Другими словами, любой хоть немного заинтересованный пост-советский школяр мог, просто наблюдая окружающую повседневность, легко найти в ней и проследить реальный живой аналог практически любого древнего исторического события или поступка, изложенного в его учебнике истории высоким, а иногда и вовсе легендарным – то есть попросту скучным – стилем. Имея перед глазами живой и реалистичный аналог, он уже легко мог представить себе это давнее событие, или поступок, или человека – вполне живыми и настоящими, во всех житейских деталях, без героического или святого ореола, без идеологической, пропагандистской или просто конъюнктурной раскраски. И точно так же он мог с большой степенью вероятности предположить, в чём и как слукавил былой сочинитель шаманского мифа из учебника, официальный рассказчик истории или, того хуже – его учитель и педагог. И, соответственно, сформулировать свою версию, привязанную к реалиям жизни, а не к требованиям политического момента когда далёкого прошлого, когда сегодняшнего дня, а когда и того, и другого. Версию, которая поэтому наверняка окажется гораздо ближе к истине.

Отчасти именно так в России пока и получается. Кто следит за российскими социальными сетями и публицистикой, знает, сколько здравого смысла, замешанного именно на внимательных наблюдениях последних двадцати пяти лет, проявляют многие блогеры и публицисты при анализе текущих событий во всех уголках планеты.

Но в то же время есть два весьма специфических и знаковых обстоятельства, в силу которых наплыв знатных историков в России в обозримом будущем, видимо, всё-таки не состоится.

ОДНО касается того, что события 1990-х гг. большинство думающих русских наблюдателей восприняли именно как спектакль «на сцене любительского театра в провинциальном городке» в исполнении «бездарных актёров». Получилось так, скорее всего, по той причине, что на следующее же после Беловежского бдения утро вдруг в основе всего – всех мотивов, побуждений, резонов и чаяний – оказались деньги. Пошлые, презренные, недостойные деньги. Их отбирали, их конфисковывали, их крали, их меняли, их делали, их печатали, их не платили, их раздавали своим, за них убивали. Больше, собственно, ничего и не происходило.

Но в СССР-то, при всей поголовной грамотности, никто никого ничему подобному никогда не учил. Ни в семье, ни в школе. Точнее, учили, но на уроках «про мировой империализм» и как бы в теории. А на практике, для применения с пользой для себя в предстоящей жизни, никаких навыков не прививали, искренне полагая, что советскому человеку такие навыки не потребуются. Потому что «у нас» что-либо подобное казалось немыслимым. И это сущая правда: в СССР ничего даже отдалённо похожего произойти не могло никак и никогда.

Но стоило СССР развалиться, и тут же, моментально, с первым же вдохом свободного воздуха – произошло, причём, не отдалённо похожее, а самое оно. Так что никак не подготовленному и не обученному премудростям буржуазного мира вступившему в пост-советское пространство простому советскому человеку всё это только так и могло увидеться – пошлым провинциальным театром с не менее пошлыми, без души и без мечты актёрами.

В СССР в 1991 году, как и за 200 лет до того во Франции, произошла классическая буржуазная революция. С той лишь разницей, что в СССР при этом самих революционных буржуа не было вообще, так же, как нет, например, толп голых купальщиков на солнечных пляжах в Антарктиде. Если это понимать, то становится очевидно не только то, что у нашей революции 1991 года просто по определению должна была быть главной какая-то иностранная составляющая, но и то, что проявлять исторический героизм и самоотверженно служить общему буржуазному делу на всём пространстве СССР, за очень редкими романтическими исключениями, было просто некому. А неизбежный в таком случае делёж без правил ничейного богатства ничем не лучше и ничуть не благороднее, чем откровенное разграбление чужого добра. И потому зрелище это могло быть исключительно, скажем так, малокультурным.

Немногочисленные российские робеспьеры и мараты конца ХХ века вместо того, чтобы подставлять шею под нож гильотины или возмущённой аристократки, в одночасье стали миллионерами среди по-прежнему совсем небогатого народа. И с тех пор вполне мирно сосуществуют с российскими же фуше и наполеонами, которые в свою очередь с видимым удовольствием играют в государственных мужей и в народную власть. Именно что играют, потому что робеспьеров с маратами не трогают, да к тому же делают вид, будто не знают, что государство – это на русском языке значит «собственность государя», а не народа, или ещё, например, что «центральная власть» в стране «свободных граждан» – это нонсенс; с лингвистической точки зрения в том числе.

И что, разве не дешёвая всё это пародия на классику, да ещё и с мало симпатичными лицедеями? В том-то и дело, что – нет. Во всяком случае в реальном несоветском мире (то есть практически во всём мире за всю его историю) – нет. Макиавелли знал, о чём писал.

Хорошо это или плохо, поможет это укреплению исторического самосознания русских людей или помешает – не знаю; просто отмечаю то, что уже видно невооружённым глазом: российское общественное мнение, стремительно усвоив на практике и на собственной шкуре описанную «роль денег в Истории», в последние несколько лет начало столь же стремительно избавляться от своей уникальной «детской болезни наивности в постсоветизме».

То, что в 1990-е годы воспринимали, как доморощенный провинциальный театр, сегодня уже гораздо более реалистично и законно воспринимают, как нормальную столичную пьесу модного европейского автора. Иначе говоря, массово нарождается то мировоззренческое качество, бремя которого, как опять же писал Макиавелли, любой государь вынужден нести в силу его уникальной и только ему присущей virtu, но которое в массовом народном варианте неизбежно оборачивается просто коллективным цинизмом. Который вряд ли вдохновит рядового обывателя на благородное отношение к своему месту и значению в Истории.

ТЕПЕРЬ второе обстоятельство; на мой взгляд гораздо более фундаментальное и глубинное.

Вот, например, со времени трагических событий, случившихся в Нью-Йорке 11 сентября 2001 г., прошло всего пятнадцать лет. И тем не менее уже сегодня не в глубинке даже, а прямо в продвинутой Москве есть довольно много людей обоих полов в расцвете сил, с высшим образованием и с активной позицией в жизни – то есть людей с живым и пытливым умом – которые очень удивляются, когда узнают, что в тот день в Нью-Йорке обрушились не две башни-близняшки, в которые врезались самолёты, а три: эти самые протараненные башни плюс ещё одно стоявшее рядом с ними тоже высотное здание. В которое, однако, в отличие от башен-близнецов, никакой авиалайнер не врезался, и на которое даже пожар с протараненных башен не перекинулся. Оно просто вдруг взяло да и обрушилось сразу вслед за башнями: точно так же аккуратно, как они, никого из «соседей» не задев; само по себе; без какой-либо видимой причины.

Этот факт – однотипное аккуратное обрушение 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке не двух, а трёх зданий – CNN показало в прямом эфире всему миру (покорный слуга следил в тот день за событиями, не отрываясь от телеэкрана). Многочисленные видеозаписи, на которых во всех возможных ракурсах запечатлено беспричинное «самокрушение» третьей высотки, по сей день можно без труда найти в Интернете. А вот поди ж ты – даже среди вполне думающих современных людей, даже в главных городах Европы уже появились такие, в чьём представлении рухнувших зданий было всего два: пара башен, успевшая с тех пор превратиться во вполне культовый образ.

Казалось бы, должно настораживать, что никто не стремится этот образ привести в соответствие с исторической истиной, что, наоборот, всякий раз, когда на всех языках и во всех странах мира вспоминают о той трагедии, говорят именно и только о «двух башнях-близнецах». О третьей погибшей высотке – ни гу-гу.

Почему так?

Дело же совсем не в том, что, мол, никого случившееся с тем третьим непонятно почему обрушившимся зданием не заинтересовало; достаточно вспомнить, с какой настойчивостью в первые годы небезразличные люди всеми правдами и неправдами добивались от администрации США внятного ответа на простой вопрос: что случилось с третьим зданием? Как случившееся понимать в общем контексте всего события?

Дело в том, что ответом на все такие вопросы была – тишина.

Отрицать случившееся было бы невозможно при всём желании: все видели в прямом эфире, как эта высотка рухнула. Объяснить случившееся всё тем же налётом террористов тоже не получилось бы: пустую высотку никто не таранил, не поджигал и вообще не трогал. Всё это однозначно говорило о том, что настоящее объяснение всего случившегося в тот день в Нью-Йорке невозможно ограничить одним только рассказом о телегеничном террористическом злодеянии. Тем не менее, в самый разгар событий обрушение третьего здания было всё-таки – вопреки здравому смыслу – официально объявлено неотъемлемой частью именно учинённой террористами-авиапилотами трагедии. А это значит, что был в настоящей подоплёке событий того дня тайный ключевой элемент, который – окажись он обнародованным – тут же все эти рассказы про во всём виноватых террористов поставил бы под большой вопрос. Его могли попытаться как-то вразумительно объяснить прямо тогда, по горячим следам, чтобы сгладить очевидное, просто даже вопиющее противоречие. Однако, сделано это тогда не было (потому, наверное, что хоть как-то увязать эти две никак не стыкующиеся реалии просто в принципе невозможно). Вместо этого уже несколько поколений политиков во всём мире предпочитают о «глубокой» правде просто молчать, а вместо неё настойчиво и повсеместно пропагандировать версию «поверхностную» – про те самые две башни-близняшки. То есть весь мировой политический класс уже настолько глубоко завяз в этой бессмыслице, что по доброй воле правду о случившемся в тот день теперь если и расскажут, то только как вот папы римские – лет через семьсот.

Более того, не только политики или представители спецслужб – которым по должности положено знать правду о событиях – но и вообще все, кто имеет хоть насколько-то официальный или даже просто «громкий» голос – то есть все «посвящённые» мирового медийного мэйнстрима – как-то на удивление дружно о судьбе этого всем мешающего и потому незаслуженно забытого «третьего рухнувшего» молчат.

Потому и начинает появляться сегодня тут и там в массовом сознании новых поколений версия события «без третьей высотки» – версия по меньшей мере не совсем верная, и не исключено, что вовсе не верная, но зато не дающая повода вдруг опять вспомнить о неудобном «третьем лишнем». Более того, судя по примеру только что упомянутых молодых москвичей и по устойчивому поведению мэйнстрима, можно с большой долей вероятности предположить, что именно эта версия, а не какая-то другая, более правдивая, и войдёт в Историю.

Если же к тому же чуть отступить назад и посмотреть на происходящее с чуть более масштабной временно́й перспективой, то прямо тут у нас на глазах начинает развиваться в буквальном смысле слова геополитический процесс, так заметно присутствующий в рассказе о пытливом испанском школяре. В Историю в очередной раз входят, чтобы остаться в ней навсегда, некая настойчивая, раз за разом повторяемая и тиражируемая версия какого-то знакового события и одновременно с ней – неоспоримые и опровергающие её, но зато полностью «немые» и потому медленно исчезающие под пылью веков свидетельства о непонятно как и почему, загадочно «третьих рухнувших».

Можно представить себе, как молодые начинающие русские школяры осознают и усваивают эту полную беспринципного цинизма реалию современного бытия отнюдь не только в России, где всё, возможно, пока ещё очень спорно, но и во вроде бы бесспорном цивилизованом мире. И вот с учётом этого и появляются очень серьёзные сомнения в том, что наберётся хоть сколько-нибудь значимое количество смельчаков-Давидов, готовых сразиться с этим Голиафом – то есть желающих заниматься изучением Истории честно.

А чтобы была по достоинству оценена геополитическая масштабность этого обстоятельства, воспользуюсь в очередной раз «алгоритмом Макиавелли» и приведу теперь другой, из «античности» пример.

САМАЯ переводимая книга на свете – Библия. И Ветхий, и Новый Заветы переведены на 392 языка. Помимо этого врозь Заветы переведены на 1 012 других языков. А неполные переводы разных отдельных библейских текстов есть ещё на 883 языках. Итого: переводы сделаны на 2 287 языков и диалектов.

Но это на данный момент.

А в далёком IX веке н. э. Библия была переведена не то на девять, не то на десять языков. Старейший из тогдашних переводов – перевод Ветхого Завета с древнееврейского на греческий (называется «Септуагинта»). Второй самый знаменитый – перевод на латынь (правда, каноническим признан не старолатинский, а более поздний вариант, получивший название «Вульгата»). Не менее древние – коптский перевод (копты – это те, кто со времен древнего Египта вёл свою родословную от египтян, не перемешиваясь с эллинами и арабами), древнеэфиопский и семитские переводы: «таргум» (означает «перевод», «толкование» на арамейском языке, на котором ближе к началу нашей эры говорило большинство евреев; арамейский алфавит лёг в основу еврейского «квадратного письма», которым написан Ветхий завет) и «пешитта» (в переводе с сирийского означает «простой»). Кроме того в середине первого тысячелетия нашей эры были сделаны согдийский (в Средней Азии), армянский и грузинский переводы.[16]

Наконец, десятым переводом, уже существовавшим в IX веке, был перевод на готский язык, который в середине четвёртого века был сделан под руководством готского епископа Вулфилы. И выделен он здесь в отдельный абзац потому, что в одном историческом эпизоде, тянущемся уже вторую тысячу лет, как раз играет роль классического немого свидетельства, опровергающего официальную версию.

Имею в виду вот что.

В «Житии святых равноапостольных Кирилла и Мефодия» сказано примерно так:

Вскоре (византийский) император вызвал обоих святых братьев из монастыря и отправил их к хазарам для евангельской проповеди. На пути они остановились на некоторое время в городе Корсуни, готовясь к проповеди. … Здесь же проживал один самарянин,[17] который ходил к Константину (Кириллу. – А.Б.) и беседовал с ним о вере. Однажды он принес самарянские книги (то есть книги на еврейском языке. – А.Б.) и показал их Константину. Константин выпросил их у самарянина и, затворившись в своей комнате, стал усердно молить Бога, чтобы Он помог ему изучить их. С помощью Божией Константин скоро и хорошо изучил эти книги. … Там же в Корсуни святой Константин нашел Евангелие и Псалтирь, написанные «русскими буквами», и человека, говорящего по-русски, и стал учиться у этого человека читать и говорить на его языке. После этого святые братья отправились к хазарам…

Говоря более конкретно и просто, Византия предприняла попытку склонить хазарский каганат к официальному принятию православной веры и направила с этой целью в Хазарию специальную миссию, которой предстояло принять участие в дискуссии о выборе веры.

В Хазарии, как известно, сосуществовали несколько религий. В нашем обычном представлении это в первую очередь языческие верования, иудаизм и ислам. Однако была в Хазарии – ещё задолго до миссии Кирилла – и христианская община. И можно смело предположить, что проживали её члены в основном в западной части Хазарии, которая вскоре, как гласят наши летописи, стараниями великих князей Святослава и Владимира превратилась в центральную и юго-восточную части Киевской Руси. (Существование прямо в тех краях в Киеве, и даже дальше на север в Новгороде точно такой же «никому не известной» христианской общины и ещё до т. н. «крещения Руси»,[18] то есть очевидно общины, унаследованной от хазар, упомянуто мимоходом в более поздних русских летописях.)

И, значит, Кирилл в Крыму в 860-м году, готовясь к переговорам с духовными и светскими лидерами Хазарии, взялся изучать: еврейский язык, самаритянское (т. е. тоже еврейское) письмо и ещё вот то, что в его «Житии» никак прямо и конкретно не названо, а только обозначено косвенно: пишут на «этом» русскими («русьскими») буквами и говорят на «этом» по-русьски.

Самое расхожее объяснение, которое сегодня дают этому интригующему всех современных носителей русского языка факту, приводит, естественно, Википедия, солидно ссылаясь при этом на мнение сразу двух учёных (академика Б.Н. Флори и славяноведа А. Гиппиуса):

…в житии описка и вместо «русьские» письмена следует читать «сурьские», то есть сирийские – арамейские; во всяком случае это не древнерусский язык, который в те времена не выделяли из общеславянского.

«Общеславянский» является устаревающим синонимом для термина «праславянский». То есть это язык, лежащий в основе всех славянских языков, на котором говорили до того, как славянские народы начали делиться и оформляться каждый самостоятельно. Поэтому процитированная фраза означает, что, по мнению её автора, «древнерусский» язык сформировался исключительно методом эволюции от праславянского, и эволюция эта началась не ранее Х века; это, в свою очередь, подразумевает, что в Х веке славянские народы ещё не начали формироваться как самостоятельные и должны были все говорить на каком-то общем праславянском языке: и те славяне, кто как раз тогда на севере призывали к себе на правление Рюрика, и те на юге, кто наводили страх на все Балканы, включая саму Византийскую империю, своим мощнейшим в ту эпоху Первым Болгарским Царством, как раз в конце IX века достигшим при царе Симеоне I своего расцвета.

Кроме того, были отдельно сирийский и отдельно арамейский переводы Библии, и потому знак равенства между ними не получается никак. Причём, сирийским переводом в Хазарии никто, кроме, наверное, нескольких азиатских экспатов, не пользовался. А на арамейский язык перевод был сделан для евреев уже нашей эры, которым этот язык был более понятен, чем древнееврейский, и который поэтому был практически родственным современному в IX веке еврейскому языку – языку в том числе и крымского «самарянина». Соответственно, согласно мнению учёных мужей получается, что Кирилл выучил в Корсуни сначала еврейский язык, а потом не то зачем-то сирийский, не то ещё опять еврейский.

Вдаваться в обсуждение вопроса об основаниях, на которых учёные мужи определяют такого рода «описки» в текстах про факты 1200-летней давности, я, естественно, не могу. Но и без этого понятно, что учёная оговорка вызвана стремлением не бередить зря знания русскоговорящих о том, что их язык это язык русских, а русские – это славяне, а Евангелие и Псалтирь в 860-м году на языке славян ещё не существовали. Мы – славяне, и потому на нашем языке никаких книг в IX веке существовать не могло. У нас ещё письменности не было. Мы же ещё не были ни русскими, ни даже древнерусскими. Это же очевидно.

Такова «официальная, настойчиво раз за разом повторяемая версия».

Дальше перехожу к «немым свидетельствам», которые у всех на виду, очевидны и неоспоримы, но не принимаемы в расчёт при выстраивании официальной версии. И, как и в случае с «третьим обрушившимся небоскрёбом», предлагаю просто посмотреть «видеозаписи из Интернета» – то есть свидетельства об одном и том же, но в разных ракурсах (во всех пунктах курсив мой):

– В IX веке город Корсунь (другое название: Херсонес Таврический; сегодня его руины – это заповедник на территории города Севастополя в Крыму) был одним из главных городов т. н. «крымских готов». Готы заселили весь юг Крыма ещё в III веке, на этой территории у них была «страна Дори», она же «Крымская Готия», она же «княжество Феодоро», просуществовавшее до 1475 года (в тот год османы взяли штурмом крепость Феодоро, и крымские готы перешли под их власть). До тех же пор на протяжении примерно 1200 лет языком основного населения этой территории и в том числе города Корсунь оставался готский язык. Ареалом расселения славян этот край при готах не был (с ними вместе в Крымской Готии жили аланы и греки).

– В Крыму с середины VIII века – за сто лет до приезда Кирилла – существовала Готская епархия Византийской Церкви. Её кафедра находилась в столице Крымской Готии городе Дорос (он же Феодоро). В том же VIII-м веке Дорос захватили хазары и переименовали его в Мангуп (сейчас это место – Мангупское плато недалеко от Севастополя – является природным заповедником, но развалины города на плато сохранились). Византия отвоевала Мангуп у хазар в начале Х века. Но в момент приезда Кирилла в Корсунь Готская епархия функционировала в составе Хазарии.

– М.И. Артамонов. «История хазар»:

…персидский историк Фахр ад-Дин сообщает: «У хазар тоже есть письмо, которое происходит от русского… Они пишут слева направо, буквы не соединяются между собой. Всего букв 21….»[19]

– Там же:

Христиане в Хазарии получили единую церковную организацию, распространявшуюся на всю страну. Епископская кафедра в Доросе (в Крыму) была преобразована в митрополию, руководившую семью епархиями… Хоцирской, Астильской, Хвалской, Оногурской, Ретегской, Гуннской и Таматархской.

– «Повесть временных лет»:

И сказали себе словене: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а ещё иные готландцы, – вот так и эти.

– «Слово о полку Игореве»:

На реке на Каяле тьма свет покрыла: по Русской земле разбрелись половцы, как пардусов выводок. Уже насела хула на хвалу; уже перемогло насилие волю; уже кинулся Див на землю. Вот готские красные девы запели на берегу синего моря, звеня русским золотом; поют они время Бусово, лелеют месть за Шарокана.

(В оригинале это звучит так: «Се бо готския красныя девы воспеша на брезе синему морю, звоня рускым златом…»)

– Князь Игорь и подавляющее большинство князей и их дружинников на Руси той поры – это сыновья-внуки-правнуки варягов, пришедших в эти земли из края, где все их потомки вплоть до нынешних говорят на языках – немецком, датском, шведском и норвежском – для которых общим праязыком является – готский. Из чего следует, что князья Киевской Руси, их дружинники и всех их родня, с одной стороны, и крымские готы, с другой, говорили если не на одном и том же языке, то на языках не просто одного корня, а очень близких.

Согласно римским и византийским историкам готы в III веке пришли на юг из точно тех же северных географических областей, из которых через шестьсот лет после них теми же путями, туда же на юг и в Западную Европу пришли варяги и викинги.

– Преамбула первого русско-византийского договора 911 года:

Мы от рода рускаго – Карлы, Инегелдъ, Фарлофъ, Веремудъ, Рулавъ, Гуды, Руалдъ, Карнъ, Фрелавъ, Рюаръ, Актеву, Труанъ, Лидуль, Фостъ, Стемиръ, иже послани от Олга, великаго князя рускаго…

– Библия была переведена на готский язык во второй половине IV века, вскоре после того, как христианство начало распространяться среди готов, расселявшихся вдоль северо-восточной границы Римской империи – то есть на территории нынешних Молдавии и юго-запада и центральной части Украины, а также на юге Крыма. Значит, в Корсуни Кирилл мог найти текст Евангелия либо вообще на родном языке «великаго князя рускаго», либо на языке, которым «рускай» князь и все его «рускаи» люди наверняка свободно владели – то есть на готском – который поэтому вполне мог в северном причерноморье по той или иной причине в быту или, наоборот, официально именоваться «русским» (об этом ещё чуть позже) и которым к тому же пользовались если не все хазарские христиане, то во всяком случае все готы – и христиане, и язычники – находившиеся тогда под хазарской рукой. Их присутствие и наличие их христианской общины в Хазарии вполне логично могут объяснять, почему Кирилл мог счесть необходимым освоить не только еврейский, но и их язык.

ИЗ приведённых «немых доказательств» логично вытекает серия взаимосвязанных вопросов:

– Было ли в то время два разных языка: славянский и русский («рускай», «русьский»)?

– Если да, то был ли этот «русский» язык:

– родственным готскому языку?

– языком «аристократии» тогдашней Руси?

– одним из языков, широко использовавшихся в Хазарии (и если да, то кем)?

– Почему историки, даже не задаваясь этими очевидными вопросами, не рассматривая хотя бы даже и с отрицательным выводом – как они обычно это делают – вполне здравую версию, к которой подталкивают некоторые исторические сведения, вместо этого сходу предпочитают писать, невзирая ни на какие, даже самые смешные и недостойные академиков натяжки, о тупиковых с точки зрения дальнейших исследований «описках» – и точка?

Ответов у меня на все эти вопросы, естественно, нет. И пока в академическом мире только что приведённую логику одной из возможных гипотез будут просто не замечать или в лучшем случае мигом и без корректных аргументов отфутболивать, как наиглупейшую, окончательных ответов и не будет; ни у кого. Поскольку все «немые» свидетельства обладают тем неприятным свойством, что для окончательности ответа на них – как и для законности объявления преступника преступником, даже если его поймали с поличным – обязательно нужен официальный приговор уполномоченной инстанции. А пока его нет, все остальные рассуждения будут, как сегодня выражаются, «конспирологией»; хоть ты «по факту» до самого донышка правды докопайся.

И вот тут-то и оказывается любой рядовой человек перед очень неприятным и трудным выбором. Потому что ведь попадать в постыдный разряд «конспирологов» никому не хочется – даже наедине с самим собой, даже в тиши своего кабинета, даже в никому постороннему никогда и никак не доступном уединении с глазу на глаз с самим собой.

Свет в конце тупика

ПЕРВАЯ инстинктивная реакция любого, кто попадает в такую ситуацию, выражается обычно в попытке найти причину, по которой очевидно немое свидетельство остаётся всё-таки именно немым. Потому что знание причины этого явления есть единственный выход из неприятного конспирологического тупика обратно в благопристойный мир здравомыслящих людей.

Пытался и я найти причину того, о чём только что рассказал. Получилось следующее.

ВО-ПЕРВЫХ, принятую на сегодняшний день в России за академическую версию истории тех лет про народы, жившие на территории нашей будущей страны, писали не сами эти народы, а иностранцы – командированные в Киев высокопоставленные лица Константинопольской патриархии и штат их сотрудников.[20]

Кроме этого, поскольку в Византии практиковалась так называемая «симфония власти» – официальное совместное отправление государственных властных полномочий императором и патриархом – высокопоставленные сотрудники Церкви, отъезжавшие служить архимандритами, епископами и митрополитами в другие страны, помимо своего основного статуса церковных служителей, фактически являлись ещё и чем-то средним между агентами имперской дипломатической службы и главами местных отделений её колониальной администрации. И вот эти-то сотрудники, присланные из Константинополя в Киев и другие русские города в длительную командировку, и писали под руководством своего митрополита первые «русские» летописи.

Вот источники, чтение которых дало основание для формирования такого довольного резкого суждения.

А.В. Карташев.[21] «История Русской церкви». Том 1:

Её (церкви кафеолической) сосуд и броня, носитель и хранитель – это христианская Ромейская Империя, с единым и единственно-законным на всю вселенную императором… Такой царь всего земного православия, по этой логике, мыслится церковным протектором и всех других, примкнувших к православию народов. Отсюда наивная патриархальная мысль, что все православные народы, кроме самих «ромеев» (т. е. греков), суть вассалы василевса ромейского. Традиционный аристократизм эллинства, для которого все не эллины были варвары, продолжался непрерывно и в церкви… Наш византинист А.А. Васильев на основании идеологии византийской литературы доказывает определённо, что молодое крестившееся русское государство признавалось греками… вассальным в отношении Нового Рима-Цареграда.

М.И. Артамонов.[22] «История хазар»:

О политике Византии в Приазовье после присоединения Боспора (ромеи силой отобрали Керчь у гуннов. – А.Б.) можно судить по истории с гуннским князем Гродом… Этот князь в 528 г…. прибыл в Константинопль и принял крещение, а вместе с ним и определённые обязательства по отношению к Византии. По словам Феофана, новообращённый, восприемником которого был сам император, получив богатые подарки, вернулся в собственную страну с тем, чтобы охранять римские пределы и город Боспор. Вместе с ним император Юстиниан отправил в Боспор трибуна с отрядом испанцев не только для охраны города, но и для собирания с гуннов положенной дани в виде скота… Вскоре после этого на рынке Боспора появился новый вид товара – перелитые в слитки изображения идолов. Грод уничтожил идолов, которых гунны делали из серебра. Дальше история развивается так же, как 1000 лет тому назад со скифским царём Скилом: гунны возмутились, убили Грода… Ещё Д. Иловайский заметил, что крещение Грода означало не что иное, как превращение его в вассала Византийской империи. Христианизация варваров была одной из форм связи их с империей и являлась актом в большей мере политическим, чем религиозным. Подкупая вождей, наделяя их богатыми подарками и пышными титулами, рассылая епископов и священников, Византия расширяла сферу своего непосредственного влияния и власти… Распространение христианства между гуннами было вместе с тем и укреплением влияния Византии среди них. В 528 г. Грод явился в Константинопль для того, чтобы принять христианство и тем самым сделаться вассалом византийского императора, иначе говоря, признать не только переход Боспора в руки империи, но и её гегемонию над гуннами. Как мы видели, предательство Грода не увенчалось успехом.

Понятно, что это предопределило отбор для освещения в наших летописях событий, не бросающих тень на образ империи и славу Церкви. Понятен обязательный провизантийский и процерковный тон летописных комментариев. В этом ничего неожиданного нет.

Непонятно – поначалу, на взгляд новичка в русской Истории – почему эти написанные ими летописи ромеи начали фактически всего лишь с VII–VIII веков, словно до того земля русская стояла дикая и пустая, и почему они начали отражать исторические события уже профессионально, без элементов былинного и даже откровенно сказочного повествования, только со времени их собственного появления в Киеве (даже их биография великого князя Владимира не лишена былинности, а уж история его бабки княгини Ольги и вовсе полна элементов откровенно сказочных).

Ведь ещё за сотни лет до того, как в Киев отправились первые командированные из Константинопольской патриархии, и в Риме, и потом в Византии их предшественники уже и академическую, а не былинную историю умели писать превосходно, и приводили хоть и довольно скупые, но достаточно конкретные сведения о том, кто жил и что происходило на землях будущей Руси. Почему же всё это не вошло в обычном учёном виде в летописи?[23]

Вопрос вызовет даже ещё большее недоумение, если посмотреть внимательно, что именно не вошло.

ОДИН из определённых историками принципов жизни народов той эпохи был следующий: такие грандиозные строительные проекты, как Египетские пирамиды или Великая Китайская Стена, могли осуществлять только те из них, кто достиг очень высокого уровня самоорганизации и был в состоянии отвлечь от производства продуктов первой необходимости и жизнеобеспечить огромное число рабочих рук – десятки тысяч – и не обескровить, не угробить при этом всё своё хозяйство. Не менее обязательными условиями были отсутствие кровавых междоусобиц – стабильный внутренний мир – в рамках всего сообщества и концентрация власти в руках одного правителя, способного аккумулировать свободный запас силы народа в одной точке и направить её на достижение одной единой цели, масштаб которой любым остальным врозь был бы непосилен.

Китайская и Римская империи, Вавилон, Египет – вот кто в этой связи приходят на ум. Но никак не Киев.

А почему?

Ведь на всей территории вдоль границы между степью и лесостепью, начиная с земель всего лишь чуть южнее Киева, вдоль Днепра, его притоков и других главных рек раскинулось военно-архитектурное сооружение, сопоставимое по всем параметрам с Великой Китайской Стеной. Это – Змиевы Валы, которые частично сохранились аж до сих пор и представляют собой разветвлённую систему полнопрофильных и глубоко эшелонированных оборонительных рубежей (местами до пяти рядов на 200 км в глубину).

Время их постройки – II–VI века н. э.

Территория расположения – от нынешнего Львова через Винницу, Черкассы и Полтаву до нынешнего Харькова.

Общая протяжённость всех участков – около 2000 км. Самые длинные непрерывные участки – до 150 км.

Высота земляных валов – до 10–15 м, ширина – до 20 м, имеют в своей основе несущую деревянную структуру, перед валами с южной или восточной сторон вырыты противокавалерийские рвы глубиной 2–3 м (то есть эти валы защищали лесостепь от степи). Поверху шли оборонительные и дозорные сооружения. За валами располагались городища и укрепления (воинские казармы).

Повторюсь: наличие этого поистине исполинского для той эпохи оборонительного комплекса говорит о том, что совсем незадолго до сказочного «начала времён», трёх отправившихся в неизвестность варяжских ладей и закладки первых избушек будущего града Киева – согласно написанной ромеями «русской» летописи – на территории будущей Киевской Руси на самом деле уже как минимум несколько столетий проживал многочисленный, высокоорганизованный народ со стабильной и эффективной системой управления, ведший высоко эффективное коллективное хозяйство и реализовавший как минимум один проект того же масштаба, что и пирамиды Хеопса.

Единственный известный вроде бы в то время в тех краях народ, подходящий под это описание – римляне. И как раз чуть южнее и западнее Змиевых валов, на территории нынешних Молдавии и Румынии расположены примерно такие же оборонительные рубежи, которые построили именно они, римляне: это Траяновы валы. И валы эти – построенные самими римлянами! – и по конструкции, и по масштабам, и по протяжённости значительно проще и меньше, чем Змиевы. А поскольку к тому же дальше Траяновых валов римляне не пошли, то становится окончательно ясно, что Змиевы валы – не их рук дело.

Была ещё в начале 1960-х гг. знаменитая трёхчасовая киноэпопея под названием «Падение Римской империи» с самой Софией Лорэн в главной роли; всех мальчишек в Европе и в Штатах, меня в том числе, за уши было не оттащить – настолько гигантские и классные в этом фильме были массовки в батальных сценах. И вот в нём как раз показано, как римляне на берегах Дуная бьются насмерть с «варварами» – бородатыми, в звериных шкурах и зверскими на вид тоже – и не могут совладать с этой стихийной силой уже дикой для цивилизованных римлян Природы. Все акценты в фильме были на месте и расставлены правильно.

Так что если исходить из знаний, которые все мы поколение за поколением стандартно получали в школах и институтах, то получается, что грандиозные Змиевы валы (о существовании которых нам тоже ничего не сообщали) не мог построить никто, поскольку не было тогда в тех краях такого же народа, как римляне. Народы же попроще такой проект просто не осилили бы.

Но валы-то ведь есть; то, что все с непонятным усердием по сей день их игнорируют, ничего в этом простом факте не меняет. И к тому же особо отчаянные учёные уже в ХХ веке, используя все технические новинки и достижения и наплевав на очевидный официальный неодобрямс, умудрились их исследовать и датировать. И, значит, того большого и способного народа просто не могло не быть.

Вот как это описано в одной из редких заметок,[24] посвящённых Змиевым валам:

После Второй Мировой войны, сами Змиевы Валы были вообще не рекомендованы к детальной исторической датировке. Ещё известный археолог М.Ю. Брайчевский в 1952 г. предложил датировать основную массу этих укреплений периодом черняховской культуры, т. е. II–V веками н. э. Но даже он не мог заикнуться о готах. Дальнейшие детальные исследования валов проводил известный математик А.С. Бугай, который взял пробы в разрезах у основания валов… Радиоуглеродный анализ показал, что из 14 проб, взятых на различных участках валов, самым старым оказался вал длиной 30 км, датируемый 150-м годом до н. э. (сарматское наступление). Большинство же проб (10 из 14) были датированы II–V веками н. э., причём 6 из них было IV века. Ещё 2 пробы были отнесены к VI веку.

И получается, что главная особенность этого народа заключается в том, что, несмотря на его явные, поражающие воображение достижения, никто, даже оказавшиеся на его же землях потомки, с ним родниться, дабы согреться в лучах его доблести и славы, не пожелали. Даже просто упомянуть ради порядка о его существовании в своей летописи не захотели. Словно какое-то проклятье над ним.

Но всё же, что это был за народ, сегодня более или менее известно. Носит он у историков не очень приспособленное для людской общины имя «Черняховская культура», происходящее от названия одного из населённых пунктов на территории его проживания (именно на это название ссылается историк Брайчевский в цитате). Границы территории Черняховской культуры на юге и на востоке примерно соответствовали Змиевым валам. Основной состав этого народа – осёдлые славяне-землепашцы и пришедшие с севера во II–III веках готы, принёсшие с собой ремёсла. Результаты раскопок на этой территории показывают, что на ней осуществлялась активная и разнообразная хозяйственная деятельность, по уровню развития соответствовавшая своему времени, и велась не менее активная торговая деятельность с Римской империей. Также раскопки показывают, что селения и жилища во внутренних районах этой обширной территории строились без оград – то есть внутри своей большой общины люди друг друга не боялись и друг от друга не отгораживались. И именно в то время в славянских наречиях начинают появляться готские слова: хлеб, хлев, скот, блюдо, котелок, колодец, шлем, меч, полк, дружина, витязь, князь, труба, церковь, стекло, буква, редька, или, например, терминология из хозяйственной жизни: пенедзы (деньги), купить, мыто (налог, пошлина), долг, лихва (процент, заём). И именно в период са́мого расцвета Черняховской культуры, в годы правления легендарного Германариха (350–375 гг.) была переведена на готский язык – на один из языков Черняховской культуры – Библия. И тогда же этот смешанный народ, эта смешанная культура совершила роковой выбор в своей исторической судьбе, приняв в споре между Арием и Афанасием о Троице сторону Ария, и осталась своему выбору верна, в результате чего готы в большинстве своём (и, наверное, хотя бы отчасти их собратья по «Культуре» славяне) стали по версии официальной Церкви Византии не христианами, а – арианами.

И вот тут-то и есть, на самом деле, корень искомой причины и выхода из тупика, и это именно проклятье. То самое, что выразилось в форме эдикта императора Феодосия I Великого, и которое испанский школяр включил в свою хронологию под годом 380-м: ариане – как и все последователи всех ветвей христианства, кроме отныне официальных в Византии «католических христиан» – были официально названы «обезумевшими глупцами»; их отныне повелевалось считать еретиками и называть места их собраний церквами стало запрещено. Эдикт этот вошёл в «Кодекс Феодосия» и потому стал на территории всей империи и для всех её подданных, где бы они ни были, в том числе и в Киеве, действующим законом.

И потому-то с точки зрения пропагандистского аппарата прибывшей из Константинополя киевской миссии не должно и даже просто не могло существовать не то что у них под рукой – на свете вообще! – ни «Черняховской культуры», ни «её» церквей, ни её религиозных общин, ни даже её языка, который ромеи и языком-то назвать постеснялись, ни вообще самих «черняховцев» и их потомков ни в каком обличье, кроме «обезумевших глупцов» – тех самых «неведомых агарян», коими обильно населены составленные ими «русские» летописи.

А Змиевы валы после прибытия ромеев в Киев и предания забвению построивших их «черняховцев» остались стоять классическими немыми свидетелями возможно первой встречи и начала первого слияния и породнения тех, кому всего через несколько веков предстояло стать русскими.

ТЕПЕРЬ о другом аспекте того же.

Русские летописи, как известно, много раз дописывали, переписывали, правили, кромсали – чего только с ними не делали. И ни одна из них, вроде бы, не дошла до наших времён в оригинале, всё сплошные копии, снятые через сотни лет. Поэтому, естественно, любые рассуждения, построенные на почерпнутых в них сведениях, правомерны и близки к какой-то исторической правде только ровно настолько, насколько близки к правде сами тексты, что после всех упомянутых доработок дошли до современных историков.

Но по крайней мере одна логичная последовательность в них соблюдается: до тех пор, пока их писали под руководством сначала митрополитов, а потом патриархов, там, где в них должен был бы быть рассказ о «черняховцах» и об их потомках, огромный зияющий пробел сохранялся неизменно. А поскольку потомков у такого большого, хорошо организованного и деятельного народа просто не могли не быть (чему наш родной язык прямое доказательство), то ясно, что даже независимо от императорских эдиктов авторы летописей – даже уже давно никакие не командированные ромеи, а их вполне русские преемники – вынуждены были век за веком молчать и что-то там постоянно в своих текстах подтирать, замарывать и целыми листами выдёргивать, поскольку они явно попали в порочный круг, о существовании которого в нормальных семьях учат ещё в детстве: соврёшь раз – и потом придётся врать всю жизнь, чем дальше, тем больше. Трудно себе представить – если, конечно, верно предположение, что о готах в изначальных летописях написана сознательная ложь, в том числе в форме умолчания – трудно себе представить, какие горы другой лжи, накопившейся из-за неё за все прошедшие с тех пор века, потомкам летописцев пришлось бы раскопать и выложить на стол, если бы они вдруг решились на такого рода «каминг-аут».

Тем удивительнее, как всё-таки удалось выкрутиться и отделаться лёгким испугом в подобной ситуации папскому престолу, вдруг признавшему почему-то свою непрерывную, последовательную и сознательную семисотлетнюю ложь про тамплиеров.

Это становится особенно заметно, когда написание истории в России начинает выходить из под контроля авторов летописей и появляются первые светские историки, на которых не давит груз ответственности за всё написанное до них другими.

САМЫЙ первый такой историк, чей труд мне довелось читать – Андрей Лызлов, переводчик исторических трудов и сам историк, умерший в самом конце XVII века. Книгу он написал всего одну, и называется она – «Скифская история». Но зато он в неё свёл всё то, что читал или вдобавок ещё и перевёл у иностранных авторов об истории Руси.[25]

И вот он-то, необременённый ответственностью за прошлые анафемы на еретиков и за собственную научную недобросовестность и не имеющий над собой руководителя-иерарха, прямо с порога, в одной из первых глав написал:

Половцы же и печенези бяше народ военный и мужественный, изшедший от народа готфов и цымбров, от Цыммериа Босфора названных, от них же гепидов, и литву, и прусов старых изшедших явно произведе Стрийковский в начале книг своих, еже и Ваповский свидетелствует. Такожде и Белский, в Деяниях Казимера Перваго, краля полскаго, на листу 239 сице глаголя: Народ печенегов, и половцев, и ятвижев истинныя суть литва,[26] точию имяху между собою в наречии малую разность, яко поляки и россианы; житие имуще в Подлесии, где ныне Дрогичин.

Сии половцы и печенези, изшедшии оттуду во времена оныя, селения своя от полунощи к востоку наклоняющися над морем Меотским и Понтом Эвксином такожде около Волги, и около Танаиса, и в Таврике, юже ныне называем Перекопскою ордою, коши своя поставляюще.

(…)

Зде может быти читателю усумнение, яко един историк во единых местех изъявляет двоих народов жителей, болгаров и половцов, яко о сем выше в сем писании. Еже может тако разуметися, яко той болгарский народ или прежде сих в тех странах жили, а по них на те места половцы и печенези из-за Днепра, идеже Полесие и Дрогичин, приидоша; или, яко пространны суть поля те, оба народа, един в полях, то есть половцы и печенези, а другии, то есть болгары, ближши подле моря жителствовали.

Яко и сам сей историк, то есть Стрийковский, ниже пишет сице.

(…)

Иныя историки тех половцов называли готфами, еже и истинно есть, ибо егда были в соседстве российским странам, греческим же, и волосским, и полским странам погранични…

Язык же с российским, и с полским, и с волоским смешан имели.

Казалось бы: вот всё и начало становиться на свои места, и народы стали логично увязываться со своими местами проживания и языками. Становятся понятны бесчисленные перекрёстные женитьбы и замужества половецких и русских знатных княжён и князей. Становятся понятны ссоры и раздоры между уже осевшими и разбогатевшими на южных чернозёмах старожилами и прибывающими с севера практически нищими новичками. Становятся понятны конфликты между язычниками среди них, арианами, православными…

А с другой стороны – кто слыхал о таком историке Лызлове и тем более о том, что во времена совсем ещё молодого тогда царя Петра печенеги и половцы по мнению историков считались одного с варягами корня и говорили на смеси славянского с готским, то есть практически на том же «российском» языке?

Ведь слыхали-то только, что была некая «норманнская» версия происхождения русских, предложенная при царском дворе «немцами», но уверенно и справедливо разоблачённая и похороненная русскими академиками с Ломоносовым во главе. Особый смысл тогдашнему спору придавал тот факт что варягов и русов, фигурировавших в ранних летописях, в более поздних летописях стали заодно с народами, жившими на территории нынешней Германии, называть «немцами». И получалось, что якобы «немцы» в Российской Академии нарочно своим предкам всю славу создания Руси приписывают.

Сейчас для рассказа детали происхождения немецкой нации значения не имеют, напомню только, что во время событий – то есть в середине XVIII века – её ещё не было. Были пруссы, швабы, баварцы, голштинцы, саксы и многие другие, и все они имели свои самостоятельные королевства, герцогства и графства, и всех их вместе именовали кто германцами, кто алеманами, а кто и вовсе тевтонами. Немцами же на Руси тогда чаще называли просто всех иностранцев.[27]

Важно для рассказа то, что все племена готского корня с подачи римлян стали именоваться германскими, хотя расселялись готы изначально не только на южном побережье Балтийского моря, но и на его островах, и на территории нынешних Дании, Швеции и Норвегии. Когда их потомки к X–XI векам колонизовали практически всю Западную Европу вплоть до Сицилии и на наших территориях подступились уже к Констанинополю, назывались они где как: в Англии и Франции – саксами или норманнами, у нас – варягами и русами, в центральной части Европы – ещё тысячей имён. И везде они в конце концов перемешались с местными народами – всякими галлами, франками и кельтами – и стали в конце концов шотландцами, англичанами, ирландцами, французами, которые все с тех пор равно чтят и древних соплеменников с друидами, и этих «пришедших морем из северных стран» – своих общих и единых предков.

И только в Германии и на Руси, а затем в России этот вроде бы простой и естественный процесс развития национального самосознания пошёл иначе. В Германии готский корень родственных народов стал идеологическом ядром для объединения Рейха и потому превратился в мощнейшее пропагандистское средство. А в России он как на самом раннем этапе волею ромейских церковных чиновников не заладился, так потом уже и не наладился никогда.

Одним из самых первых «современных» – то есть уже хорошо нам известных – проявлений этого спора между «норманистами» и «антинорманистами» стала упомянутая выше стычка в Академии наук между Ломоносовым и «немцем» Герхардом (после принятия российского подданства Фёдором) Миллером по поводу приготовленного Миллером доклада «Происхождение народа и имени российского».[28]

Опять же, перипетии их столкновения лбами (очень серьёзного и для обоих опасного: проигравший мог в буквальном смысле слова голову потерять) сейчас для рассказа не важны. Важно то, что и у Миллера, и у Татищева в их личных библиотеках имелись копии, снятые с ещё не издававшейся книги Андрея Лызлова, причём с их многочисленными пометами и ремарками, судя по которым этот труд передавали для чтения первым лицам государства. У Миллера есть даже целые отрывки из текста Лызлова, переведенные на латинский и немецкий языки. А про копию Татищева в Археографической справке в издании «Скифской истории» 1990 г. и вовсе сказано следующее:

Это один из старших списков; он датируется 90-ми гг. XVII в. Текст трех частей татищевского списка (с л. 8 до л. 114) сильно правлен красными чернилами. Создается впечатление, что рукопись готовили к изданию или переписке… На пустом листе 4 есть надпись разными чернилами и почерками: «Велико има… (неразборчиво). Сия книга, государю моему, то есть великому государю царю и великому князю Петру Алексеевичу». Эта надпись заставляет сделать предположение о том, что экземпляр предназначался для преподнесения царю.

И Миллер, и Татищев выполняли работу, которую первым задумал ещё отец Петра – царь Алексей Михайлович Тишайший: собрать со всей Руси книги и рукописи об истории и написать, исходя из них, единый, как мы бы сегодня сказали, фундаментальный академический труд. То есть написать уже не летопись, хотя бы и патриаршую, а именно современного типа историю Российского государства. Царь Алексей даже назначил специального дьяка (по нынешним меркам – министра) и издал указ, повелевавший всем слать этому дьяку книги и рукописные тетради и свитки. Обращался он, конечно же, в основном к церковному руководству и к настоятелям монастырей, поскольку в ту эпоху весь основной накопленный в России массив письменных материалов хранился именно у них. Закончилась эта первая инициатива ничем: дьяк, вроде бы, сидел-сидел в присутствии, но всё зря, так и не дождался ни единого почтового поступления, и стол его потому был упразднён.

А затем была снова та же инициатива, но уже с участием новенькой с иголочки Академии Наук, которая в 1734 г. задумала издать хронограф. И вот эту-то работу и выполняли «немцы» во главе с Герхардом Миллером и «примкнувший к ним» Василий Татищев. Когда же они были уже на финишной прямой и готовились торжественно отчитаться о проделанной работе, то и возник «норманнский» спор. Официальным (дошедшим до нас) поводом для критики со стороны Ломоносова послужило то, что, якобы, авторы чрезмерно восславили «скандинавов», которые в их версии, по мнению оппонентов, единолично чуть не всю Русь завоевали, покорили и построили.

Возможно, действительно, только из-за этого и рядились, и, возможно, возник сей спор именно по ознакомлении Ломоносова и остальных его сторонников с готовым окончательным текстом.

Но есть не менее веское основание думать иначе. Потому что ведь был отзыв Св. Синода даже не на готовый текст, а ещё только на инициативу Академии. Отзыв вот такой (его цитирует А.В. Карташев в своей «Истории Русской Церкви»; курсив мой):

…рассуждаемо было, что в академии затевают истории печатать, в чём бумагу и прочий кошт терять будут напрасно, понеже в оных описаны лжи явственные…

Далее в отзыве следует забавный отвлекающий внимание от главного манёвр, очень напоминающий неуклюжие отговорки современных российских историков насчёт «русских букв» во времена святых Кирилла и Мефодия:

Из приложенного для аппробации видится, что томов тех историй будет много, и если напечатаны будут, чтоб многие были к покупке охотники, безнадёжно, понеже и стиль един воспящать будет. Хотя бы некоторые к покупке охоту возъимели, то, первому тому покупку учиня, до последующих весьма не приступят. Того ради небезопасно, дабы не принеслось казённому капиталу какова убытка.

К этому остаётся только добавить, что, согласно Археографической справке к изданию 1990 г. «Скифской истории» Андрея Лызлова (автор Е.В. Чистякова):

В настоящее время известно 32 списка «Скифской истории». … Из просмотренных нами списков старшими следует считать три экземпляра… Наиболее ранним и четко написанным списком полной редакции является список Синодального собрания ГИМа…

Ссылок на труд Лызлова, и тем более на его указания про готские корни и языковое смешение и родство печенегов, половцев, славян и русских в отредактированной Миллером Татищевской «Истории» нет.

Из чего следует, что Св. Синод своего добился.[29]

И вот в этих глухих, невнятных отголосках упорного и эффективного, век за веком сопротивления со стороны властной и влиятельной части российского истеблишмента[30] любой попытке возрождения правды о готах, об их вере, культуре и традициях и об их месте и роли в российской истории я и усматриваю вторую сторону первопричины, выпускающей меня из конспирологического тупика на свободу.

Таковых историй печатать не дóлжно

НАИБОЛЕЕ подробно и детально я увидел, как на практике работал этот механизм сопротивления, когда читал в «Истории» Татищева о том, как крестили Русь. И поскольку сам этот рассказ тоже уникален – он на удивление реалистичен и напрочь лишён пропагандистской «дымовой завесы», чем резко отличается от летописей – перескажу вкратце некоторые отрывки и из него тоже.

…пошёл Владимир на болгаров (булгаров) и, победив их, мир заключил и принял крещение сам и сыновья его, и всю землю Русскую крестил. Царь же болгарский Симеон прислал иереев учёных и книги в достаточном количестве. И послал Владимир во Цареград (Константинопль. – А.Б.) ко царю и патриарху просить митрополита. Они же весьма обрадовались и прислали митрополита Михаила, мужа весьма учёного и богобоязненного, который был болгарином, с ним 4 епископа и многих иереев, диаконов и демественников (певчих) из славян. Митрополит же, по совету Владимира, посадил епископов по городам: в Ростове, Новгороде, Владимире и Белгороде. Сии шедшие по земле с вельможи с войском Владимировым учили люд и крестили всюду сотнями и тысячами, сколько где удавалось, хотя люди неверные весьма о том скорбели и сожалели, но отказываться из-за воинов не смели…

Это ещё не всё, что я хочу процитировать; но просто стоит обратить внимание, как всё, в целом, незлобиво и ладно. По весне отправились, значит, по земле Русской шагать ромейские командированные «4 епископа, многие иереи» и зачем-то с ними «певчие».

А чтобы не заблудились – всё же леса бескрайние, дремучие и им совсем незнакомые – к ним приставлены «вельможи» из местных. Ну и, наконец, чтобы все приличия соблюсти, войско Владимирово к этому походу придано – подобающим образом народу крестителей представлять. Как какую «сотню и тысячу» народного брата встречали – так войско всех друг с другом знакомило, и командированные эти сразу ну встречных «учить» под звуки «демественного» пения и – «сколько где удавалось» – крестили. Правда, крещёные о том почему-то скорбели, но «из-за воинов» отказываться им было как-то не с руки, что, в общем, несколько портит впечатление от общего праздничного настроя события.

Вельможи, надо думать, тем временем кушали и с дороги почивать изволяли.

Теперь дальше цитата:

…В Новгороде люди, проведав, что Добрыня идёт крестить их (Добрыня – коренной новгородчанин, родной дядя по матери князя Владимира. – А.Б.), собрали вече и поклялись все не пустить в город и не дать идолов опровергнуть. И когда он пришёл, они, разметав мост великий, вышли на него с оружием, и хотя Добрыня прельщением и ласковыми словами увещевал их, однако они и слышать не хотели и выставили 2 камнеметательных орудия великих со множеством камений, поставили на мосту, как на самых настоящих врагов своих. Высший же над жрецами славян Богомил, из-за сладкоречивости наречённый Соловей, строго запретил люду покоряться. Мы же стояли на торговой стороне, ходили по торжищам и улицам, учили людей, насколько могли. Но гибнущим в нечестии слово крестное, как апостол сказал, явится безумием и обманом. И так пребывали два дня, несколько сот окрестив. Тогда тысяцкий новгородский Угоняй, ездя всюду, вопил: «Лучше нам помереть, нежели богов наших отдать на поругание». Народ же оной стороны, рассвирепев, дом Добрынин разорил, имение разграбил, жену и некоторых родственников его избил. Тысяцкий же Владимиров Путята, муж смышлёный и храбрый, приготовил ладьи, избрав от ростовцев 500 мужей, ночью переправился выше града на другую сторону и вошёл во град, и никто ему не препятствовал, ибо все видевшие приняли их за своих воинов. Он же дошёл до двора Угоняева, оного и других старших мужей взял и тотчас послал к Добрыне за реку. Люди же стороны оной, услышав сие, собрались до 5000, напали на Путяту, и была между ними сеча злая. Некие пришли и церковь Преображения Господня разметали и дома христиан грабили. Наконец, на рассвете Добрыня со всеми, кто был при нём, приспел и повелел у берега некие дома зажечь, чем люди более всего устрашены были, побежали огонь тушить; и тотчас прекратилась сеча, и тогда старшие мужи, придя к Добрыне, просили мира… Добрыня же, собрав войско, запретил грабежи и немедленно идолы сокрушил… Мужи и жёны, видевшие то, с воплем великим и слезами просили за них, как за настоящих их богов. Добрыня же, насмехаясь, им вещал: «Что, безумные, сожалеете о тех, которые себя оборонить не могут, какую пользу вы от них можете надеяться получить?» И послал всюду, объявляя, чтоб шли на крещение…. Пришли многие, а не хотящих креститься воины насильно приводили и крестили, мужчин выше моста, а женщин ниже моста. Тогда многие некрещёные заявили о себе, что крещёными были; из-за того повелел всем крещёным кресты деревянные, либо медные и каперовые… на шею возлагать, а если того не имеют, не верить и крестить; и тотчас размётанную церковь снова соорудили. И так крестя, Путята пошёл к Киеву. С того дня люди поносили новгородские: Путята крестит мечем, а Добрыня огнём.

Во-от, значит. Очень впечатляет после былого-то благолепия и незлобивости. Выходит, пока те «командированные» просто ходили и учили – не особо у них получалось. Да и как могло получаться, когда, оказывается, всего их ученья: не примешь веру – дурачком помрёшь: «гибнущим в нечестии слово крестное… явится безумием и обманом». За два дня накрестили несколько сот из местных. Самых, надо думать, нечестивых (то есть безумных и обманутых), потому что не ясно совершенно, как плохо владеющий местным языком заезжий ромейский иерей в одной короткой беседе, в общей спешке и сумятице, может хоть мало-мальски нормального и умом крепкого новгородского человека убедить, что всё его мировоззрение неверно, и что ему нужно немедленно, здесь и сейчас – причём в буквальном смысле слова – отказаться раз и навсегда ото всего, во что он верит. Да тот иерей ни одного такого слова и сказать-то по-русски наверное не мог, не то что убедить в чём-то хотя бы дитя несмышлёное!

Не удивительно, что бесполезных в таком сложном предприятии «командированных» ромеев отстранили в обоз (а уж какую такую задачу в той кровавой заварухе должны были решать демественники – это одному ромейскому уму постижимо).

По серьёзному-то дело делать надо было мужам «смышлёным и храбрым». Они и приступили к исполнению, так сказать: «воины насильно приводили и крестили». Какие там пришлые греки-иереи! Русских крестить – это не фиговым листочком прикрываться под тёплым средиземноморским солнышком.

Недаром новгородцы к приходу знатного земели готовились, как к полномасштабной осаде – знали, видимо, лучше, чем мы сегодня, что при Святом Владимире значило «крестить идут»: форменный штурм города; рассвирепевший народ; уличные бои; сеча злая; горящие кварталы…

И сомневаться не приходится – пишет-то очевидец. И не просто очевидец – сам главный иерей. А то как понимать «мы стояли на торговой стороне» или вот ещё глагол «повелел всем крещёным… кресты… на шею возлагать»? Имею в виду – глагол «повелел» в первом лице? И опять же вот Василия Татищева слова (из примечаний к главе):

Кресты на шею класть нигде у христиан, кроме Руси, не употреблялось, но кто узаконил, нигде не нахожу. Некоторые сказывают якобы Владимир, иные о болгарах, только в Болгарии не употребляют. Итак, думаю, что Иоаким начал, а Владимир во всё государство определил, чтоб от крещения никто не отолгался.

А Иоаким – это епископ, которого князь Владимир забрал с собой из Корсуни после того, как сам там крестился, и который стал первым епископом новгородским.

И это сам епископ и ведёт рассказ о том, с чего и как всё начиналось: с сечи злой, с меча и огня под напевы «демественников»; с креста на шее, чтоб не отолгались. И случайностью ничто из случившегося не было: ведь не просто же так отправляли Иоакима в Новгород в компании Добрыни, Путяты и некоторого войска, числом явно не малого, коли только из ростовского его отряда можно было отобрать «500 мужей» подрачливее и покрепче. То есть по тем временам это был именно серьёзный военный поход. В данном случае – с конкретной целью подавить сопротивление населения и подчинить его новой власти с иностранной для населения идеологией.

ПО сравнению со всеми остальными нашими летописателями поражает, как всё-то епископ Иоаким запомнил, и всё потом записал. И языком притом вполне понятным, а не тем канцеляритом, на какой только и были способны его позднейшие преемники; никакой тебе зауми, никаких волшебных преображений и чудес; никаких фантастической численности армий ни с той, ни с другой стороны. И это лишний раз доказывает, что писать о событиях внятно, грамотно и без прикрас ромеи умели очень неплохо.

Потому-то, если, читая текст епископа, попробовать животом почувствовать, что тысячу лет назад стояло за Иоакимовыми словами: «И так крестя, Путята пошёл к Киеву», – если и впрямь почувствовать, что следом за Путятой оставалось, что этот «муж смышлёный и храбрый» вытворял на всём его пути от Новгорода до Киева, то тогда и получается в первом приближении ответ на вопрос: а как крестили Русь?

ТОЛЬКО есть с этим ответом одна беда. Представить-то всё это можно и даже при этом содрогнуться, но только источника-то процитированного – нет. Нет той летописи.

Здрасьте пожалуйста! Чего ж голову морочил небылицами?!

Примерно такой и была довольно долго реакция на труд Татищева, в котором рассказ новгородского епископа Иоакима был впервые обнародован. И вот как сам Татищев на подобные вопросы в этом же труде и ответил:

Разыскания мои к сочинению полной и ясной древней истории понуждали меня выискивать всюду полнейшие манускрипты для списания или прочтения. Между многими людьми и местами, где оных чаял, просил я ближнего моего свойственника Мелхиседека Борщова (который по многим монастырям игуменом был, наконец, архимандритом Бизюкова монастыря стал), чтоб мне дал обстоятельное известие, где какие древние истории в книгохранительницах находятся, а ежели в Бизюкове монастыре есть, то б прислал мне для просмотра, ибо я ведал, что он в книгах мало разбирался и меньше охоты к ним имел…

Вот ведь как: целый архимандрит, а в книгах вроде как мало разбирается и даже охоты к ним не имеет!

На это моё письмо, от 1748-го мая 20 числа, получил от него ответ следующего содержания: «По желанию вашему древних историй я никаких здесь не имею, хотя в Успенском Старицком и Отрочем Тверском монастырях и в других, где я прежде был, старых книг письменных есть немало, да какие, подлинно не знаю, из-за того что описей им нет и мне их ныне достать и к вам послать невозможно, разве впредь где достать случай иметь буду.»

Здесь я цитату прерву, чтобы обратить внимание на одну важную деталь, которой и сам поначалу не придал значения.

Мелхиседек Борщов назвал конкретно два монастыря: Успенский Старицкий и Отрочий Тверской. Так вот Успенский Старицкий во времена опричнины при Иване Грозном был одним из главных опорных пунктов опричной администрации. А в Отрочем Тверском и при Грозном, и при его деде Иване III содержали в заточении «еретиков», Максима Грека, например. По консерватизму с Отрочим Тверским тогда мог соперничать, наверное, только Иосифо-Волоколамский. То есть если составлять список мест, где могли прятать «вредные» летописи, то и Успенский Старицкий, и Отрочий Тверской должны были быть в первой пятёрке. Не сомневаюсь, что современникам Татищева, в отличие от нас, всё это было хорошо известно, и вот так подробно им растолковывать нужды не было.

И ещё хочу обратить внимание. В обоих монастырях «старых книг есть немало», а вот описей нет. То есть либо книги лежат навалом, и о них никто не заботится, либо – книги взаперти, и никому о них знать не положено. Судя по сухим словам Борщова «мне их ныне достать и к вам послать невозможно» – речь явно о втором варианте – книги под замком (косвенно это подтверждает и бестолковое министерство дьяка, назначеного царём Алексеем Тишайшим, которого Церковь просто откровенно пробойкотировала).

Наконец, такой вот мелкий штрих. Зачем в большом серьёзном историческом труде указывать точные выходные данные какого-то ничего не значащего рутинного письма? Поищите в других похожих трудах – ручаюсь, нигде ничего подобного не сыщете. В чём тут заковыка – догадка есть, скоро до неё очередь дойдёт.

Ну а теперь возвращаюсь к прерванной цитате и к ответу, который Татищев вскоре получил от Мелхиседека Борщова.

А ныне монах Вениамин, который о собрании русской истории трудился, по многим монастырям и домам ездя, немало книг русских и польских[31] собрал. Я его просил, чтоб из русских старинных книг хоть одну для посылки к вам прислал, и я ему залог обещал дать для верности, да он отговорился, что послать не может, а обещал сам к вам заехать, если его болезнь не удержит; я ему на то обещал за подводы и харч заплатить. Однако ж он не поехал, сказав, что за старостию и болезнию ехать не может, а прислал три тетради, которые при сём посланы, и прошу оные не умедля мне возвратить, чтоб ему отдать…

Вот таким образом, судя по описанию – от некого старого и больного монаха-историка Вениамина – заполучил Василий Татищев три тетради (4-ю, 5-ю и 6-ю) из какой-то книги; и эти-то тетрадки и были – часть летописи Иоакима, самого первого епископа новгородского.

Что важно для нашего рассказа: тех событий, что описал Иоаким, и по сегодня не найти больше ни в одном известном современным историкам источнике.

И вот прочитал Татищев эти три тетради, и пишет дальше:

Я, получив это неожиданное сказание, желал ту самую книгу видеть, так как старо писано, и особенно начало её, ибо так разумел, что сии тетради нарочно для посылки ко мне списаны; оные немедленно к нему послал и просил его письмом, ежели всей книги прислать невозможно, то б прислал мне первые три да из следующих несколько. Но в сентябре вместо ответа получил известие, что он умер, а пожитки его растащены, иные указом от Синода запечатаны. Потом просил я приятелей, чтоб о том монахе Вениамине у бывших его служителей осведомиться; только никто не знает, келейник его скрылся, а бывший при нём за казначея монах Вениамин сказал, что сия книга была у Мелхиседека, и он сказывал, что списал её в Сибири,[32] иногда сказывал, что чужая, и никому не показывал. Она не в переплёте, но связаны тетради и кожею обёрнуты. Только после него в пожитках его не обнаружилось.

Вот и остался Татищев с удивительным текстом, но без единого веского доказательства его происхождения. Но текст всё равно опубликовал – и лет сто пятьдесят его за это все ругали и от него отмахивались. А потом археологи кой-чего накопали в Новгороде, книжек нашли других, Иоакимовскую летопись по некоторым другим позициям подтверждающих, и теперь вот историки все согласны: настоящая летопись у Василия Татищева была в руках.

МЕНЯ, например, вопрос достоверности летописи не смущал: в добросовестности Татищева я не сомневаюсь; достаточно его почитать, чтобы понять почему. Меня сразу другое заинтересовало.

Оговорюсь. Всё дальнейшее рассуждение построено на очевидном предположении, что главу 4, как и весь остальной текст, написал Татищев. Однако известно, что изданный через много лет после смерти Татищева текст Миллер редактировал. Предположить, насколько велика была его правка повествования в главе 4, невозможно. Теоретически нельзя исключать даже, что он вообще сам написал всю главу от начала до конца, воспользовавшись, например, личной перепиской между ним и Татищевым или каким-нибудь татищевским черновиком. Мне это предположение кажется очень вероятным, поскольку Миллеру было от кого защищаться и зачем страховаться в отнюдь не меньшей, а то и даже в большей степени, чем Татищеву.

На дворе, значит, середина XVIII века. Василий Татищев – «птенец гнезда Петрова», участник Полтавской битвы, между прочим, и ныне что-то вроде доверенного посла по особым поручениям при императрице – среди прочих государственных дел и поручений собирает русскую историю. Ясно, что ни на какие симпатии церковной верхушки ни ему, ни какому другому такому «птенцу» рассчитывать не приходится – у иерархов на Петра и на «его» людей не просто зуб, а всем зубам зуб. Это – общий исторический фон события.

Теперь детали. Вспомнил Татищев «ближнего свойственника» – Мелхиседека Борщова. Наверняка потому, что в очень уж серьёзных монастырях тот побывал начальником. Если кто и мог знать про «интересные» – читай «достоверные» – «старо́ писаные» – читай не сильно испорченные множественными цензурными правками и переписями – книги, так именно такой вот монастырский ветеран. Логично? Пока – да.

А вот дальше – сплошь лукавство. Татищев – писатель обычно донельзя последовательный. А тут просит дать «обстоятельное известие» о том, где какие книги по истории искать, человека, который, якобы, «в книгах мало разбирался и меньше охоты к ним имел». Ведь выяснилось же в конце концов, прямо в той же главе татищевской книги, что очень даже, видимо, Мелхиседек Борщов в книгах разбирался, и не с бухты барахты Татищев именно к нему обратился. А Борщов ему в ответ вранья с три короба понаписал про свои с каким-то, как выяснилось, не существующим монахом препирательства, да к тому же вранья-то профессионального: сколько всяких мелких деталек понавыдумывал – зачитаешься. Значит, понимал, что письмо его в чужие руки попасть может; значит, знал, что за лишнюю откровенность не поздоровится ему (и, может, адресату тоже). А тогда и сомнений никаких нет: очень даже Мелхиседек Борщов понимал, что он такое хранил, как зеницу ока. Всего-то три тетрадки прислал, но какие!

И тем не менее Татищев читателя убеждает, что Мелхиседек и в книгах не разбирался, и не интересовался ими, и вообще чуть ли не полуграмотный был. Это он про человека, который не просто летопись нашёл, но и прочитал (на старом-то языке), и понял её значение настолько, что не поленился переписать. Да ещё хранил по секрету ото всех и, значит – с риском для себя, а то чего бы это он «иногда сказывал, что чужая, и никому не показывал»?

Лукавит Татищев, ох, лукавит. А зачем? Борщов-то уж умер, ему уже всё без разницы. Да и наоборот должно было бы быть, хвалить бы Мелхиседека вовсю надо, что древность русскую нашёл и сберёг. Самому тожествовать без всякой меры (ай да Татищев, ай да молодец!). Но как-то не слышится никакой радости первооткрывателя, хотя у историков находки такого масштаба хорошо если раз в жизни случаются. Татищев даже как будто выгораживает Борщова: он тут не при чём, не ведал, что творил, или вроде того (вот я ему письмо такого-то числа послал с просьбой, и можете проверить, а он вот мне ответ написал…). То есть Татищеву зачем-то очень нужно доказать, что все эти исторические открытия случились как бы сами собой, как бы нечаянно. Иными словами, что не было злого умысла.

А какого такого злого умысла? Против кого? Ну, драгоценный для истории список Мелхиседек Борщов прислал, ну, включил Татищев его в свою книгу всем критикам назло – и что с того?

Но ведь как-то очень осторожно включил, вон с какими длиннющими оговорками, к истории никакого отношения не имеющими, а всё равно в основном тексте. И чего так осторожничал? Потому что подлинник предъявить не мог?

На это особо хочу обратить внимание: в фундаментальном труде по истории государства, как правило, в основном тексте никаких обсуждений чисто технического характера о том, как делалась работа, не бывает. А тут вдруг нате пожалуйста: целая глава, да практически в самом начале, когда читатель как раз настраивается на то, как и что в книге воспринимать – только об этом.

М-м… Нет, надо повнимательнее, надо вспомнить, что там тем временем приключилось.

Вместо ответа на радостное письмо получает Татищев известие, что Мелхиседек умер. Целый архимандрит в монастыре скончался. Это примерно как в армии – командир дивизии. И что происходит? «…пожитки его растащены… келейник его скрылся…» Это как? Комдив умер, и все ну его пожитки растаскивать, а адьютант и вовсе скрылся? Так бывает? Не бывает. Бывают похороны с воинскими почестями, с лафетом и салютом. У церковных иерархов то же, только церемониал другой. Кто там осмелится пожитки растаскивать?! У архимандрита-то с комдивом? Живьём ведь в кипяток посадят и будут помешивать до готовности. Тем более что те пожитки «указом от Синода запечатаны».

Это что, обычное дело для Синода – пожитки архимандритов «запечатывать»? А раз запечатали, так и увезли в одному Синоду известном направлении? Именно так, надо думать, коли Татищева друзья, не последние в империи люди, никаких концов сыскать не смогли.

В итоге получается вот что. Мелхиседек Борщов отсылает Татищеву список с древней, никому дотоле не известной рукописи, очень похожей на драгоценнейший старый оригинал, в которой очевидец и главнейший участник событий красочно описал, как «Путята крестит мечом, а Добрыня огнём» и ещё много интересного о происхождении Руси. Татищев эти тетрадки читает, восхищается и срочно просит Борщова прислать ещё тетрадок из той же книги. При этом подозревает, а скорее всего даже просто знает, что Мелхиседек хитрит, что никакого «монаха Вениамина» и в помине нет, а это Мелхиседек «конспирируется». И Татищев в его игру играет, виду не подаёт. При этом, не сомневаюсь, у себя дома в столице, в кругу друзей и единомышленников радостно делится бесценной находкой. Все с нетерпением ждут «продолжения», обсуждают возбуждённо, гадают, что же там дальше будет про Владимира с Добрыней и Путятой, про первого на Руси митрополита Михаила…

После тысячи лет российской истории со всеми её радищевыми и солженицыными невольно закрадывается внутрь некая тревога. Потому что вот она и новость: Мелхиседек «умер». Чьи пожитки на Руси всю жизнь растаскивали? Репрессированных (после того, как власть своё отбирала – «запечатывала»). Чьи секретари «скрывались»? Опальных партийных начальников. Татищев что – случайно слова в своём рассказе расставил? Вряд ли, он писатель на выражения скупой и точный. Правда, слов «был уличён в разглашении тайны и за то наказан» не использовал. Но зато все остальные, с подобным развитием событий согласные – использовал. Зрячий да увидит, умный да поймёт.

И с чего бы это Василий Татищев – очень крупный чиновник при императрице, которого голыми руками не возьмёшь[33] – чего это он, думаю я, так осторожничал, всё одними намёками изъяснялся, невинность намерений своих выпячивал? В остальном-то его труд – чудо ясности и прозрачности и мысли, и языка. Неужели с самой императрицей заспорил? Так ведь «пожитки» – то не она «запечатала». Синод. И знал ведь, не сомневаюсь, Татищев, какое такое мнение этот самый Синод, главный татищевский «оппонент», императрице старательно внушает. И вот он именно императрице, думаю, и адресует – прямо в той же главе – последний аргумент в этом своём «осторожном» заочном споре с иерархами:

Мне же известно, что в Новгороде у диака архиерейского есть древний летописец, из которого видел у архиепископа Прокоповича выписку о счислении древних весов, денег и мер, а также грамоту Ярославову о вольности новгородцам, которую нигде в манускриптах не нахожу – я чрез многих приятелей просил у оного, чтоб дал её хотя бы в его доме, наняв писца, списать, только добиться не мог. Почему видим, что разные древние истории в разных руках находятся, чрез что многое от всеобщего ведения остаётся в сокрытии. Сего ради я сию выписку (летопись Иоакима. – А.Б.) особою главою положил…

Поразительная концовка, если учитывать одновременно и первую фразу, с которой Татищев (Миллер?) эту свою «особую» четвёртую главу начал. Цитирую:

…хотя все наши и польские историки Нестора Печерского за первейшего историка русского почитают, однако ж то довольно видимо, что прежде его писатели были, да книги те погибли или ещё где хранятся, или, каких-либо обстоятельств ради, от неразумных пренебрежений, как то часто примечаем, что по неразумению малые книжки или тетрадки, великого разуму и нужные к ведению, из-за малости презирают, а великие, баснями и ложью наполненные, предпочитают, и так оные полезные в забвение предаются.

Чтобы Татищев случайно такое логическое построение в одной главе кругом замкнул? Быть того не может. Только не с его математической, дотошной башкой. Вот ещё раз, для ясности, его логическое построение:

… то довольно видимо, что прежде его (Нестора Печерского) писатели были, да книги те погибли или ещё где хранятся…

…малые книжки или тетрадки, великого разуму и нужные к ведению, из-за малости презирают, а великие, баснями и ложью наполненные, предпочитают, и так оные полезные в забвение предаются.

Дальше – конкретный пример с рассказом о крещении, с Ярославовой грамотой о вольности Новгорода, и с «препятствиями» для доступа к ним.

И, наконец, вывод:

Почему видим, что разные древние истории в разных руках находятся, чрез что многое от всеобщего ведения остаётся в сокрытии.

Спорит Татищев с кем-то отчаянно. И кого-то настойчиво пытается научить.

Не сомневаюсь ни секунды: весь Синод в полном составе, вот эти два абзаца – вступительный и заключительный – главы четвёртой у Татищева прочитав, от ярости должен был в собственной желчи захлебнуться. Иерархи как прослышали, какие такие тетрадки Татищев откопал, так книги Мелхиседека Борщова срочно конфисковали и спрятали (сделали ли они что-то плохое с ним самим, судить не возмусь), никаких Татищеву концов не оставили, а он всё своё императрице гнёт. И ведь ещё указывает недвусмысленно, где настоящие-то, «великого разуму и нужные к ведению» истории искать надо, у кого они схоронены, да под таким присмотром, что ни за какие коврижки «списать… добиться не мог». И только что не в открытую вопит: матушка! Прячут ведь от тебя правду. «Баснями и ложью» тебя и народ твой дурят. Только что пальцем не показывает: вот иерархи и «запечатали»; видишь: в разных руках древние истории находятся, через что многое от всеобщего ведения остаётся сокрытым…

Я лично верю, что так оно всё и обстояло, что Татищев практически официально обвинял церковных иерархов в фальсифицировании истории страны и в саботировании его конкретно миссии по собиранию настоящих первоисточников. Это ведь про него наверняка было сказано: «В Академии затевают истории печатать… отчего в народе может произойти не без соблазна», поскольку в этих «историях» (например, в «Скифской истории»?) «не малое число лжей, басней», а поэтому «таковых историй печатать не до́лжно».

Что, не с Синодом Татищев спорит? Да он их же сентенции обыгрывает (лжи, басни…), их же доводы, считай дословно, против них же поворачивает. Ну а коли и впрямь с самим Синодом заспорил, то не мудрено, что нужно было ему защититься от обвинений в злом умысле (злом с точки зрения иерархов) и представить свои тезисы, как результат объективного процесса: вот каким случаем нашлись ранее неизвестные рукописи, а вот что в них написано, и ещё другие такие же есть в разных местах, но – близко ведь к ним не подпускают…

Такой вот грустный рассказ о славных людях Земли Русской.

Первая мировая война за царя

ВОЗВРАЩАЮСЬ к теме.

Чтобы представить себе, какого масштаба и какой сложности заблуждения могут возникнуть из-за отсутствия интереса к Истории и постепенного нагромождения в голове ложных представлений о себе и о своём прошлом, нужно найти соответствующего масштаба пример. Что я теперь и попробую сделать.

АЛЕКСАНДРУ Невскому приписывают оставленное перед смертью политическое завещание, в котором он, якобы, сказал русским людям: никогда не поднимайте руку на царя. При этом считается, что под «царём» он имел в виду хана Золотой Орды. Можно, конечно, этот тезис, не задумываясь, принять на веру. Но если задуматься, то сомнение возникнет тут же.

Ведь, с другой стороны, тогдашний митрополит на Руси Кирилл, согласно летописи, сказал, поминая усопшего великого князя: «Зашло солнце Земли Русской». А Кирилл был присланный из Константинополя грек. И разве мог греческий уполномоченный посланник так высоко оценить деятельность и тем самым ещё более усилить упомянутый призыв местного предводителя, всю свою энергию посвятившего установлению власти захватчика на территории, которую Константинополь наверняка считал своей? Это было бы очень нелогично со стороны фактического посла-наместника Константинополя в русской столице.

Поэтому вполне смело можно предположить, что на самом-то деле Александр Невский имел в виду другого царя – византийского императора. Ведь первые упоминания о царях, имевших власть над Русью, относятся как раз к 50-м годам XIII в. – то есть к началу «монголо-татарского ига» и периоду великого княжения Александра Невского – и титул царя в русских летописях и некоторых других дошедших до нас документах в отношении Руси или Московского княжества той поры использовался применительно и к ханам Золотой орды, и к византийским императорам.[34] Опять же, если такое предположить, то появляется «железная» логика в поминальной речи митрополита Кирилла.

Однако и в этом предположении есть своя не менее серьёзная неувязка: во времена Александра Невского Русь уже давным-давно никак военным образом с Византией не соприкасалась, а походы на Константинополь уже двести лет, как прекратились. Будучи, вроде бы, полностью разгромленным и порабощённым, могло ли Владимирско-Суздальское великое княжество хоть как, при всём желании «поднять руку на царя»? Нет, конечно, и потому-то и было бы крайне несуразно со стороны Невского призывать свой народ этого не делать. С таким же успехом он мог бы призвать его не совершать полёты на Луну. И, значит, навскидку получается, что князь Александр скорее всего имел в виду всё-таки именно хана Золотой Орды.

Но в таком случае неизбежно следует вводить в рассуждение следующий – тоже озадачивающий – постулат о том, что и митрополит Кирилл, и Константинополь не видели ничего предосудительного в этой подчинённости и покорности жестокому и алчному завоевателю со стороны населения, которое они считали своим вассалом и своим данником. А такая позиция Византии может означать только то, что между Византией и Ордой тогда существовали либо полноценные союзнические отношения либо, как минимум, какие-то долгосрочные взаимовыгодные договорённости и совместные планы, в которые захват Руси «монголо-татарами» гармонично вписывался и чем-либо другим в пользу империи уравновешивался.

Сегодня у этой версии есть целый ряд подтверждений (немых свидетельств). Тот же митрополит Кирилл ещё за два года до смерти Александра Невского уже учредил прямо в самом ордынском Сарае свою епархию, получившую название Сарская. (Её подворье в Москве располагалось в Крутицком монастыре, её епископы со временем стали именоваться Сарскими и Подонскими, в более поздний период епископы стали митрополитами Сарскими и Подонскими, а сегодняшний их преемник – митрополит Крутицкий и Коломенский.) На всём протяжении сохранения на Руси власти Золотой Орды Церковь пользовалась особыми привилегиями, её имущество и доходы не облагались ордынской данью, назначенные в Константинополе митрополиты получали помимо этого от ханов свой особый «золотой ярлык», Церковь и все её служители на территории, подвластной Орде, пользовались особой защитой хана, который сурово карал любые посягательства на них. Русский великий князь тоже получал ярлык в Орде и одновременно чин стольника при дворе греческого царя.

Но это всё признаки хоть и очевидные, но формальные и, конечно, косвенные.

ВСЕ мы, выросшие в СССР и в современной России, с историей Византии знакомы очень плохо, поскольку её в России не преподавали и до сих пор не преподают нигде, кроме исторических факультетов (как это ни удивительно в стране, где, вроде бы, официально приветствуется и главенствует православная религиозная традиция). И потому ни о каких договорённостях или союзах Византии и Орды обывателям и мещанам и вообще всем в России, кроме нескольких упёртых византинистов, ничего не известно. (Наше незнание истории Орды и полное отсутствие интереса к ней в нашей системе образования ничуть не менее изумительны). Соответственно, представить себе, смехотворно предположение о союзе Византии и Орды, или оно, наоборот, реалистично, нам сходу довольно сложно.

Эта сложность – точнее, этот труднообъяснимый пробел в образовании и в исторических представлениях русского народа о своём прошлом – весьма красноречив сам по себе. А попытка самостоятельно выяснить, что же было или не было в византийском прошлом, и вовсе превращает предположение во вполне вероятную гипотезу.

В VI–VII ВЕКАХ Византия вовсю воевала с Персией, чуть даже не погибла совсем: персы уже пытались штурмовать Константинопль.

В Закавказье тогда же были христианские, в фарватере Византии следовавшие земли: иверцы, колхи, лазы (нынешние грузины), армяне и албаны (Албанией в те времена назывался край на территории нынешнего Азербайджана). Эти народы были тогда духовными и идеологическими братьями византийцев во главе с их патриархами и императорами, главными защитниками и покровителями всех православных. И с этими духовными братьями византийцев в те года приключилась беда: побитые ромеи бросили их на произвол судьбы и оставили на растерзание персам.

Тогдашние тюркюты на той же сцене – это восточные кочевые племена, прапрадеды «наших» «монголо-татар», которые в VI веке пришли на смену аварам и установили свою власть к востоку от Каспийского моря и почти до границ с Китаем.

События тех времён описаны весьма подробно китайскими, арабскими и прочими летописателями, которые о событиях знали достаточно хорошо. Не менее подробно записывали события и в Византии, где в ситуации разбирались ещё лучше. И были события примерно таковы.

(Следующий далее рассказ про тюркютов в Закавказье основан в первую очередь на одной из глав в книге М.И. Артамонова; а Согдиана – это на карте от Кавказа на юго-восток, за территорию нынешнего Ирана).

…в 568 г. согдийские купцы шёлком… настояли на отправлении посольства в Константинополь для того, чтобы наладить непосредственную торговлю с Византией… Глава этого посольства Манах добрался до столицы империи через Кавказ и встретил очень хороший приём. В Византии решили отправить ответное посольство к тюркютам… В следующие за этим годы между тюркютами и Византией велись оживлённые переговоры. К тюркютам ездили многие византийские послы….союз с тюркютами был одним из главных козырей в её (Византии – А.Б.) руках во время переговоров с Ираном… Тюркюты… дорожили союзом с Византией… Их послы часто приезжали в Константинополь и подолгу оставались в столице.

(…)

После неудачной попытки сокрушения Ирана совместными усилиями Византии и Тюркютского каганата в 589 году… тяжёлая война с Китаем, восстание телесцев, распадение государства на независимые части, междоусобицы – всё это сильно ослабило тюркютов и отвлекло их внимание от запада.

Отвлекло на несколько десятилетий. Побушевали тогда же смуты и у византийцев. И персы их в очередной раз чуть не доконали.

Но в конце концов в Константинополе воцарился весьма воинственный император Ираклий. Который вознамерился, среди прочего, вернуть утраченные закавказские владения и, как непременно ввернули бы ромеи в наших летописях, «освободить православных от гнёта безбожных агарян» (причина иронии сейчас станет понятна).

…опыт первого похода показал ему (императору Ираклию; в 625 г. – А.Б.), что рассчитывать на серьёзную помощь в борьбе с персами со стороны закавказских христиан не приходится. Под персидским владычеством они чувствовали себя если не лучше, чем под властью Византии, то, во всяком случае, не хуже. Армяне и албаны не только не восстали против персов… но даже оказали ему (Ираклию – А.Б.) серьёзное сопротивление.

Причина малопонятного на первый взгляд сопротивления, оказанного закавказцами главному защитнику их веры, на самом деле проста. И грузины, и армяне, конечно, были православными.[35] Но, будучи православными, они находили финансовые запросы Византийской Церкви слишком обременительными и потому, чтобы не платить ей, имели свои автокефальные церкви, которые административно ни от кого не зависели, а от Византии зависели только идейно. Что никак не могло нравиться Византии, поскольку закавказцы ей при таком порядке вещей ничего не платили. И кончилось это для них плохо.

Неудачи первого похода на Иран заставили Ираклия обратиться в поисках союзников к старым друзьям Византии – тюркютам… В «Хронографии» Феофана сообщается, что император Ираклий заключил союз с «восточными тюрками, которых называют хазарами». (…)

Западнотюркютский каганат занимал в это время огромное пространство от берегов Азовского моря и Дона до самых восточных отрогов Тянь-Шаня и даже до северо-западной Индии. Но силы его были невелики. Необходимо учесть, что кочевья собственно тюркютов целиком располагались в Восточном каганате… Западные ханы, со своими немногочисленными дружинами, оказались изолированными от основной массы своего народа и были принуждены заискивать у бегов подчинённых племён… Известная устойчивость ханской власти была основана на союзе ханов… с торговыми согдийскими городами, богатевшими за счёт территориальной близости к Великому караванному пути. Согдиана крепко держалась за тюркютов. Интересы согдийских городов чрезвычайно часто совпадали с политикой западнотюркютских ханов. Эта тесная связь с караванной торговлей была особенностью Западно-тюркютской державы.

Ещё раз стоит обратить особое внимание: именно «купцы» подвигали «генералов» на союз с византийцами. Полные аналогии с особенностями положения немногочисленных монголов среди кипчаков (половцев) в рамках будущей Золотой Орды, территорию которой именовали «Кипчакской степью» или «Дешт-и-Кипчак», думаю, тоже достаточно заметны.

Первый поход тюркютов в Закавказье, вероятно, имел целью отвлечь внимание Ирана от Византии и дать возможность Ираклию подготовиться к возобновлению войны совместно с новым союзником. Эта задача, как показывают дальнейшие события, была выполнена.

Точно так же через шестьсот лет, такую же в точности задачу выполнили уже монголы, отвлекшие на себя из Палестины силы противников Византии.[36]

В 627 г. тюркютское войско выступило в поход под предводительством ябгу-кагана, брата «царя севера» и «великого кагана» Тун-Шеху, и его племянника. Взятие ими Дербента (Чора), например, в «Истории албан» Моисея Каланкатуйского описано так:

Как волны колеблющегося моря ударили тюркюты на город Чора и разрушили его до основания…. Видя страшную опасность со стороны безобразной, гнусной, широколицей, безресничной толпы, которая в образе женщин с распущенными волосами устремилась на них, содрогание овладело жителями; особенно при виде метких и сильных стрелков, которые как бы сильным градом одождили их и как хищные волки, потерявшие стыд, бросились на них и беспощадно перерезали их на улицах и площадях города…

И далее в том же высоком стиле о зверском избиении гражданского населения. Которое в русской истории так легко сравнивается, например, с описанием взятия Козельска.

(Далее опять отрывки из текста М.И. Артамонова.)

Разгромив Албанию, тюркюты направились в Иверию и осадили город Тбилиси, куда явился и византийский император со своим войском. Именно в это время под Тбилиси произошла встреча Ираклия с ябгу-каганом (который только что вырезал целый город правоверных христиан. – А.Б.)… (с) большими подробностями рассказывает об этой встрече Никифор. Ираклий, по его словам, обнял предводителя тюркютов, назвал его своим сыном и возложил на него свою собственную корону. Затем был устроен роскошный пир, после которого тюркютскому предводителю была подарена вся драгоценная сервировка пиршественного стола, а также даны были царские одежды и серьги с драгоценными камнями. Серьгами же были одарены и другие тюркютские военачальники. Император показал ябгу-кагану портрет своей дочери Евдокии и обещал выдать её замуж за него, если тюркюты помогут ему одолеть персов.

Надо помнить: этот дружеский обед византийского императора с «монголо-татарином» произошёл под стенами осаждённого ими совместно христианского города. Который они осадили потому, что он отказывался платить византийской Церкви десятину. (Следующая цитата – мой перевод отрывка из книги английского историка.)

Армия Гераклита (так у этого английского автора зовётся император Ираклий. – А.Б.) появилась под стенами Тбилиси, её возглавлял свирепый Джибгу, каган или правитель тюркских хазар, живших вдоль Волги… Так и не взяв город, греки и хазары отступили, чтобы собрать подкрепление. На следующий, 627 г. они вернулись и захватили город и цитадель Тбилиси. Каган Джибгу отметил это событие, содрав живьём кожу с персидских и грузинских командующих тбилисской крепости. Затем он набил их кожу соломой и отправил её императору Гераклиту в качестве трофея своей военной экспедиции (каган Джибгу у Дэвида Лэнга – это ябгу-каган у Артамонова. – А.Б.)

Императора полученный от «монголо-татарина» подарок в виде чучел православных военных командиров ничуть не обидел, их союзнические отношения развивались своим чередом, а императорская дочь Евдокия стала готовиться к отъезду и свадьбе.

Согласно тюркютско-византийскому договору, Грузия должна была перейти в сферу влияния Византии, тогда как Восточное Закавказье переходило под власть хана. Ябгу-каган действовал в точном соответствии с этим договором: он очистил Грузию и поручил шаду (своему молодому сыну – А.Б.) подчинение Албании.

У меня при чтении сразу отложилась в уме «закладка»: сегодняшняя граница между преимущественно христианскими и преимущественно мусульманскими народами в Закавказье до сих пор проходит примерно по той границе, о которой договорились когда-то византийский император и тюркютский ябгу-каган.

Шад со своей задачей справился быстро и «круто». Через некоторое время к нему в ставку покорно отправился католикос Албании Виро.

Шад милостиво принял изъявление покорности и обещание служить так же, как служили Сасанидам… Он обещал прекратить опустошение страны, перенести набеги на соседние страны и из добычи в них возместить потери Албании людьми и скотом, «ибо – закончил свою речь шад, – получил отец мой три эти страны – Албанию, Чора и Лбинию в вечное владение» (то есть сюзереном у этих стран стал византийский император, и уже он их отдал в лен своему союзнику и без пяти минут зятю; из-за чего изначальный их военный союз приобретает несколько анекдотичный оттенок: мол, отвоюй для меня земли – и получишь их в приданое. – А.Б.)…. Вслед за разорением страны тюркютами Албанию постиг страшный голод и связанная с ним эпидемия… А когда кончился голод, со всей силой сказалось подчинение тюркютам. «Князь севера всё более и более усиливался и навёл страх и ужас по всей земле. Он отправил смотрителей за всякого рода ремесленниками, имеющими познания в золотопромывании, добывании серебра, железа и выделке меди. Он требовал также пошлины с товаров и ловцов на рыбных промыслах… вместе с тем и дидрахму по обыкновенной переписи царства персидского».

Вот и перепись населения в целях налогообложения, оказывается, уже вполне была известна тюркютам-«монголам» задолго до «нашествия» на Русь. То-то новгородцы, всегда сами и дисциплинированно платившие десятину напрямую в Константинополь, так упорно отказывались дать Александру Невскому «число», когда он к ним от имени Орды приезжал перепись проводить.

…(630) год был роковым для тюркютов. Восточнотюркютский каганат был разгромлен Танской империей, а «князь севера» – западнотюркютский каган Тун-шаху… был убит своим дядей Моходу, который и занял престол кагана, но вскоре в 631 г. погиб в борьбе с новым претендентом на власть… Ко времени последнего сасанида Иездигерда III (632–652 гг.) Албания была вновь в подчинении у Ирана… Ябгу-каган… погиб, как о том свидетельствуют данные «Истории албан» и сообщение Никифора о том, что направленная к нему в жёны дочь Ираклия Евдокия в 631 г. была возвращена с дороги, так как стало известно, что её жених умер.

Так что, несмотря на ободранные с православных неплательщиков шкуры, главный защитник православных христиан византийский император Ираклий отдаёт кагану в благодарность за помощь в сборе десятины с непокорных всё, как обещал: в лен восточную часть «возвращённых в лоно церкви» народов и в жёны свою дочку Евдокию.

Всё рассказанное прямо наводит на мысль, что, может быть, и на Руси где-то пролегла граница между той вышедшей из подчинения территорией («Грузией»), которую «ябгу-каган» Батый очистил для императора Иоанна III Дуки Ватаца,[37] и той столь же непослушной «Албанией», которую Батый от сюзерена получил в награду за труды? Особенно если вспомнить, сколько преемников Батыя, ханов Золотой Орды женились на дочках византийских императоров?

Ну и в завершение этого примера такая деталь из тогдашнего византийского быта:

Состав тюркютского войска, воевавшего в Закавказье… был весьма разнородный. Сами тюркюты выделялись в нём ярко выраженными монголоидными признаками… Собственно тюркютов, по-видимому, было немного, главные силы состояли из представителей других подвластных ябгу-кагану племён, среди которых различаются «бреющие головы и носящие косы». Тюркюты носили длинные волосы, распущенные по плечам. Бритыми головами отличались болгары… (которые) оставляли на голове пучок длинных волос, который иногда заплетали в косу. Такой пучок на бритой голове, как известно, носил русский князь Святослав… (угорские племена постригали волосы спереди) а сзади сплетали в несколько кос. Такая причёска, перенятая константинопльскими щёголями у авар, называлась в Византии «гуннской».

Императору Ираклию ничего особо непристойного в той моде, вдохновлённой мучителями православных христиан, не привиделось. «Пепел» обесшкуренных православных братьев ни в его, ни в «щёгольских» сердцах не «стучал».

ВЫВОД очевиден: союз Византии и «монголо-татар» при определённых обстоятельствах был вполне возможен. А поскольку даже в летописях и других церковных документах, написанных византийскими иерархами тех лет, признаётся, что на Владимиро-Суздальской Руси к 1230-м гг. служение византийской Церкви и радение за её интересы переживали глубокий застой и чуть ли не вообще сошли на нет[38] – то есть ситуация была вполне сопоставима с тем, что творилось в Закавказье во времена императора Ираклия – то это предположение становится вполне допустимым и разумным.

Теперь ещё пара цитат о событиях, подтверждающих, что союз между Византией и тюркютскими народами (хазарами, а значит и печенегами, и половцами), контролировавшими и западные азиатские земли, и северное побережье Каспийского и Чёрного морей (то есть для Византии земли пограничные), не был ни разовым, ни случайным явлением:

…каган отпустил его, и он (Вардан, ставший в 711 г. византийским императором Филиппом – А.Б.) во главе флота быстро переправился в Константинополь и захватил власть. Юстиниану отрубили голову… Что выиграли от своего участия в деле низвержения Юстиниана хазары? Они обеспечили за собою прочный, долговременный союз с Византией, договорились о совместных действиях против общего врага – арабов – и о разделе сфер влияния в Закавказье… Восстановление традиционного союза между Византией и Тюркютским каганатом, который теперь представляла Хазария, как его осколок и продолжение, было необходимо для обеих сторон…

Новое утверждение арабов в Закавказье (в начале VIII века)… привело к новым столкновениям с хазарами, которые в дальнейшем выступают против арабов не только самостоятельно, но и как верные союзники Византии, спасавшие последнюю от окончательного разгрома. Хазары не раз оттягивали на себя силы арабов и тем давали возможность своей союзнице оправиться от поражения и подготовиться к ответным ударам. (…) Прослеживая синхронность активизации греков, хазар и тюргюшей, легко убедиться в том, что она была не случайной, и тем самым установить наличие хазаро-тюргешского антимусульманского блока наряду с хазаро-византийским.

Но если столь активный и действенный союз был возможен, то возникает следующий логичный вопрос: а при чём тут тогда «монголо-татарское иго»?

Такой же, как и в предыдущем случае, ответ на данный вопрос тоже есть, и тоже данный современником и участником описываемых событий.

ПАЛЕСТИНА. Бывшая когда-то римской провинцией, а потом отвоёванная у римлян сарацинами – в XI–XIII веках уже мусульманами. Правда, и римская церковь, и византийская в то время ещё могли иметь в Палестине какие-то доходы от паломников, но все остальные сборы и налоги – настоящие деньги – доставались не им.

А что такое при этом были по палестинским меркам настоящие деньги? Чтобы получить о них представление, достаточно сравнить тогдашнюю Палестину с чем-то вроде одного огромного транзитного терминала, куда стекаются все предназначенные для Европы товары, прибывающие с Великого караванного – Шёлкового – пути и из Индии, а им навстречу – весь грузовой поток, который по морю поступает из Европы для дальнейшей отправки на восток. О каких торговых оборотах могла тогда идти речь, говорят, например, такие факты: выступление очередного торгового каравана из города в пустыню могло длиться несколько дней, пока медленно вытягивалась в нитку на песке бесконечная вереница гружёных верблюдов. Город Тебриз, не будучи даже на берегу моря, а находясь довольно далеко от него, во времена Тамерлана имел население в шесть раз большее, чем насчитывалось тогда жителей в Лондоне, а только в виде пошлины с торговли самому Тамерлану выплачивал сумму, примерно равнявшуюся всем доходам за год тогдашнего французского короля.

Поэтому нет нужды вдаваться в вечный спор, были ли крестоносцы воодушевлёнными рыцарями веры или всё-таки алчными баронами в поисках наживы. Достаточно просто не упускать из виду, что, очисти крестоносцы Палестину от мусульман, верни они её в христианскую зону влияния – и христианская Церковь тут же начала бы получать все свои обычные доходы со всех ремёсел и торговли. В том числе, например, и в Тебризе.

В XI–XIII веках, правда, тут же возникал вопрос: а которая именно из двух христианских Церквей оторвала бы сей куш? Римская католическая во главе с папой, или Византийская православная во главе с патриархом и императором? Которой из двух должны были отойти все эти огромные «пожертвования» и десятины? (Напомню: только «НДС» с одного Тебриза равнялся «госбюджету» короля Франции.)

Из-за правильного или неправильного прославления Троицы, или всё-таки из-за видов на эти самые деньги вдрызг разругались и в 1052 г. предали друг друга анафеме римская и византийская церкви – судить, как и в случае с нравственным обликом крестоносцев, не берусь. Но понимаю, что и в Риме, и в Константинополе все политики-современники, достойные называться политиками, наверняка не споры спорили на отвлечённые политические темы, а без всяких сомнений брали во всех своих замыслах за отправную точку какое-то вот такое соображение: если Палестину освободят присягнувшие папе и сохраняющие ему верность рыцари – все палестинские преимущества достанутся папскому престолу; если Византия этому не помешает, то колоссальные новые доходы в течение очень немногих лет обеспечат папе такой же колоссальный взлёт его власти и мощи, включая военную; ничего хорошего Византии и православной Церкви это не сулит. (Баснословные богатства, действительно накопленные в кратчайшие сроки в Палестине папскими орденами – тамплиерами, иоаннитами – а также падение Константинополя в 1204 г. – вполне наглядные и неоспоримые подтверждения того, что подобный ход мысли был не лишён основания.) Разница могла при этом быть только в том, что в процессе таких размышлений в Риме должны были нервно потирать руки, а в Константинополе – столь же нервно почёсывать затылок.

И ВОТ в такой ситуации в 1096 г. выступили в первый крестовый поход – то есть в кампанию, организованную с благословения католического папы римского – славные рыцари Готфрид, герцог Лотарингский, с братьями Балдуином и Евстафием; Роберт Нормандский и Роберт Фландрский; Стефан Блоа и Раймунд Тулузский; Боэмунд Тарентский, Танкред и другие. И прибывали они понемногу со своими отрядами к Константинополю.

И вот тут заклятый конкурент папы римского византийский император Алексей всех их по очереди встречал, так или иначе уговаривал, склонял или даже заставлял присягнуть ему на верность (что означало для них клятвопреступление в глазах папы). Взамен император даровал им всем – уже в их новом качестве его свежеиспечённых вассалов – земли из тех, что, вообще-то, им ещё предстояло отвоевать у неверных.

Получив очередную присягу, император немедленно отправлял своего только что обретённого подручного со всеми его людьми на противоположный, азиатский берег Босфора, от греха подальше. Сопровождалось это всё и достаточно серьёзными вооружёнными стычками между греками и латинами, и императорскими щедрыми посулами, и грубой лестью, и откровенным подкупом. Могущественный у себя на родине граф Тулузский, например, долго упорствовал и никак не хотел присягать византийскому императору, церковь которого папа римский уже, почитай, полвека как предал анафеме. Так пока граф пребывал на переговорах в императорском дворце, его отряд, стоявший лагерем в предместье, оцепили посланные императором войска (печенежская конница, прямые потомки тех, кто незадолго до того подкараулил и уничтожил великого князя Святослава на днепровских порогах), и графскому отряду только чудом удалось отбиться и избежать полного истребления. В конце концов графа уговорили его же соратники, которые все уже присягу приняли.

Так что граф тоже присягнул. Как конкрентно происходили эти присяги – в приведённом ниже описании (курсив мой):

Распорядившись относительно того, кто должен был следовать за ним и кто остаться, Боэмунд (Тарентский. – А.Б.) отправился из замка, называемого Кимпсалой….они в несколько дней прибыли в Константинополь. Там Боэмунд, представившись (императору) Алексею, подчинил себя игу, называемому обыкновенно homagium (вассальная подчинённость. – А.Б.). Без сомнения, это было ему неприятно, но он в то же время получил в дар обширную землю в Романии, в длину – насколько может лошадь пробежать в 15 дней и 8 дней – в ширину (это по минимуму примерно 450 км на 240 км; больше, чем тогдашнее Тверское княжество, или чем Владимирское и Суздальское вместе взятые. – А.Б.). Вслед за тем крылатая молва принесла известие о том Танкреду (был кем-то вроде заместителя Боэмунда и оставался в походном лагере при основном отряде. – А.Б.) и шепнула ему: «Тебе, как идущему сзади, предстоит такая же сделка, но она будет ещё унизительнее, как уже менее выгодная.»

XI. Танкред, получив это известие, опечалился за Боэмунда и испугался за себя, ибо, видя дом соседа объятым пламенем, он был уверен, что и ему угрожает пожар. Тогда он начал ломать себе голову, искать и рассуждать с собой, какой дорогой можно было бы выйти из такого положения… и как наказать императора. При этом он взвешивает, с одной стороны, свои силы, с другой – его хитрость; свою отвагу – и мощь противника; сравнивает своих рыцарей с богатствами императора, и видит в первом случае малочисленность, во втором – безмерность. Что делать? Сражаться? Но неприятель могуч. Явиться с мольбой? Но неприятель неумолим… Видя, как предводители франков пойманы подарками, Боэмунд обойдён хитростью, а он сам мучим собственным недоумением, Танкред углубился в себя и говорил в своём сердце:

«О, преступление! Где теперь найти верность? Куда девалась мудрость? О человеческое сердце! У одного оно вероломно, у другого безумно; один не имеет стыда, чтобы не делать зла, другой – предусмотрительности, чтобы познать это зло. Боэмунд отправился за богатствами… Он шёл царствовать, а нашёл иго; он шёл возвысить себя, а послужил к возвышению другого и унизился сам… Что сказать о предводителях Галлии (франков. – А.Б.), которые при всей своей многочисленности могли бы не только избавить себя от вассальной присяги, но даже сделаться властелинами всякого, кто обнаружил бы неповиновение? Я сострадаю и вместе стыжусь за людей, которые, однако, сами не имели ни стыда, ни сострадания к себе. Я уже теперь вижу, чем это кончится, когда они, истратив свои богатства, останутся при одном наказании, лишениях и раскаянии. Действительно, им придётся раскаяться, когда они увидят себя вынужденными к неправде, подавленными необходимостью и без всякого утешения. Тогда, говорю я, они раскаются; но… Разве можно не исполнить того, в чём раз клялся? Могут ли они опираться на право (латинское – А.Б.), когда добровольно отдали себя в руки другого? Продав себя, будут ли они оставаться свободными? Кто более раб: тот ли, кто сам себя продал, или тот, кого продали вследствие насилия разбойников? Справедливо будут наказаны те, которые, с беспечностью смотря на будущее, ограничиваются мыслью о настоящем».

Кстати, этот Танкред, прибывший в Палестину из Сицилии – полукровка-викинг. Норманн. Варяг. Потомок готов. Хороший, видимо, был мужик, коли придумал переодеться в одежду простого бойца и таким образом, оставшись незамеченным и неопознанным императорскими шпиками, вместе с отрядом погрузился на корабли, пересёк Босфор и добрался в лагерь основных сил крестоносцев. И избежал ига!

Конец ознакомительного фрагмента.