Глава 1. ПРЕДВКУШЕНИЕ ПРАЗДНИКА
Турецкий возлежал на нагретом жарким южным солнцем плоском камне, чувствуя себя римским патрицием, предающимся неге и безделью, – чувство для государственного советника юстиции редкое, почти невозможное. Вокруг, за невысокими остроконечными глыбами, виднелись такие же плоские камни – прибежище влюбленных парочек или целых компаний праздной, отдыхающей публики.
А все Ирина Генриховна! Законная жена, насмотревшись на измученное, с потускневшими глазами лицо мужа, на пепельницы, полные окурков, наслушавшись вечерних телефонных «разборов полетов» с Грязновым, Сашиного нервного бормотания по ночам, утренних побудок Меркулова – Костя обожал начинать рабочий день «важняка» прямо в его супружеской постели, – насмотревшись и наслушавшись, Ирина в один августовский день хлопнула по столу музыкальными пальчиками и произнесла:
– Все, Турецкий, так дальше жить нельзя.
– А как можно? – спросил угрюмый муж, апатично пережевывая яичницу.
– Ты же весь замученный, зомбированный, зачумленный…
«…затраханный», – едва не закончил за жену Александр. Разумеется, Ирина Генриховна таких слов не только не употребляла, но и слышать не могла. Речь ее была вполне литературна, но от этого не менее убедительна.
– …индивид, – закончила жена.
И тут же с жаром продолжила:
– Ты ведь уже и не человек даже, а скопище молекул ДНК, измененных направленным мутагенезом, с приданием объекту воздействия строго очерченных деловых навыков и эмоционально скудных характеристик.
– Как-как? – Саша окончательно проснулся и вытаращился на музработника, проживающего по одному с ним адресу. – Ты откуда таких слов набралась?
– Из учебника биологии твоей дочери. Вчера им учебники выдали. Я и зачиталась.
– Это в третьем-то классе Нинку такими ужасами собираются пичкать?
– Это еще цветочки. Учительница литературы, например, собирается пичкать их Овидием. И приобщить к творчеству Баркова.
– Что-о-о?!
– Это на будущий год, – успокоила жена.
– Это все ты, Ирка! Это тебе приспичило запихать ребенка в супергимназию. Училась бы в нормальной школе…
– Ладно, не нужно изображать из себя суперзаботливого отца, – отрезала Ирина. – То тебя дома сутками не бывает, то вдруг очнешься: как там моя крошка?
– Неправда! Я всегда держу руку на пульсе!
– На чьем? – сузила Ирина свои кошачьи глаза.
Турецкий замялся. И было основание. Время от времени, чего уж греха таить, заводит наш Александр Борисович легкие интрижки на стороне. Ну нравятся ему красивые женщины! Такой вот у организма направленный мутагенез. Против него не попрешь. Правда, обычно он умеет вовремя, легко и элегантно свернуть с тропы любви без взаимных упреков и обид. Но и у старухи бывает прореха – как шутит Семен Семенович Моисеев, гениальный прокурор-криминалист, он же мудрец и юморист, ныне на пенсии.
Короче, последняя Сашина пассия – умопомрачительно красивая и столь же взбалмошная актриса, проходившая свидетельницей по одному из последних громких дел, – неприятно удивилась охлаждению «важняка» после завершения следствия. Казалось бы, уж ей-то, актрисе, чему удивляться? Кому, как не им, актрисам, знать, что режиссер нежит, балует, любит свою героиню, пока не закончена работа над спектаклем, фильмом, рекламным роликом и т. д.?
Нет, оскорбилась. Мало того, пользуясь личным обаянием, раздобыла его домашний телефон и позвонила, дрянная девчонка, Ирине. Дескать, Александр Борисович совсем забыл о театральном искусстве в целом и его отдельных представительницах в частности. Нашла кому жаловаться! Ирина все-таки не мама, а жена. И, по большому счету, единственно любимая женщина. Сообщение пришлось как нельзя кстати, учитывая, что женская половина семейства только что вернулась с Рижского взморья после трехнедельного отдыха. Ирина, конечно, женщина мудрая. Скандала не было, но радости этот звонок ей, разумеется, не принес.
Все эти творческие личности удивительно эгоистичны, непредсказуемы и, в сущности, опасны. Нет, с актрисами нельзя иметь никаких дел, дал себе мысленный зарок Турецкий. И даже головой резко качнул, отметая от себя легкомысленных и коварных служительниц Мельпомены.
– Что ты, Шурик? – испуганно склонилась к нему жена. – Голова? Сердце?
Она тронула прохладной рукой его лоб. Он прижался губами к длинным, тонким пальцам. Ирина – это Ирина! Ни у кого такой нет!
– Побаливает, – схитрил Александр, боясь, что она уберет руку.
Но она не убрала. Она забралась к нему на колени, обхватила его голову и, перебирая густые выгоревшие пряди, зашептала:
– Шурик! Тебе нужно отдохнуть! Тебе нужно уехать, переключиться, понежиться на солнце…
– Здесь тоже солнца хватает. Вон, асфальт плавится. Это в августе-то!
– Тебе нужен не асфальт, а море! Чтобы поплавать. Плавание успокаивает нервы. Нельзя так безжалостно относиться к своему организму! Он у тебя один. И вообще, он не только твой, но и наш с Ниночкой. Короче, мы тебя отправляем в отпуск, в Севастополь, в санаторий. И попробуй только откажись, я с тобой разведу-у-сь, – пропела она и поцеловала Турецкого чуть ниже уха.
Это уж вообще запрещенный прием! Александр стиснул жену, ища ее губы…
На пороге кухни возникла заспанная дочь.
– Сами уже целуются, а я еще голодная, – пробурчала она, накручивая на палец длинную вьющуюся прядь.
– Иди к нам, сокровище! – рассмеялся Александр.
Дочь забралась на освобожденное для нее колено, Саша обхватил свое семейство, чуть покачиваясь, чувствуя себя могучим океанским лайнером с самыми дорогими пассажирами на борту.
– Про что шептались? – поинтересовалась наследница.
– Да вот, я изложила папе наш с тобой план.
– Про Севастополь?
– Да.
– Папка, ты обязательно поезжай, привезешь мне краба, только очень большого, потом, там такие амфорки на кожаном шнурочке продаются, их можно на шее носить, это в Херсонесе, потом, еще…
– Ты откуда знаешь про Херсонес?
– Нам училка по истории рассказывала. Это древнегреческий город. Там все-все сохранилось – улицы, даже театр, представляешь?
– А по литературе как вашу училку зовут? – напрягся Турецкий, которому не понравилось упоминание о театре.
– Лия Евгеньевна.
– И сколько же ей лет, этой вашей Евгеньевне?
– Лет сто, мне кажется. Она вся седая-седая.
– И эта старая?!!…
– Шурка, молчи, я все придумала. И про Овидия, и про Баркова, – рассмеялась Ирина, зажимая его рот ладошкой.
– Зачем? – промычал Турецкий.
– Чтобы тебя позлить. Все, давайте о деле. Ты улетаешь через три дня.
– Остался пустяк – получить «добро» Меркулова. А Костя меня ни за что не отпустит…
– Вот и ошибаешься! Это он инициатор, автор замысла и добытчик путевки. Ты ему так надоел своим замученным видом, что он считает своим долгом отправить тебя хоть на две недели с глаз долой.
– Откуда ты знаешь?
– Мне ли не знать? – рассмеялась Ирина.
– Не верю.
В прихожей зазвенел телефон.
– Это твой Константин Дмитриевич. Иди и удостоверься.
Турецкий исчез и, вернувшись минуту спустя, мрачно изрек:
– О коварная! Это сговор!
Худощавый молодой мужчина сидел за столом небольшой, скромно обставленной комнаты, сосредоточенно разглядывая лежащие перед ним четыре аккуратных сверточка, о чем-то думая. Пальцы правой руки машинально двигались, размеренно и ритмично перебирая нечто невидимое. Пальцы привыкли к четкам и перебирали их в минуты глубокой задумчивости и сосредоточенности независимо от сознания мужчины, даже если четок в руке не было.
Спешить не хотелось, да и было опасно. Он вспомнил, как много раз говаривал им в лагере инструктор-иорданец, что сапер всегда имеет возможность увидеться с Аллахом, достаточно просто поторопиться один раз. Про специальный пластит он слышал, но сам работал с ним впервые, да и модифицированные термовзрыватели были в новинку. Мужчина прошел на кухню, постоял в темноте, не зажигая света, выпил из чайника холодной воды. Закрыл глаза и еще раз все представил мысленно. Вот он крепит взрывчатку в тефлоновый поддон, вот активирует взрыватель и втыкает его в пластит. Теперь аккуратно закрывает все это пленкой, затем тонкий поролон, чтоб ни одна собака не догадалась о содержимом контейнера, затем фольга.
Неожиданно он понял, что нервничает. Это было забавно. Все вообще складывалось забавно. С первого взгляда можно было подумать, что ему везет. Многие так и думали, полагая, что он счастливчик, обласканный судьбой. Но сам-то он знал, чего стоит это везение и какого труда требует сращивание тоненьких ниточек случая в железные канаты событий и поступков. «Я просто должен взять себя в руки, это все усталость, – думалось ему, – особенно сейчас. Ошибиться нельзя. Так, еще раз прокручиваю все в голове, и пора за работу». Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, задержав дыхание, и вернулся в комнату. Выключил верхний свет, зажег торшер и настольную лампу, проверил шторы, поправил их еще раз.
Работа отняла времени даже меньше, чем он предполагал. Забавно, что мысли при этом витали где-то далеко-далеко и все делалось само собой. Он еще раз придирчивым взглядом посмотрел на два стандартных контейнера. Ничего особенного. С виду как раз похоже на два обычных, самых обычных обеда. Среди сотни подобных, загружаемых в самолет перед отлетом, они и не должны были отличаться. Теперь можно было и расслабиться. На сегодня никаких дел или важных звонков не планировалось.
Мужчина вышел на кухню, включил чайник, закурил, сел и стал смотреть, как дым от сигареты поднимается к потолку. В голове роились мысли, иногда странные. Он подумал о том, что, в сущности, все время занимается тем, что наблюдает и ждет. Потом думает, потом опять наблюдает и ждет. И только очень иногда, редко, буквально на несколько мгновений, особенно если сравнивать с долгими часами ожиданий, он действует. Почти как змея, караулящая у норы жирного суслика. Или нет, лучше как орел или ястреб.
Он вспомнил, как в детстве они с братьями и сестрами ездили в деревню к деду, в горы. Там, за глинобитным сарайчиком с разным домашним хламом, прилепившимся к подножию скалы, был здоровенный камень, метра четыре высотой. Если знать, как на него взобраться, – а он один из всех детей это знал, – то можно было наверху найти небольшую ровную площадку, прикрытую кустом дикого кизила. Настоящий наблюдательный пункт. Его очень забавляло, когда во время игры в прятки все сбивались с ног в поисках Эдика, лежащего сверху и наблюдающего за всем происходящим с холодным любопытством небожителя. Как-то раз, то ли во время какой-то игры, то ли после очередной взбучки, полученной от вспыльчивого и скорого на наказание деда, он лежал в своем убежище и, неожиданно посмотрев наверх, увидел хищную птицу. Он не знал, как она называется, и решил, что это орел. Птица сидела на краю скалы, метрах в пяти над ним, почти неподвижная, только голова странным локатором слегка поворачивалась из стороны в сторону, обозревая окрестности. Так прошло достаточно много времени, уже начало казаться, что ничего не произойдет, и он стал терять к ней интерес, как вдруг птица расправила крылья и бросилась вниз стремительным просвистом в воздухе. И буквально через секунду-другую упала вниз, в траву. Исчезла на какое-то время из виду, потом показалась вновь и стала медленно набирать высоту, сжимая что-то темное и бесформенное в лапах. Птица по широкой спирали поднялась вверх и уселась на то же место с добычей. Осмотревшись, она стала раздирать ее на куски и проглатывать. Закончив трапезу через какое-то время, она опять стала неподвижной, зоркой и полной затаенной угрозы для всех копошащихся в долине зверьков и птиц. Как верховный судья, как неумолимая судьба, как молния. Он потом часто забирался в свое убежище и смотрел через ветви прикрывавшего его кустарника на птицу. Это ежедневно повторяющееся зрелище нисколько не утомляло мальчика: долгое ожидание, бросок, полузадушенный писк в траве, медленный подъем отягощенного добычей охотника, еда, снова долгое, почти бесконечное ожидание. Смесь терпения и стремительности, странное ощущение внутреннего напряжения и внешнего оцепенения одновременно.
Зимой дедушка умер, дом продали, и больше туда, в горы, они не ездили.
…Аэропорт Шереметьево жил своей обычной трудовой жизнью. Взлетали и совершали посадки самолеты; механики готовили в очередные рейсы «стремительные стальные птицы», стоявшие на «запасном пути»; сновали по летному полю тележки с багажом, автобусы с пассажирами; на КПП проверялся въезжающий и выезжающий транспорт. Словом, трудовые будни. Разве что дни стояли непривычно жаркие для второй половины августа.
Вот об этой непривычной жаре и думала в своем уютном кабинетике начальник пищеблока отдела пассажирских перевозок Александра Борисовна Небережная, женщина молодая, аппетитная, с живыми вишневыми глазами и каштановой гривой волос, собранных в аккуратную высокую прическу.
А мысли о погоде были связаны с отпуском, который начинался буквально завтра. Вернее, в понедельник. Правда, сегодня – среда, но на предстоящие два трудовых дня она попросила отгулы. Так что можно считать нынешний день последним рабочим днем.
Дверь кабинета была открыта. Доносились разговоры подчиненных. Там, в фасовочном зале, шла своим чередом комплектация пенопластиковых чемоданчиков, куда женщины-фасовщики вкладывали обернутые целлофаном кусочки сыра, колбасы, сладкие булочки, пакетики с соком, сахаром, солью, чаем и кофе, упаковки одноразовой посуды – в общем, все то, что так приятно разворачивать, раскрывать, вкушать и алкать все время полета.
На второй ленте конвейера в двухкамерные тефлоновые контейнеры, покрытые плотной фольгой, укладывались куски мяса, птицы или рыбы; соседнее гнездо контейнера заполнялось гарниром. Все это заклеивалось той же фольгой, чтобы бортпроводницы в рейсе лишь разогрели в многоярусных духовых шкафах и раздали пассажирам горячие завтраки или обеды, в зависимости от длительности и классности полета.
В кабинете зазвонил телефон внутренней связи. Звонили с КПП.
– Александра Борисовна? Здесь к вам пришли. Мужчина.
– Ой, Петечка, пропусти его.
– Не положено, вы же знаете.
– Ну Петю-ю-н-я, – промурлыкала Александра, – ну пожалуйста! Это мой брат двоюродный приехал. Должна же я похвастаться своим рабочим местом. Ну пропусти. А я потом тебя поцелую, – добавила она.
Двадцатитрехлетний лейтенант Петенька был неравнодушен к пышным формам Небережной, что беззастечиво использовалось Александрой Борисовной как в служебных, так и в личных целях.
– Ладно, что с вами сделаешь. Первый и последний раз, учтите, – как бы строго ответил лейтенант. – И это… Не забудьте потом…
– Не забуду, заинька, зацелую тебя до смерти, – шепотком ответила женщина.
Опустив трубку, она кинулась к зеркалу, поправляя прическу, подкрашивая губы, расправляя складки блузки на высокой груди. Ах, дурачок какой этот Петька! Разве он может рассчитывать на ее благосклонность? Впрочем… Иногда… Почему бы нет?
Дело в том, что Александра Борисовна была женщиной темпераментной. Просто жгучего темперамента. Законный муж не выдержал накала страсти. Их развод проходил прямо-таки по анекдоту:
– Иванов, почему вы разводитесь с женой? Она плохая хозяйка?
– Нет.
– Вы не сошлись характерами?
– Нет.
– В чем же дело?
– Да замучила она меня. Все ей давай и давай. Днем два раза, ночью три, утром еще… И все время она еще хочет. А я не железный.
– Иванова, что вы можете на это сказать?
– А что я могу сказать? Я и сейчас хочу.
Александра Борисовна хотела всегда. Обретя свободу, она отдалась любимому занятию с утроенной энергией. Мужчины падали на нее как мухи на мед и столь же стремительно сходили с дистанции спустя два-три месяца знакомства. Кому же понравится чувствовать себя несостоятельным в самом важном мужском деле?
Был, правда, один постоянный поклонник, который прощал ей все, к которому она возвращалась после каждого незадавшегося романа. Но и Глеб последнее время стал злым и нервным. Непонятно почему. То есть, наоборот, понятно.
Как это часто бывает в жизни, счастье свалилось нежданно-негаданно. Александра Борисовна любила добираться домой, пользуясь услугами частного извоза. И вот две недели назад она опустилась на сиденье замершего возле нее «форда», глянула в глаза сидевшего за рулем мужчины и тут же потеряла голову. Казалось бы, ничего особенного: светловолосый, даже рыжеватый, лет тридцати пяти, худощавое скуластое лицо. Но было в нем что-то такое… Глаза – светло-серые, почти прозрачные – излучали такую властность, уверенность и силу, что у Александры мгновенно сладко заныло под ложечкой от почти осязаемого желания и предвкушения.
Интуиция не обманула ее. Эдик, преуспевающий агент по недвижимости, оказался потрясающим любовником. Когда она думала о том, что находится в брюках Эдика (а она думала об этом постоянно), на память тут же приходил анекдот об английской королеве, навещающей солдат, раненных в бою за империю. Возле одного из раненых королеве сообщают, что вражеская пуля попала бедному юноше в… ну, сами понимаете. «О, какая неприятность! – восклицает королева. – Я надеюсь, кость не задета?»
Было полное впечатление, что Эдик носит в брюках именно кость, которая готова вонзиться в трепещущее лоно Александры в любое время и в любом месте.
Упоительному ощущению полнейшей удовлетворенности и сладкого ожидания следующих встреч мешало только одно – совершенно обезумевший от ревности Глеб, который по тембру ее голоса, звучавшего из телефонной трубки, чувствовал, что она счастлива, что ей так хорошо, как никогда не бывало, что она нашла своего самца.
Глеб замучил ее звонками. Мало того, начал выслеживать, поджидать вечерами возле дома, прячась за дворовыми деревьями. Просто детский сад какой-то. Нужно будет найти минуту, встретиться с ним и расставить точки над соответствующими буквами. Эдику она ничего не рассказывала. Боялась, что он попросту изувечит незадачливого соперника. Да и какой он соперник Эдуарду? Так, зубной врачишка из прошлой жизни.
– А что это у вас здесь? О, как все красиво, как аппетитно! Просто хочется забраться в холодильник вместе с этими замечательными коробочками.
В фасовочной слышался женский смех и сочный баритон Эдуарда. Небережная выскочила из кабинета. Эдик торчал возле конвейера, вертя в руках контейнер из фольги. Рита Голубева, фасовщица горячих блюд, разомлела под его взглядами и почти растеклась простоквашей по вверенному ей производственному участку.
– Голубева, ты почему не работаешь?
– Ой, Александра Борисовна, это ваш… знакомый? Какой веселый, какой интересный!
– Эдик, пройди в кабинет, а вы поторапливайтесь! Через полчаса смена заканчивается, а холодильники не загружены. Еще пятиминутку нужно провести и под приказом на премии расписаться. – Александре не понравилось внимание подчиненных к объекту страсти.
Женщины принялись укладывать расфасованную пищу в объемистые металлические коробы с металлическими замками на верхней крышке и ручками на боковых поверхностях. Коробы перегружались на тележки, девушки подкатывали тележки к высоким, с человеческий рост, рефрижераторам.
– Аленька, а разве продукты питания не сразу на борт попадают? – удивился Эдик, прослеживая путь нарядных коробочек.
– Ты что? Разве успеешь прямо к рейсу? Первый рейс в семь утра. Мы подготавливаем комплекты продуктов накануне. Ночь в холодильнике простоят, а утром их по бортам развезут.
Она умышленно назвала самолеты «бортами», как это принято среди своих, чтобы произвести на поклонника большее впечатление.
– Аленька, а что же это у тебя женщины выполняют мужскую работу? – укоризненно произнес поклонник, наблюдая погрузочно-разгрузочные работы, осуществляемые двумя парами субтильных девушек.
– Грузчиков нет, – отрезала Александра. – Давайте быстрее! – прикрикнула она на подчиненных.
– Аля, давай я помогу!
Она хотела было отказать. Но Эдик так нежно и в то же время настойчиво повторил:
– Ну что ты? Это я девушек отвлек, я и виноват. Мне и исправлять ситуацию. Да?
Ну что такого, собственно? Перегрузил ящик на тележку, подвез к холодильнику. Работа незамысловатая. В конце концов, они раньше освободятся.
– Ладно, помоги, – размякла Александра.
По проходу шла Светлана Степановна, заместитель и приятельница. В руках ее была пластиковая папка. Женщина помахала ею, крикнув:
– Борисовна, я приказ принесла.
– Так, все ко мне в кабинет! – приказала она.
Подчиненные потянулись следом. Александра вынула из ящика письменного стола лист бумаги.
– Во время моего отпуска обязанности начальника пищеблока возлагаются на Светлану Степановну, – кивнула Небережная в сторону приятельницы. – Теперь по премии. Премия за второй квартал. Немного задержали, паразиты, но все же в ближайшую получку выдадут. Вот, ознакомьтесь, кому какая сумма выписана, и распишитесь. Чтобы без меня никаких дрязг не было. Не толпитесь, по одному.
Женщины вытянулись гуськом возле стола. Александру вдруг что-то неприятно кольнуло. Какое-то беспокойство. Ну да, Эдик там один с продуктами. Вдруг сунет коробку не в тот холодильник, разбирайся потом. Присутствие посторонних лиц в служебных помещениях строго воспрещалось.
Случись что, бабы ее вмиг заложат.
Она вышла в зал. Эдик стоял в противоположном конце, возле рефрижератора, склонившись к одному из коробов. Крышка была открыта.
– Ты что делаешь? – ахнула женщина.
– Ничего, – поднял он к ней абсолютно спокойное, безмятежное лицо. – Крышку плохо закрыли, замки были не защелкнуты. Вот я проверил, не мешает ли что.
Александра подошла к тележке:
– Какой ящик? Этот?
Она внимательно посмотрела внутрь. Покрытые фольгой тефлоновые поддоны стояли ровными, аккуратными рядами.
– И что? Почему не закрыто было? – Она подняла глаза на Эдика.
– Это ты у своих подчиненных спроси, – рассмеялся он. – Да просто бумажка попала в щель.
Он показал ей скомканный клочок.
– Это еще что такое? Откуда? Ну, сейчас я им выдам! Кто паковал двадцать седьмой ящик? Почему замок не защелкнут? – крикнула она в открытую дверь кабинета.
– Да брось ты, Аленька! Девчонки поторопились, всем домой хочется. А тебе не хочется? – страстно проговорил Эдик, резким движением прижал к себе полный стан Небережной, прильнул к губам.
– Я паковала, – совершенно некстати возникла в дверях кабинета подсобная рабочая Наталия Черкесова. – А что? Я закрывала!
– Ничего. Внимательнее нужно быть! – назидательно проговорила Александра Борисовна, которая уже вырвалась из объятий возлюбленного.
Она поправила прическу и как ни в чем не бывало проследовала мимо Наташи в кабинет.
– Ну, все ознакомились? Претензий нет? Расписались? Тогда в зал.
Женщины вышли в фасовочный зал. Укомплектованные коробки стояли возле холодильников…
– Ого, что значит мужская сила и сноровка! – восхитилась Голубева.
Александра Борисовна еще раз проверила и опечатала каждый ящик, повесила бирки с датой и номером рейса.
– Быстренько ящики в холодильники, девочки! И с меня шампанское! – прощебетала Небережная, настроение которой после пылкого поцелуя заметно улучшилось.
– Ну вот и все, – весело провозгласил Эдик, запихивая в рефрижератор последнюю коробку.
Бирка с надписью «23 августа. Рейс 2318 Москва – Ларнака» весело качнулась и исчезла в чреве холодильника.
…– Ты такая строгая начальница! – ласково усмехнулся Эдик, поглаживая ее грудь.
Они раскинулись в широкой постели Александры, отдыхая от сотрясавших их тела несколько минут назад сладостных судорог.
– Зачем ты все-таки напросился ко мне на работу?
– Мне интересно все, что имеет к тебе отношение. Ты такая исключительная женщина, такая страстная, неутомимая, такая… женщина до мозга костей. И ты же – начальница.
– Ну какая я начальница. Десять баб.
– Не скажи. Тот, кто умеет управлять десятью женщинами, сможет командовать ротой мужчин. Вот мне и захотелось посмотреть на тебя в роли ру-ко-во-ди-те-ля, – прогнусавил Эдик.
Александра рассмеялась.
– А что это у вас, традиция такая – каждую трудовую неделю скрашивать шампанским?
– Ну что ты ерунду говоришь? Традиция состоит в том, что шампанское выставляет уходящий в отпуск товарищ. В данном случае начальница. Кстати, как я тебе в роли руководителя?
– О, безумно хороша! Хотелось трахнуть тебя прямо на конвейере.
– Он же движется.
– Это не помеха. Нам ничто не может помешать.
– Это правда!
Александра склонилась к нему, покрывая лицо поцелуями. Он крепко прижал ее.
– Ты отпросилась на два дня, как договорились, да?
– Да, – эхом отозвалась она.
– И поедем ко мне на дачу, да?
– Да.
– А сейчас мне пора.
– Нет, я не отпущу тебя. Побудь со мной еще немного. Пойдем к окну.
Она поднялась, накинула халат, распахнула створки окна, села на подоконник.
Он взял со столика бокал с вином, подошел, прижал женщину к себе.
– Не холодно?
– Нет, хорошо. Мне с тобой так хорошо…
Легкий ночной ветер овевает ее спину, играет каштановыми прядями волос.
Эдик протягивает ей бокал, она делает глоток, глядя ему прямо в глаза, возвращает бокал.
Он гладит ее плечи, освобождая их от мягкой махровой ткани, склоняется к груди.
Александра стонет, выгибается, подставляя себя его поцелуям. Вот она уже лежит на широком подоконнике, каштановые пряди свисают вниз, вдоль стены дома, капли густого багряного вина падают на ее шею, грудь, живот, и горячий, требовательный язык слизывает их, спускаясь все ниже. Вот она стонет почти жалобно, словно раненый зверь, вот тело ее начинает сотрясаться от бешеных толчков, грива волос колышется, переливается в лунном свете.
Все это отчетливо видно снизу, из глубины двора. Третий этаж, лунная ночь. Все очень хорошо видно и слышно. Слышны ее вздохи, всхлипы, рвущийся из горла крик наслаждения. И обнаженный мужчина, склоняющийся к ней, залепляющий ее рот поцелуем.
…Она проснулась, сладко потянулась ленивой сытой кошкой. Глянула на будильник. Эдик заедет за ней через два часа. Можно еще немного поваляться. Как хорошо! Отдых, отпуск, любимый мужчина, что еще нужно для счастья? В понедельник она уезжает в Житомир, проведать маму. Но до этого предстоит провести четыре счастливых дня… Обещанный Эдиком уикенд на его даче с сауной, рыбалкой и шашлыками, куда он пригласил ее впервые, наполнял все существо любопытством, будил воображение, рисуя разнообразные сладостные картины.
Вот они вместе в сауне, разомлевшие от зноя и любовных утех; вот они ловят рыбу, охваченные азартом добытчиков; варят уху, жарят шашлыки. Вот они вечером у камина, она – в кресле, он – у ее ног; вот их ночь в спальне на втором этаже, где окна во всю стену, где их разбудит ласковое утреннее солнце и шум залива за оградой коттеджа. Вот они обнаженные возле залива. Раннее утро. Вокруг никого. Поднимающееся солнце и любовь в прохладной воде, на которой должно быть так удобно лежать, раскинув руки, обвивая полными ногами его стройные бедра, чувствуя, как его сильные руки сжимают ее ягодицы… Сладкая волна возбуждения прокатилась от промежности вверх. Александра откинулась на подушки, крепко сдвинула бедра, постанывая и извиваясь…
Зазвонил телефон. Господи, неужели с работы? Только бы не сорвались выходные, мысленно взмолилась Александра, поднимая трубку.
– Шура, это я.
Голос Глеба звучал почти спокойно. Но Саша давно научилась разбираться в его оттенках.
– И что? – холодно проронила она.
– Нам нужно поговорить.
– Не сейчас же?
– Почему не сейчас?
– Я занята.
– Чем? У тебя сегодня выходной.
– Послушай, что ты шпионишь за мной? – Александра начала заводиться.
– Разве я не имею права?
– А какие у тебя на меня права? Ты мне муж, что ли?
– Я больше чем муж. Вспомни все. Все эти годы. Сколько раз я утешал тебя, отогревал…
– Ну да, да, все это было. Но теперь все по-другому. Я хотела сказать тебе…
– Подожди, не говори. Ты не можешь расстаться со мной вот так, по телефону, словно я ошибся номером, позвонил чужому человеку. Так нельзя, слышишь?
Александра покраснела:
– Хорошо, чего ты хочешь?
– Выйди, спустись вниз, я возле дома, в машине. В конце концов я имею право на полчаса твоего времени после пяти лет моей преданности, моей любви…
– Ну хорошо, хорошо, я спущусь. Но не больше пятнадцати минут. Я очень благодарна тебе за все, но…
– Я жду тебя, – оборвал ее Глеб. – Если ты не спустишься, я сам поднимусь к тебе и устрою скандал прямо на лестничной площадке.
Он повесил трубку. Александра злобно выругалась, поднялась.
– Совершенно рехнулся мужик. Придется спуститься, а то и вправду дебош учинит, с него станется, – пробормотала она, направляясь в ванную.
«Девятка» стояла в закутке двора, высовываясь вишневым носом в сторону Сашиного подъезда.
Она спустилась вниз в легком домашнем платье и тапочках на босу ногу.
Лицо без макияжа, волосы распущены. Демонстрация пренебрежения, отметил Глеб. Он перегнулся, распахнул перед ней дверцу. Левая рука была опущена вниз, под сиденье.
– Садись, Шурочка, не стоя же разговаривать.
– Учти, у меня пятнадцать минут.
Женщина села, Глеб снова потянулся через нее к дверце.
– Ты плохо дверь закрыла, – проговорил он, прижимая ее тело своим и хватая ее за локоть.
– Ты что делаешь? – успела вскрикнуть Саша.
Тонкая игла вонзилась в руку, женщина дернулась. Но хватка Глеба была железной.
Через пару минут «девятка» выехала из двора. Сидевший за рулем мужчина заботливо поглядывал на спящую рядом женщину.