Глава 3
Круг или безымянная субстанция
На горизонте клубилась сизая дымка – остатки густого утреннего тумана. И все кругом – купола монастырских церквей, колокольня, площадь, вышка пожарной части, пристань, многоэтажки заводского района, улочки и переулочки, тупички и тенистые, заросшие липами дворы Тихого Городка – выглядело точно мглистый мираж. Лучи жаркого августовского солнца пронзали мираж отвесно насквозь, и вид городка становился еще более фантастичным. Но заметно это было лишь издалека – с шоссе, огибавшего Тихий Городок с запада. И сверху – с высоты птичьего полета. Однако воздушные трассы над Тихим Городком не пролегали. А горожане давно уже привыкли и к жаркому лету, и к мгле, и к постоянно разлитой в воздухе влаге. Большая вода – Колокшинское водохранилище – как огромная чаша притягивала к себе дожди и туманы.
Была суббота – в выходные Тихий Городок казался особенно тихим, точно вымирал. Марина Андреевна Костоглазова, которую все в Тихом Городке с момента ее приезда сюда с мужем за глаза называли не иначе как Прокуроршей, остановила машину на углу центральной площади, возле двухэтажного, заново отремонтированного особнячка.
Особнячок был необычайно нарядным с виду – голубые стены, крыша, крытая красной металлочерепицей, на всех окнах в зеленых ящиках – яркие цветы, герань. Дверь была крепкой, дубовой, с жарко начищенной медной табличкой. Приземистый купеческий фасад несколько затеняла броская изумрудного цвета реклама: «СПА – Кассиопея». Салон красоты.
Хотя в связи с открытием туристического сезона весь Тихий Городок еще при предыдущем мэре был значительным образом приведен в порядок, отремонтирован и выборочно отреставрирован, особнячок с цветами на окнах с некоторых пор слыл негласно среди горожан самым красивым зданием из так называемых «новоделов». В прошлом на его месте стояла двухэтажная деревянная развалюха – бывший молельный дом. Участок земли под ним выкупила какая-то фирма – то ли московская, то ли питерская, тут горожане терялись в догадках. Сразу после сделки купли-продажи в городок нагрянула строительная бригада под командованием каких-то весьма предприимчивых кавказцев. В считаные дни они сломали развалюху и начали возводить новое здание. Через три месяца строительство было закончено, еще полтора месяца шла внутренняя отделка. На фасаде появилась вывеска «Салон красоты…», а потом в Тихий Городок приехала и хозяйка этого нового для городка заведения – Кассиопея Хайретдинова.
Впрочем, она не была для Тихого Городка абсолютно чужой, пришлой. Кое-кто ее помнил, а кто-то знал очень даже неплохо. Кассиопея – это было не прозвище, не деловой псевдоним. Это было ее настоящее имя. И Марину Андреевну, прозванную за глаза Прокуроршей, человека нового в Тихом Городке, это поначалу сильно удивляло. Но только поначалу. А потом все изменилось.
Марина Андреевна закрыла дверь машины, включила сигнализацию. Подержанная «Шкода Октавия». Когда-то, еще в Москве, ее муж Ильи Ильич приобрел ее по случаю у своего коллеги. Машина была в хорошем состоянии – особенно для Тихого Городка, но боже, как же был жалок ее вид по сравнению с серебристым внедорожником Кассиопеи, припаркованным возле салона. Тут же стояла и красная «Тойота», на которой ездила, как было всем известно в Тихом Городке, жена мэра Юлия Шубина.
Марина Андреевна позвонила и, дождавшись, когда с той стороны сработает включенная автоматика «вход», открыла дубовую дверь. Сердце ее глухо билось. Ладони вспотели. Все в сборе. Здесь все уже давно в сборе. Сейчас, вот сейчас она им расскажет… если сможет.
Внутри было прохладно и тихо. В воздухе витал аромат цитрусовой эссенции. На ресепшен, гибко облокотившись о стойку, как всегда, встречала клиенток сотрудница и помощница, правая рука Кассиопеи – Кира. Еще со школы в Тихом Городке одноклассники прозвали ее Канарейкой – за звонкий голос и веселый бесшабашный нрав. С годами Кира превратилась в первую красавицу города. И для заведения Кассиопеи была настоящей живой рекламой.
– Кирочка, привет.
– Здравствуйте, Марина Андреевна.
– Наши все здесь уже?
– Все, ждут вас, – Кира загадочно улыбалась.
Марина Андреевна слегка помедлила возле ресепшен. Потом прошла в зал. Внутри особнячок представлял собой уютную путаницу залов, коридоров и комнат. Стены были отделаны плиткой под розовый фальшивый мрамор. Ступеньки, сводчатые арки. Поворот – и вы в парикмахерском зале, где работают два парикмахера-стилиста. Коридор, поворот – и перед вами кабина солярия, похожая на космическую капсулу. Рядом зальчик тибетского массажа – все сплошь в дереве, бамбуковая штора на окне, мебель из малайского ротанга. Еще поворот – и вы в сумрачной ароматной комнате без окон – здесь даже в полдень горят свечи и мерцает фарфоровой белизной ванна-джакузи.
Тех, кто ее ждал, Марина Андреевна увидела в зале стилистов. В кожаном парикмахерском кресле сидела жена мэра Юлия Аркадьевна Шубина – стилист феном наносил последние штрихи ее ежедневной безупречной укладки. Вера Захаровна Бардина – секретарша мэра – только что закончила делать маникюр. В отличие от Юлии Шубиной она совершенно не пользовалась косметикой, волосы, густые от природы, укладывала на затылке тугим узлом, но вот безукоризненный маникюр и педикюр делала всегда. Вера Захаровна была самой старшей из них – в этом году ей должно было исполниться пятьдесят. И мэр Всеволод Шубин, давно знавший и всегда ценивший свою секретаршу за редкую работоспособность и отменные деловые качества, уже вскользь обиняком спрашивал ее, какой ценный и, главное, полезный в домашнем обиходе подарок Вера Захаровна хотела бы получить в свой юбилей от коллег и от администрации.
– Добрый день, – Марина Андреевна подошла к кожаному дивану у стены. Странно, ехала сюда – все было нормально, сама вела машину, и довольно лихо, хотя вообще садиться за руль не любила и боялась. А тут вдруг…
– Мариночка, вот и вы наконец-то. Кассиопея сейчас придет, и начнем, – сказала Юлия Шубина. – Я умираю от нетерпения. Марина, а вы что такая бледная? Плохо спали?
Марина Андреевна села на диван. Достала из сумки сигареты.
– Я проснулась среди ночи и потом… потом совсем не спала, глаз не сомкнула. Илья с работы поздно приехал.
– А, это задержание бандитов… Я в курсе. Севе сегодня утром начальник милиции звонил, информировал. Бандиты ведь двоих убили в Успенском. Вы за мужа переживали, бедняжка? Но ведь все обошлось.
– Да, то есть нет… про задержание я ничего не знаю. Илья мне ничего не сказал.
– Тогда в чем же дело? Что с вами стряслось? – Юлия внимательно посмотрела на Марину Андреевну.
Взгляд ее был слишком внимателен, слишком тревожен для этого, в сущности, весьма легкомысленного, расслабляющего места – салона красоты, где со стен смотрели постеры Скарлет Йохансон и Пенелопы Крус, рекламирующих средства L’Oreal для лица и волос, где за зеркальными стеклами витрины соблазняли взор модные кремы для «зрелой кожи», различные маски на основе натуральной французской, швейцарской, американской косметики, где тихо и умиротворяюще шумел фен и пахло духами.
Вера Захаровна тоже повернулась на своем кресле. Маникюр ее был закончен. И теперь она слабо перебирала пальцами, словно цедила воздух, заставляя лак на ногтях сохнуть.
– Вера Захаровна, помните, перед одним из прошлых сеансов, не последним, а предыдущим, вы рассказывали тот свой сон. – Марина Андреевна старалась, чтобы и голос ее, срывающийся от непонятного, необъяснимого для посторонних волнения, звучал не по-дурацки и сама она не выглядела полной, законченной идиоткой. – Так вот. Знаете, сегодня ночью я тоже…
– Марина, вы видели? – Вера Захаровна всем своим сухим подтянутым корпусом подалась вперед.
– Кажется… Вернее, да… очень четко, страшно. Пугающе реально…
– Вы видели его? – Вера Захаровна понизила голос. – Значит, вы тоже видели? Он и вам явился?!
У этих ее вопросов и ответов Марины Андреевны была своя предыстория. Марина Андреевна о существовании Тихого Городка и будущих своих приятельниц – Юлии Шубиной, Веры Захаровны и Кассиопеи – не подозревала до тех самых пор, пока однажды утром – хмурым февральским утром – ее муж Илья Ильич с еще более хмурым, почти убийственно-трагическим видом сообщил ей, что его карьера в центральном аппарате на «сегодняшний текущий момент окончена» и его ждет вынужденный перевод на периферию.
Карьера Ильи Ильича целиком была связана с Москвой. Здесь двенадцать лет назад они и познакомились с Мариной Андреевной. Илья Ильич служил помощником прокурора в прокуратуре Юго-Западного округа, затем ушел в центральный аппарат на повышение, работал в отделе надзора за предварительным следствием в Генеральной прокуратуре. Со временем он возглавил отдел, и карьера его стремительным образом двинулась дальше. Начальство держало его на отличном счету. Он был умен, когда необходимо – прямолинеен и принципиален, а когда нужно – гибок и дипломатичен, обладал весьма полезными для крупного руководителя качествами – волей, настойчивостью. Умел прекрасно ладить с руковод– ством, однако никто никогда не смог бы обвинить его в подхалимстве. Наконец, он был честен и не брал взяток. Должность начальника управления и новый классный чин светили ему уже в самой ближайшей перспективе, как вдруг…
Нет, это был не коррупционный скандал и не крупный профессиональный промах в рамках нашумевшего уголовного дела. Это была чисто бытовая семейная история. Отец Ильи Ильича попал в больницу. Старик перенес тяжелейший инсульт, в результате – почти полная парализация и потеря разума. Илья Ильич искренне считал, что он для отца сделал все возможное – устроил его в прекрасный военный госпиталь. О каком-то личном участии в уходе за отцом для него и речи не шло – он ведь был так занят на службе. Он уезжал рано, приезжал домой поздно. Он все время был на бесконечных совещаниях у руководства, в суде, в Министерстве внутренних дел. Ухаживать за больным у него просто не было времени. Это могла бы сделать его жена – Марина Андреевна, но она была занята с сыном, и вообще, Илья Ильич совершенно искренне был убежден, что раз уж он поместил отца в лечебное учреждение, то там за ним и должны ухаживать все эти – ну, которые из медперсонала – сестры, нянечки, солдаты-медбратья. Менять парализованному отцу памперсы и простыни, протирать ему спину спиртом от пролежней, кормить с ложки, подавать утку.
Сам он у отца в госпитале был всего один раз – приехал с Мариной Андреевной, постоял возле кровати отца пять минут. Старик лежал на спине, из уголка его рта сочилась слюна. Марина Андреевна хотела было салфеткой вытереть старику рот, но Илья Ильич нервно крикнул: «Сестра, подойдите сюда, устраните это!» – он тыкал пальцем в отца, как в вещь. И было непонятно, что, собственно, он требует таким прокурорским тоном «устранить» – неэстетично текущую слюну или же самого парализованного.
На глазах сестры он демонстративно достал из портмоне пятьсот рублей и столь же демонстративно бросил в пустой ящик голой отцовской тумбочки: «Вот, это за уход, пусть возьмет тот, кто захочет». Взяток медперсоналу за уход, как и взяток вообще в виде «благодарности», «платы» или «подарка», Илья Ильич не давал принципиально, уж тем более в ведомственном госпитале.
– Вы бы с отцом побыли хоть сколько-нибудь, – сухо сказала ему медсестра, – он ведь так ждал вас, гляньте, как он на вас смотрит.
Из глаз старика катились слезы. От мужа Марина Андреевна знала, что его отец всю жизнь проработал начальником пожарной части режимного предприятия – кажется, какого-то полигона в каком-то столь же зарежимленном и засекреченном в прошлом городе. Там же родился и Илья Ильич, оттуда же он и уехал в Москву поступать в заочный юридический институт. Кажется, звался тот город как-то чудно – Тихий, да Тихий Городок. Но тогда, в пору их столичного житья, название это было для Марины Андреевны – потомственной москвички – пустым звуком.
– Побыли бы с отцом, – повторила медсестра. – Что же он у вас брошен-то как беспризорный?
– Вы что, будете мне указывать? Вы? – Лицо Ильи Ильича, в общем-то весьма привлекательное, волевое, даже мужественное, перекосилось от злости. – Исполняйте свою работу.
– Илья, я могла бы… вполне… – вмешалась Марина Андреевна.
Но он лишь дернул ее за руку, вывел в коридор:
– Ты что лезешь не в свое дело? Ты что – не понимаешь, им за это деньги платят. За уход. Я не могу быть сиделкой, я занят на работе. И тебе не позволю горшки таскать – ты отвечаешь за воспитание нашего сына. А отец… Они здесь обязаны по закону делать для него все необходимое. Это их работа!
«Обязаны по закону» – это было любимое его присловье. И в стенах прокуратуры оно звучало совершенно уместно. Но в больничной палате, где витал запах хлорки, глушившей запах старческой мочи, слышать это было как-то нелепо.
Вот тогда впервые Марина Андреевна посмотрела на своего мужа со стороны и совершенно другими глазами, чем раньше.
Через месяц старика должны были выписать – состояние его было прежним, безнадежным. И Илья Ильич быстро нашел выход – определил парализованного отца в дом престарелых. Оплатил – весьма щедро – «Скорую» перевозку и услуги санитаров. А сам даже не приехал.
Он как раз ждал в этот момент нового назначения и усиленно к нему готовился. У него были огромные планы. Служебную записку о реформировании и реорганизации управления он подготовил тщательно и весьма умно и только и ждал момента, когда ее можно будет подать в качестве инициативного проекта заместителю генерального прокурора.
Однако назначение не состоялось. Илья Ильич – убитый, раздавленный – винил в этом… Кого же винить было, как не неких, окопавшихся в управлении интриганов, завистников, поднявших на щит эту весьма неприятную семейную историю со сданным в богадельню беспомощным отцом! В прокуратуре тогда, по мнению Ильи Ильича, вообще слишком много рассуждали о «моральных принципах и нравственности», а следовало бы заниматься конкретной борьбой с коррупцией и злоупотреблениями.
Но на этот раз его мнение в стенах центрального аппарата полностью проигнорировали и прозрачно намекнули: адью. Из Генеральной надо было уходить. Используя обширные связи и думая о будущей своей карьере (мало ли что будет через пару лет – и Генерального сменят там, наверху, и про «моральные принципы» перестанут мусолить во всех кабинетах), Илья Ильич начал подыскивать себе место, с которого в будущем возможен был новый карьерный рывок и возращение на привычные управленческие круги.
Должность городского прокурора где-нибудь на периферии вполне для этого подходила. Вот так они и переехали с Мариной Андреевной и сыном, оставив в Москве приватизированную квартиру, в Тихий Городок. В этот момент здесь как раз сменилась почти вся городская администрация. Мэром города был избран друг детства и юности Ильи Ильича – Всеволод Шубин.
Марина Андреевна переезд восприняла крайне тяжело. Она винила мужа за все – за историю с отцом (тот вскоре умер в доме престарелых) и, как следствие этого, их «позорную ссылку», как ей казалось, в провинцию. Обычно покладистая в домашнем быту, теперь она стала другой – раздражительной и нервной. Между нею и мужем участились скандалы и долгие злые препирательства, выяснение отношений, взаимные счеты.
После одной из таких тяжелых ссор, уехав из дома, она и познакомилась с Кассиопеей. Тогда, еще толком не зная города и горожан, она просто купилась на броскую вывеску. Отправилась в салон красоты – успокоить разыгравшиеся нервы и заодно привести себя в порядок. В салоне Кассиопеи сделать это оказалось легко. А уж владелица была само очарование.
Именно здесь Марина Андреевна позже и познакомилась с женой мэра Юлией Аркадьевной.
– Называйте меня просто Юля, – сказала та. – Жаль, что мы с вами, Мариночка, не увиделись в тот прошлый раз. Как ваше здоровье, лучше? Ваш муж очень беспокоился о вас, когда приехал к нам с Севой. Он такой у вас славный, заботливый. Сева мне о нем столько рассказывал, ведь они так дружили в детстве.
«Тот прошлый раз» пришелся на момент особо яростной семейной баталии в семействе Костоглазовых – в тот раз, изрыгая проклятия, дом покинул Илья Ильич. Только позже Марина Андреевна узнала, что в тот вечер он был приглашен в гости (кстати, вместе с ней) домой к Всеволоду Шубину. Но тогда он не взял ее с собой – из злости и из принципа. Шубиным же он тогда объяснил отсутствие жены ее плохим самочувствием. Это была полуложь-полуправда: Марина тогда действительно чувствовала себя скверно – от расстройства. Но странные ночные кошмары ее в то время еще не пугали.
Чуть позже в салоне Кассиопеи появилась и секретарша Шубина – Вера Захаровна. Юлия однажды просто привезла ее с собой. И тогда, помнится, Марина Андреевна стала свидетельницей одного разговора между нею и Кассиопеей.
– Какое у вас редкое, необычное имя, – заметила Вера Захаровна, пытливо вглядываясь в хозяйку салона.
– Родители постарались, – улыбнулась в ответ та. – Был такой фильм «Москва – Кассиопея» про полеты к звездам. Космос был тогда модной темой. Вот меня так и назвали.
– Странно, мне кажется, что когда-то я уже слышала это имя – Кася… Кассиопа… Кассиопея. Давно, правда, лет, наверное, пятнадцать-двадцать назад. А вы прежде никогда не бывали здесь у нас, в Тихом Городке?
Кажется, в тот раз Кассиопея Вере Захаровне ничего не ответила. Разговор тут же сам собой перешел на другую тему. И вообще довольно долгое время все разговоры в салоне вертелись исключительно вокруг продвинутых косметических методик, оздоравливающих, омолаживающих процедур и городских сплетен. Салон был совершенно женским мирком – мужчины почти не захаживали сюда на огонек. И даже охранника здесь не водилось, хотя ЧОПов в городке было пруд пруди. Кассиопея на охраннике сэкономила, оборудовав салон техническими новинками: пульт управления находился на ресепшен, где царила красавица Кира. Узрев на экране монитора клиентку у дверей, она нажимала кнопку, и автомат открывал крепкую дубовую дверь. Клиентка входила, и дверь наглухо задраивалась.
Все это было непривычно для Тихого Городка, но до поры оставалось незамеченным – рядовые горожане не слишком-то рвались посетить салон. Их отпугивали здешние высокие цены. В Тихом Городке хранили верность старой, еще «советской» парикмахерской на Большой Чекистской улице. А новомодный салон на углу центральной площади, в двух шагах от мэрии, именно по своему внешнему европейски-продвинутому дизайну казался горожанам недоступным и слишком крутым.
А вот Марине Андреевне салон понравился сразу. Он напоминал Москву, вообще тот уклад жизни, который был привычен ей еще с института. И Кассиопея Марине Андреевне нравилась все больше и больше. Улыбчивая, всегда приветливая. И ее приветливость – Марина Андреевна это чувствовала – была не напускной, не притворной, а совершенно искренней. У Кассиопеи были синие глаза, великолепная кожа и осиная талия. А цвет волос своих она меняла чуть ли не каждую неделю. И, заходя в салон, Марина Андреевна никогда не знала, какой она увидит Кассиопею – блондинкой, брюнеткой, шатенкой или рыжей, как лисица. Эта изменчивость внешности, ускользающая тайна красоты и вместе с тем редкое постоянство дружеского внимания и участия и влекли к себе Марину Андреевну все сильнее и сильнее. Вскоре она стала замечать, что скучает без салона и без его стильной, такой «столичной» хозяйки.
И однажды разговор зашел о Питере (Кассиопея рассказывала о нем, как о городе, где она училась в институте и начинала свой бизнес).
– У меня в Питере есть подруга, так вот с ней произошел потрясающий случай, – сообщила Кассиопея. – Представляете, она купила себе «Мерседес», еще даже не успела застраховать, как его угнали – прямо со стоянки.
Марина Андреевна ждала дальше обычного: у подруги в Питере угнали «Мерседес», а ваш муж в прошлом работал в Генпрокуратуре в Москве, не осталось ли у него связей в МВД, чтобы поспособствовать быстрейшему розыску авто, и так далее, и тому подобное. Но Кассиопея, тряхнув гривой золотистых волос, поведала о другом:
– Мы с ней куда только не обращались: и в милицию, и даже к местным криминальным авторитетам, все без толку. А потом нам дали телефон одной женщины, она жила на Московском проспекте. Она провела сеанс, мы в нем участвовали. Настоящий спиритический сеанс, и в результате она получила адрес, по которому можно было найти угнанную машину. Моя подруга отнесла этот адрес в милицию, те послали оперов проверить. И представьте себе – «Мерседес» там и нашли во дворе, в закрытом гараже. Гараж пришлось вскрывать автогеном. А хозяина гаража и всю их банду угонщиков потом поймали и арестовали.
– А от кого же ваша подруга и та женщина получили этот адрес? – строго полюбопытствовала присутствовавшая при разговоре Вера Захаровна.
– Ну, там на сеансе все было так… так необычно. Свечи, круг с буквами и эта дама-медиум, такая вся неординарная, – Кассиопея, как кастаньетами, щелкнула пальцами. – Я потом к ней тоже обратилась по личному вопросу, но она сказала, что для меня ничего сделать не сможет, потому что я якобы сама сильный медиум, хотя даже об этом и не подозреваю. И она предложила мне попробовать. Это было такое непередаваемое ощущение, ни с чем не сравнимое. Я ничего подобного прежде не испытывала, хотя нет, вру… что-то похожее со мной было, когда я еще в школе училась, и потом тоже… Но я и понятия не имела, что это такое.
– Так кто же все-таки во время сеанса подсказал тот адрес вашей подруге? – спросила и Марина Андреевна. – Дух, что ли?
Она спросила просто так. Она расслабленно отдыхала с медово-фруктовой маской на лице. До этого ей сделали тибетский массаж, и она находилась в состоянии сладостной лени и любопытства – совершенно невинного, чисто женского. О спиритических сеансах у нее было самое смутное представление. Это, наверное, как в фильме «Собачье сердце», где группка комичных «бывших» собирается в столовой за столом и вопрошает: «Дух Императора, скажи нам, когда же, наконец, кончатся большевики?»
В конце концов, это же был всего-навсего Тихий Городок – глухомань, захолустье, фольклорный край непуганых аборигенов. И на это даже в продвинутом здешнем салоне красоты следовало делать огромную скидку.
– Я не знаю, кто это был, – ответила Кассиопея. – Но это такое потрясающее ощущение. Если пожелаете, мы тоже могли бы как-нибудь попробовать. Так, от скуки, просто поразвлечься сообща. А потом сыграем в преферанс.
Но тогда они эту тему оставили. И вообще, что это была за тема такая – курам на смех! Разговор возобновился много позже – уже в апреле, когда в Тихом Городке, как и повсеместно в области, с живейшим интересом дискутировался вопрос о том, останется ли у руля губернатор или же его попросят восвояси. Срок у губернатора области еще не истек, но он по новоиспеченной моде поспешил поставить перед Москвой вопрос о доверии. Больше всех в салоне Кассиопеи эта тема волновала, естественно, жену мэра Юлию Шубину. В Тихом Городке знали: ее мужа выбрали здесь скорее вопреки, назло губернатору области. До открытого конфликта у Шубина с областным руководством еще не доходило, но трения уже возникали – особенно по вопросам областного и муниципального бюджета и финансирования. Ответ из Москвы запаздывал, и напряжение в области росло.
– Многое я бы отдала, чтобы узнать, оставят ли его нам губернатором на новый срок или же заменят, – говорила Юлия Шубина, над изящной головкой которой трудился стилист. – Сева звонил в Москву по своим каналам, но пока все молчат, как партизаны. А это вопрос очень важный для города. Я бы сказала, это первостепенный на сегодняшний момент вопрос.
Марина Андреевна понимала, что «первостепенным» этот вопрос является именно для мэра Шубина. Ее, например, это интересовало слабо – своих домашних проблем с мужем хватало. Но Юлия так и горела нетерпением и азартом. Да и Вере Захаровне это тоже было интересно. Именно тогда Марина Андреевна поняла, насколько глубоко и детально Юлия входит во все проблемы своего мужа и как важна, как небезразлична для нее его административная карьера.
– Ах, как бы узнать, кому бы позвонить? – Юлия кусала накрашенные губы.
– Можно попробовать спросить. Я могу попытаться, – тихо сказала Кассиопея. – Если повезет, мы узнаем с вами наверняка.
– У кого узнаем? – опешила Юлия.
И вот тогда вместо ответа Кассиопея позвала их наверх – на второй этаж салона, куда вела винтовая лестница. До этого они никогда наверх не поднимались. Знали лишь – хозяйка салона проживает именно там, наверху, там ее личное пространство.
Но Кассиопея повела их наверх не в свою гостиную и не в спальню, а в небольшую комнату над самой лестницей. Дверь ее была заперта на ключ. Кассиопея открыла и…
Эта комната за запертой дверью поразила Марину Андреевну тем, что у нее не было окон. Она была как-то выгорожена, вычленена из общего домового пространства. Всю ее занимал большой круглый стол, покрытый черным ватманом. Вокруг были расставлены стулья с высокими спинками. На столе стоял подсвечник – такие можно было купить в Тихом Городке во время летнего фестиваля кузнечного мастерства. Подсвечник представлял собой сплетенные розы – они были черного цвета и стильно гармонировали с черным покрытием стола. Подойдя, рассмотрев все получше, Марина Андреевна увидела начерченный на черном ватмане белым маркером круг и буквы АБВГЩХ – они сливались в белый четкий хоровод по всей окружности. Там внутри был еще один круг – цифровой – и еще линии, стрелки, какие-то знаки, но тогда Марина Андреевна не стала в них вникать, воспринимая все это просто как узор, затейливый орнамент.
А еще там было блюдце – вроде бы обычное, из чайного сервиза, однако с черной стрелкой-указателем. Оно лежало в центре стола донцем вверх.
– Давайте попробуем прямо сейчас, я чувствую, что у нас получится, – предложила Кассиопея. Голос ее был странен. Необычен. Словно тембр слегка изменился – потом, в ходе сеанса, надо сказать, он изменился еще больше. Выключив электричество, она зажгла свечи, взяв с подоконника коробок спичек. В комнатушке запахло серой. По мобильному она позвонила Кире вниз на ресепшен и попросила подняться – «нам нужно нечетное число участников» – и заодно принести травяного чая.
– Вы согласны? – спросила она.
Они все тогда в самый первый раз только недоуменно пожали плечами, заулыбались растерянно. Что это – игра, розыгрыш, новое лекарство от провинциальной скуки?
– А почему бы и нет, должно быть, это забавно! – энергично воскликнула Юлия и первой отодвинула стул.
Кассиопея сделала жест – подождите. Сняла с руки часы, взяла мобильный, спрятала все это в ящик дубового столика.
Они все последовали ее примеру. Марина Андреевна сняла обручальное кольцо и серебряный браслет с бирюзой, отдала и мобильный телефон. Кира принесла травяной чай в глиняном японском чайничке, разлила по пиалам. И они выпили. У чая был терпкий привкус, но в общем-то приятный. Это было как игра и одновременно как гипноз. Они приняли эту игру добровольно, от скуки, от любопытства. А потом сидели как завороженные.
Но вообще тот, самый первый раз Марина Андреевна помнила смутно. Шум какой-то стоял в ушах. И еще было непривычное головокружение, точно при подъеме в гору. А в общем-то было смешно и забавно. И никакого страха. Правда, чуть позже, когда Кассиопея, вдруг запрокинувшись назад, странно захрипела, точно ей не хватало воздуха, Марина Андреевна почувствовала – нет, не страх, но тревогу, беспокойство. Прекрасные синие глаза Кассиопеи помутнели. Ее пальцы судорожно впились в кисть Марины Андреевны.
Марина Андреевна было привстала.
– Сядьте, вы сейчас все испортите, – прошипела Юлия. – Она же говорила, предупреждала!
Кроме этого незначительного инцидента, все прошло совсем так, как в фильме «Собачье сердце», – столь же нелепо. Но в целом весьма занятно. Тот самый животрепещущий вопрос «Получит ли губернатор области вотум доверия из Москвы?» был задан вслух. И Марина Андреевна помнила, что блюдце в тот момент действительно задвигалось под пальцами Кассиопеи, задергалось и пошло влево к начертанному белым маркером внутри круга слогану «нет».
Это было самой настоящей игрой. Они чувствовали себя после сеанса как в детстве – совершеннейшими девчонками, шалившими тайком от взрослых. Состояние это напоминало эйфорию – точно не чая травяного они выпили, а шампанского. И потом внизу, в салоне, куда они спустились оживленной женской стайкой, шампанское действительно появилось. Кира принесла его откуда-то из недр особняка в серебряном ведерке со льдом. Ответ на вопрос, ради чего, собственно, они и затеяли все это, за бокалом шампанского уже не обсуждался. Это самое «НЕТ» – они словно забыли про него. Игра окончилась, осталось только это потрясающее пьянящее чувство радости и…
Марина Андреевна затруднялась описать это. Но уже на следующий день ей в какой-то момент ужасно, нестерпимо захотелось снова очутиться в той комнате без окон, за тем самым покрытым странным буквенным узором столом – в круге.
А спустя два дня из Москвы пришло сногсшибательное известие: срок полномочий областного губернатора продлен не был, и он получил отставку. Об этом передали по телевизору и по первому, и по российскому каналу, и по НТВ. Так что новость быстро стала в Тихом Городке, да и во всей области общим достоянием.
Марина Андреевна не знала, как к этому отнестись – не к сообщению новостей, а к тому известию, полученному на два дня раньше за столом в ходе сеанса.
Все это могло быть просто совпадением. Ведь это же была игра.
Потом они приходили в салон Кассиопеи снова и снова, и постепенно все косметические, парикмахерские, маникюрные и СПА-сеансы стали заканчиваться у них только одним – общим сеансом наверху.
А потом однажды Вера Захаровна странно взволнованным, если не сказать испуганным, тоном сообщила, что ночью после сеанса ей приснился ужасный и вместе с тем по-тря-са-ющий (она особо выделила это слово) по своей значимости сон.
– Я увидела… Нет, словами этого не расскажешь. Давайте лучше спросим ЕГО сегодня – ОН ли это был, ОН ли явился мне в таком прекрасном, в таком жутком обличье.
ОН – так между собой они называли того, кому задавали там, за столом, свои вопросы. Сколько раз они пытались узнать его имя – зажигая свечи, выпивая терпкого травяного чая, садясь вокруг стола, спрашивая, спрашивая, спрашивая. Это была некая безымянная субстанция, образ которой каждая из них представляла себе совершенно особо, импровизируя, включая свое воображение на всю катушку.
Это была захватывающая игра – спасение от засасывающей провинциальной скуки. Так все они искренне считали. И так думала и Марина Андреевна – как раз до сегодняшней ночи, когда она проснулась у себя в спальне в ужасе, в холодном поту.
Жуткое обличье…
Прекрасный образ…
Тень тени…
Звездная пыль…
Москва – Кассиопея…
Растерзанное, истекающее кровью тело – она же видела его своими глазами. Ноги сучат, бьют, дергаются в последней агонии, взрывая пятками песок и щебенку…
– Мариночка, успокойтесь, Кира сейчас принесет вам чая с медом. – Марина Андреевна услышала над собой голос Кассиопеи.
Она увлеклась. Воспоминания… Сколько времени прошло с тех пор, как она здесь – в салоне? Пять минут, семь? Кажется, Вера Захаровна ее только что о чем-то спросила… Спросила – видела ли она сегодня ночью во сне…
– Мы не могли бы начать прямо сейчас? – хрипло сказала Марина Андреевна.
Кира принесла чай. Они выпили, словно перед дальней дорогой. Неброский бежевый лак уже успел высохнуть на ногтях Веры Захаровны.
Наверху, в комнате без окон, Кассиопея зажгла свечи. Ритуал повторился, как обычно, – сняв с себя все металлическое, все украшения, женщины чинно сели вокруг стола.
– А разве сегодня можно? – шепотом спросила Кассиопею Кира. – Вы же говорили, что сегодня нежелательно, не тот день, не совсем подходящий.
Кассиопея глянула на Марину Андреевну.
– Ничего, раз уж так вышло… Я чувствую себя хорошо, мне сегодня вполне это по силам. Кира, отложи мобильный.
– Да, да, забыла, извините. – Кира-Канарейка сняла с шеи телефон, висевший на шнурке.
– А что это – подходящий день, неподходящий? – спросила Юлия. – Раньше об этом что-то не было речи.
– Ну просто в некоторые дни лучше такими вещами не заниматься, – ответила Кассиопея, – потому что угадать нельзя, что произойдет, кто придет на зов. Может быть, и тот, кого вызывают, с кем уже был контакт, а может быть, и кто-то совсем другой.
– Другой? – Вера Захаровна выпрямилась. – Но мы до сих пор и того-то не знаем… Другой… Марина Андреевна, а что вы все-таки видели во сне? Какой ОН был? Я хочу сравнить. Два одинаковых сна разным людям присниться, конечно, не могут. Это против всех законов природы и логики, но все-таки я хочу…
– Если можно – потом, после, давайте же начинать, – Марина Андреевна чувствовала странное возбуждение. Словно что-то подстегивало, подзуживало ее изнутри, просилось на волю. – Давайте скорей начинать! Ну же!
Потрескивали свечи. Белый буквенный круг четко выделялся на черном фоне ватмана, как некая граница. Марина Андреевна откинулась на спинку стула – видел бы ее кто-нибудь из московских приятельниц, из родственников или их общих с мужем друзей, как она сидит в этом Тихом Городке в душной каморке без окон в компании провинциальных клуш и занимается таким бредом…
Это было как мгновенное отрезвление. Но уже через секунду она повторила нетерпеливо:
– Давайте же начинать! Кассиопея, ну, пожалуйста!
Кассиопея глубоко вздохнула, словно при медитации. Взяла со стола блюдце и поднесла его к свечам, нагревая. Потом поставила его на ребро, удерживая кончиками пальцев. Марина Андреевна смотрела на ее руки – какие нежные они у нее, холеные, совсем нерабочие.
Кассиопея положила блюдце донышком вверх, и они все одновременно дотронулись до него.
Холодок фарфора.
Под самыми окнами салона проехал грузовик. Грохот вспорол тишину и…
Руки Кассиопеи задрожали.
– ОН здесь, – прошептала она. – Здравствуй, ты здесь?
Они убрали руки с блюдца, теперь только пальцы их медиума касались его.
– Ты здесь, да? – повторила Кассиопея.
Блюдце под ее ладонью двинулось влево – едва-едва заметно. Стрелка указала в круге слово «нет».
– Ты не с нами?
Блюдце снова дернулось в сторону «нет».
– Ты не здесь, но ты с нами… – Кассиопея закрыла глаза. – Но это ведь ты?
Блюдце снова дернулось – «нет».
Юлия, забыв правила, хотела было что-то сказать, прокомментировать, но, встретив предупреждающий взгляд Веры Захаровны, промолчала. Сеанс начался странно и неудачно, все ответы были точно невпопад.
– Он не настроен на контакт, по-видимому, – шепотом произнесла Кассиопея. – Хорошо, я сейчас спрошу о том, о чем вы хотели. Скажи нам, пожалуйста… Сегодня ночью это был ты?
Блюдце не шевельнулось.
– Ночью во сне – это был ты?
Никакого ответа.
– А той, другой ночью, в другом сне?
Внезапно блюдце под ее рукой задергалось, начало метаться внутри круга, стрелка хаотично показывала на разные буквы. Вера Захаровна по своей профессиональной секретарской привычке даже на спиритическом сеансе не расставалась с блокнотом и ручкой. Следя за стрелкой, она лихорадочно записывала: Б, Е, Р, Е, Г, И, Т, Е, С, Ь…
– Берегитесь? – переспросила Кассиопея. – Ты советуешь нам беречься?
Нет ответа.
– Ты угрожаешь?
Блюдце метнулось вправо. Стрелка показала: «Да».
– Но почему? Мы сделали что-то не так?
Ответа не последовало. Они ждали. Кассиопея молчала, явно раздумывая – спросить ли еще или прекратить сеанс?
Внезапно блюдце под ее рукой двинулось по алфавитному кругу. Вера Захаровна снова взялась за карандаш: Я, Я, Я, Я… Э, Т, О, Я…
– Значит, это был ты? – голос Кассиопеи начал вибрировать.
Я, Я, Я, П, Р, И, Д, У… – выписывало блюдце.
– Ты придешь? Как твое имя? Мы хотим знать. Как твое имя?
Она спрашивала, а блюдце уже опять двигалось, двигалось. Вера Захаровна записывала, стараясь не упустить ничего.
Марина Андреевна смотрела на хаотичный набор букв. Голова ее кружилась. Ощущение было такое, словно она снова падает, падает, как во сне.
– Прекратите, ей плохо! – услышала она нервный крик Юлии, а потом…
Потом она сидела на стуле со смоченными висками перед распахнутой настежь дверью. Дышала, ощущая аромат духов Юлии, – за неимением уксуса та смочила ей виски своими «J’adorе». Тьма, в которую она окунулась на мгновение обморока, отступила.
– Мы прервали сеанс из-за вас, – тревожно сказала Кассиопея. – Это против всех правил. Это категорически нельзя было делать, но…
– Какая-то абракадабра, – Вера Захаровна поднесла близко к глазам написанные на бумаге буквы. – Л, И, Б, Х, А, Б, Е, Р – это бессмыслица.
Юлия забрала у нее текст.
– Л, И… Нет, ЛИБ… ЛИБХАБЕР. Знаете, если не обращать внимание на русские буквы, на написание, – сказала она, – то… «либхабер» по-немецки означает «любовник».
В спертый воздух комнаты с лестницы просочилось свежее дуновение. Огоньки свечей в выкованном тихогородскими кузнецами подсвечнике заплясали, заметались. Одна из свечей – средняя, оплывшая – погасла.
Серая ниточка дыма, бегущая вверх от обугленного фитиля, – вот и все, что осталось.