Американки и другие
Еще вчера – первые леди
Хозяйки Белого дома всегда притягивали к себе внимание американцев. Вызывая восхищение, кривотолки, желание подражать им или дискредитировать их, первые леди накладывали неповторимо-индивидуальную окраску не только на ритуал Белого дома, но и на психологическую атмосферу. Будучи свидетельницами целых периодов истории Америки, они сами принадлежат ей.
Жаклин
Тот день, когда Жаклин Кеннеди – женщина, с чьим именем соединилась в моем сознании одна из самых непостижимых трагедий современной Америки, – появилась в доме министра торговли Питера Питерсена и его жены Салли, был не совсем обычным. Накануне прохладного ноябрьского вечера 1977 года газеты сообщили, что в машине, откуда только что вышла дочь Жаклин, Каролина, взорвалась бомба. К счастью, девушка не пострадала. Она успела подняться к своим знакомым.
Просторная квартира Питерсенов на Грэйс-сквер, известная в интеллектуально-артистических кругах Нью-Йорка, была обставлена с изысканностью и выдавала любовь хозяев к модерну, живописи начала века, современному дизайну. Нарядно-белая гостиная со звуконепроницаемыми окнами во всю стену, дымчато-ворсистые настилы вместо паркета, блекло-серая обивка диванов и стульев контрастировали с яркими пятнами абстрактных картин, с молодой зеленью словно прорастающих сквозь пол деревьев. В доме истинно любили искусство, покупали картины, предметы стиля ар-нуво. Салли Питерсен мечтала приобрести Кандинского. Кроме Жаклин Кеннеди, как мне помнится, было несколько молодых сенаторов с гуманитарным уклоном, высокий, с пышной седой шевелюрой издатель «Нью-Йорк таймс», изобретатель новых программ игр на телевидении (только входивших в моду), уже почитаемый у нас писатель Курт Воннегут, дизайнер и художница по костюму Молли Парнис. Мне выпало сидеть между Жаклин и молодым профессором Колумбийского университета Уэсли Фишером, свободно говорившим по-русски.
Сохранились редкие любительские фотографии, сделанные Дэвидом – сыном хозяйки. Момент беседы за столом, группа улыбающихся гостей у дерева, у окна с видом на Манхэттен. Сегодня они ценны как отпечатки времени, которое переиначило многие судьбы. Распались супружеские пары, сменились посты, ушли в прошлое дружеские связи. К тому же Жаклин (Джекки) всегда избегала лишний раз фотографироваться.
Трудно было воспринимать эту женщину, ставшую легендой, в обычной обстановке, нелегко следить за напряженно-интеллектуальным разговором на чужом языке. Для меня, как и для многих в России, убийство Джона Кеннеди в 1963 году и последовавшие за ним события были потрясением, изменившим в определенном смысле восприятие современной Америки. Все, что переплелось и связалось в те месяцы с выстрелом, оборвавшим жизнь одного из самых обаятельных и умных президентов мира, который уцелел под пулями врага в годы войны, выжил после тяжелого ранения, а теперь был сражен на глазах у всей Америки, покачнуло веру моих сверстников в торжество американского правосудия. Нам, не ведавшим меры беззакония в собственной стране, казалась немыслимой безнаказанность, с какой уничтожались свидетели и улики, как только они обнаруживались по ходу следствия; мы не верили, что «дело Кеннеди» могло быть закрыто без обнаружения и наказания всех преступников, причастных к убийству. Это разочарование в правовом демократизме Америки, длившееся полтора десятилетия, прекратилось лишь в пору Уотергейта, когда вера в престиж судопроизводства и силу общественного мнения американцев была в наших глазах восстановлена.
Пока я вслушиваюсь в плавное течение беседы за столом в нарядной гостиной Питерсенов, услужливая память высвечивает кадры кинохроники: кортеж во главе с открытой машиной президента в Далласе на пути от Мейн-стрит к Элм-стрит, непроизвольное движение Джона Кеннеди вперед после выстрела, с лицом залитым кровью, его жену, в розовом костюме и изящной шляпке, с ярким букетом цветов, только что ослепительно улыбавшуюся, а теперь как бы сползающую вслед за ним из машины с остекленевшим взглядом. Вспоминаю я и череду последовавших событий: удар, быть может не меньший для Жаклин, чем смерть мужа, – близкое, как эхо, убийство Роберта Кеннеди, брата президента, долгое и мучительное расследование, страх за детей – весь этот поток несчастий, связанных с насилием и бессилием, быть может, повлиял на ее решение – заключить новый, многими непонятный брак с крупнейшим греческим судостроительным магнатом Аристотелем Онассисом в 1968 году и уединиться с детьми под надежной охраной на его острове Скорпиос. Когда и это безопасное уединение оборвалось смертью второго мужа, миссис Онассис вернулась в Нью-Йорк и вскоре начала сотрудничать в издательстве «Вайкинг», где, в частности, выпустила интересную книгу об истории русского костюма.
Очевидно, в связи с публикацией книги беседа за столом коснулась истории России. Воображение американцев поражают изысканность узоров на тканях царствующих особ, своеобразие и обилие драгоценных украшений на платьях, головных уборах, поясах. Жаклин немногословна. Отвечая на вопросы, она вспоминает о недюжинном уме и образованности императрицы Екатерины II, ее силе духа, вольном поведении; кто-то приводит в пример переписку с Вольтером и другими просвещенными людьми века. Затем разговор становится общим, перекидывается на последние газетные новости, касается предстоящей выставки советского авангарда, возрождения интереса в мире к Кандинскому, Петрову-Водкину, Малевичу, Филонову, Гончаровой, Серебряковой.
В какой-то момент наступает затишье, ковровые настилы поглощают остатки голосов, и тут я все же решаюсь и задаю Жаклин вопрос, который мучил меня весь вечер:
– Что же случилось с вашей дочерью Каролиной?
Гости спешат разъяснить происшедшее в Лондоне, высказывают предположение о том, как могла попасть бомба в машину. И сквозь все это – моя неуместная настойчивость, неудержимое желание проникнуть в психологию женщины, которую преследует рок.
– Как вы теперь поступите? Наверное, небезопасно ей оставаться в Лондоне?
Впоследствии свидетель разговора, профессор Уэсли Фишер (уточнявший для меня многое из сказанного за столом), заметил, что вряд ли кто-либо другой из присутствующих мог поговорить об этом с Жаклин. На подобный вопрос могла отважиться только иностранка.
По лицу миссис Кеннеди проскальзывает легкое недовольство.
– Я думала об этом, – поднимает она широко расставленные, всегда чуть удивленные глаза. – И первым моим побуждением было немедленно потребовать, чтобы Каролина вернулась. Но я остановила себя. Поразмыслив, я пришла к выводу, что, заставив ее вернуться, я навсегда передам ей мой страх. – Жаклин медлит, переводя взгляд с одного собеседника на другого. – Моя дочь не должна испытывать страха, иначе не выдержит. Каролина обязана знать, что это может случиться, но не испытывать страха, ведь она – Кеннеди.
Наступает пауза. Мы никогда не узнаем, о чем подумала вдова президента в ту минуту. Потом она добавила:
– Я спросила дочь по телефону: «Что ты собираешься делать?» Она ответила: «Ничего. Все нормально». И я не стала настаивать на возвращении.
Мне не захотелось тогда соглашаться с подобной философией матери. Однако много позже, когда открывались все новые подробности жизни семьи Кеннеди, а досужие «кумушки» в разного рода публикациях пытались оценить поступки вдовы президента с точки зрения мещанских, бытовых претензий, я осознала ее правоту. Сохранение престижа семьи с ее нескончаемой Орестеей, за которой следил мир, вызывая у одних восторг на грани обожествления, у других – ненависть (как к клану), было самым надежным способом самосохранения ее членов. И Каролина должна была жить, отбросив тревогу, с высоко поднятой головой.
Прошли годы.
В следующий приезд мне не довелось увидеться с Жаклин Кеннеди-Онассис. Но получилось так, что на сей раз я ненадолго задержалась в Далласе. Все кипело вокруг предстоящих через три дня выборов. Сторонники Буша и Дукакиса выбрасывали на страницы газет и телевизионные экраны последние доводы в пользу своих кандидатов. Моя переводчица и спутник в путешествии американка Мишель Берди (Мики) очень радовалась, что мы будем наблюдать предвыборные митинги, затем само голосование, да к тому же в Далласе! Но мне хотелось еще успеть пройти по улицам, которые хранят память о последних днях и часах погибшего здесь президента.
В самолете от Лос-Анджелеса до Далласа нам, как бы для воскрешения в памяти событий минувшего, показали документальный фильм. Плохо смонтированный, немного рекламно-бравурный, но подлинный. Детство Джона Кеннеди: хорошенький мальчик бежит по берегу моря; подросток в окружении братьев, сестер, матери, отца, бабушки, дедушки; стройный молодой офицер с отличной выправкой и с копной светлых волос; потом уже жених, с победным видом стоящий рядом с будущей женой-красавицей. Да, гордость его естественна – изящная француженка, в открытом подвенечном платье, с обнаженными тонкими руками и роскошным водопадом темных волос, притягивает взгляды окружающих.
Но вот возникают обошедшие мир стоп-кадры: за несколько часов до выстрела Кеннеди с Жаклин в толпе улыбающихся, счастливых людей, с энтузиазмом протягивающих руки президенту, едва различимая на заднем плане фигура одинокого полицейского; потом – открытая машина с президентской четой, губернатором Джоном Коннэли, и вслед за этим, крупным планом, – пораженный пулей в голову Джон Кеннеди рядом с ошеломленной женой; затем уже в самолете, в том же розовом костюме, забрызганном кровью мужа, рядом с вице-президентом Л. Джонсоном, теперь уже фактически президентом, и губернатором Коннэли; оба своим присутствием рядом с вдовой как бы свидетельствуют о реальности происшедшего, казавшегося дурным сном. Завершает фильм снятая рапидом церемония похорон. На белом воинском лафете плывет над движущейся многотысячной процессией тело президента. За лафетом – траурной группой его семья и отдельно, высвеченная и приближенная камерой, Жаклин, ее профиль, затененный черной кружевной накидкой…
Стою у скромного монумента, с двух сторон огороженного белой балюстрадой, в небольшом сквере, расположенном рядом с улицей, на которой его убили. Ноябрь, по свежей зеленой траве, не тронутой увяданием, ползет луч солнца. Из-под тоннеля, на пути, по которому следовал в момент рокового выстрела автомобиль президента, вырывается слабый ветерок, пробегая по гирлянде листьев, вокруг царит необычайный покой. Редкие в этот час туристы разговаривают вполголоса. Читаю надпись на монументе:
«22 ноября 1963 года Джон Фицджеральд Кеннеди, 35-й президент Соединенных Штатов, посетил город Даллас. Кортеж с президентом ехал на север по Хьюстон-стрит до Элм-стрит, а потом свернул на запад на Элм-стрит, когда в 12.30 раздался выстрел, ранивший президента и тогдашнего губернатора Техаса Джона Коннэли. Исследования комиссии Уоррена показывают, что выстрел был совершен из окна шестого этажа здания Техасского школьного книжного хранилища, которое находится на углу улиц Элм и Хьюстон. Президент Кеннеди скончался в больнице Паклэнд-Мемориал в час дня».
– Я очень хорошо помню все пленки, – помолчав, говорит Мики. – Это, по-моему, любитель снимал. И кортеж, и то, что случилось. Все присутствовавшие слышали несколько выстрелов. Но они сомневались: один ли это был выстрел, отозвавшийся множественным эхом, или несколько выстрелов. Я помню, что мне показалось непонятным на снимках это движение вперед жены президента в открытой машине, она как будто увидела что-то, гильзу, пулю или что-то еще, и автоматически двинулась туда, чтобы это взять. Потом она объясняла, что совершенно ничего не помнит, не знает, почему она это сделала. Из комиссии Уоррена кто-то подтвердил: нашли еще одну гильзу и эта гильза была не из винтовки Освальда, значит, стрелял не он один. Но это все до сих пор покрыто тайной.
Потом мы пытаемся войти в дом номер 411 по Элм-стрит, где располагалось бывшее Техасское школьное книжное хранилище. На красный терракот здания, где полукружия венецианских окон с черными рамами напоминают отверстия ствола с прицельной мушкой, прибита вывеска нового учреждения. На шестом этаже, откуда раздались выстрелы, несколько окон приоткрыто. Подняться нам не удается. Объявление гласит, что посещения не разрешены, так как мешают работе офиса, но что вскоре будет открыт музей и тогда доступ в верхние этажи возобновится.
Словно помогая мне осмыслить происшедшее в те дни, восполнить некоторые пробелы следствия, случай подбрасывает в день отлета свежий номер журнала «Домоводство» («Ледиэ Хоум джорнал»), где двум журналисткам, Марне Блиф и Джейн Маррел, удалось получить к траурной дате интервью у Марины Освальд-Портер, вдовы убийцы Джона Кеннеди.
Впервые за двадцать пять лет Марина заговорила о происшедшем в ноябре 1963 года, о том, что изменило, как она выразилась, «всю американскую национальную историю и ее собственную жизнь». В свое время под влиянием шока, когда она узнала о поступке мужа, из страха перед опасностью быть уничтоженной, как это случилось с другими свидетелями, вдова Освальда дала зарок молчания. И вот новый человеческий документ, полный боли и горечи, заставил взглянуть на те давние события по-иному. Во всю страницу на меня смотрела круглолицая, еще молодая женщина с умным взглядом немыслимо ярких синих глаз.
«Я жила столь многие годы с ощущением страшной вины, – прочитала я на первой же странице. – В течение стольких лет я пытала себя – могла ли я что-нибудь сделать, чтобы предотвратить убийство в 1963-м? В своих мольбах я всегда испрашивала прощения у Джекки Кеннеди, я думала о моей роли жены убийцы и приходила к выводу, что все, что я могу, – это желать ей самого лучшего».
Так переплелись для меня в неожиданной точке судьбы двух столь разных по происхождению, положению в обществе женщин, до 22 ноября 1963 года не ведавших о существовании друг друга.
Кто же она, Марина Освальд-Портер? Русская американка, попавшая в водоворот историй, что она знала и думала о муже? О мотивах преступления? Как жила в чужой стране, окруженная стеной ненависти к покойному мужу?
Родилась Марина Прусакова в Советском Союзе. В двадцать лет познакомилась в Минске с Ли Освальдом, затем они поженились. Вскоре у них появилась одна дочь, потом другая. Всего за семнадцать месяцев до страшного дня убийства Марина с мужем переехала в Техас, поселилась в Далласе (где и сейчас живет) с двумя детьми, полутора лет и четырех месяцев.
В тот день по телевизору она видела покушение на президента, но, когда вошел полицейский и сказал, что это ее муж – виновник случившегося и это ему предъявлено обвинение в убийстве, она испытала такой ужас, что все последовавшее долгое время выталкивалось из ее сознания. Несчастье усугублялось плохим знанием нового для нее английского языка. На первом же допросе она подтвердила, что оружие принадлежит мужу, и, следовательно, признала, что он виноват… «Я была тогда как слепой котенок, – говорит теперь Марина. – Мне было так страшно. Одного я не могла понять: зачем Ли понадобилось убивать президента? Ведь он не раз говорил мне, что очень уважает и любит Кеннеди». Потом она вспомнит многое, что ей казалось странным в его поведении перед покушением. «Он как будто бы специально появлялся то в одном, то в другом месте, чтобы потом кто-то мог его вспомнить, и это всплыло». Анализируя прошлое, Марина теперь говорит и о двух моментах, которые казались неубедительными в официальной версии, согласно которой Освальд все это задумал и выполнил один. В канун убийства, как ей потом припомнилось, вдруг возник какой-то человек, которому понадобилось выдавать себя за Ли Освальда, чтобы запутать потом следствие. К примеру, свидетели подтверждали, что видели Освальда, который хотел купить новую машину, пил в баре… Однажды человек из ФБР повел ее в магазин, где Ли якобы купил оружие, и кто-то даже описал Марину, сказав, что женщина, схожая с ней внешне, носила платье, подобное тому, что носят беременные. Такое платье у нее было на самом деле. Но Освальд никогда не пил и не умел водить машину. А она никогда не была в том магазине, где якобы ее видели с ним. Это были подставные люди. Ведь кому-то понадобилось, чтобы Джек Руби убрал Ли и никогда не раскрылась правда. Сейчас она думает, что Освальд был пешкой в каком-то замысле, кому-то было нужно, чтобы убили Кеннеди, и мужу поручили это. До сих пор Марина не уверена, что президент был убит именно Освальдом, это окончательно не доказано, полагает она. Не доказано, что это его выстрел был смертельным. Подтвердилось, что Ли выстрелил из окна шестого этажа дома, но нет доказательств, что из многих выстрелов именно выстрел Освальда убил президента. «Незадолго до 22 ноября, – рассказывает Марина, – Ли хотел меня отправить с детьми на родину, я тогда решила, что у него появился кто-то и что я ему мешаю. Я отказалась уехать, но теперь думаю, что он просто хотел защитить меня и детей от того, что на нас надвигалось. Теперь я думаю, что он был агентом, работал на американское государство. Может быть, разведчик, работал на ЦРУ или на другую госслужбу как шпион, но он не был одиночкой, который сам принял решение убить президента. Ему это было поручено. У меня осталось на совести, что я не сумела найти доводов в защиту Ли, а сразу все признала. Потом, когда они его убили и некому стало его защищать, мне было особенно тяжело. Он-то уже не мог себя защитить. Я очень горевала, когда он умер. Я не говорю, что он не виноват, конечно, он участвовал в сговоре, знал обо всем, но я не уверена, вылетела ли та пуля, которая убила президента, из ружья Ли. Это был сложный заговор, гениально выполненный, неужели один человек мог все это организовать? Ведь само убийство Освальда от руки Джека Руби и гибель других свидетелей были частью того же прикрытия…»
Два года истечет со дня убийства, и Марина Освальд выйдет замуж. За фермера Портера. И Марине понадобится защита мужчины, который возьмет на себя ответственность за нее и двоих ее детей…
Но и теперь ей кажется, что наступит все же день и кто-то из правительства придет к ней и скажет: «Извините». Она уверена, когда-нибудь найдут тех, кто послал Ли Освальда на убийство, потому что пока никому – ни ей, ни народу – не сказали всей правды об этом… «Не имеет значения, сколь вы богаты или бедны, – добавляет она, – две женщины чувствуют одинаковую боль, Джекки несет в сердце свою, я – свою. Я желаю ей благополучия. Когда ее дочь Каролина родила малыша, я была в восторге. Я слышала, что ребенок здоровый, и радовалась, что это так. Я хожу на могилу с прежней уверенностью, что Ли восторгался Джоном Кеннеди. Откуда, по-вашему, я тоже научилась любить его? Теперь я уже не та девочка, которая попала в чудовищную ситуацию, у меня взрослые дочери и сын. Я счастлива быть женой и матерью, мой муж заботился обо мне. Но я верю – когда-нибудь я узнаю правду, потому что прекрасная страна Америка стоит того, чтобы ей сказали правду, она достойна правды, и я тоже должна узнать правду». Что ж, не будем подвергать сомнению наивные предположения Марины, отдадим должное смелости ее сегодняшнего признания. Мысленно расставаясь с Джекки Кеннеди-Онассис, как и с вдовой убийцы ее мужа, решившейся на исповедь, я надеюсь, что, быть может, когда-нибудь и мы узнаем многое, о чем еще не пришло время говорить открыто.
Бетти
Мое знакомство с Бетти Форд началось с ее книги «Радостное пробуждение». Безоглядные мужество и откровенность бывшей хозяйки Белого дома, решившейся открыть перед всей Америкой свой страшный алконедуг, поражали, вызывая восхищение. Редакционная заметка, предваряющая книгу, вышедшую в 1988 году в «Даблдей», гласит: «Все выглядело прекрасно. Бетти Форд была замужем за мужчиной, которого любила. У них родились четверо замечательных детей. И после того как она стала первой леди Америки, все люди, друзья, окружавшие ее, хорошо узнали интеллигентную, очаровательную, полную неиссякаемой энергии Бетти. Но о чем не знал ни один человек, кроме нее самой, – это ее болезнь. Как многие миллионы американцев, Бетти Форд страдала алкоголизмом, принимала наркотики…» «Радостное пробуждение», – говорилось далее, – это глубоко личная история одной из самых знаменитых женщин нашего времени. Это трогательные мемуары, в которых автор передает свой опыт, понимание и надежду другим женщинам и мужчинам, чтобы они не отчаялись в своей жизни… Эта книга представляет собой гораздо больше, чем просто повествование одной женщины об одиссее ее одиночества, отчаяния и, наконец, счастья выздоровления, эта книга исключительна как поддержка, как путеводитель для всех семей и для каждой индивидуальности, чтобы выжить, начать новую жизнь и идти дальше».
Не скрою, факт публикации подобной истории мне показался беспрецедентным. Я знаю исповеди бывших разведчиков, печальные повести о жизни легендарных спортсменов и кинозвезд, литературные покаяния общественных деятелей и политических лидеров, но чтобы это сделала женщина столь известная, чей имидж годами складывался совершенно иным, – подобного что-то не припомню. Для советской женщины, занимающей высокий пост в обществе, это было бы исключено. Представить себе исповедь подобного рода Нины Петровны Хрущевой, или Галины Брежневой, или жены Хасбулатова абсолютно немыслимо.
С этим ощущением я входила на ранчо «Мираж» в Палм-Спрингс («Пальмовый источник»), где теперь живет Бетти Форд с мужем Джералдом Фордом, в Калифорнии. Зеленый городок в пустыне, как и Беверли-Хиллз – городок голливудских звезд, обиталище знаменитостей, – соседствует с Центром Бетти Форд, созданным ею и теперь всемирно известным как центр излечения от разрушительной болезни, которую самой ей удалось преодолеть.
По дороге в Палм-Спрингс я все пыталась вспомнить, была ли Бетти запечатлена на фотографиях, в свое время обошедших газеты мира, когда американский президент встречался с Леонидом Брежневым на Дальнем Востоке? Облик Джералда Форда сохранился в памяти по снимку, где президент стоит в белом русском полушубке нараспашку и меховой волчьей или лисьей шапке рядом с главой нашего государства.
Серо-голубой день 5 ноября непривычно жарок, сух; машина, взятая напрокат Мики, мчится по идеальной дороге; однообразие дикой красоты дюн, зеленых пальм и цитрусовых не утомляет. Вот он, благословенный край, не знающий бездорожья, где цветут лимоны, апельсины, не бывает морозов, зелень сохраняет первозданную свежесть и блеск круглый год, гранича с открыточной сентиментальностью. Наше представление о фланирующей по главной улице вечером толпе миллионеров в костюмах от Кардена и Сен-Лорана, в драгоценностях от Картье кажется немыслимо комичным. Обитатели многоликих городов и дачных мест вблизи океана порой ходят круглые сутки полуодетые. Видя мое изумление, Мики шутит: «Знаешь, здесь говорят: «Важно не кто лучше оденется, а кто лучше разденется». Люди в шортах, плавках, мини-юбках, в бикини и купальниках вылезают из автомобилей и устремляются в учреждения, магазины, на пляжи. У нашего отеля – такая же картина. Много хлопот доставляет жара. Даже сегодня, в начале ноября, 25–27° по Цельсию, жители спасаются кондиционерами и бассейнами, непременной принадлежностью каждого дома.
В офисе Джералда Форда, просто и строго обставленном, стройная насмешливая секретарша Лора, извинившись, сообщает, что Бетти будет через несколько минут, ее задержали в Центре, она просит нас подождать. Мы идем в дом по живописной дорожке, мимо апельсиновых деревьев, брызжущих зеленью кустов и газонов. Первые пояснения в доме, и сразу же к нам входит Джералд Форд.
Высокий, седой, с располагающей внешностью добряка и выправкой хорошего спортсмена, он широко улыбается и, протягивая руку, произносит несколько любезных фраз о своем пребывании на Дальнем Востоке, о русских и их гостеприимстве. «Вы ведь приехали к Бетти?» – кивает он, как бы удостоверяя общность интересов и привычек обоих супругов.
Я успеваю объяснить, что прочла книгу его жены, была поражена серьезностью всего предпринятого Бетти. Президент улыбается еще шире, он явно доволен, когда ее хвалят.
– Вы из Москвы? – уточняет он.
Я подтверждаю.
– Не хотели бы вы побывать у нас еще? – спрашиваю в свою очередь.
– Очень бы хотел! – откликается он. – Я бы показал вашу страну Бетти, ведь ваш посол тогда же пригласил нас поехать поездом в Москву, но вызывать Бетти, чтобы прокатиться семь дней в дороге… – Он расхохотался. – Это для Бетти невозможно представить!
Несколько вежливых фраз, и, поклонившись, Форд удаляется. Пока мы рассматриваем обстановку, картины, памятные дары глав других держав, ценную утварь (на видном месте закреплена гравюра на металле «100-летие Гостиного двора»), появляется Бетти Форд. Непринужденная осанка, простое, облегающее, в цветочек платье, волнистые светлые волосы, золотящиеся на солнце, и молодая, как бы прячущаяся улыбка вызывает мгновенную симпатию. С таким обликом как-то не вяжется кипучая деятельность, неиссякаемая энергия и… болезнь.
Рассаживается на угловом диване за квадратным столом в гостиной, залитой солнечным светом, но сохраняющей прохладу. Упоминаю о заготовленных вопросах. Каким временем она располагает?
– Увидим, как у нас все пойдет, я к вашим услугам, – весело заверяет Бетти. – Мне Лоретта Баррел (одна из ведущих сотрудниц «Даблдей») прислала вырезки из газет и журналов, где написано о проекте вашей книги. Как я поняла, книга о женщинах в США? Это ваша тема?
Говорю, что для меня «Американки» – первый опыт подобной работы. Прежде публиковала повести, эссе, пьесы. О советских женщинах была статья в газете, ее как раз перевела для американского сборника Мики Берди. Мики кивает и передает вместе с материалами из газет и журналов мою статью, поясняя, что после этой статьи, собственно, и родилась идея книги у издательства «Прогресс» в первоначальном, советско-американском варианте.
– Сегодня в Америке мы ощущаем особенно остро, что женщины даже через океан должны протягивать друг другу руку, – говорит Бетти, придвигаясь поближе, – у нас сейчас большой прогресс в этой области. Но мы надеемся приумножить наш опыт, поэтому я очень рада нашей беседе. Многие у нас оказались в плену страха перед тайными сторонами жизни женщин и были в какой-то мере шокированы, что я так открыто написала о моей болезни – алкоголизме. Я это сделала для того, чтобы показать людям, как сумела выздороветь. Для меня было важно вселить надежду в тех, кто найдет в себе силы осознать свою беду и обратиться за помощью, прочитав книгу. Так и оказалось на самом деле. Многие женщины приходили в наш Центр, объясняя, что, если бы не моя книга, они бы никогда не решились вслух заявить о своей проблеме. Они говорили: «Если уж жена президента не побоялась признаться, то мне тем более надо сделать это».
– Что бы вы лично хотели прочитать в книге, посвященной женщинам Америки?
– У меня самое общее представление о моих соотечественницах, – сожалеет Бетти. – А мне бы хотелось узнать побольше. Что они думают, как складываются отношения в семьях, если жена работает, в чем природа возникающих конфликтов. Как окружающие воспринимают женщину во всех ее ролях. И то, как это сегодня меняется. Меняется ли у вас все это так же, как в США? Расскажите немного.
Пытаюсь в ритме убыстряющегося хода поезда дать хоть какое-то представление о происходящем у нас. Об открывшемся неблагополучии десятков тысяч женщин на разных уровнях жизни, о внутренней раскрепощенности интеллигенции, широте духовных интересов и внешней зависимости от быта, процесса добывания продуктов питания и, как у нас шутят, «ненавязчивого» сервиса, что все это деформирует личность и природу представительниц прекрасного пола, а подчас и ломает их жизнь. Пробую раскрыть и специфику восприятия слова «равноправие». Под этим девизом многие годы использовали женщин на самых тяжелых физических работах, в ночных сменах, на железных дорогах. К примеру, движение против «оранжевых жилетов», в которых работают, укладывая асфальт на дорогах или железнодорожные шпалы, стало символом борьбы за право женщин отказаться от непосильной работы. Мое кредо – одинаковые возможности для осуществления себя. Я не за равноправие, а за полноправие женщин.
– А как вам кажется, каков предел равноправия женщины? – обрывая свой рассказ, обращаюсь к Бетти. – У нас об этом идут все более непримиримые споры.
– Женщины, безусловно, отличаются от мужчин, они другие – в этом нет вопроса, – задумчиво роняет она. – У них иные свойства души, которые так же ценны, как и у мужчин. Может быть, женщины даже более приспособлены в некоторых областях, чем мужчины, есть у них и свои особенности, талант в чем-то другом. Да, и я верю в такое равноправие, когда осознается и поощряется способность любого человека, будь то женщина или мужчина. Но у нас-то я не вижу, чтобы судили о женщине по тем же меркам. Поскольку мы разные в физическом и психологическом смысле, то, естественно, что-то женщины делают лучше, чем мужчины…
– Не «что-то», а все! – раздается за нашей спиной возглас секретарши Лоры, на минуту заглянувшей в комнату.
– У нас существует поговорка, – улыбается Бетти. – «Если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, – поручи его женщине!» Конечно, когда мы говорим о мускулах, подъеме тяжестей и других качествах, о физической нагрузке – это сфера мужчины. Каждому свое.
– Как родился Центр? И была ли книга «Радостное пробуждение» продолжением той же идеи?
– Когда я вернулась домой из больницы после двадцати восьми дней лечения в Лонг-Бич по программе борьбы с алкоголизмом и злоупотреблением наркотическими лекарствами, я вовсе не собиралась помогать другим. Я хотела продолжать нормальную, повседневную жизнь, которая до того была у меня отнята болезнью. Мы только что переехали в Калифорнию, построили этот дом, так что мне показалось: у меня достаточно забот, чтобы быть занятой и продолжать свою деятельность. Какую? Способствовать развитию искусств, помогать детям, которые лишены многих благ, и, наконец, направлять свои усилия на облегчение судьбы женщин, страдающих раковыми заболеваниями. Спустя примерно год я осознала, что ответила на колоссальное количество писем от разных людей. Всем им стало известно, что я лечилась в больнице, и теперь они, нуждаясь сами в помощи или желая помочь близким, взывали ко мне. Я почувствовала себя обязанной каким-то образом участвовать в облегчении и этой беды. Может быть, этой особенно. Я была членом совета больницы имени Эйзенхауэра в Палм-Спрингс и подумала, что мы должны организовать в этой больнице центр лечения алкоголизма. Идея не сразу встретила поддержку. Пришлось преодолеть сопротивление директоров, убедить их. У них были опасения, что пациенты, которые появятся, нарушат гармонию этих мест, будут буйными, придется запирать их, ставить решетки на окнах. А это ужасающе подействует на окружающих. Директора даже обсуждали, можно ли давать таким пациентам вилки и ножи, вот до какой степени они считали их опасными! Антиалкогольная клиника казалась им только лишним бременем. И тут мне очень помог мой сосед, господин Фаерстон, бывший посол в Бельгии, который имел большой общественный вес в округе и присоединился к нашему проекту… Минуточку… – Миссис Форд останавливается на половине фразы, чуть задыхаясь, от щек медленно отливает краска. – Не правда ли, душно в помещении? – оборачивается она и глядит на окно. – Извините. – Бетти стремительно идет к двери, когда возвращается, уже заработал кондиционер.
– Сказалось ли на вашем отношении к людям пребывание в Белом доме? Менялось ли оно? Что вы больше всего любите в женщинах и что вас не устраивает в них?
– Я восхищаюсь всегда людьми искренними, честными, которые хотели что-нибудь сделать для других. Так и в женщинах. – Бетти мгновенно оживляется, лицо молодеет. – А что не устраивает?.. – Она подыскивает слова. – Не устраивает, когда люди используют других в своих корыстных целях. И еще мне антипатичны те, кто о себе слишком высокого мнения. Я часто замечала, что людям свойственно ошибаться относительно самих себя. К примеру, не стоит обвинять кого-то в том, что он ленится или недостаточно энергичен, когда это касается общего дела. Я за это не упрекаю, но мне это не нравится.
В связи с 25-й годовщиной убийства Дж. Кеннеди вспоминаю, что случались покушения и на Джералда Форда.
– Каковы были мотивы? Испытывали ли вы после этого страх, когда президент уезжал? Как преодолевали его?
– Когда мы находились в самом Белом доме, я чувствовала себя в безопасности, так как система охраны президента там надежная. Но после первого покушения на мужа вне Белого дома я стала постоянно беспокоиться. Когда он уезжал, у меня возникал этот страх нового покушения. Я стала бояться «человека с пистолетом».
– Стреляла женщина, как я слышала?
– Да, оба раза. Первый раз это было в гостинице «Файермонт» в Калифорнии (в той самой, где в Сан-Франциско останавливались мы с Мики), покушение совершила молодая женщина Сквики Фром – одна из нашумевшей группы Чарлза Мэнсона. Вы, наверное, знаете об этом деле?
Я отчетливо помнила актрису Шарон Тейт с лицом мадонны в классической ленте «Бал вампиров», которая по ходу фильма превращается из ангельской чистоты дочери хозяина корчмы в кровопийцу-вампира, помнила я и смелого, скандально известного кинорежиссера Романа Поланского, фотографии зверского убийства актрисы, обошедшие газеты мира. На восьмом месяце беременности ее зарезали ночью на собственной вилле вместе с другими ее обитателями. Это преступление привлекло к себе широчайшее внимание общественности не только своей жестокостью, но как крупнейшее в те годы среди так называемых «безмотивных» преступлений. Явившись предметом исследования психиатров, социологов молодежных групп, специалистов в области поведения человека, оно обозначило один из пиков синдрома насилия. Мне довелось в свое время прочитать стенограмму процесса, хотелось постичь феномен насилия, найти «объяснение» сути преступления столь юных девочек и мальчиков. Все они показали суду, что девизом их было истребление чувства страха. Кумир и руководитель группы, точнее, секты Чарлз Мэнсон – человек с гипнотической волей и несомненными психическими отклонениями – учил их преодолению всех человеческих слабостей, в том числе спокойно, без колебаний уметь уничтожать себе подобных. Поразительна была для меня полная уверенность преступников в правоте избранного пути, в том, что они – носители некой высшей идеи. Девочки и мальчики не только не каялись, не сожалели о содеянном, они не пытались смягчить приговор, словно шли на крест в желании пострадать за своего вожака. Дело Мэнсона, приобретя широчайшую огласку, заставило цивилизованное общество содрогнуться, осознать опасность фанатизма, беспримерного мучительства одних людей другими во имя какой-либо навязанной или воспринятой идеи. Итог кровавой истории был тем более символичен, что к концу процесса выяснилось: акция была задумана против иных людей, среди них предполагался хозяин фирмы грамзаписи, отвергший пластинку Мэнсона. Ночные «гости», захватившие виллу, ошиблись адресом. Они истязали и издевались над людьми, абсолютно ни в чем не повинными, движимые ненавистью, они выполняли приказ, будучи загипнотизированы словами. Люди ли это? – спрашивал мир.
Я делюсь с Бетти размышлениями от процесса Мэнсона, заметив, что гипнотическая сила слова, направленного во зло, приобретает сегодня все более сокрушительную травматическую силу, воздействуя не только на психику людей, но и на весь организм человека.
И все же почему понадобилось покушаться на жизнь Форда? – домогаюсь я ответа у его жены.
– Думаю, тут дело не в личности мужа. Второй раз это было тоже здесь, в Калифорнии. Ее звали Сара Джейн Мур. Она стреляла в Джерри три недели спустя после первого покушения в гостинице «Файермонт». Этому вообще нельзя было найти объяснения. Но после второго выстрела в Джералда охрана уже начала предпринимать меры безопасности. Если ему предстояло находиться в большой толпе, то какое-то время он даже надевал пуленепробиваемое пальто. – Бетти вздыхает. – Но я обо всем этом узнавала не от него. Он всегда пытался от меня скрыть такие вещи, чтобы я не беспокоилась. Так до меня дошли сведения, что виновница второго инцидента была психически больна. Обе стрелявшие в мужа до сих пор в тюрьме. Вероятно, можно было сократить срок, но судьи отказали обеим. Сквики Фром однажды удалось бежать из тюрьмы, но ее вернули обратно. Она и во второй раз убегала. Может быть, вам это покажется странным, но, когда я узнала о ее побеге, а муж вернулся из командировки, я нашла в себе силы пошутить: «Знаешь, сегодня у меня для тебя есть хорошая и плохая новости. Плохая, что Сквики Фром убежала из тюрьмы, а хорошая, что ей понадобятся еще сутки, чтобы добраться до тебя».
– И все же я понимаю, что вам уже не раз задавали вопросы о мотивах покушения, не правда ли? Ведь жены президентов могут пристально наблюдать и анализировать случившееся. У вас, вероятно, есть своя версия. Ведь что-то «человек с пистолетом» придумывает для себя, идя на такое преступление?
– Сейчас все службы безопасности, – кивает Бетти, – согласились с тем, что покушения на президентов совершаются людьми с нарушенной психикой. Но по моему глубокому убеждению, они «атакуют» не человека, а пост, который занимает президент. Вот мое объяснение.
Бетти неспокойна, и я увожу разговор от нелегкой темы. Как она проводит свободное время, счастлива ли своей независимостью, свободой, в частности от забот Белого дома?
– Я очень семейный человек, – говорит хозяйка ранчо «Мираж», – и испытываю большую радость от успехов наших детей и внуков. Бог сделал нам подарок, одарив нас здоровыми детьми и внуками, так что мы себя считаем счастливыми. И особое удовлетворение я испытываю от работы в Центре. Я уверена, что наша страна продвинется еще дальше в просвещении людей в этой неблагополучной сфере жизни. Уже проведены глубокие исследования о генетической склонности к алкоголю в определенных семьях, и, может быть, люди займутся профилактикой, если у них эта склонность есть. Надо помочь им не опуститься на дно, чтобы семья и друзья могли вмешаться, пока не наступила духовная, физическая, эмоциональная деградация.
– Ну а в самом Центре каковы ваши обязанности, занимаетесь ли вы непосредственно больными?
– Я работаю с сотрудниками, советую им, иногда обучаю и направляю – тем самым я помогаю и их пациентам. Будучи президентом Центра и председателем наблюдательного совета, я участвую во всех сферах его деятельности самым активным образом.
– Там она и была, когда вы приехали, – раздается голос вошедшей Лоры. – Бетти счастлива своими достижениями в Центре. – Она присаживается подле нас, поглядывая в сторону двери.
Я догадываюсь, что ее послал Джералд Форд, полагая, что мы сбили весь их дневной режим.
– В моей жизни не было многих несчастий, – игнорирует Бетти намек Лоры, – мне во всем везло: с мужем, с детьми, люди уважали нашу семью. Но сколько из-за моей болезни было потерянных дней, напрасных усилий и затрат. Мне так от многого приходилось отказываться, ведь болезнь начисто выбивала меня из колеи. Сейчас я имею возможность жить полной жизнью, и мне хочется еще расширить круг моих интересов. В последнее время меня беспокоят экологические проблемы, этот слой озона и парниковый «мешок», нависший над Землей, – они грозят всем людям. Надо предпринять все возможное, чтобы наши внуки пили хорошую воду, гуляли по лесам, дышали чистым воздухом, – в этом я вижу первостепенную задачу правительства и общества сегодня.
Спрашиваю, что значит для Бетти отдыхать.
– Мой муж и я спустя сорок лет стараемся проводить время вместе, что раньше было нам недоступно. Мы плаваем, гуляем, путешествуем, интересуемся искусством. Джералд очень поддерживает меня, если я стараюсь делать что-либо, а я стараюсь поддержать его. Если он хочет смотреть спортивный матч, – смеется она, – я сижу и смотрю с ним. Это все приходит с возрастом, ему – семьдесят пять лет, мне – семьдесят, и наконец наступает момент, когда осознаешь, что это не может длиться бесконечно. Пока еще есть время, надо заниматься друг другом. Дети приезжают к нам обязательно два раза в году. Сыновья – с подружками (те, кто еще не женаты), остальные – с семьями, в общем, нас за столом собирается человек пятнадцать. На Рождество все съезжаются к нам, и мы едем в штат Колорадо. Там много снега, и мы пытаемся кататься на лыжах, даже маленькие внуки. Потом мы все собираемся летом. У младшей – единственной дочери – тоже две дочки.
– Вот вы и описали одну модель американской семьи, свою собственную, – радуюсь я подробностям, которые дарит мне Бетти.
Не желая злоупотреблять ее гостеприимством, я встаю, Бетти останавливает меня. Глаза светятся неостывшим интересом.
– Я еще не расспросила обо всем, ведь я никогда не была в России. Мне хотелось бы поехать, когда это будет уместно (значит, думаю я, ее не могло быть на фотографиях с Фордом). Было бы приятно, если бы нам удалось это с Джералдом, – улыбается она. – Недавно в Центр приезжали по обмену советские ученые, две разные группы. Я наблюдала за их методикой. Интересно. Но что меня удивило, в составе этих групп не было женщин. Ни одной.
Я киваю:
– К сожалению, пока это типично. Моим соотечественницам мало что известно об обязанностях жены президента, – рискую я задержать ее еще. – Может быть, вы что-нибудь расскажете об этом?
– Я старалась всегда быть открытой к просьбам Джералда, – кивает она понимающе. – Чтобы он мог обратиться ко мне по любому поводу. И он верил, что всегда найдет у меня поддержку, отзвук. Если он обсуждал со мной какой-либо важный вопрос, я старалась повернуть проблему многими гранями, чтобы он мог ориентироваться в возможных последствиях. Мне казалось, что я (как бы со стороны) могу представить ему более объективно волю народа, общественное мнение, чем окружавшие его люди из «внешней» администрации. Они-то связаны с ним определенными отношениями и обязательствами. Бывало, что посторонние люди более свободно обращались ко мне, чем к президенту. Очевидно, они предполагали, что смогут через меня найти путь к нему. Даже не к нему лично, а приблизиться к решению своего вопроса, обойдя сложный «протокол». И бывали случаи, когда мне приходилось быть мудрой и взвешивать – передавать ли информацию мужу, или это будет неуместно и я поставлю его в трудное положение. Кроме того, очень непроста роль хозяйки Белого дома в прямом смысле… Вы не представляете, как сложно быть ею в Белом доме! Ведь здесь во время приема возникают разговоры на международном уровне. И надо подумать, прежде чем ответить представителям других государств по тому или иному поводу. Вот вам пример. Часто возникает тот же вопрос о равноправии женщин. Я – за изменение поправки к первой статье Конституции. Это всего несколько слов, но они дискредитируют человека из-за его пола. Однако не все так думают. И это приходится учитывать. До сих пор еще не принято изменение.
– А внешний вид женщины? Когда к вам приходят с просьбой, судите ли вы о посетительнице «по одежке»?
– Думаю, что выглядеть нужно приемлемо, это важно для всех. Но о человеке не стоит судить по платью. Я стараюсь выглядеть как можно лучше, но я не думаю, что меня будут вспоминать только из-за этого. Хотелось, чтобы у людей в связи со мной были другие, более глубокие ассоциации, а не те, появилась ли я в черном костюме или красном.
Теперь Бетти поднимается.
– Мы окружены вещами, которые принадлежали нам в Белом доме, и теми, что приобрели здесь, – показывает она на разные предметы обстановки. – А больше всего времени мы проводим на площадке для гольфа. Это весьма типично для жителей Палм-Спрингс. – Она смеется, затем ведет нас по дорожкам вокруг дома.
Абстрактная скульптура во дворе, цитрусовые вдоль газонов, бассейн, в который можно прыгать прямо из столовой. Со двора видна комната, где естественный свет создает причудливую перекличку в зеркалах, словно удваивающих, утраивающих лампу, стол, ковры на стене. Нежно, как цикады, журчит поступающая в бассейн вода, голубая, свежайшая.
– Я еще не посадила огород, – делает Бетти жест в сторону газона, – слишком жаркое лето, надо ждать осени. (Это когда же осень?) Взгляните на это дерево у террасы.
– Да, я впервые вижу такое количество лимонов на ветвях.
– Снимите несколько. Бывает до ста двадцати лимонов на одном дереве. А вон те розы цветут круглый год…
Мы снова входим в дом.
– Это комната для внуков, – показывает Бетти. – У них здесь все свое: спортивные принадлежности, телевизор, холодильник. Чтобы они могли сами хозяйничать, а мы им не мешали.
Лишний раз убеждаюсь, что принцип самостоятельности и умение пользоваться современной техникой внедряется в сознание американских детей с самого раннего возраста.
Затем Бетти подводит нас к стеллажам. Заставленные книгами, фигурками из бронзы, из старинного чугунного литья, они наполовину заполнены альбомами с фотографиями. Мы рассматриваем их.
На корешках – нумерация, даты съемок: фототеке здесь уделяется серьезное внимание. Передо мной проходят политические деятели, острые моменты переговоров, семейные группы, словно запечатленные скрытой камерой. Задерживаюсь на нескольких фотографиях Жаклин Кеннеди с детьми.
– Не каждая женщина способна была бы перенести все, что досталось ей, не правда ли? – поднимает голову Бетти. Потом добавляет несколько теплых слов по адресу Жаклин Кеннеди.
– Кто, по-вашему, победит на выборах? – задаю вопрос, когда мы заканчиваем листать альбом. – Интересно, сбудется ли ваш прогноз?
– Уверена, что будет избран Буш, – без заминки реагирует Бетти, уводя нас в сад. – Люди сомневаются, есть ли достаточный опыт у Дукакиса для такого поста по сравнению с Бушем. Возможно, разница при голосовании будет небольшая. Но победит Буш. Кстати, очень неприятная предвыборная кампания, – добавляет вдруг она. – Чересчур много произнесено мелкого, нелестного друг о друге. И как мало обсуждали проблемы страны по существу…
Бетти оборачивается на шаги. Появляется Форд. Он шутит на наш счет, снова приглашая в дом. Но я отказываюсь.
– Вам было интересно? – спрашивает он улыбаясь. – Может быть, вы с Бетти снова увидитесь, когда мы соберемся поехать в Россию.
Обнимаемся, потом еще долго машем издали рукой. Лора провожает нас к машине, и вот уже уплывает вдаль ранчо «Мираж» – островок среди дюн и пальм, словно не связанный с огромным муравейником современного Лос-Анджелеса, насыщенного благами и трагедиями цивилизации, куда нам сейчас предстоит вернуться.
По дороге в многоголосии впечатлений возникает стойкое ощущение подлинности четы Форд, самоценности личности обоих. И мне вдруг вспоминается прочитанный в одном из тонких журналов отрывок из мемуаров охранника президентов Марти Беннера, десять лет прослужившего в Белом доме. За свою многолетнюю «вахту», наблюдая четырех президентов, он выделил и высоко поставил человеческие свойства Джералда Форда. «Он всегда вел себя с нами как равный, – приблизительно так высказался Беннер. – Помню, как-то пришлось нам охранять его в дикий мороз, мы дрожали от холода, не смея уйти со своих постов. Вдруг появился президент, в руках его был поднос с кусками мяса, хлеба и бутылкой вина. Он сказал: «Ребята, вы, наверное, продрогли, подкрепитесь» – и протянул нам поднос. Такое не забывается».
Мне хотелось бы поблагодарить Бетти и Джералда Форд за неформально радушную встречу.
Такое не забывается.
Нэнси
Впоследствии она скажет, что дни пребывания в Москве и особенно в Переделкине были счастливыми днями ее жизни. Для Нэнси Рейган, сопровождавшей президента США в его единственной (к тому времени) поездке в нашу страну в 1988 году (завершившейся столь успешно), многие представления, созданные стереотипами прежнего восприятия нашей страны, были опрокинуты. Привыкшие к кинохронике американцев (как бы в противовес оптимизму картин, создаваемых советскими коллегами), вырывавших из повседневной жизни России хмурые лица вождей во время военных парадов, унифицированно-серую одежду чиновников на официальных встречах, их безучастное «единомыслие» при голосовании, окаменелость женщин в длинных очередях перед открытием магазинов, а потом ожесточенные споры с раздраженно-остервенелыми лицами, когда товары кончаются, и, уж конечно, – бесконечные свалки мусора, – после всего этого Рейганы были ошеломлены бьющей через край активностью людей на московских улицах и площадях, редким дружелюбием по отношению к ним лично. Они подпали под то необъяснимое обаяние атмосферы нашей жизни и общения при встречах, которое испытали на себе почти все побывавшие в Союзе американцы уже в шестидесятых-семидесятых годах, в том числе и корреспонденты, написавшие об этом отрезке времени книги.
Несмотря на краткость визита президентской четы, рассчитанную по минутам программу деловых встреч и мест обзора в Москве и Ленинграде, им удалось «войти в контакт» с людьми, не предусмотренными регламентом, как это было на Красной площади, Старом Арбате и на улицах городка писателей в Переделкине.
Фотографии, присланные Нэнси, запечатлели переделкинских жителей, стоявших по бокам улицы Тренева, растроганных, аплодирующих, с охапками полевых цветов. Впоследствии Нэнси вспомнит момент, запечатленный на снимке, где прорвавшаяся сквозь охрану молодая женщина что-то горячо говорит Нэнси, протягивая к ней полные обнаженные руки.
В то утро, 30 мая 1988 года, в Переделкине наступило лето. Пахло молодой сосной, небо, с рассвета едва проглядывавшее из-за облаков, к десяти стало синим, прозрачным. До прихода к нам гости побывали в больнице, в древней переделкинской церкви Преображения в Лучине, где служба не прекращалась многие годы и рядом с которой находится резиденция бывшего патриарха Алексия. Посетили они и могилу Бориса Пастернака, потом с его сыном Евгением Борисовичем прошли на дачу, где предполагалось к 100-летию со дня рождения поэта открыть музей. Спутниками Нэнси были жена посла США в России Ребекка Мэтлок, известная своими фотопортретами, и профессор Дж. Биллингтон, один из известнейших американских славистов, директор Библиотеки Конгресса. Встретив гостей у ворот, мы с мужем, поэтом А. Вознесенским, увидели, как сомкнулась толпа за вошедшей Нэнси, а она все оборачивалась, пытаясь кому-то ответить.
Пока хозяин показывает гостям арендуемые нами нижние комнаты дачи, перенасыщенные книгами, живописью и просто лишними предметами, я завершаю приготовления к завтраку.
Нэнси – легкая гостья. Она ни от чего не отказывается за столом, когда утомлена, не скрывает этого, переспрашивает, если чего-то не знает.
Ее пребывание оставит запах духов, сходных с запахом подаренного ею букета из фиолетовых гелиотропов и хвойных веток, ощущение цепкости ее взгляда, словно вбирающего в себя картины, стихографику, корешки книг американских поэтов и прозаиков. Но главное – после нее останется ощущение естественности, «нормальности» ее реакции на происходящее, что вовсе не совпадало с представлениями, сложившимися о ней по многим публикациям и рассказам.
В прошлом киноактриса (как и сам Рейган), первая леди сохранила безукоризненную форму, изящество, приобретя с возрастом вдумчивую заинтересованную манеру слушать. Нэнси внимательна к любому, кто обращался к ней на улице или в офисе, – качество, которым она покорила многих моих соотечественников. В ее манере ходить, сидеть на стуле, как балерина «держа спину», легко носить костюмы и платья разного цвета, покроя, длины не ощущается заданности, «сделанности». Впрочем, умение в любых обстоятельствах вести себя естественно редко бывает приобретенным, это особый дар природы. Одним словом, москвичи заключили, что миссис Рейган обладает не только наблюдательностью, но и талантом привлечь к себе симпатии людей. Таковы были и мои первые впечатления после встречи в Переделкине и той второй, что состоялась 31 мая.
Тогдашний прием, устроенный президентской четой в резиденции американского посла в Москве господина Джека Мэтлока и его супруги Ребекки в честь М. С. Горбачева и Р. М. Горбачевой, в известном смысле был примечателен для нового времени, когда вчерашние диссиденты и опальные художники, получившие широкое признание на Западе, сидели рядом с властью. За одними столами с руководителями наших стран можно было увидеть, к примеру, Андрея Дмитриевича Сахарова, Е. К. Лигачева, Беллу Ахмадулину, Татьяну Толстую, Д. Т. Язова, Н. И. Рыжкова, Юрия Афанасьева, Владислава Третьяка, Роя Медведева, А. Н. Яковлева, Татьяну Заславскую и др. Члены партийной верхушки первых лет перестройки смешались со многими выдающимися представителями отечественной интеллигенции, иные из которых еще вчера не могли быть упомянуты даже в разговоре. В определенном смысле это не имевшее прецедентов в нашем отечестве парадоксальное сочетание на празднестве американо-советского рукопожатия как бы символизировало время гласности, ломки старых устоев в его переходной стадии.
Резиденция посла, разместившаяся в особняке 1914 года, получила название от небольшой церковки (1711 года) с чудесным двориком, что поодаль. Дворик очаровал в свое время художника В. Д. Поленова, запечатлевшего его в дымчато-лирической миниатюре «Московский дворик», которую можно увидеть в Третьяковке. Приглашенные на прием, пройдя громадный вестибюль, увенчанный высоким куполом, попадали в главный зал с роскошной люстрой работы серебряных дел мастера Мишакова, придающей залу величие и благородство.
Ритуал неподвластен бурным переменам века. Новоприбывшие поочередно приближаются к чете Рейган – хозяев и чете Горбачевых – главных гостей, чтобы поздороваться. Хозяева приема стараются обменяться с подошедшими несколькими фразами, дольше задерживаются со знакомыми.
Затем гости группируются «по интересам». Вдоль стены, демонстрируя скромность, демократизм и лояльность к каждому вошедшему, расположилась партийная верхушка и правительство.
Распределение гостей на 10–12 человек за столом как бы не предполагает привычную табель о рангах, все умело перемешано. За каждым сидит свой «генерал» и обязательно кто-то из молодых, часто только что взошедшая звезда. Мои соседи по столу – Булат Окуджава, Гарри Каспаров, Эдуард Шеварднадзе, жена госсекретаря Шульца, президент Академии наук Г. И. Марчук, маршал Ахромеев, председатель горисполкома Москвы Зайков и кто-то еще. Нэнси Рейган сидит рядом, за «главным» столом с М. С. Горбачевым, где я вижу Т. И. Заславскую, Дж. Биллингтона, А. Вознесенского, Т. Толстую, балерину Н. Ананиашвили, академика Е. П. Велихова и др. Идет обмен репликами, звучит смех, в какой-то момент слышу громкий голос Татьяны Толстой за соседним столом: «А почему бы вам, Михаил Сергеевич, не дать мне автограф?» Горбачев, чуть помедлив, улыбаясь ставит свою подпись на обороте ее пригласительного билета. Он демократичен, дружелюбен, настроение его радостно-приподнятое – он не ведает еще, через какие «тернии» ему предстоит пройти в ближайшие годы. За нашим столом говорят о шахматах, о бардах, делах академических, два военачальника, рассуждая о сокращении ракет, как картошку в фильме «Чапаев», передвигают на столе рюмки – для наглядности. Острый, проницательный взгляд Э. Шеварднадзе останавливается на каждом из нас, пока он слушает рассказ Г. Каспарова о предстоящем чемпионате, затем обменивается репликами с миссис Шульц. Ужин подходит к концу, звучат первые такты популярной американской мелодии. Звезда джаза темнокожий Дэйв Брубек, приглашенный президентом США специально по этому случаю, своим исполнением мгновенно нарушает торжественность обстановки. Гости расслабляются, ток оживления, столь необычного на официальных приемах, проходит по залу. Но вот все замолкают. Рейган идет к микрофону. Небольшая приветственная речь о важности достигнутого взаимопонимания, где умелым сочинителем вкраплены пословицы, даже цитата из Б. Пастернака. Затем президент представляет музыкантов, снова бравурно звучит джаз, и тут я перехватываю взгляд Рональда, брошенный на Нэнси. Словно отбросившая всех присутствующих, музыка, как пароль в молодость, как сигнал чего-то, только им одним хорошо известного и важного, оставляет их наедине друг с другом в этом зале. Чуть начинают подрагивать плечи и голова сидящей за соседним от меня столом Нэнси, и едва заметно в такт ей вторит Рональд Рейган. «Вот оно, их кровное, родное, то, что действительно оба они любят, что всегда напоминает им артистическую молодость!» – осознаю я, и этот заключительный прием в резиденции посла США, завершающий визит президента США в Москву, для четы Рейган не просто расставание с великой страной, благосклонной к ним и чужеродной, приезд в которую превзошел все их ожидания, – он последний мазок в многоцветной картине удивительно счастливой политической карьеры 45-го президента и его жены, завершающий их пребывание в Белом доме через четыре месяца.
В конце года, прилетев в Америку в связи с работой над книгой «Американки», уже в Далласе, штат Техас, я из телефонного звонка редактора издательства «Даблдей» Хейварда Айшема узнала, что приглашена к Нэнси Рейган, в ее резиденцию в Белом доме. Еще предстояли встречи в Бостоне и затем перелет в столицу.
Неделю спустя, 14 ноября, к пяти часам вместе с Мики я направляюсь на свидание с Нэнси Рейган. Холодно, накануне прошел дождь, идти неуютно, но я не замечаю слякоти.
Сколько бы вы ни повторяли себе, подходя к Белому дому, что равнодушны к властям предержащим, не ощущаете священного благоговения перед высоким постом и что вообще облик сегодняшнего главы цивилизованного государства, как и его супруги, во многом создается средствами массовой информации, – все равно, как только вы ступите на дорожку небольшого сквера перед ампирным зданием, много раз виденным по телевизору и на страницах журналов, и вам предложат сфотографироваться на фоне статуи Джефферсона, вы испытаете нечто вроде трепета. Слишком многое ассоциируется у людей с этим местом, к тому же для русских противостояния или сближения с Белым домом, подобно приливам и отливам в океане, всегда что-то привносили с собой или отнимали. Не упустила случая сделать свои фотографии и Мики, сохранив для меня этот момент моего присутствия у подножия прославленной статуи.
Оранжевая дорожка газона словно подгоняла, ведя за ограду Белого дома, казалось, бордюры темнеющей зелени строго выпрямляют пейзаж, а зелено-красный отлив полуоголенных ветвей лишь оттеняет здание, красоту колонн и пилястров.
Нелишне будет напомнить, что к концу правления чета Рейган, как известно, достигла в США беспрецедентной популярности, что опросы общественного мнения подтверждали: подобной популярности мало кто достигал у народа из прежних президентов. Здесь не место говорить о причинах, о типе этой популярности. Для меня важнее был сам феномен случившегося. Два средних актера, вышедшие из Голливуда, поднялись по лестнице политической карьеры до ее вершины – не повод ли это при случае задуматься над тем, какие человеческие качества требуются руководителю, ценимому народом, и из каких кубиков складывается репутация подобного рода лидера? И пусть вы знаете, что вклад умелых режиссеров облика и поведения Рональда Рейгана велик и во многом благодаря их усилиям публика воспринимала президента и его супругу именно в том, а не в ином ракурсе, это уже детали, которые важны профессионалам. Мне же не захотелось до конца согласиться с моим другом, известным американским журналистом, автором книги «Русские» Хедриком Смитом в том, что «лепщики» образа президента во главе с Бобом Холдеманом полагали: в «век телевидения визуальное впечатление сильнее, чем акустическое» («глаз берет верх над ухом»): «Чему вы хотите верить – фактам или своим глазам?» Пусть в этом значительная доля правды, но все равно я убеждена, что без редких личных качеств, которыми обладала президентская пара, подобный результат был бы невозможен. Просто то были иные качества, чем те, которыми некоторые из нас привыкли мерить ценность личности.
Входя в апартаменты Нэнси Рейган на втором этаже, вижу ее, улыбающуюся, на пороге с дружелюбно протянутой рукой, и мне кажется, что ее приглашение посетить Белый дом не было простой данью вежливости, что она действительно рада вспомнить со мной Москву.
Пока мы рассаживаемся под большой люстрой в Вермельской гостиной, прозванной «золотой», с бежево-золотистой мягкой мебелью, где на стеклянных полках выставлены предметы утвари, сделанные местными мастерами из позолоченного серебра, многие из которых подаются на парадных завтраках и обедах, я мысленно воспроизвожу то немногое, что мне удалось узнать из официальной биографии первой леди.
Мать Нэнси Дэвис, актриса из Нью-Йорка, и тот, кого она считала истинным отцом, – профессор Нортвестернского университета доктор Ройаль Дэвис, ее отчим, – с пониманием отнеслись к успехам дочери в драматическом искусстве. Начав карьеру с кино и телефильмов на Бродвее, Нэнси успела сняться в одиннадцати лентах. Из них в трех – уже будучи женой Рональда Рейгана (обвенчались они 4 марта 1952 года), и в последнем своем фильме «Дьявольские кошки на флоте» Нэнси появляется на экране вместе с мужем вскоре после того, как становится госпожой губернаторшей (1967). Однако во время войны карьера актрисы прерывается. Нэнси ведет колонку хроникера, уделяя много внимания событиям во Вьетнаме. Все заработанное в эти годы она отдает женам заключенных, и с тех пор на многих, кто нуждался в этом, обращено ее сострадание. Нэнси посещает госпитали, помогает раненым, принимает участие в судьбе обездоленных детей. Вскоре она выпускает книгу «Полюби ребенка» в соавторстве с Джейн Уилки, а впоследствии появится песня под этим же названием, которую запишет на пластинку Фрэнк Синатра. Доход от книги и пластинки Нэнси пожертвует в фонд программы для престарелых. Минет десять лет, и многие из этих благотворительных программ поднимутся на общенациональный уровень, но главная забота миссис Рейган и дело ее жизни будет впереди, когда при ее помощи возникнет программа борьбы с наркоманией. С идеей ее осуществления – преимущественно в среде молодежи – она не раз выступит на телевидении, объединит множество стран и городов, привлекая внимание к этому злу и собирая пожертвования. С апреля 1985 года программа борьбы против наркотиков выходит на международный уровень, Нэнси выступает на брифингах в Вашингтоне, становится первой из жен президентов, которая удостаивается доклада в ООН – о проблемах наркомании. В общественном сознании за Нэнси долгое время сохраняется роль лидера в борьбе с разрушительной болезнью. В 1987 году она удостаивается звания доктора гуманитарных наук, «гонорис кауза» Джорджтаунского университета. По опросам Института общественного мнения Гэллапа миссис Нэнси Рейган много раз называлась среди самых популярных женщин мира.
Зная все это о хозяйке Белого дома, я осознаю, как непросто будет найти свежие ракурсы для предстоящего разговора. Пусть я предупреждена, что встреча носит частный характер и не подразумевает официального интервью, все же я получаю право передать содержание беседы читателям книги.
– Пожалуйста, можете обо всем писать, – охотно откликается Нэнси на мой вопрос. – Исключая, может быть, очень личные моменты. Не правда ли?
Когда встреча была уже позади, я не нашла в разговоре особо «личных» моментов, поэтому воспроизвожу ответы Нэнси почти полностью.
– Как я довольна, что могу вспомнить мою поездку в Москву и Переделкино, – говорит миссис Рейган, когда мы садимся. – Она прошла так успешно. Только что нам сообщили, что освобождена из заключения еще одна пара, мы за них просили в Москве. Как же их фамилия? Никак не вспомню. Вдруг забыла их имена… Садитесь, пожалуйста, сейчас принесут чай.
О ком идет речь, к сожалению, не знаю, поэтому просто благодарю Нэнси за присланные мне в Москву фотографии, возможность здесь встретиться с нею. Потом перехожу к главному в деятельности миссис Рейган.
– Совсем недавно вы говорили о борьбе с наркоманией с высокой трибуны ООН. Доклад ваш был столь непривычен в устах женщины. Поддержали ли вас жены других глав правительств?
– О… это хороший вопрос, – улыбается Нэнси. – Сначала – нет. Теперь стало чуть-чуть легче. Понимаете, в чем оказалась сложность? Никто вообще не хотел признаваться, что у них существует эта проблема.
– Но почему?
– Знаете, как это бывает в семье. Никто не хочет, чтобы знали – именно у них поселился этот порок. В мире бизнеса такого рода признание имеет и другую сторону. Если торговля наркотиками выплывает на международную арену, страна сталкивается с политическими и торговыми осложнениями, а это влияет на международный климат вокруг нее. Я хорошо изучила эти вопросы, когда выступала на сорок третьей сессии. – Нэнси оборачивается, кивает вошедшей женщине с фотоаппаратом, под вспышкой шапка ее вьющихся светлых волос отливает рыжиной. – Уверена, что не следует бояться открытого разговора о наркомании, скрывать такие вещи. От этой глобальной проблемы нам все равно не уйти.
– Как и от СПИДа?
– Конечно. Ведь эти проблемы тесно связаны – наркомания и СПИД. Вот когда мы были в Москве, меня уверяли, что известен только один случай СПИДа в России. А как может быть один случай, ведь больного кто-то заразил? – Она усмехается. – К этому человеку ведь от кого-то перешла болезнь? То же самое с наркоманией.
– У нас только начинают громко говорить о таких вещах, как наркомания, СПИД или однополая любовь. Для нас это так непривычно («неприлично»), что возникает лавина протестов, когда подобные темы поднимает телевидение, – поясняю я. – Вот перед самым отъездом я видела передачу, и на экране возник портрет двадцатидевятилетней проститутки из Санкт-Петербурга, умершей от СПИДа. Врачи пытались с помощью телевидения установить партнеров этой женщины. После этого авторов передачи атаковали ханжи. Но видите, сдвиг у нас все же произошел…
– Безусловно. Сейчас у вас происходят очень серьезные процессы. Даже то, как нас встречали. Мы же не знали, как нас будут встречать. Может быть, враждебно? Но выражение симпатии было так искренне, мы были прямо поражены теплотой советских людей. – Нэнси словно заново переживает прежнее состояние. – Как-то мы вышли на Арбат, все бросились к нам, узнавая, пожимали нам руки, желали успешного завершения всех начинаний. Все это не могло быть запланировано. Это было для нас так поразительно!
Я киваю:
– Когда пронесся слух, что вы приедете в Переделкино, знакомая повариха, жительница городка, меня спросила: «Правда ли, все говорят, что к вам приедут Рейганы?» Я засмеялась: «Первый раз слышу!» И это было правдой. Вы удивитесь, но нам действительно ничего не было известно. Мы узнали о вашем посещении только накануне вечером. Пришли американцы, среди них советник по прессе в посольстве Сьюзен Робинсон, и после нескольких фраз вдруг спрашивают полушутя: «Чем вы будете угощать жену президента и двух других гостей?» Я немного даже возмутилась: «Каких гостей? Откуда вы взяли это?» Американцы были поражены, но нам и правда никто ничего не сказал. Когда я поняла, что вопрос о визите не розыгрыш и гости придут на утренний завтрак, у меня действительно возникли немалые проблемы. Как мне быть? Что ест на завтрак первая леди? И сможем ли мы за ночь, да еще в дачных условиях, приготовить такой завтрак?
– Еда была такая вкусная, ваш дом удивительно милый, – оживленно отзывается Нэнси. – Меня торопили, а мне было так хорошо, и я все хотела как-то задержаться. Я подглядела, там у вас на подоконнике стоял свежеиспеченный сладкий пирог, от него очень вкусно пахло, и мне ужасно хотелось его попробовать… – Она смеется. – И потом, когда я от вас уходила, уже на улице… Эти три женщины, я не могу их забыть. Они бросились ко мне, я не удержалась, пошла им навстречу, они обняли меня, на глазах у них были слезы. Одна – та, что на снимке, – повторяла: «Сделайте так, чтобы не было войны для наших детей». У вас тоже есть этот снимок? Среди тех, что мы послали? У меня их много. Как в замедленной съемке, женщины ближе, еще ближе, еще… Представляете, как это было? Наши агенты безопасности чуть с ума не сошли! Они увидели чужих и боялись, что со мной что-то случится, но когда я села в машину, то заметила, что у них самих влажные глаза. – Нэнси превозмогает волнение. – У меня, знаете, почему-то было такое чувство, что я бросила этих женщин. Я так благодарна была за этот импровизированный ланч в вашем доме, передайте и вашему мужу Андрею Вознесенскому мою признательность, что состоялся этот визит. Где он сейчас?
Рассказываю о необычном фестивале в Гренобле во Франции, где впервые под одной крышей объединились для чтения стихов поэты из нашей страны и эмигранты. Это будет сложная дискуссия, ведь у нас еще такая разноголосица мнений вокруг неделимости русской культуры. Уверена, что близится день, когда не только будут сняты все ограничения на выезд из страны, но и на въезд. И тем, кто уехал не по своей воле, вернут гражданство независимо от их постоянного местопребывания. Смотрю на вежливо-сочувственное лицо Нэнси и останавливаю себя. К чему объяснять необъяснимое. Чтобы хоть что-то понять в нашем времени, надо самому прикоснуться к нему. Открывая скрытые страницы, похищенные десятилетия, летопись двадцатых-семидесятых все равно остается наполовину зашифрованной. Что значат для «непосвященных» эти разрывы и разлуки, когда даже проводы (казалось, «навсегда») были сопряжены с политическими обвинениями – и это уже в послехрущевские годы?
Мы с Андреем ходили на проводы каждого из близких, к друзьям и родным (многие из которых стали американцами), видели столь разные расставания и отъезды, среди них: Виктор Некрасов, Василий Аксенов, Юрий Любимов, Анатолий Гладилин, Георгий Владимов, Эрнст Неизвестный, Александр Галич, Владимир Войнович, Лев Копелев и Раиса Орлова, Наум Коржавин, Юз Алешковский, Владимир Максимов, Геннадий Шмаков, Людмила Штерн и многие другие, – так по-разному уходившие на «другие берега», но отъезд каждого из них оставлял зияющие провалы в отечественной культуре. Некоторые, кто уезжал в семидесятые годы, уже никогда не вернутся… Нет на свете В. Некрасова, А. Галича, А. Белинкова, а теперь вот, когда я заканчиваю эту книгу, и Р. Орловой, женщины редких человеческих качеств и познаний. С ними страна не успела проститься. Слыша голос Нэнси, обрываю поток мыслей.
– Да, все это удивительно, что у вас происходит, – задумчиво произносит она. – Посмотрим, как пойдет дальше. У нас ведь тоже по-разному к этому относятся.
– А вот лично вы, когда находитесь с президентом в окружении официальных людей, выскажете ли вы свое мнение, если оно расходится с его мнением? – по странной ассоциации спрашиваю Нэнси.
– Если я не согласна с президентом, я скажу ему об этом.
– В присутствии других?
– Нет, когда мы останемся одни. Тогда я скажу все, что думаю. – Она доверительно наклоняется ко мне. – Но представьте, хотя мы останемся с ним одни, непременно все, что я скажу ему, потом становится каким-то образом известно. Вот это мое несогласие. Как такое получается, не знаю, но всегда находится человек, который каким-то образом узнает об этом и расскажет другим. Меня всегда за это критикуют.
– Кто критикует?
– В прессе. За то, что я высказываю свое мнение. Я же не глупая, почему я не могу иметь своего мнения?
– А случается ли, что люди хотели бы обратиться к президенту, но не могут к нему достучаться и обращаются за помощью к вам? – вспоминаю я рассказ о подобной ситуации с Бетти Форд.
– Очень часто. Сейчас Ронни пишет книгу о своем президентстве, и я тоже пишу свою. Когда моя книга выйдет, подобные вопросы сами собой отпадут. Многое будет гораздо яснее.
– Значит, и ваша книга поведает нам о восьми годах в Белом доме? И о поездке в Россию?
– О! Я расскажу обо всем.
– Ну вот, скоро вы покинете Белый дом. Чем вы предполагаете заниматься, как используете свободное время?
– Нет-нет, – машет рукой Нэнси, – у меня никогда не хватало времени на все, я даже не могу вспомнить или придумать сейчас, что же я сделаю в свободное время. Я вечно занята. Сегодня, когда вы пришли, я проводила очередное совещание сотрудников Белого дома, работающих со мной.
– А в отпуске или на отдыхе?
– И там я не могу себя представить неработающей. Много времени отнимает будущая книга, каждый день много дел по программе борьбы с наркоманией, а теперь вот еще хлопоты по подготовке к Рождеству. Ведь я должна подумать обо всем, чтобы были и хорошие празднества, и подарки. – Лицо Нэнси становится озабоченным, она вздыхает. – И то, что мы уезжаем отсюда… Надо восстановить и привести в порядок наш будущий дом, оборудовать офис президенту… И потом, наши служащие здесь – это меня ужасно беспокоит, о каждом из них тоже надо подумать. В общем, все это требует много времени. – Тон ее меняется. – Это не как у вас, сообщили, что руководитель уехал отдыхать, и никто не видит его, никому не известно, где он, чем занят. У нас не скроешься, тебя найдут всюду. Нет-нет, я никогда не отдыхаю!
При этих словах словно застучал маятник – Нэнси замолкает, оглядывается. Я встаю. Еще несколько фраз, минута около двери на фоне странной картины, запечатлевшей кусок дикой пустыни, мои пожелания успеха во всем, что они с мужем намерены осуществить уже после отъезда из Белого дома, и мы спускаемся вниз.
– Спасибо за пожелания, – чуть склоняет голову Нэнси. – Несколько снимков?
Та же женщина, что была в Переделкине и неслышно появлялась за чаем, делает несколько кадров в нижнем вестибюле.
Эти фотографии, также присланные в Москву, напоминают о различных моментах встречи в Белом доме.
Над нашими головами горит трехсвечовый светильник, роняя лучи на пейзаж, привлекший мое внимание: редкий кустарник прорезает желтизну песка, контрастируя с ярко-синим небом и мелкими, как островки снега, облаками. Мы протягиваем руки, стоим обнявшись в ее апартаментах… Затем – за столом, уставленным чашками с чаем, с корзиной роз цвета спелой брусники, на золотистый диван, стоящий углом, брошены красные и белые подушки. В кадр попал инкрустированный Буль с чучелом птицы и горшком белоснежных лилий. Еще один момент – мы смотрим в объектив. Нэнси в фиолетовом с разводами платье из плотной ткани, с крупной золотой цепочкой, такими же браслетом и пояском; темный костюм Мики, мой – зеленый, а позади нас всех – громадный куст папоротника. В нижнем вестибюле – момент прощания. Полукружия черных дверей, в легком поклоне с полуулыбкой мы с Нэнси пожимаем друг другу руки, веселый прищур глаз Мики у нас за спиной. Кажется, все это подсмотрено скрытой камерой, так естественны люди на этих фотографиях. Несомненно, искусство «официального фотографа Белого дома», как помечено на фотографиях, оказалось на высоте.
До свидания, Нэнси Рейган. «До свидания ли?» – думаю я, покидая Белый дом – резиденцию президентов США, уже наполненную предощущением новых хозяев, нового поворота американской истории.
Барышников и Лайза. Миннелли и Миша
Прыжок через океан оказался несмертельным. Фантастический талант, с такой легкостью выброшенный с нашего берега, восторженно был принят на другом; не пройдет и года, как Барышникова в Канаде и Штатах будут называть «русским чудом», «танцующим принцем», и он станет одним из самых высокооплачиваемых артистов мира.
В обжитом номере он хозяйничает, угощает. Через несколько часов в «Кеннеди-центре» увижу «Щелкунчика», «Шопениану», «Петрушку» с его участием. Билеты распроданы на много месяцев вперед.
Мы разговариваем об исходе из нашей страны великих талантов – о Наталье Макаровой (ставшей в Штатах ненадолго его партнершей), Рудольфе Нурееве (и его воздействии на балетную ситуацию на Западе), непривычной системе подготовки западных танцовщиков, высланном Иосифе Бродском и, конечно, о друзьях: Г. Шмакове, М. Слуцком, Лене Чернышовой (все – бывшие ленинградцы, балетные союзники). Спрашиваю и о нынешних партнершах Михаила, среди которых трагически соотнесенная с ним Гелей Кэрленд. («Увидите ее в «Шопениане».) Разговор течет плавно: ни раздражения, ни боли в его тоне, скорее пружинистая собранность, предощущение новизны. Что ж, жизнь в «предлагаемых обстоятельствах» диктует свои правила, и он стремится овладеть ими.
Конец ознакомительного фрагмента.