Предпоследний круг ада. Часть первая (О. А. Володарская, 2018)

Ранее…

Глава 1

Женя шел по аллее городского парка и улыбался. Он обожал золотую осень, а в этот октябрьский день стояла такая дивная погода, что листья казались вырезанными из золотой фольги. Многие уже опали, и Женя наклонился, чтобы собрать букет.

«Унылая пора, очей очарованье, – декламировал он про себя, – приятна мне твоя прощальная краса…»

Женя обожал Пушкина. Считал его величайшим поэтом всех времен и народов. На второе место ставил Уильяма Блейка. На третье – себя.

Увы, Евгений Бородин родился не в то время. Опоздал, как минимум, на пятьдесят лет. Появись он на свет хотя бы в сороковые-шестидесятые годы двадцатого века, у него был бы шанс прославиться, как у Евтушенко или Рождественского. Но он дитя перестройки, и в то время, когда Бородин пытался пробиться со своими стихами на книжный рынок, тот был заполнен детективами, боевиками и пошлейшими любовными романами. Юный поэт надеялся на то, что читатель этим фастфудом обожрется (лучшего слова не подберешь) и его потянет к изысканным яствам. Но Женя ошибся, пусть и не во всем. Наевшись «гамбургеров», читатель переключился на «суши» и прочую экзотику: Мураками, Кастанеда… Поэзией интересовались все меньше. Сборники стихов если и печатались, то за счет авторов. И, естественно, выходили малыми тиражами. Евгений Бородин умудрился наскрести денег на двести экземпляров брошюры, но продать смог только треть, в основном родственникам, соседям и знакомым, что-то раздал «нужным» людям, остальное оставил до лучших времен…

Которые все не наступали.

Жене уже перевалило за тридцать. Он жил с мамой и дедом. Работал осветителем на киностудии. Туда его устроил дядька. Временно. Но, как говорится, нет ничего более постоянного, чем временное. Поэтому Женя уже восемь лет трудился на одном и том же месте. Но стихи продолжал писать. Без этого он не мог. Свои произведения выкладывал на различных спецсайтах, их было довольно много. Каждый, кто публиковался там, надеялся на то, что его заметят издатели и предложат контракт. Женя не был исключением. Но годы шли, а ничего не менялось. Да, его читали, по большей части хвалили, и он мог похвастаться тем, что имеет фанатов своего творчества в разных уголках мира (в Израиле и Америке поклонники были точно), но Евгению было мало этого. Он понимал, что времена, когда поэты были кумирами, прошли, и ему не светит не только слава Пушкина и Блейка, но и Блока-Есенина, даже Евтушенко и Рождественского, к творчеству которых он относился с прохладцей, но согласился бы и на ту популярность, что обрушилась на его давнего приятеля Кукусю. Кукуся – это фамилия. Имя – Данила. Женька учил его строки рифмовать еще в пятом классе. Им задали сочинить стихи для учительниц и одноклассниц к 8 Марта, но Кукуся этого не умел. Бородин объяснил, как нужно…

На свою голову! Стих Данилы приняли так же хорошо, как и Женин. А учитель литературы обоим поставил пятерку с плюсом. Кукуся до этого одни трояки получал. Обрадовался, конечно. Но поскольку его больше интересовали футбол и стрельба из рогатки, то свободное время посвящал этим занятиям, а не поэзии.

Данила после девятого класса из школы ушел. Поступил в училище, получил профессию газосварщика, устроился работать на стройку. Получал хорошо и был жизнью доволен. Что заставило Кукусю вновь начать писать стихи, Женя так и не понял. Он спрашивал об этом у школьного приятеля, но тот неизменно отвечал: «Торкнуло» – и выдавал очередное свое творение, содержащее, как правило, ненормативную лексику. Именно благодаря матерным стишкам Кукуся и добился первой известности. Они понравились одному эпатажному рокеру, и он сделал их текстами для своих песен. Кукусе стали поступать и другие предложения, он начал хорошо зарабатывать, обзавелся нужными знакомыми и выпустил две книги. Одну – хулиганскую, вторую – лирическую. Как ни странно, успехом пользовались обе. Данила Кукуся, как оказалось, мог одинаково хорошо писать и о суровой правде жизни, с ее бытовухой, грубостью, матюгами, и о любви, нежности, верности…

По мнению Жени – примитивно, его рифмам не хватало изящества, но читатель этого не замечал. Ему все нравилось.

Бородин узнал об успехах одноклассника от одной из своих виртуальных подруг. Он познакомился с ней на сайте пушкинистов. Звали барышню Татьяной, и она была просто чудесной. Жене нравилось в ней все, начиная от тонкой натуры и заканчивая личиком. Оно не было красивым, но нежным и одухотворенным – да. Именно такие Бородина привлекали. К современным стандартам красоты Женя относился с легким отвращением. Девушки с гипертрофированными губами, скулами, бровями напоминали ему кукол из секс-шопа… И казались такими же пустыми.

С Таней Бородин был знаком уже два года, но ни разу не видел ее в реале. Они только переписывались, отправляли друг другу фото и голосовые сообщения. Даже не созванивались, не говоря уже о большем. Женя предлагал Тане для начала пообщаться в скайпе, а если их впечатление друг о друге не испортится, то погулять или посидеть в кафе. Но барышня отказывалась, толком не объясняя причин. Бородин смирился с таким положением вещей и перестал навязываться.

Молодые люди продолжили виртуально дружить. Как-то раз Татьяна прислала Жене ссылку на страницу Данилы Кукуси в одной из топовых соцсетей (на поэтических сайтах он не появлялся). Так Бородин узнал, что тот, кого он в детстве научил рифмовать строки и отличать ямб от хорея, стал известным поэтом…

Позавидовал, конечно. Но убедил себя в том, что зависть белая. И решил написать Кукусе в надежде на то, что тот поможет Бородину продвинуться. Данила на послание ответил. Предложил встретиться в баре. Окрыленный Евгений примчался туда в назначенный час с брошюрой и блокнотом, в который записывал стихи. Но оказалось, Кукуся позвал его «чисто побухать». Когда Женя заводил разговор о поэзии, он опрокидывал в себя очередную кружку темного пива, отрыгивал и начинал читать свои вирши, да громко, чтоб все слышали. В тот день Бородин так и не смог поделиться с ним своим творчеством. Но брошюру сунуть умудрился. Да только хмельной Кукуся потерял ее по дороге домой, о чем без всякого сожаления сообщил школьному товарищу, когда тот позвонил, чтобы справиться, как ему понравились его стихи. Женя обиделся и под разными никами оставил разгромные отзывы на книги Данилы. Однако, когда спустя месяц тот позвонил Бородину и пригласил побухать, все-таки потащился в бар, надеясь, что в этот раз сценарий будет иным… Но где там!

Третья встреча бывших одноклассников состоялась лишь потому, что Кукуся позвал Бородина не в пивной бар «Бавария», а в клуб «Общество мертвых поэтов». Женя ожидал чтений в камерной обстановке и бесед о высоком за бокалом шампанского, а оказался в бедламе похлеще пивнушки. Клуб оказался андеграундным, там все бухали, орали, матерились, а под конец вечера дрались. Евгений был в шоке от того, что все присутствующие называли себя поэтами. Кукусю это веселило:

– Если б я тебя не помнил первоклашкой, то решил бы, что ты путешественник во времени… И прибыл к нам из золотого века! Хотя и тогда поэты еще теми были кадрами. И пьянствовали, и за бабами бегали, и дрались… А уж как сквернословили! Читал я матерные стихи твоего любимого Александра Сергеевича.

– Не доказано, что они его, – тут же попытался защитить солнце русской поэзии Женя. – Но если и так, Пушкину простительно. Пошалил, бывает. Вы же меры не знаете. И такое ощущение, что достаточное количество «печатных» слов для того, чтобы выразить свои чувства, это не для вас.

– В мате есть экспрессия. И «непечатные» слова тоже часть языка.

– Поэт должен нести свет людям. Как Данко.

– Данко вырвал себе сердце, а ты на это не способен, – презрительно хмыкнул Кукуся.

– Откуда тебе знать? Ты не читал моих стихов.

– Но я потерял книгу, – пожал плечами признанный поэт.

– Я накидал тебе кучу ссылок!

– Ой, я не дружу с компами.

– И кто из нас из прошлого? – ехидно заметил Женя. – Но у тебя же активные страницы в нескольких соцсетях.

– Этим занимается мой младший брат, я ему за это деньжат подкидываю. А сам я даже печатать не умею. Стихи записываю от руки.

– Кстати, я тоже. Вот у меня с собой и блокнот с ними есть.

– Да, я помню, таскался с каким-то.

– Тот заполнен. И стихи перепечатаны и выложены в сеть еще в прошлом году. Сейчас при мне другой. В нем еще достаточно чистых страниц.

– Ладно, давай, почитаю.

– Только не потеряй, – попросил Женя, протянув Кукусе блокнот. – Это единственный экземпляр.

– Зуб даю! – заявил Кукуся и застегнул карман, в который засунул блокнот, на молнию.

– Как прочтешь, позвони. Мне интересно твое мнение.

– Договорились.

После этого школьные приятели распрощались. Но прошла уже неделя, а признанный НЕГЕНИЙ НЕПРИЗНАННОМУ гению так и не позвонил.

…С охапкой кленовых листьев Женя покинул парк. Букет получился таким красивым, что хотелось его подарить кому-нибудь. Если бы Бородину не нужно было на работу, он вернулся бы домой и преподнес его маме. Но его ждали на киностудии, поэтому Женя продолжал двигаться по направлению к метро.

Снова вспомнилась Татьяна. Они жили в одном районе, это выяснилось, когда в беседе был затронут парк, в котором еще пять минут назад Бородин собирал листья. Таня, в отличие от него, гуляла по нему еще девочкой. Женя же с мамой и дедом всего четыре года назад переехал в эту часть города. Раньше жили близко к центру, в огромной трешке. Но дядька, рассорившийся с отцом и сестрой, тот самый, что устроил племяша на работу, потребовал своей доли, пришлось размениваться.

«Странно, что я за эти четыре года ни разу не встретил Таню в парке, – думал Женя, шагая к метро. – Все, кто живет неподалеку от него, там бывают. Я же через него хожу на метро каждый день…»

Бородин приостановился. Достал телефон и стал смотреть фото, что присылала ему Таня. Все это были домашние сэлфи. По сути одинаковые. Но на одном девушка особенно Жене нравилась, она была заснята на фоне открытого окна. Качество снимка оставляло желать лучшего, поскольку свет падал неправильно, но на нем Таня была живой и непосредственной. Ветер раздул ее челку, она упала на глаза, и девушка задорно поглядывала из-под нее в объектив. Бородин остановился именно на этом фото. Но его интересовало не лицо девушки, а то, что находилось за окном. Он увидел двухполосную шоссейную дорогу, остановку автобуса, за ней трехэтажное здание и выглядывающую из-за его крыши верхушку стеклянной пирамиды.

Оглядевшись, он ничего похожего не заметил. Решил обратиться к проходящей мимо пожилой женщине:

– Извините, вы не узнаете это место? – и сунул ей под нос телефон.

Бабка сумрачно глянула на Бородина из-под очков и проворчала:

– Я себя порою в зеркале не узнаю, у меня катаракта.

– А пирамида где, не подскажете?

– В Египте.

– Не каменная – стеклянная.

– В Париже. Рядом с Лувром.

Поняв, что от продвинутой в географии бабки ничего не добьешься, Женя собрался двинуться дальше, причем прямиком до станции, но та его остановила:

– Магазин тебе нужен?

– Нет, здание в форме пирамиды. Из стекла.

– Такого нет в округе. Но имеется торговый центр с остроконечной крышей. Вроде стеклянная она.

– И где он?

Бабуля объяснила. Оказалось, идти до «Пирамиды» от силы минут семь. Ее не видно за девятиэтажками. А если зайти во дворы, то крыша сразу покажется, поскольку дальше – трехэтажная застройка. Таня совершенно точно живет где-то рядом.

Женя сам не знал, зачем ему нужно заниматься этой разыскной деятельностью, тем более на работе нужно быть через час, но он поддался порыву.

«Я найду ее дом, – говорил он себе, торопливо шагая, – и тут же напишу. Она постоянно в сети и мгновенно реагирует на каждое сообщение. Спрошу, где она, если ответит – дома (она говорила, что работает, не выходя из него), скажу – спустись к подъезду, я тут. Сейчас будний день, если супруг имеется, он наверняка отсутствует. Хотя я же спрашивал, замужем ли он она, Таня отвечала отрицательно. Но добавляла, что живет не одна. С родителями? Ребенком? Так ничего страшного… В конце концов, я только лишь хочу вручить ей букет и прочесть несколько строк, родившихся в голове, пока гулял по парку. При всем уважении к Александру Сергеевичу и восхищении его стихами, я осеннюю пору унылой не считаю…»

Женя Бородин сам удивился тому, как скоро отыскал нужное место. Причем не только дом. Он и окно определил. Шестое слева на первом этаже. Над ним нависал фонарь, и он тоже влез в кадр. Женя зашагал к окну, набирая при этом текст сообщения. Дойдя до него, отправил. После этого поднял глаза и увидел…

Татьяну!

Через тюлевую занавеску она смотрела на улицу.

«И часто целый день одна сидела молча у окна…» – припомнил пушкинские строки Евгений. Они относились к Татьяне Лариной. Но пришлись как нельзя кстати в данную минуту.

Судя по тому, что девушка чуть подалась назад и повернула голову, сообщение Бородина дошло, и она взяла телефон или планшет, чтобы его прочесть. Тюль был прозрачный, похожий на сетку, и он видел, как Таня улыбается. Она рада его сообщению! Это обнадеживает…

Женя сделал шаг к окну. Встал прямо под ним. Приготовил букет, чтобы вручить его Тане. Ей даже не обязательно выходить к подъезду, достаточно открыть форточку.

Когда она снова повернулась к окну, Женя помахал ей.

Татьяна, увидев его, вздрогнула. Улыбка с ее лица сошла, лицо окаменело.

Несколько секунд Женя и Таня смотрели друг другу в глаза через дымку сетчатой занавески, пока обзор не закрылся. Это девушка задвинула ночную портьеру…

Все равно что захлопнула дверь перед носом Бородина.

Он неловко помялся. Посмотрел на букет, который держал перед собой, как первоклассник, и отшвырнул его от себя. Затем развернулся и пошел прочь, не зная о том, что через щелку за ним наблюдают…

Глава 2

Итак, она звалась Татьяной…

Как ее любимая пушкинская героиня. Фамилия у Тани была не Ларина – Сомова, сестру звали не Олей, а Аней, жили они не в деревенской глуши, а в столице, но в остальном барышни были очень похожи. Можно сказать, Таня Сомова оказалась живым воплощением книжного персонажа. «Дика, печальна, молчалива…» – все это относилось и к ней. Как и: «Ей рано нравились романы, они ей заменили все…» и прочее-прочее. Сестра-близнец имела совершенно иной характер. Диаметрально противоположный. Таня, опять же ассоциируя их с героями романов, считала, что они как доктор Джекил и мистер Хайд. Только в одном возрасте…

И теле.

Таня и Аня были сиамскими близнецами.

Они родились двадцать семь лет назад в Казахстане. Родители работали на космодроме «Байконур», да и жили Сомовы неподалеку. В их краях часто дети с патологиями рождались, но чтоб с такими…

Времена были непростые. Советский Союз развалился, все летело в тартарары… Беременную маму практически не наблюдали, УЗИ сделали единожды, на раннем сроке, сообщили, что у нее двойня и выписали какие-то космически дорогие, как «Байконур», витамины – врача волновал только свой заработок, а с продажи он получал процент. Роды были не просто сложными. Они едва не убили мать. Акушер не был готов к тому, чтобы принимать сиамских близнецов. И все же он смог. В больнице без оборудования и лекарств (йод, анальгин и физраствор – не в счет) на свет появились сестренки с общим телом. Две головы, шеи, у каждой по сердцу и паре легких, но остальное – общее: желудок, печень, почки, мочеполовая система. За левые конечности, руку и ногу, отвечала одна, за правую – другая. Малышки плакали в унисон, но двигались по-разному. Впоследствии научились координироваться и освоили вязание и езду на велосипеде.

Женщина, что произвела девочек на свет, долго отходила после родов. Двойняшки буквально разорвали ее. Пока мать балансировала между жизнью и смертью, отец узнавал, куда можно пристроить Таню и Аню. Он считал, что отказ от них естественен. Таким детям лучше в специализированных учреждениях, где за ними будут ухаживать профессионалы. Да, папа понимал, что не все дома инвалидов (а точнее – мало какие) пригодны для нормального существования, но Таня и Аня не просто девочки с психическими или физическими отклонениями, каких множество, они уникальные близнецы, такие интересны и исследователям, и журналистам. Но когда его супруга пришла в себя, то категорически отказалась расставаться с малышками. Она решила воспитывать их сама, но не без помощи квалифицированных специалистов. Одна беда – там, где они жили, таковых не имелось. Пришлось семье Сомовых переезжать.

Около года они пробыли в Алма-Ате. Мыкались по частным квартирам, поскольку на те деньги, что они выручили от продажи своей, не смогли купить даже комнату. Девочек наблюдал отличный доктор, знающий и добрый, он же выбивал для них пособия. Но поскольку врачи в Казахстане получали раз в двадцать меньше, чем в Китае, тот уехал в Поднебесную. Пациенток передал другому доктору, но он не смог найти контакт ни с близнецами, ни с их родителями. На счастье Сомовых, Таней и Аней вскоре заинтересовался Московский институт педиатрии. Семья переехала в Россию. Там ситуация с медициной тоже была аховой, а жилищный вопрос встал еще острее, но здорово помог главный врач больницы доктор Голдблюм, с чьей легкой руки Сомовы и попали в Москву. Сначала все жили при клинике, а когда вопрос с гражданством решился, семья получила небольшую квартирку. Но Таня с Аней там только гостили – больница стала их домом…

Или тюрьмой.

Тут мнение сестер разделялось. Аня считала себя пленницей. Она ненавидела больницу и не скрывала этого от сестры.

– И ты называешь это домом? – яростно шептала Аня на ухо Тане. – Нас содержат как преступников.

– Что за глупости? – мягко возражала та. – Мы живем в красивой комнате…

– Палате.

– Но не камере же. Нас отлично кормят, нам приносят игрушки, книжки… О нас заботятся.

– Как о зверях в зоопарке, да? – Аня хватала игрушку или книжку, лежащую на прикроватной тумбочке, и швыряла в окно. – Они за решеткой сидят, и мы тоже.

– Мама сказала, это для нашей же безопасности. Мы можем ненароком выпасть из окна.

– Ее послушать, так все вообще ради нас делается.

– Но это так.

– Они пускают по нам ток и колют всякой дрянью. Они нас изучают.

– Чтобы помочь.

– Не нам – себе. Мы даже хуже зверюшек из зоопарка. Мы подопытные крысы. На нас опыты ставят, чтобы сделать научную работу…

Этот разговор впервые состоялся, когда девочкам было по восемь. Они к этому возрасту умели читать и считать в уме (письмо им пока не давалось, только рисование) и по уровню развития не отставали от сверстников. Точнее, не отставала Таня, а Аня опережала многих восьмилеток. Она самостоятельно освоила грамоту и счет и научила этому сестру. Также она отлично знала географию. У девочек имелся резиновый мяч-глобус, и Аня запомнила не только названия континентов и океанов, но и большинства стран, крупнейших рек. Зато Таня знала множество стихов и хорошо их читала.

– Артистка, – улыбались медсестры, слушая Таню.

– Хулиганка, – качали головами они, подбирая вещи, которые Аня кидала на пол, когда злилась.

Управляться с ней было все труднее. К десяти годам девочка начала проявлять настоящую агрессию. Детей, что лежали с сестрами Сомовыми в одном отделении, била, пока они не начали их избегать. Могла запустить тарелкой в нянечку или укусить доктора. Доставалось и маме, которую Аня считала предательницей. Бросила их в тюрьму, которую все почему-то называют клиникой, чтобы дети-инвалиды ее личной жизни не мешали. Но отец еще хуже. Оставил их, завел себе НОРМАЛЬНУЮ семью. Мама больше не могла иметь детей, а та, другая тетя, новая, родила ему здорового ребенка. Да еще и мальчика, о котором он так мечтал.

Однажды в их палату зашел профессор Голдблюм, чего не делал давно. Он изучал их несколько лет, но, написав кандидатскую диссертацию, а затем докторскую, потерял к Тане и Ане интерес. И тут вдруг появился…

– Как мои девочки поживают? – спросил он у сестер, схватив стул и усевшись на него, как на коня.

– Хорошо, – ответила Таня с улыбкой. Она соскучилась по профессору. Аня же его терпеть не могла, как и всех в больнице. Но Голдблюма, пожалуй, больше остальных, потому что именно он ставил над ними опыты, как над крысами.

– А ты, Аня? – обратился он ко второй сестре, поскольку она промолчала. Девочка пожала плечом. – Опять не в настроении? И что послужило причиной на сей раз?

– Голова болит, – буркнула Аня.

– Это потому, что вчера ты сильно перевозбудилась. Мне рассказали об истерике, которую ты закатила перед сном.

– Я хотела посмотреть кино, а мне не дали.

– Отбой в девять, а фильм начинался позже.

– Мы не в тюрьме, – завела привычную песню Аня. – И не обязаны отходить ко сну, когда прикажут.

– Во всех больницах есть режим, – заметил профессор. – А еще в санаториях, летних лагерях. Да и дома все дети ложатся в определенное время.

– Дома и я бы легла, но вы нас туда не отпускаете.

– Да я бы выписал вас хоть сейчас, – в сердцах воскликнул профессор, – только на что вы жить будете?

– На мамину зарплату и пособие, – заявила Аня.

– Анечка, – вздохнул Голдблюм, – тебе кажется, что ты очень развитая для своего возраста и знаешь ответы на все вопросы, но, поверь, в жизни все не так, как тебе представляется. Там, за стенами больницы, весьма жестокий мир.

– Если вы о том, что в нас будут тыкать пальцем, так мы это знаем. К насмешкам и травле тоже готовы. – Аня всегда говорила «мы», отвечая за себя и сестру, даже в том случае, когда их мнения разделялись.

– О нет, я о другом, – покачал головой профессор. – Мы же с тобой финансовый вопрос обсуждали. Если вы переедете домой, мама не сможет работать. Она всю себя посвятит уходу за вами. Что в этом случае остается? Пособие. Ты знаешь его размер? Нет, конечно. Как и то, во сколько обходится содержание вас. Еда и одежда, которую придется шить на заказ, ерунда. Книжки и игрушки тоже. Обойдетесь без них, если прижмет. Но не без витаминов и таблеток. Ваш организм хрупок и сложен, но он на пороге перестройки, и как она пройдет, я не могу спрогнозировать. Здоровые дети тяжело переносят половое созревание, вы же у нас особые девочки…

– Мы готовы рискнуть.

– А ваша мама – нет. Вы все, что у нее есть.

– То есть мы так и останемся тут? – ахнула Аня.

– Нет, – улыбнулся профессор. – Именно поэтому я и явился к вам сегодня. Вас ждет новое место жительства. И, надеюсь, оно вам понравится.

– Вы что, отправляете нас в Америку? – воскликнула Аня.

– Почему именно туда? – опешил профессор.

– Она где-то прочитала о том, что в США имеет успех шоу уродов, и артистов для него ищут по всем странам, – объяснила Таня. – Боится, что вы нас продадите в цирк.

– Не беспокойся, Анечка, никто вас продавать не собирается. Как и отправлять за океан. Вы переезжаете на другой конец Москвы в медико-биологический исследовательский центр.

– И это делается ради нашего блага?

– Естественно. Как я уже сказал, вы взрослеете и скоро станете девушками…

– То есть педиатры вытянули из нас все, что могли, теперь по нам диссертации будут писать другие специалисты? – зло фыркнула Аня.

Голдблюм оставил это замечание без ответа. Он поражался недетской проницательности Ани. Иной раз, общаясь с ней, профессор забывал, сколько ей лет, казалось, тридцать, не меньше. Но едва она начинала говорить глупости, типа той, что их с сестрой продадут в цирк уродов, все становилось на свои места.

…В исследовательском центре Сомовых продержали четыре года. Ане там нравилось больше – нет раздражающей малышни, как в педиатрии, отбой в десять, телевизор в палате и врач – женщина, а не этот противный Голдблюм, Таня же страдала от разлуки с мамой. Теперь она навещала дочерей раз в неделю. Девушками сестры стали в двенадцать. Аня морально созрела раньше, а Таня дозревала еще несколько лет. Аня первая начала испытывать сексуальное возбуждение до того, как у сестер начали расти груди. А так как половая система у девочек была общей, то вторая чувствовала себя не в своей тарелке, когда ощущала жар между ног. Ей было и противно, и стыдно, и боязно. Она умоляла Аню перестать думать о сексе, но ту просто раздирали желания. Она хотела и актера Домогарова, и медбрата Костика, и… доктора Васильеву. Когда Таня узнала об этом, два часа проплакала. А Аня козырнула словом «бисексуалка», применив его к себе, и предалась своим любимым эротическими фантазиям, чем довела сестру до истерики. Не стоит и говорить, что доктор Васильева была в восторге от происходящего – ее статьи об особенностях пубертатного периода сиамских близнецов публиковали не только российские, но и зарубежные издания.

Пятнадцатилетие сестры Сомовы отмечали дома. Их не просто отпустили – выпихнули. Профессор Васильева уехала на ПМЖ в Канаду, а никому другому сестры были неинтересны. Их изучили досконально. Они были прочитанной книгой в двух томах… И подопытными крысами.

Спустя годы Таня поняла, как была права Аня.

…А Аня поняла, как была неправа.

Жизнь вне «клетки» оказалась адской. И не нехватка денег удручала больше всего, а отношение окружающих. Ане думалось, что она готова к насмешкам и даже травле. Но одно дело иногда выходить на улицу, а остальное время проводить среди сочувствующих и понимающих людей: медработников и тех, кто, как и ты, имеет какой-то порок, а другое – обитать в каменных джунглях. Аня первое время пыталась жить обычной жизнью. Думала, получится. Она же интересная, умная, сильная… Но чем больше она тянулась к людям, к свободе передвижения и самовыражения, тем острее ощущала свою ущербность. «Я как участник шоу уродов, – кричала она гневно. – Только мне за это денег не платят!»

И Аня замкнулась. Тане все сложнее было уговорить ее куда-то сходить. Ей тоже было неприятно, когда в них с сестрой тыкали пальцами, но она с этим справлялась. Потому что понимала: они не такие, как все, и глупо ждать к себе обычного отношения. Оно всегда будет особым, по большей части негативным. И за это нельзя ненавидеть окружающих, а тем более что-то им доказывать.

Учились девушки на дому, поэтому особой необходимости в том, чтобы покидать квартиру, не было. Таня всегда мечтала ходить в библиотеку, театр, кино, но Аня твердила, что благодаря интернету можно читать книги, смотреть постановки и фильмы, не вставая с дивана. Почти все время сестры проводили в четырех стенах, лишь иногда выбираясь на прогулку, но делали они это ночами. Когда Аню и Таню только выписали из больницы, мама хотела уволиться с работы, но девушки уговорили ее этого не делать. Они не немощные, не бестолковые, не малолетние, сами справятся с бытовыми проблемами.

Сестры Сомовы получили аттестаты в семнадцать. О дальнейшей учебе не шло речи. Слишком много препятствий было на пути к получению специального образования, а также применению впитанных знаний впоследствии. Кто бы взял их на работу? Так что Аня и Таня решили самообразовываться посредством интернета.

Аню интересовали труды экономистов и физиков, Таню – философов и историков. Первая, кроме того, посещала сайты, где учили быстро зарабатывать, вторая виртуально блуждала по музеям и галереям мировых столиц. Вместе они смотрели документальные фильмы о гениях. Среди них были и физики, и лирики, и интерес был у сестер взаимным. Поскольку компьютер в то время у Сомовых был один, то пока одна погружалась в изучение интересующего ее материала, вторая посвящала время хобби. Аня разгадывала сложнейшие кроссворды, Таня занималась цветами. Она спасла их от гибели, забрав у соседа, который купил запущенную квартиру вместе с хламом и собрался от него избавиться. Сестры видели, как он таскает барахло на помойку, и попросили все не выбрасывать. Ане понравился допотопный радиоприемник, который ей хотелось починить, а Тане цветы. Обе получили желаемое. А в придачу – симпатичную этажерку. Приемник Аня доломала окончательно, спалив все его внутренности, зато цветы получили вторую жизнь. Они не просто окрепли и посвежели, а стали цвести. Даже кактус, о который сигареты тушили. В общем, сестры Сомовы не могли пожаловаться на скуку. Они постоянно были чем-то заняты, и, несмотря на то что с окружавшим миром контактировали мало, недостатка в общении не ощущали. Ведь у каждой из них всегда был приятный собеседник…

А мама Ани и Тани потихоньку сходила с ума…

Сестры этого не понимали. Им было не до нее. Девушки привыкли к тому, что их родительница существует дистанционно, поэтому, находясь с ней в одной квартире, не всегда маму замечали. Они встречали ее с работы, кормили ужином (готовить девушки научились быстро), беседовали с ней, но недолго. Она стала им почти чужой. Даже Таня, которая была привязана к матери больше сестры и не таила на нее детских обид, не горела желанием проводить с ней больше времени.

Та все понимала, кроме одного… Как жить дальше?

Ей пятый десяток. Мужа нет, как и хорошей работы. Перспектив – тем более. Зато имеются две особенные дочки, с которыми она делит единственную комнату в квартире. И они с ней до самого конца! Не потому, что их не оставишь одних. Аня с Таней отлично справляются без матери. А вот ей некуда деваться! Коли не нашла себе мужика, когда была моложе и обитала одна в квартире, то сейчас вообще никаких шансов. Зато бывший муж – в шоколаде. У него жена, сын и никакой ответственности за дочек. Зря она не послушала его и не отказалась от дочек. Все равно ее жертва осталась не оцененной, в том числе Аней и Таней. У них свой мир, в который маму пускают только на время и как гостя.

Как-то Аня предложила сестре сыграть в карты. Та удивилась. Они любили лото и домино. Развлекали себя крестиками-ноликами и морским боем. Бывало, плевались из трубочек бумажными шариками в портреты или в них же метали самодельные дротики. Но карты сестер Сомовых не увлекали.

– Хочу отработать на тебе некоторые приемы, – пояснила Аня. – Понятно, что я буду играть виртуально, но с живым человеком тренироваться сподручнее.

– То есть на сайтах, где учат скорому обогащению, просто втягивают людей в азартные игры? – решила уточнить Таня.

– Не без этого. Но у меня цель заняться биржевыми сделками. Чтоб играть по-крупному, нужен стартовый капитал. Интернет-покер дает шанс его заработать. Так что давай натаскаем меня на него.

– Нет, Аня! – решительно отказалась Таня. – Я не позволю тебе стать игроманом.

– Мы не живем – существуем, – с болью воскликнула Аня. – Сводим концы с концами. Неужели тебе не хочется улучшить наше материальное положение?

– Хочется, но…

– Боишься, что я впаду в зависимость?

– Ты впадешь, – вскричала Таня. – Я же тебя знаю.

– Тогда давай договоримся так: играем вместе, – предложила Аня. – Когда я неоправданно рискую, ты меня тормозишь. Установим максимальный размер ставки на кон и проигрыша.

– Ты меня не послушаешь…

– Значит, в качестве игрока мы заявляем тебя. И именно ты сможешь поставить финальную точку в игре.

Татьяна согласилась, и сестры Сомовы начали учиться покеру.

Забыто было все: физика с социологией, философия с историей, даже цветы перестали получать привычную заботу. Аня с Таней посвятили себя карточной игре, чтобы сделать на ней деньги.

Наконец, почувствовав себя готовыми, девушки вступили в игру.

Поначалу это было скорее развлечение. Поставил копейки, проиграл их, потом выиграл, все одно – мышиная возня. Но со временем все изменилось. Пошло, как говорила Аня, крутое месиво. Сестры стали получать реальную прибыль. Поскольку Татьяна контролировала сестру, они оставались строго в плюсе. И смогли себе позволить новые телефоны, еще один компьютер, швейную машинку, бытовую технику. Естественно, близняшки большую часть времени проводили, уткнувшись в мониторы. Готовить перестали. Заказывали доставку на дом пиццы или гамбургеров, всегда на троих, но мама ела свой ужин одна. Ее уволили с работы, и она даже сообщила об этом дочерям, но заметила, что ее как будто не услышали. Иначе не спросила бы Аня через месяц, почему родительница в будний день дома сидит.

У сестер были грандиозные планы на будущее. Они мечтали о новой квартире и машине с шофером… А когда еще мечтать, если не в восемнадцать? Тем более когда, что называется, прет!

Сомовы сделали крупную ставку. Причем Таня не только не отговаривала от этого сестру, а даже подначивала. Для того чтобы принять участие в крупном интернет-турнире по покеру, необходимо было внести пять тысяч долларов. Выигрыш – сто! Никакого кидалова, реальные бабки. Все скидываются, как за обычным столом, и победитель срывает банк. Сомовы решили поучаствовать. Но пять тысяч долларов – сумма немалая. Пришлось занимать. Одолжить деньги согласился бывший мамин начальник. Потому что обещали вернуть их с процентами. Даже расписку оставили, что отдадут не пять, я шесть кусков.

Близняшки дошли до полуфинала, но и только. Банк они не сорвали. Остались ни с чем…

А точнее, с долгом в размере шести тысяч долларов. Для кого-то мелочь, для них огромная сумма.

Аня с Таней были раздавлены. И так погрязли в своих переживаниях, что не заметили маминых страданий… По традиции. Просто заверили ее в том, что вернут долг ее начальнику, пусть и не сразу. А она поняла, что вот она – последняя капля. И бросилась под поезд метро.

…Похоронив мать, Аня и Таня остались вдвоем. Горевали по ней умеренно. Долги ее не возвращали. В карты больше не играли. Но в интернете по мелочи зарабатывали. И обе ждали чуда!

Почти десять лет…

Глава 3

Эд Чаплин не был гением, как его однофамилец Чарли, но огромный талант имел.

Начинал он как актер еще в детстве. Снимался в «Ералаше» и семейном сериале, но понял, что находиться за камерой, а не перед ней, ему нравится гораздо больше. Поэтому Эд поступил во ВГИК сразу на два отделения: операторское и режиссерское. Оба бросил через год. Родителям, что оплачивали учебу, сказал: «Меня учить – только портить!», собрал рюкзак, взял камеру и уехал на Урал снимать «настоящее» кино…

Снял. И, вернувшись в Москву, представил его на суд зрителей и жюри одного из кинофестивалей. Как ни странно, фильм понравился и тем и другим. Чаплин получил главный приз и обзавелся фанатами своего творчества из «простых» людей. Именно для них он хотел снимать – не для эстетов. Но не какое-то поточное дерьмо, ибо пипл все схавает, не чернуху, порнуху, кровавую баню, а фильмы, пусть и реалистичные, без розовых соплей и мелодраматических штампов, но заставляющие пусть и на полтора часа поверить в добро и справедливость.

Чаплин снял еще два фильма. Но оба телевизионных. Хотелось же большого метра. Однако под те сценарии, что Эду приходились по вкусу, денег никто не давал. Он был на грани отчаяния, когда один знакомый продюсер по фамилии Панфилов прислал ему по почте повесть казахского прозаика, недавно переведенную на русский. Сказал, что та затронула его душу и, если Чаплин адаптирует ее под сценарий, он согласится финансировать фильм. Эд прочел произведение за пару часов и некоторое время находился в замешательстве. Да, оно было неплохим, но не сказать, что выдающимся. Хотел отказаться, но стал представлять сначала героев, затем придумывать раскадровку, крупные планы – и загорелся.

Сценарий Чаплин написал за ночь. Утром отправил продюсеру. Тот остался доволен результатом, но относительно концовки у него были сомнения. Дело в том, что Чаплин ее переделал, а писатель категорически не желал ничего менять в своей истории. Но Эд тоже встал в позу и заявил, что авторский финал его не устраивает. Пришлось продюсеру устраивать встречу Эду и Нурлану Джумаеву (так звали прозаика) в одном из ресторанов.

Когда Чаплин увидел его, то решил, что ошибся: администратор столики перепутал. Потому что мужчина, что сидел за тем, к которому его подвели, не мог написать пронзительную историю запретной любви. Разве что о поднятии казахской целины или сборе урожая. На вид писателю было лет шестьдесят пять – семьдесят, он имел затрапезный вид и сонный взгляд. Не творец, а собиратель хлопка, вымотанный годами непосильного труда. Такой не то что книги писать – расписывается крестиком…

– Извините, я, возможно, ошибся, – начал Эд, – но если вы Нурлан Джумаев, то я по вашу душу…

– Это я, – ответил старик и поправил свою тюбетейку. – А вы Чаплин?

– Совершенно верно.

– Псевдоним?

– Все так думают, но это моя реальная фамилия. – Эд опустился на стул, взял в руки меню. – Вы что-то заказали?

– Чай.

– А я бы поел… Не хотите? – Старик покачал головой. – Я угощаю, если что…

Нурлан улыбнулся одними глазами. Когда они ожили, лицо старика перестало казаться глуповатым. Нет, не собиратель хлопка, а сельский учитель на пенсии. Но даже от такого не ждешь произведения, в котором сестры-двойняшки были любовницами, а когда одна из них нашла себе мужчину, занимались сексом втроем. В СССР секса как такового не было, а тут и однополый, и групповой…

– Давайте сразу к делу, – проговорил Нурлан. – Я читал ваш сценарий, и он мне понравился. Если вы переделаете концовку, я подпишу контракт…

– Но в вашей повести все главные герои умирают! – воскликнул Эд. – Получится мрачная драма. На фильм не пойдут, а я народный режиссер, я снимаю для широких масс. Мы должны сохранить жизнь одной из героинь.

– Нет, – коротко ответил Нурлан. В его произведении «брошенная» сестра не смогла отпустить вторую (она согласилась бы на жизнь втроем, но остальных это не устроило), поэтому отравила соперника. Невеста, узнав об этом, поквиталась с убийцей, отняв жизнь у нее, а потом зачахла от тоски. Финита…

– «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте»? Ха! – попытался пошутить Эд. – Ваша повесть ее переплюнула.

– Вы бы переделали концовку «Ромео и Джульетты»? – с вызовом спросил Нурлан.

– На классику посягать грех. Но я не стал бы снимать кино по этой пьесе. Она, на мой взгляд, несовременна, и фильм, в котором молодой Ди Каприо играет Ромео, не воспринимаю. Сейчас все иначе…

– Человеческая природа не меняется. Мы из века в век одни и те же, несмотря на прогресс.

– Не согласен.

– Какой вы еще молодой, зеленый, – вздохнул писатель. – Ничегошеньки в жизни не понимаете.

– Да где уж мне… До вас, аксакалов! – насупился Эд. Он устал от того, что взрослые мужи не воспринимают его всерьез.

– Не обижайтесь на меня, – мягко проговорил Нурлан и подвинул к Эду чашку чая – его принесли и разлили. – Вам сколько лет?

– Двадцать четыре.

– Мне было немногим больше, когда я писал эту повесть. И тогда я так же, как и вы, считал, что умнее всех аксакалов.

– А сейчас вам?

– Пятьдесят восемь. Знаю, выгляжу старше. Потрепало меня… Но речь не об этом. И не о возрасте вообще. Оставим это. Поговорим о повести, тогда вы, возможно, поймете, почему я настаиваю на своей концовке. В первоначальном варианте история выглядела иначе. И ее не хотели печатать. Я переделал, и тогда ее опубликовали. Как эдакий горячий пирожок о запретной любви. Наш, казахский, ответ «Лолите» Набокова.

– Вы добавили жарких сцен?

– Нет, напротив, убрал некоторые. Дело в том, что изначально героини были сиамскими близнецами.

– Ничего себе, фантазия у вас, – присвистнул Эд.

– На написание этой повести меня вдохновила статья в газете. Я прочел о двух новорожденных девочках, у которых было одно тело, но две головы и шеи. Это если упростить. Легкие и сердца были парными, а вот то, что ниже, – общим. Две женщины с одним лоном, маткой… Их любовь, их сексуальные забавы, они естественны.

– А то, что одна из них нашла себе мужика?

– Тоже. Я читал литературу и могу вас уверить, что сиамские близнецы находили себе не только сексуальных партнеров, но и супругов. К примеру, сестры Блажек. Правда, они срослись в области крестца и имели каждая свое туловище и по паре рук, но половая система у них была общей. Одна из девушек, Роза, влюбилась в офицера и родила от него абсолютно здорового ребенка. Молодые смогли пожениться, но только после затянувшихся судебных тяжб. Вояку даже после смерти обвиняли в двоеженстве.

– А вторая сестра?

– Жозефина. Она была помолвлена, но жених скончался до свадьбы. Сестры Блажек умерли с разницей в четверть часа – первой ушла Роза, заболевшая желтухой, за ней Жозефина. Остальные сиамские близнецы, известные истории, также скончались в один день.

– Да, но ваши героини – суверенные личности и организмы. Та, что убила сестру, не могла умереть от тоски. Покончить с собой, да, но с такой концовкой фильм будет еще более депрессивным.

Нурлан сделал еще один глоток чая, при этом он каждый раз сощуривался, так что его и без того узкие глаза превращались в щелки.

– То есть вы еще ничего не поняли? – спросил он.

Чаплин неопределенно пожал плечами. Этот старик был как китайская шкатулка со множеством ящиков, пока все откроешь…

– Я хочу, чтобы фильм сняли по первоначальной версии повести. Точнее, это был роман. И хоть в нем была масса сексуальных сцен, не эротический. Но издатели посчитали его нудным и извращенным. Пришлось переписать. Но я до сих пор жалею об этом. Мне не так много и заплатили за издание, чтобы я мог удовлетвориться деньгами. И теперь, когда меня начали печатать в России, читатель познакомится не с тем романом, который я выстрадал, а с эротической повестью. Мне этого, конечно, не хочется.

– Но она неплоха.

– Вот именно – неплоха. А роман был прекрасен. Я регулярно его перечитываю и могу с уверенностью сказать, лучше его я не писал, а из-под моего пера, если выражаться по старинке, вышла не одна книга.

– Так выпустите роман, а фильм мы снимем по повести.

– Нет, – решительно заявил казахский писатель, – сначала мы снимем фильм, потом я выпущу роман, это коммерчески правильный ход.

– А вы разбираетесь в коммерции? – приподнял брови Эд.

– Немного, – усмехнулся Нурлан, на сей раз губами, а не глазами.

– Тогда вы должны понимать, что бюджет картины значительно вырастет, поскольку придется применять компьютерную графику, чтобы сделать сестер реалистичными.

– О, деньги не проблема. Так вы перепишете концовку?

– Весь сценарий нуждается в переделке. И я бы хотел сначала с романом ознакомиться.

– Там много переживаний и секса. Все это нам не нужно. Первое сделает фильм скучным, второе – загонит нас в рамки 18+. Так что напишите сценарий по повести, но учтите, что сестры – сиамские близнецы.

– А продюсер Панфилов в курсе ваших замыслов? – поинтересовался Эд. – Это же будет совсем другое кино.

– Это не ваша проблема. С продюсером я договорюсь.

– Как-то странно все…

– На самом деле нет. Просто вы всей информацией не владеете, – покачал головой Нурлан. – Но если у нас все получится с кино, вы все узнаете и поймете. – Нурлан допил свой чай и отставил чашку. Официанта, что подошел, отогнал движением пальца. Нет, не собиратель хлопка и не учитель. Человек с положением. Уверенный в себе настолько, что чувствует себя свободно в простецкой одежде и тюбетейке в пафосном ресторане российской столицы. – Я смотрел все ваши фильмы, Эдуард. Они затронули мою душу. Вы талантище…

– Спасибо, – проговорил совершенно не ожидавший такого Чаплин, – это очень лестно слышать.

– Что мне особенно импонирует – ваши работы откровенны, но не пошлы. Уметь балансировать на грани дано очень немногим. Если у кого и получится снять фильм по моей истории, то только у вас. Меня, признаться, сначала смутила ваша молодость, я ожидал увидеть более зрелого человека. Да, почему-то мне не пришло в голову ознакомиться с вашей биографией… Но сейчас я понимаю, что в этом тоже свой плюс. Вы так же чисты и наивны, как и я на момент написания романа.

– О, я бы все же нас не сравнивал, – запротестовал Эд. – Мы люди не просто разных поколений – эпох, и, я вас уверяю, мы, современная молодежь, повзрослели и поумнели значительно раньше, чем вы…

– Вам в этом помог Гугл? – усмехнулся Нурлан. – Когда доживете хотя бы лет до сорока, вы поймете, о чем я. – Он сунул руку в карман своего старомодного пиджака, который, как теперь видел Эд, был сшит из превосходной шерстяной ткани, и достал бумажник. Открыв его, вынул купюру, положил ее на стол. – К сожалению, мне нужно идти, дела… Надеюсь, эта наша встреча – не последняя. До свидания, Эдуард.

И ушел. А Чаплин остался, чтобы поужинать. Однако съесть смог только салат, да и тот не до конца. Отвлекали мысли о новом сценарии, и кусок в горло не лез. Отставив тарелку, Эд достал планшет и стал торопливо печатать, чтобы не упустить их.

…С той встречи прошло четыре месяца. Фильм по книге Нурлана Джумаева был запущен в производство. Но Эд не снял ни одного дубля, поскольку не мог найти актрису на главные роли. Чаплину никто не нравился. Категорически! Он браковал одну артистку за другой, хотя в пробах участвовали все молодые звезды, – о столь сложных ролях мечтали многие и готовы были ради них отказаться от денежных проектов. Эд же хотел снять никому не известную девушку. Желательно провинциалку. Поэтому он объехал множество «уездных» театров, пересмотрел кучу постановок, но все впустую…

«А воз и ныне там».

Радовало одно – Чаплина не торопили. Как оказалось, финансирование картины целиком взял на себя Джумаев. Тот, кого Эд принял за сборщика хлопка, оказался казахским миллиардером и готов был терять деньги ради идеального результата – ему тоже ни одна из актрис не понравилась. А вот исполнителя главной мужской роли он одобрил. Его Чаплин уже снимал в одном из своих телефильмов. Иван Охлопков играл в нем даже не второстепенную – эпизодическую роль, пребывал на экране какие-то полторы минуты, но в душу режиссера запал. В этом актере было столько самобытности и огня, что Эд твердо решил взять его в свою следующую картину. Правда, у Охлопкова было комедийное амплуа. И все из-за хромоты. Одна нога Ивана была значительно короче другой, что лишало его возможности стать главным героем мелодрам или боевиков. Артист с физическим недостатком органично смотрится в трагедиях и комедиях, а так как Иван ненавидел, когда его жалели, то приучил всех смеяться над собой. Но звездой комедий он стать тоже не мог. Мешало красивое лицо и завораживающий взгляд пронзительно-зеленых глаз. Поэтому Охлопков был на вторых ролях, снимался часто, получал хорошо, и его это устраивало до тех пор, пока не оказалось, что Эд Чаплин видит в нем потенциал. Иван поверил в то, что молодой режиссер может вывести его в звезды первой величины, поэтому согласился на трагическую роль. Желая приступить к работе как можно скорее, он изводил Чаплина звонками. Когда Эд перестал ему отвечать, артист начал подкарауливать его в самых неожиданных местах, например в стоматологической клинике. Откуда Иван узнал, где Чаплин лечит зубы и в какое время, осталось загадкой. Тот сделал вид, что встреча была случайной.

Когда Иван в очередной раз подловил Эда, на сей раз в ресторане, тот не выдержал:

– Будешь меня преследовать, сниму с роли, – рявкнул он.

– Эд, я нашел, – выпалил тот и схватил Чаплина за руку. – Пойдем покажу.

– Что? Клад?

– Да, именно.

– Ты не в себе, Ваня… – покачал головой Эд и вернулся к ростбифу.

Но Охлопков не унимался:

– Хватит жрать, пойдем скорее, ты должен видеть. Это тот человек, который нужен нашему фильму. Идеальный кандидат на главную роль…

– Ты нашел актрису?

– Да, да, – торопливо закивал Иван и отобрал у Эда приборы. – Торопись, а то уйдет.

– Ты что, ее сюда за ручку привел и оставил у входа?

Но Охлопков на вопрос не ответил, хромая больше обычного, поспешил к дверям. Эду ничего не оставалось, как последовать за ним.

Режиссер и актер вышли на улицу. Ресторан находился на Арбате, и совсем неподалеку кто-то выступал. Человека окружила толпа, кто-то смеялся, кто-то хлопал. Иван растолкал людей, чтобы дать дорогу Эду. Тот увидел перед собой худенького кудрявого парня, держащего куклу – тонкую, бледную балерину. Она жеманничала и заигрывала со зрителями мужского пола, проговаривая слова тонким, чуть гнусавым голоском.

– Чревовещатель? – недоуменно спросил Чаплин у Ивана. – Зачем он нам?

– Да ты посмотри на него повнимательнее, и все поймешь…

Эд скептически воззрился на артиста. Но через несколько секунд попал под его обаяние. Талантливый парень, ничего не скажешь, а как умело управляет куклой и меняет голос на женский.

– Они как сиамские близнецы, не находишь? – шепнул Иван.

И Эд был вынужден признать его правоту.

– Попробуй его на главные роли, уверен, он справится.

– Да ты в своем уме, Ваня? – И собрался уйти, но Охлопков преградил ему путь.

– Есть много примеров того, как хорошо мужчинам удаются женские роли.

– В комедиях положений – да, но мы собираемся снимать совсем другое кино.

– И хорошо, это будет прорыв… Заявка. Фишка. Тайна, если правильно разыграть. Можно скрывать имя исполнителя главных ролей, тем самым подогревая интерес публики.

– Ваня, тебе придется с ним целоваться.

– Ради искусства я готов.

– Ты не гей, случаем? А этот парень не твой бойфренд?

– Нет и нет, – совершенно не обиделся Охлопков. – Мне просто не терпится приступить к работе… У меня актерский зуд, понимаешь? – Он красноречиво почесался. – Пока я под впечатлением от роли, мне хочется играть. А ты тормозишь и тормозишь съемки. Но я тебя не виню. Все кандидатки были в лучшем случае так себе. А этот парень… Да ты посмотри на него! Он двуликий. И женственный. Пол только кадык выдает, но все равно будет много графики, его убрать – плевое дело.

Тем временем чревовещатель закончил выступление. Толпа тут же рассосалась, остались только Эд с Иваном.

– Вам понравилось мое выступление? – спросил парень, убрав куклу в специальный чемоданчик.

– Очень, – заверил его Иван.

– Вы учитесь в театральном? – спросил Эд.

– Да. На кукольника.

– На актерское отделение не прошли по конкурсу?

– Точно.

– Как вас зовут?

– Марат. Марат Халиев.

– Хотите сниматься в кино?

Парень расхохотался, запрокинув голову. Его острый кадык заходил, и Чаплин тут же пожалел о том, что повелся на провокацию Ивана. Да какая из этого угловатого, пусть и смазливого мальчишки женщина?

– Вы прикалываетесь надо мной, да? – отсмеявшись, спросил Марат.

– Это режиссер Чаплин, – представил Эда Иван. – Он ищет исполнителя на две главные роли, которые должен сыграть один человек. Мы думаем, им можешь стать ты.

– Чаплин умер лет сто назад, – фыркнул кукольник.

– Всего сорок, и тебе, актеру, грех этого не знать. Перед тобой Эдуард Чаплин, современный российский режиссер.

– Ребят, если вы меня клеите, то знайте, я не гей.

– Я тоже, но целоваться нам с тобой придется. Эд, – обратился Иван к Чаплину, – покажи ему свое режиссерское удостоверение.

…Вот так с легкой руки Ивана Охлопкова они нашли главную звезду фильма. Марат блестяще прошел пробы. Он понравился всем, включая Нурлана, хотя Эд опасался, что старик в штыки воспримет тот факт, что сестер будет играть парень. И как только Халиева утвердили на роль, Чаплин объявил первую боевую готовность. Съемки фильма под рабочим названием «Сиамские» начинались завтра.

Глава 4

Нурлан Джумаев снял тюбетейку и вытер вспотевшую лысину платком с монограммой. Все его вещи были эксклюзивными. Одежду, обувь, головные уборы, сумки, шарфы для него изготавливали лучшие мировые мастера. Нурлан не ходил по магазинам, только по ателье и мастерским. Фасоны выбирал классические, а по мнению многих – старомодные. И неизменно образ дополнял тюбетейкой «такией».

Нурлан посмотрел на себя в зеркало и равнодушно подумал: «Какой же я старый…»

Джумаев не только выглядел не очень хорошо, он чувствовал себя так же. Его биологический возраст не соответствовал паспортному. Многие его ровесники как пацаны носятся, кто по беговым дорожкам, кто за молодыми девками, а Нурлан давно свое отбегал, уже лет десять как. Хорошо еще, ходить мог. И почка, пусть и одна, вторую отбили, неплохо работала. А вот сердце уже дважды оперировали. Печень подсаживали. Хрусталик глазной меняли. Коленные суставы наполовину искусственные…

Нурлан называл себя дедушкой-трансформером.

Вот только внуков у него не было. Как и детей. Но родной человек имелся – двоюродный племянник Абзал, которого он взял под свое крыло еще пареньком. Абзал потерял родителей в пятнадцать, Нурлан пожалел его, приютил. Думал сделать его сторожем своего шале, которое он посещал крайне редко, но не продавал, поскольку горный воздух благотворно на него влиял, а вид заснеженных вершин умиротворял. Да, можно было останавливаться в гостинице или снимать дом, но это ЧУЖОЕ, а ему нужно было СВОЕ. Нурлан был и бездомным, и рабом, и зэком, треть жизни промыкался по норам, подвалам, камерам, и как только появилась возможно обзавестись своим углом, он ею воспользовался. Поначалу это был именно угол – комнатенка в общежитии. Потом появилась квартира, затем дом, другой, третий… Остров, наконец (но от него он вскоре избавился – тропический климат не подошел). На момент, когда в жизни Нурлана появился Абзал, он владел только шале и квартирой в Алма-Ате, но шикарной не по размеру и планировке, а по оформлению. Поскольку паренек вырос в горной деревушке, Нурлан отправил его в привычные места. Тот не смел возражать, хотя мечтал о другом. Абзал хотел остаться в городе, продолжить обучение в школе – он окончил всего семь классов, затем поступить в университет, но… Если благодетель велел жить в горах и сторожить дом, так тому и быть.

Но «ссылка» долго не продлилась. Когда Нурлан лучше узнал своего племянника, ему стало понятно, что парня с таким мощным интеллектом и необузданной тягой к саморазвитию грех держать в глуши. Он забрал Абзала в город, устроил в лучшую гимназию, но сказал: «Если за год не догонишь одноклассников, вернешься в шале!» Абзал не только догнал их – перегнал. Он экстерном окончил среднюю школу. Аттестат получил вместе с ровесниками, а не с теми своими одноклассниками, которых был старше на два года.

Поскольку Абзал выиграл с десяток олимпиад, то мог выбирать сразу из нескольких вузов, готовых его зачислить на бюджетное отделение. Но Нурлан предложил ему Кембридж. Однако оплатил только подготовительную ступень (одного аттестата, пусть и отличного, а также медалей было недостаточно для поступления иностранца), а стипендии на дальнейшее обучение племянник добился сам. Когда диплом магистра международного права престижнейшего вуза Великобритании был получен, Абзал вернулся в Казахстан, несмотря на то, что мог остаться или выбрать любую другую благополучную страну. Но его тянуло на родину. Поучился за границей, посмотрел, что и как, себя проверил, и хватит. Знания свои применить он может и в Казахстане.

Нурлан был рад этому решению. Он скучал по племяннику и нуждался в энергичном, хорошо образованном помощнике, которому мог бы доверять. Он предложил Абзалу поработать на себя, набраться опыта. «Уйдешь в свободное плавание, как только почувствуешь, что готов, – добавил он. – Если, конечно, захочешь…»

С тех пор прошло шесть лет. Племянник все еще оставался при Нурлане. Но не потому, что не чувствовал себя готовым к свободному плаванию… Он не мог бросить дядю. Тот болел все чаще, и львиную долю забот о бизнесе взвалил на себя Абзал, при этом все еще формально оставаясь юридическим консультантом.

…Нурлан нахлобучил тюбетейку, вымыл руки и покинул уборную.

Он находился на киностудии, где будут проходить съемки ЕГО фильма. Начнутся они завтра, но сегодня Нурлан приехал для того, чтобы посмотреть декорации.

– Вы бы сказали мне, что интересуетесь, я бы вам фото и видео прислал, – сказал ему на это Чаплин. Он находился в павильоне вместе с оператором, осветителем и парой помощников.

– Я лучше своими глазами…

– Как пожелаете.

– Передо мной сейчас квартира сестер?

– Точно.

– А где пианино? – По сценарию девушки часто играли на нем.

– Позже появится. Пока оно только мешать будет.

– Но оно же должно быть в кадре.

– Завтра снимаем двадцать девятую сцену, в ней все действия происходят в спальне, – терпеливо объяснил Эд. Первое время он раздражался, когда Нурлан задавал ему дилетантские вопросы, потом привык к ним. Лучше разъяснить все старику, чтоб не переживал лишний раз.

– Инструмент уже куплен?

– По-моему, нет. А что?

– Это непременно должно быть черное фортепиано «Украина».

– Хорошо, я позвоню реквизитору, скажу, чтоб поискал… Но мы всегда можем выкрасить инструмент и сменить на нем табличку.

– Нет, это будет не то, – заволновался Нурлан. – Не звоните никому, я сам найду нужное пианино и доставлю его сюда.

– Чудной вы старик все же, – усмехнулся Эд.

– Все старики чудные.

– Это точно. Вот, к примеру, моя бабуля…

И принялся рассказывать какую-то смешную, как ему казалось, историю. Но Нурлан не слушал, он вспоминал черное пианино «Украина», на котором играли его мама и сестра, чаще по отдельности, но иногда в четыре руки. Женщины семьи Джумаевых были музыкально одарены, тогда как мужчинам на уши наступил медведь.

У Нурлана было счастливое детство. Отец работал на закрытом «космическом» предприятии, мама преподавала в школе. Старшая сестра Зара училась на «отлично» и в общеобразовательной школе, и в музыкальной. Братика оно обожала, с удовольствием нянчилась с ним. Но избегала подвижных игр. Никаких тебе догонялок, салок, войнушки. Только кубики, раскраски, угадайки. Нурлан рос непоседливым пацаном, и ему быстро надоедали настольные игры, он хотел носиться, прыгать, кидаться подушками. И когда сестра отказывалась делать это вместе с ним, обижался. Но лишь до тех пор, пока родители не объяснили ему, что у Зары больное сердце и физические нагрузки ей противопоказаны. О том, что девочка вряд ли доживет до двадцати, они от Нурлана скрыли.

Мальчику было десять, когда Зара слегла. Она к этому времени окончила школу, собиралась поступать в консерваторию. Но болезнь этому помешала. Однако она не убила Зару. Сестра была борцом. Она не желала сдаваться смерти без боя. Только не сейчас, когда отец нашел специалиста, готового взяться за сложнейшую операцию на сердце Зары. Работал он по экспериментальной методике. Гарантий никаких не давал. Но обреченные на смерть люди хватались за последнюю соломинку, поэтому очередь к доктору была огромной. Половина больных не дожидались и умирали. Зара тоже не дотянула бы, хотя изо всех сил цеплялась за жизнь, если бы не освободилось место в очереди, а отец вовремя не среагировал.

Сестру прооперировали, и она пошла на поправку. Джумаевы ликовали.

Пройдя реабилитацию, Зара поступила-таки в консерваторию. Отучилась в ней. К тому времени и Нурлан окончил школу. Но решил отслужить в армии сначала, а уж потом определяться с профессией. Родные поддержали. Отец сам сначала отдал долг родине, а только после этого поступил в институт. Мама считала, что армия научит сына дисциплине. Сестра видела, что Нурлан разрывается между физикой и лирикой – он был одинаково хорош и в точных науках, и в гуманитарных. И парень пополнил ряды бойцов Советской армии.

Служил он в Чеченской Республике. Было трудно, но Нурлан ни разу не пожалел о том, что пошел в армию. Единственное, что омрачило все, – это то, что он не успел на похороны сестры. О том, что она скончалась, он узнал, будучи дембелем. Ему оставалась неделя до приказа, и раньше этот приказ ему никто подписывать не собирался. Нурлан едва не дезертировал, желая попасть на похороны – хорошо, товарищ не позволил. Надавал тумаков и к койке привязал, пока мозги на место не встанут. «Сестре ты уже ничем не поможешь, а себе жизнь испортишь, – рычал он в ухо Нурлану. – У родителей только ты остался. Кто поддержит их, когда тебя под трибунал отдадут?»

Нурлан вернулся домой, когда со смерти сестры прошла почти неделя. Если бы Джумаевы были христианами, он попал бы на помин девятого дня.

У Зары забарахлило, а вскоре отказало сердце. Операция лишь ненамного продлила ее жизнь. Отец суетился, пытался найти очередного чудо-доктора, но в СССР нужных специалистов не было. Сестре требовалась операция по пересадке сердца, а в те годы на это были способны единицы. В ЮАР, США и Швейцарии Заре могли помочь, но только не на родине. Тогда между Советским Союзом и Западом был железный занавес, выехать – проблема. Отца же не выпускали даже в страны социалистического лагеря. Но он обивал пороги высоких кабинетов в надежде на то, что разрешат выехать жене и дочери. На лечение последней требовались большие деньги, но он готов был занимать, продавать нажитое…

И, как оказалось, предавать родину.

То, что старший Джумаев пошел на государственную измену, выяснилось через несколько месяцев после похорон. За мужчиной явились суровые дяденьки из КГБ и увезли в наручниках из дома. Больше жена и сын его не видели. Свидания с ним были запрещены. Разрешены только письма. Но их от папы пришло всего три, в четвертом, отправленном с привычного адреса, Джумаевым сообщили, что муж и отец расстрелян за измену Родине. Нурлан считал, что произошла чудовищная ошибка и его родителя обвинили ни за что, пока не нашел его дневник. Как оказалось, папа «слил» секретную информацию еще тогда, когда Заре нужна была первая операция. Он продал ее за приличные деньги, и они помогли выкупить место в очереди. Тогда ему все сошло с рук. Отец долго в это не верил, очень переживал и зарекся не преступать закон, но… Его любимая дочь вновь оказалась у края могилы. Что оставалось? Либо безропотно ждать ее смерти, либо действовать. В этот раз отец сыграл по-крупному. Ему требовались не только деньги (они бы не спасли Зару), он желал вывезти семью за пределы СССР. Джумаевы покинули бы Союз сразу после того, как демобилизовался Нурлан. Но Зара ушла слишком быстро. Отец не успел спасти ее, но погубил себя…

Нурлан с мамой остались вдвоем. Тогда-то и начался настоящий ад.

…Джумаев так глубоко погрузился в воспоминания, что не только прослушал историю Чаплина о бабушке, но и не заметил, как тот удалился, а к нему самому подошел племянник.

– Дядя Нурлан, у меня невероятные новости, – тронув старика за руку, проговорил Абзал.

– А? Что? – встряхнулся Джумаев.

– Я нашел девочек.

– Каких?

– Сестер, что вдохновили тебя на написание романа.

– Ты это серьезно? Но как? В газете, напечатавшей историю о них, имена были изменены, фамилия же отсутствовала вовсе.

– Зная год и место рождения, отыскать таких исключительных людей, как сиамские близнецы, совсем не сложно. Девушек зовут Таня и Аня. Они живут в Москве, всего в получасе езды отсюда. Я предлагаю смотаться к ним, чтобы познакомиться.

– Съезди один. Расскажи обо всем: романе, съемках… О моем страстном желании встретиться с ними. Если они заинтересуются, назначь встречу на завтра.

– А если нет?

– Тогда я сам к ним нагряну и покажу тебе, как нужно уговаривать людей. Абзал, ты наследник моего бизнеса. Когда я умру, ты будешь вести переговоры. Учись!

– Я могу, – проговорил Абзал. На самом деле он не очень хорошо контактировал с людьми, если только они не были женщинами, за которыми Абзал собирался приударить. С ними племянник не терялся! – Но тут другое…

– Вот именно. Тебе всего-навсего нужно уговорить двух барышень на встречу.

– Но я даже не знаю, в своем ли они уме.

– Ты мачо, Абзал. Внешне – совершенно точно. Сыграй на их инстинктах. Завлеки бицепсами. Но не забудь о красивых жестах. Явись с цветами, осыпь комплиментами, пригласи в шикарный ресторан. Я поставил перед тобой очень легкую задачу. Сложную я взял на себя.

– Какую, если не секрет?

– Нужно найти черное пианино «Украина», – ответил Нурлан и достал телефон, чтобы выйти в интернет. В отличие от многих своих ровесников, он прекрасно ориентировался в сети. Даже Абзал, ближайший родственник и помощник, не знал о том, что Нурлан Джумаев криптовалютчик. Пока молодежь разбиралась, что такое биткоин, старик их покупал. И теперь он мог похвастаться тем, что имеет их столько, что может купить не только остров… А целый архипелаг.

Только зачем?

Глава 5

Таня расчесывала вымытые и подсушенные феном волосы. При этом смотрелась в зеркало, решая – оставить их распущенными или собрать в хвост. Ей нравились сложные прически. Но без помощи Ани, а точнее, той руки, которой пользовалась она, сделать их было нереально. Даже хвост красивым не получался, если Таня действовала одной левой. Поэтому чаще всего она ходила с распущенными. Но сегодня особенный день, и хотелось выглядеть красиво.

– Ань, не поможешь мне с прической? – робко спросила Таня. Они с сестрой ругались весь вечер, и Анна с ней все утро не разговаривала.

– Давай, – милостиво согласилась та.

Конфликт произошел из-за того, что Таня не хотела ехать на киностудию, тогда как ее сестра жаждала этого. И это Аня, которую нужно было на обычную прогулку уговаривать!

– Как ты хочешь собрать волосы? – спросила она.

– В хвост.

– Давай сделаем тебе «девятый вал»?

– Нет, эта прическа обязывает к платью…

– Мы его и наденем.

– Не джинсы и свитер? – поразилась Таня.

Они обычно носили штаны и свободные свитера. Все это покупалось в интернет-магазинах, обычно в разделах для мужчин. Женские джинсы у них не сходились в талии, она была широкой, а грудная клетка тем более. У девушек был низ пятидесятого размера (но дамские модели висели на бедрах и не застегивались на поясе), а верх шестидесятого, при том что они не были полными.

– Поедем в бархатном платье, – решила Аня.

Его девушки сшили последним. Они научились отлично управляться со швейной машинкой и иногда создавали наряды для особых случаев.

– Это уже слишком, – тряхнула головой Таня. – Мы не в Большой театр собираемся, а всего лишь на киностудию.

– Но именно там, на киностудии, мы будем выступать в роли звезд!

– С каких пор ты этого захотела?

– С тех, как узнала, что мы стали прототипами главных героинь будущего кинохита. Пора нам, сестренка, покидать нашу нору.

– Я уговаривала тебя сделать это много лет, – заметила Таня, – но ты…

– Ждала случая. Вот такого, какой нам сейчас подвернулся. Если уж являть себя миру, то под звук фанфар. Мы произведем фурор, поверь, я это чувствую…

– К нам сколько раз приезжали журналисты, хотели снять сюжет или написать статью, ты никого не пускала.

– Это все мышиная возня, – отмахнулась Аня и взяла с трюмо шпильки. Она твердо решила соорудить на голове сестры высокую прическу. Сама она стриглась коротко. Снимала волосы машинкой раз в месяц. Иногда красила их то в синий, то в зеленый. Сейчас была натурально-русой. – Пусти я журналистов, мы бы привлекли к себе внимание простых обывателей. Сейчас же мы предстаем перед российской богемой. А если фильм получится, то мировая будет мечтать о знакомстве с нами. Мы можем стать музами не только для казахского писателя Джумаева и отечественного режиссера Чаплина, но вдохновить Пауло Коэльо и Джеймса Кэмерона. Мы станем гостями Опры Уинфри и снимемся для обложки какого-нибудь крутого журнала…

– И ведь считается, что из нас двоих я – фантазерка, – усмехнулась Аня.

– Таня, мы стоим на полпути к мировой славе!

– Даже если мы станем известными… И нас начнут звать на передачи и фотосессии, то это только из-за того, что мы не такие, как все. Разве это не то же самое, что выступать в цирке уродов?

– Конечно, нет, – возмутилась Аня. – Мы не жалкие комедиантки, мы – музы. А теперь давай сделаем тебе прическу, облачимся в наше бархатное платье и выйдем в свет!

…За сестрами Сомовыми приехал лимузин. Как оказалось, на этом настояла Аня. Весь двор сбежался посмотреть, кто в него сядет. Дверку перед девушками открыл шофер в фуражке. Они забрались в салон, придержав подол длинного платья.

– Доброе утро, барышни, – поздоровался с ними Абзал. – Вы просто прекрасны.

– Солидарен с тобой, – подал голос старик в тюбетейке, сидящий рядом. – Здравствуйте, я Нурлан Джумаев. А вы… Нет, не подсказывайте, я сам угадаю… Таня, – он указал на одну из сестер, – и Аня. – Палец ткнулся во вторую.

– Угадали, – улыбнулась первая.

– Нетрудно было после того, как нас описал его племянник, – проворчала Аня.

– Характеры, но не внешность, – уточнил Абзал. Затем потянулся к мини-бару и спросил: – Не желаете шампанского?

– Сейчас девять утра, какое шампанское? – продолжила бухтеть Аня.

– Во многих европейских странах его подают на завтрак, – по привычке сгладила Таня. – Но мы не будем, спасибо.

– Я бы на вашем месте не отказывался, – улыбнулся Абзал. – Шампанское отличное, и мы его только пригубим.

– Все мы?

– Конечно. Событие ведь для всех знаменательное.

– Хорошо, открывайте.

Пока Абзал возился с бутылкой, Таня украдкой наблюдала за Нурланом. Человеком, что написал книгу о них с сестрой. Не биографию, конечно. Биография не заинтересовала бы никого, особенно киношников. Но он придумал им характеры, жизни… Он вдохновился ими. Аня права, они стали его музами. Не исследовательским материалом, как для докторов, а вдохновительницами.

– Я прочла вашу повесть, – сказала она, когда старик поймал ее взгляд. – Нашла в интернете.

– И как она вам? – живо поинтересовался старик.

– Неплоха. Но мне бы хотелось прочитать роман.

– Обещаю, вы будете первыми, кому я вручу его.

– И когда это случится?

– После выхода фильма.

– Дядя держит интригу, – заметил Абзал, подав Тане фужер. – Никому не показывает роман, даже режиссер его не читал.

– Кстати, я смотрела его дебютный фильм. Мне он понравился. Чаплин – талантливый парень, – оживилась Аня. Она любила кино. Могла весь день просидеть за компьютером, прогоняя фильм за фильмом. Таня же больше читала. Но книги не глотала, а смаковала.

– Тогда выпьем за то, чтобы этот талантливый парень снял настоящий шедевр! – предложил тост Абзал.

Все поддержали и, чокнувшись фужерами, пригубили шампанское.

Пузыри защекотали нос, и Таня чихнула.

– Будьте здоровы, – услышала она от старика.

– Она не больна, просто так на шампанское реагирует, – пояснила Аня.

– А вы нет?

– Я любой алкоголь хорошо переношу. Но люблю виски. А у сестры от него голова болит.

– То есть пьете вы, а голова болит у нее?

– Точно. – Аня сделала глоток и игриво спросила у Абзала: – Вы, надеюсь, останетесь с нами на съемочной площадке?

– Конечно.

– До самого конца?

– Вообще-то мы с дядей хотели пригласить вас на обед. Уже и столик во французском ресторане заказан.

– Чур, вы мой кавалер.

– Почту за честь, – улыбнулся Абзал.

Он был прекрасно воспитан, интеллигентен, умен, обладал безупречным вкусом в одежде. Эдакий английский денди, но с внешностью, которую трудно назвать аристократической. Абзал был высок, широк в кости, мускулист и волосат. Лицо его с грубыми чертами покрывали оспины, частично спрятанные под бородой. Те азиаты, которых Татьяна видела раньше, были изящными, гладкими, с тонкими щиколотками и красивыми кистями. Руки же Абзала походили на обезьяньи лапы – большие, покрытые шерстью. Именно они заворожили Аню. Она не скрывала от сестры своей страсти к мужчинам с грубыми волосатыми руками. Именно такие казались ей настоящими самцами.

– Танечка, а какое впечатление произвел на вас Адам, главный мужской персонаж моей повести? – обратился к ней Нурлан.

– Неоднозначное.

– Поясните?

– Вы создали очень убедительный образ, я живо представляла этого парня, но… Я ему не сочувствовала. Он нарушил гармонию сестринских отношений и сделал это намеренно. Он не любил ни ту, ни другую, он упивался властью над ними. Поэтому, когда одна из девушек его отравила, я подумала – и правильно сделала.

– Вы поступили бы так же?

– Нет. Я ни за что не причинила бы вреда живому существу.

– А вы, Анна?

– Если вам интересно, способна ли я на убийство, то скажу так – скорее да, чем нет. Мысленно я казнила не один десяток человек. И физическую силу к некоторым применяла, когда мы с сестрой обитали в Центре педиатрии. Но никто во мне не рождал такой ненависти, чтобы я решила замарать руки. Даже доктор Голдблюм, который ставил над нами эксперименты. Я не читала вашу повесть, но ознакомилась со сценарием Чаплина, и смею вас уверить, такое ничтожество, как главный герой, не может вызвать ни горячей любви, ни холодной ненависти…

– Я не согласна, – встряла Таня. – Герой подлец. В таких сначала влюбляются, потом начинают их ненавидеть.

– Он закомплексованный засранец, – подхватила Аня. – Девки – дуры, что в него втрескались.

– Видите, как по-разному вы воспринимаете героя, – заметил Нурлан. – Это говорит о том, что он получился живым и неоднозначным. Я к этому и стремился.

– А вы сами как к нему относитесь? – полюбопытствовала Таня.

– Узнаете, когда прочтете роман. Адам в нем главный герой.

– А вы умеете подогреть интерес к своему произведению, – с уважением протянула Аня и залпом выпила шампанское. Она не была пьяницей, но на грудь принимала довольно часто и не всегда могла вовремя остановиться. Головную боль после виски Таня выдумала, чтобы сестра не увлекалась. Но сегодня, как она поняла, Аню ничто не остановит.

Тут в кармане Нурлана зазвонил телефон. Старик достал его и, вытянув руку, глянул на экран.

– Это Эдуард Чаплин, – сообщил он, перед тем как ответить.

Говорил он недолго, меньше минуты. Таня поняла, что режиссер спрашивает, как скоро они приедут.

Так оно и было.

– Без нас не начинают съемку, – сообщил Нурлан. – А точнее, без вас, девочки.

– Долго еще ехать? – спросила Таня, которая сразу занервничала.

– Нет, мы рядом.

– А нам достанется по кусочку тарелочки? – встрепенулась Аня. Она выпила свое шампанское и протянула опустевший фужер Абзалу, желая, чтоб он его наполнил. – Я знаю, что ее разбивают перед началом съемок и раздают осколки членам съемочной группы.

– Вы обязательно их получите.

Аня радостно взвизгнула. А Татьяна стала еще мрачнее. Считалось, что посуда бьется к счастью, но она ее пугала. Нет ничего хорошего в осколках… Они острые… Они ранят.

Нет, посуда не бьется к счастью.

Глава 6

Женя сидел на катушке с проводами. На коленях его лежал блокнот, в руке был зажат карандаш. Он записывал свои стихи именно им. Ему нравилось тепло дерева. А еще грызть карандаш приятнее, чем ручку.

Сунув кончик в рот, Женя задумался. Та рифма, что шла, ему не нравилась. Но стихотворение должно быть дописано сейчас, пока не началась работа. Потом у Бородина не будет свободного времени, чтобы его закончить, а блокнот отдавать Кукусе этим вечером. Школьный приятель ознакомился с теми стихами, что поместились в предыдущем, они понравились ему, но он хотел, чтоб Женя написал еще хотя бы несколько.

– Завтра у меня встреча с моим издателем, – сообщил он, позвонив вчера. – Мы в десять встречаемся в «Мертвых поэтах». Думаю показать ему твои произведения, но того, что есть, мало.

– У меня больше сотни опубликованных в интернете стихов, – напомнил Бородин. – Можно их распечатать.

– Издатели, а точнее, люди, что работают на них, редакторы, агенты, просматривают сайты. И если твои работы не приглянулись… Ты, можно сказать, в папке «игнорируемые». Я же представлю тебя как начинающего автора, порекомендую, нахвалю.

– Но если издателю понравятся мои стихи, он узнает, что я тот самый Евгений Бородин, что уже десять лет публикует свои стихи на всевозможных сайтах…

– Ты можешь взять псевдоним. Женя Борода, например. Хотя это не твой случай, ты же лирик. Короче, об этом подумаем потом, когда все, ну, если все срастется. Сейчас от тебя требуются еще стихи, много стихов. Чтоб на сборник хватило материала.

– Но я только начал новый блокнот.

– Женек, у тебя вся ночь впереди, да еще день. Наваяешь…

И Бородин «ваял» всю ночь, зная, что день будет занят. Но многое ему не нравилось. Он не привык работать в спешке, только когда посещало вдохновение.

Женя вгрызся в карандаш, как будто это могло помочь. Он почти не спал, утром не ел, так как опаздывал, злился на себя… Поэту требовалось чудо.

И оно свершилось!

Бросив рассеянный взгляд туда, откуда вдруг раздались громкие голоса, Женя увидел… Татьяну! Она стояла боком, но он узнал ее. Одета девушка была торжественно, будто собралась на прием, и волосы уложила в высокую прическу. Она была не одна. Плечом к плечу с ней стояла еще одна дама. Таня говорила, что у нее есть сестра, наверное, это была она. Барышень сопровождали писатель Джумаев и его племянник. А к ним навстречу спешил режиссер Чаплин и исполнители главных ролей.

Женя подивился тому, как тесен мир. Москва – огромна, а он уже второй раз за сутки встречает Таню. И если вчера он приложил к этому усилия, то сегодня… Да он думать забыл о странной девушке, которая сделала вид, что не знает его, задернув занавеску. И не ответила на Женины сообщения, хоть и прочла их. Бородин оскорбился. И расстраивался бы, не погрузись он в написание новых стихов. Поэзия спасала Евгения от многих переживаний. Но сегодня именно она переживания ему и доставляла. Каллиопа, муза поэзии, покинула Бородина, как будто освободив место для Татьяны, которая вдохновляла не меньше…

Едва он увидел ее, как родились нужные рифмы. Женя торопливо записал их. Перечитал стих. Понял, что он может звучать и лучше. Вырвав лист, переписал.

Когда Женя закончил и поднял глаза, Тани на прежнем месте он не увидел. Впрочем, как и всех остальных – компания переместилась ближе к съемочной площадке.

«Интересно, откуда Таня знает Нурлана? – подумал Женя. – Познакомилась с ним, где и со мной, на литературном сайте? Но почему с ним встретилась, а со мной нет?»

Ответ пришел тут же: «Он печатается, по его повести снимают фильм, а кто ты?»

Обида вернулась. Но поэт не позволил ей завладеть собой. Благодаря Татьяне Евгений дописал стих, и он, похоже, станет лучшим в сборнике. Сунув карандаш за ухо, а блокнот в нагрудный карман рубашки, Бородин встал и направился туда, где сконцентрировались люди. Сначала он увидел Абзала, что естественно, поскольку этот человек-гора сразу привлекал к себе внимание, потом Чаплина, потому что он стоял у треноги камеры с тарелкой в руке. С ним рядом исполнители главных ролей: Марат и Иван. Оба в образе. Первый загримирован под женщину, второй растрепан и одет в какие-то нелепые шмотки – по сценарию Адам, чью роль исполнял Охлопков, чудик. И, между прочим, поэт. Для Чаплина, по всей видимости, это было примерно одно и то же.

Женя продолжал вглядываться в толпу, когда раздался звон. Это разбилась тарелка с названием фильма, именами режиссера, продюсера, ведущих актеров. Не все, но многие тут же бросились собирать осколки. Тут-то Женя и увидел сиамских близнецов. Сначала он подумал, что это дублер Марата. Для него изготовили специальный костюм с дополнительной головой, чтобы снимать дальние планы, и пошили женские наряды нестандартного размера и фасона – художник по костюмам дал волю своей фантазии. Но близнецы были в классическом бархатном платье синего цвета, точно таком, какое он видел на Тане. И у одной из голов была прическа «девятый вал».

Женя переместился. Занял позицию, с которой смог рассмотреть профиль той, которая, как говорила мама, возвела на башке Вавилон…

Это была Татьяна!

Совершенно определенно она.

И все сразу встало на свои места. Женя понял, почему Таня отказывалась от встречи… И пряталась от него, и не отвечала на сообщения. Не муж был всему причиной. Сестра, с которой Таня делила тело.

…Бородин так пристально смотрел на девушку, что она почувствовала это и повернула голову в его сторону. Попадаться на глаза не хотелось, и Женя спрятался за спинами других. Он был мал ростом, так что это не составило труда.

Таня через несколько секунд отвернулась.

Но этих секунд было достаточно для того, чтобы Евгений влюбился!

Впервые в жизни.

И, как ему казалось, навсегда.

Глава 7

Эд не верил своим глазам!

Перед ним настоящие сиамские близнецы. Не киношные, на таких он насмотрелся, когда готовился к работе. Фильмов о сросшихся братьях и сестрах было снято не так уж и много. Чаплин видел все – и художественные, и документальные. Но одно дело наблюдать за сиамскими близнецами, сидя у телевизора или компьютера, другое – в жизни.

– Какие же вы потрясающие! – в десятый, пожалуй, раз выдохнул Эд, подойдя между дублями к Ане и Тане. Они с интересом наблюдали за кинопроизводством с дивана, что принесли специально для них. – Не могу на вас насмотреться, девочки.

– Поэтому вы два часа бьетесь над одним эпизодом? – усмехнулась Аня, оторвав губы от фужера с шампанским. Она пила все время, и ей принесли уже вторую бутылку.

– Марату сложно, он играет сразу две роли. А до того как вы появились тут, я ставил перед ним другую актерскую задачу, нежели сейчас. Сестры представлялись мне антиподами, соперницами, и я ждал нерва, скрытого раздражения… Но вы не такие.

– Мы абсолютно разные, – заявила Аня, – считай, антиподы, и очень часто друг друга раздражаем. А соперничать из-за мужчины нам не приходится потому, что нам разные нравятся. Так что мы именно такие, какими вам казались раньше.

– Не буду спорить с вами хотя бы потому, что надеюсь на ваши частые визиты к нам, на киностудию. Обещаю обеспечить вам не только транспорт – не лимузин, конечно, обычную машину, – но и питание, и небольшой гонорар. Проведем вас по ведомости как консультантов.

– Мы – за! – обрадовались Аня и Таня.

– Отлично, – обрадовался и Чаплин. – А сейчас прошу меня извинить, нужно вернуться в режиссерское кресло.

Работа возобновилась. Эпизод наконец отсняли. Эд был доволен, но настроение ему испортил продюсер Панфилов.

– Ты отстаешь от графика, – хмуро проговорил он, встав за спиной режиссера.

У Панфилова была кличка Пан Фи. Вроде и с фамилией созвучна, но и отражает суть. Продюсер был донельзя высокомерен с теми, кто от него зависел, и обожал выражать свое «фи». Эд ни за что не стал бы с ним сотрудничать, если бы не был уверен в нем как в профессионале. Панфилов спродюсировал три самых успешных фильма последней пятилетки. И даже на провале одной из своих картин он умудрился заработать, продав ее Северной Корее как агитационную. Пан Фи никогда не рисковал собственными деньгами, всегда находил инвесторов, но неизменно трясся над каждой копейкой. Продюсер считал, что давать волю режиссерам нельзя. Иначе они увлекутся, растратят средства, выделенные на производство картины, да еще в долги влезут, но наснимают тягомотину, которую придется резать, чтобы получилось нечто более-менее удобоваримое.

– Почему ты на один эпизод потратил полдня? – не отставал от Эда Пан Фи.

– Так получилось, – бросил через плечо Чаплин. Он включил прогон отснятого и впился глазами в экран. – Наверстаем, не волнуйся.

– Если мы хотим снять коммерчески выгодное кино, то должны работать на износ. Каждую копейку нужно отбить, а еще и приумножить. Чем меньше потратим, тем больше заработаем. Я позволил тебе отложить съемки до тех пор, пока ты найдешь подходящего кандидата на главную роль, но сейчас, когда производство запущено, я не намерен спуску тебе давать.

– Я понял, – буркнул Эд. Он заметил погрешность в съемке и подумал о том, что не мешало бы переснять один эпизод.

– Ничего ты не понял, – взвился Пан Фи. – У тебя нет опыта. Ты снял один независимый фильм и два телевизионных. Ты, считай, сначала почту разносил в огромном офисе. Но делал это великолепно, тебя заметили и перевели в отдел продаж. В качестве менеджера ты зарекомендовал себя с лучшей стороны, и тебе решили доверить по-настоящему ответственное дело. Но одному с ним не справиться, поэтому к тебе приставили наставника. Угадай, кто он?

Чаплин развернулся и посмотрел в глаза Панфилова. Они оказались болотными. И не только по цвету. У самого Эда были каре-зеленые глаза, живые, яркие, а те, в которые он заглядывал сейчас, походили на стоячую болотную воду.

Чаплин мысленно передернулся, представив, как его самого затягивает в топь.

– Аксакал полностью мне доверяет, – проговорил Эд, имея в виду Нурлана. Они так называли его за глаза – Аксакалом. – Мне – не тебе. Так что отвали.

– Почтальон ты, Эдик, – вздохнул продюсер. – Даже не менеджер.

– Я не очень хорошо в аллегориях разбираюсь.

– Так и не научился широко мыслить. Аксакал полностью финансирует проект, это да. Он выделил определенную сумму. До этого дня мы теряли деньги, но по мелочи. А сегодня мы запустили фильм, считай, воронку, засасывающую бабло. В нее можно спустить миллионы. Но я не дам это сделать. Потому что финансы всегда, запомни, почтальон, всегда ограничены. Нет такой бездонной бочки, из которой можно черпать. Даже Аксакал рано или поздно скажет – все, не дам больше ни копейки.

Чаплин мысленно нарисовал на физиономии Панфилова усы с закрученными кончиками, круглые очки и брови «домиком». Он всегда раскрашивал людей, которые его раздражали.

– Пойду поработаю, – сказал он продюсеру. – А то пока говорили, пара тысяч улетела.

– Топай, топай. А то обед скоро. Считай, опять перерыв в съемке.

– Нас, крепостных, даже кормить будут?

– Причем шикарно. Мы наняли классного повара.

– Балуешь ты нас, царь, – нараспев проговорил Эд и отвесил шутливый поклон продюсеру. После чего вернулся к работе. Как бы Пан Фи ни бесил, а в главном он прав. Если режиссера не загонять в рамки, он при наличии средств такого наснимает, что сам же устанет, монтируя, резать лишнее…