Предназначение. Фантастический роман. Книга 1 (Н. М. Лапшин)

© Николай Михайлович Лапшин, 2017

ISBN 978-5-4474-7073-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга 1

Авторское предисловие.

Конец мая. Тундра. Неприметные под снегом ручейки, ручьи и речки потихоньку двинули свои воды в большие реки и озёра и далее на Север, в Океан. Гусеничный тягач выскочил из колка на чистое место и тут же влетел в снежную кашу пропитанную талой водой. Он поюлил взад вперед, взревел, и выбрался на твёрдое место, поближе к чахлым деревцам. Заглох двигатель и тишина обрушилась на вылезших из тягача людей. Двое мужчин и две женщины, нетвердо ступая от длительной качки, вошли в лесок и повалились на снег, не обращая внимания на воду выступившую из снега. Лица, черные от усталости и недосыпа, замызганные, грязные от копоти, выражали одно: уснуть хоть на секунду, но нервное чувство погони гнало от них сон. Мужчина помладше подошел к тягачу, вытащил из кабины мешок и вернулся к своим. Одна из женщин взяла мешок, достала из него кусок брезента, расстелила его на снегу и принялась накрывать «стол». Провизия была отменная: консервы рыбные и мясные, консервированные фрукты импортного производства. Мужчина постарше цыкнул на своих. Они замерли, затаив дыхание. Где-то вдалеке послышался звук комариного писка. Все поняли – вертолёт. Их гнали уже более десяти суток. Они благополучно, как им казалось, оторвались от погони и вот

Как попали эти четверо людей в положение дичи, на которую охотятся буквально всё проживающие на огромной территории русского Севера население. Пришла пора автору познакомить читателя с беглецами. Кто они? Почему бегут и от кого? Об этом и будет наше повествование.

глава 1. Напутстствие отца.

Из района позвонили под вечер, когда люди возвращаются с работы, и обязали призывника Чернышева Василия Ивановича явиться в райвоенкомат с продуктами на трое суток и другими необходимыми вещами и документами для призыва в армию. Весть, о том, что Ваську забирают в армию, быстро разнеслась по деревне. Заголосила мать, ей вторили сестрёнки. Отец цыкнул на них, смолкли. Провожали Ваську всей деревней. В райцентре призывников поселили в доме колхозника. Там они прошли медицинскую и мандатную комиссии.

Выйдя из душной комнаты на крыльцо, Василий понял, что он уже за чертой, которая отделяет его от прежней жизни, такой спокойной и укатанной, с привычными людьми и обычаями. Впереди новая жизнь, новые люди. Ваське до боли стало жаль себя, он чуть не расплакался. В ушах стоял голос отца. Последнюю ночь они сидели во дворе. Отец сказал:

«Расскажу тебе, как старший в роду Чернышевых, историю нашего рода, чтоб ты знал откуда произошел, ценил родство и не наделал глупостей в своей жизни, не опозорил пращуров и родителей погаными делами. Слушай и запоминай. Уходишь на службу ратную. Доведется ли еще встретиться, сынок?».

Помолчав, отец начал свое повествование:

«Деревня Потатичи основана около двухсот лет тому назад служивым дворянином из южных славян, Потатичем, как родовое охотничье хозяйство. Занимались мужики в основном лесным промыслом, добычей пушнины, заготовкой грибов и ягод, валкой леса для нужд помещика. Не брезговали и другими отхожими промыслами. Зерновые почти не сеяли, не было пашни. В малости выращивали овес и горох. Скотины держали помногу. Сенокосы были богатыми, а пушнина давала возможность закупать зерновой фураж. Тихая лесная речка Потя летом мелела, но прибрежные луга и старицы вдоволь кормили утиные и гусиные стада. На первых порах у помещиков охотничья усадьба не ладилась. Привезенные крепостные, привыкшие к пашне, были плохими охотниками и лесовиками. Прадед последнего помещика Дармил в губернском городе присмотрелся к зверовидному мужику и познакомился с ним.

Сербский офицер служил русскому царю и получил от него за верную службу земли в Северной губернии. Так появился у него управляющий Черныш, наш предок. Человек вольный. На укладку и отъезд из губернского города понадобился месяц. По совету Черныша были куплены лошади, сельхозинвентарь, семена и много других необходимых в хозяйстве вещей. Самой главной неожиданностью для Черныша была девушка с выкупленной крепостью. Пожалуй, она и паспорт выправленный для него Дармилом Потатичем привязали к нему навечно Черныша. Первые годы были очень трудными. Крепостные косо смотрели на Черныша, веры он был старой, а они никонианской. Между крестьянами, их было семеро, и Чернышём шла молчаливая борьба. Черныш бесновался, кровенил рожи мужикам, но ничего не помогало. Дела в усадьбе шли все хуже. Черныш считал, что относится к людям хорошо, на трудной работе он вместе со всеми, на охоте тоже, но дела не шли. Как-то лежа ночью без сна, он услышал легкие шаги жены Аринушки. Она подошла к нему и присела. Осторожно и чуть слышно молвила:

«Умаялся родимый? Не кори мужиков. Вера у нас разная. Попа нужно нам, хоть часовенку поставить! -взяла тяжелую руку Черныша, пододвинулась к нему и положила ее к себе на живот – слышишь, дите у нас скоро будет. В грехе живем!» – Арина всхлипнула.

Всю ночь провел Черныш без сна. На утро, чуть свет, обратал кобылу, собрал торока, проверил лыжи и сказав жене:

«Вскорости буду» – ушел в урман.

Недели через две, под вечер, собаки дружным лаем известили о гостях. Мужики собрались возле избы Черныша. На кобыле, трусившей вслед за идущим на лыжах Чернышём, сидел закутанный в тулуп человек. Так в деревне появился монашек, затем первый поп Николай. Церквушку срубили в неделю. Монашек освятил ее и начались службы. Крестил Черныша, обвенчал его с Ариной. Освятил землю под кладбище и деревню. Общим согласием дали название деревне, Потатичи. Все приметные места, лесные озера и ручьи уже имели свои названия.

Как-то сбежала жеребная кобыла, долго ее искали, нашли уже с жеребёнком на большой лесной поляне, версты полторы от деревни. С тех пор стала зваться поляна «Кобыльей». Так становилась деревня. Принимали мужиков из леса, у которых кроме имени и тощей котомки за плечами, да креста на шее, ничего не было. Пришли Демьян, Иван и Петр. Из присланных помещиком трех мужиков, двое вскорости умерли, то ли от неприспособленности к лесной жизни, то ли от хвори. Черныш сходил к Потатичу за приказами и советами. Помещик разрешил ему принимать «шатунов» и пообещал ему:

«Проедусь по южным губерниям, прикуплю вам баб да девок»

Чернышу при крещении поп Николай дал имя Василий. С ним он вошел в историю деревни Потатичи. Был он вольным един из всех жителей. Черныш хотя и принял никонианскую веру, уклад своей жизни, своей семьи основывал по староверческим заповедям: не курил, не сквернословил, не бражничал, не блудил, почитал старших. Ни жена его Арина, ни дети, ни соседи некогда не слышали от Черныша, кем он был до поселения в деревне, какого роду и племени. Унес он в могилу тайну своей прошлой жизни. Правду о ней могли знать только двое, помещик Потатич и деревенский поп Николай. Деревенские из поколения в поколение чтят основателей деревни, простого русского мужика и служащего у русского царя, сербского офицера Дармила Потатича.

Шло время. Прибилось еще двое мужиков, Сидор и Евстигней. Сидор, недели через две как пришел, свел кобылу и ушел в лес. Гнались за ним два дня. Загнали в болото. Кобылу с неимоверными усилиями вытащили березой, а конокраду помогать не стали. Так и засосала его трясина. Собаке, собачья смерть. Узнав о судьбе Сидора, отец Николай наложил на мужиков епитимью. Ему по чину положено беречь людские души от грехов и соблазнов.

Собрав мужиков, Черныш сказал им, что нужно строить казарму. Мужики недоуменно поводили головами:

«Зачем казарму?»

В ответ Василий только усмехнулся. С недовольствием мужики принялись валить лес и свозить его в указанное место. Через полгода сруб казармы был готов. Всего в казарме было восемь больших комнат. Накрыли временную крышу из корья. В трудах и заботах прошла зима. Пушнины добыли знатно. Особенно отличился Василий и Демьян. Взяли дюжины четыре соболя, дюжин двадцать различной лисы, заячьих и беличьих шкурок не счесть.

Питались лосятиной, мясом дикой и домашней птицы. В амбаре висели окорока копченные, стояли кадки с солониной, рыбной и мясной. Арина пахтала масло от двух коров. Появились телята, жеребята и прочая живность. Рубили новые клети для скота. Лес брали поблизости, дабы отвоевать у него землю под огород и постройки. Арина летом заготовила травы и поила отварами, чуть ли не силком, мужиков, боялась цинги и прочих хворостей. Весна в тот становой год выпала дружной. Сошли снега, ушла талая вода. На Север потянулись стаи гусей, уток и другой перелетной птицы. Вошла в свои берега разлившаяся речка Потя. Черныш поднял мужиков на корчевку пней, нужно успеть посеять ячмень, овес, горох, а потом и овощи. За две недели каторжного труда спали с тела люди и лошади, но по десятине овса и ячменя засеяли. Будет корм лошадям и скотине. Забросали горохом полдесятины, то же корм и людям еда. Полдесятины оставили под огород. Сын Василия Дармил, Черныш упросил отца Николая дать ребенку такое имя, держась за материнскую юбку, ковылял рядом. Шли сажать овощи. В помощь Арине, Василий послал Ивана, имевшего склонность к огородничеству. Иван, щуплый мужик лет тридцати, обожал Дарьку. Жены у него не было, как и у других мужиков. Он был очень привязан к ребенку и не скрывал этого. Другие мужики посмеивались над ним, пряча глаза в которых светилась тоска по женской ласке и та же самая любовь к детям. Не каждому дано вот так простодушно и искренне раскрывать перед людьми свою любовь к детям. Иван говорил Арине:

«Давай понесу Дарьку, устал поди он»

На что женщина в который раз отвечала:

«Пущай идет, мужик ведь»

Наконец срочные работы завершены. У людей появилось свободное время обычное между посевной и сенокосом. Собрав утром мужиков, Черныш сказал им:

«Вот что, мужики, на завтра собираем вьючный обоз. В деревне останется Арина и Иван. Берите с собой топоры и пилы. Просеку рубить будем. Нужно продолжить тропу для будущей дороги».

Мужики загудели, общее недовольство сводилось к одному «На кой ляд нам дорога. Живем и так неплохо. Это сколько сил нужно потратить, чтоб пробить дорогу. Лучше лишних несколько десятин раскорчевать».

Ответ Василия был краток:

«Задумка не моя, а барина. Начнем пробивать дорогу, он обещал помочь людьми и тяглом. Лес ему здесь очень понравился. Его воля!».

«Эх ма, кончилась вольная жизнь!» – произнес Демьян.

Остальные мужики подумали тоже, но промолчали.

Вьючный обоз из пяти лошадей вышел из деревни до зари. Василий вел обоз по одному ему ведомой тропе. Порой останавливались, расчищали тропу от мелколесья, делали засечки на деревьях. Срубили несколько стволов, которые нельзя было обойти. Мужики шли по кондовому лесу. Пройдя версты четыре, вышли большую луговину, покрытую разнотравьем.

«Здесь стоянка. Поедим. Отдохнем. Нужно срубить хороший шалаш. Вон в том месте есть родник» – отдал распоряжение мужикам Василий.

Вид луговины наводил на мысль о ее рукотворном происхождении.

«Пожалуй, десятин полтораста будет» – подумал Демьян.

Отдохнув, принялись за шалаш, который срубили к закату. Поужинали и завалились спать в шалаше на лапнике. Уставших людей не беспокоило даже комарьё. Пробиваясь через урман, проходили в день по несколько верст и вышли к большому селу Погорелища, от которого шел наезженный большак. В Погорелищах, на постоялом дворе, их ждал помещик Дармил Потатич с обозом. Он встретил мужиков приветливо, каждому пожал руку. Василия обнял, потрепал по плечу. Мужики застеснялись, как дети, но искренность и доброжелательность Дармила покорила их. Послышались смех и шутки. Подошли мужики пришедшие с обозом Дармила, поручкались, познакомились. И вот уже невесть из чего сооружен стол, который накрыл скатертью хозяин постоялого двора. На столе появилась добротная деревенская еда, копченный окорок, жбанчик соленых грибов, копченная птица. Потатич показал рукой на одну из укрытых пологом телег. Возчик быстро принес из нее две четверти водки, потом вернулся и вытащил из под полога туес и разложил из него снедь. Все увидели пучки лука, соленные огурцы, квашенную капусту, лакомства недоступные в лесной деревне. Дармил поднял рюмку и сказал:

«Я еще не видел деревни, которую вы назвали моим именем, не видел содеянного вашими руками, но верю, что русские все вынесут и Россия станет еще могущественней и краше, имея таких людей, как Василий, как вы! Пью за вас, мои новые друзья! У меня для вас есть подарок – он замолчал, кивнул головой служке постоялого двора и приказал: «Веди!»

Служка подошел к двери открыл ее. Из подклети одна за другой вышли шесть женщин, примерно двадцати-двадцати пяти лет. Они подошли к столу и поклонились. Среди женщин одна выделялась ростом и статью. Могутная баба. На ее простодушном, округлом лице светились васильковые, бездонные глаза. Назвать ее красавицей нельзя, но всех она притягивала чем-то мимолетным, как игра теней в яркий солнечный день. Вроде схватил, ощутил мгновение, и опять ничего нет. Эта женщина пращурка твоей матери – уточнил отец и продолжил – изумленные мужики разом стихли и уставились на баб. Установилось неловкое молчание. Бабы зарделись, потянули платки, укрывая лица Дармил кивнул Василию:

«Староста – именно так он рекомендовал Черныша своим крестьянам – налей ка бабонькам водочки и поднеси им!»

Василий наполнил рюмки стоящие на подносе. Они были разного формата и цвета. Он подошел к женщинам с подносом и преложил им выпить за здоровье барина. Дармил стоял в стороне и смотрел, какую рюмку возьмет каждая баба. Тоже самое Василий проделал и с мужиками. Дармил заметил кто из мужиков пил из какой рюмки, он подошел к ним и сказал, что Божий суд свершился, и что пары пившие из одной рюмки объявляются мужем и женой. Он расставил мужиков и баб попарно, согласно жребия. Одинокой осталась могутная баба по имени Аленка. Она поняла, что осталась без пары, по ее щекам покатились слезы. Василий успокоил ее словами, чтоб она не печалилась и, что ждет ее суженный Иван, не дождется. Он остался на хозяйстве в деревне.

Молодоженов повенчали в Погорелищской церкви. Потатич подарил молодым по пять рублей серебром. Огромные по тем временам деньги.

Сдали помещику меха и другую мелочь. Все пришедшие с помещичьим обозом люди, лошади и телеги поступали в распоряжение Василия, для прокладки дороги и рубки леса, до холодов. Черныш получил от помещика изрядную сумму денег, три дробовика и один винчестер. Лично Василию Дармил, наедине, вручил револьвер и пачку патронов к нему, оружие по тем временам редкое и дорогое. Помимо этого он дал ему гербовую бумагу разрешающую вольному крестьянину Чернышеву Василию ношение и хранение огнестрельного оружия для охранения имущества и казны помещика Потатича.

Согласно договора со старостой Погорелищ, Чернышев нанял деревенских мужиков на рубку леса. Наконец все необходимое для прокладки дороги было закуплено и уложено в возы. Рано утром обоз тронулся по направлению деревни Потатичи. Дармил верхом проводил его до околицы села Погорелища, перекрестил обоз и уехал. Через версту разделились, наемные работники остались рубить просеку от поскотины села Погорелищ, а потатичи должны были начать рубку от своей деревни. Расстояние между деревнями было не менее тридцати шести верст. Работа спорилась, деревне нужна дорога, теперь это поняли все. Мужики и бабы прорубали в вековом лесу дорогу к лучшей жизни. Люди, несмотря на усталость, были веселы, ибо они обрели семьи и уверенность в будущем. Одна Алена, которая без всякого на то указания стала кашеварить, хлопотать о жилье-былье всего табора, вечерами тоскливо сидела за длинным столом и украдкой смахивала набегающие слезы.

В конце августа Василий отрядил в деревню Потатичи двух мужиков с женами и Алену, пора убирать ячмень и овес, ухаживать за огородом. Иван с Ариной вряд ли управятся с такой прорвой работы.

Пришла пора сенокоса, Василий отрядил на сенокос Демьяна и лучшего деревенского косаря Петра с женами. Остался Чернышев с двумя мужиками и наемными лесорубами. Усталые погорельчане, давно не видевшие родных, дальше рубить просеку не хотели, требовали расчет. Десятник лесорубов, худой и жилистый Панкрат, помалкивал, а когда его мужики наседали на Василия, он отворачивался и хрипло говорил, что хлопотное дело затеял Василий, трудней оказалось дело, чем думалось и, что нужно увеличить плату за работу. Работы и впрямь оказалось больше, чем загадывалось. После долгой перебранки порешили на том, что дойдут до большой поляны, именуемой с легкой руки Демьяна, Шалашихой, Василий даст погорельчанам расчет. Остальные пять верст потатичи добьют сами. Подошел конец работы, вышли к поляне Шалашиха.

Перед взором Василия раскинулась ровно скошенная луговина с одинокими кустами и ровными рядами стожков сена. Василий подумал, что успели мужики управиться. Вглядевшись он увидел, что от дальней кромки леса идет человек. Подошел Демьян загорелый до черноты. Они по братски обнялись, да и были они теперь даже больше, чем братья, они стали единодушны.

На вопрос Василия, как он успел в такое короткое время скосить такую уйму, Демьян ответил, что расскажет потом и добавил, что Петра с бабой отправил в деревню.

Проводы погорельщан удались на славу. Утром Панкрат отозвал Василия в сторону и сказал, что он поговорил с мужиками и они решили им помочь, а деньги за эту работу потатичи отдадут следующим летом, и что они согласны подождать. Взволнованный прекраснодушием погорельчан Василий ответил, что сколько братья положат за свой труд, то они и отдадут.

Оставшиеся пять верст взяли нахрапом, упрямой мужицкой злостью. В осенний мглистый день, обоз вполз в деревню Потатичи. Приятно-знакомо дохнуло жильем, скотиной и еще чем-то неуловимым, присущим только русской деревне, русским духом. Враз все смешалось. Арина повисла на шее у Василия, упершись тугим животом.

Дарька, обхватив ногу отца, повторял:

«Тятя приехал, тятя приехал!»

Василий осторожно оторвал жену от себя и проговорил:

«Любая ты моя, опять ты мне сына принесешь!» – поцеловал жену в уста, поднял Дарьку, подбросил его ввысь, отчего ребенок радостно визжал и повторял, что он боится. Поняли мужики, для чего рубили казарму. Арина с Иваном развели семьи по комнатам.

Василий в суете забыл об Алене. К вечеру, помывшись в бане, что срубил Иван на берегу речки, все собрались в самой большой комнате казармы. Василий увидел за столом сидящих вместе Ивана и Алену. Достаточно мимолетного взгляда чтобы понять, что эти люди счастливы. Гулянка кончилась. Все разошлись по своим комнатам. Так появилась деревня Потатичи и её жители.

Прошли многие десятилетия, ушли на погост первые деревенские жители и еще многие поколения, народились новые. Пронеслось над их головами много страшных и радостных событий, но дух вложенный в людей, в землю, первыми поселенцами, остается с нами. Наши деревенские люди работящи, напористы, сострадательны к немощным и слабым, не приемлют зла, насилия и подлости. Истинно русские люди. Вот и вся история нашего рода, которая переплелась с историей нашей деревни».

Отец смолк, пристально всмотрелся в лицо Василия, сурово проговорил:

«Хорошо запомни мою сказку сынок! Не опозорь среди людей ни себя, ни нас! Молод ты еще Василий, неразумен. Устал я очень. Пора спать, скоро светать начнет».

Он тяжело поднялся и ушел в дом. Васька прикорнул на сеновале. Потом была дорога в райцентр.

Глава 2. Начало пути.

Василий очнулся от громких криков. Шумели в комнате, где гуляли призывники. Из комнаты вышли подвыпившие ребята, они громко кричали, пытались петь. Сквозь шум прорывался голос певицы, у которой «короли все могли, не могли лишь жениться по любви.

Васька поежился, не от холода, а от не уходящей тоски. Он отошел в сторону, пропустив парней.

«Что такое любовь и почему короли не могут жениться по любви?» – пришла в голову мысль.

В школе они учили наизусть лирические стихи великих русских и прочих поэтов, но в семье у Чернышевых, да пожалуй и других деревенских семьях, о ней не говорили. Такие разговоры считались неприличными. Парни и девушки вырастали, женились, рожали детей, это и было в их понятиях любовь. Пьяные парни, увидев понурую фигуру Васьки, обступили его и начали поддразнивать:

«Дитятю от мамкиной сиськи оторвали, а может и от Машкиной письки!»

Тема матери и девушки склонялась пьяными парнями во всех русских матерных падежах. Васька терпел. Парни видя, что вахлак из далекой деревни уклоняется от ссоры, обнаглели и в открытую вызывали на драку. Из своей деревни Черныш был один. Наконец парни вывели его из терпения. Он, как учил старший брат Олег, служивший в полковой разведке, подсечкой сбил одного, ударом кулака другого. Добравшись до самого злостного своего обидчика, Василий, схватив его за одежду, поднял над головой и бросил в толпу парней. Такого не ожидал никто. Парни притихли и попятились назад. На шум из комнаты вышел прапорщик. Кто-то начал ломать кол из забора, руки других начали шарить по земле в поисках предмета имеющего вес.

«Ну, парни, так не честно! Кодляком на одного?!» – проговорил прапорщик и стал рядом с Васькой. При появлении у Васьки союзника, парни охладили боевой пыл. Один из них проговорил с угрозой:

«Ещё поквитаемся сосунок!»

Компания вывалилась со двора Дома колхозника и двинулась по улице, горланя песни и матерные частушки. Вскоре шум утих.

«Пошли в дом, дернем по маленькой и спать» – предложил Васькин покровитель. Зашли в комнату.

«Будем знакомы – предложил его заступник и протянул руку – Гриша, по фамилии Бурлаков. По батюшке меня еще рано величать» – шутливо добавил он.

Рука у нового знакомого была сухой и теплой, необычайно жесткой, словно Васька пожал не человеческую руку, а теплый кусок металла. Ростом Григорий был выше Васьки на голову, выше среднего. Худощав. Светлые, выгоревшие, коротко стриженные волосы. Продубленное солнцем и ветром удлиненное лицо, напоминающее ему образ человека, где то ранее видимого, темные печальные глаза с укоризной.

«Да он на Христа лицом похож!» – сделал для себя открытие Василий.

Григорий вынул из тумбочки початую бутылку «Столичной», банку рыбных консервов и два кусочка ржаного хлеба. Все аккуратно разложил на маленькой салфетке.

«Один момент – сказал он – схожу помою стаканы».

Через несколько минут Григорий вернулся с чистыми стаканами. Стоя налил водку в стаканы, молча кивнул, приглашая Ваську выпить, сказал:

«Выпьем, Вася, за начало твоей службы и продолжение моей!»

Так судьба свела двух совершенно непохожих друг на друга, восимнадцатилетнего призывника Чернышева Василия Ивановича и двадцатисемилетнего Бурлакова Григория Петровича, человека проехавшего, за свою сравнительно короткую жизнь, почти весь Союз, прошедшего по его словам, Крым, Рим и медные трубы, и еще много чего, сразу не расскажешь.

Бурлаков оказался прапорщиком Н-ского отдельного охранного батальона, он приехал в их район за пополнением. Из его короткого рассказа, Чернышев понял, что ему предстоит охранять зэков. Батальон численностью свыше тысячи человек охраняет три лагеря полосатиков, и один женский. На этом рассказ Гриши закончился. Он отвернулся к стене и уже засыпая, сказал:

«Ложись салага здесь. Сержант отпросился к девкам и его кровать свободна. В общей комнате тебе не выспаться, ваша шпана устроит тебе темную и вместо родной части попадешь ты, Вася, в лазарет» – на этих словах Григорий затих.

Василий прилег на койку и вскоре спал богатырским сном. Разбудил его крик:

«Подъём!»

Началась Васькина служба во внутренних войсках Великого Союза. Призывники, человек двадцать пять, толпились во дворе. У всех был растерзанный вид, старая поношенная одежда и сидоры набитые доверху домашней снедью. На улице, за оградой, стояли редкие провожатые, в основном из райцентра. На крыльцо вышел прапорщик Бурлаков, за ним сержант срочник с огромным, начинающим наливаться синевой, фингалом под глазом. Видно парень время даром не терял. В остальном сержант походил на плакатного воина родной Советской Армии. Сержант подошел к Ваське и сказал с угрозой, показывая кулак:

«Ну, салага, теперь ты мой, этот кулак будет гладить тебя три раза в день!»

Только сейчас до Чернышева дошло, что вчера в потемках, ему под руку попался не призывник, а сержант из команды «покупателей». Так называли принимающих от военкоматов и сопровождающих к месту службы призывников, офицеров и сержантов.

Подошли тентованные грузовики из районного ДОСАФ. Прозвучала команда: «По машинам». Колонна из двух автомашин и сопровождающего УАЗика ГАИ, двинулась из райцентра к большаку. Последние крики провожающих, звуки марша «Прощание славянки», и вот уже грузовики несутся по трассе, унося новобранцев в неведомое.

Задремавших новобранцев встряхнуло на выбоинах, машины свернули с трассы и пошли по лесному проселку. Вокруг непроходимый хвойный лес. В редких разрывах крон деревьев показались звезды. Похолодало и стало зябко, парни невольно жались друг к другу пытаясь согреться. Внезапно машины остановились. Навалилась тишина и лишь тихий жалобный скрип старых елей доносился из леса. Раздалась команда выгружаться.

Сержант подошел к сбившимся в кучу новобранцам, подал команду «Становись». После некоторой заминки парни построились на небольшой полянке. Это был не строй, а вытянувшаяся в два ряда очередь в магазин. Сержант пробежал вдоль строя, подравнял его, подал команду: «Равняйсь. Смирно».

Из-за машины вышел прапорщик Бурлаков, он подошел к строю и отдал команду: «Вольно».

После проверки личного состава новобранцам разрешили разойтись. Поужинав, все улеглись спать. Васька тревожно прислушивался, ожидая подвоха со стороны сержанта и его шестерок. Незаметно для себя уснул. Затемно прозвучала команда: «Подъем». После переклички сержант дал команду: «На зарядку становись», затем он снял гимнастерку, оставшись в майке, дружески сказал:

«Оголяйтесь ребята. Служба началась. Делай, как я».

Нехотя парни сняли верхнюю одежду, рубашки и началась для них первая армейская физзарядка. Сержант изредка покрикивал на нерадивых и уже через пять минут у парней заиграла кровь, ушла вялость, они ободрились. Запасливый прапорщик велел сержанту открыть бочку с водой. Все умылись, кое-кто рискнул побриться. Позавтракали и двинулись в путь. К обеду подъехали к КПП части. Прапорщик зашел в дежурку, через несколько минут ворота бесшумно открылись, грузовики въехали на территорию военного городка. Сержант построил новобранцев на плацу и поздравил их с прибытием в часть. К строю подошли прапорщик Бурлаков и майор, который тонким, не вяжущимся с его фигурой атлета голосом, пропищал:

«Здравствуйте товарищи бойцы!»

Строй вразнобой ответил: «Здравствуйте. Здорово. Привет». Майор подошел к строю вплотную и сказал с улыбкой:

«Ничего, ребята, приветствовать командиров мы вас научим».

Майор поручил прапорщику Бурлакову разъяснить новобранцам дальнейший распорядок дня, который оказался следующим, строем протопали до вещевого склада, получили обмундирование, затем строем в баню, где длинногривых ждал сюрприз, солдат-парикмахер обкорнал их налысо, после осмотра фельдшера они наконец-то попали в мыльню. Василий сделал поползновение попариться, но был остановлен солдатом-банщиком, который предупредил его, что на помывку солдату дается всего полчаса. В раздевалке сержант дал им на одевание пятнадцать минут. Строем пришли в расположение подразделения, где Василий с удивлением сделал для себя открытие, что все его товарищи похожи друг на друга и различаются лишь ростом. Однообразная одежда, стрижка под ноль, общее выражение растерянности на лицах, стирали черты индивидуальности людей. Долго сидеть новоиспеченным солдатам не дали, повели строем на плац, где их уже ждал майор с группой офицеров. Молодые солдаты, согласно зачитанного приказа, распределялись по взводам учебной роты. В ней они пройдут курс молодого бойца, примут присягу, а затем их распределят по строевым подразделениям Н-ского охранного батальона. Васька услышал свою фамилию и понял, что попал в роту спецназа. К нему подошел прапорщик Бурлаков и сказал:

«Пойдем салага, будем делать из тебя чмошника!»

После развода солдат повели строем в столовую на ужин. Перед столовой сержант Татаринов, обходя строй, подошел к Василию и сделав вид, что хочет проверить у него затяжку ремня, ткнул его под дыхалку. У Василия перехватило дыхание, но он устоял на ногах. Татаринов, улыбаясь, промурлыкал:

«То ли еще будет, салага, ой-ой-ой!»

В голосе сержанта кипела ненависть. Дежурный по столовой указал на три стола и сказал сержанту Татаринову:

«Эти столы закреплены за вашей группой. С завтрашнего дня присылайте бачковых. На принятие пищи пятнадцать минут» – и ушел к другим столам.

Рассадив и назначив бачковых, дежурный по группе сержант-сверхсрочник, пожелав солдатам приятного аппетита, ушел. Пятнадцать минут отведенные на ужин прошли мигом. Прозвучала команда: «Выходи строиться». Некоторые солдатики даже съесть овощное рагу не успели. Дежурный по столовой дал им еще пять минут. Васька и его товарищи через желудок поняли, что они попали в жесткую, четко регламентируемую систему.

«Строем в расположение пошли касатики» – ерничал сержант Татаринов.

В расположении он отдал команду: «Разойдись. Личное время».

Никто не знал, что такое личное время и что с ним делать. Некоторые улеглись на койки. Дежурный по группе пресек эти нарушения и доходчиво объяснил, что ложиться или садиться на койки можно только после отбоя, он также сделал замечание сержанту Татаринову и потребовал, чтобы тот объяснил солдатам, что можно делать в личное время. Получив разъяснения от сержанта, курсанты гурьбой двинулись в бытовую комнату, где подшили подворотнички, почистили сапоги, стараясь придать им блеск. За делами ушли из головы мысли о доме, о долгом, в два года, сроке службы. После вечерней прогулки, проверки, Васька наконец-то услышал долгожданную команду «Отбой».

Уже засыпая, подумал, что за полдня прожил полжизни. Будут потом учеба, броски в любую погоду и время суток с полной выкладкой, когда от всего, что надето и навешано на тебя, в первое время подгибались ноги и цепенели мышцы. Будет страх бездны первого парашютного прыжка. Будет огонь, вода, пронизывающий до костей холод. Будут погони, когда даже собаки от усталости ложились пластом на снег и их приходилось тащить на себе. Среди чмошников ходила горькая шутка, что собака, хоть и друг человека, но начальству она дороже. Будут учебные захваты, от которых оставались шишки, ссадины и боль. Будут боевые захваты, от которых оставались горечь в душе и сожаление. Загнанные зэки-полосатики редко сдавались, дорого желали продать свою вновь обретенную свободу и жизнь. Все это придет к Ваське вскоре. Судьба и командиры определили служить ему в ЧМО.

Спецподразделение отдельного охранного батальона Внутренних Войск СССР, называемому по старинке чрезвычайный мобильный отряд, коротко ЧМО. В среде солдат эта аббревиатура расшифровывалась как: чудят, мудят, о… ют. Отряд выполнял задачи преследования и задержания бежавших из лагерей особо опасных преступников,, ликвидацией очагов бунтов в лагерях и физического уничтожения их вожаков. Была у отряда и деликатная, неофициальная обязанность: ловля рыбы ценных пород, добыча пушного и иного зверя, розыск медвежьих берлог и лосиных троп, тетеревиных токов и много других обязанностей связанных с снабжением природными деликатесами и пушниной высшего руководства лагерей и командира батальона.

На плацу командир роты старший лейтенант Дерюк, невысокого роста среднеазиат, объяснил курсантам, кто их командир отделения и замкомвзвода. Ими оказались: командир первого отделения сержант Хабибуллин, смуглый, черноволосый красавец-татарин, похожий на орла готового взлететь; второго отделения, сержант Полищук, громадный, похожий на вздыбленного медведя, здоровяк, волосы его светло-соломенного цвета торчали непокорно из-под пилотки, голубые глаза, с веселой дерзостью, смотрели на вас, от его фигуры веяло доброй силой и доброжелательностью. Дорого дастся Ваське обманчивое добродушие сержанта-сверхсрочника Полищука, но пройдет время и Васька будет благодарить своего первого командира отделения за данную им науку жить и воевать.

Командир третьего отделения, ефрейтор Морозов, ничем не отличался от курсантов. Разве, только иногда в его желтовато-зеленых глазах, похожих на рысьи, мелькали звездочки и тут же исчезали. Старший лейтенант Дерюк ознакомил курсантов с расписанием занятий и представил им старшину группы, сверхсрочника Пелипенко. Мужчину лет сорока, поджарого, в хорошо подогнанной форме, с быстрыми глазами и движениями. К строю старшина обратился не по уставу:

«Сынки! Я вам мама, а командир роты ваш папа. Будете шалить, я вам попки напорю. Главное, чистота в казарме, внешний вид, учеба и наряды на работы. На последнем месте у вас будет сон. Привыкнете сынки, не вы первые, не вы последние!»

Командир группы назначил дежурным по роте замкомвзода сержанта Татаринова.

В классной комнате замполит группы доложил курсантам, что страна, руководимая КПСС, взялась за перестройку, в СССР происходит демократизация общества. Социализм поворачивается лицом к народу. Общество успешно борется с пьянством, молодежь играет безалкогольные свадьбы. Ради этого вырубаются сотни тысяч гектаров виноградников и садов. Страна твердой поступью идет к коммунизму. Замполит закончил свою речь тем, что воины Внутренних Войск должны надежно оберегать советский народ от преступников, отбывающих срок наказания в исправительно-трудовых учреждениях, где они перевоспитываются, после чего вливаются в монолитные ряды тружеников.

Изучение стрелкового дела вел старшина Пелипенко, он ознакомил курсантов с автоматическим оружием, стоящим на вооружении их части.

Незаметно прошел месяц. К принятию присяги группа заметно поредела, из тридцати, осталось девятнадцать курсантов. Отчисленных распределили по другим учебкам. В день принятия присяги волновались все, офицеры и молодые солдаты.

Наступил торжественный момент. На плац вынесли Знамя. Принимающие присягу молодые бойцы по одному подходили к столу, читали текст Присяги, расписывались под ним и становились в строй. После принятия Присяги прозвучал гимн Советского Союза. Командир батальона полковник Сарьян, поздравил солдат, принявших Присягу с вступлением в братство воинов и призвал их честно служить социалистической Родине. Подразделения потянулись к казармам. Мороз крепчал, снег скрипел под сапогами. После праздничного обеда объявили, что до концерта курсанты могут быть свободны. Все собрались в курилке. Сержант Хабибуллин сказал, что основная подготовка начнется завтра, а пока они могут расслабиться.

Подняли курсантов по тревоге в три часа ночи. Дерюк стоял возле тумбочки дневального, когда группа построилась, он сказал, что сегодня они выходят в учебный лагерь, что с ними идут инструкторы, и что сейчас будет марш бросок. После сообщения командир группы подал команду «Отбой». Тревога оказалась учебной.

Подъем прошел не по-армейски. Командиры отделений ходили по казарме и без крика подымали курсантов. С появлением старшины Пилипенко началась суета. Группе на завтрак в столовой был оставлен расход. Курсанты с удивлением увидели на столах сало, вареные яйца и какао. Старшина сказал, чтоб они лопали, и что с сегодняшнего дня группа переведена на спецпаек. После завтрака началась беготня по складам. Получали необходимое имущество для длительного похода. Кухонный наряд принес обед в расположение. После обеда, группа была построена на строевой смотр. Старшина Пелипенко придирчиво осматривал форму, экипировку, оружие и особенно лыжи.

Тревога прозвучала, как всегда неожиданно. На этот раз сержанты пинками подгоняли курсантов. Старшина доложил старшему лейтенанту Дерюку о готовности к походу. Командир кратко пояснил цель похода:

«Из Н-ского лагеря бежала группа особо опасных рецидивистов. Наша цель отыскать и задержать их живыми, или мертвыми».

Из военного городка вышли строем, за воротами КПП встали на лыжи. Вел колонну командир группы, замыкали старшина и сержант Полищук. Курсанты уходили в глухую ночь. Все понимали, что погоня учебная и все же у Васьки щемило сердце. Он подумал:

«Как хрупок мир благоденствия и покоя! Еще час назад все мы были в тепле и сне, а сейчас бежим в неизвестность».

Шли споро, темп устанавливал командир группы. Через пару часов, курсанты выматались. Казалось, что вещмешок весит центнер. Автомат на груди тянул шею вниз. Лыжные палки вырывались из рук. Лыжи разъезжались. Темп бега несколько ослаб, но сзади курсантов подгонял старшина. Подхлестывая командой:

«Вперед! Не отставать! Вперед!».

Вышли на небольшую поляну. Прозвучала команда:

«Колонна стой! Разойдись!».

Командир объявил: «Обнаружен след беглых зэков. Десять минут на отдых. Подтяните лямки вещмешков и крепления лыж. Можете покурить. На снег не ложиться и не садиться».

Десять минут пролетели вмиг. Опять впереди командир группы, замыкает старшина Пелипенко и сержант Полищук. Первые шаги после отдыха дались Василию с трудом, но повторяя чисто механически движения ходьбы, он почувствовал, что силы восстанавливаются, шум в ушах проходит, сердце входит в ритм бега. Пришло второе дыхание. Шли, делая десятиминутные перекуры, до рассвета. Вышли на большую поляну или лесное озеро. Последовала команда: «Стой. Привал».

На краю поляны нашли старое огневище. Быстро собрали сухостой и уже весело горят костры. Поели, улеглись тесно в круг. Караульные забросали курсантов лапником. Василий провалился в омут сна. Через два часа он заступил в караул. Сотню километров прошли за трое суток. «Беглецов» настигли перед учебной базой. Инструкторы оказали ожесточенное сопротивление, но под дружным натиском курсантов вынуждены были сдаться.

«Хороши волчата!» – сделал вывод Дерюк.

Баня, столовая и сон. Двое суток курсанты нежились, набирались сил. Подготовка началась с дневной тревоги, курсантов подняли из-за обеденных столов. Побегали на лыжах, после чего прошли обследование у врачей. Двоих отчислили по состоянию здоровья.

Учили курсантов люди знающие свое дело в теории и на практике. Стрелковое и снайперское дело вел старшина Пелипенко. Картограф вдалбливал в мозги знания по геодезии, практическом ориентировании на местности. Вольнонаемный охотник-следопыт раскрыл перед курсантами тонкости прочтения следов оставленных зверем и человеком на земле, снегу, в лесу и вообще в окружающем мире. Прапорщик Бурлаков, учил курсантов приемам рукопашного боя, говорил им, что они должны первыми поразить врага, что от этого зависит их жизнь и выполнение задания. Знания и навыки вдалбливались в головы и тела курсантов, вколачивались в их сознание и подсознание, доводились до автоматизма. Порой Василий ощущал себя борзой идущей по следу.

Снега еще лежали, давя все живое мертвящей белизной, но уже начинали проседать. Возле стволов деревьев снег подтаивал, чаще тянуло теплым ветерком. Наступала весна. Курсантам предстояло пройти техническую подготовку на технодроме военного городка ООБ. Переход из учебного лагеря в военный городок занял полтора суток, спешили вернуться по снегу. Техподготовка заключалась в приобретении практических навыков вождения всех видов автомототракторной техники, прыжков с парашютом и саперно-минного дела.

Курсант Чернышев окончил учебку на отлично. Ему было присвоено звание младший сержант, второй класс, он был награжден знаком «Отличник Советской Армии». В выпуске трое курсантов получили звание ефрейтор, остальных выпустили рядовыми. Прапорщик Бурлаков не обманул Чернышева, Василий получил распределение в спецроту. Чернышев и Бурлаков за время пребывания в учебном лагере сдружились, если можно назвать дружбой доброжелательные отношения между командиром и подчиненным. Если бы сейчас Василия встретил кто-нибудь из его деревни, то навряд ли узнал его. Деревенский паренек превратился в подтянутого, уверенного в себе молодого мужчину. Прапорщик Бурлаков любовался своим питомцем. Он не ошибся, увидев в Ваське воина от бога. Восемь месяцев шлифовки, сняли с Чернышева все излишества гражданской жизни, отбросили юношеские мечтания, поставили четкие ориентиры на будущее, отслужить срочную и остаться на сверхсрочную службу в Армии.

«Васек! Когда у тебя день рождения?» – спросил прапорщик.

«Двенадцатого июня меня мамка родила» – ответил Чернышев.

«А сегодня какое число?» – спросил, рассмеявшись Бурлаков.

«Е-ма-е! Вот так дела!» – подыграл Григорию Васька.

Бурлаков предложил Василию обмыть день рождения с подружками. В части, младшему сержанту Чернышеву, по просьбе прапорщика Бурлакова, дали увольнительную на сутки.

«Поедем в райцентр, подальше от взоров начальства и зависти сослуживцев – предложил Бурлаков выходя из штаба – познакомлю тебя с прекрасными женщинами».

В районный городок приехали под вечер.

«В ресторацию пойдем или к девчатам? – спросил Бурлаков и сам же себе ответил – конечно к Аннушке».

«На ваше усмотрение товарищ прапорщик – ответил Васька и добавил – только я по бабам ещё не ходил».

«Ах ты Вася, ах ты целка! Милки тебе ее сегодня мигом собьют. Львицы, а не девки! Во!» -прапорщик руками обрисовал фигуры львиц и расхохотался, увидев покрасневшую физиономию товарища.

В продуктовом магазине пустые прилавки и витрины. Толпа возвращающихся с работы людей, возмущалась отсутствием продуктов, поминала нелестными словами руководство страны. Бурлаков подмигнул одной из продавщиц, которая увидев его, заулыбалась и показала рукой на подсобку. Прапорщик и Василий вошли в утробу магазина. Цепляясь за коробки и ящики, они прошли в небольшую комнату, где продавщица, не стесняясь Васьки, повисла на шее прапорщика и наставила ему на лице сердечек губной помадой.

«Гришенька! Соколик ты мой ясный, забыл ты свою милку» – ворковала женщина.

Лет ей было не больше двадцатипяти. Простое миловидное русское лицо, пышная прическа и хороший макияж делали ее если не красавицей, то очень привлекательной. А фигура! Прав был прапорщик. Львица!

«Аннушка, познакомься, это Вася. Он сегодня именинник. Окончил нашу чмошную бурсу на отлично, но самое главное, он еще мальчик. Нужно организовать оргию по такому случаю и лишить Ваську целомудрия. Пригласи Светку. Если можешь, закрой свою лавочку пораньше, не париться же нам здесь до закрытия» – попросил Григорий.

Аннушка дурашливо поднесла ладошку к виску и отчеканила:

«Слушаюсь. Мой генерал! Повинуюсь мой господин! – и добавила – посидите здесь немного мальчики, а чтоб вам было не скучно, Светка сейчас принесет выпить и закусить».

Минут через пять, в кабинет вошла невысокого роста девушка лет двадцати, неся на подносе бутылку Столичной, рюмки, на тарелочке нарезанную колбасу, банку шпрот и другую вкуснятину.

«Да красиво жить не запретишь!» – промолвил прапорщик и потянулся к бутылке.

В кабинет вошла Аннушка, она поставила на стол две запотевшие бутылки Борджоми. Стоя выпили за знакомство и любовь. Ждать закрытия магазина пришлось недолго. Повесив на двери табличку «Магазин закрыт из-за отсутствия товаров», Аннушка отпустила продавщиц, сказав им, что завтра магазин откроется не раньше десяти. Женщины понимающе посмотрели на Аннушку. В их душах шевельнулась зависть к ней:

«Вон с какими парнями их товарки будут всю ночь ездить за „товаром“, а их дома ждут голодные дети и полупьяные мужья, которые давно забыли про их „товар“. Эх-ма жизнь!».

Сдав магазин под охрану на пульт вневедомственной охраны, четверо молодых, счастливых людей, остановили таксиста-частника и покатили к Аннушке домой. Сидя в автомобиле, Василий ощутив теплоту женского бедра, боялся шевельнуться. Гришка обсуждал с водителем последние события из жизни страны. Светка втихую поцеловала Ваську в шею, от чего у него налилось все тело. Светке очень понравился Васька. Она можно сказать влюбилась в него с первого взгляда, и дала себе зарок, что если у нее с Васькой сложится, то больше другие мужики к ней не ходоки. В свои неполные двадцать лет, Светка уже многое умела по части секса и была, по выражению знавших ее мужчин, девицей без комплексов. Аннушка часто осаживала ее, но для нужных людей подставляла без всякого зазрения совести. Дело есть дело. Чем еще может взять баба, как не лаской да « ……..» сладкой.

С Григорием Аннушка познакомилась в магазине, куда он зашел отовариться. Ей приглянулся статный молодой прапорщик. Она бабьим чутьем уловила его одиночество. Аннушка подошла к Григорию и попросила:

«Помогите, офицер, переставить бочку, я женщина слабая – она повела высокой грудью – не могу с ней справиться, проклятущей!»

Гришка смекнул, какую бочку ему придется передвигать. В подсобке он перекатил бочку с квашенной капустой из одного угла в другой и через пару минут сидел в кабинете с рюмкой в руке и принимал благодарности от хозяйки.

«Объединились два одиночества» – грустно пошутил Григорий, выслушав короткую историю Аннушкиной жизни.

«Родителей я не помню, выросла в детдоме. После восьмилетки поступила в торговый техникум, окончила его. По распределению оказалась в здешнем райцентре. Работала хорошо, выбилась в завмаги. Встретила тебя и втюрилась!» – игриво закончила повествование о своей жизни Аннушка.

Григорию Бурлакову нравилась Аннушка, он почти влюбился в неё, но выработанная жизнью осторожность, сдерживала бравого прапорщика и он не спешил делать ей предложение.

Глава 3. Смерть Светки

Комар на горизонте быстро вырастал в сокола-канюка. Его крылья-лопасти хлопали с присвистом. Четверо беглецов, оцепенев, заворожено смотрели на вертолет. Им казалось, что это злое чудовище надвигается на них, увеличиваясь с каждым мгновением. Ревущее чудище пронеслось над ними на высоте нескольких десятков метров, показав грязно-белое брюхо и обдав гарью турбинных газов. Вертолет заметил беглецов. Он пролетел с километр по прямой, набрал высоту и начал описывать круги.

«Суки! – выдохнул Григорий – нашли. Всем в машину!» – крикнул он и бросился к тягачу.

Василий сгреб в охапку брезент с едой, в три прыжка достиг тягача, открыл дверцу кабины и бросил, не разбирая, брезент с едой во внутрь тягача, помог забраться в тягач женщинам.

«Светка, подай калаш» – приказал он женщине.

Светка подала автомат Василию. Григорий выбрался из тягача и спросил:

«Что будем делать братишка?»

Вертолет завис метрах в двухстах от них. Гул турбин и воздушный поток заглушал слова, загонял их вместе с воздухом в глотку. Друзья перебежали за тягач. Звук пулеметной очереди они не слышали. Пули прошлись выше голов беглецов, вспороли брезентовую крышу тягача. Послышался заполошный крик Аннушки:

«Светку убили..и..и!»

У Васьки онемели ноги от этого крика. Он начал сползать вдоль заднего борта тягача. Гришка подхватил его и спросил:

«Задело Васек?»

«Светку убили! Суки! – прошептал Василий и оттолкнув Григория, взревел – Све..т..ку уби… ли сук… ки!»

Затем из его горла вырвался дикий, первобытный, вопль-стон самца, непередаваемый в своей тоске, ненависти и желания крови отмщения. Длинная очередь из старого, доброго АК-47, перерезала пулеметчика, оставила ряд пробоин в обшивке вертолета. Винтокрылый дракон взревел и в одно мгновение унесся в высоту неба. Преследователи не ожидали такой разрядки. Вторую очередь Василий выпустил уже вслед вертолету. Григорий силой втолкнул Василия в тягач, влез сам. Оглянувшись, он увидел откинувшуюся Светку, ее метвенно-бледное лицо, а на задней стенке кабины, Светкины мозги и волосы.

«Разрывная пуля» – машинально подумал Григорий.

Он не торопясь, запустил двигатель, опустив голову на рычаги, подумал: «Куда податься? Где спрятаться?»

«Командир, очнись. Вертолет заходит на боевой курс» – голос Василия вывел Григория из оцепенения. Он вновь стал командиром, воином.

«Вертушка транспортная. РС на нем нет, бортовых пушек тоже. При параллельных, с противоположного двери борта, курсах, их пулемет нам не очень страшен. До этого по нам стреляли, больше для испуга и выполнения служебного долга. Сейчас, видимо, в вертолете отморозки не из нашего батальона, открыли огонь на поражение без предупреждения. Целились в двигатель» – мозг Григория лихорадочно анализировал сложившуюся ситуацию. Вертолет летел левее тягача встречным параллельным курсом, представляя возможность пулеметчику вести огонь из двери вертолета. Когда до вертолета оставалось метров триста, Бурлаков резко газанул, повернул тягач на девяносто градусов и дав двигателю полные обороты, ушел под вертолет. Метров через двести он остановился.

«Вася, карту!» – попросил он.

Вертолет пронесся в стороне от них. Вглядевшись в карту, Григорий закричал:

«Ура, Васек! Мы спасены. Километрах в двух от нас холмы и речка, а это значит мы поиграем с вертушкой. Боже и тягачик, выносите наши грешные души!»

Пришедшая в сознание Аннушка, которая была в глубоком обмороке, слабо застонала.

Смертельная игра с вертолетом продолжалась до тех пор, пока Григорий не дотянул до гряды невысоких холмов. Издалека их было не видно, они сливались с местностью. Прапорщик поставил тягач между двумя холмами, что повыше и сказал:

«Теперь мы более-менее защищены, а там у вертушки закончится керосин и она уйдет на базу».

В подтверждение его слов гул вертолета стал стихать, а вскоре и совсем затих. Григорий заглушил двигатель. Тишина, как и грохот давит на уши.

Тундровое пернатое население славило, как ни в чем не бывало, жизнь, соперничало друг с другом за самок, за территорию, или молча высиживало птенцов, продолжение пернатого рода. Птицам нет дела до людей, которые гоняют по бескрайней тундре себе подобных, чтобы забрать у них желтый металл. Солнце склонилось к горизонту, коснулось его и теперь огромное, красно-оранжевое колесо, катилось по земле. В тундре в это время суток вся пернатая живность умолкает. Затем Солнце-колесо ползет в гору, начинается новый полярный день и все живое продолжает свои жизненные хлопоты. В тундру пришла Весна. Весна любви.

Среди космической бескрайности тундры, в еще не сошедших до конца снегах, затерялась железная коробочка, в которой трое живых людей борются за свои жизни. Один из живых потерял самое ценное для него, жизнь любимой женщины.

Глава 4. Миг счастья.

О Великая Страна Советов! Нет среди твоих городов всяческого подчинения и различных статусов, где бы не было улицы имени Владимира Ильича Ленина.

Таксист-частник, дядька неопределенного возраста, крутя баранку своего задрипанного Москвича, ерничал:

«Щас доставим господ охвицеров к парадной».

«Митрофанович – вторила ему Аннушка – ты не шибко гони лошадей, не растряси господ офицеров, а то нам со Светкой будет урон. Мы тебе за это счет выставим!»

Митрофанович с хохотом выдохнул на господ охвицеров сивушно-луковый перегар и заверил:

«Ни-ни, барышни!»

Он затормозил и сказал:

«Пожалуйста, господа охвицеры и дамы, доставил вас к парадному пордъезду!»

Васька удивился, ехали они минут пять со скоростью пешехода. Светка щипнула его за бок, он вздрогнул и спросил:

«Уже приехали?»

Митрофанович дурашливо выскочил из Москвича, открыл дверь вначале Гришке, затем пассажирам с заднего сиденья. Он по-лакейски склонился перед Гришкой и протянул руку с кепкой. Бурлаков принял игру, достал из кармана пятирублевую копюру и с небрежным видом бросил ее в кепку. Когда процедура высадки и оплаты проезда была закончена, все дружно грохнули, смеясь до слез, показывая на Василия, стоявшего с недоуменным видом.

От группы женщин, сидевших в беседке перед домом, отделилась одна и подошла к приехавшим. Старушка оказалась довольно моложавой и приятной на вид.

«Баба Нина, принимая гостей и собирайся в гости – сказал Митрофанович и запел – поедем красотка кататься, давно я тебя не видал!»

«Вот старый козел, набулькался уже! Куда только гаишники смотрят?» – проговорила она приветливо улыбаясь гостям.

«Пошли в дом» – позвала баба Нина приехавшим.

Вошли в квартиру. Везде чистота и патриархальный уют. Дом был старинной постройки, большие комнаты, потолки высокие, более трех метров. Изразцовая печь топилась из кухни, из нее доносились запахи жаркого и еще чего-то вкусного. Баба Нина увела Митрофановича на кухню, откуда, нет – нет да и доносились смешки, а иногда и взрывы хохота. Аннушка попросила мужчин раздвинуть стол и вместе со Светкой принялась накрывать его. Баба Нина принесла жаркое. Митрофанович предложил друзьям выйти на улицу покурить, чтобы не мешать женщинам. Солнце клонилось к закату. Чтоб не стоять на улице и не сидеть с любопытными старухами, они сели в машину. Открыли все двери и закурили. Митрофанович, сбросив с себя маску шутника, начал расспрашивать Василия откуда он родом, кто его родители, как ему служится. Иногда он пытался втянуть в разговор Гришку, но тот отвечал односложно:

«Да. Нет.»

Пройдясь по Васькиной биографии, Митрофанович перешел на местные новости, потом на общесоюзные. Добрался он и до Генсека. В его речи послышались гневные и резкие слова:

«Какая перестройка, какая демократия, какая гласность? Да он же п….р страну развалил и продает ее вместе с нами! Жулье развел и в ранг их ввел – „кооператоры“. Народ с голоду в лавки ломится, жрать нечего. Карточную систему ввел. Слыхал от братков, что в лагерях зэкам пайку урезали, работы нет, туберкулез заедает. Эх, парни, Сталина на них нет! – Митрофанович примолк, потянул затухшую сигарету, с отвращением ее отбросил и выдохнув из себя водочный перегар, продолжил – водку превратил во что? Травят народ, одной рукой льют, другой в ЛТП сажают. Призывают народ вести трезвый образ жизни. Барыги охирели, толкают бутылку Андроповки, по пятнадцать-двадцать рублей, да еще требуют к себе уважение и подход. Я одного пнул, так он меня ментам сдал, паскуда, хотя в багажнике его машины, лежало три ящика водки на продажу. А все это демократия, социализм с человеческим лицом и наш Генсек с меткой и компанией!»

От разглагольствований Митрофановича их избавила Аннушка, позвавшая мужчин к столу. Митрофанович смолк на полуслове, на лице у него появилась улыбка и перед друзьями был прежний, не озабоченный жизнью, веселый человек.

«Артист» – подумал Васек, идя следом за Гришкой.

Бурлаков наклонившись, чтобы завязать шнурок на ботинке, тихо сказал:

«Ты, сержант, с Митрофановичем будь молчаливей, сука он оперативная. Зубы потерял, но навредить, наподличать, еще может. Усек!»

В зале тихо звучала танцевальная музыка, стол притягивал своим обилием и ароматами кушаний. Комнату освещали лучи заходящего солнца. Васька поднял глаза и оторопел. Перед ним сидела Джаконда, только глаза у нее были небесно-голубые. Яркий цвет спелой майской вишни полуоткрытых губ подчеркивал белокипенные зубы. Солнечные лучи просвечивали пышные волосы мягкого золотого цвета и создавали корону над головой Светки. Мочки ушей просвечиваемые солнцем, горели подобно гранатовым серьгам. Молочная белизна кожи подчеркивала красоту лица. Декольте открывало ложбинку меж девичьих грудей. У Васьки пересохло во рту, сдавило дыхание. Он замер и смотрел на женскую красоту. Перед ним открылся миг слияния красоты Женщины и Солнца. Светка видимо поняла состояние Василия, молча протянула руки и притянула его к себе. У Васьки от ее прикосновения выступили слезы. Он сел рядом с ней. Голова его была пуста и лишь сердце, замедленно билось в груди. Света приложила руку к губам Васи и прошептала:

«Милый, любимый мой мужчинка, никому тебя не отдам! Ты мне Богом дан!»

В комнату вошла вся честная компания, которая о чем-то шепталась до этого на кухне.

Митрофанович вновь преобразился. Он принял такой вид, что даже его затрапезная одежонка выглядела прилично. Прочистив горло, он хорошо поставленным голосом произнес:

«Дорогой наш именинник, Василий Иванович! От имени и по поручению всех присутствующих, поздравляю тебя с Днем рождения. Желаю здоровья, счастья и долгих лет жизни. Живи в мире с самим собой и людьми. От всей честной компании прими сей скромный подарок!»

Митрофанович подошел к Василию и протянул ему серебряные, старинной работы, карманные часы с цепочкой. Чернышев убрал руки за спину и отрицательно покачал головой. Григорий взял часы у Митрофановича, нажал на кнопку, куранты заиграли мелодию старого, неведомого Ваське, Гимна.

События сегодняшнего дня потрясли чистую Васькину душу. Григорий, подавая ему часы сказал, чтобы он прочел на крышке брегета. Витиеватая надпись внутренней стороне крышки часов гласила: «Старшему уряднику Первого Терского пластунского полка, Григорию Семеновичу Бурлакову, в день тезоименитства от преданных станичников-односумов. 12 июня 1915 года».

Гришка командирским голосом объявил:

«За столы садись!»

За столом Василий попал в неловкое положение, есть пришлось ножом и вилкой. Баба Нина, увидев неловкость Васи, мягко проговорила:

«Ешь милок, как привык. Хорошим манерам я тебя научу, лишь бы ты того сам захотел. Со временем».

Теплое участие пожилой женщины, улыбчивое подмигивание разбитной Аннушки, выпитая водка, очарование и влюбленный блеск глаз молодой женщины, разлились по Васькиному телу, приятной теплотой и покоем. Он ободрился, втянулся в общий разговор, основной темой которого было обсуждение кулинарных способностей бабы Нины и Аннушки. Глядя со стороны, можно было предположить, что за столом сидит дружная семья, отец с матерью, старшие женатые дети и дети, которым предстоит вступить в брак.

Митрофанович отложил вилку, пропил пищу минералкой, и вытерев рот салфеткой, поднявшись сказал:

«Выпьем за Сталина! Выпьем за Родину, выпьем за Русский народ!»

Баба Нина и все сидящие за столом, подняли рюмки, чокнулись и молча выпили. После тоста, Митрофанович заторопился, приговаривая:

«Спасибо за хлеб и за соль, за уважение, хозяюшка, а гостям пора и честь знать!».

Все гурьбой вышли на улицу. Митрофанович пожал руки парням. Облобызав Аннушку и Светку, уселся за руль Москвича. Баба Нина, подмигнув молодым женщинам, дурашливо погрозив им пальцем, сказала:

«Девки! Сильно не шалите и служивых берегите!»

Она еще хотела что-то сказать, но Митрофанович засигналил протяжно и баба Нина со словами:

«Вот козел старый!» – уселась рядом с ним.

Москвичек взревел и бойко рванул, унося своих седоков в ночь.

Городок спал. Где-то вдалеке, лениво брехала собака и доносился приглушенный шум автомобилей проносящихся по автомагистрали. Сославшись на необходимость прибраться, женщины ушли в дом, оставив куривших мужчин на улице.

«Васек, сходи к Аннушке, возьми пузырь и закуску, пока бабы будут наводить марафет, мы дернем по стопарику на вольном воздухе» – предложил Григорий. Васька дурашливо козырнул:

«Есть товарищ командир!»

Аннушка, собрав поднос с выпивкой и закуской, попросила чтобы ребята долго не засиживались на улице и, что пора спать. Гришка открыл бутылку и наполнив стопки, предложил:

«У меня нет брата, я предлагаю тебе, Вася, побрататься кровью!».

Василий без слов достал финку, нож тускло блеснул в лунном свете. Друзья сделали надрезы на руках, соединили их и поклялись обоюдно:

«Ты мне брат в радости и горе до гроба. Клянусь!»

Со стороны, эта вроде бы как мальчишеская, процедура выглядела может и смешно, но в душах побратимов что-то перевернулась. Им в этот миг показалось, что с этого момента, сердца их стали биться в унисон. Гришка налил по новой стопке и под тост:

«Будем жить!» – они выпили.

Напряжение братания ушло. Бурлаков помолчал и сказал:

«Митрофановичу доверять нельзя. С ним нужно быть предельно осторожным. В прошлом он был агентом НКВД, потом спалился как агент, стал офицером-оперативником. При Хрущеве загремел на нары. За что, никто толком не знает, то ли переусердствовал на службе, то ли прикоснулся к чему-то запретному. После ухода Хрущева на пенсию, его дело пересмотрели. Молва гласит, что сам он не делал попыток облегчить свою судьбу, не писал и не канючил перед высшими инстанциями. Заступники у него видимо в Москве, в МВД. Митрофановича реабилитировали, вернули награды, звание. Получил он компенсацию за отсидку и квартиру в областном центре. Служил в областном управлении, дослужился до звания полковника и был отправлен с почетом на пенсию. В здешнем райцентре появился три года назад. Снял квартиру, работает начальником отдела кадров в местном леспромхозе, но как мне говорили кореша, его часто видят в местной ментовке. Кстати, Митрофанович это его фамилия, зовут его Борис Абрамович. Наши офицеры говорят, что Митрофанович официальный резидент московской ментуры. А еще ребята говорят, что все местные путаны, работники питейных и иных обслуживающих заведений у него под колпаком. Местные менты его побаиваются, не трогают, хотя иногда он выкидывает такие финты, что другого за них зарыли бы годика на три. Вообще темная личность. Непонятно, что держит его здесь, в этой дыре. Некоторые поговаривают, что он сидел в одном из здешних лагерей, но никто не знает в каком. Прапор, из третьей роты толковал, что видел его с местным авторитетом отошедшим от дел и доживающим в здешнем городке. Я порасспрашивал у местных об этом человеке, в прошлом он специализировался на золотишке. Вот такие дела братишка» – закончил свой рассказ Григорий.

Друзья забрали поднос и ушли в дом. Женщины привели стол в порядок, переоделись по домашнему. Светка усадила Василия на диван и со смехом плюхнулась ему на колени, прильнула к нему и прошептала:

«Попался, который кусался!»

Посидели некоторое время за столом, но настрой был не на еду и питьё, а на другое, более желанное и приятное, как апельсин для чукчи. Стихли звуки, погас свет. Василий ощутил рядом обнаженное женское тело.

Каждая клетка Васькиного тела умирает и воскресает вновь и вновь. Тело его слилось с телом Светки и лишь душа его в неземном блаженстве, несется ввысь, в Космос. Василий стал Мужчиной, обладателем Женщины! Не Светкой, а вообще Женщиной! Он властелин, сеятель жизни. Без него не продлится Жизнь! Эти сумбурные мысли, доныне не приходившие в голову Василия, давали ему наивысшую благость. Васька грезил.

Проснулся он от воробьиного чириканья за окном и голосов на кухне. Скрипнула половица, к нему подошла Светка, она промурлыкала:

«Проснулась моя красотуля, мой котик Вася!» – и наклонилась к нему. Василия накрыла волна запаха женского тела. Он потянул Светку на себя, уткнулся лицом в ее грудь и сладостно застонал. Светка, слабо сопротивляясь, прошептала:

«Вася! Аннушка и Гриша на кухне чай пьют!» – но, видимо, желая близости, сдалась, почувствовав, как Василий вошел в неё.

Василий блаженствовал под душем. Его душа отдыхала от перегрузок воинской учебы, казарменной грубости, отсутствия родственного тепла-участия, а тело налитое мужской силой, звенело и пело. Губы повторяли:

«Хорошо, очень даже хорошо!»

Побрившись и поодеколонившись, Васька вышел из ванной и тут же был усажен за стол летающей на крыльях Светкой. Быстро летит время.

«Хорошо сидим! – Гришка посмотрел на часы – однако нам, сержант, нельзя опаздывать, нужно поспеть к отбою, что вы не имели неприятности по службе».

Аннушка, Светка и Васька начали уговаривать прапорщика повременить, на что он резонно ответил, что делу время, потехе час, а также заметил, что нельзя сержанту Чернышеву, начинать службу с опоздания. Аннушка собрала воинам сумку с домашними харчами, посетовав, что спиртного у нее не осталось. Григорий уверил ее, что прикупят водки в магазине.

«Провожать нас не нужно» – сказал Гришка Аннушке.

Дежурный по части, увидев, что Василий навеселе, строго на него взглянул и хотел было учинить разнос, но был остановлен многообещающими жестами и словами прапорщика Бурлакова:

«Товарищ старший лейтенант, стол за мной. У братишки вчера был День рождения, двадцать лет исполнилось бойцу».

Он похлопал по сумке, которая отозвалась глухим стеклянным звуком. Дежурный по части без слов отпустил младшего сержанта в расположение. Бурлаков и старший лейтенант через десять минут вышли из помещения КПП и направились в офицерское общежитие, где в обществе еще двух сослуживцев, хорошо посидели за столом, выпили всю водочку, съели все Аннушкины заготовки. Ночь удалась спокойной и дежурного старлея не отрывали от стола телефонные звонки с призывом на службу. Григорий рассказал товарищам по службе последние новости о районном начальстве и «бомонде», которыми его напичкали Аннушка и Митрофанович.

В четвертом часу ночи, теплая компания разошлась по комнатам. Старший лейтенант умылся, причесался, почистил зубы, стараясь забить водочный запах. Бурлаков дал ему, докатившуюся до глубинного северного района, пластинку жевательной резинки, посоветовав пожевать ее перед приходом на КПП комбата или другого высокого начальства.

Потушив свет, Григорий улегся в постель и мгновенно уснул.

Глава 5. Преступивши черту.

Читатель, вернемся в весеннюю тундру, проследим за дальнейшими злоключениями наших героев.

«Вася, очнись!» – прокричал Григорий.

Он привык перекрикивать шум мотора тягача, хотя двигатель не работал. Аннушка, смирившаяся со смертью Светки, с остановившимся взглядом, слабым голосом проговорила:

«Гришенька, родной, что же будет? – затем, не получив ответа, попросила – помоги мне выбраться из тягача. Вольным воздухом хочу подышать!»

Григорий высадил Анну, она ушла за холм. Наступила тишина. Бурлаков прервал тягостное молчание, сказав, что нужно похоронить Светлану и что для этого нужно подыскать подходящее место. Они выбрались из тягача. Кровавый диск Солнца медленно, словно нехотя, оторвался от горизонта и пополз вверх. Друзья пошли по тундре, смотря по сторонам, в надежде найти подходящее место для могилы. Они прекрасно знали, что выдолбить даже маленькую ямку в вечной мерзлоте стоит огромных трудов и длительного времени. Григорий, выбрав вытаявшую из снега прогалину мха, завалился на нее, и жестом пригласил Василия сесть рядом.

«Сержант, здесь мы не найдем места для могилы. Топлива у нас еще много. На Юг мы не прорвемся. Примерно часа через четыре сюда вернется вертушка. Вполне вероятно, что прилетит „крокодил“, от него мы не уйдем – прапорщик достал карту, развернул её, всмотрелся в условные обозначения, ткнул пальцем в карту, продолжил – вот здесь мы можем укрыться на некоторое время. Это заброшенный лагпункт и там должен быть какой-то рудник. Расстояние по карте километров восемьдесят. Эх, Васек, сейчас бы хороший дождь пошел, а лучше дождь со снегом. Дождь быстро съест снежный покров. Подъем, сержант, идем собираться в дорогу».

Друзья открыли задний борт тягача, скатили бочку с топливом, заправили баки топливом доверху. Светку положили на брезент, забросали снегом, замотали в брезент и погрузили в тягач. Василий забрался в грузовой отсек, открыл зеленый армейский ящик, и достав из него гранатомет, сказал: «А это подарочек для уродов».

Позвали Аннушку. Все уселись в тягач. Григорий посмотрел на часы. С момента ухода вертушки прошло чуть более часа. Двигатель тягача заработал на прогреве. Звук секущих воздух лопастей вертолета заставил вздрогнуть беглецов. Оба по звуку определили:

«Крокодил. МИ-24»

«Теперь хана – хрипло вырвалось у Гришки – этот гад раздолбает нас в три секунды, даже мама не успеем прокричать!»

Василий вывалился из тягача, потянул за собой гранатомет. Следом за ним выскочил Григорий с любимым своим оружием, ручным пулеметом Калашникова и запасным выстрелом к гранатомету. Аннушке он приказал вылезть из тягача и спрятаться за сопкой. Мужчины тяжело побежали на вершину холма. Рев вертолета накрыл их на вершине. С вертолета заметили тягач. «Крокодил» пронесся над ними, развернулся по кривой и лег на боевой курс. Маневры вертолета дали возможность и время осмотреться беглецам и выбрать позицию. Они сползли чуть вниз по противоположному к вертолету склону холма и залегли. Командир вертолета решил не рисковать и атаковать беглецов с зависания, метров с двухсот. Василий приготовил гранатомет к стрельбе. У него не было ни страха, ни сожаления, что погибнут люди, если он попадет в вертолет. Всё заслонила жажда мести. Над головой прошла пристрелочная пулеметная очередь, следующие выстрелы будут реактивными снарядами. Василий припал к прицелу гранатомета, счет шел на доли секунды. По вершине холма прошла вторая пулеметная очередь. Василий железной рукой удерживал гранатомет, в прицеле были двигатели вертолета. Он нажал спуск, гранатомет шибанул отдачей, граната ушла в цель. Взрыва беглецы не слышали. «Крокодил» дернулся и начал боком разворачиваться, турбины прекратили свой жуткий вой. Вертолет накренился на бок и заскользил к земле, продолжая вращаться вокруг оси несущего винта. Тундра гулко отозвалась на падение многотонной громадины. Переждав минут десять, не услышав взрыва, прапорщик и сержант взобрались на вершину холма и увидели, что вертолет лежит на боку. Колесо шасси вращалось, винт покорежен, но вертолет не загорелся. Минут через двадцать, убедившись, что вертолет не горит внутри, друзья подошли к нему. Ячейки подкрыльных установок РС поблескивали головками снарядов. Васька предложил:

«Уйдем отсюда, чего нам тут делать!»

Его тяготил, увиденный вблизи, вид сбитого вертолета. Григорий возразил, что уходить им отсюда нельзя, не исследовав вертолет изнутри. Обходя вертолет они увидели, что десантная дверь от удара о землю открылась. Григорий, а за ним Василий, влезли в вертолет. В десантном отсеке вертолета лежали офицеры Внутренних Войск. Здесь были командир батальона Сарьян, командир роты Дерюк, заместитель начальника оперативно-розыскного отдела управления ИТУ, еще несколько неизвестных офицеров рангом пониже. Все они были мертвые. У офицера в синей летной форме на голове были наушники. Григорий снял их и услышал голос:

«Борт 13781, отвечайте, почему прервали радиообмен? Что случилось?»

Гришка пошарил в нагрудном кармане куртки бортинженера, нашел его документы, внимательно прочел их.

«Вася, проверь кабину летчика оператора» – приказал прапорщик.

Сержант Чернышев с большим трудом добрался до кабины и увидел, что летчик целится в него из пистолета. Он успел выстрелить первым. Василий, забрав у пилота личные и полетные документы поднялся в кабину вертолета. Григорий настроил радиостанцию и ответил на запрос диспетчера:

«База, я борт 13781. Задание выполнено, дезертиры уничтожены. Начальство производит осмотр. О времени вылета на базу сообщим».

Диспетчер спросил:

«Отчего у тебя голос изменился?»

Григорий не растерялся и ответил:

«Эта гребанная радиостанция западает. Не ты первый меня не узнаешь. По прилету на аэродром, сдам ее радиоинженерам, пусть они с нею возятся».

Не успел прапорщик снять наушники, как база вновь завопила:

«Борт 13781, вас вызывает начальник ИТУ, генерал Тыртыш. Как поняли? Прием».

«База вас понял. Прием» – ответил Григорий.

«Борт 13781, на связи начальник управления генерал Тыртыш, позовите на связь полковника Сарьяна. Срочно».

«Слушаюсь!» – ответил прапорщик и даже вытянулся, сказывалась армейская выучка. Минут через пять, Григорий, подражая голосу Сарьяна, доложил, что груз нашли, осмотрели его вдвоем с замначальника оперативно розыскного отдела и что других лиц он услал. Генерал Тыртыш ответил:

«Молодец Ашот! За груз отвечаешь головой. Тягач и труппы дезертиров зачисть так, чтобы и следов их в тундре не осталось. Я вылетаю на место приема груза. Доставьте груз бортом 13781, где садиться ты знаешь. Не забудь забрать с вертолетной радиостанции шифратор. До связи» – голос генерала смолк.

Григорий взял планшет штурмана и задумался над полетной картой. Посидели молча. Покурили. Вот что мы сделаем, Григорий надел наушники и вызвал базу:

«База, я борт 13781, по распоряжению генерала Тыртыша, берем на подвеску тягач, труппы дезертиров и следуем на базу ИТУ. Я борт 13781, конец связи».

Григорий сказал, что нужно пошарить по карманам у этих сволочей, может какие-нибудь документы найдутся. Они осмотрели все труппы. Возле полковника Сарьяна обнаружили брезентовый мешок похожий на инкассаторский. Он был закрыт на кодовый замок и опечатан сургучной войсковой печатью. Григорий вспорол крепчайшую ткань мешка ножом и высыпал его содержимое на пол. Из сумки вывалилось с десяток папок с личными делами военнослужащих и пачки сто и пятидесятирублевых денежных банкнот.

Прапорщик приказал сержанту сложить деньги и папки обратно в мешок и тащить его в тягач, сказав при этом, что с содержимым мешка разберутся потом. Забрав оставленный у вертолета пулемет, они вернулись к тягачу. Григорий подъехал к вертолету, залив пустые бочки керосином из баков вертолета, они вернулись на вершину холма. Прикурив сигарету, Григорий предложил Василию пальнуть по вертолету последней гранатой.

«Пусть поджарится полковник Сарьян с компанией перед тем, как попадут в Ад, только там и место» – зло закончил свою речь Бурлаков.

Василий выпустил гранату по вертолету, прогремел взрыв, ввысь взметнулся столб пламени и дыма, потом он осел. Вертолет горел без дыма.

«Мотаем отсюда побыстрее, пока эрэсы не начали летать и рваться. Эта дрянь и в нас может попасть» – крикнул Гришка и рванул тягач, уводя его подальше от треска рвущихся пулеметных патронов и авиационных снарядов. Отъехав километра три от горящего вертолета, он остановил тягач. Друзья вылезли на крышу тягача и посмотрели в сторону горящего вертолета, который был почти не виден.

«Хороший был вертолет, но очень плохие люди летали на нем и ловили людей, которые теперь тоже стали плохими» – сказал Василий с тоской в голосе.

«Сержант, мы защищали свои жизни и богатство, ставшее в силу сложившихся обстоятельств, нашим. Идет война, а на войне, не мы их, так они нас. Система рушится, и мы не должны погибнуть под её обломками. Достань, братка, водочки, закусить чего-нибудь, вытащи на крышу Аннушку. Нужно помянуть покойничков, хоть и плохие, а все ж люди!» – пытаясь улыбнуться, сказал Григорий. Усевшись на прогибающейся брезентовой крыше тягача, троица выпила за упокой погибших врагов, затем за свое здоровье. Пережитое дотоле нервное и физическое напряжение, сидевшее в них, вылилось в нервный смех, громкую речь и непристойные жесты мужчин:

«Во взяли! И …….. возмешь!»

Неожиданно Гришка скамандовал:

«По местам! Вперед!»

Тягач взревел и они понеслись к вертолету. Когда они подъехали, большого пламени не было, но к останкам вертолета, ближе двадцати метров, подойти было нельзя. Жар проникал, даже сквозь толстый, на вате, комбинезон из «чертовой кожи». Аннушка смотреть отказалась, боясь увидеть труппы.

«Зачисто сгорели, даже костей не осталось!» – сказал Васька, хищно оскалившись.

Гришка посмотрел на друга и из далекого детства перед ним возник образ соседского пса исходившего, при виде людей, звериной злобой.

«Неужели и мы стали такими же псами?» – пришла ему в голову мысль.

На месте горения вертолета вечная мерзлота оттаяла, образовалась большая и глубокая лужа, которая приняла в себя не сгоревшие части вертолета.

«Вечная память вам, отцы командиры!» – пожелал сгоревшим Васька и сплюнул в сторону.

До лагпункта добрались за шесть часов. Пришлось объезжать озера, речки с крутыми берегами, впадины забитые снегом и водой. Тягач был плавающим, но только не знающий Севера человек, или сумасшедший, рискнет сунуться в эту снежную кашу. Поплутав еще с полчаса по разрушенному лагпункту и намотав на гусеницу колючую проволоку, которую пришлось срубить зубилом, они нашли наконец то, что искали. Огромный сруб полуземлянки возведенный зэками над входом в шахту. Рублен он был из лиственницы и перекрыт также лиственными стволами. Сверху засыпан грунтом. В дальней от входа стене начинался тоннель уходящий под землю, в вечную мерзлоту. Григорий осмотрел помещение и осторожно загнал в него тягач. Прапорщик воскликнул:

«Сержант! Какими же мы были ослами, бегали по тундре и водили за собой охотничью свору. На тягаче, или скорей всего в грузе, должен быть радиомаяк. Срочно нужно обыскать тягач и груз. Иначе нас вновь найдут и уничтожат, на этот раз на все сто процентов».

Радиомаяк нашли в аккумуляторном отсеке. Он был неизвлекаемым, заминированным.

Григорию пришлось немало попотеть прежде, чем он смог его разминировать.

Второй, дублирующий нашли в кабине тягача. Он не работал во время действия основного маяка, а активизировался при выходе из строя основного через полчаса. Еще один радиомаяк нашли в мешке с пушниной. Он был автономными и посылал сигналы через час. Помимо этого в кабине тягача и в грузовом отсеке Григорий обнаружил два портативных записывающих устройства, прослушав их, друзья утвердились в том, что они были под колпаком с момента отъезда с зимовки. Кроме радиомаяков и магнитофонов, Бурлаков обнаружил на выхлопной трубе тягача инфракрасный излучатель для наведения эросов.

«Серьезно нас упаковали, гады. Президентская машина, наверно, не имеет таких цацек, какими нас снабдил полковник Сарьян. Ай-да зампотех! Ай-да хохол-пенсионер!» – приговаривал Григорий, не зная, возмущаться или восторгаться ему расторопностью бывших сослуживцев.

«Майор Трепыхайло уже обслуживает тягачи небесного воинства. Никогда не думал, что он в команде Сарьяна. За свои заслуги он кончил свою жизнь бесславно». – злобно проговорил Василий.

Разобравшись с установленными на тягаче «сюрпризами», друзья разожгли из собранного древесного хлама костер и через час, поев, улеглись спать.

«Будет день, будет пища и будут новые проблемы!» – это были последние слова засыпающего прапорщика.

Глава 6. Лагпункт.

Первой проснулась Аннушка, она зябко поежилась от сырости и нехотя выбралась из спального мешка. Костер потух. Женщина вышла из шахтного двора, её подпирала естественная нужда. На улице шел теплый, мелкий, нудный дождь. Анна всмотрелась в окрестности и ахнула, от снега не осталось и следа. Она подошла к спящим мужчинам и крикнула ликуя:

«Вставайте, сони, а то вас унесет половодьем в Океан!»

Наскоро умывшись принесенной Анной водой и дрожа от влажного холода, мужчины спешно разводили костер. Через полчаса костер разгорелся, люди стояли возле него и поочередно подставляли огню спины, грудь или бока. После горячей еды и чая все отогрелись и повеселели. Аннушка хлопотала вокруг костра. Мужчины, лежа на брезенте, курили.

«Вась, достань мешок взятый в вертолете, посмотрим, что в нем» – предложил Григорий.

Василий вытащил из мешка папки личных дел, высыпал пачки денег. Друзья рассматривали личные дела военнослужащих, Аннушка пересчитывала деньги. В мешке оказались кроме их личных дел, личные дела сержанта Татаринова и еще нескольких сержантов, которые, якобы, были переведены в другие воинские части Внутренних Войск СССР. Во всех личных делах лежали документы подтверждающие смерть военнослужащих при выполнении служебного долга и копии писем направленных родственникам погибших. В особой папке Григорий нашел короткий отчет о количестве добытого на зимовке и в ее ближайших окрестностях золота. Итог сногосшибающий, три тонны двести семьдесят килограммов и сто двадцать граммов. В отчете указывалось, что дальнейшая разработка месторождения золота вручную неперспективна, так как залежи, выходящие на поверхность, иссякли.

«Сколько же зэков и вэвэшников добывающих золото таким способом погибло в Приполярном Урале? Золото добытое такой ценой шло в карманы генерала Тыртыша и далее в Москву. Да, Вася, ситуация у нас сложная. Мы единственные из исполнителей, если смотреть правде в глаза, которые до сих пор еще живы. Шансов выжить у нас равны нулю».

Васька молча кивнул в знак согласия и протянул другу документ. Григорий взял лист и прочел:

«Начальнику Н-сного управления ИТУ, генералу ВВ Тыртышу. Рапорт.»

Написавший рапорт инспектор оперативно-розыскного отдела капитан Воробьев, докладывал генералу-подельнику, что в мастерской зимовки было опробовано приспособление для печатания денежных купюр пятидесяти и сторублевого достоинства. Дензнаки ничем не отличаются от фабричных, за исключением номеров и серий. Осужденный, занимающийся печатаньем фальшивых денег, выдвигал неприемлемые условия, отказывался указать способ смены номеров и серий купюр за что был, по приказу генерала Тыртыша, ликвидирован. Дензнаки отправлены по каналу полковнику Сарьяну. Далее шла подпись и дата.

«Вот суки! Вот ворье! – захлебнулся от возмущения Григорий – Аннушка, покажи ка мне денежки!» – попросил он женщину.

Он осмотрел денежные купюры, все они были с одинаковыми сериями и номерами, в остальном они не отличались от настоящих. Гришка сгреб дензнаки и швырнул их в костер, приказав Ваське сжечь остальные. Анна, узнав причину странного, по ее разумению, поступка мужчин, вначале не поверила, а затем расплакалась:

«А я то, дура, обрадовалась, думала, что хоть деньгами разжились!» – причитала она.

«Гриша, нужно проверить деньги, которые мы взяли в сейфе у завхоза» – сказал Васька и полез в тягач. Пачка двадцатипятирублевок оказалась настоящей. От этой новости, Аннушка перестала всхлипывать и успокоила себя тем, что хоть малая сумма денег у них есть. Личные дела, на себя, и на погибших военнослужащих, Гришка бросил в костер. Мужчины обсудили сложившуюся ситуацию. После радиообмена с базой прошли сутки. Поиск вертолета уже начался.

«Нам нужно уходить отсюда, как можно быстрей, непогода прикрывает нас, через неделю начнется половодье. По рекам пойдут весенние караваны барж с товарами, стройматериалами и другими грузами. Золото и пушнину придется оставить. Вопрос, где? – Гришка потянулся до хруста в суставах и спросил – что делать будем сержант?»

«Товарищ прапорщик, я полностью доверяю вашему опыту и готов выполнить любое ваше приказание. Гриша, мы вылезли из такого полымя живыми, что обсуждать твои решения у меня язык не поворачивается. Что касается золота и пушнины, нужно осмотреть шахту и прикинуть, можно ли там спрятать наше богатство. Гриша нужно Светку похоронить, чтоб зверье тело не растаскало» – ответил Василий.

Мужчины, захватив с собой фонари, направились к шахте. Первым шел Василий. При входе в шахту, они натолкнулись на рельсы узкоколейки, которые убегали вниз. По шпалам узкоколейки и разбросанным глыбам породы, древесной рухляди, идти было очень трудно. Желтый свет керосиновых фонарей выхватывал из черноты шахты, то одну, то другую стены. Когда Василий подымал фонарь вверх, то был виден свод. Пройдя метров сто, друзья увидели, что стены шахты покрыты толстым слоем многолетнего инея. После перекура пошли дальше. Уклон ствола шахты заметно нарастал, метров через двести, корка инея оказалась заметно тоньше.

«С таким освещением, мы ничего не рассмотрим. Нужно промерить ширину шахты и ее высоту. Метра четыре на три будет, можно рискнуть спуститься в шахту на тягаче» – предложил Василий.

Григорий согласился с ним. Дорога назад, с промерами, заняла часа два. Идти на подъем было гораздо трудней. На шахтном дворе у них закружились головы от чистого воздуха так, что друзья вынуждены были присесть. Встретившая их Аннушка, встревожено спросила:

«Где вы потерялись? Я уже черт знает что передумала! – и подавив набежавшие слезы, добавила – поешьте горячего мужики».

Аннушкино горяченькое оказалось чем-то средним между борщом и макаронами по- флоцки. Попили чайку и под мирную воркотню Аннушки, уснули. Проспали под мирный шум дождя часов десять. Анна заботливо укрыла их брезентом и понемногу подбрасывая дрова в костер, дремала, клюя носом, возле них. Проснулись одновременно. Умылись, позавтракали, собрали вещи, погрузили их в тягач. Решили обойти шахтный двор, хорошо его осмотреть. Дождь нудно моросил и проникал во внутрь двора через щели и проломы в крыше. В темном углу обнаружили полусгнивший сруб с дверью закрытой на большой амбарный замок. Василий пытался выбить дверь сделанную из толстых тесаных досок, но не смог. Замок сбили кувалдой и распахнули дверь. Из сруба дохнуло затхлостью и сладковатым запахом тлена. При свете фонаря увидели кучи кайл и лопат со сгнившими черенками. У стены стояли толстенные ржавые ломы. В углу была оборудована кузница. Помещение видимо было инструменталкой. Вдоль стены лежали сложенные в седло пустые двухсотлитровые бочки из-под топлива. Между горном и стеной двухъярусные нары. Посередине стоял грубо сколоченный стол из неструженных досок. Василий стряхнул с лавки многолетнюю пыль и предложил Григорию:

«Садись, покурим».

«Вася, я, кажется, придумал в чем мы похороним Свету. Вырубим в двух бочках дно, соединим их хомутами и получится прочный саркофаг. Ни один зверь его не прогрызет» – Григорий начертил на пыльной столешнице эскиз своей идеи. Выбирая из бочек целые, Василий в одной из них услышал звук перекатывающегося внутри нее предмета. Он заинтересовался и вскрыл бочку. Из нее Василий достал длинный, толщиной в руку, похожий на батон вареной колбасы, брезентовый чулок. Он положил находку перед Григорием на стол:

«Вот что в бочке спрятано было».

Григорий срезал ножом засохший сыромятный ремешок перетягивающий горловину чулка и вытряхнул его содержимое на стол. Перед ними лежали тугие скрученные в рулоны пачки дореформенных денег, большой кожаный кисет расшитый бисером. В нем оказались золотые монеты царской чеканки, два больших ритуальных креста усыпанных драгоценными камнями с золотыми массивными цепями. Металлический пруток серебристо-матового цвета, длинной сантиметров десять и толщиной в указательный человеческий палец. Помимо этого был еще небольшой сверток величиной с мелкое яблоко. Григорий развернул его и друзья увидели брильянты разной величины, от гречневого зернышка, до горошины средней величины. Последние дни приносили друзьям сюрприз за сюрпризом.

«Вот это да!» – воскликнули они разом.

«Лагерный общак! Непонятно почему его не забрали до сих пор?» – сказал Бурлаков.

В чулке была еще валюта. Григорий приказал Василию сжечь ненужные теперь старые советские дензнаки, обертки от вложения и замести следы их пребывания. Свой приказ он объяснил так:

«От воров уйти труднее, чем от лягавых. Интересно знать, чей общак мы нашли. Что добывали или пытались добывать в этой шахте? Куда делись работающие здесь зэки? – Василий впервые увидел смятение на лице своего командира. Помолчав, прапорщик продолжил – слушай, брат, меня внимательно. То, что мы умыкнули у лягавых золото, оружие, пушнину, угробили больше десятка офицеров и вертолет, все это полбеды. Наша беда в том, что мы прикоснулись к воровскому общаку, к воровской тайне. Если мы даже выбросим, или оставим эти сокровища здесь, нам уже вынесен приговор по законам воровского мира. Сокровища оставим здесь, только перепрячем их. И не дай бог, нам где-нибудь, когда-нибудь, кому-нибудь, проговориться о них. За сокровищами придут. Когда, мы знать не можем. Анне ни слова, даже малейшего намека. Эта тайна должна умереть в нас двоих. Вот прочти!» – с этими словами Григорий протянул Василию маленький листок пожелтевшей бумаги, на котором в переводе с воровского жаргона, было написано следующее:

«Кот вложил в бочку при свидетельстве двух авторитетных воров лагерную кассу, состоявшую из сумм, предметов и бриллиантов: советских дензнаков разного достоинства, двести тысяч рублей; валюта США, сорок восемь тысяч двести долларов; валюта ФРГ, сто тысяч дойчмарок; ритуальный, осыпанный драгоценными камнями с золотыми цепями крест, два штуки; бриллианты, сорок восемь штук, общим весом, четыреста пятьдесят один карат; платиновый слиток в форме стержня весом одна тысяча двести пятьдесят граммов. Опись составлена в двух экземплярах, один остается при кассе, другой должен быть передан лагерной сходке ворами в законе Клыком и Хрущем. Кто предаст, или выдаст тайну, или завладеет без ведома сходки кассой, будет найден и предан самой мучительной смерти, он и его близкие до седьмого колена. Далее шли подписи и слабые отпечатки пальцев бурого цвета. Уложив сокровища в небольшой прорезиновый мешочек, Григорий спрятал его в тягаче. Покончив с делами связанными с находкой клада, друзья занялись похоронами Светланы.

Анна обмыл лицо подруги, как могла закрыла белой материей рану на её голове. Все это время Василий сидел в стороне и курил одну сигарету за другой. Потом они вложили тело Светланы в импровизированный саркофаг, затянули болты на хомуте и погрузили саркофаг в тягач. Прогрев двигатель, Григорий медленно въехал в шахту. Мощный свет четырех фар рассеял темноту. Приземистый тягач свободно шел по штреку, вздрагивал и покачивался при наезде на крупные обломки породы и крепежные стойки. В левой стене шахты показался отвилок. Григорий заглушил двигатель и с Василием обследовал его. Боковой штрек, длинной метров стопятьдесят, был видимо прорублен для исследовательских целей.

«Оставим Свету здесь и двинемся дальше вниз, где нет вечной мерзлоты» – предложил Бурлаков.

Скатив с тягача саркофаг, они покатили его по штреку. Мужчины мысленно просили у Светланы прощения за такое с ней обращение. Тело глухо билось о стенки бочек. В середине штрека друзья забросали саркофаг обломками мерзлой породы и крепежными стойками. Василий и Григорий сняли шапки. Чернышев прочел «Отче наш», после слов:

«Мир праху твоему, пусть земля будет тебе пухом, упокой Господи душу рабы твоей Светланы!» – мужчины нахлобучили шапки на головы и, повернувшись по уставному через левое плечо, пошли к тягачу. Душа Василия стенала и рвалась назад к телу Светланы, но он усилием воли подавил в себе стоны и слезы. Григорий понимая состояние Василия, только крепче сжимал его руку, зная что ничем не может облегчить боль утраты. Он сам еле сдерживался от рыданий.

«Не плачь, братишка! Живы будем не помрем, а не помрем мы, Вася, на зло всем этим нелюдям!» – хрипло произнес Бурлаков.

Ехали молча, лишь за спиной были слышны всхлипы Аннушки. Василий только сейчас понял душой, что Светка ушла навсегда, и что вместе с ней ушла его первая любовь, и что так любить другую женщину, как он любил Светку, он не сможет никогда. Выгорела и умерла та часть души, что называется Первая Любовь. Раньше ему казалось, что она ушла по своим делам и скоро вернется, теперь он понял, что та часть его жизни, которой была Светлана назад к нему никогда не вернется. Спуск пошел круче. Заглушив тягач, Григорий ударил монтировкой по стене шахты, с которой посыпалась не замерзшая порода.

«Мы спустились под вечную мерзлоту, – сказал Гришка – можно искать место для закладки сокровищ».

Метров через тридцать, в левой стене, обнаружили ещё один отводной штрек. Пройдя по нему шагов пятнадцать они уперлись в стену. Решили заложить тайник здесь. В стене выдолбили нишу необходимой величины. Покурили. Вдруг Василий почувствовал удушье, он прохрипел:

«Гриша, я задыхаюсь! Дышать нечем!» Бурлакову тоже стало нечем дышать, он понял, что шахта загазована выхлопными газами тягача и быстро нашел выход из положения: «Аннушка, намочи простынь или свою чистую рубашку в термосе с водой и сделай себе повязку на рот и нос. Срочно! Остальные тряпки принеси нам и побыстрее!»

Влажная повязка облегчила дыхание, отсекла угарный газ выхлопа двигателя, а может быть и шахтного газа. Она позволила дышать полной грудью и работать. Золото в мешках вытащили из ящиков и уложили в нишу. В ящики запаковали мешки с пушниной. Большую часть валюты, брильянтов и крупных самородков упаковали в цинк из-под патронов. Григорий присел и сказал, что нужно взять с собой немного золотишка, валюты и несколько штук брильянтов, так как если они выберутся из этой истории, то им нужны будут деньги. Отобрали из золота в мешках самородки покрупнее и поблескучей, забрали все золотые монеты. Из брильянтов взяли по-несколько штук на человека. Все отобранное Гришка аккуратно завернул в тряпицу и спрятал за пазуху. Тщательно подбирая обломки породы, заложили нишу в стене. Закладку заставили крепежными стойками. Григорий принес из тягача две гранаты и установил их на растяжки. Одну на уровне груди человека, другую, сантиметров на двадцать пять от пола шахты и прошептал при этом:

«Стерегите, родимые, наши богатства. Придет время, и мы придем за ними!»

Тягач медленно, задним ходом, выбрался из шахты. Бьющий в уши рев двигателя, усиленный стенками шахты, внезапно стих. Они выбрались на дневную поверхность.

«Обед, сон, и в путь-дорогу». – распорядился прапорщик Бурлаков.

После обеда Василий взял спальный мешок и побрел с шахтного двора.

«Подремлю на солнышке» – пробурчал он в ответ на вопрос Гришки. То что на улице моросил дождь вперемешку со снегом, не смутило Василия. Григорий понял друга:

«Пусть побудет один, простится со Светланой. Подумает о будующем. Да и мало ли у человека может быть мыслей, о которых не расскажешь даже близкому человеку».

Он подмигнул Аннушке, которая догадливо ответила ему похотливой улыбкой. Самца и самку, заложенных в человеке, не выжечь из него ни каленым железом, ни СПИДом, ни катастрофами вселенского масштаба, ни другими бедами и напастями. Бог создал их для продления рода человеческого. Одно только не известно ни одному из живших и живущих людей, зачем, для чего Бог их создал? Зачем создав их по подобию своему, вдохнул в него душу и бросил Человека в бушующий Мир, враждебный всему живому

Глава 7. Встреча с Митрофановичем.

Василий добрел до полуразрушенного барака, вошел в него. Выбрал угол, где не капало и бросил спальник на нары. Лег. Доски жалобно затрещали, но выдержали.

«Добротно зэки строили» – машинально подумал он и закрыл глаза. Хотелось забыть кошмар последнего месяца. В голову упрямо лезла мысль:

«Что же мы наделали! Как жить дальше?»

На Василия навалился не сон, а непонятное оцепенение. Душа его вышла из тела и смотрела на него со стороны. На сержанта Василия Чернышева, сверхсрочника элитной части Внутренних Войск, двадцати лет от роду, рожденного нормальными, богобоязненными родителями, тружениками глухой лесной деревни, бывшего всего три раза в областном центре и не знавшего растлевающего влияния большого города. Как он смог положить стольких людей? Когда поверил в силу золота? Он сам потянулся к этой непреодолимой силе, дающей человеку легкую жизнь, ученые и воинские звания, заставляющую окружающих людей заискивать и покоряться обладателям богатств.

Душа увидела сгущающиеся вокруг тела тени, вырисовывающиеся из мрака теней лица людей. Прорезалось лицо уголовника убитого Чернышевым в одной из погонь. Вот со свернутой шеей подбирается еще один зек. Голова его лежит на плече и смотрит куда-то влево, но руки тянутся к горлу тела Василия. Дальше были видны толпы зэков с лицами искаженными страхом и ненавистью, а за ними клубились плохо различимые силуэты людей. Они больше походили на хлопья тумана. Двое убитых Василием в стычке зэков хищно тянули руки к его горлу, разинув рты в немом крике:

«За что ты убил нас?»

Клубящаяся толпа вторила им:

«За что нас? За что нас?»

Душа Василия рванулась к телу, пытаясь защитить его, но невидимая сила не давала ей сделать это. Вдруг из клубящейся толпы раздалась автоматная очередь, усиленная эхом пустого помещения. Она подбросила тело Василия, душа рванулась и слилась с телом. Василий очнулся от кошмара. Глаза заливал липкий пот. Сердце рвалось из груди. Первой его мыслью была:

«Накрыли гады!»

Василий встал на ноги, его трясло мелкой дрожью.

«Замерз» – подспудно подумал он.

Сгреб спальник, затолкал его под нары. Бесшумно отошел к стене, к пролому. Не слышно было двигателей ни вертолета, ни тягачей, ни людского говора. Постоял минут пятнадцать и уже собравшись выйти из барака, как услышал звон колокольчика. Внимательно осмотревшись, Василий увидел метрах в стопятидесяти, оленьи упряжки и тундровика, сидевшего на нарте.

«Кого черт принес? Оперативники на оленьих упряжках не ездят, тем более в погоню!» – подумал он.

До входа в шахтный двор было метров пятьдесят. Присев на корточки, Василий наблюдал за тундровиком, изредка посматривая в сторону входа в шахтный двор. Прошло полчаса. Из шахтного двора вышли двое в одежде тундровиков, но европейского обличья. Они двинулись к бараку. Василий машинально дослал патрон в патронник пистолета и спрятался за ряд двухярусных нар. Незнакомцы вошли в барак и сели на ближайшие от входа нары. Закурив, начали разговор:

«Вот сука, прапор, чуть не завалил нас!» – сказал незнакомец хриплым голосом.

«Хорошо, что Горох зашел в тыл, не растерялся и дал прапору по тыкве, иначе были бы мы сейчас покойниками. Силен прапор, одно слово спецназовец. Он и без оружия, один порвет, таких как мы, четверых, как щенят» – ответил второй. Василию показался знакомым этот голос.

«Митрофанович, что будем делать с прапором?» – спросил хрипатый.

«Кончать его и сучку Аньку. Вишь закатилась куда шалава. Медовый месяц справляет в тундре, курва. Нужно только попытать, как и для чего они оказались здесь. Не дай бог, прознали про общак и приехали за ним – высказался Митрофанович и продолжил – найдем общак, там рыжья и камушек на многие миллионы. Закатимся на Юга, а там уж гульнем. Дело в другом, что делать с Горохом и проводником? Особенно с Горохом, масти он бакланьей, из беспредельщиков. Автомат он успел уцепить и теперь он нам опасный. Знаю его плохо, да и ты говорил, что он ссученный. А если ворам заложит нас, что мы кассу лагерную взяли, съедят тогда нас воры с говном.» – высказал свои сомнения вору Клыку, Митрофанович.

«Главное рыжье и брюлики найти, а там разберемся. Я пригляделся к замку, вроде цел. Если замок цел, значит и общаковская касса цела. Нас когда на этап по тревоге выгнали, не было времени хорошо спрятать общак. Приехал звездный вертухай со свитой. Один из конвойных, свой человек, сумел шепнуть на ухо, что временный лагпункт срочно, пешим этапом, отправляется в лагерь. Нести с собой общак я не решился. По указанию пахана, мы составили бумагу в двух экземплярах, в присутствии смотрящего лагпункта и вора в законе. Все ценности пересчитали и заложили в бочку, одну из тех, что были сложены в инструменталке. Нужно было отвлечь лягавых от сыска лагерного общака. Группе шпанюков приказали не выходить из шахты и оказать сопротивление охране. Бараки, территорию лагпункта, солдатня во главе с операми перерыли, но общака не нашли. Пояс с общаковой кассой мы спрятали в пустой бочке так, что его нельзя было обнаружить. Сделал это вор-карманник, которого мы прирезали и закопали под столом в инструменталке. Ссученным, подбросили слушок, что общак у зэков, отказывающихся выйти из шахты. Через сутки прибыли солдаты на тягачах, не люди, а звери. Командир прибывших спустился в шахту, вел переговоры с забаррикадировавшимися зэками и получил отказ в виде пули. Озверевшие от водки и смерти своего командира солдаты взяли штурмом шахту, потеряв при этом двух человек. Труппы зэков вывезли из шахты и утопили в ближайшем озере.

После этого зэки задушили для отстраски двух стукачей и получили в ответ приказ начальника лагпункта, который отдал весь спецконтингент в руки озверевших солдат, которые оказались штрафниками из внутренних войск. Они обелялись перед начальством кровью зэков. Штольню обыскали, но воровской кассы не нашли. Стукачи показали, что я казначей. Били меня всеми известными способами, но с опаской. Душили колючей проволокой, с тех пор и хриплю. Ворам тоже досталось. В компании с трупами меня доставили в лагерь, один вор по дороге замерз. Битье в лагпункте, по сравнению с пытками в лагере, было просто шалостью неразумных мальчишек. Меня подлечили, дали оклематься и снова били. Мучили голодом, светом, жарой, холодом и опять били до потери сознания. Потом лечили и все повторялось. Когда дошли до третьего круга, решил повеситься, не стало моей мочи жить. Находился я в то время в тюремной больничке. В общем попал между молотом и наковальней. С одной стороны кум, с другой лагерный пахан со своей кодлой. Он меня и вытянул из петли. Черт меня дернул сказать пахану, что ксиву о схроне воровской кассы я составил в двух листах. Один вложил в пояс, второй, через преданного мне вора, передал пахану. Как ушел этап с лагпункта, так его больше никто и не видел. Зэки в нем было более тыщи. То ли пустили всех под лед, то ли поморозили в тундре. Солдат раскидали, наверное, по другим частям. В общем была бы мне хана, да выручила смерть Сталина и последующая за ней амнистия. Ларионыч, пахан лагерный, гнида, после того как его шестерки вытянули меня из петли, пришел ко мне в лазарет и сказал:

«Клык, если ты расколешься, или еще раз полезешь в петлю, то все твои кореша и родители на воле умрут. Их удавят, как собак бродячих. Пахан ткнул меня, вора в законе, кулаком в зубы, зловеще улыбнулся и ушел со своей шоблой. Тогда то я понял, кто главная сука в лагере – Клык замолчал, достал из кармана пачку сигарет, закурил, сплюнул, с отвращением посмотрел на сигарету и швырнул ее в сторону. Пошарив в кармане, он достал маленькую фляжку, отпил из неё и предложил Митрофановичу – Помяни корешей моих, что полегли здесь, ради чего я до сих пор не знаю!» – добавил Клык.

«Алмазы, вроде бы, здесь нашли геологи» – ответил вору Митрофанович.

Рука Василия, державшая пистолет, от долгого напряжения занемела. Он медленно опустил пистолет на землю. Расслабился. В этот момент он почувствовал у себя за спиной движение.

Тундровик, сидевший на нартах, неслышно подошел к нему сзади и занес над ним топорик на длинной рукояти. Василий круговым движения ноги сбил тундровика с ног, перекатился к пистолету и пристрелил тундровика успевшего встать. Пуля попала ему в глаз, оторвала от головы убитого добрую часть, отшвырнула неудачливого тундровика в сторону. Рука Василия, автоматически, как на учебных стрельбах в осложненных условиях, выбрала цель. Выстрел, второй, Клык и Митрофанович упали. Убиты ли они, или притворились и залегли, Василий не знал. Повременив несколько минут, он двинулся к входу шахтного двора. На доли секунды он выстрелил раньше, чем выбежавший на звук выстрелов Горох, который, падая на землю, успел выпустить рожок, салютуя сам себе. Погорячился Горох и за это получил пулю. Посеял его Василий в землю.

Подождав несколько минут, Василий рывком достиг входа в шахтный двор и закатился за маленький бугорок справа от входа. Тягуче тянулось время. Казалось, прошла вечность после столкновения с Горохом.

«Будь, что будет!» – решил Василий и встал. Унял дрожь в коленях и подошел к тягачу.

Григорий лежал связанный веревкой поверх спальника. Василий вытащил тряпку из рта Гришки, который выдохнув воздух из легких, сказал просящее:

«Братуха, вытащи меня из спальника. Они, суки, мне руки и ноги связали, а затем в спальник засунули и еще раз связали».

Освободив Григория, Васька коротко рассказал о своих приключениях и о том, что Митрофанович и урки мертвы. Гришка, пощупав шишку на голове, произнес: «Убью гада!»

«Он уже готов» – успокоил друга Васька.

Григорий рассказал Василию, как он попался и почему не стрелял на поражение:

«Понимаешь, Вася, я думал, что сон приснился мне и стреляю во сне, а потом, бум-звон в голове. Очухался уже связанным. Тут уж понял, что происходящее со мной явь. Голос Митрофановича узнал, но, думаю, он меня не разглядел».

«Хрен с два не узнал! Ещё как узнал! Приговор тебе и Аннушке вынес. Порешить он вас решил, сам слышал!» – взорвался Василий.

Со всеми предосторожностями друзья выползли из шахтного двора, сходящимися и расходящимися перебежками добрались до барака. Залегли. В барак ворвались, Клык пошевелился, вяло поднял руку с пистолетом, но выстрелить не успел. Дырка во лбу, и он откинулся, Митрофанович не шевелился. Зашли с двух сторон, навалились на него разом, перевернули. В руке у него был зажат пистолет ТТ, палец на спусковом крючке. Василий вырвал пистолет. Митрофанович слабо пошевелился. После нескольких пощечин, у него задрожали веки и он открыл глаза в которых стоял ужас смерти. Митрофанович, собрав силы, прошептал:

«А это ты сержантик! Как же я не додумался, что Гришка не мог быть один!»

Лицо Митрофановича передернула гримаса боли.

«Куда пуля попала?» – спросил прапорщик.

«В живот» – простонал Митрофанович.

«Сержант, принеси аптечку» – приказал Бурлаков.

Воспользовавшись противошоковым, обезболивающим, шприц тюбиком, Григорий сделал укол Митрофановичу. Через некоторое время раненный почувствовал себя лучше. Из глаз ушла боль, взгляд стал осмысленным.

«Как вы, салаги, узнали о воровском общаке?» – спросил Митрофанович. Григорий, неизвестно для чего, передернул затвор пистолета, неотстрелянный патрон выбросило на землю.

«Вопросы задаю я, а ты мразь, отвечаешь! Ты понял меня, старая падаль?» – прокричал в он в лицо Митрофановичу. Из сбивчивого рассказа Митрофановича друзья поняли, что он еще работая опером в лагерях, слышал легенду о большой воровской кассе. Она могла быть спрятанной в брошенном лагпункте, зэки которого рыли шахту, с целью поиска сырья для атомной промышленности. Вращаясь среди зэков, а потом и сам попав в лагерь в качестве зека, осужден он был за издевательства над зеками в период дележа власти между партийными группировками и очередным разгоном НКВД-МГБ. Митрофанович упорно искал людей причастных к тайне воровского общака. Это ему удалось. Он нашел Клыка, спившегося, обомжевшего, бывшего воровского кассира. После этого, Митрофанович организовал экспедицию в заброшенный лагпункт.

Так судьба свела в последний раз Митрофановича, Бурлакова и Чернышева. Судьба злодейка выбрала молодых и сильных. Старый проходимец Митрофанович проиграл все, деньги, жизнь.

«Ненавижу тебя прапорюга, ты умыкнул у меня бабу, украл у меня деньги и забираешь мою жизнь! Будьте вы прокляты!» – прохрипел умирающий.

Действие лекарства кончалось. Лицо Митрофановича приобретало мертвенный оттенок. Глаза мутнели, теряли ориентацию. Он вздрогнул, дернул несколько раз ногами, заскреб руками одежду на груди, будто хотел ее сорвать, с хрипом выдохнув воздух, затих. Умер сталинский опер, хрущевский зэк, отставной реабилитированный полковник МВД и подлейший из всех живших на земле людей, Митрофанович

«Отмаялся, старый греховодник!» – сказал Григорий закрывая Митрофановичу глаза. За чередой событий последних часов, они забыли об Анне.

«Гришь, а Анька где?» – спросил Васька.

Друзья осмотрели тягач, шахтный двор, но Анны нигде не было, пропал и ее спальник. Решили осмотреть шахту.

«Здорово этот гад приложился к моей головушке, до сих пор шум в ушах стоит» – пожаловался Григорий.

Шахта встретила людей холодом и затхлостью. Прошли метров двадцать, послышался шорох, свет фонаря вырвал из темноты спальник и в нем связанную, с кляпом во рту, Анну. Григорий освободил её. Женщина сквозь слезы и рыдания проговорила:

«Страху же я натерпелась мужики!».

Укладывались молча. Аннушка забилась в угол кабины и уснула, изредка постанывая во сне. Тягач выполз в дождь. Григорий увидел оленьи упряжки и подъехал к ним. Он выпрыгнул из кабины, подошел к пугливо всхрапывающим оленям, освободил их от упряжи. Хореем шугнул оленей, они отбежали метров на сорок и принялись щипать мох.

Вася, иди сюда, нужно нарты сжечь!» – позвал Гришка.

Они перетащили нарты в барак, бросили их на труппы бандитов, добавили деревянного хлама, обильно полили все керосином и подожгли.

«Хорошая будет метка» – сказал Григорий.

Олени бежали впереди тягача. Животные не боялись людей и техники. Из моросящей мглы показалось озеро, олени взяли влево. Григорий остановился, долго всматривался в карту, пытаясь представить путь в никуда.

«Что делать будем, братуха, куда двигаться?» – задал, скорее сам себе, вопрос Бурлаков.

Раздумья прапорщика прервал Василий:

«Ну что, командир, нашел путь-дорогу? Ты вспомни нашу последнюю командировку. Тогда гоняли полосатиков из Интинского лагеря. Их взяли в Адьзваоме оперативники другого ЧМО. Там сливаются две реки. Местные рассказывали, что в тех местах, есть бездонные озера, которые не замерзают и в лютые морозы. Там и потопим тягач!»

«Григорий, подумав, ответил:

«Решено сержант. Идем в сторону Адьзва – реки, а там, как бог на душу положит. Если погода не подведет и будет дождить еще хотя бы часиков двенадцать, то мы до бассейна реки Адьзвы доедем».

Проверили и отобрали снаряжение, нужное для похода пешим порядком. Поели, что подала Аннушка.

«Садись за рычаги, направление по компасу, юго-запад. Через пять километров проверяйся. Часа через четыре разбудишь меня» – отдал распоряжение Бурлаков. Он уступил Василию место водителя и устроившись поудобней, закрыл глаза. Ровный шум двигателя, мерное покачивание тягача, убаюкивали. Гришка провалился в сон, в далекое детство.

Глава 8. Пионер Гришка.

Первое сентября. Гришка Бурлаков, в строю класса, стоит на торжественной линейке посвященной началу учебного года. Все школьники в новой форме. Друзья однокашники переговариваются шепотом, дергают девчонок за косы и бантики, те взвизгивают. Классная руководительница, по прозвищу Раскоряка, шипит на баловников брызгая слюной, грозит исподтишка кулачком, требуя соблюдения тишины. Директорская речь закончилась под дружные аплодисменты школы. Начались призывы, обещания любить Родину, учиться на отлично, быть достойными звания октябренка, пионера и комсомольца.

Десятиклассники поздравляли первоклашек с началом школьной жизни и дарили им цветы. Первоклассники одаривали цветами десятиклассников и желали им успешного окончания школы. Скукотища была ужасная. На импровизированную трибуну поднялась дородная тетка в очках, стриженная под мужика.

«Сейчас перед вами выступит представитель ГОРОНО, товарищ Митяева» – объявила завуч Вера Леонидовна.

Товарищ Митяева мужеподобным голосом пророкотала:

«К нам из соответствующих инстанций пришло сообщение о том, что среди учащихся вашей школы имеется герой, который не жалея своей жизни, спас, во время купания, своего товарища тонувшего в бурной реке. Это ученик шестого Б класса Григорий Бурлаков. От имени и по поручению Советского Правительства, разрешите мне вручить, товарищи, награду юному герою» – она еще долго говорила о том, что учительский коллектив, руководимый родной Коммунистической партией и ГОРОНО, следуя заветам великого Ленина, растит таких героев.

Горнисты подняли горны. Прозвучал сигнал «Равнение на флаг». Линейка замерла. Раскоряка прошипела:

«Бурлаков, иди быстрее к трибуне!»

Остолбеневший Гришка, с недоверием уставился на классную руководительницу. Раскоряка взяла его за руку, вывела из строя, и как маленького, подвела к трибуне. Товарищ Митяева взяла со стола медаль и пристегнула её Гришке на рубашку. Она сказала, чтобы все пионеры подражали Григорию Бурлакову. Стоявшая рядом с товарищем Митяевой, старшая пионервожатая школы, Тонька – придура, прошептала ему:

«Отсалютуй пионерское приветствие!»

Гришка поднял руку, но у него получился не пионерский салют, а жест отдания воинской чести. В довершение к этому он бухнул:

«Служу Советскому Союзу!» – и нетвердым шагом пошел к своему классу. Прозвучал Гимн СССР.

Школа начала расходиться по учебным кабинетам, так стали теперь называться классы. Идя в строю, Григорий видел восхищенные и завистливые взгляды одноклассников. Усевшись за парту, он подпер голову рукой, как это делал всегда предвидя нудное течение урока. Вспомнил Вовчика, которому крупно не повезло, при купании в горной реке он повредил позвоночник и лежит в гипсе. Вспомнил свои переживания и страх. Гришка не понимал, что толкнуло его в бурные воды спасать товарища? Какая сила? Что вынесло его и вцепившегося в него мертвой хваткой Вовку, из бурлящей водоворотами реки, на спокойный плес? Впервые пришла мысль о высшем, о боге. Вспомнил Гришка и мужчину, помогшему вытащить Вовку на берег, Александром Ивановичем назвался, тренером по боксу. Приглашал к себе, в секцию.

«Бурлаков, спишь с открытыми глазами» – вывел его из воспоминаний, резкий голос классной руководительницы.

«Не, Мария Ивановна» – встрепенулся Гришка.

«Запишусь на бокс и Кольку с собой возьму. Научимся драться, никакой Хорек нас не возьмет» – решил про себя Гришка.

«Бурлаков, иди к доске и расскажи ребятам, о своем героическом поступке» – прервала ход его мыслей учительница.

В конце сентября Гришка с дружком Колькой, пришли в городской Дом пионеров. Постучав в дверь с табличкой «тренер», они вошли в кабинет. За столом сидел Александр Иванович, Гришкин знакомый по речке. Он приветливо поздоровался с ребятами и, предугадывая их желания сказал, что запишет в секцию бокса, но для этого должно быть разрешение родителей в письменной форме и медицинская справка, разрешающая им заниматься боксом. Тренер дал ребятам направления в поликлинику и сказал:

«Как только пройдете медкомиссию, сразу приходите и начнете тренироваться».

Занятия боксом стали для Гришки основными и скоро классная руководительница заметила, что Бурлаков с троек, перешел на двойки. Старая учительница быстро выяснила причину неуспеваемости Гришки и позвонила в Дом пионеров тренеру Александру Ивановичу Светлякову. Тренер завел Гришку к себе в кабинет и сказал:

«Бурлаков, я вынужден тебя отчислить из секции за неуспеваемость в школе. Жалко конечно. Из тебя может получиться хороший боец, но безграмотный человек. Гриша, все люди не могут быть боксерами. Кто-то должен лечить людей, учить детей, варить сталь и борщ. Да мало ли какие профессии нужны людям, чтобы жить хорошо. Кем работает твой отец?» поинтересовался Светляков.

«Бухгалтером» – ответил Бурлаков.

«Очень нужная, хотя и малозаметная на первый взгляд, профессия,. Представь, что твой отец не вышел на работу. Водители не получат зарплату, их семьи останутся без денег. ПАХ не оплатит за горючее. Автобусы не смогут вовремя выехать из гаража. Тысячи людей не попадут на работу. Все эти неприятности могут произойти из-за невыхода на работу одного бухгалтера. Чтоб стать бухгалтером нужно долго учиться, а без школьного образования в техникумы и институты не принимают. В СССР бокс не профессия, а спорт. Чтобы стать чемпионом требуется много и упорно тренироваться, а чтобы стать тренером, нужно окончить институт физкультуры и спорта. Иди, и пока не исправишь двойки в секции не появляйся!» – жестко сказал тренер.

Гришка вышел из кабинета. Из спортзала доносился шум тренировки. Бурлаков долго и бесцельно бродил по скверику. Злые слезы застилали глаза. Домой он вернулся в сумерках. Был тихий, теплый октябрьский вечер. Гришка хотел было проскользнуть мимо отца, сидевшего на ступенях крыльца, в летнюю кухню, но Петечка остановил его и спросил:

«Как дела в школе?»

Гришка ответил неожиданно для себя:

«Плохи дела в школе. Нахватался двоек, за это и из секции турнули!»

Он заплакал и уткнулся в грудь отца. Петечка молча гладил голову сына, когда слезы кончились, отец осторожно отстранил Гришку от себя и сказал:

«Я верю, сынок, что ты справишься с трудностями, ведь ты уже мужчина. Я помогу тебе по школьным предметам, а с Александром Ивановичем ты сам договоришься».

Школьные предметы давались нелегко, но Гришкино упрямство и помощь отца, осилили их. Он почувствовал влечение к учебе, желание познать больше. Вторую четверть Григорий Бурлаков окончил на твердые три и четыре. Лишь одна пятерка светилась в его табеле, по физкультуре. Светляков посмотрел табель и сказал:

«Слабовато конечно, но двоек нет, можешь приступить к тренировкам, боец».

Он улыбнулся Гришке, и шутя, нанес ему удар справа. Гришка поклялся себе:

«Гадом буду, если хоть одна тройка будет в табеле!»

Глава 9. Зарождение жизни.

«Командир, нужно определиться» – вырвал Григория из сна воспоминаний возглас Василия.

Они вылезли из тягача. От качки и долгого сидения казалось, что земля под ногами покачивается. Григорий повалился на мох, раскрыл планшет. Дождевые капли потекли по целлулоиду планшета. Гришка попросил Василия прикрыть планшет от дождя. Определился по компасу. Вглядываясь в ориентиры водил карандашом по карте, шепча названия рек, редких поселков. Попытка определиться на местности оказалась тщетной. Василий сходил к ближайшему озеру, принес в брезентовом ведре воду, чтобы обмыть ветровое стекло тягача.

«Объедем озеро вокруг. Если в него втекает и вытекает ручей, то озеро проточное. Лед на озере почти сошел, его остатки сгрудились на противоположной к нам стороне, значит там вытекает ручей» – закончил свои рассуждения Васька.

Бурлаков уловил ход мысли товарища и развил её дальше:

«Если озеро проточное, то имеет глубину, достаточную для затопления тягача. По ручью мы спустимся к речке и так далее и тому подобное. В конечном итоге мы выйдем к большой, судоходной реке» – смеясь, подначивал Гришка Ваську. На его смех из кабины высунулась Аннушка и тоже рассмеялась, сама не зная чему.

Одно слово молодость! Морось прошла, тучи поднялись чуть выше. В любое время они могут исчезнуть.

«С тягачем нам хана. Любая вертушка нас засечет!» – сердито выговорил Василий.

«Сержант, будь проще! Улыбнись! Ты еще не генерал!» – подкузьмил друга Григорий.

Озеро оказалось проточным. К его южному берегу вплотную подступал невысокий холм, от подножия которого, брал начало ручей. Накачали резиновую лодку. Васька натянул бродни, прихватил моток веревки и поплыл промеривать глубину озера В одном месте, метрах в двадцати от берега, он нашел омут. Двадцатипятиметрового сетевого шнура не хватило, чтобы нащупать дно. Васька привязал еще один шнур, от которого, после остановки груза на дне, в руках у него остался конец не более пяти метров. Василий привязал к шнуру спасательную подушку от резиновой лодки и быстро погреб к берегу. У него, в душе, шевельнулся страх перед глубиной озера и живущими в нем чертями. О своем страхе он рассказал Гришке, который рассмеялся над ним и пояснил, что десятки тысяч лет тому назад, по нынешней тундре, сползал гигантский ледник. Своим весом он вспахивал равнину, оставляя на ней глубокие борозды и льдины. Впоследствии ледник отступил, растаял. Раны, нанесенные ледником земле, затянулись грунтом, мхами. Громадные осколки льда оказались под мхами. Постепенно эти льдины таяли, на их месте образовывались пустоты, которые впоследствии, заполнялись водой. Так появились тундровые озера. Выслушав лекцию, Васька сказал:

«Я с тобой не спорю о происхождении озер, и не говорю, что их вырыли черти. Я говорю, что они живут там. Возле моей родной деревеньки Потатичи тоже есть лесное озеро без дна. В нем живет леший. Озеро так и называется, Лешачье. Когда Леший ворочается на дне, то из воды подымаются огромные ядовитые газовые пузыри от которых погибло немало мужиков рискнувших рыбачить на озере. Старики шутят, что леший пердит в отместку за нарушенный людьми покой».

Решили топить тягач в здешнем озере, и что нужно поторапливаться, потянул юго-восточный ветерок, который быстро разгонит дождевые облака. Они возьмут все необходимое, спустятся вниз по ручью, залягут в зарослях ивняка, а там видно будет, что делать, решили друзья.

«Как Анка перенесет дорогу?» – вспомнил о женщине Васька.

«Русская баба на себе войну вытянула, а тут всего лишь прогулка по весенней тундре!» – успокоил его Гришка.

Вспороли тюк с запасной одеждой. Армейские штаны и ватники пришлись кстати. Переоделись. Продукты, аптечки и прочие необходимые вещи упаковали в рюкзаки. Поверх на них привязали спальники. Аннушка сшила из армейского нижнего белья, три нательных пояса в которые вложили, поделенные на три равные доли, все имеющиеся у них ценности: самородное золото, валюту, царские золотые монеты «империалы», по несколько бриллиантов. Деньги, взятые из сейфа завхоза зимовки, Григорий раздал каждому.

«В дороге пригодятся!» – коротко сказал он.

Автоматы и боеприпасы к ним, решили взять с собой, а также пистолеты, взятые с трупов офицеров в сбитом вертолете. Пистолеты были знатными, системы Стечкина, из них можно вести огонь, как одиночными выстрелами, так и очередью. Пистолет Макарова, Григорий протянул Анне, со словами:

«Возьми, авось пригодится. Но лучше …..» – он не сказал, что лучше, но все поняли его без слов.

В последний раз осмотрели тягач, исследовали все закоулки, не забыли чего. Запустив двигатель, Григорий по привычке хотел его прогреть, но вспомнив об участи тягача, криво улыбнулся. Ему было жаль безотказного, железного трудягу, сколько раз он выручал их из беды и ни разу не подвел. Жаль! Осторожно въехав в воду, Гришка прибавил газу. Тягач медленно поплыл к качающейся на мелкой волне, резиновой лодке. Подплыв к ней, Григорий из кабины перебрался в грузовой отсек, открыл люк в днище. Через задний борт пересел в лодку и приказал Василию быстрее отгребать от тягача чтобы не попасть в водоворот и не пойти на дно вместе с тягачем. Не прошло и минуты, как тягач скрылся под водой.

«Вот и вся комедия тягаческой жизни!» – грустно подытожил Бурлаков.

Навьючившись, медленно двинулись вниз по ручью. Идти было трудно, ноги погружались в мох по щиколотку. Через час сделали привал. Прошли не более двух километров. Крепчал ветер, он гнал слоистые облака. Решили спуститься по ручью ниже подыскать место удобное для стоянки.

«Дней двадцать, как бегаем от Закона!» -сказал Гришка.

Василий взметнулся и прокричал: «Какого закона? Закона, который уничтожал и продолжает уничтожать русский народ? Закон, который загнал русский народ в зону? Закон который гонит меня по тундре? Суки, падлы рулят ……» – Василий упал, как сраженный наповал пулей и затих. Григорий, пораженный срывом Василия, опустился на колени. Аннушка сбросила с себя рюкзак, и припав к Василию, закричала:

«Гришенька, миленький спаси нас! Спаси нас!»

Василий поднялся, оттолкнул Анну и покачиваясь ушел в тундру.

Григорий уткнулся лицом в колени, боялся показать свои слезы, и содрогаясь от душивших его рыданий, пытался вымолвить:

«Молчи» – что переходило у него в длинное, тягучее:

«М….мо… л…л….чи!»

Анна подползла к Григорию, припала к нему, бессвязно шепча:

«Родной мой, соколик мой, я любушка твоя, тень твоя!» – она целовала Гришкины глаза, почерневшие губы, все в трещинах и болячках руки.

Её руки скользнули под его ватник, теребя и лаская грудь. Гришка бездумно отбросил от себя Анну, рванул с себя куртку. Женщина трясущимися руками освободилась от одежды и впустила Григория в себя. Он взял её яростно-грубо, будто мстя ей за все беды свалившиеся на них и излил в нее свое «Я». Она приняла в себя, семя будущей жизни. Приняла и благодарила Бога и Судьбу за это. Женщина сохранит жизнь свою и Григория

Глава 10. Смерть подполковника КГБ.

Москва. Офис. Натужно гудят вентиляторы. Небо затянуто мглой. Николай, промокая лоб носовым платком, отфыркиваясь, тягуче выговорил:

«Ну и жа… ра!»

Сидевшая рядом женщина, лет тридцати, промолвила:

«Николай Иванович, нужно прохладиться!»

Начальник отдела министерства, каковых в столице несчитано и намеренно, громко и вызывающе хлопнул огромным фолиантом по столу и торжественно объявил:

«Перерыв, переходящий в окончание рабочего дня!» – за что получил «чмок» в щеку и игривое «мой кумир».

Николай Иванович Чернышев, в прошлом выпускник престижного московского вуза, происходил из старого крестьянского рода, по нынешним временам, древнего рода. Отец его, Иван Сазонович, имел десять детей и благоволил своей жене Ольге, что в переводе на современный язык означало, «любил свою жену». Жара заставила вспомнить родные места, родительский дом и лесную, текущую близ деревни, речку. Он и его пассия сидели на диванчике, в комнате отдыха, и обсуждали программу на предстоящий вечер.

Чернышев, кряжистый, холеный мужчина лет под сорок, лениво отзывался на ласки женщины. Жара подавляла в нем все желания. Загорелась лампочка. Секретарша оповещала своего шефа о важном посетителе.

«Повеселился! Жениться пора» – раздраженно пронеслось в голове Николая.

Лицо его при этом не отображало никаких чувств. Он встал, подошел к зеркалу, поправил расческой волнистые черные волосы, пышные усы. Оправил рубашку, галстук и обращаясь к своему отражению в зеркале, произнес:

«Фр..ру..кт!»

Женщина понимающе кивнула головой и вышла в соседнюю комнату чере дверь, замаскированную под стеновую панель. Николай Иванович еще раз придирчиво осмотрев себя в зеркало, вышел в кабинет.

Пожилая секретарша, Екатерина Ивановна, напоминавшая вышколенную домоправительницу – англичанку, доложила о посетителе, инспекторе особого отдела министерства геологии РСФСР, Сергееве Владимире Петровиче. Чернышев открыл папку, вынул из нее несколько документов, завизировал их и отдал секретарю. Рабочая обстановка была создана.

«Пригласите товарища» – сказал он.

В кабинет вошел высокий, подтянутый, мужчина лет пятидесяти. Николай Иванович поднялся из-за стола и пошел навстречу посетителю. Лицо его источало лучезарную улыбку радости. Он полуфамильярно обратился к посетителю:

«Какие люди в наших краях!? Давненько я вас не видел уважаемый Владимир Петрович».

Сергеев пожал руку Николая Ивановича, но легкого тона не принял.

«Служба гоняет, уважаемый Николай Иванович!» – сухо ответил он.

Чернышев внутренне подтянулся, но от улыбчивой доброжелательности не отказался.

«Да работа ваша трудна и опасна!» – процитировал, немного искажая, он слова известной песни. Николай Иванович усадил посетителя в кресло, сел сам. Улыбка сошла с его лица, он уставился на Сергеева и сказал:

«Слушаю вас».

Долго вилась тропа беседы Сергеева и Чернышева, инспектор все чаще выходил на младшего брата Чернышева, Василия. Первым сошел с дистанции Сергеев, который спросил:

«Николай Иванович, ваш брат Василий не навещал вас?»

У Николая, от предчувствия беды, сжалось сердце.

«Вот оно что! – подумал он и ответил – Нет Владимир Петрович, не посещал. Последний раз я его видел года три назад. Даже на его проводах в армию не был, по причине моей служебной командировки. В это время находился в Афганистане. В последнем письме брат писал, что после командировки ему обещали дать отпуск за хорошую службу».

«Письмецо можно мне посмотреть?» – в полуприказном тоне спросил Сергеев.

Чернышев согласился показать письмо брата, уверяя инспектора, что ничего особенного в нем нет. Волга, которая ждала Сергеева, доставила их к дому Чернышева. Они поднялись на этаж и вошли в квартиру.

«Кооператив?» – завистливо спросил Сергеев.

«Да. Три года загранкомандировки». – коротко ответил Чернышев. В кухне-столовой Николай усадил гостя в мягкое кресло и спросил, что Сергеев будет пить. Гость пожелал виски и минералки.

«Я холостякую, прошу извинить за плохой сервис!» – расшаркался перед инспектором Николай Иванович, включая кондиционер на полную мощность

«Живут же люди! – завистливо подумал Сергеев – А за какие шиши?» – но тут же отбросил эту мысль. Он знал, что Чернышев, работавший в Афганистане представителем министерства геологии РСФСР, приложил немало усилий для того, чтобы заинтересованные советские предприятия, получили заказы от афганской стороны на поставку бурового и иного оборудования. С этих контрактов, Чернышев имел упомрачительные комиссионные в твердой валюте. Он приобрел огромный авторитет в министерствах геологии СССР и РСФСР. О работе Чернышева в Сирии, вообще ходят легенды и только очередная заваруха на Ближнем Востоке, приостановила его бурную деятельность. Поговаривают, что он и в «конторе» при делах, вспомнил Сергеев. Он сокрушенно вздохнул, сделал глоток виски, ожегся крепостью напитка и закашлялся. Николай Иванович вошел в холл, положил тонкую стопочку писем на столик, мягко проговорил:

«Ну я балда, льда вам не преложил!»

«Не беспокойтесь пожалуйста, это я с непривычки. Нашу русскую пьем не разбавляя, а эти американосы, вечно что-нибудь придумают!» – успокоил хозяина гость.

Инспектор водрузил на нос старомодные очки, взял письма и погрузился в чтение. Минут через пятнадцать, он снял очки, уложил их в очешник, и задумчиво произнес:

«Да вы правы, Николай Иванович, обыкновенные солдатские письма».

Чернышев в лоб спросил:

«Владимир Петрович, что случилось с моим братом?»

Сергеев ответил, что из Комитета пришла бумага с просьбой опросить Чернышева Николая Ивановича, о времени его последней встречи с младшим братом Василием, и о планах брата на будущее.

«Владимир Петрович! Со всей ответственностью заявляю, что не видел брата Василия давно. Все письма, полученные мною от него, я вам дружески предоставил. Начинаю волноваться за судьбу брата и прошу вас рассказать, что случилось с ним».

Сергеев попросил Чернышева успокоиться и сказал, что он знает немного и может сообщить лишь то, что прочел в письме-запросе.

«Ваш брат Василий, находясь в служебной командировке на побережье Ледовитого Океана, пропал без вести. Командование части, в которой служит ваш брат, ведет служебное расследование по этому факту» – кратко изложил суть дела инспектор и попросил Чернышева отдать ему письма брата, сославшись на необходимость составления отчета о проделанной работе.

«Владимир Петрович, ничего я вам передавать не буду. История с братом очень обеспокоила меня и если дело ведется официально, то я передам письма представителю органа власти, который ведет расследование. Вы поймите меня правильно и не примите мой отказ, как нежелание сотрудничать. Думаю, что мне нужно позвонить родителям, может они что-нибудь знают о Василии, хотя навряд ли» – закончил свой монолог Николай Иванович.

В комнате повисла тишина. Слышны были удары кварцевых часов. Чтобы разрядить обстановку, Чернышев включил японский телевизор и предложил выпить по маленькой, чтобы залить горечь недоразумения. Николай Иванович говорил, что не верит, что Василий мог совершить какой-нибудь предосудительный поступок или безвестно пропасть в тундре или тайге.

Сергеев нехотя поднял бокал, и пробормотав:

«Быть добру!» – выпил. Поморщился, закусил крохотным бутербротиком.

На экране телевизора, вперемешку с телеведущими, горланили митинги. Они требовали свободы, колбасы, гласности, теплых женских сапожек. Партийные товарищи всех окрасов и мастей, звали народ перестроиться, не поддаваться, ответить на вызов. Панорама событий мелькала, неслась, сливалась в голове у Владимира Петровича в одну жуткую картину. Он закрыл глаза, перед ним встало Чудовище, имя которому Русский бунт, Российская смута. Сергеев почти физически слышал треск костей, вопли пережевываемых, растерзанных, растоптанных и брошенных подыхать на обочину дороги российской жизни людей, по которой вели народ зазывалы, прорабы перестройки. В старину в овечьих отарах были козлы, которые водили по пастбищам овец, помогая тем самым пастухам управлять стадами. Приходила пора и эти же козлы, помогали мясникам, они заводили овечье стадо в загон, откуда они выходили живыми, а овцы попадали под ножи мясников. Козлы посчитали, что сами могут управлять овцами и превратились в одночасье, из травоядных, в плотоядных зверей. Они уже не блеяли, а ревели, гоня впереди себя баранье стадо. Звери вырвались и теперь их уже ничем не сдержать. Что им не дай, им все будет мало. Они найдут другую причину для бунта и будут реветь тысячеглотной пастью:

«С …ВО …БО… ДУ!»

Владимир Петрович тряхнул головой, отгоняя от себя наваждение и произнес, казалось бы не к месту, кивнув головой в сторону телевизора:

«Эх, Николай Иванович, я что, а вот они ….» – фразу он не докончил и, отдав честь кивком головы, ушел.

Спускаясь в бесшумном лифте, Сергеев вспомнил свою старую двухкомнатную квартиру в хрущевке на третьем этаже. Узкую, полутемную лестницу в подъезде. Как быстро летит время! Лет пятнадцать тому назад, он молодой капитан госбезопасности, получил ключи от квартиры в новострое. Он не верил своему счастью и втайне гордился тем, что именно он, капитан Сергеев, один из первых в управлении, получил квартиру за разоблачение трех студенческих антисоветских организаций.

Сергеев горько улыбнулся. Студентики почитывали самиздат, пописывали в самиздат, поругивали родную партию и её маразматических вождей. В то же время исправно ходили на субботники, платили членские взносы ВЛКСМ, а иные и КПСС, осуждали на собраниях фарцовщиков, пьяниц и прогульщиков, требовали свободу заграничным коммунистам, жертвовали денежки в различные фонды. В общем обычные кухонные революционеры, еще не обозленные, не поднятые на щит международными врагами СССР. Мальчишки и девченки с обостренным возрастным чувством справедливости. Вы, товарищ Сергеев, тогдашний преуспевающий капитан, толкнули их в лагерь врагов и сделали их стойкими борцами против советской власти и Российского государства. Вы способствовали превращению козлят в плотоядных козлищ. Прошлого не вернуть. Что несет стране и ее народу будущее? Почему подполковнику КГБ Сергееву не нравится начальник отдела министерства геологии РСФСР Чернышев Николай Иванович? Задавал себе вопрос Сергеев и не мог на него ответить. Инстинктивно он чувствовал в Чернышеве врага в интерпритации коммунистической морали. Основная же причина была в том, что Чернышев смог пристроиться к новым требованиям, а Сергеев уже не может, слишком глубоко сидит в нем коммунистическая мораль. По другому он жить и думать не может.

«Старею!» – подумал Сергеев, входя в квартиру.

«Пусто в квартире, пусто в душе. Все высосали суки! – последней мыслью промелькнувшей в угасающем сознании подполковника Сергеева была – И будут живые завидовать мертвым!»

Подполковник Сергеев умер, как показало вскрытие, от обширного инфаркта. Через два дня после посещения им Чернышева заподозрившие неладное соседи вызвали милиция, труп Сергеева лежал на полу, возле двери.

Не написал и не подшил в личное дело Чернышева Николая Ивановича, бывший подполковник КГБ свою последнюю оперативку. Впрочем бывших в КГБ не бывает. Чернышев узнав от своих сотрудников о смерти Сергеева, уничтожил письма брата.

«Береженого и Бог бережет!» – гласит старая крестьянская пословица.

Глава 11. Зимовка на берегу Ледовитого Океана.

Место для лагеря нашли в десяти километрах от озера. Какая сила их вела и кто им благоволил, трудно сказать. После того, что они совершили за последние недели, сказать что помогал им Бог, можно только богохульствуя.Ручей вывел их к большой реке, по которой шли льдины и всякий хлам: кусты и мох, торфяники с подмытых берегов. На привале стояли уже третьи сутки. Ели, спали, отлеживались. Терзала неопределенность. Лагерь замаскировали со всех сторон и с воздуха. Иногда Василий уходил в тундру. Он ловил на себе взгляды Аннушки и Гришки и его брала злость от мысли:

«Влипли как кур во щти, а им любовь!»

Он брал ватник, отходил от лагеря метров на двести и лежал часами, бездумно уставясь в голубое небо. Вспоминал с чего начиналась сегодняшняя жизнь. Познав женщину, Василий тянулся к ней. В Светку он влюбился сразу и бесповоротно. Девице, не составляло особого труда увлечь парня. Увлеченная похотливым угаром, она, видевшая жизнь в разных её ракурсах, хотела вначале поиграть с Васькой, но привязалась к парню с кристально чистыми голубыми глазами, и такой же чистой, подобной родниковому ключу, душой, с грубыми неопытными ласками. Через некоторое время она влюбилась в Ваську до упомрачения, до физической боли. Светка уже не могла отделить его от себя. Об этом девушка, стыдливо опустив глаза, призналась Василию, чем ещё крепче привязала его к себе. Гришка подтрунивал:

«Тили-тили тесто, жених и невеста!»

Родная Армия повернулась к своим солдатам, лицом. Честно прослуживший год солдат, имел право на двухнедельный отпуск. Получил отпуск и сержант Чернышев. Домой он не поехал, а закатился в райцентр к Светке. Аннушка ушла на постой к бабе Нине, благо Митрофанович мотался где-то по своим темным делам. С деньгами у Васьки проблем не было. Старший брат Николай, живущий и служащий в Москве, присылал ежемесячно сто рублей, да еще разовые переводы от многочисленной родни, позволяли Василию жить безбедно. Гришка советовал Ваське съездить с невестой в Москву. Василий стеснялся объявить родным о женитьбе. У него все старшие братья не женаты. Сестры Светка и Анна учатся, одна на учительницу, другая на фельдшерицу. Старшая, Ольга, замужем, работает в леспромхозе. Михаил, из братьев самый старший, окончил лесной техникум и сразу попал в армию. Служил под Москвой, там же остался на сверхсрочную службу, нужно было учить Николая, окончившего одиннадцатилетку с золотой медалью.

По рассказам матери, после поступления Николая в геологоразведочный институт имени Губкина, Михаил пять лет содержал брата. После окончания института, Николай распределился в геологический трест в Западной Сибири, а Михаил уехал со своей частью в Афганистан, на войну, в пекло плена и позора.

Вернулся Михаил домой израненным, контуженным, замкнутым в себе человеком. Его не радовало ничего. Вскоре он устроился на работу в лесничество на самую дальнюю и глухую заимку лесником. Появлялся Михаил два раза в год, всегда в одно и тоже время. Входил в дом, кланялся молча на образ, крестился, здоровался с родными. Мать топила ему баню. Он мылся один, одевал праздничную форму лесника, пахнувшую травами и шел в церковь исповедовываться и принять святое причастие. Приходил из церкви, переоблачался в обыденное, ложился не раздеваясь, на лавку и молча лежал, глядя в потолок. Васька и другие дети побаивались Михаила, молчали и в душе осуждали старшего брата за его отчужденность и отрешенность. На следующий день Михаил ехал в контору лесничества получать причитающиеся ему припасы. Василий не помнил, чтобы Михаил привозил домой шкурки убитых зверей или дичь, как это делали другие лесники. Навьючив лошадей, он подходил к отцовскому дому, возле ворот которого его ждала многочисленная родня. Молча, троекратно с поклоном, крестился на дом, отдавал общий земной поклон отцу, матери, братьям и сестрам, родичам, нахлобучивал, по сезону, шапку или фуражку, извиняющее говорил:

«Прощайте!» – и уходил не оглядываясь.

Сколько помнит себя Василий, Михаил, вернувшийся после Афгана, выглядел всегда одинаково, словно время забыло его и текло мимо.

Василию, лежащему сейчас в тундре за сотни вёрст от родного дома, становилось понятно сколько нужно перенести человеку физических и душевных мук, чтобы превратиться из весельчака, балагура и жизнелюба, старшины Михаила Чернышева, в живой труп запрятавшегося в лесной глухомани лесника? Сколько горя нужно хлебнуть, чтобы уйти от самых дорогих людей, отгородиться от них лесной чащей и болотами, чтобы у человека не осталось даже слов для общения с себе подобными! Значит у Михаила остался один бог в душе, который поддерживает его на грешной Земле!

Вспомнились слова отца:

«Бог не дает человеку испытаний выше его сил! Терпи сынок!»

Василий все больше впадал в состояние полусна, полубытия. Душа его отрывается от земли. Он видит свое тело, лежащее в тундре на берегу безымянной речки. Зимовку у Ледовитого Океана. Тягач, в нем себя и Гришку. Они дружно гогочут и поют песню:

«И на Ледовитом Океане свой закончили поход!»

Начало похода Васька тоже вспомнил. В начале января, в бытовку зашел прапорщик Бурлаков и сказал:

«Братишка, дело есть» – Василий набросил бушлат на плечи и они вышли из казармы.

«Держи!» – Гришка протянул Ваське увольнительную.

«Приведи себя в порядок, и дуй ко мне в общагу, я заскочу в магазин и через полчаса буду дома» – отдал шутливое приказание Бурлаков.

«Слушаюсь, товарищ прапорщик! – в тон ему ответи сержант Чернышев – разрешите выполнять!»

«Выполняйте!» – ответил прапорщик. Видевшие этот спектакль театра миниатюр солдаты, группой стоявшие возле КПП, дружно заржали. Они то знали подлинные отношения сержанта и прапорщика.

Замполит группы, младший лейтенант Закорякин, называл их дружбу панибратством и неоднократно докладывал, правда тайно, командиру группы старшему лейтенанту Дерюку, об неуставных взаимоотношениях командира взвода прапорщика Бурлакова с командиром отделения сержантом Чернышевым. На доклады «шпака» Закорякина Дерюк отвечал односложно:

«Пош.. л он бл…. На х…!» – он съедал окончания слов и мало кто из подчиненных понимал старшего лейтенанта с первого раза. Вместо повторения слов, Дерюк тыкал подчиненного, вроде бы легонько куда-нибудь, отчего солдатик, а иногда сержант-срочник, долго потом переводил дух, потирая ушибленное место..

Офицеры и сверхсрочники, знали, что сержант Чернышев подал рапорт о зачислении его на сверхсрочную службу, ждет приказа и они уже приняли его в свои ряды. Парень свой, нигде не прокололся, а что он живет пока в казарме большой беды в том нет, целее будет.

Василий прошел через КПП и направился в жилой городок. Он прибрался в комнате у Григория, вымыл от пыли тарелки и стаканы, застлал стол свежей газетой. В дверь постучала вахтерша и спросила:

«Может чего горяченького будете? У меня есть котлетки, пельмешки, капустка квашенная, грибочки соленые».

Васька ответил, что не знает, что нужно и определятся они после того, как Григорий придет из магазина. Прапорщик пришел злой. В военторге, по его словам, кроме комсы ржавой да продавщицы шалой, ничего не было.

Вахтерша, тетя Галя, принесла кастрюльку горячих котлеток, миску квашенной капустки и бутылочку Столичной, пожелав приятного аппетита, она ушла. Утолив первый голод, Гришка рассказал другу, что старший лейтенант Дерюк посылает их в командировку, вывезти с зимовки ценный груз. Прапорщик объяснил Чернышеву, что на зимовке зэки ловят в окрестных речках и озерах ценные породы рыб, ловушками и капканами добывают пушнину. Охрана отстреливает белых медведей и северных оленей.

Прикончив вывивку и закуску друзья вышли в бытовку. Покуривая в полной темноте, они

Продолжили разговор. Василий спросил:

«Так мы вдвоем едем?»

«Да что ты, Вася, как можно вдвоем? Роту спецназа и пару танков-снегоходов нам дадут в сопровождение!» – съязвил Григорий.

На следующий день Чернышеву присвоили очередное воинское звание «сержант». После развода он и прапорщик явились по вызову комбата в штаб. Полковник Сарьян, командир отдельного охранного батальона, принял их без проволочек. Они вошли в кабинет и увидели полноватого, седеющего мужчину южной породы. Легкий кавказский акцент делал его речь изысканной и привлекательной. Полковник предложил военнослужащим присесть. Расспросил о здоровье родителей, о вестях из дома, пишут ли им и пишут ли они, не нуждаются ли родители в чем-нибудь. Закончив с пожеланиями, наставлениями и напутствиями, полковник плавно перешел к главному. Голос его зазвучал набатно. Он говорил о долге и чести солдата, о необходимости стойко преодолевать трудности службы. Сделав паузу, полковник внимательно посмотрел на подчиненных и продолжил:

«Большие люди на верху, тоже люди. Хотят иметь немного рыбы северных деликатесов. Их жена хотят носить меховой шуб. Большие люди день и ночь не спят, болеют душой за нас, чтобы снабдить одеждой и едой! – он сделал паузу и закончил – делов -то, как комар накакал! Нужно съездить на побережье, забрать у промысловиков добытое ими и привезти сюда. Дело небольшое, но сделать его нужно без лишнего шума и слов. Сейчас развелось разных дэмократов, кричат-шумят о природе, как будто какая —то тонна семги или гольца,

или десяток белых шакалов или лис, разорит природу. Да их сдыхает больше, когда им кушать нэту!»

Далее, говоря оперативным языком, полковник не выходя из кабинета, завербовал двоих подчиненных в свою команду.

«Один деревенщина, другой неудачник-службист. Будут служить мне на совесть, да и подготовка у этих двоих лучшая в ЧМО. Хороших щурят я сегодня выловил» – самодовольно подумал полковник Сарьян.

Комбат назначил старшим прапорщика Бурлакова и приказал явиться за пакетом для сержанта Татаринова в день отбытия на зимовку.

«После того как вывезете весь груз, вы получите прибавку к окладу. Вам будет присвоено

внеочередное воинское звание, предоставлен месячный отпуск и выплачено денежное вознаграждение в размере пяти должностных окладов. Вы, товарищ сержант, с сегодняшнего дня зачислены на сверхсрочную службу. Довольны, сынки!?» – голос полковника помягчал и Василий заметил, что комбат исподтишка наблюдает за их реакцией.

«Служу Советскому Союзу!» -гаркнули парни в ответ.

Зимой геологи, буровики и все организации, ведущие работы в тундре, начинают интенсивно завозить необходимые материалы и оборудование на точки и в населенные пункты. Для этого прокладываются дороги, так называемые «зимники». По ним можно, сильно не утруждаясь, проехать почти в любую точку тундры. Друзья получили подготовленный, заправленный и готовый в путь тягач у зампотеха батальона майора Трепыхайло, похожего на украинского дядьку-хлебороба. Майор, пританцовывая на морозе, тихо матерился, пытаясь сделать оттиск печати на бирке ворот бокса. В дежурке транспортного парка немного отогревшись, майор вручил прапорщику Бурлакову приемо-передаточный акт:

«Владей чмошник. Зверь, а не машина, от сердца отрываю!» – сказал майор, для убедительности шмыгнув замерзшим носом.

Григорий с Василием, изучая карту своего маршрута, с удивлением обнаружили, что он обходит все зимники и им придется ехать целиной, руководствуясь компасом и звездным небом. На складе они получили теплую одежду, оружие, и многое другое имущество, необходимое в тундровом бездорожье.

Пакет комбат не дал, сделав вид, что о нем вообще не было речи.

Переделав все дела, прапорщик Бурлаков и сержант Чернышев выехали из расположения части в полярную ночь.

Глава12. Возвращение к людям.

Тихо урчит двигатель тягача, который ведет Григорий. Василий дремлет рядом. Двигатель начинает стучать громче, меняет такт. Чернышев стряхивает с себя сон-оцепенение и оглядывается. Он не в кабине тягача, а на берегу тундровой речки. Звук мотора не приснился ему. Василий осмотрелся и увидел катер буксирующий баржу по реке. Расстояние до катера с полкилометра. Он инстинктивно вжался в мох и стал сползать в ложбинку, разрезающую берег, и заросшую мелким ивняком. Сердце бешено билось в груди, в голове стучала мысль:

«Заметили на катере или нет?»

Василий сполз в ивняк, подтягивая за собой ватник. Кустарник надежно защитил его от просмотра с реки.

«Как там Гришка? Заметил он баржу или нет? Не увидели ли его с баржи» – гадал Василий, тревожась за друга. Сильное течение и идущий по реке лед, затруднял ход буксира и баржи, которую водило со стороны в сторону. Расстояние, отделяющее буксир от Василия и следующий километр, до плавного поворота реки, буксир прошел за час. Едва рыскающая баржа скрылась за поворотом реки, Василий приподнялся над ивняком. Затекшие, от долгого сидения на корточках, ноги плохо слушались. Перебежками он добрался до лагеря.

Григорий и Анна спали на солнцепеке. Докучливые мухи и комарье вились над спящими.

«Эк их разморило после …..» – подумал неприязненно Василий.

Рука его самопроизвольно потянулась к пистолету. От пришедшей в голову мысли, ужас объял Василия. Он опустился на колени и закрыв глаза, немым криком возопил:

«Господи, пронеси мимо меня чашу сию! Не дозволь Зверю возобладать над душой моей! Дай мне Господи любовь к брату моему и жене его! Прости Господи мне, Григорию и жене его грехи наши! Лучше покарай меня!»

Немой всплеск энергии отчаяния, исходивший от Василия, достиг Григория. Он приоткрыл глаза и увидел коленопреклоненного Чернышева с шевелящимися губами и закрытыми глазами. Григорий почувствовал, что мимо него пронеслось что-то страшное, черное, леденящее душу, в простонародье, называемое Смерть. Он пошевелился, снял с себя Аннушкину руку, сел.

«Васек, ты что? Ты не заболел?»

Василий оставался без движения. Голос Григория медленно вытягивал его из страшного, неведомого, черного угла его души, подсознания.

«Братишка, очнись. Я тебе новость скажу, у меня сынок будет, Васькой назовем!» – теплый и взволнованный голос Григория возвращал Василия к жизни.

«Светку, Светлячка моего убили по моей вине. Я её затащил в тундру» – прошептал Васька, плечи его затряслись от надрывных рыданий. Проснувшаяся Аннушка, поняв смысл происходящего, сказала:

«Не греши на себя Вася. В Светкиной смерти ты не виноват, а этих гадов, на вертолете и заимке, вы правильно положили. Не вы их, так они вас и меня. Будь мужиком, Вася! – и добавила – на белом свете три страшных греха отца-мать забывать, друзей-товарищей предавать, да Родиной торговать! Так мне дед в детстве говаривал».

Василий превозмог себя. Душа его очистилась от скверны сомнений и чувства вины. Он с виноватой улыбкой сказал:

«Отец в трудных случаях мне говорил, что Бог не дает испытаний человеку больше, чем он может вынести!»

Помолчали. Каждый по своему переживал нервный срыв Василия и свои мысли о Жизни и Смерти.

Василий вспомнил о проходе катера с баржей и рассказал об этом Григорию.

«Слава богу, спасены! – воскликнул Григорий – давай Аннушка фляжку с заначкой, отметим это дело. Первая ласточка прошла. Значит мы находимся на судоходной речке и скоро покинем её приветливые берега. Дней через десять, речники вместе с падающей водой, попрут назад в порты приписки, а следом за ними и мы. Дай нам бог терпения и немного удачи. Наливай Анюта!»

Великая вещь водка и хорошее настроение, под эти специи можно съесть и старый кирзовый сапог.

С реки послышался мощный гул двигателей, шел большой караван буксиров с баржами и плавкраном. В тягостном ожидании прошла неделя. Ждали возвращения судов. Река мелела на глазах. Караван пустых барж показался неожиданно, как всегда бывает, когда чего-то долго ждешь. Первым из-за поворота реки показался большой буксир с плавкраном. Он шел на приличной скорости, стремясь как можно быстрее уйти из быстро мелеющей реки. Григорий залег в кустах тальника на берегу и наблюдал за проходящими судами. На плавкране была согнута стрела. На натянутых, между конструкциями, веревках, висело женское белье. На палубе, на матрацах, лежали несколько женщин и мужчина. Григорий знал, что команда плавкрана состоит из восемнадцати-двадцати человек. Крановщики на нем, в основном женщины. Механики, мотористы и матросы, мужики. Прошла последняя баржа.

Беглецы взяли с собой только необходимое, упаковались. Переоделись в геологические костюмы. Собрали в рюкзаки ненужные вещи и хлам, зачистили территорию лагеря от мусора, досыпали рюкзаки на берегу песком. Весь их багаж теперь составляли автоматы, боеприпасы к ним, фляга со спиртом и несколько банок консервов и пачек галет. По ручью спустились в речку, стараясь не оставлять за собой следов. На середине реки утопили рюкзаки. Течение несло резиновую лодку, беглецам оставалось лишь следить за тем чтобы не напороться на бревно-топляк или корягу. Григорий по карте и описанию к ней определил их местонахождение.

«Васек! Просто замечательно все получается! Через пару километров будет крутой изгиб реки, на левом берегу должен стоять тангометрический знак и бакен с указанием расстояния до места слияния рек Адьзвы и Усы. Согласно карте проплыть нам осталось двадцать два километра и мы будем в Адьзваоме. А там, как бог на душу положит» – подытожил расклад ситуации Гришка.

Прошли последнюю излучину реки. Показались стрелы плавкранов, затем сами плавкраны и суда стоящие под разгрузкой.

«Ребята, давайте допьем спиртягу, чтоб от нас шел хороший алкашеский духман. За борт все. На берег выходим пустыми и пьяными. Отстали от плавкрана, запили у местных. Документы и вещи на плавкране №141, он ходил вверх по Адьзве. Если плавкран 141 здесь, то номер плавкрана называем 139. Будьте больше пьяными товарищи! – промычал, пародируя генсека, Гришка, – процесс пойдет и главное, Вася, без нервов и стрельбы».

Григорий погнал лодку к берегу утыканному плавником, разбитыми поддонами и прочим хламом, остающимся при разгрузке десятков тысяч тонн различных грузов. Не доезжая до берега несколько метров, Гришка направил лодку на торчащую из воды искореженную металлоконструкцию. Он промерил веслом глубину реки, которая оказалась не выше пояса, и приказал:

«Вася, пори лодку!»

Аннушка ойкнула и захныкала:

«Гриша, вода ледяная, застыну я! Понимаешь!?»

Бурлаков зло сверкнул на неё глазами и прорычал:

«А кому наш ребенок будет нужен, если мы засветимся? Родишь! Его в детдом, а нас под вышку! Думай шалава. Пори, Вася, лодку!»

Резинка ткнулась в металлическую ферму, Васька ткнул ножом в борт лодки, и она начала быстро терять воздух. Все трое замахали руками, заполошно заорали, стараясь перекричать шум работы дизелей плавкрана, лязг и вой лебедок. Они оказались по пояс в воде. Гришка коротко сказал Ваське:

«Пьяные идем к берегу. Анну не трогай, пусть выбирается сама!»

Аннушка оказалась в ледяной воде почти по грудь и заголосила по-бабьи:

«Спасите добры люди!»

Васька и Гришка выбрались из воды и покачиваясь пошли прочь от берега. В это время стропальщики с ближней баржи заметили кораблекрушение резиновой лодки и дружно заржали, но когда двое мужиков оставили бабу в беде, заволновались, и прекратив работу, бросились её спасать. Двое из них, как бы между прочим, лупанули друзей между глаз. Аннушку трясущуюся от холода, вытащили на берег. К ним подошел заинтересовавшийся происшествием старший смены плавкрана. Васька и Гришка с трудом встали на корачки, затем приняли вертикальное положение и пошли на мужиков, стоявших возле Анны.

«Братаны! Это наша маруха!» – кашляя и отхаркиваясь, прокричал Гришка. Васька поддакнул ему:

«Курвой буду, наша маруха».

Наступил момент истины. Если четверо стропалей и их крутой начальник поверят им, что они отставшие от плавкрана, то они спасены. Аннушка гнусаво зачастила:

«Козлы вонючие! Как е ….ь бабу, так молодцы, а как по суху её доставить на плавкран, так им и дела нет. Спешите глотки свои водярой залить!»

Среди стропалей прошел шепоток. Старший смены пытливо спросил: «С какого крана, маруха, будешь?»

«А ты с какого? Козел!»

«Я со 139, а вот тебя гребанная, не припомню!»

Заваривалась свара, названный козлом начальник подошел к сидящей Анне, наклонился к ней и облегченно-удивленно воскликнул:

«Ну и набралась же катаржанка! Ну и духан!»

Аннушка икнула, качнула головой, заваливаясь на спину, прохрипела в удушливом кашле:

«Хошь попробовать, начальник? Давай!»

Строполя дружно захохотали, а один из них крикнул:

«Иванович! Тебе своих мало, так ты и утопленницу оприходовать решил!»

«Вот что мужики, пошли, пусть – начальник смены кивнул в сторону промокших и продрогших Гришки и Васьки- эти с 141 догоняют своих на Усе, и маруху свою пусть забирают. Нам своих хватает. Тьфу ты падаль речная!» – плюнул, и решительно зашагал прочь начальник.

Подойдя к Аннушке, Григорий наклонился к ней и горячо прошептал:

«Прости родная, так нужно было!»

«Знаю соколик, знаю мой родной, знаю мой любимый!» – ответила женщина.

Беглецы, благодаря своей находчивости, и его величеству случаю, вернулись в мир людей, пока ещё призрачно-опасный, могущий в любую минуту оказаться ловушкой, но у беглецов появилась надежда спасения.

Глава 13. Чета Дуркиных.

В Адьзваоме троица мокрых пьяных людей, шатаясь, зашла в магазин отовариться. С большим трудом расплатились за водку и харч мокрыми четвертаками. Продавщица, разбитная комячка, всучила им лежалый товар: фасованных голландских кур, ляжку австралийской баранины, пачки свежемороженых фруктов. Гришка отказывался от лежалых товаров, упирал на то, что готовить им негде, что они отсталим от крана, и бабе негде даже трусы переменить. Он самозабвенно плакался перед продавщицей, которая в конце-концов сдалась и послала их к себе домой, написав записку мужу и лукаво подмигнув Ваське. С тем и выпроводила их из магазина.

Легко искать нужную улицу и нужный дом, зная наименование улицы и номер дома, даже в большом городе. Тут тебе и такси, и горожане, на крайний случай милиционер. Другое дело искать дом в деревне из полусотни домов, где нет ни названия улиц, ни номеров домов, ничего, кроме настороженных взглядов деревенских людей, враждебно относящихся к пришлым. Блукая среди домов, пораспрашивая у жителей, где дом Татьяны Дуркиной, беглецы выяснили, что полдеревни носит фамилию Дуркиных, а вторая половина Сметаниных. Ситуация разрешилась тем, что к ним подошел мужик, назвавшийся внештатным участковым инспектором милиции Сименом Дуркиным. Вместо документов удостоверяющих их личности, Гришка протянул участковому записку продавщицы.

«Ну Татьяна! Всех бичей в дом тянет» – недовольно пробурчал Дуркин.

Гришка сказал, что они не бичи, а отстали от крана и что все их шмотки и документы остались на кране.

«Знаю мужики. Меня ваш капитан предупреждал. Хорошо о вас отзывался. Только с вашей – Дуркин замялся и продолжил – шалавой в дом не пущу. В баньке можете переночевать и дождаться попутной баржи. Завтра-послезавтра с верховий Усы должен быть караван. Устроим вас на него, догоните свой кран в Усть-Усе. Там ремонт ему предстоит. Ваша шалава, капитан сказал, стрелу согнула, пьянь ненасытная. И как вы с ней с крана сорвались?» – удивленно спросил Дуркин, заканчивая свой монолог.

Гришка пригласил Семена к импровизированному столу. Они расположились на неколотых чурбаках возле бани. После третьей рюмки водки Семен превратился в гостеприимного хозяина. Теще было поручено запечь кур в печи, пакеты с заморскими мороженными фруктами он выбросил в огород:

«У нас свои грибы-ягоды и соленые и моченые есть!» – сказал он.

Васька мечтательно поскребывая голову, сказал, что неплохо бы попариться в баньке, да еще с веничком. Гришка вмиг налил водки всем сидящим за столом, и пришедшей за дровами теще Семена, проговорил громко:

«Ты, Вася, грузишь хозяина, скажи спасибо, что пустили переночевать люди в баньке. А ты ещё и попариться хочешь, не борзей!»

Семен вмиг набычился:

«Чего мы не люди, чтоль? Если меня начальство заставило участковым стать, я значит виноват? Служил во Внутренних Войсках, зэков охранял. Пришел из армии, ну меня и поставил начальник районной милиции внештатным участковым. Вот и тяну две лямки, за одну платят, а за другую, во – Семен показал им общеизвестный жест рукой. – Сначала трудно было, а сейчас привык. Деревенские наши тоже привыкли. Иногда помогают, иногда бьют. А куда денешься?» – излил душу и обиды Дуркин.

Баню истопили жаркую. Гришка, пьяно усмехаясь, спросил:

«СЕНЯ, мы втроем пойдем, не возражаешь?»

Семен ответил, что это их дело и пошел отдавать теще распоряжения, как накрывать стол и где ложить гостей. Он уже забыл о своем нежелании пускать их в дом.

Мылись по очереди. Вначале Анна с Григорием, Васька сторожил шмотки, а затем Васька. Анна постирала исподнее с себя и мужчин. Напарившись и вымывшись, Василий сидел на полке, от усталости и блаженства не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. В предбаннике послышался женский голос. Пришла с работы продавщица Татьяна Дуркина и звала гостей к столу, который накрыли в доме, чтоб, как она выразилась, соседи слюной не подавились.

Пили и ели много, а когда насытились, мужчины вышли на улицу покурить. Григорий посочувствовал Семену о трудности и опасности его работы на посту участкового, исподволь выпытывая о происшествиях последнего месяца. Оказалось, что из райотдела не было ориентировок о побегах заключенных и других опасных преступлениях. Люди не пропадали. Один геолог «вольтов погнал», труп его, обглоданный песцами, вытаял по весне в тундре. Пьяненький Семен нудил:

«Жить можно, но не дают штатную единицу. Начальник милиции обещал выбить финансирование у нефтяников, но когда это будет известно одному богу».

Василий заверил друга Семена, что такому человеку как он, грех не дать должность штатного участкового и они надеются, что в следующую навигацию уже встретятся с лейтенантом милиции Дуркиным. Теща Семена предложила дорогим гостям лечь в чистой половине. Легли не раздеваясь, так как хозяева видели, что гости нижнее белье постирали. Спали на полу, впокат. Анна легла с краю. Мерно текло время, она лежала смежив глаза, прислушиваясь к звукам. Полярный день прошел. На улице были слышны звуки причала: завывание лебедок, стук дизелей, матерные крики стропалей и женский смех. «Весенний день год кормит!» —

Вспомнила она слова бабки Лукерьи, воспитывающей её до восьми лет. После смерти бабки, а вскорости и деда, Анна оказалась в детдоме. Там царили легкие нравы и к двенадцати годам она лишилась девственности. Помнит боль, стыд и насмешки подруг, советы старой няньки, как уберечься от ненужной беременности. Учась в техникуме, Анна впервые влюбилась в молодого преподавателя физвоспитания и после непродолжительного сопротивления, сдалась. Через некоторое время она почувствовала, что беременна и рассказала об этом любовнику, который надавал ей пощечин за измену и отвел к гинекологу. После аборта, при осмотре, молодой гинеколог предрек ей, что у неё никогда больше не будет детей. В качестве компенсации предложил ей себя. Молодость и удовольствия жизни быстро утешили Аннушку. С Григорием её свела судьба когда она уже была опытной, молодой женщиной, знающей себе цену. Григорий привлек её иконописной красотой лица, нездешним говором и хорошими манерами. Она быстро сходилась с мужчинами, впрочем, так же и расставалась. Аннушка влюбилась в него, скучала в его отсутствие и начала замечать, что ревнует своего прапорщика к непутевой Светке, другим женщинам, и даже к бабе Нине.

«Приплыла барышня!» – обреченно думала о себе Аннушка.

Встречаясь с Григорием, она как бы ненароком, переводила разговор на свадьбу. Гришка шутя отвечал ей, что мол дай дослужиться до майора, а то на зарплату прапорщика, они не проживут, помрут с голода. Аннушка перевернулась набок. От её ворочанья вздернулся Гришка. Он очумело повел глазами по полутемной комнате и получив поцелуй в ухо, сник, проговорив при этом:

«Ну и приснится же!»

Разбуженная голосами в комнату вошла Татьяна и спросила:

«Что за шум у вас тут?»

Василий приподнялся на локте и объяснил ей, что Григорий видимо не навоевался в Афгане и теперь довоевывает во сне. Татьяна тайными знаками вызывала Ваську на улицу. Сомневаться в жестах Татьяны и её желании Васька не стал. Он снял пояс, незаметно ткнул его Гришке под бок и прошептал:

«Сейчас, Тань, иди. Я за тобой следом».

Татьяна ждала Ваську в бане нагой. Она лениво отмахивалась от редких комаров, увидев его, прошептала:

«Поди сюда, приглянулся ты мне! Запах от тебя, как от молодого оленя при гоне. Возьми меня!»

Василий не мог устоять против искушения исходившего от женщины. Натешившись не любя, оба растянулись на полках. Татьяна спросила:

«Выпить хочешь?»

Василий ответил, что выпьет за компанию. Он понимал, Татьяну тяготит молчание и излитая плотская любовь. Женщина вышла и через минуту вернулась с бутылкой водки и банкой соленых грибов. Выпили, закусили. Татьяна вновь прильнула к Ваське, требуя любви.

«Знаешь, я вдова при живом муже!» – сказала она и залилась слезами.

Из сбивчивого, прерываемого рыданиями рассказа, Василий понял, что перед ним не шалава, а несчастная молодая женщина, жертва обстоятельств. Попала она в эту деревеньку по распределению, после окончания техникума. Здесь познакомилась с Семеном и вышла за него замуж. Прошло немного времени и выяснилось, что у мужа нет яиц и всего остального мужского достоинства. Осталась она без мужской ласки и детей. Семен говорил, что в армии попал в какую-то передрягу, получил ранение, жив остался, а мужское достоинство потерял. Сделали ему протез, а что толку от него. Татьяна хлебнула из бутылки, закашлялась и продолжила свою исповедь:

«Ведь замуж за него я выходила по любви и сейчас его люблю, но мне нужен мужик, хочу детей. Жизнь загнала меня в тупик! Повеситься что ли? Сеньку жалко, хороший он человек! Давай, Васек, еще выпьем и разойдемся».

Василий, поддерживая Татьяну, кое-как одел её, оделся сам. При выходе из бани он увидел Семена. Женщина вильнула в сторону и убежала в дом. Дуркин сел на чурбак и спросил:

«Вася, что мне делать? Грохнуть тебя, Татьяну или себя? Жизнь мне не в радость! Ещё когда на людях, забываюсь, остаюсь один, хоть волком вой!»

Василий, сострадая Семену всем сердцем, подошел к нему и сказал: «Отец мне говорил в тяжких случаях, что бог не дает человеку испытания, которые он не смог бы перенести. Терпи, Семен! Я младше тебя и виноват перед тобой. Взыщи с меня, но пойми и Татьяну!»

Прокричал петух, для них и полярный день не помеха, у них свой счет времени.

«Пошли, Вася, выпьем, залью себя, там видно будет!» – предложил Семен, вставая.

Договорились они до того, что Дуркин дает им свою моторную лодку под честное слово. Семен дал Василию адрес в Усть-Усе, где они должны оставить моторку. Единственным условием Семена было то, что гости должны немедленно покинуть его дом и вообще деревню. Дуркин написал сопроводительное письмо с просьбой оказывать Чернову Ивану Васильевичу, Казакову Петру Ивановичу и Ирине Владимировне Коржаковой, отставшим членам экипажа плавкрана №141, всяческую помощь и содействие. Будучи сильно пьяным, Дуркин не обратил внимание на расхождение имен указанных в рапорте капитана плавкрана на имя начальника РОВД, с именами своих гостей. Закончив писать, Семен нетвердой походкой подошел к буфету, достал из него печать и приложил её к своей справке. Василий налил в стаканы водки и предложил выпить за мужскую дружбу. Семен охотно согласился. Чернышев взял со стола рапорт капитана и сказал:

«Интересно, что о нас кэп пишет».

Из рапорта он узнал фамилию и имя капитана, отчество было обозначено буквой М.

«Хороший капитан Николай Михайлович Лямин, но больно строг. На крановщицу он зря наезжает. В сломе стрелы мы виноваты».

Семен ответил, что капитана зовут Николай Митрич и он его дальний родственник, и что он тоже клинья к Таньке подбивает, хочет на ней жениться, старый лешак. Семен всхлипнул и сполз под стол. Васька хотел его поднять, но решил, что Татьяна с матерью сами разберутся. Так беглецы обзавелись новыми именами и фамилиями. Василий поднял Татьяну и передал ей разговор с Семеном. Она сказала, что их разговор она слышала и попросила его помочь уложить Семена на лавку.

«Я вас провожу к лодке, без меня вы её не найдете» – сказала Татьяна.

Василий разбудил Григория и Аннушку и сказал им, что нужно побыстрее уезжать из деревни, и что Семен дал им лодку для сплава до Усть – Усы. Татьяна собрала сумку с едой, в магазине отпустила продукты. Она указала на моторку, дала ключ от сарая, где лежал подвесной мотор и баки с бензином. Гришка и Аннушка вышли из магазина и пошли к реке. Татьяна прижалась к Ваське и прошептала:

«Хороший ты, Вася, но не мой! Прости меня глупую бабу и прощай!» – ее глазах стояли слезы.

Глава 14. Знакомство с участковым милиционером.

Василий догнал друзей. Беглецы погрузились в моторку и отплыли. Васька дал почитать сопроводительное письмо и рассказал о своих ночных похождениях, за что получил от Григория хороший нагоняй и одобрительную улыбку. К Усть-Усе шли два дня, особенно не спешили, гадали о свей судьбе. Зашли в затон, где стояли плавкраны и другие суда. Подошли к плавкрану и спросили у вахтенного, где стоит плавкран №141. С облегчением услышали, что его буксир потащил в Печеру, где плавкран скорее всего порежут на металлалом. По адресу, данному Семеном Дуркиным, находилось отделение милиции на водном транспорте. Беглецы нерешительно постояли с минуту у входа и молча вошли в балок. Капитан милиции, сидевший за столом, был явно не в себе. Он качал головой и говорил что-то на непонятном языке. Гришкино покашливание вывело его из транса. Он открыл глаза и уставившись на посетителей, спросил:

«Чего надо?»

Григорий молча протянул ему записку от Семена Дуркина.

«Ну и что? Чего надо? – прорычал капитан, прочтя записку – Чего надо этому раздолбаю от меня?»

Григорий улыбнулся и подойдя к столу, сказал:

«Он просит чтоб вы помогли нам догнать плавкран».

«Догоняйте! – капитан налился мрачной решимостью и гаркнул – Вон отсюда бичары, навоняли здесь, не продышишь от вас! Вон я сказал!»

Вышли из балка, постояли, и пошли в сторону поселка. По дороге встретили мужика, который объяснил им, где в поселке магазин. Мужик плюнул и зло сказал им, что в лавке, кроме дорогого конька, ничего нет. Гришка предложил мужику быть третьим. Коньяк и вправду оказался дорогим, по двадцать пять рублей за маленькую фляжку. Мужику, назвавшемся Иваном, дали пить первым. Он одним глотком почти опорожнил пузырек и протягивая остатки, сказал:

«Я ж говорил, что тара мелкая!»

Василий и Гришка распили второй. Через пять минут сторож Иван доложил им все портовые новости:

«У капитана запой. Жена выперла его из дома и он с похмелюги злой, как цепной пес».

Григорий оставил друзей и вошел в магазин. Ему пришлось применить все свое красноречие и шарм чтобы выдавить из продавщицы две бутылки питьевого спирта. В довесок он получил три мензурки коньяка, одну из которых Гришка тут же презентовал, вместе с коробкой конфет, продавщице и приплатил сверху двадцать пять рублей. С помощью Ивана и спирта воркутинского разлива, капитан был побежден. После приема спиртика, он убрал бутылки в сейф и сказал:

«Слушаю вас граждане внимательно».

Совсем другим человеком стал капитан после лечения спиртом. Он сходил с Васькой на причал, принял лодку Семена Дуркина, тут же поручил ее охранять сторожу Ивану, тем самым отделываясь от лишней глотки. Капитан выписал Григорию, Василию и Аннушке справки, удостоверяющие их личности и без зазрения совести пытался содрать с них за это, по стольнику с головы. Поторговались, сошлись на половине.

Аэродром находился рядом с берегом реки. Возле избы, гордо носящей название «Аэропорт Усть-Уса», куда их привел сторож Иван, бросивший свой пост возле моторки в надежде выпить еще с проезжими лохами, стоял задрипанный мотоцикл ИЖ-56. Иван пристал к Гришке с предложением купить у него мотоцикл, хоть за сотню рублей. Василий зашел в конторку. За столом сидел мужик в летном комбинензоне. В углу, на массивном ящике, стояла радиостанция. Мужик, натянув шнур наушников, вяло отгавкивался, часто повторяя:

«Да бля. Нет бля. Понял бля».

На вошедшего Василия он не обратил внимание, как будто его и не было в комнате. Васька подал голос, в ответ мужик ткнул пальцем в угол, где стояли стулья. Василий сел. Окончив минут через пятнадцать блякать, мужик сплюнул под ноги и обращаясь в никуда, послал всех на три буквы. Отер потный лоб и как бы продолжая прерванный разговор с Василием, сказал:

«Прийдет борт, полетите. Нет, делай выводы сам. Билеты по прилету борта».

Он поднялся и вышел из комнаты. Василий за ним. Работник аэропорта, увидев Аннушку и Григория, заученно произнес:

«Прийдет борт, улетите. Не прийдет, переночуете в конторе, если спать негде».

Борт пришел. Второй пилот сгреб, не считая, протянутые Аннушкой деньги и сказал:

«Грузитесь, минут через пятнадцать вылетаем. В самолете не рыгать. В Печере будем часа в три, если не будет встречного ветра».

Летать на АН-2 летом, в жаркую погоду, все равно, что кататься на американских горках, только гораздо круче. Самолет-букашку бросает то вниз, то он, попав в восходящий поток, встряхивается и стремительно несется вверх. Добежав до конца восходящего потока воздуха, он грохается вниз и так на протяжении всего полета. Наконец показались коптящие небо факелы, балки и домишки, будто разбросанные, как попало, рукой великана-шутника. Сверкнула извилина реки Печеры. Самолетик резво пошел вниз, сделал круг над аэродромом и наконец, вымотав своих пассажиров, приземлился возле складов. Тишина. Второй пилот первым выбрался из кабины, открыл дверь грузового отсека и с улыбкой двадцатилетнего юнца, прокричал:

«Прибыли граждане пассажирки и пассажиры. Не благодарите экипаж, а благодарите бога, что мы прилетели. Аминь!»

Троица беглецов выбралась на бетон аэродрома. После рева самолета, его взлетов – падений, в ушах стоял звон, а ноги в коленях слегка подрагивали. Васька спросил у пилота:

«В город куда идти?»

Пилот указал рукой направление и сказал, что там аэровокзал, а дальше люди добрые подскажут. Пошли в указанном направлении. Рейс на котором они прилетели был коммерческим, поэтому самолет сел поближе к складам предприятия, которое он обслуживал.

Глава 15. Кирьянович.

Вещей у троицы не было. Шли налегке, ходьба давалась трудно, особенно Аннушке, сказывался малоподвижный образ жизни последнего месяца и нервное напряжение. Смеркалось. Надвигалась ночь, которая в условиях города была для беглецов не меньшим злом, чем полярный день в тундре, хотя ночи в этих широтах, летом были светлыми, но это были ночи, а ночью все добропорядочные граждане должны спать в своих кроватях.

«Васек, нужно прикинуть, что будем делать дальше» – сказал Григорий. Они зашли в недостроенный склад, Анна отошла справить нужду. Пистолеты решили оставить, лучше отбиваться и последнюю пулю пустить в себя. За то, что они совершили, их не оставят в живых даже до следствия. Из них вытянут все жилы, в прямом смысле этого слова, и выцедят по капле всю кровь, но узнают где золото, где вертолет МИ-24 с экипажем и зондеркомандой во главе с полковником Сарьяном. Пока друзья обсуждали планы на будущее, Аннушка привела старика лет шестидесяти. Он был навеселе и грубовато шутил:

«Слухаю что-то шебуршит в моих владениях, ну думаю опять собачья стая забежала. Вышел из сторожки, пошел на стройку, а тут молодица по нужде корячится – старик ехидненько захихикал и продолжил – ну думаю, будет с кем чаи ночью гонять! А она мне, старый ты хрен да меня вон там два мужика дожидаются. Вы уж извиняйте мужики, здеся находиться нельзя. Тут строят склады нефтяной экспедиции. В общем охраняемый объект и я сторожем при нем» – закончил речь словоохотливый дед.

«Дед, мы от плавкрана отстали, прилетели на спецрейсе из Усть-Усы. Шмотки, документы, все на плавкране. Вербованные мы, раньше на геологов работали, на речке Черной, да начальник прилипчивый у геологов. Как золотую жилу нашли, шариться стал, нашел у братана рыжье, забрал, а нас попер. Зиму пробосячили на Югах, потом сюда вернулись, завербовались на кран. В поселке загужевались с местными, вода ушла, а вместе с ней и плавкран. Сидим гадаем, куда на ночь деться, да еще маруха прицепилась к нам! Может разведешь нас, подскажешь куда податься, где ночь перекантоваться?» – спросил Гришка.

Дед задумчиво поскреб заросший щетиной подбородок, покхекал и произнес:

«До утра я вас, сидельцы, у себя в балке продержать могу, только какой мне навар мне от этого будет? У вас бродяг бабок нету, документов нету, люди вы, судя по говору, не нашенские – сомневался дед – однако сиделец, сидельца должен выручать. Айда мужики, до утра у меня перекантуетесь, а там видно будет» – решил дед.

Он привел беглецов к большому балку. Такие северяне называют, воркутинский.

На первой половине балка предназначенной под прорабскую, стоял стол со скамьями, питьевой бачек с кружкой на цепочке и печка-буржуйка, сделанная из толстой трубы. В углу топчан с постелью, над топчаном, на коврике висело старенькое двухствольное ружье и патронташ с патронами. Над изголовьем постели висел засиженный мухами, портрет И. В. Сталина. Обстановка комнаты напоминала эпоху сороковых годов. Гришке стало не по себе под строгим, чуть с усмешкой, взглядом вождя и отца всех племен и народов. Сторож уловил взгляд Григория и пояснил:

«Привык я к Гуталину. Он и сейчас меня сторожит, не дает споткнуться. Тридцать семь лет я перевоспитывался под его началом, да три года немцам глотки рвал с криком: за Сталина, за Родину. А сейчас, сидельцы, смотрю на нынешних Хозяев и думаю, Гуталина бы воскресить, он бы показал им, как Родину любить! Э ….да что говорить! Было да прошло! Заговорил я вас, давайте знакомитьсяч. Меня зовут Кирьяновичем, погоняло Шнурок. В авторитетах не ходил, но и сукой не был. От воровского закона отошел по возрасту, да и желания нет его поддерживать. Поздно я это понял, на седьмом десятке. А так я фартовый вор. Да ладно старое вспоминать» – закончил дед.

Григорий назвался сам и представил деду своих друзей.

«Вот и хорошо, вот и ладненько – потер ладони Кирьянович – одно меня смущает, вы говорили, что ксивы у вас есть, мне посмотреть бы их. Наскочат лягавые и полечу я за укрывательство. Они частенько гоняют по промзоне бичей и другую шелупень. Заскакивают иногда и ко мне» – ласково попросил Кирьянович.

Ознакомившись со справками выданными Григорию и его товарищам Усть-Усинским капитаном милиции, Кирьянович сказал, что они могут располагаться во второй половине и что там топчаны, матрацов и подушек у него нет, и что они как —нибудь переколотятся до утра, а там и кран свой найдут.

Беглецы вошли во вторую половину балка, выбрали топчаны, присели. Григорий раздал друзьям справки и сказал, что нужно называться именами указанными в справках. Васька взглянул на Григория и спросил:

«Рискнем?»

«Давай братишка, иначе без денег, далеко мы отсюда не уйдем!»

Оставив Аннушку, Григорий и Василий вошли к Кирьяновичу и сели за стол. Васька достал из нагрудного кармана штормовки узелок, развязал его и положил на стол. Кирьянович встал с топчана, подошел к столу и заинтересованно посмотрел на самородок:

«Рыжье? – коротко спросил он, и сам себе ответил – золотишко самородное, граммов двадцать будет. Недавно мытое».

От забитого и суетливого старичка не осталось и следа. Перед ними стоял старый волчара, глаза которого алчно горели.

«Думал вы мне фуфло гоните, что у геологов работали, но золотишкой я не балуюсь. Попадешься с ним, загремишь к хозяину „полосатиков“ до конца жизни – помолчав, добавил – с таким количеством и связываться грех!»

Гришка достал свой самородок и положил рядом с Васькиным.

«Кирьянович, здесь почти сто грамм, на плавкране у нас ещё припрятано сто семьдесят грамм. Если сбудешь вот эти два, то принесем и остальное. Бабки за золото делим на троих. Одна пайка тебе. С плавкрана нас попрут непременно, Анна стрелу сломала по пьяни. Денег расчетных нам не видать, а то ещё и дело заведут. Я с корешом строполями были в её смене, по нашему разгильдяйству она согнула стрелу. Жить нужно на что-то. Деньги нужны, вот так – Гришка чиркнул себя по горлу ладонью – выручи Кирьянович, век буду за тебя молиться. Если можешь, дай похавать, вторые сутки не жравши!» – закончил просительно свою речь Гришка.

«Вот что, мужики, приберите рыжье-то. Утро вечера мудренее. Завтра схожу к знакомому барыге, потолкую, может, что и получится. Денег не имею и желания приобрести золотишко, тоже. Похарчится я вам дам, гость, святое дело» – обнадежил беглецов Кирьянович.

Он открыл дверцу шкафа, достал из него буханку хлеба, в тряпицу завернутую колбасу. Выдвинул из-под тапчана эмалированную кастрюлю, извлек из неё кусок семги, дал стечь рассолу, положил на тарелку. Немного подумав, достал из-под тапчана четверть самогонки. На столе не было ножа и приятели молча уставились на Кирьяновича. Тот посмотрел на них недоуменно и спросил:

«Чо, братаны не едите?»

Василий ответил, что у них нет ножа.

«Тьфу, аказия какая, прости господи!» -проворчал Кирьянович, и нагнувшись, достал из-за голенища сапога финку. Нарезав хлеб, колбасу, семгу, проговорил:

«Зовите Анну, про неё за разговорами и забыли. Помрет с голодухи молодуха».

Причастились крепчайшим самогоном. У Васьки она вышибла слезу. Аннушка было поперхнулась, но справилась и допила рюмку.

«Закусывайте, сидельцы, чем бог послал – потчевал Кирьянович – а я чаек организую. Стол без чая, хоть на зоне, хоть в дворянском собрании, не стол. Тьфу!» – проворчал он, и даже сплюнул к порогу.

Григорий понимал, что творится в душе у старого каторжанина Шнурка, для любого вора золото это бог, которому он молится. Золото всегда выручит из беды, подмаслит«пахана» на зоне, откупит от прокурора, смягчит сердце «хозяина» и «кума». Гришка знал, что золота по зонам ходит больше, чем на воле. Оно лежит в основе общаков зон, с него и за него, начинается дорога в лагеря и тюрьмы. Кирьянович налил по второй. Забулькал электрочайник. Насытились, отвалились от стола, закурили хозяйскую «Приму».

«Что же решит старый ворюга?» – бились одинаковые мысли в головах Гришки и Васьки.

Аннушка прибралась на столе и ушла во вторую половину, оставив мужчин одних. Кирьянович достал из шкафа початую пачку сахара-рафинада. Пачку индийского чая он высыпал в чайник со словами, что любит чифирь с лагерных времен и добавил, что трудно в наше время достать хорошего чая, что барыги оборзели и дерут за него три шкуры и что благодарить их приходится за это, благодетелей. «Сучьи времена наступили, что в стране деется? Ничего нет, сады рубят, водку перевели, воруют все начальники без зазрения совести. Гуталина на них нужно!» – возмущался старый вор, севший, по видимому, на своего любимого конька. Выпивших по кружке крепкого чая, насытившихся гостей потянуло в сон.

«Перережет он нас как курят – лениво ворочалась мысль в мозгу у Гришки – дежурить будем по часу. Пырхнется, всажу в него пулю и опять в тундру» – засыпая, шептал Гришка Василию. Кирьянович зашел к гостям, бросил дремавшему Ваське пачку «Беломора» сказал, что сходит на соседний склад, там есть телефон и он хочет поговорить с о знакомым барыгой насчет рыжья.

«Часика через два вернусь» – сказал Кирьянович и вышел.

Васька растолкал Гришку, рассказал об уходе хозяина. Они зашли в комнату Кирьяновича и увидели, что ружья и патронташа на стене нет. Выкурили по папиросе. Гришка взял с топчана подушку и одеяло и отнес их Анне. Он предложил Василию пройтись и осмотреть окрестности, на что тот резонно возразил:

«А вдруг Шнурок на выходе из балка всадит в нас по жакану».

«Братишка, если бы Кирьянович хотел это сделать, он бы перестрелял нас в балке. Не будет он стрелять. Он или ментов наведет, или придет с подельниками, или с деньгами к утру, когда начнет светать. Покемарим на улице, сколько вытерпим, комары сейчас голодные. У Кирьяновича их нет, видимо чем-то травит» – раздумчиво проговорил Григорий.

Комары и прочая летучая гнусь, не дала им побыть на улице и часа. Друзья обошли стройку, вышли через пролом в заборе на грунтовую дорогу, но понять в какой стороне город не смогли. Василий предложил:

«Давай спулим Кирьяновичу и золото, которое якобы, находится на кране».

Бурлаков согласился, хотя понимал, что этот вариант не самый лучший.

«Если Шнурок приведет подельников они смогут отмазаться от них лишь вымышлено спрятанным на кране золотом. С другой стороны тянуть с продажей золота не стоит, лучше сбыть все сразу и уйти, получив деньги за все золото. Завладев золотом, Шнурок может попытаться отобрать у них деньги, тогда остается прорываться с боем» – прикидывал Григорий.

Потушили свет. Григорий снял свой пояс, извлек из него грамм сто пятьдесят, а может и двести, мелкого рудного золота.

«Черт с ним, в шахте его еще много» – успокоил себя Григорий.

Начало светать.

«Гриш – услышал он Васькин голос сквозь дрему – берем Аннушку, выходим из балка, её оставим в недостроенном складе, сами засядим возле балка. Если Кирьянович придет один, то войдем в балок с оружием в руках, его обезоружим, совершим сделку с ним и уйдем».

«Васек, не будем рыпаться, ментов Шнурок не приведет, кентов думаю тоже. Может где-нибудь оставит стрелка для подстраховки. Продадим золото и будем сидеть в балке до начала рабочего дня, часов до девяти. Дорога наезженная, по ней должны ходить машины. Днем Шнурок и его подельники не решатся на разбой. Ствол держи наготове, крутись как хочешь, но ты должен, в случае опасности, всадить в Шнурка пулю первым. Понял меня сержант? Первым! Намертво! А там, как получится. Хватит базарить, а то мы умом тронемся в догадках и предположениях» – пресек дебаты Григорий. Наглея достали четверть с самогонкой, выпили, закусили колбасой.

«Купит харчей на наше золото» – оправдывался за самовольство Гришка, ковыряясь спичкой в зубах.

На улице рассвело. Вместе со светом вынырнули далекие звуки работающих машин, ушли ночные страхи. Город просыпался. Дверь открылась, вошел Кирьянович, он был без ружья и патронташа. Устало присев к столу, сказал:

«Решил я ваше дело с рыжьем. Барыга дает вам по десять рублей за грамм и забирает все, что у вас есть. Мне доли не нужно, купец отдаст процент сам. Если готовы, приступим к делу. Долго вам гостить у меня нет резону. Часов в девять пойдут грузовики, вахтовки и прочий транспорт. Кто-нибудь подбросит вас до города».

Кирьянович достал из кармана небольшую коробочку, вынул из неё аптекарские весы и маленькие гирьки. Григорий вынул золото, завернутое в тряпицу, из кармана и молча подал его Кирьяновичу, который профессионально его взвесил, пересчитал гирьки и сказал, что золото весит триста грамм. Он аккуратно ссыпал золото в кожаный кисет. Сложил в футляр аптекарский безмен и гирьки, спрятал в карман. Затем достал пачку денег, в ней были купюры десяти и двадцатипятирублевого достоинства. Кирьянович отсчитал друзьям три тысячи рублей и сказал:

«Понимаю вашу настороженность ко мне. Я отсидел за золото тридцать семь лет, но „мокрушником“ никогда не был. Золото, как губка, впитывает в себя кровь и души людские. Кто с ним связался …. – Кирьянович махнул рукой и предложил – обмоем нашу сделку!»

Друзья прилегли на голые топчаны и уснули. Разбудил их стук в дверь, Кирьянович сказал им, что пора уходить. Григорий и Васька умылись из рукомойника, вытерлись рукавом. От радушия старого зэка не осталось и следа. Ружье и патронташ виселе на месте.

«Выйдем на улицу, дадим даме привести себя в порядок» – предложил хозяин.

Во дворе сели на скамейку. Закурили. Гришка спросил у Кирьяновича, купит ли он у них еще золото.

«Сколько?» – спросил выдержав паузу вор.

«Килограмм наверно будет» – неуверенно ответил Григорий.

Кирьянович пожевав губами, ответил, что купит, но не раньше чем дня через четыре, если разживется деньгами. Он предупредил продавцов, что цена за грамм буде не более восьми рублей.

«Кирьянович, а ксивы для нас не сможешь достать? Только настоящие, не ворованные» – спросил Гришка.

«Это будет стоить вам очень дорого – подумав ответил Кирьянович – и займет довольно много времени»

Василий, сидевший до сих пор молча, спросил:

«Сколько?»

«За три паспорта и два военных билета, примерно тринадцать, пятнадцать тысяч – таков был ответ Кирьяновича, который подумав немного, добавил – это не окончательная сумма. Подумайте, тогда и поговорим» – ответил им старый вор и ушел в обход объекта. Через час он подошел и сказал:

«Чтоб все было без сучка и задоринки, килограмм золота до и килограмм после, получения от меня документов. На оформление документов уйдет примерно месяц».

«Побыстрее нельзя?» – поинтересовался Василий.

«Нельзя, ибо документы будут настоящие и делаться будут ого-го где!» – Кирьянович ткнул пальцем в небо. Друзья ответили, что согласны на его условия и послезавтра принесут фотографии и аванс.

Глава 16. Беглецы мняют фамилии.

Простившись с Кирьяновичем, беглецы прошли с полкилометра, проголосовали, их подобрала вахтовка. Григорий договорился с водителем, что он их подбросит до Дома колхозника, где, со слов водителя, всегда были места и куда пускали всех, даже без паспортов. Жили в нем вернувшиеся из рейсов речники, лесогоны, геологи, буровики, которых в Печере хоть пруд пруди. Администраторша записала фамилии, получила деньги и протянула им ключи от комнат.

В универмаге они приобрели необходимую одежду и обувь. Любопытной продавщице Гришка навесил лапшу на уши, рассказав, что их катер напоролся на топляк и пошел ко дну вместе с их шмотками, хорошо хоть сами смогли выбраться и зарплату успели получить, а то бы пришлось шмурыгать в робе. Продавщица огорченно ахала, закатывала хорошенькие глазки и томно поводила плечиком. Она уже была готова пригреть красивого и веселого пострадавшего, но Васька остудил его прыть, напомнив Гришке, что их ждет Аннушка. Васька сумрачно поглядывал друга. Иногда он завидовал товарищу, и укорял его:

«Павлин брехливый!»

Гришка смеялся над его словами и говорил, чтобы братишка смотрел на эти вещи проще.

Переодевшись и оставив Аннушку в номере, друзья пошли в баню, где подстриглись и помылись, а Василий ублажил свою душу и тело в парилке. Григорий купил в хозмаге безмен и взвесил ссыпанное из поясов золото, его оказалось более пяти килограммов. Золото решили хранить в сумке с рабочей одеждой. Оставшиеся золотые монеты, валюту и камушки, зашили опять в пояса. Сумки со спецодеждой сдали на вокзале в автоматическую камеру хранения. В обговоренный срок отвезли Кирьяновичу фотографии для документов и аванс.

Из сообщений местного телевидения узнали, что из Печеры до Усть-Цильмы, ходят круизные теплоходы с насыщенной туристической программой. Решили чтоб не светиться в Печере, отдохнуть в круизе по реке.

После отдыха, вернулись посвежевшими, отоспавшимися и, как им казалось, забывшими свое недавнее прошлое. Кормили на теплоходе разнообразно и вкусно. Бывшие беглецы заметно прибавили в весе. Поселились вновь в Доме колхозника, где их встретили, как старых знакомых.

Григорий съездил к Кирьяновичу, который обрадовал его вестью, что документы будут готовы завтра. Он сказал, что за документы придется доплатить еще примерно килограмм золота. Объяснил удорожание Кирьянович тем, что чиновники подняли ставки за свои услуги.

«Вошел в азарт» – подумал Григорий, но вслух сказал:

«Хорошо, мы согласны. У нас есть еще два килограмма. Предлагаю купить их по восемь рублей за грамм».

Кирьянович довольный сделкой с документами, торговаться не стал, и ответил:

«Хорошо, Гриша, я согласен с твоей ценой. Завтра приходи к девяти часам утра, произведем полный расчет».

На встречу с Кирьяновичем, поехали вдвоем. Аннушку отправили пройтись по магазинам, дав ей список на приобретение необходимых вещей.

На такси доехали до соседней, действующей базы. Пешком прошлись к балку Кирьяновича, посматривая по сторонам. Сторож встретил их с распростертыми объятиями и сразу повел их к себе. Он выложил на стол паспорта, военные билеты и трудовые книжки. Пока друзья знакомились с документами, он взвесил золото, подвел итог, и сказал:

«Вашего золота, подлежащего к оплате, два килограмма сто сорок грамм. За него вам с меня причитается семнадцать тысяч сто двадцать рублей. Извольте получить!» Кирьянович отсчитал деньги и предложил друзьям пересчитать, что они и сделали. После пересчета Григорий разделил сумму на три части. Семь тысяч отдал Василию, семь тысяч взял себе, а об остальных сказал, что это доля Аннушки.

Кирьянович налил по стаканчику своей гремучей самогонки и произнес тост:

«Выпьем за то, чтобы наши тропинки больше не пересекались, и чтобы мы забыли о существовании друг друга. Прощайте друзья!»

С этой минуты не стало гражданина СССР Бурлакова Григория Петровича, а появился из небытия Казаков Петр Иванович, одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения, холостой, русский, непригодный к воинской службе, по профессии тракторист, о чем свидетельствовала запись в трудовой книжке.

Гражданин Чернышев трансформировался в Чернова Ивана Васильевича, одна тысяча девятьсот шестдесят пятого года рождения, к воинской службе не пригодного, по специальности, тракторист.

Веселушка Аннушка стала Коржаковой Ириной Владимировной, продавцом по профессии.

Глава 17. Друзья в Москве.

Примем и мы читатель новые имена и судьбы наших героев и пожелаем им удачи в борьбе за новую жизнь, без кошмаров погони и преступлений ради самосохранения.

В номере Ирины Коржаковой накрыт стол. Казаков Петр, Чернов Иван и сама хозяйка были не очень-то рады застолью и веселы. Каждый думал о том, что случилось и что получилось. Спиртного не хотелось, они были пьяны ощущением свободы. Ощущением, что Судьба не обошла их своим вниманием, жестоко поиграла с ними, взяла мзду и отпустила, прикрыв глаза! После долгих мытарств, духовных и физических мучений, они Свободны.

«Гришь, у тебя сединка в волосах» – сказала Ирина с грустью.

«Ира, ты меня с кем-то путаешь. Я Петр, никакого Гришу я не знаю – строго осадил Ирину Петр – называемся новыми именами, вживаемся в новую жизнь. Каждый должен наизусть знать свою новую биографию. Побичуем ещё недельку в Доме колхозника и нужно линять отсюда, иначе сгорим. Чувствую это шкурой. Ты, Иван, пойди погуляй, я поговорю с Ириной. Прости братишка, но есть вещи, о которых, должны знать лишь двое, третий, даже если он отец родной, лишний» – выпалил с напором Петр.

Иван поднялся из-за стола, укоризненно посмотрел на Петра и вышел из номера. Рассудком он понимал Петра, но в голове билась мысль:

«Не доверяет, а ещё брат!»

Спустившись в фойе, он постоял, и решительно вышел на шумную улицу. Идя по тротуару, Иван твердил про себя легенду:

«Я, Чернов Иван Васильевич, родился пятнадцатого июня, одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года в деревне Н, служил в Н-ской воинской части механиком-водителем, демобилизован после отравления угарными газами. Работал в Усть-Цильминском районе на лесоразработках- увидев вывеску „Пиво-Воды“, Иван решил выпить пива. Почувствовав за поясом пистолет, запоздало с сожалением, подумал – дуру забыл в номере оставить».

Навстречу шел милиционер-сержант. Он гордо вышагивал, неся власть на своих плечах. Иван остановился, прикурил сигарету и неспешно пошел навстречу сержанту. Они разминулись, вроде бы не обращая внимание друг на друга, но Иван заметил скользнувший по нему напряженно-изучающий взгляд мента. Зайдя в кафе, Иван выпил стакан газировки, обернувшись он увидел в окне сержанта, который придравшись к бомжеватого вида мужику, воровато поглядывал на вход в кафешку. Когда Чернов вышел из кафе, бомж подошел к нему и спросил:

«Третьим будешь, кореш?»

Чернов ответил, что ещё рано водку пить и пошел прочь. Он зашел в магазин, побродил по отделам и вышел на улицу. Возле автобусной остановки сел в такси и попросил таксиста отвезти его в какой-нибудь кинотеатр, где идет хороший фильм: «Три дня, как с реки! Одичал совсем! Босоножки себе отхватил импортные. Вечером пойду маруху искать. Гульну, командир и опять в рейс» – поделился своими планами с таксистом Иван и счастливо рассмеялся.

На дневной сеанс он опоздал, пропустив киножурнал, все же попал в кинозал.

Фильм был старый, Иван не особенно вникал в смысл картины, ему нужно было отсидеться. Если за ним слежка, пусть хвост понервничает. Сосед, сидящий справа от него, прошептал:

«Кирьянович наказал вам рвать с Печеры немедленно!» – встал и пригибаясь, ушел.

Иван досмотрел картину, вышел из зала и неспешно, размахивая босоножками, пошел в Дом колхозника. Зайдя в номер, Иван увидел Петра лежащего на кровати. Петр поднялся и спросил:

«Где тебя Ванька черти носят? Ирина уехала тебя не дождавшись!»

«Вот так расклад – подумал Иван и спросил – что за срочность?»

«Забеременила она, поехала устраиваться. Нам тоже пора ехать, скоро вызовы просрочатся. Бабки кончаются, пора за ум браться. Я ребят из Усть-Цильмы встретил, говорят бугор сердится, рожи грозился нам начистить. Завтра в порт и вперед – Петр подмигнул Ивану и приложил к губам палец – сегодня гульнем в ресторане и айда на каторгу. Давай собираться, ночь насовывается, мест в ресторане не поимеем. Печера город богатый, гульливый, Марух зацепим, побалуемся, покайфуем» – закончил свою речугу Петр.

Иван бросил босоножки на кровать и сказал:

«Посмотри, что я себе купил, последнюю пару у мужика из рук выхватил. Импортные. Сегодня обновлю».

Друзья неспешно собрали сумки, побрились, погладились и при полном параде вышли из гостиницы. На такси доехали до ресторана «Печера». Зашли в ресторанный туалет. Петр, став серьезным, сказал:

«Местная братва решила потрусить нас до конца. Днем я отвез Ирину в аэропорт и отправил в Москву. Далее она уедет на Кавказ. Там осядет и будет ждать нас. Завтра поедем в аэропорт, ты возмешь билеты до Усть-Цильмы, я на рейс до Москвы, или другого города средней полосы России. Иван рассказал о своих наблюдениях и о предупреждении переданном человеком Кирьяновича.

«Прокололся где-то Кирьянович – подвел итог Петр – прав он был, когда говорил, что золото забирает душу и высасывает кровь у человека. Жив ли он? Много он для нас сделал, считай с того света вытащил. Не пойму, ради чего старик рисковал. Ради корысти, или ради благого дела, ради спасения нашего» – задал вопрос Петр.

В ресторане к ним подсели две девицы. Петр подозвал официанта, сделал заказ и небрежно показав на девиц, сказал:

«Это уберите, такое кушанье я не заказывал!» – и вложил в меню двадцати пяти рублевую купюру.

Официант недовольно кивнул в сторону девиц и их словно ветром сдуло.

«Вышколены б…» – пробормотал Петр.

Посидев пару часов, хорошо поев и выпив, друзья рассчитались с официантом, дали ему приличные чаевые. Официант предложил вызвать для них такси.

«Мы пройдемся по улице, воздухом подышим» – отклонил его предложение Петр.

Иван пьяно рассмеялся и показав кулак, спросил:

«А это на что?»

Официант гордо удалился, выполнив свой долг. Ночная прохлада, отрезвляюще подействовала на друзей. Они брели по ярко освещенной улице, курили и вяло переговаривались. Петр рассуждал о выборе места дальнейшего местожительства:

«Завтра вылетаем. Север нам заказан в силу того, что бывшие зэки вынуждены селиться здесь. Северная Россия, Средняя Азия поставляет людей во внутренние Войска. Я прослужил четыре года в ЧМО ООБ, ты почти два. Перед большим количеством людей мы засветились, как перед сослуживцами, так и перед зэками. На Бам дембеля едут в надежде на красивую и богатую жизнь. На Юге и в твоих краях нас ищут и наверняка еще долго будут искать, пока оперативникам не намылят шеи за „висяки“ и они не найдут способ списать дело о пропаже группы военнослужащих в тундре в архив. Пропажу вертолета и группы старших офицеров спишут на ошибку экипажа несправившегося со сложной погодной ситуацией в отрогах Северного Урала. Шайка секретных сотрудников будет помнить о сотнях килограммов золота вечно. Они неоднократно поменяют хозяев, станут хозяевами сами, но будут чутко прислушиваться ко всем слухам и случаям о внезапно разбогатевших людях, имеющих быть в великом лагере СССР. Золото! Ты, Иван, уже понял его силу. Мы должны переиграть всю эту нечисть и получить все, или умереть. Великий и Могучий рушится изнутри. Золотом наполнены все мыслимые и немыслимые тайники вчерашних и сегодняшних хозяев жизни. Оно толкает их в спину. Золото хочет жить свободно и не иметь ограничений вводимых псевдонаучными теориями и постулатами. На смену сегодняшним „меченым“ придут ещё более подлые люди, а с ними хаос. Править будут люди нищие духом и сильные подлостью. Мы должны занять свое место под солнцем и начать противостоять этому Злу. Не знаю доживем ли мы до этого времени и хватит ли у нас желания жить дальше!» – пророчествовал Петр.

«Ты, Петя, дело говори, а не читай мне политинформацию. Я уже не Васька, а Иван Чернышев, тьфу падла оговорился, Чернов, цену крови и золота знаю. Ноль им цена, Петя! Хотим мы жить по человечески, в достатке, значит нам нужно золото. Нет, уйдем на дно и будем пахать на начальника леспромхоза, на комбата, на комгруппы, на всех, кто считает себя сильным. Тогда им все, а нам хрен!» – выговорил на одном дыхании Иван.

«Это речь не мальчика, а мужа! – воскликнул с восхищением Петр и хлопнув Ивана по плечу предложил – дернем в Москву, а там видно будет».

Утром следующего дня поехали в аэропорт. Толпа кочующего народа поглотила их. Пассажиры местных авиалиний досмотр не проходили, валили пехом к самолетам. Прилетевшие пассажиры шли к аэровокзалу. Петр с Иваном дошли до самолета летевшего на Усть-Цильму, отдали билеты второму пилоту и вдруг вспомнили, что забыли ружья дома. Петр насел на пилота:

«Браток, следующий рейс твой или другой самолет полетит?»

«Полетит наш экипаж» – ответил ему летчик.

«Браток, ты возьми билеты, вторым рейсом нас заберешь, если нужно мы доплатим. Хороши мы будем если в Цильму прилетим без ружей. Засмеют мужики. Я тебе лосятины подброшу. У меня лицензия есть» – совал под нос пилоту бумажку Петр.

«Хорошо мужик, заметано! Мы после взлета известим диспетчера, что отстали два пассажира и что они полетят следующим рейсом. Билеты возьми и перерегистрируй на следующий рейс. Набрались же вы мужики, что даже ружья забыли, а яйца при вас?» – фамильярно пошутил пилот.

«Было дело, хорошо посидели в „Печере“, до сих пор руки вздрагивают» – ответил, смеясь, Петр.

«Везет же людям – позавидовал пилот – пашешь, пашешь, зарплату получишь, на один раз посидеть в ресторане не хватает».

Друзья пожали руку пилоту и с толпой прилетевших на других рейсах, пошли к аэровокзалу. Постояли недолго и после объявления рейса на Москву зашли в служебное помещение, где пробыли до объявления об опаздывающих двух пассажиров на рейс «Печера-Москва». После повторного объявления они вышли из подсобки и побежали к самолету. Запыхавшиеся подбежали к сердито гудящей «Аннушке» готовой к взлету. Проверяющая билеты работница аэропорта просмотрев их билеты, стараясь перекричать рев самолетных турбин, допытывалась у них:

«Почему на ваших билетах нет штампов досмотра?»

Друзья по идиотски улыбались и кричали в ответ, что они опоздали из-за таксиста и несли ахинею. Из самолета вышел летчик, что-то прокричал на ухо проверяющей показывая на часы и пальцем вверх, взял авиабилеты у наших героев и жестом предложил им пройти в салон. Петр отдал чемодан грузчикам аэропорта заканчивающих погрузку багажа. Они зашли в самолет, стюардесса усадила их на места. Дипломат Петр оставил с собой. Следуя строгому указанию стюардессы, друзья пристегнули ремни безопасности. Щелкнули замки двери. Надрывно завывая Аннушка пошла на взлет. Дружно пели моторы. Петр и Иван сонно покачивали головами. Самолет нес их на Юг, прочь от тундры, от опасности, от самих себя. Они станут другими людьми, но для этого нужно выжить и схватить Удачу за горло. Пока им это удавалось.

«Товарищи пассажиры, пристегните пожалуйста ремни, наш самолет совершающий рейс по маршруту «Печера-Москва, садится в аэропорту столицы нашей Родины, городе-герое Москва. Экипаж самолета и Печерское авиапредприятие желает вам хорошего настроения и удачи в ваших дела» – закончила сообщение стюардесса.

Самолет приземлился без толчков и зарулив на стоянку, остановился.

«Отстегните ремни и приготовтесь к выходу, не спешите и не толпитесь» – донеслось из громкоговорителя. Мощный тягач взял Аннушку на буксир и подвел ее к аэровокзалу.

Открылась дверь, экипаж во главе с командиром, первым покинул самолет. Народ медленно, как бы нехотя, потянулся к выходу. Друзья, затесавшись в толпу пассажиров, ждали аэродромный автобус, который быстро доставил пассажиров к дверям аэровокзала. Водитель пожелал людям «легкой дороги» за что получил благодарность: «к черту, спасибо, ни пуха – ни пера». Постояв в отстойнике и предъявив билеты мордатому татарину в форме служителя аэропорта, Петр с Иваном оказались в аэровокзале. Петр дважды был в Москве, проездом. Ивана поразила толпа народа и гул, который от неё шел. Где-то под крышей ворковали голуби. На скамьях, стульях и просто на полу, сидели, лежали, люди. Одни спали, другие жевали, третьи крутили головами, тревожно прислушиваясь к объявлениям радио.

Пассажиров рейса «Печера-Москва» просим получить багаж у стойки №51 багажного отделения. Петр легонько ткнул Ивана в бок и сказал:

«Пойдем, раззява, получать багаж. Мы в столице нашей Родины, которую не объять и не понять! Двигай паря».

Иван в растерянности развел руками и спросил:

«Куда идти командир, где получать багаж, где стойка №51?»

Конца задаваемых Иваном вопросов не было видно и Петр пресек их грубоватым замечанием, что нужно было внимательно слушать объявление, а не хлебальником щелкать. Товарищи вышли на привокзальную площадь и увидели толпу мужиков с бляхами на груди. Петр поднял руку и крикнул: «Носильщик!«К ним тут же подлетел носильщик и спросил:

«Откуда будем брать багаж уважаемый?»

Петр ответил, что багаж выдают у стойки №51 и нужно такси. Носильщик оказался расторопным, он быстро получил багаж, рысью провел их к посадочной площадке такси. Посадил их, невзирая на возмущенные возгласы очередников, в машину, сказав при этом, что татарин татарину должен помогать везде.

«Ты честно заработал свои тридцать рублей, но я не татарин, а казак» – сказал Петр протягивая три червонца носильщику.

«Хоть и казак, а человек хороший. Хорошим человеком может быть только татарин» – ответил носильщик, хитро улыбаясь.

Таксист привез друзей на автовокзал с которого отправляются автобусы на Можайск. Закусив в вокзальном кафе, Петр с Иваном через некоторое время выехали в Можайск. Таксист-частник отвез их в гостиницу, где они без труда сняли номер и поужинав в ресторане, улеглись спать. Можайск разочаровал Петра. Он понял, что в тихом, патриархальном городишке, где все люди знают друг друга, ими заинтересуются, начнутся безобидные расспросы, откуда и зачем, потом более сложные, где родился, где крестился. Сексоты донесут своим хозяевам, что в городе появились новые люди. Достаточно опознать их по фотографиям и загремят они под панфары как миленькие. Такая перспектива не устраивала Петра и он сказал Ивану, что в Можайске им делать нечего. Друзья побывали на экскурсии на Бородинское поле, осмотрели другие достопримечательности города и уехали в Москву, решили поискать счастье в других городах Подмосковья

Глава 18. Ирина устраивает свою жизнь.

Ирина Коржакова, получив багаж, вышла на шумную привокзальную площадь забитую припаркованными автомашинами. Она спросила у постового милиционера где остановка городского автобуса. Ирину поразила щедрость южной природы. На клумбах цвели неизвестные ей цветы. Жара стояла неимоверная. В Водногорске она сошла на железнодорожном вокзале, сдала чемодан в камеру хранения. На привокзальной площади, неподалеку от главного входа в вокзал, стояла группка людей с табличками «Сдаю квартиру». Предприимчивые граждане всех курортных городов встречали приехавших на отдых и лечение, предлагали им жилье и другие услуги. Петр оказался прав, когда инструктировал Ирину, как ей вести себя по приезду в Водногорск. Зачем Петр посоветовал остановиться в Водногорске, Ирина поняла только здесь. Этот город является перекрестком Северного Кавказа. Здесь сходятся воздушная, автомобильная и железная дороги. Она подошла к пожилой женщине и спросила, что за жилье сдается. Удача улыбнулась ей в образе немолодой женщины сдающей однокомнатную квартиру с мебелью и телефоном в центре города. Они пошли на квартиру. Дом был довоенной постройки с крохотными вычурными балкончиками. На первом этаже дома были промышленный и продуктовый магазины. По плохо освещенной лестнице Ирина и Ольга Ивановна, так отрекомендовалась хозяйка квартиры, поднялись на третий этаж. Хозяйка открыла входную дверь и впустила Ирину в прихожую.

Обстановка квартиры состояла из старомодных дивана, шифоньера, круглого стола на гнутых ножках и матерчатого абажура. Старая мебель напомнила Ирине бабушкин дом. После смерти бабушки и деда, сердобольные соседи определили её в детский дом и начались для Ирины долгие годы горя, унижений и разочарований. Промелькнул в её жизни светлый луч счастья, бравый прапорщик Бурлаков и нет его, да и был ли он, её сказочный принц. Ирина всхлипнула, но сдержала слезы. Ольга Ивановна поняла состояние молодой женщины и усадив её на диван, принялась успокаивать Ирину словами понятными только женщинам. Ирина рассказала ей, что беременна, что мужа и родственников у нее нет и что она продала квартиру в Печере, врачи предписали ей по состоянию здоровья жить на Юге, и что ей страшно и одиноко в чужом городе. Ольга Ивановна, как могла, успокоила Ирину, пообещала проведовывать её и ознакомить с городом. Квартира понравилась Ирине и она приняла цену назначенную хозяйкой в двести рублей не торгуясь. Ольга Ивановна с облегчением вздохнула, услышав ответ Ирины. Старая женщина, похоронив мужа, перешла жить в пригородное село к сыну, который решил сдавать квартиру в наем. Всю жизнь проработав на производстве за несчастные восемьдесят рублей и получив от государства мизерную пенсию, Ольга Ивановна считала квартплату в двести рублей грабиловкой, но вынуждена была слушаться сына. Хозяйка попросила у Ирины паспорт. Водрузив на нос старомодные очки, принялась изучать его. Прочитав его от корки до корки, хозяйка вернула паспорт Ирине, спросила:

«Рассчитываться когда будете, Ирочка?»

Ирина достала из сумочки деньги, отсчитала двести рублей и спросила о прописке. Ольгу Ивановну огорошил вопрос Ирины. Ей о прописке сын ничего не говорил. Она честно призналась Ирине, что не знает, как поступить.

«Через два дня приедет с вахты сын и решит, как поступить с твоей пропиской» – ответила женщина.

Ольга Ивановна, чтобы уйти от неприятной для нее темы, увела разговор в другую сторону. Она пообещала принести подушку, половички и занавески на окна, другую мягкую рухлядь. Сунув Ирине ключ от входной двери и сославшись на цыплят, которые сегодня должны лупиться и на необходимость выпроводить внука в школу, Ольга Ивановна ушла, оставив Ирину одну со своими мыслями. Только теперь, в этой комнате, она ощутила весь ужас перенесенных ею событий. Григорий, сквозь шум работающего двигателя, кричал ей и Светке:

«А сейчас, девки, покажется Заполярный дом отдыха, покайфуем на славу. На всю жизнь запомните эти денечки!» Тягач остановился возле темной стены рубленной из толстых бревен избы. Через открытую дверь в кабину ворвался свежий воздух. Светка восторженно завизжала:

«Ура, мы приехали. Хочу на улицу!» – её восторг охладил злобный лай и ворчание собак. Иван спрыгнул с тягача и громко крикнул:

«Цыц шавки! Хороши хозяева, вместо хлеба-соли, напустили на гостей собак. Эй, люди, караван прибыл! Просыпайся Багдад!»

В окне избушки мелькнул человеческий силуэт. Через несколько минут прибывшие здоровались с хозяевами. Сержант Татаринов с неподдельным изумлением уставился на женщин, он даже захлебнулся от восторга:

«Ну прапор, ну молодчина, баб притаранил. Ну удружил! Нам кранты тут подходят. Скоро суходрочкой будем заниматься. Просил же „батяню“ пришли повариху, отказал на том основании, что передеремся из-за неё.».

В ответ на восторг сержанта Татаринова, прапорщик сказал:

«Туманно говорить изволите, товарищ сержант Татаринов. Ксива тебе от комбата – он вынул из кармана куртки пакет и передал его Татаринову – тебе присвоено звание старший сержант, ты зачислен на сверхсрочную службу, после этой командировки, поедешь на курсы прапоров. Доволен бродяга!»

Ирина и Светка, слушая разговор мужчин, невольно отодвинулись в глубь избы, за стоявшего сзади них Ивана.

«На счет баб, Татаринов, ты ошибаешься, это моя и Чернова жены. Прокатиться по тундре им захотелось. Ты можешь здесь с Дунькой Кулаковой миловаться. Приедешь в часть, в поселке оторвешся по полной, соберешь весь шанкр, тебе не впервой» – отшил Петр старшего сержанта. После слов прапорщика в избе установилась гнетущая тишина, все словно оцепенели. По избе пронесся холод. Тишина взорвалась криком Татаринова:

«Лесник, урод, давай сюда!»

В избу ввалился зэк. Он стащил шапку с головы и спросил: «Звал, начальник?»

«Звал, звал – взвился старший сержант – топи печь, гостям с дороги пожрать нужно. Быстро!»

Ирина вздрогнула, словно её ударили хлыстом. Светка, не согнав улыбку с лица, стояла рядом с Иваном и вопросительно смотрела на Петра:

«Куда мы попали?» – говорил её взгляд.

Старший сержант Татаринов мирно проговорил:

«Сейчас поужинаем, организуем вам баньку, а потом гульнем на всю ивановскую. Тебя устраивает такая программа, прапор?»

«Слушай меня, старший сержант, ты нас накорми, спать с женами уложи, после отсыпки, я тебе свою, вернее не свою, а программу нашего благодетеля-командира расскажу. Понял меня! Вы, товарищ старший сержант, воинскую дисциплину и порядок забыли, или вам тундра мозги высосала? – начал заводиться Петр – не марухи это, а моя и сержанта жены, и взяли мы их с собой с разрешения комбата – приврал для эффекта прапорщик – ясно скотина?» – Петр уставился на Татаринова, буравя его голубой сталью глаз – ты что салабон, не понял меня? Не слышу ответа?» – вскипел прапорщик.

Татаринов сник и промямлил:

«Товарищ прапорщик, вы не серчайте, я же пошутил».

«Шутить будешь с шалавами, здесь ты на службе – Петр приказал – лагерный контингент и завхоза лагпункта ко мне. Сержант Чернов, выведите женщин из комнаты и устройте их на ночлег».

Опять качающийся тягач, погоня за ними, убитая Светка, рухнувший вертолет. Бегство по тундре, налет уголовников, чуть не кончившийся для них смертью, сплав по реке, город Печера и вот она здесь, в незнакомой комнате, среди незнакомых людей. Постоянная тошнота и одиночество души. Ирина очнулась, обвела взглядом комнату. Видения ушли.

Женщину быстро выводят из ступора бытовые проблемы. Еще раз пройдясь по квартире Ирина прикинула, что ей необходимо для минимума удобств. Решила пройтись по магазинам. Её движения стеснял пояс с сокровищами.

«Чертов пояс, он меня скоро перетрет пополам!» – раздраженно подумала Ирина и уже хотела его снять, но мысль, что в поясе богатства на сотни тысяч рублей не дала ей этого сделать. Она вошла в ванную, помыла руки, обмыла лицо и рассмеялась. Вспомнилось жалкое лицо Татаринова осажденного гневной тирадой Петра. Опять пришли воспоминания событий происшедших на зимовке. Ужинали они вчетвером, водку не пили. Татаринова за столом не было. Он с обиженной рожой сидел на табурете и курил. Поев, гости ушли отдыхать в отведенную им комнату. Ирина, лежа в постели, спросила:

«Что теперь будет, Петя?»

Петр ответил раздраженно:

«Что будет, то будет. Спи. Не бабьего ума наши дела».

Отоспавшись и приведя себя в порядок, женщины с помощью зэка Лесника накрыли на стол. Прапорщика и Татаринова в комнате не было, но к моменту окончания хлопот по сервировке стола, они вошли в комнату мирно разговаривая и шутя, как будто ранее между ними не было размолвки. Татаринов взял со стола бутылку водки и отдал её зэку со словами:

«Лесник, пропустите по стопке за моё здоровье. Пшел вон, вонючая скотина!»

Ирину поразил тон речи Татаринова в котором кроме презрения и ненависти ничего не было.

«Страшный человек!» – подумала она.

Застолье получилось невеселым. Женщины, посидев за столом с полчаса ушли, сказав, что хотят прогуляться по тундре. Завхоз зимовки, немолодой могучий мужчина, тоже ушел, сославшись на дела. Петр и Иван вышли на улицу, розыскали в тундре женщин и вернулись с ними на зимовку. Петр закрыл дверь на защелку и сказал:

«Девчата, на улицу без нужды и сопровождения одного из нас ни шагу. В наше отсутствие держите дверь запертой и никому, кроме нас, не открывайте. Не нравится мне настроение и поведение хозяев!»

Иван завесил окна и все улеглись спать. Ночью Петр разбудил Ирину и сказал:

«Буди Светку, одевайтесь и ждите нас за запертой дверью».

Петр ушел поцеловав ее в щеку. Часа через два в дверь постучали, вошли Петр и Иван. Взволнованный Петр сорвал одеяло с окна и произнес с ненавистью, дрожащим голосом:

«Хана нашим хозяевам, порешили мы их, а не они нас!»

«Что случилось?» – спросила Светка.

«Потом расскажем» – ответил Иван.

«Хотели сволочи нас в расход, а вас затрахать – мрачно пошутил Петр- сидите здесь. Мы пойдем собираться в обратный путь. Запритесь. На всякий случай, вот тебе игрушка, я тебя учил, как с ней обращаться – Петр протянул Ирине „калаш“, поцеловал её в губы и прошептал – жили, живем и жить будем, а эта падаль пойдет рыбам на корм!»

Мужчины ушли. Ирина заперлась, села на топчан и положила автомат на колени. Медленно тянулось время, в дверь постучали. За ними пришел Иван. Выходя из зимовки, Ирина увидела мертвых завхоза и сержанта Татаринова. Их погрузили в тягач и сбросили в озерную прорубь. Потом мужчины взорвали зимовку и они отправились в обратный путь.

Ирина решительно тряхнула головой, отгоняя видения прошлого и прошептала:

«Я выбралась из полярной тундры, а старший сержант Татаринов с простреленной грудью стережет зэков на дне полярного озера. Петр жив. Он придет ко мне, во мне его сын!»

В наилучшем настроении Ирина вышла из квартиры и отправилась в поход по магазинам. Скупившись, усталая и довольная, Ирина вернулась домой. Приняв ванну, поужинав, застелила постель новым бельем и уснула.

Глава 19. Московские мытарства.

Приехав в Москву, гражданин Страны Советов, напичканный пропагандой об избранности Москвы и москвичей, испытывает перед столицей трепетное волнение, желание быть чище душой. Пожив в Москве, человек начинает понимать, что Москва это большой базар, где стоит зазеваться и можешь лишиться кошелька, а то и жизни. Москва требует людей. Она поглощает их тысячами, расставляя за станки, усаживая за водительские сиденья, ставит за прилавки магазинов, всучивает им метлы дворников, накладывает на плечи милицейские погоны, да мало ли дел у Москвы? Она берет взятки, выносит приговоры, руководит страной, но главное её занятие, восхваление самой себя и самолюбование. Своих жителей она поделила на две касты, коренных и лимитчиков. Первым все блага, вторым, крошки со стола первых. Вчерашние деревенские, которые жили в рубленных избах и считали полезными тварями тараканов всех мастей и клопов, приобретали статус горожан после очередного решения властей расширить границы города. Не будучи подготовленными к городской жизни, имея часто лишь начальное образование, они получали право на постоянную прописку и пропуск в рай. Москвичи считают, что вся Россия обязана им своей жизнью и благоденствием. Больной вождь, обманувшийся в питерском люмпенском пролетариате, переехал со своей гвардией в Первопрестольную, так как понимал, что в Северной Пальмире ему долго не продержаться, уж больно сильно близко к сердцу приняли тамошние босяки идею всеобщего Равенства, Братства, Свободы, то есть тех вещей, которых в природе не существует, а есть лишь в воспаленных мозгах его окружения. Вождь приказал выбить из Кремля конкурентов и въехал в него сам, то что его вселение в Кремль стоило жизни многим сотням русских мальчишек-юнкеров, вождя мало беспокоило, какое же воцарение на Руси обходилось без крови, чем он хуже других?.

Подыгрывая русским шовинистам и думая, что Первопрестольная, отодвинутая реформами Петра от имперской кормушки, с ликованием примет державную миссию быть столицей хоть и пощипанной, но все же Великой вселенской державы, Ульянов просчитался. Полурусская, полутатарская, полупромышленная, полукрестьянская Москва не ждала и не желала нового царя. Она привыкла жить вдали от политической суеты. Время от времени, горожане устраивали небольшие погромчики, чтобы элемент международных смутьянов чувствовал, где он живет и кто в городе хозяин. Москва жила вольно и хвасталась своей купеческой сущностью. Градоначальники «курдыбачили», студентики перепившись в ресторанных «Ярах» и других злачных местах, пописывали антимонархические листовки, поругивали на местных тусовках царские порядки. Не получив от родителей за участие в «революционной» деятельности денег на существование, студенты становились голодными, они еще некоторое время бунтовали по инерции и для «сохранения» лица, но попав в ссылку, смирялись навсегда, пополняя ряды добропорядочных, законопослушных подданных Его Императорского Величества.

Москва, возникшая, как торговое поселение, впитала в себя неистребимый дух стяжательства, она дышит этим отравленным воздухом и ныне. Являясь по сути союзом деревень со столицей Кремль, она и по сей день смотрит на всю остальную Россию, как на ясачную вотчину у которой можно забирать все. Кто бы не приезжал в Москву, ответить однозначно, что такое Москва не сможет. При всем блеске, при всей громадности и ангажированности самой себя, Москва не изжила из себя эгоистическое чувство удельного княжества. Она гребла и гребет под себя все и соответственно с этим, воспитала своих жителей. Иногородним россиянам в ней очень некомфортно. Языков в ней больше, чем в Вавилоне и чем экзотичней язык, тем более почетен. Вслушайтесь в исполнение песен звучащих по теле и радиоканалам. С эстрад столицы русского народа, вы услышите завывание американского негра, блатные одесские песни и другой космополитический мусор. Лицедеи заполонил российский юмор и в издевающейся саркастической форме выставляют все народы России, в первую очередь русский, идиотами, пьяницами, лодырями, забывая при этом, что народ над которым они смеются, создал государство которое их кормит и все материальные ценности, которыми они в первую очередь пользуются. Сидящий в зале россиянин смеется над самим собой, теряя чувство самоуважения. Смеется, когда ему принародно плюют в лицо, обзывают пьяницей и дураком. Вот в такую Москву привезла Петра и Ивана электричка, которая замедляя ход, подошла к перрону. Петр, очнувшись от терзающих его мыслей оглянулся. Иван дремал на соседнее лавке.

«Бедный парнишка, совсем пристал» – подумал с братской нежностью Петр и прокричал дурачась:

«Москва! Граждане, держите карманы, чтоб не остаться вам без капиталу!»

Иван очумело вскочил с лавки. Его недоумевающее, полупроснувшееся лицо рассмешило Петра и он, смеясь, сказал:

«Братишка, в столицу приехали. Вставай, труби горнист поход!»

«Опять нужно идти куда-то!» – с сожалением подумал Иван и решительно двинулся за Петром.

Глава 20. Воспоминания Григория Бурлакова.

В вокзальном буфете они выпили водки, закусили чебуреками, сочными сосисками, запили отличнейшим Очаковским разливным пивом. После сытого ужина у них появилось желание поспать.

«Пошли в вокзал, посидим, подумаем» – предложил Иван. Петр усмехнувшись, показал на свободные места, тяжело опустился на скамью. В голове у него шум, переходящий в нарастающий грохот, подминающий лейтенанта Бурлакова под себя, потом тишина. Над ним морда. Она то приближается, то удаляется. Принимает форму ишачьей, человеческой, козлиной. Быстрая речь. Голова бьется о камни. Затылок вначале саднил, потом провал. Очнулся лейтенант Бурлаков от острой необходимости справить легкую нужду, проще говоря от острого желания поссать.

«Сейчас поссать, потом пожрать, потом к мамке, но за это придется продать Родину» – он превозмог свою верхнюю часть тела, голову и забился в конвульсиях.

«Кончается офицер! Эй джахеры, здесь офицер умирает!» – уходил голос ввысь.

«Чито киричишь русский собак? – донесся сверху ломанный утробный голос – еще миног дней яма посидишь, сожрешь офицер. Понял, да? У собак!»

«У.. уыи.. уи – взвыл голос снизу – маму твою и папу твою и дедушку твою!» – потом полилась непонятная речь и сверху донесся ответ:

«Шакал!»

Голова опять билась о камни. Гришкино тело понимало, что оно уже труп, а подсознание взывало к телу:

«Живи, темнота не вечна!»

Вспыхивали искры, кровавое зарево пылало перед ним. Рокот небесный и тишина. Лейтенант Советской Армии Бурлаков, молодой офицер ГРУ, неоднократно ходивший в разведрейды, лежал распластанный на койке. Вторые сутки как он пришел в себя и понимал, что попал в чужие руки. Медицинское оборудование с надписями на английском, тихий говор, незнакомые запахи.

«Бурлаков, очнитесь!» – прозвучал голос.

«Не понимает, как это по русски?» – незнакомая рука покачивала пальцами перед его глазами.

«Не замечает» – мягко прозвучал женский голос.

Бурлаков вновь погрузился в темноту.

Вода давила в уши, забивала нос. Гришке хотелось открыть рот, оттолкнуть от себя вцепившегося в него Вовку, но руки и ноги не слушались. Вода тянула вниз, все глубже и глубже, переворачивая и крутя. Она ударила его о донные камни. Невидимая сила подхватила и понесла вверх. Жаркое солнце, людские ноги. Над ним склонился незнакомый мужчина.

«Очнулся сынок? – спросил он и напутствовал – Вставай и иди!»

Уши открылись и он услышал крик:

«Пацаны! Гришка оклемался! Вовчик до сих пор не дышит, дядька делает ему искусственное дыхание».

«На бок положите!» – послышался женский голос.

Гришка встал, в голове пульсировала боль, но он шел за носилками рядом с мужчиной, который делал искусственное дыхание Вовчику. Мужчина говорил строго:

«Гришаня, ты не держишь темп, ты не держишь темп, ты открываешься, ты открываешься!»

Перед ним орущее азиатское рыло. Слов он не понимает. Его бьют. Тащат, матерно ругаются и снова женский голос:

«Осторожно ребята! У него вместо головы кусок фарша».

«Срастется, сестричка!» – отвечали мужчины.

Голос Александра Ивановича:

«Гришуня, не выставляй голову, береги голову! Два удара открытой перчаткой и ты труп!»

Рев турбин вертолета, свист пуль и взрывы, взрывы.

Я борт 8123, я борт 8123, иду на одном двигателе, я ранен, теряю высоту, прошу эвакуации в квадрате 171-А»

«Борт 8123, вас принял. Средства поддержки, пара Сушек и Крокодил, вышли. Дотяните до квадрата 171-Б.

Средства поддержки стерли с лица земли каменные норы душманов и преобразили ущелье, в котором они находились, до неузнаваемости, на его месте появилась небольшая долина.

Суворовская заповедь: « сам умирай, а товарища выручай!» и библейская « око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь» сработали.

Из двенадцати десантников спасавших пленных и трех членов экипажа МИ-8, остались в живых двое, лейтенант ГРУ Бурлаков и второй пилот МИ-8 старший лейтенант Иванов.

Пот заливает глаза Гришки. Перед ним известный в городе хулиган Мурик. Горская спесь, поднятая советской властью над русскими, папин авторитет, за плечами Мурика. Перед ним взращенный на постном масле и сером хлебе казачонок Гришка Бурлаков. Правый глаз у него заплыл, результат подлого, без объявления драки, удара Мурика. Слышны крики сторонников хулигана: «Двинь ему Мурик в другой глаз, в следующий раз не будет казачонок задирать нос, боксер засратый!»

В боксерской стойке малец тринадцати лет, против него восемнадцатилетний верзила Мурик, по кличке Хорек. В Гришкиной голове мелькнул извечный вопрос бабки Прасковьи:

«За что ты их Господи! За что!«За что прицепился к нему этот верзила, у которого руки ниже колена и который учительниц посылает на …? За то, что я русский, казачонок? Ненависть ослепляет, но ненависть дает силы, позволяет предугадывать действия врага. Гришка подобрался, отбил два длинных удара Хорька, ушел от других ударов. И вот он момент истины! Поднырнув под правую руку Мурика, Гришка длинным ударом дотянулся до подбородка врага. В этот удар он вложил всю свою ненависть, всю свою силу и петушиный вес. Этого оказалось достаточно чтобы Хорек стек к ногам Гришки, который едва успел отскочить от него. Сторонники Мурика прыснули от Гришки, как воробьи, с криками:

«Гришка Мурика убил! Гришка Мурика убил!»

«Нокаут» – определил Гришка и пошел к воде. Набрал в пригоршню воды и подойдя к поверженному противнику, брызнул ему в лицо. Повторив эту процедуру несколько раз, Гришка увидел, что Хорек вздрогнул, шевельнул ногой, потом дико озираясь, поднялся на ноги.

«Так это ты, казаченок, завалил меня? – спросил Хорек – да я тебя!» – и двинулся нетвердой походкой на Гришку, который спросил:

«Хочешь еще, Хорек? Иди сюда, получишь левой!» – короткий удар и Хорек в нокауте.

«Молодец!» – послышался голос тренера. Гришка оглянулся, но ничего, кроме смутного пятна не увидел.

«Молодец» – вновь прозвучал голос, но не тренера, а хирурга собиравшего его череп. Госпиталь. Госпитальная жизнь.

Заключение военномедицинской комиссии прозвучало для лейтенанта Бурлакова приговором:

«Для службы в Советской Армии не пригоден. Подлежит увольнению».

Его рапорта с просьбой оставить на службе, прошли через десятки чиновников в полковничьих и генеральских погонах, но от всех он получил отказ. Лишь один, из неисчислимой чиновничьей рати, капитан, посоветовал Бурлакову:

«Иди служить во внутренние войска, в МВД. Бумаги, необходимые для этого, я тебе подготовлю лейтенант, а там русская рулетка. Скажи спасибо, что не посадили за измену Родине и пособничество врагу».

Кто-то дернул Бурлакова за плечо и он из Ташкента перенесся в Москву.

«Ты что Петя, руками машешь и материшься?» – услышал он голос Ивана. Петр медленно возвращался из прошлого.

«Ничего Ванятка, сон приснился из детства, одного фраерка бил, вот и пришлось руками помахать – ответил Петр и добавил – нужно искать ночлег или лягавые нас быстро заметут. Пошли в киоске купим путеводитель Москвы и подумаем над ним».

Помотавшись по Москве и заплатив таксисту двести тридцать рублей, Петр с Иваном оказались на другом вокзале. Они послушались совета таксиста, купили билеты на поезд отходящий завтра в сторону Рязани и решили попытаться устроиться на ночлег в комнате отдыха для транзитных пассажиров, своего рода гостиницы при вокзале. Комната отдыха встретила их двумя мордатыми милиционерами, беседующими с администраторшой. Друзья скромно пристроились возле стойки администратора и терпеливо ждали окончания фривольной беседы сержантов с женщиной. Тема беседы была исчерпана и один из милиционеров, что постарше, обратил внимание на них.

«Что нужно граждане?» – спросил он.

«Да нам бы переспать ночь, который день в дороге» – слезливо попросил Петр.

«Паспорт дай!» – протянул руку сержант. Взяв паспорта друзей и изучив их от корки до корки, он сказал:

«Мужики, вы с денежных Северов, подкиньте девушке на пропитание и спите спокойно в чистых постелях. Правда, Любаня?»

Администраторша, жеманно поведя плечами, ответила:

«Слушаюсь, мой генерал! – она перевела взгляд на Петра и проговорила сухим административным голосом – ваши паспорта и билеты граждане. Есть комната на двоих, но она забронирована, завтра в шесть утра, вам нужно будет её освободить. С вас по десять рублей за койку. За постельное белье, душ и прочие услуги, плата отдельная».

Петр подмигнул сержанту с видом, что в ноги ему готов упасть в знак благодарности, отвел его в сторону и всучил ему двадцать пять рублей, прижимая при этом руки к сердцу.

«От всей души, от всей души!» – благодарил он сержанта.

Друзья, по очереди, помылись в душе, получили застиранное постельное белье и улеглись спать. Утром их разбудил стук в дверь и грозный окрик:

«Подымайтесь, граждане!»

Собрались, оплатили администраторше ночлег и пошли к кассам сдавать билеты. Потолкавшись возле касс и получив деньги за сданные билеты, друзья отправились завтракать в буфет, одновременно пытаясь решить извечно русский вопрос:

«Что делать дальше?»

Их внимание привлекло объявление по вокзальному радио, предлагавшему холостым гражданам трудоустроиться в опытном агрохозяйстве сельхозакадемии. Требовались рабочие, трактористы-машинисты и ещё многие специалисты, на первый взгляд, не связанные с сельским хозяйством. Трудоустроившимся предоставляется временная прописка в благоустроенном общежитии и другие льготы. Петр хлопнул Ивана по плечу и радостно воскликнул:

«Вот она, удача! Хватаем чемоданы и вперед в академию. Академиками мы можем и не стать, а трактористами стать обязаны!» – пытался перерифмовать поэта Петр.

глава 21. Улыбка удачи.

В отделе кадров их встретил мужчина с военной выправкой. Посмотрев документы, начальник спросил:

«В столице счастья захотели поискать лесорубы? Судимость есть?»

Друзья дружно ответили, что под судом не были.

«Права трактористов есть?» спросил кадровик.

«Да какие права в лесу на просеке? Устроились, бригадир ткнул пальцем в меня и Ивана и сказал, что будем работать на трелевочниках. Постажировались неделю и вся учеба». – честно признался Петр.

Начальник ОК, затюканный руководителями производств, руководством академии, которому жаловались производственники на острую нехватку кадров, махнул рукой и сказал им чтобы писали заявления в коридоре, а затем на подпись к нему. Оформившись и получив направления в учебно-курсовой комбинат опытного хозяйства академии, они на автобусе отправились в село Архангельское, где было расположено опытное хозяйство.

«Вот тебе и Москва!» – разочаровано проговорил Иван.

«Ванюша, лучшего места нам не найти. Потрудимся с годик. Улягутся страсти, а там видно будет». – успокоил друга Петр.

Старое строение, по замыслу архитектора, изначально предназначалось для скота, но в советское время было перепрофилировано для скота двухногого и стало общежитием учебно-курсового комбината. Они вошли в просторное фойе, именуемое «красным уголком». Возле окна стоял стол, за ним сидела пожилая женщина с красной повязкой на рукаве. Вахтерша приветливо улыбнулась вошедшим, взяла их направления и приятным грудным голосом спросила:

«Учиться будете? Пройдемте к коменданту общежития, он вас определит».

Кабинет коменданта находился в конце коридора. Вахтерша постучала и получив утвердительный ответ, ввела Петра и Ивана в кабинет. За столом, под портретом генерального партийного босса, сидел рыхлый мужчина с огненорыжей копной волос, конопатый, с вздернутым носом»

«Иван Митрофанович, новые жильцы прибыли» – доложила вахтерша и положила на стол направления.

«Паспорта при вас? Сдайте на прописку. Порядок должен быть!» – строго произнес Иван Митрофанович не глядя на жильцов.

«Илинишна, посели их в тридцать второй» – отдал распоряжение комендант.

«Хорошо Митрофанович» – ответила вахтерша и вышла.

Комендант забрал паспорта у новых жильцов, милостливо сказал, что они могут быть свободны. Друзья вышли из кабинета, возле двери их ждала Илинишна, она тихо произнесла:

«Ужас какой строгий у нас комендант, но справедливый. Майором в милиции служил. Теперь на пенсии и у нас службу несет».

Комнат, где им предстояло жить, оказалась светлой и даже уютной. На тумбочке стоял графин и два граненных стакана. Две койки, платяной шкаф, на полу дорожка. Возле окна стоял стол.

«Ребята, вы уж мебель не передвигайте, а то Митрофанович ужас как не любит, когда мебель передвигают. Водку тоже не пейте, посторонних в комнату приводить нельзя. Душ и туалет в конце коридора. Ключ сдавайте на вахту. Уборщица Дуня убирает до обеда. Устраивайтесь ребята, а я вам бельишко постельное принесу и одеяла» – закончила наставления вахтерша.

Заправив постели, присели на табуретки.

«Казарма на двоих» – констатировал Петр.

Иван ответил, что им не привыкать и поинтересовался, где в этом поселке можно поесть. Закрыли комнату, ключ сдали Илинишне, расспросили её о местонахождении столовой.

«Интересные тут порядки. Не столовая, а какой-то ночной клуб» – ворчал Петр, когда они узнали, что столовая не работает и откроется через два часа. Чтобы убить время, решили оформиться в УКК. Вахтер на проходной указал им на небольшое здание в глубине двора и сказал, что заведующий у себя. Возле кабинета заведующего стоял немолодой мужчина и читал объявления. Петр прочел об их зачислении на курсы трактористов-машинистов.

«Быстро работают!» – уважительно произнес он.

Посетитель вошел в кабинет, но через пару минут выскочил из него, матерясь и посылая заведующего куда подальше. Петр постучался и они вошли в кабинет. Заведующий натянуто улыбнулся и сказал:

«Все беды у нас от пьянки. Вот Абдулов, что перед вами был, классный тракторист, мастер на все руки, а глаза зальет, пиши пропало. Два дня назад спьяну перепахал опытные делянки посевов. Из бригады отчислили, так он ко мне пришел устраиваться на работу. Я ему отказал, за это он меня обматерил. Вот люди!» – облегчил душу заведующий. Друзья заверили его, что они спиртным не злоупотребляют.

«Завтра начинаются занятия в двадцать первой группе, вы зачислены в неё. Через полтора месяца получите дипломы трактористов-машинистов широкого профиля. Конечно за время отведенное на вашу подготовку нельзя подготовить первоклассного специалиста, но вы будете работать бок о бок с мастерами своего дела и „догоните дело в борозде“. С Лайкиным, нашим комендантом, будьте осторожны, суровый мужчина. Если есть нужда в деньгах, напишите заявление, выпишу вам аванс рублей по тридцать в счет зарплаты. По вечерам лучше не гуляйте по селу. Не любят местные хулиганы приезжих, особенно москвичей. Хотя если Москва будет так стремительно расстраиваться, то они скоро сами станут москвичами. Мастер вашей группы Лукьянов Анатолий, он вас посвятит в дальнейший распорядок учебы» – с облегчением закончил заведующий инструктаж.

Поужинав в столовой, друзья вернулись в общежитие и завалились спать.

Петр и Иван выбрались из смертельной ловушки, в которой оказались благодаря случаю или предназначению судьбы.

После окончания УКК их перевели в бригаду опытно-производственного хозяйства. Они перебрались в общежитие опхоза, которое ничем не отличалось от предыдущего. Разве только порядки в нем были более демократичными. Петр купил коробку дорогих конфет, флакон духов и преподнес их комендантше общаги. Подношение позволило им получить хорошую комнату, после ремонта, с полным набором мебели, холодильником, телевизором и умывальной раковиной за невысокой дощаной ширмой. Единственным отличием нового объщежития было отсутствие технички. Комнату жильцы должны были убирать сами, на вахту ключ от двери своей комнаты не сдавали. Друзья, попросив разрешения у комендантши, сменили дверной замок.

Постепенно привыкли к ранним подъемам, тряске в тракторе и другим неудобствам гражданской трудовой жизни.

Комендантша, баба разбитная и блядовитая, нашла им подружек, и друзья, пару раз в месяц, отрывались с ними, прогуливая зарплату за два дня, а потом питались в столовой под «запиши». Впрочем, такой порядок придумали не они, он существовал с покон века. На работе водку не пили, сверхурочно, по просьбе начальства, отрабатывали без лишнего нытья. Через полгода им присвоили второй класс и положили добавку к зарплате тридцать рублей. Зарплату получали неплохую, на сдельщине доходила до семисот рублей. После летних и осенних полевых работ, ученые перебрались в Москву, а механизаторы принялись за ремонт сельхозтехники.

Заурядная жизнь заурядных людей окружавщих наших героев, засасывала их как трясина. Ушли ночные кошмары, длинные, тягучие, переживаемые с открытыми глазами, сжимающие кисти рук в кулаки до судорог. Горящие города и падающие на них винтокрылые машины. Немой крик и глаза зэка подернутые смертельной белизной, убитого в последней погоне, сержантом Чернышевым. Трясущиеся в нервном ознобе руки прапорщика Бурлакова, достающего сигарету из пачки. Хрип старшего сержанта Татаринова пытающегося разорвать свою грудь и вырвать из неё нож. Взорванную зимовку. Мертвенно-бледное лицо Светки с оторванным затылком. Страх загнанного зверя. Медленно, словно замирающие вдали звуки, уходили из Иванова сознания события годичной давности. Молодое тело, молодое сознание не отягченное житейским опытом и инстинкт самосохранения, гасили в Иване ненужные воспоминания и эмоции.

Петр, напротив, с течением времени становился всё более замкнутым, не сдержанным на слова.

Друзья пережили зиму без происшествий. Пару раз съездили в Москву. Покрутились возле мест, где обычно тусовались валютчики, но сбыть что-нибудь из своих поясов побоялись. С приходом весны, а затем лета, работа навалилась на них и не давала возможности выбраться в столицу.

Жарким, летним днем друзья проводили химпрополку опытных делянок. Время близилось к обеду. Заглушив трактора они, разморенные жарой и одурманенные запахом ядохимикатов, медленно брели к березовому леску. Неожиданно Петр упал на землю и забился в истерике, злобно колотя землю кулаками, матерясь и нечленораздельно мыча. Иван удивленно смотрел на Петра и не мог понять, что с ним случилось. Минут через пять Петр затих, сел и оглянувшись, сказал:

«Все братишка, хана! Нужно дергать отсюда или я сойду с ума. В Афгане было проще – он покрутил головой и повторил – дергать нужно!»

По проселочной дороге пылил «пирожок», повариха везла обед. Выдав еду и несколько полуматерных частушек на десерт, подмихнув ухажерам, разбитная повариха укатила к следующему полю. Пожевав без аппетита засушенную котлету, вылив борщ в траву, запив обед компотом, Петр обматерил повариху за отвратительно приготовленную еду и пообещал засунуть ей засушенную котлету в одно место. Отобедав, друзья улеглись на травушку переждать полуденный зной. Летний день радовал чистой свежей зеленью деревьев, дружно подымающимися хлебами, голубизной неба. Над землей вился рой насекомых, которых при невнимательном рассмотрении и не увидишь, а лишь зайдя в траву, почувствуешь, что малое зверье живет и благоденствует. Оно сосет из вас кровь, грызет вашу плоть, жалит, щекочет, то есть делает с вами что хочет. Петр ужаленный оводом, выругался и сказал:

«В отпуск или на расчет!»

Он сломал с березы ветвь и стал отмахиваться от насекомых. Подъехал фургон поварихи, они отдали посуду. Петр отматерил повариху за дрянной обед и передал через неё бригадиру, что они опрыскали почти все делянки. Оставшиеся полгектара закончат вечером, когда спадет жара. Пропустив матерную ругань Петра мимо ушей, повариха рассмеявшись ответила:

«Хорошо, начальник, как прикажешь!» – и укатила на своем «пирожке».

До пруда, больше похожего по своим размерам на водохранилище, друзья добрались вконец разомлевшие и обессилевшие.

«Лучше северный мороз!» – выдохнул Петр, сбрасывая с себя одежду на ходу. С расположенного от них в ста метрах пляжа доносился визг купающейся детворы и приглушенный шум людского стада. Под деревьями расположился пивной ларек, дымились мангалы от которых тянуло ароматом жаренного мяса.

«Пивка бы сейчас» – мечтательно произнес Иван.

Петр достал из пистона брюк многократно свернутую сторублевую копюру и сказал:

«Давняя заначка. Берег на черный случай, наверно сегодня этот случай пришел. Купи, Иван, пивка, шашлычка, водочки – он протянул Ивану смятую сторублевку и с горечью добавил – на деньгах сидим, а жить по человечески не можем!»

Иван поднялся с земли и сказал:

«Брось, Петруха, рвать себе сердце, остались живы, остальное приложится. Не гневи Бога!»

Через полчаса Иван принес запотевшую трехлитровую банку пива, в большой миске шашлык, обильно приправленный зеленью и луком, достал из кармана бутылку Столичной.

«Сдачу грузин оставил в залог, рублей тридцать будет. Посуда-масуда тоже говорит денег стоит!» – отчитался Иван.

Выпили по стопочке, от души запили холодным пивком, закусили шашлычком. Сходили на пруд, окунулись, но вспомнив об оставленных поясах, быстро вернулись к одежде. Решили купаться по очереди.

Глава 22. Друзья знакомятся с Гороховым

Метрах в десяти от их «поляны» друзья увидели мужчину лет шестидесяти и комендантшу. Она доставала из большой хозяйственной сумки съестные припасы: судок закутанный в полотенце, пакеты с овощами и многое другое. Увидев друзей, комендантша проговорила:

«Привет труженикам полей!»

Мужчина благосклонно улыбнулся и поздоровался. Ребята уселись на траву, Петр налил в стаканчик водки и предложил незнакомцу:

«Выпьете?»

«А почему не выпить если добрые люди угощают, тем более, что пришли мы сюда отдохнуть да кровь потешить. Вся жизнь работа и лишь мгновения в ней искры отдыха души!» – он принял стаканчик из рук подошедшего к нему Петра, выпил одним глотком, бросил в рот попавшую под руку ягоду-клубнику и сказал: «Благодарствую!»

Комендантша спросила у мужчины: «Может пригласим ребят?»

Мужчина встал и щедрым жестом предложил, обращаясь к друзьям в третьем лице: «Петр Иванович Горохов приглашает вас, молодые люди, к столу. Чем богаты, тем и рады. Компания хороших людей сделает вино слаще, а еду – он замялся подыскивая нужное слово – смачнее». Петр Иванович рассмеялся довольный своей остротой. Петр и Иван представились ему.

«Вот видите, вы оба составляете мое имя и отчество» – заметил Петр Иванович.

Пили, ели. Купались. Петр Иванович оказался заместителем ректора академии по хозчасти.

«Ребята, я просто завхоз в генеральских погонах, если у вас будет нужда по части разных шурум-бурум или по части общежития в Москве, обращайтесь прямо ко мне. Всегда рад помочь хорошим людям». – говорил посмеиваясь Горохов.

Солнце склонялось к лесу. С дороги послышался гудок автомашины. Петр Иванович вздохнул и проговорил:

«Люсик, нам пора, Серега сигналит. Сходи к нему, попроси пусть подъедет поближе, не хочу светиться».

Комендантша ушла и минуты через три к ним подъехала черная Волга. Из неё вышли Людмила и крепкого телосложения водитель. Петр Иванович встал, отошел в сторону и поманил друзей за собой. Горохов достал из кармана визитку и отдавая её Петру сказал:

«Будет нужда, обращайтесь, чем смогу, помогу. Вы люди молодые, могу устроить вас учиться в академию. До свидания».

«Дешевый фраер» – подумал Петр и ошибся.

Петр Иванович Горохов по жизни был всегда фраершей и приезжал он на пруд на смотрины, которые в срочном порядке устроила его старая наперсница Людмила. Судьба еще раз решила проверить наших героев на прочность. Комендантша оставила всю выпивку и продукты ребятам. Они собрали остатки пиршенства и пошли выполнять дневной план. Работа есть работа. Проходя мимо шашлычной Иван вернул банку и посуду, получил сдачу. Опрыскивание окончили с последними лучами солнца. Поставив трактора на машинном дворе, расписались у сторожа и пошли в общагу. Поужинали харчами Петра Ивановича, вышли прогуляться. Смолкли дневные звуки, сверчки завели свою вечную песнь. На землю опустилась тишина.

«Вань, а не пора ли нам выныривать? Прошвырнемся на выходных по Москве, послушаем, что народ говорит, прикинем, где наши пояса можно сбагрить. В общем нам нужно баблом разживиться. Бабки будут, легче будет крутиться, иначе меня тоска зеленая сгрызет. Не тракторист я, и не лошадь, я солдат, Ванька, солдат!» – тихая, горячечная речь Петра, переходила в крик.

«Петя, ты че братишка? Остынь, люди кругом. Уймись!» – уговаривал шепотом друга Иван.

«Нервы ни к черту – проскрипел зубами Петр – пошли подальше брат, расскажу о себе. Может легче станет?» – попросил Петр.

Глава 23. Казаков о прошлой жизни

На окраине опхозовского поселка, вдали от людских ушей, Петр рассказал Ивану историю своей жизни:

«Родился я в казачьей семье, на Юге России. Мать, Любовь Григорьевна, женщина добрая и покладистая, вышла замуж за приемыша бабки Прасковьи. Отец рассказывал, как попал к Бурлаковым. Он с толпой беженцев вошел в станицу и остановился возле двора Бурлаковых. Дальше идти не было сил. Любаша слезами и уговорами упросила мать покормить мальчика и оставить до утра. Прасковья позвала парнишку, велела вымыть руки и взяв его за худющее плечо подвела к столу, сказала:

«Садись, хлопец, поснидай чем Бог дал».

Она положила на стол ломоть хлеба, налила полкружки молока, потом пошептав про себя, решительно долила кружку до краев. Глечик с молоком приказала Любаше поставить в погреб.

«Ты хлопчик поешь, поспишь на сеновале, а завтра пидешь дальше, куды тильки не знаю!»

Прасковья подперла голову руками и из глаз её полились слезы.

«Куды гонют, куды бегут люди, до Каспия добегут, а далее куды?» – задавала вопрос сама себе Прасковья.

Утром Петечка поблагодарил Прасковью за хлеб и за кров и собрался уходить. Она не выдержала и прижав его к себе, сказала плача:

«Куды ж ты пойдешь шкилетина бездомная, ты ж дальше станичного кладбища не уйдешь!»

Прасковья переступила через порог благоразумия. Материнское чувство победило реальность. Великая душа была у моей бабки, простой, полуграмотной казачки, Прасковьи Ивановны Бурлаковой. То что она перенесла хватит и десяти мужикам за глаза. Перенесла и осталась человеком!» – закончил свой рассказ Петр и отбросил окурок в сторону.

«Петя, расскажи о ней, прошу тебя!» попросил заинтересованный Иван.

«Хорошо, расскажу тебе о своей бабушке, о временах её молодости и о судьбах людей встретившихся ей на жизненном пути. Скажу тебе больше, что всем хорошим, что есть во мне, я обязан своей бабке Прасковье, а если что-нибудь прибрешу, не суди строго» – сказал повеселевшим голосом Петр, которому было приятен Иванов интерес к судьбам близких ему людей.

Послушаем и мы, читатель, рассказ внука героини давно минувших дней и постараемся понять мировозренческие взгляды нашего героя, Петра Казакова, на эти события.

«Началась гражданская война. Потянулись казаки по ночам в степь, в Предгорье, в надежде пересидеть смутное время, не попасть старым и новым властям под горячую руку. Беда пришла по железке. В станицу ворвался конный отряд, который прошелся по главной улице, как порыв ветра, и через некоторое время со стороны железнодорожной станции послышалась ружейная стрельба, а затем раздались пушечные выстрелы. По частоте и звуку урядник Бурлаков определил:

«Бронепоезд бьет, мать твою ….!»

Станцию и станицу занял красноармейский отряд. Тарахтели по улицам бронеавтомобили. Рыскали конные разъезды. На столбах, воротах появились листки с приказами: «Всему мужскому населению быть на сходе возле станичного правления!»

«Населению сдать все имеющееся холодное и огнестрельное оружие!»

«Станичное атаманское правление упраздняется в станице устанавливается Советская власть!»

«За неисполнение приказов Реввоенсовета и других органов Советской власти в прифронтовой полосе высшая мера социалистической защиты – расстрел!»

В полдень следующего дня все взрослое население станицы, влекомое любопытством, понуканиями и призывами дикого вида иноверцев в мерлушковых шапках, собралось возле станичного правления, перед которым был сооружен помост и арка обвитая кумачевыми полотнищами.

Транспарант призывал: «Граждане казаки! Смерть мировой буржуазии! Свобода, равенство, братство!»

Председатель Реввоенсовета предстал перед народом и водрузив очки на нос, неожиданно для его щуплой фигуры, прокричал мощным голосом:

«Граждане казаки! Пришло время спросить у вас, вы за кого, за мировой пролетариат, или за мировую буржуазию?». Закончил речь Троцкий приказом, он именем Российской социалистической республики объявлял казаков Кизиловской станицы от восемнадцати до пятидесятилетнего возраста мобилизованными в Рабочее-крестьянскую Красную армию. Попытки уклонения от мобилизации будут присекаться и караться по законам военного времени. Расстрелом на месте. Толпа загудела, люди подались по домам. Прозвучал выстрел, возникла паника. Затянутые в кожу люди скрылись, уводя своего вождя, душителя русского народа, лучшей его части, крестьянства и казачества.

Стоявшие в укрытиях бронеавтомобили хлестнули по толпе мужчин, женщин, стариков и детей пулеметными очередями. Советская власть пришла в станицу. Со стороны станции донеслось уханье пушек, по станице был открыт артиллерийский огонь. Снаряды рвали тело станицы. Прасковья, прижав руки к груди, беззвучно повторяла: «Господи, образумь людей! Люди они или нелюди?»

У неё не находилось слов чтобы выразить свое отчаяние. Когда она прибежала, сама не зная почему, к родительскому подворью, то увидела страшную картину. На месте родительской хаты дымились развалины. Прасковья вошла во двор. Вот маманя лежит. Под столетней грушей-дичком с обгоревшей листвой сидит за столом, поникнув седой головой, отец. В руке у него деревянная ложка. На столешнице солонка и опрокинутая стопка. Под головой отца Прасковья увидела черную лужицу. Заполошно кудахтали куры. Прасковья осела между лежащей на земле матерью и не успевшим съесть свой последний борщ отцом. Очнулась Прасковья после похорон родителей. Станичники говорили, что она свихнулась с ума после смерти родителей и потери мужа. Прасковья часто бывала в церкви. Отдав поклоны, поставив свечки, прочтя молитвы, выходила из церкви шепча: «Господи! За что ты покарал их?»

Петр тяжело тряхнув головой, сказал, что был мальцом, когда бабушка Прасковья рассказывала ему о своей жизни, но он её рассказ запомнил до конца своей жизни. Помолчав, Петр продолжил своё повествование:

«Однажды я шел с бабушкой в магазин. Нам встретился странный старик. Он подошел к нам вихляющей походкой и спросил: «Что белогвардейская шалава, жива ещё? Ну смотри Парашка и на тебя власть найдется!»

Бабушка ответила старику, чтобы ушел он проклятый, сгинул с её глаз долой. Мы вернулись домой так и не дойдя до магазина. Я спросил у бабушки, что за старик на неё ругался, на что она мне ответила, что мал я ещё все знать. При первом удобном удобном случае я расспросил отца, который, подумав, рассказал мне следующее:

«Прасковья приняла маленького беженца в семью. Через некоторое время решила получить хоть какой-нибуть документ на него и пошла с Петечкой, то есть с моим отцом, в стансовет, где не застав предсдателя Короткого, обратилась к секретарю стансовета.

Ноздрачев, увидев Прасковью с мальчишкой, грубо спросил:

«Что приперлась лишенка, белогвардейская потаскуха? Советская власть тебе понадобилась, сука. Упекли твоего деникинского бандюка в лагеря!»

Прасковья, не ожидая такого приема от представителя власти, ответила забито:

«Да вот хлопчику документ нужно справить, из беженцов он».

«Не твоего ума дело, курва! Из районо приедет инспектор и заберет у тебя мальца, а то такая – Ноздрачев грязно выругался – вырастит ещё одного врага народа. Иди отсель, покуда в НКВД тебя не сдал!»

Природное бесстыдство, умение вовремя прилипнуть к сильному, друзья собутылники, занимающие большие посты в районной администрации, а также самогонка Куличихи, с которой сожительствовал Ноздрачев, позволили ему выплыть из мутной, бурлящей событиями жизни времен гражданской войны и наступившего после неё красного беспредела.

Прасковья с Петечкой пришли домой. Устало опустившись на лавку, она подперев рукой голову, задумалась. Петечка, присев с краю, боязливо поглядывая на неё, спосил:

«Тетечка, а правда, что ваш муж был белогвардейцем, врагом народа?»

Для него, двенадцатилетнего мальчишки, выросшего в городе Ленина, в городе Революции, не видевшего живого белогвардейца, не складывалось в голове, как может быть женой белогвардейца, эта рано состарившаяся, поседевшая женщина. Она спасла его от верной голодной смерти, вырвала из костлявых рук дистрофии, она согрела его мальчишеское сердце материнской теплотой. Прасковья ответила скорее себе, чем Петечке.

«За что мне Бог дал наказание? Всю жизнь вдовой, при живом муже. И бьет меня, судьба-злодейка, бьет без роздыху. Муж! Отдали меня замуж, не успела даже ребеночка зачать, Гришу забрали на Германскую. С войны пришел поранетый, порубленный. Слава Богу, думаю, что живой. Тут свара накатилась, гражданская. Сказал Григорий, что хватит господа хорошие, навоевался! Не будет он больше стрелять ни в белых, ни в красных. Русские они люди! Налетели на станицу ветром буйным красные, постреляли казаков за то, что не захотели убивать братьев своих, людей русских. Застыла в немом ужасе станица. Горстка казаков, во главе с Матвейкой Зозулей, ставшая служить красным, стаскивала убитых к станичному правлению. Григория Прасковья дождалась к утру. Не заходя в хату, он попросил собрать ему харчей, забрал бурку и ушел в неизвестность.

Бывший односум и собутылник Григория, Матвей Зозуля, в сопровождении новой станичной власти, Короткого Якова и его приспешника, Ноздрачева Ильи, с десятком пьяных казачков ввалились в хату, рыскали по углам и убедившись, что Григория нет ни в хате, ни в сараях, приступили к Прасковье.

«Где Гришка, сучка? – орал потрясая плетью Ноздрачев – куды спрятала?» – и наотмашь хлестнул Прасковью плетью.

Зозуля осадил поднятую для второго удара руку Ноздрачева и сказал:

«Хватит паря. Савецка власть с бабами не воюет. Заберем её в холодную, посидит там, одумается!»

Выпустили её из тюрьмы недели через две вооруженные люди, то ли бандиты, то ли зеленые, то ли сброд воюющий со всеми и против всех. Разное говорили о Григории люди. Одни говорили, что сложил он голову за белых, другие, что за красных.

Время лечит. Ушли из головы мысли о муже. Короткий стал председателем стансовета, а потом и райсовета. Зозуля, красный командир, одно время служил в различных районных организациях, но после высылки из РСФСР Троцкого, был признан троцкистом и за пожар на местном заводике был обвинен во вредительстве. Его исключили из партии, осудили и расстреляли. Здорадное чувство колыхнулось в душе у Прасковьи, как и в те годы, когда на суде был зачитан приговор чрезвычайки: за ведение антисоветской агитации и деятельности, врагов народа и перевертышей приговорить к высшей мере социальной защиты, расстрелу. Среди десятков фамилий Прасковья услышала, Зозуля Матвей Сидорович.

«Собаке, собачья смерть! Чтоб вы, как пауки в банке, сожрали друг друга!» – хотелось ей крикнуть во весь голос, стоявшим на помосте людям в форме.

Прасковью вызвали в стансовет, прочли бумагу, дали расписаться, объяснили, что с этого момента, она Прасковья Ивановна Бурлакова, лишается всех гражданских прав за укрывательство белогвардейского бандита, Бурлакова Григория Семеновича, сроком на пять лет.

Её, молодую женщину, вычеркнули из списка живых. Советская власть вроде бы насытилась. Пошло послабление. Перестали расстреливать, стали лишать гражданских прав, превращая людей в живые трупы.

Прасковья перебивалась случайными заработками. Все более, менее ценное из хаты и подворья было забрано, как у жены врага народа и пораженки в правах. Огород отрезали, разрешили пользоваться лишь двумя сотками, остальной участок зарос бурьяном. В колхоз, организованный в станице её не приняли. Постепенно Прасковья втянулась в такую жизнь. Стала угрюмой и дерзкой. На перекладных она добиралась до рыбных промыслов, закупала там вяленную рыбу, везла домой, воровато торговала возле проходящих пассажирских поездов. Беда пришла в зиму тридцать второго и загостилась в станице весь тридцать третий год. ГОЛОД! Как осталась жива, Прасковья до сих пор не может понять, утвердилась в одном:

«Бог спас и не дал ей умереть голодной смертью!»

В тысяча девятьсот тридцать четвертом, в конце лета, пришел муж.

«Здорово-живы. Был в лагерях, вину свою перед Советской властью искупил трудом. Отпущен вчистую с поражением в гражданских правах на десять лет». – так кратко описал свою прошлую жизнь и перспективы будущей, Григорий Семенович Бурлаков, осужденный за отказ убивать своих братьев. Казак защищавший Родину от германского нашествия в Первую Мировую войну, полный Георгиевский кавалер, не пожелал ввязываться в братоубийственную войну.

Прожил Григорий со своей Прасковьей по бумагам девятнадцать лет, а по сути и двух не будет. Не долго пробыл муж на воле, не успела Прасковья привыкнуть к нему, как прокатившаяся по Великой стране волна репрессий захлестнула казака Григория Бурлакова и унесла его в страшную пучину лагерей, на этот раз навсегда.

Вечная память всем Русским людям, погибшим в бессмысленной братоубийственной войне! Упокой Господи души их!

Любаша родилась уже без отца – Прасковья замолчала, потянулась рукой к застывшему Петечке, погладила его по стриженной голове и сказала – вот так было Петечка. Поймешь ли ты мой рассказ, мою жизнь. Мал ты еще. Иди! Бог тебе судья! Поиграй с хлопцами, мне управлять хозяйство нужно».

Григорий закашлялся, подавив всхлип, закурил и продолжил рассказ:

«Отец мне говорил, что в его детском уме, как на чистом листе бумаги, уложился рассказ Прасковьи. Чистое детское сердце, омытое жестокими страданиями беженства, смертью матери, не разъеденное коростой страстей и выгод, на всю жизнь запомнило и приняло в себя правду Прасковьи, её жизнь. После этой её исповеди, мой отец стал называть Прасковью мамой.

Утром, наскоро собрав детей, поручив соседке присматривать за хатой и хозяйством, Прасковья, подгоняя хворостиной корову, ушла на дальний хутор к сестре. Спустя неделю через хутор прошли немецкие войска. На хуторок, затерянный в бескрайней Предгорной степи, немцы особое внимание не обращали, изредка приезжал на подводе немец с двумя полицаями. Они собирали продналог с жителей и уезжали. Сбор налога больше походил на грабеж. Особо рьяно грабили полицейские. Петечка запомнил, что немецкий солдат ни разу не поднял руку на женщин, останавливал злобных полицаев выкриком «хальт». После второго побора хозяйки попрятали добро в ямах, огородах, в навозных кучах. Надвигалась зима, а с ней голод и холод. Последний раз немцы нагрянули по первому снежку. Полицаи прошлись по хатами объявили, что жители должны находиться в своих домах. К Прасковье ввалились трое полицейских. Она взглянула на них и обомлела. Перед ней стоял начальник районного НКВД, Орлов. Он узнал Прасковью и дыхнув сивушным перегаром, спросил:

«Что, казачка, не узнаешь? – и дурашливо вытянувшись перед ней, козырнул – бывший ротмистр Его Императорского Величества Жандармского Корпуса Коломиец, бывший начальник НКВД капитан Орлов, в настоящее время начальник районной полиции немецкой администрации Орлов. Извольте мадам, любить и жаловать!»

Орлов тяжело опустился на лавку и жестким голосом приказал:

«Ты должна сдать два килограмма овечьей шерсти или баранью шкуру, или – он объвел взглядом голые стены – другие теплые вещи».

Немая сестра Прасковьи замычала, отрицательно качая головой и разводя руками, давая понять Орлову «ничего мол нет».

Орлов встал и сказал:

«Поищем хорошенько может что и найдем, а что найдем, то и заберем! Ты что сюда спряталась? Аль не мила тебе Советская власть, казачка?»

Орлов хрипло рассмеялся и махнул рукой. Забрали почти новый полушубок, растопртанные валенки, вязанные варежки и две ковриги хлеба. Прасковье вспомнилось, как в тридцать третьем году, во время голода, Орлов с двумя милиционерами проводил реквизицию в её станичной хате. Забирали, также как и сейчас, все, что имело хоть какую цену. Также, как и сейчас, Орлов хрипло смеялся и говорил:

«Что, курва казачья, попрятать успела добро? Ничего, найдем!»

Забрали все, даже нарезанный хлеб в тряпице.

Через два дня загромыхало за горизонтом. Ночью вспыхивали зарницы как в летнюю грозовую ночь. Вскоре послышался гул надвигающийся на хутор. Проскочили немецкие танки, автомашины, немецкие телеги запряженные громадными тяжеловозами и казачьи брички. Колоннами шла пехота. Петечка ворвавшись в хату, радостно блестя глазами, крикнул:

«Драпают немцы, драпают фашисты! Ура!»

Прасковья приструнила сынишку, боясь что немцы услышат.

Преследуя врага, через хутор прокатилась Красная Армия. Прасковья с немой сестрой Марией встречали красноармейцев слезами. В их хате, обобранной до нитки Орловым и объеденной собственным голодом, не было даже макового зернышка. Когда основная масса войск прошла на хуторе разместилась медицинская часть. Раненных солдат распределили по хатам. Прасковья, Петечка и немая, привели к себе четырех раненных, которые делились с хозяевами своими пайками. Это спасло Прасковью и её семью от голода. Подтянулись армейские тылы, снабжение госпиталя продуктами и медикаментами наладилось. Прасковья с детьми и вовсе зажили хорошо. Все хорошее быстро кончается. Снялся и ушел вслед за наступающей армией полевой госпиталь. Собралась возвращаться в станицу и Прасковья. Корову прятали от немцев в яме под скирдом кизяка. Худобина от бескормицы погрызла дощатую обшивку ямы и уже не вставала. Весна вступала в свои права, но трава еще не поднялась. Прасковья решила обойти окрестности хутора и поискать прошлогодней травы или иного корма для коровы. Они обошли окрестности, удалившись от него километра на три. В неглубокой балке, освободившейся от снега, Прасковья увидела стожок сена. Они набрели на чабанский стан. Стожок оказался шалашом накрытый сеном. Прасковья дрожащей рукой пошупала сено, оно оказалось сухим, без запаха гнили.

«Господи, благодарю тебя!» – воздела Прасковья руки к небу.

Петечка нырнул в шалаш и тут же выскочил из него бледный от страха:

«Мам, там мертвец!» – только и мог он вымолвить.

Прасковья вползла в шалаш. Под стенкой, на матрасе-сеннике лежал мужчина лет пятидесяти. Умер он, видимо, прошедшей зимой, то ли от болезни, то ли от холода.

Труп уже начал оттаивать и пованивать. Прасковья перекрестилась, надергала сена и накрыла им мертвеца. Осмотревшись обнаружила груду, сдернув брезент, Прасковья увидела мешки, мешочки и ящик. Накрыв вещи брезентом, она выбралась наружу и сказала:

«Пошли, Петечка за лопатой. Похоронить человека нужно, хотя и жил он по звериным законам!»

В мертвеце Прасковья узнала секретаря стансовета Ноздрачева. Как он попал в шалаш, отчего и как умер, не волновало Прасковью. За свою жизнь она насмотрелась всякого и жизнь научила её неудивляться ничему.

На следующий день Прасковья, немая и Петечка, оставив Любашу под присмотром соседки, взяли тачку и поехали в степь за кизяком. Толстый пласт овечьего навоза, кизяка, на тырле, не дал промерзнуть земле и вскоре яма была готова. Превозмогая отвращение, Прасковья обшарила труп. В нагрудном кармане полупальто она обнаружила документы на имя Ноздрачева И. А. и серебряные карманные часы своего мужа, Бурлакова Г. С., с дарственной надписью на крышке. Кожаный кисет она сунула в карман ватных брюк, подумав при этом, что посмотрит его содержимое потом. С помощью немой Прасковья сбросила труп в могилу, туда же она бросила и документы Ноздрачева. Молча зарыли могилу. Поверх уложили пласты кизяка и утоптали его.

Конец ознакомительного фрагмента.