Вы здесь

Преданная. 10. Тобиас (Вероника Рот, 2013)

10. Тобиас

Разоренное здание в секторе лихачей выглядит так, словно здесь прячется дверь в иные миры. Впереди возвышается башня Спайр, пронзающая небо.

Кровь, пульсирующая в висках, отбивает секунды. Хотя лето подходит к концу, все еще тепло. Тренируя мышцы, я потратил бездну времени на занятия бегом и борьбой. И бег, и борьба стали для меня единственным способом избежать опасности, остаться в живых. Я мчусь к зданию и притормаживаю перед входом.

Зеркальные оконные стекла отражают свет. Где-то там – кресло, в котором я сидел, во время симуляции атаки, пятно крови отца Трис на стене… Тогда голос Трис прервал этот процесс, и я ощутил ее руку на своей груди. Трис вернула меня в реальность.

Распахиваю дверь в панорамную комнату страхов и со щелчком открываю крышку черной коробочки со шприцами, которая лежит в моем заднем кармане. Вот знак моей слабости и силы.

Прижимаю иглу к шее и нажимаю на поршень. Коробка падает на пол, а мое сознание переносится в другое место.

Я стою на крыше Хэнкок-билдинг, неподалеку от крепления троса зип-лайна, с помощью которого лихачи играют в прятки со смертью. В небе – черные тучи, у меня перехватывает дыхание от ветра. Трос справа от меня лопается и, отлетев назад, разбивает окно.

Мой взгляд скользит взглядом по крыше, фокусируется на ней. Несмотря на свист ветра, я заставляю себя подойти к краю. Дождь лупит по плечам и голове, пытается сбросить меня вниз, к земле. Я наклоняюсь и падаю. Мой рот раздирает полузадушенный ужасом крик.

Приземляюсь. Я жив, но стены молниеносно начинают сжиматься. Клаустрофобия. Прижимаю руки к груди и закрываю глаза, стараясь не паниковать.

Я думаю об Эрике и его тактике в комнате страха. Он хотел усмирить панику, прибегая к логическому мышлению. Вспоминаю, как Трис прямо из воздуха доставала оружие, чтобы сразиться со своими кошмарами. Но ведь я не Эрик и не Трис. Кто же я? Что нужно мне, чтобы преодолеть страхи? Я знаю ответ. Надо лишить их власти контролировать меня. Мне необходима уверенность, что я сильнее их. Я со всей силы бью кулаками о стену передо мной. Она трещит, панели разбиваются, падая на бетон. Я стою во мраке над обломками.

Амар, мой инструктор инициации, учил, что наши страхи постоянно меняются в зависимости от нашего настроения. О трансформациях нашептывают нам ночные кошмары. Мои всегда были одинаковыми, по крайней мере до тех пор, пока я не доказал себе, что могу одержать верх над отцом. Зато теперь я не понимаю, что меня ждет.

В течение долгого времени ничего не происходит. Я стою на твердом холодном полу, лишь сердце бьется быстрее, чем обычно. Смотрю на часы и обнаруживаю, что они не на той руке. Обычно я ношу их на левой. Теперь они – на правой, и ремешок черный, а не серый. Вдруг я замечаю грубые волоски на своих пальцах. Зато мозоли на костяшках исчезли. Я оглядываю себя: на мне серые брюки и рубашка. Мой живот явно толще, чем прежде, а плечи – узковаты. Передо мной появляется зеркало. На меня смотрит лицо Маркуса.

Оно подмигивает мне, но я чувствую, что мои глаза повторяют его мимику. Я не могу себя контролировать. Вдруг наши руки разбивают стекло и каждый из нас хватает за горло свое отражение. Но когда зеркала нет, я понимаю, что душу самого себя. Красные пятна мелькают перед глазами. Мы, я и мое отражение, падаем на пол, вцепившись друг в друга железной хваткой. Я не могу сообразить, как мне из этого выбраться.

Я дико ору. Моя шея вибрирует. Я думаю о своих руках как крупных, с длинными пальцами и мозолистыми костяшками после тренировок с боксерской грушей. Я представляю свою внешность в деталях. Моя кожа, как вода, стекает по телу Маркуса. В итоге, я переделываю свое отражение в моем собственном воображении. Наконец, обнаруживаю себя стоящим на коленях на бетонном полу и хватающим ртом воздух. Дрожащими пальцами ощупываю себя и немного успокаиваюсь.

Когда мы месяц назад ехали с Трис на поезде на встречу с Эвелин, я признался ей, что Маркус по-прежнему появляется в моих кошмарах. Мысли о нем одолевали меня перед сном, а когда я просыпался, они снова начинали мучить меня. Я боялся его, хотя уже вырос. Я уже не ребенок, который избегает жестокого, злого отца. Теперь я страшился угрозы, которую он нес моему будущему, моему становлению в качестве взрослого человека. Но прошлые страхи ни в какое сравнение не идут с тем, что грядет.

Предчувствуя моего отца, я хочу вскрыть себе вены, лишь бы не видеть его снова.

Пятно света появляется на ледяном бетоне. В нем возникает рука. Пальцы согнуты как птичьи когти. Затем я вижу другую руку и голову со светлыми растрепанными волосами. Девушка, кашляя, медленно, дюйм за дюймом, вползает в круг света. Я не могу сдвинуться с места. Она поворачивает лицо, и я вижу, что это – Трис. Кровь течет по ее губам и подбородку. Она хрипит:

– Помоги…

Из ее рта падает алый сгусток. Я бросаюсь к ней, знаю, что не успею. Кто-то впивается мне в спину, но я продолжаю пробиваться к Трис. Царапаюсь и ору.

Я кричу ее имя, а она выплевывает все больше крови. Теперь я ничего не слышу, я вообще ничего не чувствую, кроме биения своего пульса и ужаса. Обессиленная, она падает. Я опоздал.

Помещение заливают яркие лучи.

Граффити покрывают стены комнаты страха. Напротив меня – зеркальное окно из смотрового помещения. В углах установлены камеры слежения. Я обливаюсь потом. Вытираю лицо подолом рубахи и иду к двери, оставив футляр со шприцем и иглами на полу. Он мне не нужен. Мне остается одно – только преодолеть свои страхи в реальности.

По собственному опыту я знаю, что лишь уверенность способна спасти человека. Конечно, это сработает и на третьем этаже штаб-квартиры эрудитов.

Я не должен здесь находиться: охранник-бесфракционник наставляет на меня оружие. Я нервничаю.

– Стой.

Я кладу руку на его пистолет и отвожу ствол в сторону.

– Нечего наставлять на меня пушку. Я тут по приказу Эвелин. Мне надо увидеться с заключенным.

– Время посещений закончилось.

Понижаю голос почти до шепота:

– Она не хочет, чтобы беседа была зафиксирована.

– Чак, – раздается голос Терезы с лестничного пролета над нами. – Пропусти его.

Я киваю Терезе. В коридоре чисто, мусор убран, но разбитые лампочки еще не заменены, так что пока я направляюсь к камере, то попеременно миную участки света и темно-лиловой тьмы.

Достигаю Северного коридора. Прежде чем зайти в нужную камеру, подхожу к женщине, сидящей в углу. Она – среднего возраста, с раскосыми глазами и жестким морщинистым ртом. Выглядит так, как будто абсолютно все ей надоело, особенно я.

– Привет, – обращаюсь я к ней. – Меня зовут Тобиас Итон. Я забираю заключенного по приказу Эвелин Джонсон.

Когда она слышит мое имя, выражение ее лица не меняется. Она никак на меня не реагирует. Как же мне достучаться до ее сознания? Но спустя полминуты она достает из кармана клочок смятой бумаги и расправляет его на ладони. Это список арестантов и номера их камер.

– Имя? – равнодушно произносит она.

– Калеб Прайор. 308A.

– Ты сын Эвелин?

– Ну да, – говорю я.

Похоже, она не одобряет слово «ну», но подводит меня к металлической двери с номером 308А. Не думал, что нашему городу нужно столько тюремных клеток. Женщина набирает код, и замок со щелчком открывается.

– Я должна притворится, что ничего не замечаю? – спрашивает она.

Наверное, она думает, что я собираюсь убить Калеба.

– Правильно, – отвечаю я.

– Тогда сделай одолжение, замолви за меня словечко перед Эвелин. Устала вкалывать в ночную смену. Я – Дреа.

– Конечно.

Она сминает бумажку в кулаке, запихивает ее обратно в карман и удаляется. Я дожидаюсь, пока Дреа не вернется на свой пост. По-моему, ей все опостылело. Интересно, сколько людей бесследно исчезли отсюда за время правления Эвелин?

Вхожу. Калеб Прайор сидит за металлическим столом, согнувшись над книгой. Его волосы свалялись.

– Ты чего пожаловал?.. – бурчит он.

– Мне неприятно прерывать твое уединение… – делаю паузу.

Надо преподать Калебу урок.

– Знаешь, не могу сказать, что мне это неприятно. Твою казнь решили не откладывать. Она состоится сегодня ночью.

Мне удалось привлечь его внимание. Он смотрит на меня дикими, широко распахнутыми глазами, как дичь, нос к носу столкнувшаяся с охотником.

– Ты шутишь?

– Я неважный шутник.

– Нет, – трясет он головой. – У меня есть еще пара недель, только не сегодня, нет…

– Если ты сейчас заткнешься, я подарю тебе ровно час, чтобы ты привык к новой информации. А если нет, я нокаутирую тебя и застрелю в каком-нибудь переулке. Выбор за тобой.

Наблюдать за эрудитом то же самое, что следить за механизмом часов: шестеренки цепляются друг за друга и поворачиваются, чтобы сформировать определенный результат. В данном случае – осознание неминуемой гибели.

Внезапно Калеб хватает стул и замахивается им. Он сильно бьет меня ногой и выскакивает наружу. Бегу за ним по коридору, мою ладонь саднит. Я оказываюсь проворнее и врезаюсь ему в спину. Он растягивается на полу ничком, не успев сгруппироваться. Я прижимаю его коленом, стягиваю ему запястья пластиковым шнуром. Он стонет, когда я поднимаю его на ноги, из носа у него течет кровь. Дреа таращится в одну точку.

Тащу его к аварийному выходу. Мы спускаемся по узкой лестнице, эхо наших шагов звучит глухим диссонансом. Когда мы достигаем самого низа, я стучу в дверь. Мне открывает Зик, на его лице глупая улыбка.

– Были проблемы с охранниками?

– Нет.

– Дреа такая… ей на все наплевать.

– Точно.

– Я не удивлен. Это Прайор?

– Собственной персоной.

– Почему у него кровь?

– Потому, что он придурок.

Зик дает мне черную куртку с эмблемой бесфракционников. Она нашита на воротник.

– Не знал, что идиотизм имеет подобные симтопы.

Набрасываю куртку на плечи Калебу и застегиваю на его груди одну из кнопок.

– Я думаю, что это – новый симптом, – заявляю я. – Снаружи чисто?

– Да, я проверил. – Зик протягивает мне пистолет. – Он заряжен. Кстати, не забудь мне врезать. Я же буду заливать бесфракционникам, что ты отнял у меня ствол.

– Ты действительно хочешь, чтобы я ударил тебя?

– Слушай, просто вмажь мне, Четыре.

Мне драться нравится. Люблю ощущение взрывной силы, энергии и чувство некоей избранности. Но я ненавижу эту часть себя, именно она испорчена во мне больше всего.

Сжимаю ладонь в кулак, Зик собирается с духом.

– Только быстро, моя прелесть, – хмыкает он.

Я бью его прямо в челюсть. Останется хороший синяк, – алиби Зику будет обеспечено. Он стонет. Боль пронзает и мою руку, я трясу ей.

– Отлично, – сплевывает на пол Зик. – Кажется, хватит.

– Мне тоже.

– Вероятно, я тебя не увижу? Другие, возможно, вернутся, но ты… – он замолкает, но потом продолжает: – Просто мне кажется, что ты будешь только рад бросить все здесь.

– Да, ты прав. – Я смотрю на свои ботинки. – Уверен, что не хочешь пойти с нами?

– Не могу. Шона ни за что не согласится отправиться туда, куда вы, ребята, собираетесь. А я не должен ее оставлять, – он ощупывает свою челюсть и добавляет: – Присмотри там, чтобы Юрайя не напивался, ладно?

– Заметано, – говорю я.

– Нет, ты пообещай мне, – говорит он, и его голос начинает звучать низко, как всегда, когда он хочет подчеркнуть серьезность своих слов. – Обещай, что присмотришь за ним.

С того момента, как я их встретил, я всегда понимал, что Зик и Юрайя ближе друг к другу, чем большинство братьев. Они потеряли отца, будучи маленькими. Подозреваю, что после его смерти Зик полностью сосредоточился на своем брате. Не могу даже представить, каково это для Зика, видеть, как Юрайя покидает город, тем более, что тот сейчас совершенно раздавлен гибелью Марлен.

– Ладно, обещаю, – соглашаюсь я.

Я знаю, что мне давно пора уходить, но задерживаюсь еще на некоторое время, чувствуя всю значимость момента. Зик был одним из первых, с кем я близко сошелся у лихачей, после того как пережил инициацию. Затем он работал со мной в контрольной комнате, наблюдая за камерами и составляя идиотские программы, выводящие на экран случайные слова и числа. Он никогда не спрашивал у меня моего настоящего имени или того, почему я, заняв первое место при инициации, стал охранником и инструктором, вместо тогочтобы оказаться в руководстве. Он вообще ничего от меня не требовал.

– Давай обнимемся, что ли, – говорит он.

Продолжая держать одной рукой Калеба, обнимаю свободной рукой Зика, а он – меня. Потом, когда я уже тяну Калеба по переулку, не могу удержаться от того, чтобы не обернуться и не сказать:

– Я буду скучать по тебе.

– И я по тебе, моя прелесть.

Он хохочет, и его зубы блестят в полутьме. Это последнее, что я вижу, прежде чем отворачиваюсь, и мы с Калебом несемся к поезду.

– Вы куда-то собираетесь, – пыхтит Калеб на бегу. – Ты и еще кто-то с тобой.

– Да.

– Моя сестра тоже?

Вопрос вызывает во мне такую ярость, что никаких ругательств недостаточно. Приходится со всей силы врезать ему кулаком по уху. Он дергается и втягивает голову в плечи, ожидая второго удара. Интересно, похож ли я сейчас на своего отца, когда он бил меня?

– Она тебе не сестра, – говорю я. – Ты предал ее. Ты пытал ее. Забрал у нее то единственное, что у нее оставалось, – ее семью. И для чего? Для того, чтобы сохранить секреты Джанин и самому остаться целым и невредимым? Ты жалкий трус.

– Я не трус, – возражает Калеб. – Я знал, что если…

– Давай ты будешь держать свой рот на замке, ладно?

– Хорошо, – соглашается он. – И все же, куда ты меня тащишь? Ты прекрасно мог бы убить меня и здесь.

Я не отвечаю. Краем глаза замечаю движение позади нас на тротуаре. Кладу руку на пистолет, но тень исчезает в щели. Вновь тяну за собой Калеба, и мы продолжаем бег, но теперь я все время прислушиваюсь, не раздадутся ли чьи-нибудь шаги. Под ногами хрустят осколки стекла. Вижу мелькающие по сторонам темные здания и уличные указатели, болтающиеся на петлях, как неопавшие осенние листья.

Наконец, мы добираемся до станции, где должны сесть в поезд. Веду Калеба к металлической лестнице, по которой мы поднимаемся на платформу. Издалека приближается поезд, совершающий свой последний рейс по городу. В детстве поезда казались мне частью природных сил, живых и могучих, продолжающих свой путь независимо от того, что происходит в городе. Теперь это перестало быть тайной для меня, но значит очень многое: мой первый поступок в качестве лихача состоял в том, чтобы на ходу прыгнуть на крышу вагона. Так что поезда являлись для меня источником свободы, они дали мне силу и свободу.

Думая об этом, я перочинным ножом разрезаю шнур на запястьях Калеба и крепко держу его за руку.

– Ты еще не забыл? – говорю я.

Он расстегивает куртку и бросает ее на землю:

– Знаю.

Бежим по изношенным доскам платформы, рядом с открытой дверью последнего вагона. Калеб никак не может дотянутся до поручня, и мне приходится подсаживать его. Он спотыкается, но успевает подтянуться и заскакивает внутрь. Из-за него мне приходится бежать дальше, но я успеваю ухватиться за поручень. Мои мышцы едва выдерживают рывок.

Вижу Трис. Ее лицо слегка искажено кривой улыбкой. Черная куртка застегнута, капюшон надвинут на лицо. Она хватает меня за воротник, притягивает к себе и целует. Потом отстраняется и говорит:

– Всегда любила наблюдать за тобой.

Я усмехаюсь.

– Значит, вы все спланировали? – интересуется Калеб из-за моей спины. – Она что, собирается присутствовать при моей казни?

– Казни? – переспрашивает Трис, не удостаивая брата взглядом.

– Я ему сказал, что веду его на казнь, – отвечаю достаточно громко, чтобы и он расслышал. – Знаешь, типа того, что он сделал с тобой в штаб-квартире эрудитов.

– Я… Так это неправда? – его лицо, освещенное луной, вытягивается от изумления.

Я замечаю, что кнопки его рубашки застегнуты вкривь и вкось.

– Не совсем, – отвечаю ему. – На самом деле, я только что спас тебе жизнь.

Он начинает что-то говорить, и мне приходится прервать его.

– Подожди благодарить. Мы берем тебя с собой. За ограду.

Это именно то, чего он всеми силами пытался избежать, даже пожертвовал своей собственной сестрой. Так что это куда более подходящее наказание для него, чем смерть. Смерть слишком быстра, слишком надежна и неотвратима, а там, куда мы идем, ничего надежного нет.

Он выглядит испуганным, хотя и не настолько, насколько я надеялся. Мне кажется, я понимаю, о чем он сейчас думает. Он расставляет приоритеты: самое главное, это его жизнь; потом, его собственный комфорт и где-то на последнем месте люди, которых он, по идее, должен любить. А он такой подлый субъект, что не имеет даже понятия о том, насколько он подл. Его уже ничто не изменит. Вместо того, чтобы сердиться, я чувствую абсолютную безнадежность.

Я беру Трис за руку и веду ее в другой конец вагона, чтобы видеть, как город исчезает с глаз. Мы бок о бок стоим в открытых дверях, держась за поручни. Темные здания вырисовываются на фоне неба зубчатым силуэтом.

– Нас преследовали, – говорю я.

– Следует быть осторожнее, – откликается она.

– Где остальные?

– В первых вагонах, – отвечает Трис. – Я хотела побыть с тобой наедине.

Она улыбается, хотя мы должны быть серьезными.

– Я действительно буду скучать по городу, – произносит она.

– В самом деле? – удивляюсь я. – А по мне так пропади оно все пропадом.

– И там ничего не осталось, что тебе дорого? Ни одного хорошего воспоминания? – она пихает меня локтем в бок.

– Ладно, твоя взяла, – улыбаюсь я. – Ну, есть несколько.

– А есть какие-нибудь, не связанные со мной? – спрашивает Трис. – Как бы это ни звучало, ты понимаешь, что я имею в виду.

– Конечно, понимаю, – говорю я, пожимая плечами. – Фракция лихачей дала мне новую жизнь и под новым именем. Благодаря моему инструктору по инициации я стал Четыре. Это он дал мне имя.

– В самом деле? – она наклоняет голову. – Почему ты не познакомил меня с ним?

– Он мертв. Он был дивергентом, – я снова пожимаю плечами.

Но я не чувствую себя виноватым. Амар был первым, кто заметил, что я сам из дивергентов. Именно он помог мне скрыть это, но сам не сумел утаить свое отличие от других, за что и поплатился. Не говоря ни слова, она лишь прикасается к моей руке. Но я отшатываюсь.

– Сама видишь, слишком много плохих воспоминаний. Я готов все их оставить здесь.

Я чувствую себя опустошенным, но нет грусти, только облегчение. Эвелин остается в этом городе, как и Маркус, и все кошмары, дикие воспоминания и фракции, которые держали меня словно зверя в клетке, не давая мне жить. Я сжимаю руку Трис.

– Смотри, – и показываю на группу зданий вдалеке. – Там сектор альтруистов.

Глаза у нее какие-то отсутствующие, словно в глубине души она растерянна. Поезд стучит по рельсам, слеза скатывается по щеке Трис. Город исчезает во тьме.