Глава 2
Пропуск на хиротонию
– А помнишь Владыку Пахомия? На девятое мая? – со смехом спросил отец Ярослав отца Игнатия. Сидя за столом, они уже третий час обсуждали епархиальную жизнь и вспоминали истории из общего священнического прошлого. Как и предчувствовал настоятель, напросившийся к нему в гости старый друг явно был намерен засидеться, и засидеться основательно.
– Забудешь, как же! – немного ядовито, но при этом и весело отвечал иеромонах. – Чуть все зубы мне тогда не выбил. Свалился с кафедры – и крестом мне по зубам! Тут же извиняться начал: «Ты прости, прости!..»
Оба священника рассмеялись.
– Да, Пахомий был великий человек! – сказал, улыбаясь, отец Ярослав.
– Что ты! – вторил ему Игнатий. – Старый архиерей, из старой священнической семьи! Да к тому же советского времени. Сейчас таких уж не осталось…
– Это да… – с мечтательной грустью согласился отец Ярослав.
Преосвященный Пахомий, первый епископ возрожденной Мангазейской епархии, не пользовался особой популярностью во времена своего правления. Но после его ухода на покой духовенство, служившее под его началом, кардинально изменило к нему свое отношение. Если в период своего архиерейства он рассматривался как тиран и хам, то после его ухода о нем стали вспоминать с теплотой и даже нежностью.
– Помню, как водителей своих он посохом со двора выгонял! Беда была с этими водителями, – продолжал предаваться воспоминаниям отец Игнатий. – Нанять нормального человека нельзя, одни дебилы приходили. К тому же еще и вороватые. То шапку у него, когда напьется, стащат, а то и кошелек…
– Да, было дело, – кивнул головой Андрейко.
– Ага, – продолжал отец Игнатий. – Да вот только он раз напьется, а другой раз и притворится только. А потом пинками да ударами палки такого водителя и выгоняет, а тот по всему городу ходит, сплетни про Пахомия разносит. Да только Пахомий мог бы его и не пинать, а просто милицию вызвать. И пошел бы такой водила на зону, да еще и на хороший срок, ибо у этих соколиков через одного судимость была…
– И это верно, – соглашался отец Ярослав. – Пахомий был большой мастер в смысле покричать да выматериться или в пономаря потухшим кадилом запустить. Но на этом, в общем-то, все и заканчивалось…
– Да-да! – с готовностью согласился Игнатий. – Никого не запрещал, никого не зажимал… Великий был архипастырь!
Оба священника замолчали, потянувшись к кружкам с чаем. Но оба продолжали размышлять о прошлом. Отец Ярослав, неспешно отхлебывая чай, в который раз вспоминал события одиннадцатилетней давности – то есть то время, когда он принял священный сан.
Хотя сейчас ему было всего-навсего двадцать восемь лет, он был одним из старейших по хиротонии священников епархии. Он был рукоположен в 1990 году в возрасте семнадцати лет, став одним из тех юных священнослужителей, которых в те годы много было по всей стране, особенно же – в провинции.
Тогда, в 1990 году, в кафедральном соборе и Епархиальном управлении Иркутска его все знали как Славу Андрейко – милого и умного юношу из интеллигентной семьи, который с пятнадцати лет иподиаконствовал у тамошнего Владыки. Иркутская епархия, в советские времена вобравшая в себя огромные сибирские просторы, в тот период была на пороге дробления: исторические сибирские кафедры, закрытые во время гонений тридцатых годов, должны были начать возрождаться в ближайшем будущем. По всей стране началась лавинообразная передача храмов Московской Патриархии. Духовенства не хватало катастрофически, и поэтому любой юноша, более-менее сведущий в церковных делах, мог рассчитывать на относительно скорую хиротонию.
Ярослав был как раз одним из таких. При этом он несколько выделялся на фоне остальных молодых людей, крутившихся в те годы вблизи иркутского архиерея. Семья его была не очень религиозной – относительно регулярно к службе ходила только мать, отец же был к Церкви вполне равнодушен. Но и мать, и отец были образованны и тактичны и сыну своему, с четырнадцати лет начавшему алтарничать, не препятствовали. В школе он учился хорошо, был начитан и эрудирован, и потому без проблем смог поступить в институт. Но еще до этого, в шестнадцать лет, он был официально зачислен в штат Епархиального управления, из-за чего ему пришлось перевестись на заочное обучение. Приходские бабки пророчили ему большое будущее, но кафедральные священники таких прогнозов предпочитали не делать. Однако все сходились в одном: такой разумный и скромный юноша рано или поздно должен «стать батюшкой».
Случилось это рано, а не поздно. В марте 1990 года, когда ему исполнилось семнадцать лет, его вызвал к себе в кабинет иркутский Преосвященный. Как обычно, благословил, однако садиться не предложил. Подобное могло означать либо архиерейское недовольство, либо особую торжественность момента.
– Вот что, Слава… – начал Владыка. – Ты, конечно, и сам знаешь, что духовенства в епархии не хватает. А новые приходы открываются чуть не каждый месяц. Попов не хватает до зарезу!.. Я к тебе давно присматриваюсь: по совести сказать, молодой ты еще, слишком молодой. Хорошо бы тебя еще лет пяток подержать в псаломщиках или, по верхней планке, в диаконах… Но нет у нас этих пяти лет!
Слава Андрейко застыл в радостном ожидании. Служение алтарю Господню, иерейское служение было его мечтой! Не было не то что дня, но даже и часа, когда он не думал о том миге, когда он будет рукоположен во священники, и миг этот, казалось, будет самым великим и самым счастливым в его жизни. И вот, кажется, его самая заветная мечта сбывается…
– Поэтому я решил тебя до лета рукополагать, – сказал архиерей.
– Благословите, Владыка святый! – счастливо выдохнул Ярослав.
– Господь благословит! – серьезно, почти торжественно ответил Преосвященный. – Но есть одно дело, которое тебе следует уладить безотлагательно.
– Какое? – чуть насторожившись, спросил Слава.
– Жениться, – совершенно серьезно, даже без улыбки, ответил архиерей. – Неженатых попов я на приходы посылать не люблю. Да и присмотрелся я к тебе немного, женатый поп из тебя еще выйдет, а вот целибат – это вряд ли, а монах – тем более. Не твое это. Потому до хиротонии должен жениться. Сроку тебе два месяца, не больше.
– Благословите, – ответил Ярослав.
– Бог благословит! – тут уже Преосвященный улыбнулся. И, видя, что его иподиакон слегка смутился, добавил:
– Не робей, Слава! Не такое уж страшное дело – женитьба! А поставить я тебя хочу в Мангазейск, вторым священником. Приход хороший, опять же, областной центр, а не деревня какая-нибудь. Тебе там будет самое место. Потом, глядишь, и в Иркутск переведу. А ежели восстановят Мангазейскую епархию (слухи такие с недавних пор пошли), так будешь кафедральным священником. Глядишь, лет через пять тебя в кафедральных протоиереях увижу!
На этом аудиенция завершилась. Весь оставшийся день для Ярослава прошел как в тумане. Старая мечта (настолько старая, насколько она может быть у семнадцатилетнего юноши) сбывалась! Скоро, совсем скоро его поведут к царским вратам архиерейские протодиаконы, и он услышит, преклонив колена у Престола, знакомые тихие слова молитвы: «Божественная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая восполняющая…» Сколько раз он слышал эти слова из уст архиерея, когда, будучи иподиаконом, держал перед ним чиновник! Но теперь чиновник будет держать кто-то другой, а божественная благодать будет преподаваться ему – через возложение на его, Ярослава, голову рук преемника апостолов!..
Однако восторги – восторгами, но была и еще одна, нерешенная, задача: женитьба. Как, наверное, любой или почти любой юноша семнадцати лет, Слава Андрейко не имел ничего принципиально против того, чтобы жениться. Разговоры о будущей свадьбе и хиротонии – разговоры для поповской и пономарской среды обычные. Они являются неиссякаемым источником для шуток, изредка – остроумных. Над Славой подшучивали, ибо девушкам он нравился несколько больше, чем его друзья, да и сам он не прочь был позубоскалить над «собратьями-сослужителями».
Но что было кроме этого совсем уж невинного зубоскальства?..
Выйдя ранним вечером на улицу из здания Епархиального управления, Ярослав задумался об этом еще раз. Мартовский Иркутск был еще весь укутан снегом. Ветра в этот день не было, и потому над городом стоял легкий, морозный туман. Ярослав полной грудью вдохнул обжигающе холодный воздух и осмотрелся. Все было удивительно привычным, знакомым и родным. Но теперь этот мир – его мир, в котором он вырос, как будто бы отделился от него. Казалось, что он смотрит на него не непосредственно, своими глазами, а как будто из аквариума. «Странное чувство, – невольно отметил он про себя. – Наверное, так всегда бывает накануне значимых перемен. Как будто нужно заново родиться…»
В морозной тишине, которая лишь изредка прерывалась шумом проезжающих мимо автомобилей, отчетливо слышался скрип снега под зимними сапогами. Слушая этот скрип, Ярослав размышлял о том, как же он все-таки будет выполнять благословение архиерея.
Знакомых девушек и молодых женщин, с которыми он так или иначе общался, было не то чтобы много, но они были. С одной познакомился на дне рождения, с другой – еще в школе, с третьей – в кругах околоцерковной интеллигенции, с четвертой… Да какая разница, где и когда! Мало ли. Важно было не это, а то, что до сегодняшнего дня о женитьбе, о создании своей семьи он сам всерьез еще не задумывался. То есть разговоры о том, чтобы жениться да рукоположиться – эти разговоры он слышал еще подростком. Но по-настоящему, так сказать, предметно, он об этом начал думать только сейчас.
И понял, что свататься ему особо не к кому. Ибо никакой девушки, с которой он бы твердо хотел связать свою судьбу, на примете не имелось.
Снег под сапогами продолжал скрипеть. «Значит, надо искать! – твердо сказал он сам себе. – Владыка благословил, в конце концов, архиереев Дух Святый умудряет. Раз благословение дано, значит, пришло время. С Божией помощью, кто-нибудь найдется…» Мысль о том, что хиротонию, возможно, есть смысл отложить, даже не приходила ему в голову. Как! Столько времени мечтать о священстве и отказаться от него только потому, что не смог жену найти? Это казалось абсурдом. В конце концов, он же не олигофрен и не импотент какой, чтобы с таким делом не справиться!
«Положусь на волю Божию», – успокоил он сам себя. Более в тот вечер он о свадьбе не думал.
Весь следующий месяц Ярослав посвятил поискам невесты. Задача эта, теоретически простая, на практике оказалась весьма сложной для решения. Наверное, если бы Слава был обычным, светским юношей, то найти какую-нибудь девушку, согласную пойти с ним в ЗАГС, было бы легко. В конце концов, в институте, где он продолжал учиться, что на очном, что на заочном отделении таких девушек было полно. Красивые и некрасивые, из хороших и не очень хороших семей, худые и «в теле»… Выбирать можно было долго и с удовольствием. Не было только одного варианта: девушки, которая хотела бы стать поповской женой. И тем паче переезжать вместе с мужем в неинтересный и неперспективный Мангазейск.
Конечно, можно было искать себе спутницу жизни не в институте, а в той же епархиальной среде. На приходе в кафедральном соборе женщины все еще составляли абсолютное большинство, и отнюдь не все они были бабушками. А у бабушек, к тому же, были дочери и внучки. Но для Ярослава, воспитанного в книжной, интеллигентной среде, среднестатистическая прихожанка – очень часто не слишком образованная, да еще и обремененная самыми разными проблемами – от материальных и до психических, – была совсем уж непривлекательна…
Дни летели за днями. Слава целенаправленно общался со знакомыми девицами, однако даже не заговаривал с ними напрямую о браке, ибо было очевидно, что это безсмысленно. Одни были еще молоды и не нагулялись, другие были переполнены мечтами о собственной карьере, третьи просто «еще не думали», и ни одна из них не представляла себя в роли «матушки».
Прошел месяц. На очередной архиерейской службе после причастия духовенства Ярослав подошел под благословение. По обычаю поклонившись, он поцеловал руку архиерея, потом плечо, потом снова руку. Этот момент Преосвященный часто использовал для того, чтобы задать вопрос или сделать замечание. Так случилось и на этот раз:
– Ну что, Слава, скоро тебя венчать будем?
Ярослав наклонил голову и, глядя в пол, негромко сказал:
– С Божией помощью, надеюсь, скоро…
Однако архиерея такой ответ не устроил:
– Понятно, что с Божией помощью. Я спрашиваю, венчать тебя когда будем? Нашел кого-нибудь?
– Пока не нашел… – еще тише ответил Ярослав.
– Вот как! – уже чуть раздраженно сказал архиерей. – Мы же с тобой месяц назад говорили. Сроку я тебе давал два месяца, а у тебя подвижек никаких!..
– Простите, Владыко, – Ярослав совсем смутился. – Не получается вот так, сразу…
– Что? – Преосвященный рассердился уже всерьез. – «Не получается вот так сразу?!» Если ты жениться даже не можешь, то что ты вообще можешь-то? В общем, смотри, месяц у тебя остался. Не женишься – не будет тебе ни хиротонии, ни мангазейского прихода. Можешь потом хоть до седых волос кадило подавать.
– Благословите, – тихо ответил Слава.
Преосвященный раздраженно дернул кистью руки, давая понять, что разговор окончен.
Весь последующий день прошел для Ярослава как в ядовитом чаду. Священническая служба была его мечтой, он не представлял, что сможет жить как-то иначе. Понятие «счастье» для него было тождественно понятию «хиротония», и вот сейчас его мечта оказалась на грани катастрофы… Из-за какой-то свадьбы!
Мозг начал судорожно работать, перебирая всех знакомых женщин и пытаясь понять, женитьба на ком была бы если не радостна, то хотя бы минимально приемлема… И очень скоро его выбор остановился на Елене Черновой, с которой он был достаточно давно знаком или даже дружен.
Лена всегда была ему симпатична – образованная, умеющая «умно» поговорить и при этом считающая себя верующей и иногда даже заглядывающая на богослужения, она выгодно отличалась как от приходских обитательниц, так и от знакомых ему студенток. Познакомились они во время очередных интеллигентских посиделок. Слава прекрасно помнил этот момент. Он зашел в квартиру с мороза, в покрывшейся инеем дешевой меховой шапке, весь пропахший смогом зимнего города. В прихожей стоял его знакомый, историк-аспирант, о чем-то увлеченно беседовавший с приятной молодой женщиной, одетой простенько (так, кофточка-юбочка), но не безвкусно. Кофточка была именно кофточкой, а не безполым интеллигентским свитером в катышках, достаточно обтягивающей для того, чтобы дать понять окружающим, что под ней скрывается годное женское тело, но не настолько обтягивающей, чтобы это было неприличным. Примерно так же обстояли дела с юбкой. Косметики на лице, по обычаю второй половины 1980-х годов, было немало, но все же не сверх меры.
– О, Слава, привет! Рад тебя видеть! – знакомый аспирант протянул ему руку. И, повернувшись к своей собеседнице, сказал:
– Лена, знакомься: это Ярослав, молодой, но удивительный человек, диакон у иркутского епископа!
– Иподиакон, – поправил его Ярослав.
– Ну, в общем, он! – с улыбкой продолжил аспирант. – Ярослав, это Лена, служительница печатного слова!
– Просто работаю в типографии, – с улыбкой пояснила она.
– Ярослав, – сказал Слава и протянул руку.
– Елена, – улыбаясь, она чуть сжала его руку своими тонкими женскими пальцами. – Рада знакомству! Никогда не была знакома ни с кем из церковных людей…
Аспирант ухмыльнулся и ушел на кухню. А они продолжили разговор. Скованность, присутствовавшая вначале с обеих сторон, постепенно ушла. А к концу вечера Ярослав даже взял ее номер телефона.
С тех пор они стали изредка общаться, иногда – вдвоем, наедине. Он даже бывал у нее в гостях. Обсуждали книги, разные животрепещущие общественно-политические вопросы, он немного рассказывал ей о церковных делах, и под его влиянием она стала несколько чаще захаживать в храм – хотя это по-прежнему случалось редко. Тем не менее романтические отношения между ними не складывались, или, точнее, почти не складывались.
Причин тому было несколько. Во-первых, она была старше Ярослава на восемь лет, и поначалу ему это казалось непреодолимым препятствием для возникновения серьезных отношений – а несерьезные в то время он, горящий религиозным рвением юноша, в принципе считал недопустимыми. Во-вторых, она уже успела побывать замужем и развестись, а в качестве напоминания о былой семейной жизни у нее осталось двое маленьких детей, что тоже существенно снижало градус возможной романтики. И Ярослав знал, что хотя женитьба священнослужителей на разведенных женщинах на практике допускается, но по канонам это все-таки запрещено. Поэтому Ярослав предпочитал рассматривать взаимоотношения с ней исключительно как дружеские.
Что же до Лены, то Слава ей был симпатичен, но не более того. Ее также смущала его молодость, и к тому же, как и большинство советских женщин того времени, переживших развод, она была весьма невысокого мнения о собственных брачных перспективах. Замуж за него – молодого и интеллигентного? Неужели он не сможет найти никого получше? «Не смешите меня!» Впрочем, по этой причине ее могло бы устроить интимное общение без брака. Но Лена прекрасно видела, что хотя она и нравится этому странному церковному юноше, но перспектива такого рода связи («блуда, как у них говорят») его пугает. И потому решила ограничиться «просто дружбой». Уставших от «серых будней» интеллигентов, падких на кроватную романтику, в Иркутске было достаточно, и ввязываться в какую-то странную историю с этим церковным мальчиком ей было совсем не обязательно. А так… Приходит пить чай, таскает какие-то книжки, с ним интересно поговорить…
– Чем плохо? – спрашивала она себя, улыбаясь, и мысленно отвечала: «Ничем!»
Вероятно, их дружба так бы и оставалась всего лишь дружбой, если бы не внезапно возникшая на горизонте хиротония Ярослава.
На следующий день после неприятного разговора в алтаре Слава, не откладывая, решил сделать предложение Лене. Ничего лучшего все равно не было, ну а то, что она разведенная и с детьми – он будет не первым попом в Патриархии, который женат на разведенной. В конце концов, окончательное решение все равно принимать архиерею, а его дело – отыскать себе невесту.
В тот же вечер, предварительно позвонив, он навестил Лену. Обычная встреча, улыбки, чай… И совсем необычный разговор. Ярослав описал ей суть дела, присовокупив к этому, что она, мол, ему всегда нравилась и что если она согласна, то буквально в ближайшее время может стать его женой.
Естественно, Лена была таким предложением шокирована. Естественно, она попросила у него время на размышление. Естественно, на следующие сутки она сама ему позвонила и сказала, что согласна, ибо по-другому и быть не могло. Да, она действительно никогда не думала всерьез о том, чтобы выйти замуж за Ярослава, и уж тем более не была в него влюблена. Но при этом прекрасно понимала, что с каждым годом ее шансы выйти замуж, да еще и за хотя бы относительно приличного человека, стремительно тают. На всякий случай решила поговорить с мамой (которая ее саму когда-то воспитывала без отца) и получила вполне ожидаемый ответ:
– Не дури, дочь! Любовь-нелюбовь, но кто тебя с детьми возьмет? А тут молодой муж, да еще и сама же говоришь, что им жениться только один раз можно… Непьющий, негулящий, молодой, с каким-никаким, а заработком – что тебе еще надо?
Лена понимала, что больше ей, кажется, действительно ничего не надо.
Получив ее согласие, Ярослав отправился на прием к архиерею. В этот раз Преосвященный был настроен добродушно и принял его даже ласково:
– Проходи, Слава, садись! – сказал он, сидя в своем кресле за столом и потягивая чай из большой фарфоровой кружки. – Ну, с чем пожаловал?
– Ваше Преосвященство, пришел просить благословения на вступление в брак! – волнуясь, сказал ему Ярослав.
– А, наконец-то! – одобрительно ответил архиерей. – Ну, давай рассказывай: кто такая?
Слава рассказал. Преосвященный внимательно выслушал его и стал несколько более задумчив.
– Говоришь, разведенная, с двумя детьми… Н-да… А впрочем, почему нет? – рассуждал он вслух. – Ты вот что, зайди вместе с ней ко мне, ну, скажем, завтра… Сможешь?
– Благословите, Владыко! – с готовностью выпалил Ярослав.
– Ну и хорошо… А там и решим окончательно.
Ярослав, благословившись, вышел, а архиерей продолжил пить свой чай, размышляя о том, стоит ли «давать ход» этому браку. То, что для Славы первична была хиротония, а не свадьба, было совершенно очевидно. Соответственно, если бы Преосвященный запретил ему жениться, то никакого брака бы не было. Стало быть, у него, как у епископа, был в данном случае выбор. Можно, конечно, и запретить. Только вот стоит ли? Да, по канонам женитьба на разведенной для клирика недопустима. «Да кому они нужны, эти каноны!» – брезгливо подумал архиерей. Воспитанный Владыкой Хризостомом в духе «современности» и «открытости», каноны он с юности привык воспринимать как излишний исторический рудимент. А если вынести каноны за скобки, то все получалось не так уж и плохо. Ну да, старше его, разведенная. Так ведь такая за молодого мужа будет крепко держаться. А то, что старше – это еще не то же самое, что старая. Лет на десять-пятнадцать хватит точно. Главное, сейчас, пока Слава молодой, чтоб рядом с ним жена была нормальная, а там уже его самого годы да заботы придавят. Да и к священнической службе, со всеми ее особенностями, он уже будет привычный. Тогда вероятность того, что он по бабам начнет бегать, резко снизится. Если разобраться, такая жена еще и лучше иной молодой: женился бы сейчас на невоцерковленной студентке, она бы через пару лет от него сбежала, и стал бы он целибатом. И еще через годик-другой сам бы начал куролесить…
«Ну уж нет! – подумал Преосвященный. – Этого точно не надо!»
На следующий день Ярослав пришел уже вместе с невестой. Архиерей и в этот раз был приветлив. Он даже (крайне редкий случай!) распорядился принести в свой кабинет чай и какое-то печенье – почти роскошь по меркам Иркутска 1990 года! – и на правах заботливого хозяина угощал Славу и Лену. Последняя была просто очарована таким простым, отеческим приемом. Что же до Преосвященного, то ему она тоже понравилась. Интеллигентная, умная, воспитанная – как раз то, что Ярославу нужно. «Вот и меняются времена! – рассуждал он про себя. – В годы моей молодости матушки – это либо поповские дочери, либо девки колхозные… А теперь, наконец, и интеллигенция пошла. Высшее образование, филолог, в типографии работает… Меняются, меняются времена!»
– Ну, вот и славно! Подавайте документы в ЗАГС, а как зарегистрируют, так мы вас и повенчаем! – довольно сказал архиерей. – А вы, Лена, смотрите, построже с ним! Я на вас надеюсь!
Лена сияла счастливой улыбкой.
Документы в ЗАГС были поданы. И через месяц, как и полагается, в паспортах Ярослава Андрейко и Елены, теперь уже тоже Андрейко, появились штампы, свидетельствующие о регистрации брака. На следующий день после этого их обвенчал кафедральный протоиерей. Единственное, что омрачало радость свадьбы – это реакция родителей Ярослава. Отец, несмотря на всю свою воспитанность и тактичность, охарактеризовал выбор сына посредством лексики, к которой он не прибегал со времен срочной службы. Мать от подобных комментариев воздержалась, однако во время венчания ее лицо было столь мертвенно бледным, что можно было подумать, ее сына отпевают, а не женят… Впрочем, совсем скоро должна была состояться хиротония, а следом за ней и переезд в Мангазейск, и общение с родителями, внезапно ставшее столь болезненным, поневоле должно было свестись к минимуму.
Через пару дней после венчания Ярослав, вместе с архиереем и настоятелем кафедрального собора, поехал в иркутский облисполком. Это была обычная для Московского Патриархата процедура, оставшаяся от советских времен. На поповском жаргоне ее называли «смотринами». В СССР любой «служитель культа» мог действовать не иначе, как получив регистрацию у уполномоченного Совета по делам религий. По сути дела, именно такие уполномоченные часто были реальными руководителями епархий. Поэтому всякого кандидата в священники, во избежание недоразумений, накануне хиротонии представляли соответствующим «ответственным товарищам», которые должны были решить, может или не может этот человек быть «служителем культа» в государстве развитого социализма.
Еще лет пять назад от этих «смотрин» зависело очень многое. Люди с высшим образованием, особенно гуманитарным, дети из «уважаемых» семей или же те, кого подозревали в политической неблагонадежности, не имели или почти не имели никаких шансов.
Но сейчас на дворе стоял 1990 год. Воздух СССР был пропитан ощущением грядущих перемен и небывалым до того чувством свободы. Партийные и комсомольские структуры сжимались, как шагреневая кожа, и уполномоченные, некогда грозные для любого священнослужителя, ныне теряли всякий интерес к Церкви и начинали проявлять апатичную доброжелательность, подобно постаревшим и сытым сторожевым псам… «Смотрины», от которых совсем недавно столь сильно зависела карьера любого кандидата в священники, превращались в пустую формальность.
Ярослав шел за архиереем по темным, выдержанным в стиле позднесоветской номенклатурной эстетики, коридорам облисполкома. Одна дверь, вторая, третья… Вот, наконец, и искомая приемная. Секретарша тут же связалась со своим начальником, открываются еще одни двери, и вот уже они входят в большой, залитый зимним солнцем кабинет. Длинный и пыльный стол из полированного дерева, доброжелательные приветствия… Архиерея, по советскому обыкновению, именуют исключительно по имени-отчеству.
– Да не стоило и приезжать! Сейчас сами знаете, демократизация, все эти проверки и перепроверки уходят в прошлое! – с казенным оптимизмом говорил хозяин кабинета. – Страна меняется, жизнь меняется!
Архиерей вместе с соборным настоятелем понимающе и почтительно кивали.
– Да, разумеется, – поддакнул архиерей. – Но мы все же хотели посоветоваться… Иначе было бы неуважительно, неправильно…
Хозяин кабинета посмотрел на него с понимающим лукавством.
– Что ж, очень приятно, что, несмотря на все изменения – стремительные, надо сказать, изменения! – вы сохраняете столь разумное, действительно уважительное, отношение! Можете быть уверены, что это уважение взаимно… Так вы, значит, этого молодого человека хотите священником сделать?
– Да, именно так!
– Что ж, ну и замечательно…
Затем вопросы начали задавать уже Ярославу: из какой семьи, где учился, чем увлекается, не ведет ли какой-то общественной или политической работы? Вопросы были стандартными, ответы – тоже: не был, не состоял, не участвовал, интересуюсь только церковными делами, Родину очень люблю…
– Ну и прекрасно! – резюмировал чиновник и снова обратился к архиерею:
– А вы куда его планируете направить?
– В Мангазейск, вторым священником.
– А, в Мангазейск? Ну так это и вовсе не наша область, и дело не мое. Разумеется, никаких возражений нет. А вам, молодой человек, желаю удачи в вашем деле – нравственное воспитание нашему обществу сейчас очень и очень нужно!
На этом «смотрины» и завершились.
Еще через два дня состоялась диаконская, а на следующие сутки – священническая хиротония. Мечта стала явью: впервые он вошел в алтарь через царские врата, и вот он целует Престол, и вот уже на его голову ложатся руки архиерея, и звучат – наконец-то! – те самые слова: «Божественная благодать, всегда немощная врачующая, и оскудевающая восполняющая, проручествует Ярослава, благоговейнейшего диакона во пресвитера…»
Потом был сорокоуст – сорокадневное служение в кафедральном соборе, обязательное для всякого новопоставленного священника – традиционная практика перед направлением на приход. И, наконец, переезд в Мангазейск.
На новом месте молодая священническая семья устроилась удивительно легко. Сначала поселились на съемной квартире, а спустя год Лена сумела успешно обменять остававшуюся у нее после развода однокомнатную квартиру на «двушку» в Мангазейске. Настоятель тамошнего прихода, протоиерей Евгений Сорокин, принял нового сослужителя очень тепло. Начало 1990-х, бывшее для всей (ну или почти для всей) страны временем очень тяжелым, для четы Андрейко стало, наоборот, временем радостным, поистине солнечным. Мангазейский приход был не очень богат, но все же и не бедствовал, ибо оставался единственным на всю область. Денег получалось не очень много, но еда была всегда. Благодаря чему отец Ярослав довольно быстро располнел, превратившись из худенького юноши-студента в весьма объемного и вширь, и ввысь попа с небольшой аккуратной бородкой, черной как смоль. Издали эта бородка казалось нарисованной – так контрастно она смотрелась на фоне его белой, почти по-женски нежной кожи. Человеком он был, что называется, крупным, с соответствующими чертами лица – широкими, даже грубыми. Впрочем, очки, неизменно присутствовавшие на большом курносом носу, и осмысленный взгляд больших карих глаз за этими очками делали его внешность несколько менее простецкой.
В приходской общине царили простые и поистине братские отношения. Службы совершались регулярно, но не ежедневно, какой-либо миссионерской работы пока еще не велось, поэтому свободного времени у приходского духовенства было достаточно. Круг их знакомств был достаточно широк и интересен, ибо помимо местных священнослужителей в него очень быстро вошли и многие местные интеллигенты, особенно из числа преподавателей мангазейского пединститута. Одним из самых близких друзей как лично Ярослава, так и всей его семьи очень скоро стал иеромонах Игнатий, перебравшийся в 1992 году в Мангазейск из Алма-Аты. Был он человеком веселым и доброжелательным, и общаться с ним было приятно и интересно. Да и сам отец Игнатий тянулся к семье Андрейко, ибо там он мог получить частицу домашнего тепла и уюта, которого он, как монах, был лишен.
После восстановления Мангазейской епархии все осталось по-прежнему. Возглавивший ее Владыка Пахомий был архиереем старой, советской школы. Миссионерского пыла не проявлял, со СМИ и с местной общественностью брататься не пытался, интересовался преимущественно богослужениями. Но при этом он старался, чтобы подчиненное ему духовенство жило достойно. Он никогда не был белым священником, но вырос в священнической семье. Не только его отец, но и дед, и прадед, и даже прапрадед были протоиереями, и потому поповские нужды были ему известны, и он эти нужды старался по возможности обезпечивать. Поэтому храмов за время его архиерейства было открыто не так много, однако церквей без прихожан и нищих попов не наблюдалось. Соответственно, и семейство Андрейко тоже не бедствовало. К тому же как раз при Пахомии заработали в Мангазейске первые воскресные школы, и Елена стала заведовать одной из них.
Что же до собственно семейной жизни, то здесь все складывалось вполне успешно. Жили спокойно, без скандалов, с приемными детьми у отца Ярослава отношения складывались без особой теплоты, но и без проблем. Его смущало только, что своих детей у них так и не появилось. Поскольку у Лены от предыдущего брака было два ребенка, то Ярослав решил, что безплоден он, а не его супруга. К врачу, впрочем, обращаться не стал. Во-первых, ему казалось, что и так все ясно, а во-вторых, он просто-напросто стеснялся идти к доктору «соответствующего направления».
Годы размеренно потекли один за другим. На смену ушедшему на покой Владыке Пахомию пришел Владыка Евграф. Новый епископ сразу стал любимцем как церковной, так и нецерковной публики. Прихожане любили его за вежливость и миссионерскую активность, интеллигенция – за образованность, и даже вчерашние преподаватели научного коммунизма и атеизма благоговели перед ним как перед выпускником МГИМО. Начали открываться новые храмы, в епархии появились годичные Пастырские курсы для будущих священников. Впоследствии Евграф планировал превратить их в семинарию. Отец Ярослав начал преподавать на этих курсах. Миссионерская активность нового епископа ему скорее нравилась, чем не нравилась, а его супруга и вовсе была в восторге от нового, интеллектуального архиерея. Они прекрасно ладили. Елена Андрейко, заведуя воскресной школой и посильно помогая своему супругу в приходских делах, постоянно находилась «на контакте» с епископом Евграфом. К священникам – еще одна его характерная черта – он относился в целом хуже, чем к мирянам (особенно мирянам из числа интеллигенции), и поэтому в некоторых случаях решить тот или иной вопрос Елене было проще, чем ее мужу.
Как-то в один из знойных летних дней ей потребовалось занести очередную порцию документов для Евграфа. Как обычно, она позвонила ему:
– Владыка, благословите! – привычно сказала она в трубку. – Тут кое-какие бумаги накопились вам на подпись. Да и посоветоваться надо…
– Да, конечно, подъезжайте, – с готовностью ответил архиерей. – Я скоро буду дома. Вы когда планируете быть?
– Минут через сорок.
– Хорошо, я как раз буду, – ответил Преосвященный.
Примерно через сорок минут, как и было условлено, Елена нажала на кнопку звонка в архиерейскую квартиру, ту самую, которая находилась в построенном рядом со Свято-Воскресенским храмом «элитном» доме. Спустя примерно минуту послышались скорые шаги, глухо звучавшие из-за массивной, «бронированной», как говорили в те годы, двери. Щелкнул замок…
– Здравствуйте, проходите! – услышала она. – А Владыки еще нет…
На пороге стоял иподиакон Евграфа, Вадим Челышев.
– Ну, я подожду, если можно! – ответила Елена, торопливо заходя с прожаренной летним солнцем улицы в прохладный полумрак прихожей.
– Да-да, конечно, – с торопливой вежливостью ответил Вадим. – Хотите чаю?
Вадим Челышев был главным и, по сути, единственным иподиаконом Евграфа. По крайней мере, лишь ему было разрешено облачаться в подрясник и орарь – все прочие алтарники имели благословение только на стихарь. Биография его была несколько путанной и поэтому казалась необычной. Ранняя юность, впрочем, не являлась сколько-нибудь примечательной. Окончание школы со средними оценками, неудачная попытка поступления в вуз, армия… Еще в школьные годы Вадим всерьез занимался боксом, и во время срочной службы ему эти навыки очень пригодились. После демобилизации поступил заочно на только что открывшийся и считавшийся престижным юридический факультет мангазейского пединститута, примерно в то же время повышенного в статусе до уровня университета. После второго курса завис в длительном академическом отпуске. К тому времени он был уже женат, однако брак был явно неудачным. Супруга, не без некоторого основания решившая, что сейчас самое время делать деньги, попыталась наладить свой собственный бизнес. Уговорила Вадима занять денег под залог квартиры, прогорела вчистую и лишив себя, мужа и только что родившуюся дочь жилья, начала пить. Очень скоро пьянство перешло в хронический алкоголизм. Челышев развелся с женой, а маленькую дочь, постановлением суда отданную матери, в итоге стала воспитывать бабушка – мама Вадима.
Трудно сказать, пришел бы Вадим в Церковь в какой-то иной ситуации. Некоторый интерес к православию он имел и до того, как его семья претерпела столь сокрушительную катастрофу. Но несомненно, что именно эта катастрофа стала своеобразным катализатором. Он начал регулярно посещать богослужения и помогать при храме, когда его об этом просили. Было это все в последний год епископства Пахомия.
Новый архиерей, Евграф, сразу же обратил внимание на Челышева. Молодой, толковый и исполнительный, и при этом хорошо физически подготовленный (всерьез боксом Челышев уже не занимался, но форму поддерживал), он был идеальной кандидатурой на роль иподиакона, телохранителя и водителя в одном лице. Именно это и было ему предложено буквально через месяц после того, как новый Преосвященный с ним познакомился. Вадим без малейших раздумий согласился.
Почему без раздумий? Во-первых, в тот момент он переживал еще период неофитской ревности и восторга, когда хочется, чтобы церковная служба не кончалась никогда, а любая работа при храме, вплоть до уборки туалета, воспринимается как благословенный дар. Стоит ли говорить, что предложение не чистить туалеты или мыть полы, а прислуживать епископу за богослужением и выполнять его – весьма ответственные – поручения показалось просто счастьем.
Во-вторых, таким образом решались многие его личные проблемы. Образование, работа? Первое теперь казалось не столь важным, что же до второго, то ему предлагалась не просто работа, а служение. Не было жилья, если не считать однокомнатной квартиры матери, но теперь он жил на первом этаже архиерейских апартаментов, что оказалось существенно комфортнее. И ему, и матери, и дочери так было легче.
В-третьих, ему просто нравилось участвовать в церковной службе и постоянно находиться рядом с епископом. Владыка Евграф, кроме всего прочего, был очень интересным собеседником. Общение с ним и со многими мангазейскими интеллигентами из его окружения было и приятным, и полезным – полезным для восполнения пробелов в собственном образовании, которое состояло преимущественно из этих самых пробелов. Одной из представительниц этой интеллигенции была и Елена Андрейко.
И в какой-то миг Вадим почувствовал, что для него она не «одна из» – для него она лучшая и единственная. Конечно, он знал, что она замужем, причем за священником, причем за достойным священником, и он всерьез не мечтал о том, чтобы между ними возникли какие-то отношения помимо приятельских. Он просто радовался каждой возможности оказаться поближе к ней. В какой-то момент он понял, что сейчас, в этот период его жизни, счастье – это когда Лена рядом. Просто рядом.
В иной жизненной ситуации, вероятно, он никогда бы не обратил на нее внимания. Давно уже шагнувшая за тридцать, с двумя детьми, Елена, как и все живые существа, с каждым годом отнюдь не молодела. Но люди устроены так, что свою вторую половину – или временный заменитель оной – они склонны искать в своей социальной среде. Сейчас такой средой был приход кафедрального храма и кружок церковной интеллигенции вокруг епископа Евграфа.
А здесь Лена была единственной и неповторимой. Почтенные преподавательницы педуниверситета старших лет, по понятным причинам, не могли восприниматься как женщины – по крайней мере, как привлекательные женщины. Что же касается небольшого выводка студенток, которых какая-нибудь наставница-преподаватель железной рукой направляла на путь безоговорочного воцерковления, то это было зрелище скорее забавное, чем манящее. Сочетание обтягивающих брюк и полупрозрачных блузок с невнятным словесным потоком о прочитанной «Невидимой брани», наслаивающееся на твердое стремление совместить истовое благочестие с первым успешным (на зависть подругам!) сексуальным опытом… Для Вадима, у которого неофитская горячка потихоньку начинала спадать и который пережил первый сексуальный опыт много ранее, это было уже смешно и неинтересно.
На этом фоне Лена, умная и по-прежнему еще красивая, давно уже пережившая пору раннего воцерковления, свободная (но не развязная) в общении, не могла не казаться идеалом.
Для Вадима она и стала таким идеалом.
И вот он открыл ей дверь, и он предлагает ей чай, и никого другого нет, и времени у них много…
– Ой, не откажусь! – ответил Елена и широко улыбнулась. Вадим проводил ее на кухню.
Чай был давно выпит, заварен по новой и снова выпит, и снова заварен, и снова, снова, снова… Прошло уже два часа. Владыка Евграф позвонил, сообщил, что он, к сожалению, вынужден задержаться – он находился в офисе Мангазейской ГТРК, где обсуждался вопрос об его знаменитых телепередачах.
Владыка предложил Елене оставить документы или зайти на следующий день, однако она согласилась подождать его час, а если потребуется, то и два. Наверное, если бы ей предложили подождать сутки, она радостно согласилась бы и на это…
Лена, разумеется, знала Вадима и раньше, но до этого их общение ограничивалось редкими фразами и, изредка, понимающими улыбками в каких-то забавных ситуациях. Но теперь он для нее открылся совсем по-другому. В сущности, пустой разговор за чаем, состоящий из пересказа епархиальных анекдотов и обсуждения различных текущих дел, как будто поделил их жизнь на две части – до и после. Лена увидела в Вадиме мужчину – мужчину неглупого, немало уже пережившего и немало пострадавшего, мужчину не только разумного и тактичного, но и сильного. И она почувствовала, что ее к нему влечет все сильнее и что это влечение взаимно.
И когда у дверей раздался скрип тормозов «Волги», на которой Владыку Евграфа наконец-то привезли из МГТРК, они, не сговариваясь, вскочили из-за стола вместе, как вскакивают юные влюбленные, напуганные тем, что их могут застать родители или знакомые. На щеках и у Лены, и у Вадима горел румянец, и они улыбались, глядя в глаза друг другу и ничего не говоря…
Преосвященный Евграф был несколько сконфужен тем, что Елене пришлось ждать его так долго. Он снова предложил ей чай, долго и внимательно расспрашивал о делах воскресной школы, на прощание подарил небольшую икону, а Вадиму велел проводить ее и посадить на такси. Что тот, разумеется, и сделал.
На улицу они вышли молча, и так же молча дошли до ближайшей более-менее оживленной улицы, на которой можно было остановить машину. В конце июня в Мангазейске светло до половины одиннадцатого вечера, и сейчас город, уже опустевший из-за позднего времени, был освещен яркими лучами заходящего солнца. В этой светлой пустоте безлюдных улиц их собственная внезапно прочувствованная близость ощущалась еще острее.
До автобусной остановки они дошли молча. Вадим махнул рукой, останавливая потрепанную «пятерку». Договорившись с водителем, он, наконец, обратился к Лене:
– Можно будет вам позвонить – узнать, как вы доехали?
– Да не случится ничего, я думаю, – улыбнулась она. – Но… я не против.
– Чтоб Владыка не волновался, – также с улыбкой ответил Вадим.
– Ну, если Владыка – тогда обязательно! – сказала Лена и запрыгнула в машину.
«Пятерка» с визгом и скрипом сорвалась с места, а Вадим, как когда-то в ранней юности, когда переживал первую свою любовь, еще несколько минут стоял, глядя ей вслед.
Разумеется, он ей позвонил, и разговор этот получился долгим.
С тех пор Вадим стал чаще общаться и с Леной, и с отцом Ярославом. Свою дочь он устроил в воскресную школу, которой заведовала Лена, благодаря чему мог видеться с ней регулярно. Поначалу их взаимная симпатия была со стороны малозаметной. Что же касается отца Ярослава, то он даже обрадовался, что теперь у их семьи появился новый друг, на которого можно положиться…
В конце августа семейство Андрейко задумало делать ремонт в своей двухкомнатной квартире. Отец Ярослав, как и полагается главе семьи и заботливому хозяину, подошел к делу ответственно: накупил обоев более-менее симпатичных расцветок, вместе с супругой и детьми добросовестно отодрал старые обои, передвинул со своих мест приблизительно всю мебель и, наконец, к обеду двадцать пятого августа вместе с женой начал увлеченно варить клейстер. Клейстер варился вполне успешно, день был у отца Ярослава выходной, а дети с утра пораньше отбыли в летний лагерь на неделю. Казалось, ничто не предвещало беды, и чета Андрейко, облачившись в старые «рабочие» трико и не менее рабочие майки-«алкоголички», была уже готова начать облагораживать свое жилище. И в этот момент раздался звонок телефона.
– Слушаю… Благословите! – Ярослав услышал в трубке голос Преосвященного.
– Бог благословит, – ответил Евграф. – Прости, отец, Ярослав, но придется тебе сегодня со мной поехать. Отец Филимон заболел, больше некому…
Ярослав беззвучно выдохнул. Епископ собирался уехать на неделю, и конечным пунктом его поездки был город Кыгыл-Мэхэ – столица Тафаларской республики, которая входила в состав огромной Мангазейской епархии. Приближалось Успение Пресвятой Богородицы – престольный праздник одного из соборов Кыгыл-Мэхэ, и не посетить этот город епископ не мог.
Что же касается отца Филимона, то он в очередной раз сумел подложить свинью собрату-сослужителю. Почти наверняка он сделал это неосознанно – то есть как обычно. Этот священник не был монахом, Филимоном его назвали родители, он родился и вырос в Москве. Будучи студентом биофака МГУ, он увлекся книгами Александра Меня и стал прихожанином одного из московских храмов. После МГУ он поступил в Свято-Тихоновский богословский институт и по окончанию оного ждал рукоположения во священники.
Рукополагать его в Москве меж тем не спешили. И тогда он отправился в Мангазейск. Дело в том, что в годы юности, делая только первые шаги на своем церковном пути, будущий епископ Евграф познакомился с матерью Филимона, бывшей тогда активной прихожанкой в одной из московских церквей. Не то чтобы ее советы ему очень помогли, но он сохранил о ней память как о человеке добром и честном. И это определяло особое отношение к ее сыну. Чем сын и не преминул воспользоваться.
Сообразив, что в Москве и Московской области ему ничего не светит, Филимон созвонился с Евграфом и попросился к нему. Вскоре после прибытия в Мангазейск он был рукоположен в священники и, как и ожидал, стал любимцем Евграфа – в том смысле, что ему, как «интеллектуалу» и сыну старой знакомой, епископ спускал с рук то, чего ни одному другому попу никогда бы не спустил.
Отец Ярослав, услышав о «болезни» отца Филимона, почуял, что и в этот раз случилось нечто в этом роде. Недугом могло оказаться все что угодно – вплоть до мозоли на ноге и случайной диареи. А всего вероятнее, что «интеллектуалу» просто не хотелось тащиться в Кыгыл-Мэхэ и болезнь его была вполне виртуальной. Однако если любому другому священнику в этой ситуации пришлось бы как-то объясняться, то Филимону архиерей верил на слово.
– Ваше Преосвященство, мы тут ремонт затеяли… Простите, но у меня же был выходной по графику, жену одну бросить не могу…
– Прямо мор у меня в епархии! – раздраженно ответил Евграф. – Один болеет, у другого ремонт… Что мне, одному, что ли, ехать?!
– Простите, Владыко… – несколько неопределенно, но еще не сдавшись, промолвил Андрейко.
– Даже Челышев, и тот не может – с матерью у него какие-то проблемы… – так же раздраженно, но уже несколько задумчиво, сказал Евграф.
Возникла пауза. Архиерей, очевидно, о чем-то размышлял. Отец Ярослав посмотрел на свою жену, ожидавшую окончания разговора. Елена стояла, уперев руку в бок, в трико и растянутой майке; на голове у нее была свернутая из газеты пилотка. В другой руке находилась кисть, смазанная свежесваренным клеем, и кисть эта слегка покачивалась, раскидывая по настеленным на полу газетным полосам капли клейстера… И поза, и движения кисти не предвещали ничего особенно хорошего. В последнее время отношения с Еленой приобрели странную напряженность. Все, что ни делал Ярослав, стало ее раздражать. Если он, заходя домой, ставил обувь в одном углу, то жена непременно переставляла ее в другой. Точно так же дела обстояли с чайником на кухне и книгами на книжных полках и на столе. И все сопровождалось язвительными комментариями.
Раньше Лена так себя не вела. Столь неприятная перемена в ее характере, по странному совпадению, произошла вскоре после того, как Челышев стал «другом семьи». Однако отец Ярослав пока что эти факты не связывал…
– А сделаем так, – вновь раздался в трубке голос архиерея. – Ты собирайся, как я тебе и сказал. А что до ремонта, то я отправлю к вам Челышева. Вы вроде в нормальных отношениях, вот пусть он и поможет. Ему с матерью все равно не круглые сутки сидеть, так что пусть поработает.
– Хорошо, Владыко, я понял! Благословите! – отец Ярослав обрадовался тому, что ситуация, казавшаяся безысходной, разрешилась наилучшим образом.
– Бог благословит… А Вадима я сейчас отправлю. Жду тебя через три часа у Епархиального управления.
– Благословите! – вновь повторил отец Ярослав. Из трубки раздались короткие гудки.
– Ну что опять? – тоном прокурорского работника спросила Елена.
– Лена, ты не волнуйся… – чуть заискивающе и торопливо начал Ярослав. – Мне придется с Владыкой выехать в Кыгыл-Мэхэ, примерно на неделю. Но ты не волнуйся, он сюда Вадима пришлет, помочь с ремонтом…
– Ну вот, только что-то начали делать, и ты уезжаешь, – с деланным неудовольствием ответила Лена. На щеках ее вспыхнул румянец, а сердце внезапно заколотилось, как у бегуна-марафонца за сто метров до финиша. Лавина восторга и сладостного предчувствия захлестнула ее, и все, что она могла сделать в этой ситуации – это попытаться скрыть свой восторг от глаз мужа.
Отец Ярослав, разумеется, заметил, что его отъезд в действительности несильно ее огорчил. Однако пока что он решил думать, что это из-за благополучного разрешения проблемы с ремонтом.
– Ну, это уж извини! – так же с несколько деланным благодушием ответил он. – Как говорит отец Игнатий: «Такова наша поповская планида!»
И они даже вместе рассмеялись – и даже искренне.
Отец Ярослав стал спешно собираться. Через полтора часа появился Вадим. Как и полагается, он взял благословение у отца Ярослава и, широко улыбаясь, поздоровался с Леной. Она же, напротив, приветствовала его довольно сухо, и все по той же причине: то цунами счастья и восторга, которое захлестнуло ее в эти минуты, она хотела по возможности скрыть. Отчасти ей это удалось, и отец Ярослав даже пошутил:
– Что-то ты сурова, матушка! Ну со мной понятно, но Вадима-то могла бы и пожалеть!
И они рассмеялись уже втроем. Пока Ярослав, застегивая на ходу ворот серого летнего подрясника, засовывал вещи в небольшую потертую сумку, Вадим коротко рассказал о том, почему ему пришлось остаться в городе. Почти случайно выяснилось, что его мама находится в предынфарктном состоянии. Пришлось срочно госпитализировать, и он теперь каждый день ее навещает…
Отец Ярослав вежливо посочувствовал, мысленно отметив, что надо будет помянуть ее на проскомидии, а затем вышел из дому.
Оклейка стен обоями пошла весьма быстро…
На следующее утро, навестив мать, Вадим вновь направился к Елене, помогать завершить ремонт. Солнце светило ярко, однако утренняя прохлада еще не успела смениться невыносимым зноем. Дверь в подъезд, легкий холодок, запах плесени и немного – мусора, доносящийся от мусоропровода… Один лестничный пролет, второй, третий… Звонок, и вновь открывается дверь. На пороге – Елена, все в той же майке, смешной пилотке из газеты и нелепом трико.
Улыбки, чай… Разговоры обо всем и ни о чем.
– Ну, мы так ремонт никогда не закончим! – рассмеялась Елена, вставая из-за стола. Со смехом они перешли в соседнюю комнату. Шторы, по случаю ремонта, были сняты, и здесь, как и на улице, было много солнечного света, освещавшего и газеты, разбросанные на полу, и ободранные стены, и рулоны обоев, и саму Елену, и ее майку, и то, что ясно угадывалось под ней…
Вадим почувствовал, что его руки оказались на ее талии. Лена не пыталась их убрать. А потом произошло то, что должно было произойти.
Кыгыл-мэхинская командировка отца Ярослава закончилась, и жизнь, казалось, должна была вернуться в обычное свое русло. Однако буквально через несколько дней после своего возвращения он заметил, что обычного русла больше нет. Внешне все оставалось по-прежнему, разве только «друг семьи» стал несколько чаще появляться у них в гостях, да Лена виделась с ним едва ли не ежедневно. Встречались они, впрочем, исключительно по делу – либо решали какие-то епархиальные вопросы, либо вместе забирали дочку Вадима из воскресной школы, чтобы доставить ее бабушке. Что же касается гостевых визитов Челышева, то приходил он, конечно, не к Елене, а именно к семейной чете Андрейко. Отец Ярослав встречал его, стараясь быть радушным, даже упрекая себя за то, что в их общении появилась какая-то фальшь. «Ведь ничего же не изменилось!» – пытался успокаивать он сам себя. Получалось это, однако, плохо.
А Вадим продолжал заглядывать к ним регулярно. Его, естественно, поили чаем, а иногда и вином – тем дрянным паленым «кагором», который тогда можно было недорого приобрести в мангазейских магазинах – и вели безконечные разговоры об архиерее, благочинном и прочих великих людях епархиального космоса… Все было как раньше. Только вот отец Ярослав стал замечать, что его присутствие здесь, за этим кухонным столом, его реплики и замечания более не требуются. Это были встречи Елены и Вадима и их, и только их, общение. Иногда ему становилось почти что стыдно: как будто бы он не законный муж и хозяин, а чужак, подглядывающий в окно за чужой семейной жизнью…
Отец Ярослав чувствовал, что все развивается ненормально и что из этой ситуации нужно искать какой-то выход. Но какой – он не мог понять, и потому каждый раз откладывал не только действия, но даже и размышления об этом на потом. И так день сменялся днем, а неделя – неделей.
Как это часто бывает, первыми о возникшей в семейной жизни отца Ярослава проблеме заговорили люди посторонние – священники и церковнослужители. Вскоре обо всем узнал и архиерей. Он, в свою очередь, решил разговор не откладывать и в тот же день вызвал Челышева к себе.
– Вот что, Вадим, – начал Евграф почти сразу после того, как его иподиакон перешагнул порог архиерейского кабинета, располагавшегося в небольшом и тесном деревянном домике в ограде Свято-Воскресенского храма. – Я тебя хорошо знаю, да и ты меня узнать успел: под одной крышей живем. Потому говорить буду без долгих предисловий и особой тактичности. Скажи мне, пожалуйста: что там у тебя с Еленой?
В глазах Челышева вспыхнул мутный огонек испуга. Но в лице он не изменился, и отвечал твердо:
– Простите, Владыко, что значит – у меня с ней? Дочка у меня в ее воскресной школе… Документы мне иногда для вас передает… Что же еще?..
Евграф скептически хмыкнул:
– Ты взрослый мужчина, да и я хоть и монах, но не ребенок. Меня не воскресная школа с документами интересуют. Думаю, нет нужды объяснять тебе, какие отношения бывают иногда между мужчиной и женщиной… – и, заметив, что Вадим готов его возмущенно перебить, продолжил, слегка повысив тон: – И чем эти отношения являются в глазах Церкви!
– Владыка, это… Это бред какой-то! – возмущение Вадима выглядело вполне искренним. Впрочем, это и было возмущение, хотя причиной его была отнюдь не мнимая клевета: душу его вдруг наполнила жгучая, нестерпимая ненависть ко всей той приходской своре, всем этим матушкам и «трудницам», послушникам и пономарям, которые не знают лучшего развлечения, чем сутки напролет пережевывать сплетни о чужой жизни. «Своего ничего нет! – пронеслось в мозгу у Вадима, и, казалось, что не только в мыслях, но и на языке у него ощущается какая-то ядовитая, отвратительнейшая горечь. – Ни подвигов, ни грехов! Зато вот до чужих грехов всем дело есть, большое дело, огромное!»
– Бред, говоришь?.. – раздумчиво, но все же несколько повышенным тоном, переспросил Евграф.
– Да, Владыко! – твердо ответил Челышев.
– Бред… Что-то очень много народу сразу бредить начало! – продолжал вслух размышлять архиерей.
– Ваше Преосвященство, если нужно, я на кресте и на Евангелии готов подтвердить!.. – слова эти Вадим произнес с горячностью, и они прозвучали неожиданно для него самого. «Как на кресте! – вдруг вспыхнуло у него в уме. – Ведь это же клятвопреступление!..» Религиозное чувство было в нем по-прежнему сильным, и осознание того, что он только что пообещал солгать перед святым крестом и Евангелием, стало отрезвляющим ударом. Челышев замер, оцепенев, на том месте, где стоял.
– Не надо на кресте, – коротко ответил Евграф. На несколько секунд в архиерейском кабинете повисло молчание. Затем епископ продолжил:
– Что ж, всякое бывает. Бывает и такое, что сплетни на пустом месте рождаются, или из-за какой-то ерунды… Будем считать, что именно это и произошло. Иди. Но за собой смотри – диавол, яко рыкающий лев, смотрит, кого из вас поглотить – эти слова для нас всех сказаны и нас всех касаются. И тебя тоже!
Хотя Вадим категорически отказывался признать, что между ним и Еленой Андрейко что-то было, архиерей отнюдь не был склонен ему доверять, точнее – доверять на сто процентов. Кроме того, личный, и духовный, и просто житейский опыт подсказывал: если еще ничего не произошло, то со временем может произойти. Он и сам видел, как держатся друг с другом Елена и Вадим, слышал их разговоры, не раз наблюдал, какими они обмениваются взглядами. Содержание этих взглядов ему, человеку в прошлом женатому, прочитать было не слишком сложно. «Фейерверк на бензоколонке – дело интересное, но небезопасное!» – мысленно отметил он и решил принять меры. Как он надеялся, превентивные меры.
В это время как раз завершилась передача епархии здания одного из старых мангазейских храмов – Свято-Пантелеимоновской церкви, в прошлом именовавшейся Дальневокзальной. Она находилась в том районе, где в начале XX столетия располагалась грузовая железнодорожная станция. Когда-то украшенное куполом и звонницей, храмовое здание в советские годы превратилось в одноэтажное деревянное сооружение с двускатной крышей, напоминающее амбар. Изнутри оно еще сильнее походило на амбар: рассевшийся дощатый пол сурикового цвета и такие же стены, без малейших признаков церковного использования. Храм находился далеко от центра города и потому был важен: для многих небогатых людей (настолько небогатых, что даже оплата проезда на троллейбусе была для них проблемой) он должен был стать единственной доступной церковью.
В этот храм требовался толковый и распорядительный настоятель. Отец Ярослав вполне подходил на эту роль, и вечером того же дня, когда Евграф беседовал с Челышевым, он подписал указ о назначении иерея Ярослава Андрейко настоятелем Мангазейского Свято-Пантелеимоновского храма. Теперь общение четы Андрейко и Челышева волей-неволей должно было сократиться.
– Как говорится: с глаз долой – из сердца вон! – вполголоса проговорил архиерей, сидя в одиночестве вечером в кабинете и глядя на только что подписанный документ.
На следующий день об указе было сообщено супругам Андрейко – епископ пригласил к себе не только Ярослава, но и его жену.
– Свято-Пантелеимоновский храм надо восстанавливать, а людей не так-то много, – мерно рассказывал архиерей о тех задачах, которые стояли перед свежеиспеченным настоятелем и его супругой. – А вам, Елена, предлагаю заняться организацией тамошней воскресной школы, и как минимум на первое время – взять на себя обязанности старосты. Задача, понимаю, непростая, но уверен, что с Божией помощью справитесь. Опыта у вас более чем достаточно, – с улыбкой завершил он.
– Дай-то Бог! – ответила Елена. – Но не только ведь в опыте дело: приход там совсем маленький, людей, которые могли бы помочь, взять негде…
– Вот ваша с отцом Ярославом задача в том и состоит, чтобы приход стал большим и люди появились! – несколько назидательно сказал Евграф.
– Разумеется, Владыко, мы все, что сможем, сделаем, – сказал отец Ярослав. – Но если возможно, хорошо бы кого-то со Свято-Воскресенского прихода взять, хотя бы с минимальным опытом. Чтоб было, кому за службой читать или петь, не только Елене…
– Хорошо бы, не спорю, – Преосвященный медленно, задумчиво поглаживал бороду. – Только ведь сам знаешь: хору платить нужно, а толковых псаломщиков у нас почти нет. А тех, что есть, не сегодня-завтра рукополагать надо.
– Да, понятно, – с грустью кивнул Ярослав. Так же кивнула и Елена. Такой настрой не особо радовал Евграфа, но менять свое решение он не собирался.
– Отец Ярослав, я ведь не против, – сказал архиерей. – Но я не вижу никого, кто бы из хора, да и вообще с прихода, захотел бы переходить в Свято-Пантелеимоновский храм. Сам знаешь, тут не только в деньгах дело, люди со своей церковью сживаются, что-то менять не хотят. Но если найдешь добровольца или даже добровольцев, которые пожелают за тобой последовать, – обещаю, я препятствовать их переводу не буду.
На том разговор и был закончен.
Уже на следующий день о новом назначении стало известно всем, включая и Вадима. Тем же вечером он в очередной раз, на правах друга семьи и по приглашению Елены, побывал в гостях у Андрейко. Как обычно, был чай на кухне и обсуждение последних событий.
– Такие вот дела, – вяло резюмировал рассказ о своем назначении настоятелем отец Ярослав.
– Хорошие дела! – бодро отвечал Челышев. Елена, которая явно была подавлена карьерным ростом своего законного мужа, посмотрела на него непонимающим взглядом.
– Хорошие-то хорошие, да только надо из чего-то делать иконостас, из кого-то делать хор и чтецов… А вот из кого?.. – с той же опустошенной грустью продолжал Ярослав.
– Из добровольцев! Вам же Владыка сказал, что если добровольцы найдутся, то можете забирать. Ну, вот я готов быть добровольцем, забирайте! – несколько шутливо ответил Челышев.
Елена, которая за секунду до того выглядела даже не побледневшей, а пожелтевшей, после этих слов засветилась.
– Правда? – радостно спросила она и тут же, не давая Вадиму ответить (как будто бы он мог передумать!), продолжила, обращаясь уже к мужу:
– Слава, это же прекрасно! Лучше варианта и не найти! Вот тебе и чтец, и певец, и вообще специалист широкого профиля!
– Да, согласен… – несколько неопределенно, но, однако, улыбаясь, отвечал Ярослав. Его эта перспектива не радовала, но и не страшила. Он уже привык к тому, что Вадим присутствует в их жизни, и даже не хотел думать о том, чтобы что-то менять. Что тут изменить? Так, по крайней мере, сохраняется какая-то видимость семьи, дома, уюта… А что будет, если начать давить на Лену? Очевидно, что все это рухнет, и ничего, решительно ничего, чем можно заменить эту видимость, он не найдет… По крайней мере тогда он был уверен, что это действительно очевидно.
– Ну ничего себе! – громко, почти угрожающе сказала Елена. – Вадим готов оставить свою службу иподиакона при архиерее, чтобы тебе помочь, а ты только «согласен»! Мог бы и спасибо сказать!
– Да ну что вы… – с несколько фальшивым смущением сказал Челышев.
– Да, Вадим, извини, – обратился к нему отец Ярослав. – Спасибо, твоя помощь будет очень кстати…
На следующий день Вадим объявил архиерею о том, что хотел бы продолжить службу на приходе у отца Ярослава. Евграф был ошарашен этой новостью, однако вскоре понял, что отговаривать своего иподиакона едва ли есть смысл. Иподиакон, келейник и телохранитель – это лицо, которое должно пользоваться абсолютным доверием. А сейчас, особенно в случае отказа, о таком доверии уже говорить не приходилось.
– Скажи по совести: это из-за Елены? – спросил Вадима архиерей. Вместо ответа Челышев подошел к аналою в красном углу, перекрестился, поцеловал лежащие там крест и Евангелие и сказал:
– Говорю Вам, Ваше Преосвященство: не из-за нее. Никаких там отношений не было!
Евграф молча смотрел на него, потом перевел взгляд на аналой. Можно ли было после этого доверять Вадиму? Доверия не прибавилось, скорее наоборот. Но было ли у него право не доверять Вадиму? В конце концов, все, что было против него – это сплетни, слухи, догадки… Слишком мало, чтобы принять однозначное решение, особенно в отношении человека, который до этого служил верой и правдой.
– А если не из-за Елены, то из-за кого? – вновь спросил Евграф.
– Из-за отца Ярослава, конечно. Мы давно с ним дружим, а тут я с ним поговорил: он как в воду опущенный, боится, что не справится. Нужно ему помочь, хотя бы на какое-то время.
Упоминание о «каком-то времени» прозвучало успокаивающе. Любая, даже очень малоприятная вещь, начинает казаться сравнительным пустяком, когда объявляется, что она – явление временное. И хотя Евграф был человеком опытным, на него это, как ни странно, также подействовало. Хотя умом он и понимал, что нет ничего более постоянного, чем временное…
– Ну ладно. Пускай отец Ярослав сам ко мне зайдет и попросит – тогда я тебя отпущу… – резюмировал Евграф.
Отец Ярослав на следующий день зашел и попросил.
– Я не против, – по возможности дипломатично ответил ему архиерей. – Но тебе действительно нужен… Нужна помощь именно Вадима?
– Да, Владыко. Да и нет больше никого, – как-то отстраненно ответил ему Андрейко. Он уже дал согласие и Лене, и Вадиму, и ему казалось, что отыгрывать назад сейчас уже поздно. Да и есть ли смысл? И был ли у него вообще выбор?..
Архиерей еще раз взвесил ситуацию. Если все то, о чем сплетничают и что предполагает он сам, правда – то отец Ярослав должен быть об этом осведомлен. И кто-кто, а уж он-то в этой ситуации менее других заинтересован тащить за собой Челышева. Но Челышев перед крестом и Евангелием отрицает все обвинения, а Андрейко против него ничего не имеет. По крайней мере, на словах. Может, и на самом деле ничего нет, одни лишь сплетни, очередное искушение?
Помолчав несколько секунд, Евграф выдохнул и ответил:
– Что ж, будь по-твоему…
Вскоре после того, как отец Ярослав стал настоятелем Свято-Пантелеимоновского храма, все то, что осталось от его семейной жизни, приобрело некую странную, уродливую завершенность. И для самого отца Ярослава, и для его прихожан семья Андрейко превратилась в семью Челышевых, при которой приходской священник находится в качестве этакого приживальщика. Он, как и полагается попу, совершал воскресные и праздничные службы, исполнял требы, однако все решения, касающиеся обустройства прихода и, конечно же, его бюджета, принимали Лена с Вадимом. Денег у него в кошельке было столько, сколько они считали нужным ему выдать – иногда не было и вовсе.
Через полгода для приходских же нужд (по крайней мере, такова была официальная версия) приобрели старенькую праворульную японскую иномарку. И теперь едва ли не ежедневно можно было видеть, как на этой машине Вадим и Лена вместе отвозят в школу дочку Вадима и детей самой Елены. Так же вместе они ездили в магазин за продуктами и много еще куда. Когда нужно было доехать до Епархиального управления, они брали с собой еще и отца Ярослава.
Их общение, и ранее бывшее формальным, стало и вовсе эпизодическим. Вадим на ходу брал у него благословение, мог, особенно при людях, перекинуться парой вежливых фраз, но и только. Сам Челышев так же сильно изменился: если совсем недавно он был, казалось, искренне религиозным человеком, то теперь он ничего подобного в себе не замечал. Нет, Вадим не отрекся от веры, по крайней мере формально. О религиозных вопросах он теперь почти не думал, а церковная жизнь, по форме оставшаяся прежней, наполнилась для него принципиально иным содержанием. Если ранее он ощущал себя служителем Престола Божия, стоящим среди невидимо присутствующих тут же ангелов, то теперь он чувствовал себя техническим работником театра и актером одновременно. Следил за порядком в храме и в первую очередь в алтаре, старался выдерживать чинность богослужений, но ощущение реальности всех этих действий, некогда столь сильное, исчезло. Была работа – обезпечение функционирования учреждения, в котором он состоял то ли наемным работником, то ли пайщиком, то ли просто любителем, не желающим отказываться от старой привычки…
Если раньше перед отцом Ярославом он чувствовал себя виноватым и лишь сильнейшая страсть к Елене заставляла его перешагивать через эту вину, то теперь он относился к нему с безразличным пренебрежением. «Если его устраивает, что я у него под носом живу с его женой, почему, в конце концов, это должно не устраивать меня?!» – задавался он вопросом. И, разумеется, Вадим не видел причин, по которым это могло бы его не устраивать. Его чувство по отношению к Елене также претерпело трансформацию. Если раньше она была для него воплощением мечты, земным божеством, ради которого он готов был перешагнуть через многое – как оказалось, даже через крестоцелование, – то теперь он ее оценивал совсем иначе. «Богиня» превратилась в «бабенку», главным достоинством которой было то, что она «еще очень даже». Что же до Лены, то она эту перемену ощущала, и ее страстная привязанность к Вадиму начала приобретать болезненные черты. Это сказалось на ее отношении к мужу, которым она стала уже откровенно помыкать. Они почти не разговаривали, а в какой-то момент перестали спать вместе – ничего друг другу не говоря, без каких-либо обид и претензий. Обе стороны просто восприняли это как новую норму их жизни.
В один из майских вечеров, когда долгая мангазейская зима наконец уже уходит, сменяясь не календарной, а реальной весной, Ярослав, сидя на кухне, вдруг неожиданно (в первую очередь, для себя самого) спросил жену:
– Ты спишь с Вадимом?
Елена, в отличие от него, не была удивлена этим вопросом. Она продолжала громыхать вымытой посудой, привычными и быстрыми движениями вытирая ее полотенцем, и спокойно ответила:
– Зачем ты спрашиваешь? Ты же все знаешь.
Отец Ярослав уже пожалел, что спросил. Но почувствовал, что остановить этот разговор, единожды начатый, он не в состоянии:
– Я не знаю. Но мне нужно знать.
Лена продолжала составлять посуду в кухонный шкаф.
– Ты знаешь, – с какой-то усталой, горькой иронией сказала она. – Не будь трусом.
– Давай без оскорблений, – с непонятной и удивительной для него самого твердостью ответил Ярослав. – Я же не говорю тебе: «Не будь шлюхой!»
– Шлюхой? – в голосе Лены не было обиды. В нем прозвучало нечто иное: искреннее удивление. – Я не шлюха. Я люблю одного, единственного человека. А он – меня. При чем же здесь шлюха?
Отец Ярослав криво, почти судорожно улыбнулся:
– Ну да, конечно, любовь… А ничего, что ты вообще-то моя жена, что мы в венчанном браке? Это имеет какое-то значение? Или уже нет?
– Все имеет значение, пока нет любви, – устало ответила Лена. – А когда есть любовь, то уже ничто не имеет никакого значения. Я же говорила тебе: незачем спрашивать. Ты сам все прекрасно знаешь и помнишь. Ты же никогда не любил меня. Я для тебя была только пропуском на хиротонию, не более того…
– Не более?! – почти закричал Ярослав.
– Ну, может, не только пропуском… Еще домохозяйкой, помощницей… Женщиной, наконец. Но при чем здесь любовь?..
Отец Ярослав молча переваривал услышанное. Как ни странно, в этих словах, жестоких и наглых, была определенная истина. Действительно, если бы не благословение архиерея в кратчайшие сроки жениться и рукоположиться, он бы вряд ли связал свою судьбу с ней, Леной Черновой, интеллигентной молодой женщиной с двумя детьми.
– Я ведь помню, как ты ко мне тогда пришел делать предложение, – продолжала говорить Елена. – Очень хорошо помню. Ты тогда говорил о том, что ты должен жениться, о хиротонии, о приходе. Только о том, что ты любишь меня и хочешь связать свою судьбу с моей, ты не говорил.
И это тоже было правдой.
– Да, не говорил, – ответил Ярослав. – И, быть может, многого не говорил, что нужно было бы сказать! Я не говорил, что хочу связать с тобой свою судьбу – но, как видишь, связал! И если уж мы говорим откровенно, то я тебе напомню: когда ты принимала мое предложение и соглашалась выйти за меня замуж, ты уже была не девочкой-студенткой и не какой-нибудь мечтательной тургеневской девушкой. Опыта у тебя было много больше, чем у меня. Ты выбирала сознательно – и ты выбрала. И вот теперь ты меня обвиняешь, что, мол, я тебя не люблю! И потому прощаешь себе все!
– А что тебе не нравится? – Лена продолжала говорить все тем же спокойным, уверенным и потому особенно нагло звучащим тоном. – Слава, ты же предложил мне сделку. Я даю тебе возможность стать священником, помогаю тебе в быту, живу с тобой, а ты взамен даешь мне какой-то дом и вообще какой-то якорь в этой жизни. А про любовь речи не было. Так что же тебе не нравится? Мы как жили, так и живем под одной крышей, еду, как видишь, я тебе готовлю, в квартире убираю, белье стираю. Приходскими делами занимаюсь. А насчет любви в той сделке, которую ты предложил, ничего не было. Что же дурного в том, что я нашла ее где-то в другом месте, раз здесь ее нет?
Ярослав не смог ответить сразу. Услышанное на несколько секунд оглушило его. Стоит ли спорить? Да и с чем здесь поспоришь… Некая своя правда во всем этом была. Но помимо этой своей правды было кое-что еще, очень важное для Ярослава.
– Пусть будет сделка, – вновь заговорил он спустя пару минут. – Но скажи, пожалуйста: как эта коммерческая схема совмещается с тем, что ты – жена священника, староста православного прихода? Что Челышев – церковнослужитель? Что насчет седьмой заповеди, да и десятой тоже? Как быть с тем, что блудники Царствие Небесное не наследуют? Или это устарело, а я просто не в курсе последних новшеств?
– Мы любим друг друга, и Бог нас простит. Бог есть любовь! – ответила Лена.
– Не кощунствуй! – вдруг прикрикнул на нее отец Ярослав. Елена испуганно сжалась – быть может, впервые за много лет она испугалась своего мужа, в котором внезапно проснулась его юношеская нетерпимость ко всему, что он почитал противным православной вере.
Отец Ярослав молча встал из-за стола и направился в прихожую. Лена услышала, как он надевает свои летние ботинки.
– Ты куда? – удивленно спросила она его.
– А тебе не все ли равно? – ответил он вопросом на ее вопрос. Лена не стала больше спрашивать. Ибо ей, в общем-то, было действительно все равно.
С тех пор ежевечерние отлучки отца Ярослава из дому стали обычным делом. Теперь он очень часто стал бывать у своих друзей, главным же образом – у отца Игнатия. Последний, разумеется, знал о том, во что превратилась семейная жизнь его друга, и потому никогда не противился его визитам, хотя подчас они были довольно утомительными. Но он понимал, что сейчас их дружба и эти вечерние посиделки дают отцу Ярославу хоть какое-то отдохновение, а значит – хоть малую, но все-таки опору. И лишать его этой опоры было бы жестоко.
Впрочем, помимо квартиры отца Игнатия, в Мангазейске появился еще один адрес, который значил для отца Ярослава как минимум не меньше…
Чай был благополучно выпит. Какое-то время два друга, два священника, посидели молча, мысленно вспоминая общее прошлое. Затем отец Игнатий произнес фразу, ставшую уже почти традиционной:
– Отец Ярослав, время позднее…
Андрейко кивнул. Чайник и кружки были убраны, после чего два друга вместе прочитали вечернее молитвенное правило. Затем (что, опять же, уже стало своеобразной традицией) отец Игнатий удалился в соседнюю комнату, где стояла старая разбитая кровать, а отец Ярослав расположился на не менее старом и не менее колченогом диване.