Глава 4. Террор
«Прав был Ленин, и в виде исключения также и Троцкий прав: если без суда не расстреливать – вообще ничего невозможно сделать в истории». (А. Солженицын. В круге первом. См. примеч. 61.) Хотя бы иногда. Но сталинский террор отличался чудовищной избыточностью. Пожалуй, одной десятой части реально расстрелянных было достаточно, чтобы напугать народ до полусмерти.
Каковы же были истоки террора? Разумеется, подавление недовольства коллективизацией и небывало интенсивной индустриализацией; необходимость обновления государственной администрации, военного командования и партийной элиты; укрепление государственной, производственной и военной дисциплины (Ещё Фридрих Великий как-то изрёк: солдат должен бояться палки капрала больше, чем пули врага). Попутно решалась задача набора рабской силы в лагеря.
Мишени для террора помогали выбирать добровольные доносчики – «стукачи». Явление это со временем приняло у нас масштабы национального бедствия. В отравленном агрессивной коммунистической пропагандой обществе развивалась мания доносительства, причём наиболее легко поддавались ей дети и подростки, начиная с небезызвестного Павлика Морозова, донёсшего на родителей. Проявленная снизу инициатива была поддержана государством, и органы госбезопасности принялись в массовом порядке вербовать негласных осведомителей во всех слоях населения. Так самодеятельные «стукачи» превращались в официальных внештатных сотрудников – «сексотов» («секретных сотрудников»). Кто-то шёл на это дело добровольно, развивая свои задатки и способности, кого-то ловили на чём-то или просто ломали человека угрозами и вынуждали к работе доносчика. Именно к работе: внештатные сотрудники получали зарплату. Помимо этого они могли рассчитывать на помощь всесильных органов в разрешении своих личных проблем, скажем, бытовых или производственных. Некоторые пользовались этим, чтобы расправляться с обидчиками, конкурентами в карьере, соседями в коммуналке, даже с любовными соперниками.
У нас в радиотехническом институте преподавала пожилая женщина, кандидат наук, доцент. Общение её с нами, студентами, не ограничивалось учебной программой, иногда она, как это свойственно пожилым людям, пускалась в воспоминания о своей жизни. В конце тридцатых годов, после окончания техникума связи, она попала работать на почту. Воспитанная в лучших (без иронии!) традициях того времени, к своей работе относилась она сознательно и творчески. Обнаружив на почтамте большого областного города целую комнату, заваленную нерабочими телеграфными аппаратами, она добровольно взялась их ремонтировать. Даже свободное время часто посвящала этому занятию, что-то чинила, а то собирала из двух один. И вот однажды, слабыми женскими руками ворочая на стеллажах громоздкие электромеханические машины, она не удержала одну из них, и та с грохотом обрушилась на пол. На звук в раскрытую дверь заглянула коллега по работе, к тому же соседка по общежитию. Близкими подругами они никогда не были, так, общались по-соседски. Иногда наша будущая преподавательница замечала, как соседка с интересом поглядывает на её парня, часто заходившего к ним в комнату.
Всё это она связала в уме, когда последовало приглашение в спецчасть. Органы безопасности в те времена (да и позже) были представлены особым отделом в каждом крупном и среднем предприятии или учреждении, тем более таком, как узел связи. А в мелких были хотя бы отдельные представители-«особисты». Лишь гораздо позже она поняла, насколько ей повезло. В отделе был вызванный заранее её непосредственный руководитель, успевший оценить её как грамотного специалиста и политически благонадёжного человека. Да и офицер НКВД попался не лишённый понятия. Кое-как удалось доказать ему, что аппарат, может, и пострадал незначительно, но все же актом вредительства это считаться не может, поскольку он был уже неработоспособен, к тому же она успела к тому времени починить несколько других, выполнив работу, которой некому было заниматься. Особист отпустил обоих с миром. Но вывод наша будущая преподавательница сделала для себя однозначный, и спустя некоторое время без лишнего шума уволилась с этой работы и выселилась из того общежития.
А вот ещё о способах отбора кандидатов в репрессированные. То ли 1937, то ли 38 год, в общем, самый разгар. «Идёт (в московской области) районная партийная конференция. Её ведёт новый секретарь райкома вместо недавно посаженного. В конце конференции принимается обращение преданности товарищу Сталину. Разумеется, все встают. В маленьком зале хлещут «бурные аплодисменты, переходящие в овацию». Три минуты, четыре минуты, пять минут они всё ещё бурные и всё ещё переходящие в овацию. Но уже болят ладони. Но уже затекли поднятые руки. Но уже задыхаются пожилые люди. Но уже это становится нестерпимо глупо даже для тех, кто искренно обожает Сталина. Однако: кто же первый осмелится прекратить? Это мог бы сделать секретарь райкома, стоящий на трибуне… Но он – недавний, он – вместо посаженного, он сам боится!.. И аплодисменты в безвестном маленьком зале, безвестно для вождя продолжаются 6 минут! 7 минут! 8 минут!… Ещё в глуби зала, в тесноте, можно хоть чуть сжульничать, бить реже, не так сильно, не так яростно, – но в президиуме, на виду?! Директор местной бумажной фабрики, независимый сильный человек, стоит в президиуме и понимая всю ложность, всю безвыходность положения, аплодирует! – 9-ю минуту! 10-ю! Он смотрит с тоской на секретаря райкома, но тот не смеет бросить. Безумие! Повальное! Озираясь друг на друга со слабой надеждой, но изображая на лицах восторг, руководители района будут аплодировать, пока не упадут, пока их не станут выносить на носилках!… И директор бумажной фабрики на 11-й минуте принимает деловой вид и опускается на своё место в президиуме. И – о, чудо! – куда делся всеобщий несдержанный неописуемый энтузиазм? Все разом на том же хлопке прекращают и тоже садятся…
Однако, вот так-то и узнают независимых людей. Вот так-то их и изымают. В ту же ночь директор фабрики арестован. Ему легко мотают совсем по другому поводу десять лет. Но после подписания 206-й (заключительного следственного протокола) следователь напоминает ему:
– И никогда не бросайте аплодировать первый!» (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. См. примеч. 62.)
Это сталинское ноу-хау – бей своих, чтоб чужие боялись.
Ну, да, да! Конечно, господин Бушков, господин Мухин, это всё перегибы на местах, товарищ Сталин к этому не имел никакого отношения… Товарищ Сталин сидел в Кремле и переживал за свой несчастный народ… И даже, как повествует господин Бушков, однажды вытащил из огромного многопудового вороха обращённых лично к нему народных писем одно и прочитал его… И проникся… И повелел освободить несчастного, за которого молила его любящая жена. В общем, читайте Бушкова (А. Бушков, Красный монарх, см. примеч. 63), мне лень эту лабуду цитировать, уважающий читателя автор такого не напишет.
Сколько написано в последнее время о благодетельности сталинского очищения партии, армии и государственных органов! Даже у Суворова книга об этом есть. Даже Суворов потихоньку эволюционирует в сторону нового культа личности. Дескать, сажали-расстреливали безграмотных, ленивых, недисциплинированных, морально неустойчивых руководителей. Потенциальных вредителей и изменников. Всяких сверх меры возомнивших о себе чекистов-кокаинистов. И как-то незаметно отошли на второй план многочисленные факты посадок, а то и уничтожения умных, честных, грамотных лидеров армии и промышленности, истинных знатоков своего дела, талантливых учёных и инженеров (не говоря уж о том, что даже в «благодетельном» 1937 году абсолютное большинство в следственных тюрьмах, на этапах и пересылках составляли простые работяги и колхозники). С одной стороны Агранов, Берзинь, Лацис, Артузов, Петерс, Уншлихт, Уборевич, Дыбенко, Алафузов, Алкснис, Аронштам, Гиттис, Тухачевский, Егоров, Жлоба, Ковтюх, Корк, Кутяков, Путна, Саблин, Примаков, Енукидзе, Нахамкес, Кактынь, Косиор, Гикало, Шлихтер, Каменев, Радек, Зиновьев… С другой – Пальчинский, Флоренский, Вавилов, Туполев, Мясищев, Петляков, Чаромский, Бартини, Клеймёнов, Лангемак, Королёв, Рокоссовский, Горбатов, Рычагов…
Я полагаю, всем известны фамилии Королёва, Туполева, Рокоссовского… Многие знают Павла Флоренского – «русского Леонардо да Винчи». Но вот кто такой Пальчинский? И почему я поставил его первым в списке? Не только потому, что он был репрессирован раньше других перечисленных. Он превзошёл их всех мужеством и достоинством своего поведения. Нечасто, ох, нечасто в советское время можно встретить подобный пример! Это вам не мягкая царская эпоха, в которую даже отъявленных революционеров, можно сказать, журили по-отечески. Тогдашним непримиримым бунтарям легко было проявлять достоинство. Кстати, что интересно, Пётр Акимович Пальчинский – сам революционер! Анархист по убеждениям, приверженец Кропоткина. Причём с огромным дореволюционным стажем. Ещё будучи студентом Горного института (он окончил его в 1900 г.), Пальчинский состоял под негласным жандармским надзором как один из лидеров студенческого революционного движения. Позже он принял горячее участие в революции 1905—07 гг. и по делу об Иркутской республике приговорён был к каторге (! – царская каторга, конечно, не чета советской, но всё же ни Ленин, ни даже Сталин с его «эксами» не имели таких приговоров). Пальчинскому удалось эмигрировать. До 1913 г. он жил в Европе, посвятив это время совершенствованию в нескольких инженерных специальностях. А инженером он и до того был блестящим, в отличие от многих других революционеров, не состоявшихся в своём деле или не имевших вообще никакой специальности. Полагаю, это и стало причиной его постепенного отхода от революционной деятельности. Амнистированный, он возвратился в Россию, чтобы, как сам писал в письме Кропоткину, «принять участие в развитии производительных сил страны вообще и в развитии общественной самодеятельности в самом широком смысле этого слова». (См. примеч. 64.)
Инженер, учёный, автор многих научных работ на технические и экономические темы, он встретил горячий приём в российских деловых кругах. Во время мировой войны он занимал пост товарища (заместителя) председателя Военно-Промышленного комитета, координировавшего работу частной русской промышленности над военными заказами, после Февральской революции поднялся до товарища министра торговли и промышленности Временного правительства. Позже – генерал-губернатор Петрограда, в дни октябрьского переворота – комендант Зимнего дворца. После переворота, конечно, арестован, потом отпущен, потом (сентябрь 1918 г.) взят в заложники в числе 122 «видных представителей буржуазии» и чуть было не расстрелян. Пальчинский мог бы снова уехать, уплыть на пресловутом пароходе, просто жить, как все, наконец, но он искренне хотел сотрудничать с любой властью в деле развития России, как он его понимал. Однако власть вела себя надменно. Арестованный вновь в 1922 году, Пальчинский был отпущен только благодаря заступничеству председателя Госплана СССР Кржижановского. Он ещё успел плодотворно поработать над восстановлением горнодобывающей промышленности СССР, прежде чем был опять арестован (1928 г.) в рамках подготовки Крыленко и Ягодой (см. примеч. 65) дутого процесса «Промпартии». Презрительно отвергнув, в отличие от многих после него, предложенную роль покорного вредителя-шпиона-отщепенца, он во время следствия дал честные и крайне дерзкие письменные показания, в которых осветил истинное положение дел в стране и промышленности. Здесь требуется пояснение. Положение дел в 1928 году было далеко не таким блестящим, как хотелось бы советскому руководству. Агрессивные внешнеполитические устремления, интересы мировой революции требовали срочного перевооружения армии, а промышленность, едва начавшая подниматься после погрома, учинённого во время Гражданской войны, не успевала за наполеоновскими планами. Нужно было найти виновных торможения модернизации, чтобы припугнуть всех остальных и вновь напомнить им, кто в доме хозяин. Вину решили свалить, конечно, на старых специалистов. Их арестовывали, вынуждали дать признательные показания в срочно придуманной коммунистами некой «экономической контрреволюции» и организовывали показательные судебные процессы, сперва так называемое «Шахтинское дело», потом процесс «Промпартии». В дальнейшем, по мере развёртывания социалистического строительства, коллективизации, индустриализации и непомерной милитаризации практика «показательных процессов» получила ещё более широкое развитие.
О чём же писал Пальчинский в своих чудом дошедших до нас показаниях? Он доказывал, что понятие экономической контрреволюции (ЭКР), является бредом воспалённого воображения коммунистического руководства. В самом деле, с одной стороны, диктатура пролетариата, сеть ячеек ВКП (б), широко раскинутые сети ГПУ, монополия на ресурсы, закрытые границы. С другой – тоненькая плёнка старой технической интеллигенции, действующая на 1/6 части суши, среди 130-миллионного населения, при плохих путях сообщения. Возможна ли в принципе в таких условиях ЭКР? Да, возможна, иронизирует Пальчинский. Она заключается в деятельности самих ГПУ и ВКП (б). Плодами деятельности этих организаций явились расцвет бюрократии, безответственность, фаворитизм, низкопоклонство, доносительство, интриги… Назначение на руководящие должности некомпетентных лиц, при которых грамотные технические специалисты играют роль бесправных советников. Повсеместное вмешательство в дела органов безопасности, витающий над всеми страх ареста. Присвоение чужих идей и заслуг. Кадровая чехарда. «Дефектов в руководстве страной достаточно, чтобы разрушить любое хозяйство без посторонней помощи…» «Сознательная и бессознательная разрушительная работа ГПУ и ВКП исключительно велика, т. к. в их руках физическая сила, и с них (курсив мой – С. Ю.) надо спрашивать ответа». (И. Гараевская. Пётр Пальчинский. См. примеч. 66.)
Попутно обратите внимание вот на что. Всё написанное Пальчинским относится к периоду НЭПа. Если это – характеристика периода нашей истории, который можно назвать затишьем, то что же творилось дальше?..
Разумеется, такой наглости ни товарищ Ягода, ни, тем более, товарищ Сталин стерпеть не могли. И потому Пальчинский был то ли замучен пытками, то ли расстрелян. И напрасно Виктор Суворов утверждает, что человек не способен выдержать настоящую пытку. Если человек имеет убеждения, он способен выдержать всё! Перед нами – пример Пальчинского, не уступившего чудовищному давлению ГПУ и отказавшегося быть шутом-обвиняемым, мальчиком для битья на показательном процессе. Мало того, бесстрашно обличившего коммунистическую диктатуру!
Как человек несгибаемого мужества достоин быть упомянут и учёный-биолог Николай Иванович Вавилов. Последнее время по его адресу всё чаще слышится ядовитое шипение сталинских адвокатов. «А „безвинно изничтоженный“ Вавилов, в какой микроскоп его ни рассматривай, не тянет не то что на „великого“ учёного, но и на мало-мальски серьёзного. Занимался он, главным образом тем, что десятилетиями пытался отыскать центры происхождения культурных растений: пшеницы, кукурузы и т. д. За государственный счёт катался по всему миру, но вот практическими результатами похвастать не мог». (А. Бушков. Сталин. Ледяной трон. См. примеч. 67.) Воистину, г. Бушков смелостью своих рассуждений о чисто научных вопросах напоминает самого Ленина. Тот, будучи юристом по образованию, имел нахальство писать даже о проблемах ядерной физики. Я тоже не биолог, но, на мой взгляд, объективным доказательством ценности работ Вавилова является поведение его сотрудников, сохранивших в голодном блокадном Ленинграде огромную коллекцию семян злаковых растений, собранную в разъездах по всему миру «за государственный счёт». И в сталинской тюрьме Вавилов держался достойно высокого звания учёного. За одиннадцать месяцев следствия он вытерпел четыре сотни допросов и на суде не признал себя виновным ни во вредительстве, ни в шпионаже, ни в намерениях захвата власти! (См. примеч. 68.)
Вообще-то, с точки зрения возможности выжить до сих пор непонятно, какая линия поведения на следствии была более целесообразна. Иные держались стойко, не соглашались с ложными обвинениями, не подписывали никаких лживых протоколов и всё же оставались в живых. Другие сразу или после сопротивления разной длительности сдавались, клеветали на себя и других, часто тянули за собой в тюрьму десятки коллег и сослуживцев, и, тем не менее, получали потом высшую меру…
Дико и страшно выглядят репрессии против лучших наших военачальников, таких, как Рокоссовский и Горбатов (да, да, тот самый, которого «могила исправит»). Ложно обвинённые и арестованные, они прошли пыточное следствие, были посажены, отбыли в лагерях некоторое время, достаточное, чтобы и там досыта хлебнуть лиха, потом высочайше помилованы и возвращены в строй. И слава Богу! Гибель этих толковых командиров ничего хорошего не принесла бы нашей армии и государству. Всё же войну выиграли не жуковы и тимошенки, а рокоссовские и горбатовы, точнее, те из них, которым повезло уцелеть.
Но тех, кому не повезло, было гораздо больше. Вот генерал-лейтенант авиации Павел Рычагов, с июня 1940 г. заместитель, с августа – главком военно-воздушных сил. Генерал-лейтенант родился в 1911 году! Кому ещё в 29 лет удалось достичь таких карьерных высот? К тому же, и с виду совсем мальчишка, невысокого роста, щуплый. Его биография поразительна. В 20 лет он становится лётчиком. В 25 командует в Испании эскадрильей И-15. За четыре месяца боёв (с октября 1936 по февраль 1937 г.) эскадрилья сбивает сорок вражеских самолётов, при этом на счету командира – шесть. С 31 декабря 1936 г. Герой Советского Союза. После Испании – должность командира нашей авиагруппы в Китае. В марте 1938 за успешные боевые действия против японских агрессоров награждён орденом Боевого Красного знамени. С апреля того же года – командующий авиацией Приморской группы Особой Дальневосточной армии. За бои у озера Хасан всё в том же 1938 году получает второй орден Красного знамени. В финскую войну командует авиацией 9-й армии, снова успешно, и снова награждён орденом Красного знамени, уже третьим. Стремительный, красивый взлёт! И столь же страшное падение. Арестован 24 июня, расстрелян 28 октября 1941года.
Давно уже кочует из книги в книгу история о том, как Рычагов на кремлёвском совещании в апреле 1941 «выпалил» в ответ то ли кому-то из секретарей ЦК, то ли самому Сталину: «Вы заставляете нас летать на гробах, потому и аварийность высокая!» (В разных источниках эта фраза звучит по-разному.) Из недавно опубликованных протоколов заседаний Главного Военного совета якобы следует, что и Сталин на том заседании не присутствовал, и Рычагов ничего подобного не говорил. Думаю, не стоит здесь разбираться, где правда. Замечу только, что дыма без огня не бывает. Рычагов мог в сердцах сморозить что-нибудь подобное в приватной беседе, собеседник мог согласно традициям того времени настучать особистам, а то и самому Сталину. Причин высокой аварийности в ВВС было две. Во-первых, наступательная военная доктрина требовала большого количества лётчиков и не предъявляла высоких требований к их лётному мастерству (взлетаем, следуем за ведущим, с горизонтального полёта сбрасываем бомбы, затем аккуратный разворот и возвращение на базу; предполагается, что истребители противника уничтожены на аэродромах превентивным ударом). Палку как всегда перегнули. Лётные школы стали комплектовать за счёт принудительного набора, и сроки обучения сократили по самое некуда. И не говорите мне, что это делалось без ведома и согласия Сталина. Во-вторых, и до, и особенно во время, и после войны планы производства авиационной техники были весьма напряжёнными. Настолько, что о соблюдении технологии зачастую и не вспоминали. Невыполнение плана могло стоить головы. При необходимости можно сделать целую подборку воспоминаний очевидцев об отломившихся на вираже крыльях, лопнувших магистралях масло- и гидросистем, «стреляющих» шатунами моторах и т. д. Так что Рычагов имел полное право сказать то, что сказал (если сказал). Может быть, сравнение самолётов с гробами было слишком уж образным, а так всё правда. Полковник, в будущем – генерал-майор авиации Василий Иосифович Сталин тоже говаривал родному отцу нечто подобное.
Эпизод с Рычаговым в данном случае лишь верхушка айсберга. В мае-июне 1941 в высших эшелонах ВВС был устроен настоящий погром. По «делу авиаторов» были арестованы и казнены десятки блестящих командиров, инженеров и руководителей промышленности, причём «совершенно непонятно – чем на этот раз не угодили хозяину новые, молодые генералы, которых он сам же расставил на все ключевые посты всего несколько лет (или даже месяцев) назад. Так называемый „заговор авиаторов“ поражает своей иррациональностью даже на фоне других абсурдных и кровавых деяний сталинского режима». (М. Солонин. На мирно спящих аэродромах… См. примеч. 69.)
Это Солонину непонятно, «чем не угодили», ну, и мне тоже. А вот Юрию Игнатьевичу Мухину всё понятно. Предательство! «По количеству боевых самолётов РККА превосходила немцев и их союзников в несколько раз, и эти самолёты по формальным параметрам (скорости и вооружению) в среднем были на тогдашнем мировом уровне, но они практически не имели связи ни между собой, ни с землёй. Причём по средствам связи и радионавигации ВВС РККА уступали не только всем остальным странам, но даже Гражданскому воздушному флоту СССР». (Юрий Мухин. Убийцы Сталина. См. примеч. 70.) Правильно мыслит Юрий Игнатьевич. Советские военные самолёты если и оснащались средствами связи, то всего лишь радиоприёмниками, при этом необходимые для полноценной боевой работы приёмопередатчики имели только командирские машины. «Предвоенные руководители ВВС оставили авиацию Красной армии без радиосвязи и, соответственно, без наработанных способов управления авиацией в бою… Потери советского народа от вредительства этих бойцов „пятой колонны“ должны исчисляться в миллионах человек». (Там же. См. примеч. 71.) Разумеется, вездесущая «пятая колонна»! Вот взять того же Рычагова. За свои тридцать лет четыре войны прошёл, в Испании воевал, в Китае, у озера Хасан, в Финляндии. Фашистов сбивал, японцев. Для чего, думаете? А это он, будучи тайным предателем, и, возможно, агентом вражеских спецслужб, таким образом втирался в доверие, маскировал свою сущность, чтобы в решительный момент нанести нам удар в спину! И Золотую звезду героя, и три боевых ордена для того же хапнул, всё маскировался, гад! Да и товарищ Сталин, надо сказать, проявил головотяпство, граничащее с преступной халатностью. Ну как же можно было, всё и вся держа под личным контролем, даже замену «механизма управления входными лопатками нагнетателя авиамотора АМ-35А» (М. Солонин, На мирно спящих аэродромах…, см. примеч. 72), как же можно было упустить из виду эти злосчастные приёмопередатчики? Ладно, спохватился вовремя, приказал пересажать предателей! Но приёмопередатчики всё равно устанавливать не велел. Потому, что не доверял никому! И правильно делал. Если уж в высших эшелонах ВВС столько предателей, что говорить о простых лётчиках, особенно набранных принудительно? Попадётся один такой мерзавец, и, пользуясь приёмопередающей радиоаппаратурой, сорвёт выполнение боевой задачи. Злонамеренно устроит панику в эфире, собьёт с толку всё подразделение и уведёт его в сторону от вражеского объекта! А то, что без передатчика невозможно разведданные сообщить, или товарища в бою предостеречь, или там огонь артиллерии корректировать, так это пустяки по сравнению с мировой революцией.
Раз уж я авиационный инженер по специальности, то продолжу о том, что мне всего ближе. Авиация, авиастроение и примыкающее к нему только-только выбравшееся из пелёнок ракетостроение. Что же здесь творится во времена великого террора, в 1937—38 гг., задолго до «заговора авиаторов»? Посажены авиаконструкторы Путилов, Стечкин, Чижевский, Назаров, Бартини, Чаромский, Мясищев, Глушко, Егер, Петляков, Туполев. Начальник ЦАГИ Н. М. Харламов – расстрелян. Комбриг Н. Н. Бажанов, начальник НИИ ВВС – расстрелян. И. Ф. Ткачёв, начальник Главного управления гражданского воздушного флота – расстрелян. Известный всем Сергей Павлович Королёв – посажен. Разработчики будущих «Катюш», или «сталинских органов» («органов» – с ударением на втором слоге) И. Т. Клеймёнов и Г. Э. Лангемак – расстреляны…
На примере Клеймёнова и Лангемака г. Бушков взялся нам доказывать ту самую благодетельность сталинского террора. «В 1928 г. по инициативе Тухачевского была создана занимавшаяся реактивными снарядами Газодинамическая лаборатория. Во главе её стояли «гениальные конструкторы» Клеймёнов и Лангемак. Лаборатория с годами превращается в огромное предприятие, государство финансирует её щедрее некуда. Время течёт, течёт, годы бегут, бегут…
И что же?
А – ни черта! Нет, всё вроде бы идёт, как по маслу – работа кипит, постоянно проводятся полигонные испытания, бесконечно проходят доработку многочисленные «перспективные образцы»… Полная видимость дела. А дела-то и нет! Потому что бесчисленные испытания, доработки и усовершенствования так и не приблизили ни на шаг к результату – хотя бы одному единственному образцу, который можно, наконец, принять на вооружение. И таким макаром – девять долгих лет!
А меж тем агент советской разведки Вилли Леман, тот самый знаменитый «Брайтенбах», уже передал своим кураторам данные о немецких успешных испытаниях реактивных снарядов. Однако на работу «птенцов Тухачевского» это нисколечко не повлияло. Вновь и вновь идут бесконечные испытания, доводки, усовершенствования. Вот вроде бы замаячил на горизонте перспективный образец… нет, будет сложным в производстве. Второй тоже вроде бы ничего, но нужно усовершенствовать (опять!) стабилизаторы… Третий себя показал и вовсе прекрасно – на Украине. А вот на подмосковных полигонах летает гораздо хуже. Климат, оказывается, виноват. Нужно менять диаметр сопел. А значит, снова… Догадались? Правильно, усовершенствования, доработки и прочая рационализация…
Девять лет тянется эта комедия!..» (А. Бушков. Сталин. Ледяной трон. См. примеч. 73.)
Какая неприглядная картина, не правда ли, дорогие читатели? «Но вот грянул тридцать седьмой. Расстреляли и «великого стратега» Тухачевского, и «гениальных конструкторов» Лангемака с Клеймёновым… И, тем не менее, в 1939 г. неведомо откуда (точнее говоря, трудами Реактивного НИИ) появляется 132-мм осколочно-фугасный реактивный снаряд «М-13»…
Фантастика какая-то. Нет более ни великих стратегов, ни гениальных конструкторов, ни прочих светочей военно-технического прогресса – один тупой Ворошилов и при нём невидные инженеришки…
Но снаряд есть! Готовый к выпуску массовой серией!» (Там же. См. примеч. 74.)
Господин Бушков, давайте вынесем для начала за скобки Тухачевского с Ворошиловым. Бог с ними обоими… Перейдём к сути дела. Господин Бушков, качественно новые вещи в науке и технике «неведомо откуда» не появляются. Они всегда являются плодом длительных, мучительных и невыносимо нудных для постороннего наблюдателя «усовершенствований, доработок и прочей рационализации». Вы, господин Бушков, не инженер, вам простительно не знать, как чудовищно упрямы бывают неодушевлённые вещи. Можно выдрессировать медведя, научить разговаривать попугая, договориться с человеком – злейшим своим врагом, но с техникой не договоришься. Да, начальство краснеет и потеет, начальство звереет, начальство скрипит зубами… Господин Бушков, вы видели, как от удара начальственного кулака трескается стекло на письменном столе? У Клеймёнова и Лангемака сложилась именно такая ситуация. Партийно-государственное руководство уже тыкало им в глаза тем самым, «щедрее некуда» финансированием. Руководство уже попрекало их съеденными спецпайками, занимаемыми отдельными квартирами и чем там ещё… Руководство уже не желало слушать, что недолго осталось до результата. А вокруг суетились те самые «невидные инженеришки», пускающие слюни при мысли о спецпайках, мечтающие об отдельных квартирах, и знающие, что результат действительно недалёк. Как заманчиво на финишной прямой подставить подножку лидеру и самому разорвать грудью финишную ленточку! А ведь нет ничего легче. Вокруг бушует психоз. Вокруг только и делают, что выискивают вредителей. А дверь в спецчасть вот она, рядом! Да просто на партсобрании одному выступить, второму выкрикнуть с мета в поддержку… Ведь все знают – руководство недовольно, руководство ищет виновных, руководству нужны жертвы!
Чем не версия, по выражению господина Бушкова?
Кстати, господин Бушков, где же другие достижения этих «невидных инженеришек»? Имена их забыты, ибо носители этих имён ничем более не проявили себя. Видимо, не представилось больше случая присвоить результаты чужого многолетнего труда, а своих мозгов ни на что не хватало.
Другим повезло больше. История сохранила их имена. Вот Артём Иванович Микоян, 1905 г. рождения, член ВКП (б) с 1925 г., образование неоконченное среднее плюс Военно-воздушная академия им. Жуковского. Начальник бригады в КБ знаменитого авиаконструктора, «короля истребителей» Н. Н. Поликарпова. Стаж работы в означенной должности, как и общий конструкторский стаж – девять месяцев. В общем, тот самый «невидный инженеришка», молодой, да ранний, только и примечательного в нём, что родной брат члена политбюро, наркома внешней торговли Анастаса Ивановича Микояна (из чего следует, что материальными благами не обделён, но ведь хочется ещё славы и почёта). К тому времени над головой Поликарпова сгустились грозовые тучи. Поповский сын, беспартийный, из «буржуазных спецов», ранее (ещё в 30-м году), судимый «за вредительство»… К тому же судьба распорядилась так, что обрушились все «крыши». ЦКБ Поликарпова было в своё время организовано ОГПУ, а там, как известно, выявилось целое гнездо вредителей, изменников и шпионов во главе с самим начальником Ягодой. Шеф-пилот ЦКБ Валерий Чкалов, любимец Сталина, напрямую к нему вхожий, погиб при невыясненных обстоятельствах… И клан микоянов воспользовался ситуацией. В этом им по-товарищески помог клан кагановичей. В начале 1939 г. Л. М. Каганович руководил транспортом и топливной промышленностью, Ю. М. Каганович сидел в кресле первого секретаря Горьковского обкома, а М. М. Каганович был наркомом авиационной промышленности. Провернули всё чрезвычайно ловко. В один прекрасный день, вернувшись из заграничной командировки, Поликарпов обнаружил на месте своего ЦКБ «КБ №1 по маневренным истребителям» с А. И. Микояном во главе. Артём Иванович подгрёб под себя проект истребителя И-200, позже переименованного в МиГ-3, и несколько десятков лучших специалистов уникального конструкторского коллектива.
Всё же Николай Николаевич Поликарпов избежал судьбы Клеймёнова и Лангемака, поскольку имел немало практических результатов и огромный авторитет. А то бы…
Как это ни удивительно, г. Бушков упустил из виду художества известного С. П. Королёва – подчинённого и ближайшего сотрудника расстрелянных негодяев Клеймёнова и Лангемака. По чудовищному недосмотру товарища Берия (а может, и самого товарища Сталина), сей разоблачённый и посаженный было вредитель избежал расстрела и надолго занял пост руководителя советского ракетостроения. Именно благодаря ему нашей стране пришлось довольствоваться такими жалкими «достижениями», как запуск в космос первого искусственного спутника Земли и первого человека. Несомненно, именно благодаря ему на Луне побывали не мы, а американцы. И уж не кто иной, как мерзавец Королёв виноват в том, что на Марсе до сих пор не цветут российские яблони!
Ха-ха, шутка, господин Бушков, не обижайтесь.
Из посаженых специалистов создавались закрытые тюремные конструкторские бюро – так называемые «шарашки». Пишут, что таким образом «великий менеджер» интенсифицировал труд, подстёгивал инженеров, учёных. Но куда ж ещё, спросим мы, подстёгивать Туполева? Это и так фанатик своего дела! Авиация и так занимает у него 24 часа в сутки! Даже на отдыхе, даже в театре с женой он думает об авиации. Даже во сне он проектирует самолёты! И как ещё можно подстегнуть Королёва? Осенью 1940 г. Туполев вытащил его из лагеря на свою шарашку – ЦКБ-29 НКВД СССР, где создавался фронтовой бомбардировщик Ту-2. В короткий срок Королёв подтвердил свою репутацию блестящего инженера, но он мечтал о ракетах, от создания которых его оторвал арест… На авиационной шарашке всё обстоит прекрасно, за достигнутые великолепные результаты Королёву и другим уже светит досрочное освобождение, чистый паспорт, полное восстановление в правах, но тут он узнаёт, что при Казанском авиазаводе №16 создано такое же тюремное ОКБ НКВД, где будут проводиться работы над ракетными ускорителями для самолётов. И Королёв просит перевести его в Казань, жертвуя почти достигнутой свободой! Он согласен остаться в тюрьме и работать над совершенно сырым проектом, зная, что в случае неудачи может быть снова отправлен на лесоповал… Но его очень интересует этот проект. Ему не нужна свобода без любимого дела – он хочет конструировать ракеты!
Да надо ли подстёгивать таких людей?! Таких впору удерживать!
Впрочем…
«На воле невозможно собрать в одной конструкторской группе двух больших инженеров или двух больших учёных: начинают бороться за имя, за славу, за сталинскую премию, обязательно один другого выживет. Поэтому все конструкторские бюро на воле – это бледный кружок вокруг одной яркой головы. А на шарашке? Ни слава, ни деньги никому не грозят. Николаю Николаевичу полстакана сметаны и Петру Петровичу полстакана сметаны. Дюжина медведей мирно живёт в одной берлоге, потому что деться некуда. Поиграют в шахматишки, покурят – скучно. Может, изобретём что-нибудь? Давайте! Так создано многое в нашей науке!» (А. Солженицын. В круге первом. См. примеч. 75.)
А ещё любят у нас разводить руками и пожимать плечами и говорить с понимающим видом: лес рубят – щепки летят! Но тут уже не щепки. Летят уже целые поленья. Целые брёвна! Штабеля дров летят в топку паровоза, несущегося в пропасть войны!
***
Скажем несколько слов и о простых людях, о тех, кто больше всего страдал от террора. Как уже было упомянуто, террор не только устрашал народ и держал его в повиновении власти, но и обеспечивал строительство социализма предельно дешёвой рабочей силой. В 58-й статье уголовного кодекса большинство пунктов были специально задуманы так, чтобы решать эту двуединую задачу. Постараемся рассмотреть их по порядку.
Пункт первый карал за всякое действие, направленное на ослабление власти. В 1934 г., когда было реанимировано понятие Родины, в нём появились подпункты, карающие за измену оной. Согласно 58—1а, б, могли быть посажены в лагерь (и сажались) освобождённые из фашистской неволи советские военнопленные. А как иначе? Тут и подрыв военной мощи, и измена Родине налицо. А поскольку количество военнопленных исчислялось миллионами, то и возможности пополнения лагерей были немалые.
По третьему пункту сажали тех, кто способствовал «каким бы то ни было способом иностранному государству, находящемуся с СССР в состоянии войны». Посажен мог быть всякий, проживавший на оккупированной врагом территории, ибо для того, чтобы жить, надо было работать, а разве работа на вражеское государство не есть пособничество ему же? Таким образом, только за счёт этого пункта ГУЛАГ мог быть полностью укомплектован и регулярно пополняем, но нерационально было опустошать огромные территории. Само собой, пособниками, а также изменниками (см. пункт первый) считались такие персонажи советских фильмов про войну, как старосты и бургомистры. Оно и понятно, раз уж само существование под оккупацией преступно, то местное самоуправление на оккупированных территориях преступно вдвойне. А уж служба в полиции есть предательство, коему оправдания во веки веков быть не может! Хотя, если разобраться, не с одними же партизанами боролись пресловутые полицаи, были ведь на оккупированных территориях и уголовные элементы, не могло их не быть…
Шестой пункт – шпионаж. Ну, здесь всё более-менее понятно, но вопрос этот не так прост, как кажется, а потому о нём несколько слов позже.
Седьмой пункт отправлял на архипелаг за «подрыв промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения и кооперации». Наряду с девятым – «разрушение или повреждение… взрывом или поджогом…», и четырнадцатым – «сознательное неисполнение определённых обязанностей или умышленно небрежное их исполнение» он мог покарать лагерным сроком за любую человеческую ошибку, оплошность, производственную неудачу, невыполнение плана. Злодеяния, описанные в этих пунктах, кратко именовались «вредительство», «диверсия» и «саботаж», иначе называемый «экономической контрреволюцией» (см. выше). Как вы сами можете догадаться, в те славные годы в СССР не было недостатка во вредителях, диверсантах и саботажниках.
Но никакой из пунктов не давал ГУЛАГу такого обильного и устойчивого пополнения, как десятый – «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти», «а равно и распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания»! Анекдот, неосторожная шутка, частная беседа – всё подпадало под определение «пропаганды и агитации». А если ещё учесть, что «литературой того же содержания» могло быть признано обычное частное письмо, то становится понятным, почему родное рабоче-крестьянское государство могло не слишком заботится о сбережении рабочей силы в лагерях.
Этот пункт знаменит ещё и тем, что жизнь порой рождала просто уникальные случаи его применения.
Помню, мой покойный отец всё рассказывал историю о том, как после присоединения Западной Белоруссии один из его односельчан, бойкий, задиристый мужичок, заспорил о чём-то с проходившими через деревню красноармейцами. Спор коснулся политики, и закончилось дело тем, что мужик сказал примерно следующее: «Что вы мне всё талдычите – Сталин, Сталин!.. У меня штаны может лучше, чем у вашего Сталина…» 58—10, КРА (контрреволюционная агитация), 10 лет.
«Пастух в сердцах выругал корову за непослушание «колхозной б…». (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. См. примеч. 76.) 58—10.
«Глухонемой плотник – и тот получает срок за контрреволюционную агитацию!.. Он стелет в клубе полы. Из большого зала всё вынесли, нигде ни гвоздика, ни крючка. Свой пиджак и фуражку он, пока работает, набрасывает на бюст Ленина». (Там же.) 58—10, 10 лет.
«Портной, откладывая иголку, вколол её, чтоб не потерялась, в газету на стене и попал в глаз Кагановичу». (Там же.) Ну, тут уже не агитация. Тут случай куда более серьёзный, а потому 58—8 (террор). По этому пункту посадили народу не так много, как по другим, но всё же достаточно.
По каждому из пунктов суд, военный трибунал, коллегия ОГПУ, особое совещание (ОСО) могли влепить несчастному расстрел или срок до 10 лет, а после войны и все 25.
Знаменитые сталинские указы о военизации железных дорог, о производственных прогулах, о хищениях и воровстве (от 7 августа 1932г. – «семь восьмых», от 4 июня 1947г. – «четыре шестых») и прочие, и прочие, по которым тоже была посажена уйма народу, мы здесь критике подвергать не будем. Каждый понимает, что без наведения элементарного порядка в народном хозяйстве государство существовать не может.
***
Чтобы проводить в жизнь политику террора (не того, за который полагалась 58—8, а общественно полезного) нужна была соответствующая служба и особо подготовленные люди в ней, те самые, с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками. Революция уничтожила старую государственную систему, а вместе с ней всякие монархические символы, воинские знаки отличия, аристократические титулы, чины и звания и много чего ещё. Но по какому-то странному капризу органы пролетарской диктатуры, унаследовавшие функции царской жандармерии, почти сразу переняли от неё привязанность к голубому цвету (помните у Лермонтова о жандармах: «…вы, мундиры голубые…). Не были ещё возвращены ни воинские звания царских времён, ни погоны, ни дореволюционные наименования государственных должностей и учреждений, но голубой цвет уже был символом советской тайной полиции. Надо сказать, в те времена словом «голубые» ещё не называли гомосексуалистов мужского пола, и представители «вооружённого отряда партии» с гордостью носили фуражки с голубым верхом, а позже – хотя бы голубые канты на фуражках, галифе и брюках и погоны с голубыми просветами. И никому даже в голову не приходило над ними смеяться. Пусть бы попробовали!..
Советская тайная полиция произошла от легендарной ВЧК времён Гражданской войны – Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией, занявшей красивое здание страхового общества «Россия» на Лубянской площади в Москве. С тех пор слова «Лубянка», «Госстрах», «Госужас» стали нарицательными. И стоявший во главе ВЧК Феликс Эдмундович Дзержинский, «рыцарь революции», «Железный Феликс» в дальнейшем почитался в органах госбезопасности вроде то ли крёстного отца, то ли отца-основателя. Тайная служба несколько раз меняла своё название, то сокращала, то вновь расширяла свои функции, подгребая под себя и «рабоче-крестьянскую милицию» и много чего ещё, даже ГУШОСДОР (тогдашнее ГАИ) и пожарную охрану. С 1930 и до 1943 г. важнейшей её частью оставался ГУЛАГ – Главное управление лагерей, игравшее, как уже было отмечено, огромную роль в социалистической экономике. В разное время от него отпочковывались мощные отраслевые и даже территориальные конторы, такие, как ГУЛЖДС (Главное управление лагерей железнодорожного строительства), ГУЛГМП (Главное управление лагерей горно-металлургической промышленности), Управление лагерей по строительству куйбышевских заводов, ГУСДС (Главное управление строительства на Дальнем Севере, впоследствии – «трест Дальстрой») и многие другие. Тайная полиция сперва именовалась Главным политическим управлением (ГПУ), затем Объединённым государственным политическим управлением (ОГПУ – в народе О, Господи, Помоги Убежать! А наоборот – Убежишь, Поймаем, Голову Оторвём!), затем Народным комиссариатом внутренних дел (НКВД – Не знаю, Когда Вернусь Домой), позже – Народным комиссариатом государственной безопасности (НКГБ), потом опять НКВД, потом опять НКГБ, потом Министерством государственной безопасности (МГБ), в послесталинские времена Министерством внутренних дел (МВД) и до самого падения советской власти – Комитетом государственной безопасности (КГБ). Утратив многие права и функции, одряхлев и растеряв зубы, служба дожила и до нынешних печальных времён под всем известной аббревиатурой ФСБ.
В армии и на флоте боевой дух поддерживали представители контрразведки, в военные времена получившей название СМЕРШ (СМЕРть Шпионам – это не шутка, так и называли!). Большинство в этой организации составляли вовсе не таманцевы и алёхины из «Августа 44-го», а многочисленные офицеры особых отделов и отдельные особисты, обеспечивавшие при помощи постоянного надзора верноподданное поведение военнослужащих. Даже в те периоды, когда контрразведка организационно не входила в состав НКВД-НКГБ, они были сообщающимися сосудами, обменивавшимися информацией, методами, кадрами. (Собственно, «Контрразведка СМЕРШ» и возникла из Управления особых отделов НКВД во главе с Абакумовым, и в НКГБ впоследствии вместе с Абакумовым возвратилась, причём Абакумов поднялся до министра ГБ.) Арестованные СМЕРШем, как правило, передавались далее для окончательной обработки в «материнскую» организацию. В экстренных случаях тайная полиция тоже не отказывала военной контрразведке в помощи, и даже боевые генералы плакали тогда, как дети.
В разное время тайную полицию возглавляли разные личности. И работавший под их руководством контингент по своему социальному и национальному составу, деловым качествам и степени преданности Верховному Вождю сильно различался в разные эпохи. К 1937 году у приводов мясорубки всё ещё стояли люди, начавшие свою карьеру при Дзержинском или при его преемнике Менжинском. Сами лидеры ВЧК-ОГПУ, бывшие польские дворяне-националисты, называвшие себя социалистами, соратники Пилсудского (см. первую главу), волею случая ставшие большевиками, естественно, подбирали себе в сотрудники родственных по духу особей. Потому состав руководства органов госбезопасности во времена Менжинского и Ягоды правильнее было бы назвать сбродом. Русские, евреи, латыши, поляки, происхождения буржуазного, дворянского и купеческого, бывшие анархисты, эсеры, бундовцы и даже белогвардейцы, иные с пристрастием к белому порошку, они до поры до времени кое-как справлялись с внутри- и внешнеполитическими задачами, возлагавшимися на них партией и лично товарищем Сталиным. Но мнили о себе уж слишком много, полагали, что без них служба не сможет функционировать. Да и возлагаемые на службу задачи постепенно усложнялись и ужесточались. Так что пришлось товарищу Сталину ОГПУ преобразовать в НКВД, а состав его значительно обновить. На смену товарищу Ягоде пришёл товарищ Ежов, который сначала отправил в лубянский подвал самого Ягоду, а потом взялся и за его соратников. Партийно-государственный аппарат, обновлявший страну при помощи террора, в ходе этого небывалого обновления обновлялся и сам. Сталин и Ежов поступали явно не по-джентльменски, запихивая в мясорубку верных ленинцев, героев Гражданской войны, заслуженных дзержинцев и менжинцев – всех тех, кто до того полагал себя неприкосновенным. Девиз был – бей левых, пока не поправеют, бей правых, пока не полевеют. Устал махать слева направо – лупи центристов. Отныне никто уже не мог чувствовать себя в безопасности. Шнек и ножи мясорубки весело крутились, проталкивая и измельчая кандидатов и членов ЦК, маршалов и командармов, комкоров и комбригов, наркомов и партийных секретарей, комиссаров ГБ и простых вертухаев, рабочих и колхозников, писателей и режиссёров, инженеров и учёных, разведчиков и дипломатов, воровских авторитетов и недобитых социалистов всех мастей.
Для этой работы железный карлик Ежов подходил как нельзя лучше. Он искренне считал, что только ему, да ещё самому товарищу Сталину доподлинно известно, кто враг, а кто нет. Был он хроническим алкоголиком и своими проспиртованными мозгами не мог просчитывать игру на два хода вперёд, а то сразу понял бы, что он сам есть фигура временная, причём крайне недолговечная. Для довершения его омерзительного портрета остаётся сказать, что он был к тому же голубым в современном смысле этого слова.
Призванный Сталиным прекратить невиданные нарушения социалистической законности Лаврентий Павлович Берия быстренько отправил в ту же мясорубку Ежова и его ближайших подручных, а для посаженных ими устроил невиданных размеров реабилитацию. Есть такая странная книга – на обложке вверху большими золотыми буквами А. БУШКОВ, а внизу маленькими Е. Прудникова и название: «Берия. Последний рыцарь Сталина». Надо полагать, г. Бушков выступает то ли в качестве соавтора, то ли отца-вдохновителя. Как восхищаются авторы гуманизмом нового руководства тайной полиции, той огромной работой, которая была проделана Берия и его командой! «Дело в том, что реабилитация – процесс не простой. (Ну, это всем известно. У нас только посадить просто, как два пальца… – С. Ю.) Это при Хрущёве всё проводилось «тройками» – такими же, как и в тридцать седьмом, только с обратным знаком. Выезжала такая тройка в лагерь, вызывала зеков, говорила с ними и писала справку. (В самом деле, просто разгул беззакония! – С. Ю.) Но если всё проводить по правилам, то каждое дело должно быть фактически расследовано заново. (Представьте себе, вот влепили какому-нибудь болтуну, допустим, пять лет по 58—10 за то, что обругал корову «колхозной б…». Как же его, мерзавца, реабилитировать, не расследовав дела заново? А вдруг он ещё к тому же аргентинский шпион? – С. Ю.) Всё это требует времени – а время идёт, и кадров – а с кадрами плохо…» (Е. Прудникова. Берия. Последний рыцарь Сталина. См. примеч. 77.) И вот по прошествии времени товарищ Берия, переведя дух и утерев пот с лысины, отчитался перед историей о реабилитации чуть ли не половины посаженных при Ежове. (По крайней мере, г-жа Прудникова за эту цифру ручается, я сам не считал.) Ну, разве это не достойно восхищения?
Нет, госпожа Прудникова и господин Бушков, я этого вашего восхищения разделить не могу. Просто скажу, что невиданная реабилитация сравнима была с произошедшими при Ежове невиданными посадками.
И вообще, за что народ любил товарища Сталина? Правильно. За доброту. «Ещё в тридцать шестом году, когда… к Сталину стеклось достаточно информации о заговорах, он, тем не менее, старательно готовил оттепель. Да, именно так. Оттепель. Первую… Сначала были пересмотрены дела многих социально чуждых элементов, высланных из Ленинграда после убийства Кирова, – и немало людей реабилитировано. Потом Вышинский пробил в Политбюро (несомненно, с подачи Сталина) так называемое постановление о снятии судимости с колхозников, репрессированных по печально известному „закону о трёх колосках“ (вышеупомянутый указ от 7 августа 1932 г. – „семь восьмых“ – С. Ю.). В течение семи месяцев почти восемьсот тысяч человек в одночасье лишились судимости и были восстановлены в правах. Вслед за тем из разряда „лишенцев“ вывели казачество». (А. Бушков. Сталин. Ледяной трон. См. примеч. 78.) Поняли, в чём суть? Мудрость повелителя заключается не в том, чтобы творить добро. От добра добра не жди. От добра и сытости народ начинает баловать. Чтобы народ оценил повелителя по достоинству, тот должен сначала натворить много зла, а потом это зло исправить. Вот тогда народная любовь не будет знать границ!
Да и что кричать о невиданных реабилитациях? Лагеря-то мало что потеряли. Система-то продолжала работать и во времена реабилитаций. Пока через одни ворота выпускали, через другие контингент продолжал исправно прибывать…
Но вернёмся к нашим баранам. Берия укрепился у руля госбезопасности надолго. Фигура это неоднозначная, и я ещё уделю ей внимание впоследствии, здесь же замечу только, что товарищу Берии суждено было проводить в последний путь самого товарища Сталина. К тому времени Берия поднялся до члена Политбюро, секретаря ЦК, курирующего в числе прочего органы госбезопасности. Есть немалые основания полагать, что товарищ Сталин запланировал на 1953 г. мероприятие, аналогичное проведённому в 1937-м. Звеньями одной цепи представляются мне отстранение от власти Молотова, смерть Жданова, «ленинградское дело», арест министра госбезопасности Абакумова, раскрутка абакумовским подручным Рюминым дичайшего дела врачей… Думается, весь этот гадкий клубок нарочно запутан Вождём в лучших традициях подковёрной схватки за власть, когда уничтожается один враг, в его гибели обвиняется другой, или даже некая национально-профессиональная группа, следующий враг обвиняется в том, что не разглядел вовремя исходящую от неё опасность и не предотвратил гибели первого и т. д. до бесконечности. Похоже, врагами товарища Сталина сделались к тому времени все окружающие. И похоже, что титан изнемог в борьбе, и что враги оказались сильнее… Но обо всём этом – после. А пока скажу лишь, что на примере Абакумова, а впоследствии и самого Берии подтвердилась тенденция периодического обновления состава нашей голубой организации, невозможность существования славных органов госбезопасности без регулярного кровопускания, учиняемого им для их же пользы и во имя победы дела Ленина-Сталина в мировом масштабе.
Конец ознакомительного фрагмента.